Санитарная машина, аккуратно преодолев ухабы примёрзшего льда, проехала в проём полуразрушенных ворот из красного кирпича. Почему не сказали, что повезут меня сюда? Это же психбольница! …Зачем это меня сюда? Врач ничего не сказал… Вот почему два сопровождающих…
- Ну, раздевайся милок, купаться будешь. – Пожилая медсестра устало и равнодушно забрала у меня из рук пакет со сменой белья и зубной щёткой.
-Да я утром душ принял.
- Це дома було, а здеся знов треба. Голову покажи-ка, вошек нема? Да не расстраивайся ты, положено так. Санпропускник это. Давай в ванну залезь и с крана помойся. Душа нема у нас, поломался. – Ржавая ванна, стены облупились. Ох и пол, половины плиток нет, грязная бетонная крошка, ступить некуда. На душе-то как погано. Выбраться бы отсюда когда-нибудь. Почему сюда привезли? Ведь я же здоровый… здоровый! Ох, как плохо всё. Почему они со мной так?....
- Ну, может Вы выйдете?...
- Ни, нэ можна. Ты купайся рыбонька, купайся, я отвернуся. Ось який. - Она вздохнула и присела на старый, рассохшийся табурет.
Прошли по лестнице на второй этаж. За спиной снова щёлкнул замок. Вот он – дурдом. Широкий коридор, заполненный людьми, гуляющими тут как по проспекту. Боже мой! Да это же «Полёт над гнездом кукушки!». Все персонажи. Режиссёр фильма видно здесь себе артистов выбирал. Медсестра вела меня, придерживая за локоть.
- Не нужно меня держать. Не сбегу я никуда!
- Так положено. Спокойно иди, не рыпайся… Посиди тут. – Она легонько подтолкнула меня к разваленному дерматиновому дивану, стоящему у стены в конце коридора, и прошла в кабинет главврача.
- Заходи…
- Садитесь. Как себя чувствуете? - Полная пожилая женщина внимательно вглядывалась мне в лицо.
- Спасибо, хорошо.
- Всё хорошо? Всё в порядке? Вы как считаете себя здоровым или больным? – Она показалась мне странноватой. Что-то в её поведении настораживало. Может движения, может взгляд. Но не до размышлений мне сейчас, не о ней, о себе нужно... Куда уж дальше? Вот встрял…
- Если я Вам скажу, что я здоров, Вы поверите? А как мне на себя сказать, что я болен?...
- Ты не умничай! – Вот теперь она – нормальный человек, видно сразу. Ишь, как вскинулась. – Ты если отсюда хочешь выйти когда-нибудь, отвечай просто на вопрос, не ехидничай!
- Да я ничего не съехидничал. – Смутился я. – Не знаю, как правильно ответить. Конечно, я чувствую себя здоровым.
- Ну-ка выбирай, какой цвет тебе больше по нраву? – Она разложила на столе цветные квадратики. Я выбрал голубой, положил отдельно.
- Из оставшихся выбирай, какой больше нравится.
- Я выберу красный, потом жёлтый. Это тест Люшера, я его знаю… - Она разочарованно собрала картонки.
- Откуда знаешь?
- Читал ...
- Девушка есть у тебя?
- Есть.
- Жениться думаешь?
- Не знаю, как получится. – Спрашивает… Какое там - жениться, кто теперь за психа замуж-то пойдёт.
… Идём с няней и с пареньком в длинном больничном пиджаке за кроватью для меня. Коридор заканчивается щелчком замка на двери, новый коридор – женское отделение. Также как в мужском, словно по проспекту движутся, не спеша люди. Женский вариант «Полёта над гнездом кукушки». На некоторые лица страшно смотреть. Куда это нас ведут, это же душевая. Какая-то молодица, ничуть не смущаясь, улыбается из под потока воды, вторая двинулась нам навстречу. Санитарка молча оттеснила её, пока мы брали сетку и спинки моего будущего ложа. В палате сдвинули кровати и у стенки поставили мою. Серёжа помог принести матрац и бельё. Вот я и благоустроен. Повели в столовую.
- Не хочу я есть.
- Не выступай здесь – хочу, не хочу. Делай, что говорят, если ты отсюда выбраться хочешь. – Убедительная аргументация. Давлюсь куском холодной гречневой каши, расположившейся как горный остров посередине тарелки с холодным молоком. Напротив грустный, заросший седой щетиной дед, неотрывно и как-то умиротворенно глядящий на два стакана с чаем, стоящие перед ним. Он долго сидел неподвижно, вдруг замедленным, равнодушным движением, пальцем опрокинул стакан чая на стол. Я не успел среагировать и вытирал долго полотенцем больничные штаны.
