Его так и звали - Варнава. Необычное имя даже для нашего квартала, в котором только эмигранты и селились. Я не помню его фамилии, да и никто уже не помнит - что-то похожее на «Браун», а так не то славянское не то еврейское, длинно- несуразное, в общем. Для удобства их Браунами и прозвали. Главное- мальчишка этот чудной был. Сорвиголов в городишке нашем хватало, а этот наоборот - ни в сад чужой за яблоками, ни на кладбище, ни с сигаретой на крыше его не видно. А как только мы соберемся - тут и он как из-под земли вырастает. Смотрит голубыми своими глазищами, укоризненно так, будто мы невесть какой грех совершаем, будто сейчас огонь с неба на наши неразумные головы польётся или черти из колодца вдовы Миллер выпрыгнут. Посмотрит, башкой причёсанной помотает и давай проповедь читать. Ей-ей, не вру! От родителей это у него пошло, они не то баптистами были, не то мормонами. Я и сейчас в таких вещах не особо волоку, а уж тогда тем более. Помню только, как мистер Браун даже в жару в черном пиджаке ходил. Выйдет этак вот на крыльцо и сидит, табак под ноги сплёвывает. Мимо люди идут, здороваются, а ему хоть бы что. Молчит, головы не повернёт. Жена - та попроще, и поругаться могла, и пирог принести. Но уж в воскресенье такие они, Брауны эти, нарядные да правильные делались, что и глянуть страшно.
Варнава, значит, в них и пошел. Мы уходить - а он за нами. Знай себе гнусавит что-то, да за рукава хватается. И самое удивительное что? Другого б за такие штуки измутузили, землей накормили, а Варнаве разве что подзатыльник отвесят. Я и сам отвешивал, ясное дело. Думал, жаловаться побежит да и отстанет. Нет же-стоит столбом и даже не сморгнет, только носом шмыгает. Потом верзила Франк подсказал - бросьте мол, ребята, этот не убежит, у них вроде как вера такая - страдать положено. А раз ему тумаки выходят слаще варенья, то и интереса никакого нет. Когда уж совсем надоедал - толкали, замахивались, ругали кто во что горазд, но больше не трогали.
Так он с нами и таскался, всё уговаривал не хулиганить да геенной огненной стращал. Мы под конец уже и привыкли. Вроде радио он у нас стал, понимаете? Как соберемся, так непременно кто-нибудь оглянется - а где Варнава? Смотрим – ага, вот он, плетется, ноги, в коленях не сгибая, и пыли за ним как от стада коров. Еще тогда странным показалось - сами-то Брауны хорошо жили, за пособием не стояли, а сына одевали кое-как. Штаны суконные, что в жару, что в осень, рубаха застиранная, сам тощий - в чем только душа держится.
Нет, на пособие жить было не стыдно. У нас все соседи стояли. Отцу моему одно время повезло - крыши крыть подрядился, да через три недели запил. Карточки еще давали раз в месяц, только в магазинах не очень их принимали, косились. А чего, спрашивается? Не краденные. Чистые деньги хороши, да где ж их возьмешь?
Были, конечно, чистоплюи, которые стеснялись, а я так без проблем ходил. Отец с похмелья тоже в магазин рвался, да уж тут мать настороже - сама с ребятнёй выскочит, а дверь замкнет. У магазина много таких деляг ошивалось-карточки на водку меняли, только шли те карточки за четверть обычной цены. Потом уже хоть дерись, хоть плачь, хоть фараонов зови - ничего не докажешь.
О чём это я? Ага,вспомнил. Варнава этот самый в магазины не ходил. Даже за хлебом мать шла. А он слонялся по улицам-то за нами увязывался, то со старухами на крыльце беседовал. Они на него нахвалиться не могли - и послушный, мол, мальчик, и вежливый, и такой-сякой, хоть бери его за шкирку и прямо как есть с сопливым носом в рай возноси. До того доходило - он и учителям в школе проповеди читать принимался. Поднимется из-за парты, и вместо урока своё долдонит, будто так и надо. Ну те-то вовсе не слушали, жалели только да поговаривали что у Браунов мальчишка малость тронутый.
