НОЧНОЙ ПЕРРОН
Судьбой дилетантизм во многом мне дарован,
Моя по всем морям носилася ладья,
Но берег ни один мной не был завоеван,
И в мире проскользит бесследно жизнь моя.
П.А.Вяземский
…-Адаптация к снижению парциального давления кислорода и к другим факторам высокогорья является сложным и многогранным процессом, в котором участвуют все системы организма, - вещал доктор Добронравов - гипоксические состояния лежат в основе патогенеза многих заболеваний сердечно-сосудистой, нервной и других систем…
Я щипал себя за руку, чтобы не уснуть. Другие курсанты развлекались кто как мог: рисовали и запускали по рукам шаржи на доктора Добронравова и тренеров; писали язвительные стишки на злобу дня.
Доктор Добронравов успешно совмещал профессиональную деятельность (врач школы инструкторов альпинизма), хобби (альпинизм) и научную работу: готовил диссертацию по проблеме адаптации организма человека к экстремальным факторам среды. Мы, курсанты школы, здоровые как лоси молодые мужики и женщины (женщин было очень мало, что весьма повышало их привлекательность среди курсантов) были для него благодатным материалом. На первом занятии по медподготовке доктор выдал каждому пакет «адаптогенов» (настойки заманихи, левзеи, элеутерококка; витамины, глюкозу, ещё какие-то пилюли) и подробную инструкцию по употреблению всей этой химии. Алкоголь в альплагере, само собой, не продавали; ближайший магазин – сорок километров по горной дороге, перепаханной селевыми потоками. Настойки были на спирту, и судьба их была решена в этот же вечер:
-Вам заманиху, сэр?
-Левзею, плиззз…
Огромные таблетки глюкозы отлично пошли в качестве закуси по принципу «в хорошем желудке долото сопреет». В течение всего курса обучения доктор через день замерял наши физиологические показатели; напоминал о необходимости строго блюсти схему употребления адаптогенов; строил графики и искренне радовался эффективности и диссертабельности разработанной им методики адаптации наших равнинных организмов к неадекватным факторам высокогорья. Мы, отводя глаза, заверяли доктора Добронравова в своей полнейшей лояльности и послушно клали свои молодые тела на алтарь отечественной науки.
После доктора Добронравова пришел радист Волков – колоритная фигура, автор книги «Радиосвязь в горах».
На первом занятии по радиосвязи Волков решительно заявил, что самые лучшие радисты – женщины, по двум причинам: 1) максимум частотного спектра женского голоса лежит в стороне от максимума спектра эфирных помех; 2) что ещё важнее, женщины никогда не пытаются ковыряться в рации с целью посмотреть, что у неё внутри.
В чудодейственную силу профессионализма я уверовал поле того, как про нашего радиста нам рассказали такую историю.
Группа инструкторов альплагеря вышла на тренировочное восхождение по несложному для них «троечному» маршруту: это обязательное требование в начале сезона; по мудрым правилам альпинизма сразу на сложную гору идти нельзя – и заблудилась. Туман, много снега после зимы; бывает. Пришлось спуститься к тому месту, откуда последний раз связывались с лагерем. Прекрасно зная район и не желая давать коллегам повод для шуток, руководитель группы сказал на сеансе связи, что находится там, где должен был быть теоретически.
-Не …зди, - в нарушение всех правил поведения в эфире ответствовал радист – ты там же, где и в прошлый раз.
Досконально изучив условия прохождения радиоволн в ущелье, он по голосу определял точку, откуда с ним говорят!
Целую неделю тренерский состав школы загружал нас теорией – география горных стран, дидактика и психология, тактика передвижения по различным видам горного рельефа, противодействие факторам высокогорья, медпомощь в горах, связь в горах, организация спасработ в горах, механика и техника страховки и многое другое. Наконец, началась практика, что очень нас порадовало.
На снежные занятия мы вышли на вторую ступень ледопада, за Миссес-кош.
