У каждого свои суеверия, а у некоторых их нет, или они только так говорят, а на самом деле они есть, но где-то в глубине сознания. Просто признаться, человек не хочет в этом другим, чтобы не подумали, что он похож на старую бабку. Даже великие люди верили в приметы. Александр Сергеевич, например, зайцев боялся, которые дорогу перед ним перебегали, и разворачивался назад, и добирался до места другой дорогой, или вообще откладывал поездку. А когда кошка, необязательно черная, дорогу перед вами перебегает, сразу возникает мысль об этой нехорошей примете, и говоришь про себя: «Вот зараза! Что тебе здесь то надо? Что ты, гадость такая, шляешься, где попало?». Смешно, конечно, с одной стороны, а с другой не очень то и смешно. На наше настроение все влияет. Мы, делая каждый свой шаг, идем, все время, в будущее, и хотим, чтобы оно не преподнесло нам какую-нибудь бяку, и не портило нашу жизнь и без того не простую.
До того случая я не верил, что если ты уходишь на какое-то важное, и увлекательное для тебя дело, а тебя провожает брюнетка, которая не хочет, чтобы ты уходил от неё, или у неё еще какие-нибудь чёрные мысли в голове бродят, то не будет тебе хорошей дороги и удачи. Нет, если блондинка, это более или менее терпимо, но только не брюнетка. А жизнь она «сама научит строго», и уже после того, что со мной в тот раз было, когда я, как дурачок, позволил закрыть за собой дверь этой самой брюнетки с черными глазами, я ухожу на рыбалку незаметно. Лучше это делать, когда она спит, или пошла в ванну, и по-тихому, без шума и пыли. А закрыть за собой дверь я и сам сумею, и не надо мне от неё никаких пожеланий, и всяких там ласковых улыбок, знаем мы эти улыбочки.
В тот раз я подался, вечером в пятницу, в Разлив на ночную подледную рыбалку. В Разливе ночью, на прикормленных лунках, с фонарем, чтобы поплавки было видно, можно хорошо взять не крупного леща. Ночью там ловилось хорошо, потому, что глубина небольшая, а сидишь тихо, и рыба подходить, не боится, и еще её, видимо, привлекает свет от фонаря, который стоит прямо около лунки. Я ездил туда много раз, и почти всегда удачно, главное прикормить лещика, а мои лунки были прикормлены. В ту злополучную пятницу я задержался на работе, и пока собирался, на часах уже было около одиннадцати, и я еле-еле успевал на последнюю электричку, чтобы доехать до Разлива с Финляндского вокзала, и дверь за мной закрыла эта самая брюнетка, не важно, кто она, не о ней речь.
В ночь, на платформу в Разливе, из электрички я вышел один. На часах было около часа ночи, и когда закрылись двери, и поезд ушел, меня окружила тишина.
Был конец марта, выпало немного свежего снега, и в свете фонарей на платформе оставались только мои следы на снегу, от моих резиновых сапог. Мороза не было, и ветра не было, и чувствовался запах весны в воздухе. Тропинка между домами поселка была весенней, утоптанной и скользкой. Света в домах уже не было, все спали. Небо было чистое, звёздное, лунное.
Я дошел знакомой мне дорогой до льда Разлива, и двинулся по протоптанной рыбаками тропе в направлении своих лунок. Идти до них надо было метров восемьсот, но там впереди, как маячки горели фонари рыбаков уже занятых делом. Беспокоило меня только одно – не занял ли какой-нибудь рыбак мои прикормленные лунки. Но даже если бы и занял, я бы согнал его с них, к тому же там были знакомые мне мужики, а они не дадут сесть чужаку на мои лунки, и сами не сядут.
Экипировка у меня была хорошая, легкий теплый полушубок, резиновые сапоги бахилы, а в ящике все снасти, фонарь и меховые рукавицы, которыми я и в большие морозы то, практически, не пользовался.