В то лето мне повезло несказанно. Дядя Леон, которого я раза три всего и видел, открыл в соседнем городе аптеку и даже согласился взять меня в ученики. Мать причитала и уговаривала меня, что от счастья не отказываются, что ездить я смогу с мистером Сладовски, всего-то надо будет пораньше встать да на дорогу выйти. Ну я и вышел, когда растолкали. В шесть утра, не рассвело еще толком. Иду к дороге, а сам зубами стучу. И такое меня зло взяло на всех кто сейчас в кроватях дрыхнет! Стою как распоследний кретин у дороги, мать ругаю за то что разбудила, Сладовски - за то что не едет, чтоб у него фрукты сгнили да грузовик перевернулся! А тут машина едет, да такая, какие я только в кино видал. « Паккард», разрази меня гром! С подножкой! Черный, аж блестит! И остановился на дороге. Смотрю - пижоны из него выходят. Сразу видно что ненашенские. Трое. И с ними…братцы, я глазам своим не поверил когда четвертым наш Варнава вышел! Те его по плечу хлопают, говорят что-то, смеются, а мне мистер Сладовски сигналит. Так я и поехал на раздолбанном грузовике, апельсинами пропахшем. Еду и думаю - да что ж это такое ?! Неужели это и впрямь Варнава был? Да что ему делать-то утром да еще в этакой машине? Вся башка вопросами забита, даже по сторонам не гляжу. А после работы махнул на пруд, куда наши покурить бегали. Смотрю - ага, Умник и Франк стоят с сигаретами. И Варнава здесь. Чистенький, наглаженный, даже галстук повязал. Старый галстук, и ясно что отцовский, не то что у тех пижонов.
-Здорово,- говорю,- Варнава! А куда это ты утром ездил?
-Утром?!
Уставился на меня этот недокормыш, глазами моргает.
-Ага. Утром, в «Паккарде».
-В чём-чём?
Тут меня ребята на смех подняли. И обидно, понимаете, стало - даже в носу защипало. Не за враньё обидно, а за то что поверили ему. Все поверили. А Франк даже подковырнул – мол, привиделось тебе спросонья, Варнава «Паккард» от форда не отличит. А Варнава всё стоит да улыбается. Беззащитно так - ну да, не отличу, чего смеетесь-то, ребята? Я на него с кулаками кинулся, да меня оттащили. Плюнул я на бывших своих друзей и ушел. Полез на крышу, лежал там до вечера, думал... Варнаву я выследить решил, да напрямую и спросить. А не ответит - рожу расквасить по-настоящему.
Мяч я, кстати, купил тем же летом. Да не об том речь. Варнава на дороге больше не показывался. Я уже и выходил раньше, и вечером из окна вылезал - бесполезно. Еще чуток, и я сам бы поверил, что все привиделось. Что не Варнава был с теми пижонами, а совсем даже чужой мальчишка.
Я встретил его днём, в воскресенье. Он шел в новом костюме, будто в церковь собрался. А под мышкой нес бумажный сверток. Увидел меня, зашагал быстрее. Я - за ним. Так и шли, не проронив ни звука. Я нарочно не равнялся с Варнавой, и выходило, что мы идем каждый своей дорогой. А он пот вытирает и на меня косится. А я шагу прибавляю, будто мы в догонялки играем. Так до дороги и дошли. Не успел я отдышаться - «Паккард» подъехал. Тот самый.
-Пока, Джек!- сказал Варнава, залезая в машину.
Не помню уже, сколько я на той дороге стоял. Как очумелый, даже мух не отгонял-только смотрел вперед. Потом оклемался и к Браунам побрёл. Уж очень хотелось мне знать, что они про сыночка скажут. Они и сказали. На всю улицу миссис Браун вопила, кидала в меня всем что под руку подворачивалось. А мистер Браун откашлялся и сухим голосом объявил что Варнава вовсе не их сын. Приемыш он оказался. Да не откуда-нибудь - из приюта для малолетних правонарушителей. Преступник, короче. И дружки его, пижоны, такие же. А в то время как Брауны возносили Господу хвалу за его полное исправление, сказавшийся больным Варнава отыскивал семейные сбережения. В свертке том они и были.
Лет десять назад заехал я в родной город. Кучу новостей узнал – о том как Умник мэром стал, Франка посадили, а вечно сопливая Кэтрин выиграла конкурс красоты и уехала в Голливуд. Про Браунов только все молчали, будто и не было их никогда. И дома я побывал. Сел на крыльцо, как отец когда-то, закурил, на ребятню смотрю и мысли сами собой в голову лезут. Ленивые, сонные, погоде под стать. Детство вспоминаю. И как вспомню Брауна-то меньшого, так он весь передо мной и появляется. А может, думаю, не Браунов, может нас всех обдурил Варнава, да и себя самого заодно? Может и не нужны ему были пижоны эти на машине, костюмы новые? А что нужно - никто теперь мне не скажет. Но вот спорить с кем угодно тянет- если жив Варнава, где бы он ни был, хоть за решеткой- все одно наш городок вспоминает. И вспоминается ему не только сверток тот с добром Брауновым…