Выбор

Игорь Ершов
Вика вошла в кабинет и начала, как всегда в лоб:
- Игорь, ты знаешь, как мне сейчас было стыдно!
Я оторвался от бумаг, провёл рукой по лицу, снимая напряжение, и, откинувшись на спинку стула, приготовился выслушать очередную душераздирающую историю. Вика лучший в Ленинградской области специалист по установлению личностей неопознанных трупов, поэтому мы на неё молимся и терпим её достаточно сложный характер и словоохотливость. Вика поняла, что ей удалось завладеть моим вниманием, и я на этот раз не стану её мягко отшивать, поэтому села на стул для посетителей и продолжила:
- Помнишь, вчера в парке обнаружили череп и несколько фрагментов скелета?
- Неужели опознала? – улыбнулся я. – И как его зовут? Хейниг Браун или какой-нибудь Ганс фон Хейгель?
- А ты откуда знаешь? – удивилась Вика. Все-таки при всём её профессионализме, она оставалась девственно наивной. Я рассмеялся.
- Вика, у нас в городе даже дошколята знают, что в том районе парка было немецкое захоронение. Целое кладбище.
- Я тоже знаю! – махнула Вика рукой, ничуть не обидевшись. – Но череп нашли в ста метрах от кладбища.
- Ну и что? Копатели отрыли, а кто-то перетащил. Ты с давностью смерти определилась?
- Фрагменты ещё в морге, но медики говорят, что кости старые.
- Ну и чего ты от меня-то хочешь? – я не стал скрывать нетерпения: передо мной лежала гора не разобранной почты со всех концов нашей великой державы – ответы на розыскные задания, запросы, ориентировки. – Тебе что, нынешних трупов мало? На археологию потянуло?
- Ты послушай! – не унималась Вика. – Я вышла на одну общественную организацию, которая совместно с такими же германскими обществами занимается поиском захоронений немецких солдат времён войны. И вот когда я стала выяснять у их руководителя, что это у нас за захоронение, где проходят его границы и т.д., чтобы знать на будущее, он очень возмутился и сказал, что офицеры милиции обязаны знать о событиях, имеющих историческое значение, проходящих в нашей стране. Он сказал, что буквально год назад, одно такое событие произошло у нас в городе – были выкопаны и отправлены в Германию для перезахоронения, останки более тысячи немецких солдат. Мне так было стыдно, что я этого не знала! Я готова была сквозь землю провалиться!
Я вздохнул: в этом вся Вика! Она чувствует себя обязанной всем и вся, поэтому, установив личность очередного трупа, она инициативно вызывается помогать его родственникам в организации похорон, а те воспринимают это как попытку загладить какую-то вину. Людям часто хочется найти виновных в смерти близкого.
- И за что тебе стыдно? – нахмурился я.
- Ну как же – такое событие!
- Какое событие, Вика! То, что родственникам разрешили забрать останки своих родных? Событие, конечно, только с одним «но»: эти родные, между прочим, пришли сюда с оружием в руках и оккупировали половину страны! Это они держали Ленинград в блокаде, во время которой умер от голода мой двоюродный брат! Это они жгли наши деревни, угоняли женщин в рабство и убивали наших солдат, в том числе и двоих братьев моего отца! И теперь я должен плакать от умиления, и хлопать в ладоши от твоего известия? Я не говорю, что не надо заниматься поиском и перезахоронением немецких солдат. Надо! Хотя бы ради того, чтобы прекратить надругательства над их могилами. Только не стоит делать из этого национального события – это перезахораниваются останки оккупантов, и не более того! Их сюда никто не звал!
- Но они же не по собственной воле воевали! Их заставили! У них не было выбора…
- Не было выбора? – я на минуту задумался…

…- Ты что стоишь? – рявкнул лейтенант Кроуфер. - Бери канистру и поливай, пока партизаны не нагрянули!
Дитрих бросился к бронетранспортёру, где стояли железные канистры с бензином. Водитель, весело оскалившись, сунул ему ёмкость, крашенную в защитный цвет. Дитрих, схватив канистру, побежал к сараю, стараясь не слушать воплей запертых там людей. Вылив бензин на брёвна стен и солому, которой был обложен сарай, Дитрих, не оборачиваясь, отошёл в сторону. Он почувствовал, как полыхнуло сзади, и вопли разорвали его барабанные перепонки, проникли внутрь и остались там навсегда. «Я солдат! – твердил он сам себе. – Я выполнял приказ! У меня не было выбора!»…