Я прошел почти половину пути по льду Разлива, метров четыреста от берега, когда провалился под лед. К такому сценарию, скажу вам, я готов не был, но, когда вынырнул, выбросил на лед в сердцах свою шапку, которая плавала у меня перед носом. Вид из полыньи, в которой я отдыхал от пережитого, только что, стресса, был хороший. Звезды на небе, луна, огни Сестрорецка, а фонари на шоссе светили особенно ярко, и как-то прощально. Все это я видел, потому, что инстинктивно развернулся назад, туда, откуда пришел к этому слабому льду, изъеденному мартовским солнцем. Этот замечательный ночной вид и почти абсолютная тишина, навели меня на мысль о близкой кончине, и я вспомнил слова соседки, тети Зины, сказавшей мне как-то, что я не умру своей смертью, в собственной пастели. Еще я вспомнил, что кожа у мужчин тоньше, чем у женщин, которые обладают жировой прослойкой под эпидермой, и пожалел, что я не женщина. Когда я понял, что кричать и звать на помощь бесполезно, всё равно не услышат, до рыбаков с их фонариками далеко, а на берегу все спят и тоже не близко, я хотел, было сказать себе: «Ну, Лёха, всё!», но вместо этого выбросил свой, мешающий мне, рыбацкий ящик на лед.
После этого действия, как ни странно, мне тоже захотелось выбраться из этой мокрой полыньи на лед, и я предпринял первую попытку вылезти из могильно черной воды. Но оказалось, что это не просто сделать. Когда я, цепляясь за лед своими когтями, вытаскивал грудь на него, он ломался под моей тяжестью, умноженной весом намокшего полушубка, и всего, что было одето на мне. Особенно тянули вниз резиновые сапоги, наполненные водой. Я сделал три или четыре таких попытки, но добился лишь того, что полынья стала большой, как будто в ней поработал крупный лось, и понял, что дуроломом здесь ничего не добьешься. Жопу и ноги в тяжелой резине надо было каким-то образом поднять, чтобы принять подобие горизонтального положения в проруби, и из этой позиции выезжать на лед. Решение пришло мне в голову само собой. Я столько наломал льда в полынье, что он плавал вокруг меня большими кусками, и сам предлагал себя в качестве поплавков, создающих дополнительную плавучесть. Изловчившись, я засунул самый большой кусок в сгибы колен, и зажал его там. Задницу приподняло, но недостаточно. Тогда я взял еще одну льдинку, и подвел её под низ живота, удерживая её левой рукой под собой. Таким образом, я принял почти горизонтальное положение, и, собравшись с духом, осторожным рывком, вместе с водой выдернулся на лед. Ноги были еще в воде, но я уже мог скользить по мокрому льду, и отползти от полыньи. Я так и сделал, затем задрал ноги вверх, слил из них воду, и потом, перекатываясь в сторону моего ящика и шапки, понял, что самое страшное позади.
Но это было не так. Когда я находился от полыньи метрах в пяти и встал на ноги, лед подо мной опять проломился, и я оказался снова в исходном положении, т.е. в воде. Мне пришлось выполнить все действия по спасению самого себя, по уже отработанной технологии, но с поправками на скорость и место принятия вертикального положения. Этот второй этап забрал у меня столько сил, что мне пришлось минут пять отдыхать лежа на льду, на спине, и любоваться ночным звездным небом, и сожалеть, что рыбалка на этот раз не удалась.
Когда я бежал к берегу, согрелся, но все тряпки на мне еще не просохли. Остаток ночи я провел в кочегарке поселка Разлив в одних трусах, бегая из угла в угол. Кочегар, который спал до того момента, как я к нему постучался, был с хорошего бодуна, и не сразу врубился, чего я от него хочу. В кочегарке было чуть теплее, чем на улице, пять градусов по Цельсию, что спасло меня от второго резкого перепада температур в эту ночь. Конечно, когда я разминался, согреваясь, в трусах, мне приходила мысль, что было бы замечательно, если бы меня обложили теплыми женскими телами со всех сторон, так спасаются от переохлаждения жители северных регионов страны, но все тетеньки еще спали и не знали о моем сокровенном желании.
Вернулся я домой с первой электричкой, принял ванну, выпил кофе и лег спать. Была суббота.
Я написал это, чтобы поделиться с вами технологией спасения самого себя при попадании в полынью, но советую вам в неё не попадать, так будет проще. И потом, я думаю, что мне то КТО-ТО всегда помогал в таких случаях, а их у меня было много, а в этом особенно. А есть ли у вас этот КТО-ТО, я не знаю.
Этот КТО-ТО распорядился так, что у меня даже насморка не было после той ночи. Правда, через два месяца была «сучья сиска» - особый вид фурункулеза, которым я не до, не после не болел, а заговорила мне его баба Настя, но это уже другая история.