После занятий по технике передвижения по снежному рельефу, на второй день занятий мы отрабатывали организацию бивака в снежных пещерах и хижинах-иглу. Пещеры и хижины мы сооружали азартно, примкнув к ледорубам лавинные лопатки: алмазно блистающая на фоне тёмно-синего неба ледяная Безенгийская стена, бурлящая от лёгкой гипоксии и стерильного воздуха кровь… Жизнь струилась бесконечным потоком, искрилась и сверкала. Угомонившись, разожгли «Шмели» и устроились чаёвничать в творениях рук своих.
В хижину заглянул тренер нашего грозненского отделения Алекс («Это имя такое, - сказал он нам в первый день при знакомстве – привыкайте»).
-Вылезайте, посмотрите, - сказал Алекс – не пожалеете.
Мы нехотя выбрались наружу. Да. Зрелище того стоило.
Накануне в альплагере появились три мента из Нальчика. Причиной их появления была необходимость блокировать ущелье в связи с предполагаемым переходом банды из Сванетии через один из перевалов на северную сторону хребта. Наивные были времена. Менты – коренастые плотные мужики - надменно ходили по лагерю в выданных им ярких пуховках, которые даже не всем тренерам школы доставались, сверкали многочисленными золотыми перстнями и небрежно клацали затворами автоматов. В проводники им выделили курсанта из Питера (город и тогда так называли) Валеру.
Невообразимая процессия двигалась по краю ледника. Впереди небрежной походкой бодро шествовал Валера – тонкий и угловатый, как кузнечик; весь в ярком нейлоне, с интригующей надписью «MONTANA» поперёк, скажем так, чресл; с лыжными палками и высоким станковым рюкзаком, тоже какого-то ядовитого цвета. На каждом плече у него висело по калашу, третий автомат болтался на шее. За приспущенной на пояс оранжевой страховочной обвязкой заткнуты три пистолета. За ним цепочкой, пристёгнутые к верёвке, с лицами бурлаков с картины Репина понуро брели выжатые как лимон менты. На верёвку Валера их нанизал, разумеется, исключительно из извращённого чувства юмора – куда нафик денешься с тропы среди бела дня.
Увидев нас, Валера приветственно замахал палками и шуганул задумчиво бродивших по леднику альпийских галок тирольским гортанным воплем.
-Ты что, вступил в ассоциацию профессиональных гидов?! – заорали мы – клиентов водишь по горам?
-Йа, йа, - радостно куролесил Валера, грассируя и давясь гласными – Тироль, альпайн клюб!
Пока превратившихся в ледышки ментов отпаивали чаем в хижине, Валера достал из рюкзака сухой ярко-зелёный спортивный костюм и переоделся.
-Не виноватая я, - невинно хлопая ресницами, излагал он мемуары – вышли из лагеря, час прошли – слева из ущелья выдуло облачко с дождём, они и промокли. Ещё полчаса идём - из ущелья справа дунуло холодом, они обледенели. Дикий народ, совершенно не приспособлены к существованию в горах. Ну, я забрал у них железяки, на всякий случай нацепил их на верёвку, чтоб не потерялись…
Доктор Добронравов заявил, что неэтично иронизировать над беспомощными обитателями равнин и пошёл вкалывать ментам свои адаптогены.
На рассвете нас разбудил дикий крик.
-Кто это? – вскинулся я со сна.
-Кто бы ни был, его уже нет, - проворчал Алекс, выбираясь из палатки.
Выяснилось, что кричал Валера, от возмущения. Ночью обиженные им вчера альпийские галки совершили набег на наш бивак: раскурочили штабель консервных банок, попробивали их огромными стальными клювами и сожрали сгущёнку.
-Интересно, чем они здесь питаются, что у них дерьмо такое?! – тоскливо вопрошал Валера: лёд и камни вокруг были покрыты ярко-сиреневым помётом галок.
-Скончавшимися от истощения альпинистами, - буркнул Алекс, проходя мимо – надо было камнями банки завалить.
Ревизия показала, что урон нашим припасам был нанесён серьёзный.