…Уполномоченный из районной ЧК читал по бумажке приговор, а красноармеец Виктор Ковалёв широко раскрыв глаза смотрел на троих крестьян – седого старика, женщину лет сорока и совсем молоденькую девчонку - стоявших у стены бревенчатого сарая. «…Трудное для страны время… спрятали в лесу корову… контрреволюционеры...» - доносились до Ковалёва слова приговора. Наконец чекист закончил читать и замолчал.
«То-овсь! Це-елься!» - скомандовал командир Буров. Справа и слева от Ковалёва вскинулись в сторону приговорённых девять стволов. Клацнули затворы.
Ковалёв сильнее сжал ложе винтовки, но приклад её остался возле ботинка.
- Ковалёв! Ты чё?! – зашипел Буров, багровея. – Заряжай! Целься!
- Я не могу, товарищ командир, - выдавил из себя Ковалёв, цепенея от страха.
- Чё?! – Буров испуганно скосил глаза на уполномоченного, с интересом наблюдавшего эту сцену. – Чё ты не можешь?
- Я не могу стрелять в безоружных, - уже увереннее сказал Ковалёв. - А вон та вообще ещё ребёнок.
Буров растерянно посмотрел на чекиста. Тот удивлённо поднял брови.
- Ну что там у тебя Буров? – спросил он. – Я смотрю - тяжело тебе даётся борьба с контрреволюцией!
Командир сплюнул и, повернувшись к отделению, скомандовал:
- К но-ге!
Бойцы поставили винтовки прикладами на землю. Буров подошёл вплотную к Ковалёву.
- Извини Виктор, у меня нет выбора. Красноармеец Ковалёв, сдать оружие! – закончил он громко и буквально вырвал из побелевших пальцев винтовку. – Земцов, Корнев, арестовать Ковалёва.
На следующий день красноармеец Ковалёв, без ремней, без шинели и войлочного шлема, босиком, стоял возле стены сарая, и широко раскрыв глаза смотрел на девять направленных в его сторону стволов, ощетинившихся штыками. «Нет выбора! Нет выбора…» - звенели в его ушах слова Бурова. «Это у меня не было выбора!» - подумал он в тот момент, когда грохнул залп…


…- Я ничем не могу вам помочь! – сказал Олег, пряча глаза. – У нас платная клиника и вопросы приёма пациентов и проведения операций решаю не я. Я лишь оперирую.
Пожилая женщина не моргая смотрела на него снизу вверх:
- Но если Мишеньке не сделать операцию – он умрёт! – тихо сказала она.
- Ну, дайте объявление в газету, на телевидение – так часто собирают деньги на лечение.
- Для того, чтобы собрать деньги понадобится время, а мне сказали, что счёт идёт на дни.
- Обратитесь к главному врачу.
- Я ходила к нему – он сказал, что у клиники есть хозяин, и только он может решать финансовые вопросы. А Мише нужна операция, а не финансовые вопросы.
- Я ничем не могу вам помочь! Я всего лишь врач!
Олег развернулся и широкими шагами направился в ординаторскую. Женщина не стала его преследовать – осталась стоять в коридоре.
«Я всего лишь врач, - повторил он про себя. – Я не могу решать, кого оперировать, а кого нет! У меня нет выбора!»…


…На Площадь Цветов, где вокруг столба был сложен костёр из сырых дров и хвороста, его привели с кляпом во рту. Инквизиторы так и не смогли «убедить» его отречься от своих убеждений, и теперь боялись, что слова ереси, сорвавшиеся с его языка, станут заразительными для кого-то из толпы, собравшейся поглазеть на казнь. Палачи со знанием дела привязали его к столбу вымоченными в воде верёвками и, выдернув кляп, подожгли хворост. Языки пламени стали лизать его ноги. Пеньковые верёвки, высыхая, натянулись и врезались в тело. «Я умираю мучеником добровольно!» - крикнул из последних сил Джордано Бруно, и уже теряя сознание, прошептал: «У меня не было выбора!»…


…- Ну, давай, шурави! – приказал Гафар! – Он уже всё равно не жилец. Его даже убивать не надо – сам сдохнет. Ты лишь облегчишь его участь. И сам живой останешься. И свободный. Пойдёшь к своим, если захочешь.
Костя держал в руках обоюдоострый кинжал. Солдат, имени которого он даже не знает, похоже, действительно доживал последние дни. Выгоревшая на солнце «афганка» на груди была бурая от засохшей крови. Удивительно, как он вообще жив до сих пор. Гафар прав – убив этого бойца, Костя мог прекратить его страдания. А потом… К чёрту этот Союз! Перекантоваться у Гафара чуток, и в Штаты!
- Извини, браток, у меня нет выбора! – проговорил он одними губами…


…Лена взяла Виктора под руку. Хорошо, что не стали вызывать такси – так славно прогуляться перед сном! Она прильнула к мужу. Давно у них не выпадало подобного вечера – Настя у бабушки. У Самохиных – куда они были приглашены на день рождения главы семейства - гулять могут до утра, а Витька сам предложил улизнуть, и лечь спать пораньше…
Женский крик разорвал вечернюю тишину:
- Там Лиза осталась! Лиза! Доченька!
Из соседнего двора донёсся запах дыма. Виктор рванул в подворотню, увлекая за собой жену. Из окон второго этажа валил дым. Человек двадцать мужчин и женщин разного возраста стояли во дворе, ничего не предпринимая. Двое удерживали пьяную женщину в засаленном фланелевом халате.
- Дочка там осталась! – кричала женщина. - Сгорит ведь! Помогите кто-нибу-удь!
Виктор отстранил Лену и бросился в подъезд. В квартире обдало жаром, густой дым перехватывал дыхание, выдавливал слёзы. Он рыскал по многочисленным комнатам коммуналки, едва не теряя сознание. Когда в кухне под раковиной он наткнулся на девчонку лет пяти, прихожая и коридор уже были в огне. Виктор выбил оконную раму, и, выглянув наружу, облегчённо вздохнул – внизу были пожарные. Спасатели быстро развернули брезент, и Виктор последним усилием выбросил девочку в окно. «Прости, Лена – у меня не было выбора», - подумал он, проваливаясь в темноту…


…Я тряхнул головой, отгоняя наваждение.
- Выбор всегда есть, Вика! – произнёс я вслух. – Всегда!