Снится ли тебе преежняя жизнь,
в которй ты был совсем другим кленовым листом?
ЖИЗНЬ БЕЗ ДНА
Есть каста неприкасаемых. Сытые граждане при встрече с ними брезгливо отворачиваются. Ночами нас отлавливают и грузовиками вывозят из города. Усыплять?
Обособленно пахнет дом в час возвращения. Этот запах, надёжно впитавшись в каждую вещь, встречает с порога. Порог. Символ преодоления пространства в его конечной точке. И свершить шаровой переход доступно, лишь пересеча в смысле его завершенья ту точку, что являлась вначале точкой отсчёта; но проскочи её – и ты – за гранью смысла. За краем света, в безвозмездном ничто. Так я оказываюсь в эфемерном своём доме, заведомо несуществующем. И мерию шагами его воображаемую ёмкость, позволяющую и мне обольщаться относительно своей достоверности: ведь пустота – не обязательно – профанация сущности.
На кухонном столе указательным пальцем неведомо чьей руки начертано: м е н е м е н е т е к е л т е к е л. Скипидар не берёт. Это по-арамейски, мог бы пояснить сведущий в Вавилоне, вдумчиво изучив жёлтую этикетку с ёлочкой и многозначными литерами беспомощной даже по-арамейски аннотации «живичный очищенный». За неимением противоядия, когда требуется вакцинация ненавязчивого страха. Рекомендую человеку, загнанному в недра жёсткого казарменного Рая не то чтобы отчаянием, не то чтобы чьим-то попущением или – тем паче – промыслом, а поленился он оказать супротивление прихоти обстоятельств. Рекомендую настоятельно, глядя в глаза сквозь амальгаму. И не нуждаюсь в рекомендации.
Одиночество приходит под вечер. Ставлю чайник для жажды, зажигаю лампу над столом. Нет в естественном порыве со светомаскировкой ни поиска враждебности, ни ностальгии по заоконной остроте. Оставившему за собой руины иллюзий, как право на выстрел, забавно недалёкое желание примирить себя с окружением, выбраться откуда стоило и жизни. Это та жизнь, в которой я не чувствую себя чужим. Жизнь без борьбы, жизнь без слов. Слово бессмысленно, как холодный утюг, тяжело ударившись о стену, эхом оборачивается оно к сказавшему, схожее с означенным предметом, как промахнувшийся бумеранг со спасшейся дичью.
Я не охотник и это не жертва. Это чудное, бесславное и безнадежное успокоение, тщетно искомое мною на пресловутой цепи перерождений и вконец обретённое сильнее, чем ненависть, сильнее, чем боль, а также красноречиво выраженное в отсутствии напрасных свидетелей. Мы сидим напротив за ночным чаем. Одиночество и я. Наш чай крепче каких бы то ни было клятв, не замешанный на лицемерии, какое свойственно общению меж. Лицемерие бесконечно умирает и не может умереть, подобно грешной душе в Аду. А бесконечность в своей значимости – не более, чем падшая восьмёрка.
Но недоверие недостойно. Недоверие следует обману. Неотступно, как недоступно одиночеству. Разрыв причины со следствием образует воронку для разочарования. Не думаю о прошлом. Здравый рассудок и трезвая память делят голову на два противополых полушария, чтобы распоряжаться ею независимо от второстепенного тела.
Второстепенное не второсортно, однако имеет специфичный запах. Традицией отводимое дыханию место в моей жизни занимает насморк. Это та жизнь, в которой я не чувствую себя чужим. Жизнь в сознательном заточении, жизнь взаперти. Это замкнутое изнутри пространство моего мозга. Я не страдаю клаустрофобией. Я сделал табачный дым своим воздухом. Я предал своего Бога не из своекорыстия. Лень – вот действительная причина моей преданности. Лень – вот сила, выдерживающая человека от свойственной ему глупости. Лень – вот источник человеческой добродетели.
Всюду гаснет свет, только лампа над кухонным столом, в свете неисправности частенько гасшая по своему предусмотрению, продолжает гореть. Вот это по-арамейски.
© Пётр К. 15. 05. 1991.