-Читать эти твари научились, что ли, - страдал Валера – самые вкусные банки покоцали…
Вследствие ночного налёта галок рацион пришлось сократить, и со снежных занятий мы вернулись в лагерь, изрядно сбросив вес. «Похужали, но возмудели» - высказался по этому поводу Алекс.
В лагере было довольно много иностранцев; преобладали австрияки из Лиенца - профессиональные альпийские проводники. Кавказские горы им нравились; они иногда заходили к нам с путеводителями, с интересом вникали в нашу систему классификации маршрутов: «драй бэ», «фюр а». Общаться мы быстро наблатыкались на немыслимом русско-немецко-английском жаргоне и на почве обмена снаряжением. Иностранцы охотно меняли почти любой снаряж на наш титан: крючья, карабины, кошки – тунгстен у них очень дорог. У нас он в то время официально вообще не продавался, но у всех у нас был – один из парадоксов «совка».
После очередного курса лекций и скальных занятий мы вышли на ледовые занятия в соседнее ущелье. Утомительный переход через два перевала занял почти весь день.
-Китайцы пусть в это ущелье ходят, - выразил Валера общее мнение курсантов – их много…
Палатки поставили на морене ледника на идиллической полянке, покрытой изумрудной травкой с цветами «привет из Америки», называемыми так за сходство с торчащей из-под земли фигой. Ночью пошёл дождь. Ну, дождь и дождь, эка невидаль, спим дальше. Потом проснулись оттого, что шум дождя стал подозрительно громким; и к его шуму примешивался какой-то стук, переходящий в равномерный грохот. Когда стало светать, выяснилось, что лежим в воде; пришлось выбираться из палатки. Открывшийся нашим взорам пейзаж впечатлял. Изумрудная полянка превратилась в озеро; в двух шагах от наших палаток не иначе как вмешательством сил небесных остановился сошедший ночью сель – огромный холм из перемешанных с грязью многотонных глыб…
Отработка элементов ледовой техники (вырубание ступеней, передвижение на кошках, организация страховки, взаимодействие связок) задержала нас допоздна, и к ночёвкам мы спускались уже в сумерках. Чистый травянистый склон, по которому мы поднимались на ледник утром, непостижимым образом превратился в нагромождение огромных каменюг. Мы уходили вправо, влево – всё тот же ноголомный ландшафт. Неожиданно и непонятно как вышли к своим палаткам и, отложив все вопросы до утра, уснули.
Утром мы ошарашено разглядывали широкий ровный склон, буквой Z перечёркнутый неширокой каменной осыпью. Какая нелёгкая нас водила полночи точно по камням, осталось загадкой.
Одним из элементов школьной программы было учебно-тренировочное восхождение по маршруту самой низкой – первой категории трудности. Объектом восхождения стал возвышавшийся над альплагерем пик Брно или, как его тут называли, «куча брна». Большинство курсантов уже хаживали на «пятёрки», и необходимость «сходить на единичку» поначалу стала поводом для состязания в остроумии. Вскоре, однако, выяснилось, что «сходить» будущие инструктора альпинизма должны не абы как, а методически правильно: тактически грамотно, с организацией надлежащей страховки и самостраховки на всех видах горного рельефа (благо все оные на «куче брна» имелись в изобилии), навешиванием веревочных перил и т.д. и т.п. – недаром восхождение называлось учебно-тренировочным. Осознав сей факт, мы слегка взгрустнули. На подъёме тренеры зорко следили за пунктуальным соблюдением курсантами всех правил горовосхождений, фиксировали все совершаемые нами ошибки и выставляли соответствующие оценки. Попадаться на ошибках не хотелось, т.к. от полученной в школе характеристики зависело число смен предстоящей послешкольной стажировки перед получением вожделенного инструкторского удостоверения; а лишней маяты в стажёрстве не хотелось никому. Нежными словами поминая тренерский состав школы, мы навечно засаживали в скалы огромные «морковки», извлечь которые потом можно было разве что динамитом; распихивали по расселинам многочисленные «закладушки»; закручивали в лёд бесчисленные трубчатые крючья; вязали бесконечные узлы (прямой, булинь, шкотовый, схватывающий…) и с серьёзным видом щёлкали жюмарами на перестёжках между перилами. Когда вся эта мутота кончилась и мы оказались на вершине – радовались как дети. Ага, щас. На спуске неугомонные тренеры заставили нас чуть не полгоры обмотать верёвками. От досады я уже стал втихаря, пока тренеры не видят, отстёгиваться от перил – единичка-то она единичка, однако лететь донизу – ой-ёй-ёй; вдруг кто от скуки поскользнётся, сдёрнет ведь. В себе я был уверен. Наконец тренерам самим надоел этот цирк и на последнем спуске мы с радостным воем глиссером с опорой на ледорубы вылетели на ледник и направились в родную школу – навстречу выпускным экзаменам.
***
На прощальном вечере мы обменивались контактами, обнявшись, пели: «А всё кончается, кончается, кончается…»
-Альпинистами не рождаются, альпинистами умирают, - жизнерадостно напутствовал нас при расставании тренер – мы играем в мужскую игру. Через пять лет половины из вас не будет в живых – такова статистика.
Спустя годы выяснилось, что это был оптимистичный прогноз.
***
-Вот, посмотри, - Петя протягивает руку и берет с полки книжку – воспоминания Рацека.
Мы с Петей сидим на кухне его подмосковной квартиры. Петя предпочитает «Абсолют». Хлеб бородинский, огурчики. Петя – это для своих, ему уже крепко «за».
-Слушай. «Альпинизм находит своё оправдание в людях, которых создаёт». Каково? Люди – константа абсолютная, не зависящая от системы координат. Как скорость света. Значит, всё правильно.
-Да. А как насчет тех, кого он убивает?
Петя не отвечает, он занят – разливает по стаканам.
***
Ночью, обнажённой душой, я знаю, как это будет.
Поезд, изогнувшийся на склоне горы, весь виден из окна предпоследнего вагона, хотя уже почти ночь. Небо низкое и тёмное, гора чёрная, до вершины заросшая чем-то хвойным. Холодно, пустой раздолбанный вагон бренчит и раскачивается. Вдали на склоне мерцает огонёк. Мне туда.
Я выхожу на перрон в промозглую ночь. На этом полустанке выхожу только я; да и был ли ещё кто в этом поезде, не ведаю. Ветер раскачивает на столбе лампочку под ржавым жестяным конусом, она скрипит; тени мечутся по грязному асфальту. Накрапывает мелкий дождик.
Брат терпеливо ждёт меня, кутаясь от ветра в плащ. Мы идём по улице по узкому тротуару среди тёмных низких домов, только кое-где огонёк. Идти недалеко. Заходим в большую комнату; полумрак, на столе и подоконнике горят свечи. Ребята сидят кто на чём, некоторые на полу; тихо говорят о чём-то. Некоторые негромко напевают под гитару нечто насмешливое. «Ребята» – это как сказать; мужчины и женщины, возраст разный. Большинство молодые. В углу осторожно, стараясь не стучать, наполняют разнокалиберные кружки и передают по рукам. Я пристраиваюсь где-то, мне суют кружку и я отхлёбываю горячий чай.
Я их всех знаю, хотя некоторых встречал всего раз много лет назад на восхождениях – сильных, загорелых, звонко смеющихся. Не все они мне нравятся, но они все мои; а я их; и мы все это знаем. На меня никто не смотрит, редко кто бросит взгляд. Я знаю, что это ненадолго; и неизвестно, что будет дальше. Но это встреча, и это всё для меня.
Благодарность и блаженный покой охватывают меня.
И тогда я понимаю, что я умер.
***
Тогда я вылезаю из-под одеяла, выхожу во двор и долго курю под подозрительным взглядом соседской шавки. Так оно вроде бы и ничего, даже как-то сладко. Только не видно ни фига, расплывается всё. И рожа мокрая.
И совсем не стыдно.