- Ты не шали Петрович, не шали. Не будешь больше шалить?
- Не буду больше... Не буду. - Дед потряс головой – Женщина, подавшая мне полотенце, пододвинула ему второй стакан.
– Попей чая, Петрович, пей… - Через минуту он также спокойно, деловито опрокинул на стол второй стакан. Я уже был готов и отодвинулся вовремя от потока, стёкшего журча на скамейку. Няня вздохнула и принялась спокойно вытирать. У выхода меня ждал уже мой новый знакомый – Сергей.
- Этот мужик врач. – Заговорщики сообщил он. – Психотерапевт бывший, свихнулся сам тоже. Они все тут ненормальные. – Кивнул он в сторону кабинета врача.
- А вот этот - студент бывший. - Показал он на совершенно бесформенного человека, с трудом передвигающегося не координированными шагами. Лицо его было перекошено гримасой, словно у него вся мимика отказала. – Они, говорят, всей группой из политеха сюда попали. Вместе готовились к экзамену. Всех откачали, а он, да ещё один, в буйном, остались, наверное, навсегда.
- А чего у них у всех ноги и руки в зелёнке.
- Это после шока инсулинового, пошли, покажу. – В палате лежали на кроватях люди, привязанные полотенцами за руки и ноги к железной раме. Они стонали, оскалившись, скрипели зубами, напрягаясь, выгибались и периодически бились всем телом, разбивая в кровь щиколотки и запястья.
- Это так инсулином лечат. Потом введут глюкозу и тогда они очухаются. – Он, довольный произведенным на меня впечатлением, с энтузиазмом потащил меня дальше.
- А вот тут атропиновые шоки. Это пострашнее будет. Они тут лежат по несколько дней. Прямо под себя гадят. Чувствуешь запах? - Некоторые лежали, выпучив глаза, с раскрытым, как в крике ртом, замершие в неестественных позах. О… вот оно, моё будущее. Ад кромешный. Это же и есть ад. Они будут это делать со мной. Когда со стороны – одно, но когда это будут делать со мной… Душа ушла куда-то из меня. Вот это я влетел.
- А там, за душевой есть кабинет, там электрический шок, сейчас пока не работает. Пятьдесят на пятьдесят, что живой останешься. Но туда только некоторые попадают, которые не поддаются… Говорят его запретили, а нас всё им пугают.
Вечером, после ритуала приёма лекарств, медсестра прошла по палатам.
- Спать, спать рыбоньки. Спать пора…. – Сергей шепнул заговорщицки: - Смотри… Это Алик Шенкман. Он аккардеонист великий был. На конкурсах побеждал. – Толстый мужчина поставил тапочки перед кроватью. Подровнял аккуратно им пятки и, ритуальным движением, состоящим из двух последовательных движений, задвинул их под кровать, стал укладываться в постель. Тут же подбежал паренёк из дальнего угла, ногой подтолкнул тапочки, нарушив их порядок, и со смехом убежал обратно в свой угол. Алик страшно расстроился. Снова аккуратно поставил тапочки и, таким же двойным движением задвинул их. Парень снова подбежал… Толстяк надел тапочки, встал, отвернувшись к стене, и стал что-то бормотать. Обидчик подбежал к стене, в сторону которой он обращался и кулаком её перекрестил. Музыккант сильно рассердился и, отвернувшись к другой стене, продолжил молитву. Злой насмешник перекрестил и эту стену…
- Вот, так каждый вечер. - Сергей, был явно доволен этим представлением. Вошла медсестра и, поругав для порядка всех, выключила, наконец, свет.
* * *
- Эй, солдатик, вставай. Подъём. - Ласковый женский голос, как колокольчик. Кто-то слегка потрепал меня по затылку. Облезлые, серые стены, облупившийся потолок. Постепенно возвращаюсь к действительности… Это же дурдом!… Я же в психушке! …О, боже мой… - Никогда не задумывавшийся прежде о боге я обращаюсь к нему? …Это сейчас, когда мне плохо?... Какая хорошенькая медсестра.
- Вставай, пошли анализы сдавать. – Она вышла из палаты. Я выскочил следом.
Аня мастерски проколола тоненькую вену чуть выше запястья, для забора крови. После укола не осталось никакого следа. Я с удивлением рассматривал место, где только что была воткнута иголка.
- Ты мастер, сразу видно. – Она только усмехнулась.
- Да, ладно тебе. Иди в туалет, там баночки стоят, найдешь свою по фамилии. Вдруг она ласково, обеими руками погладила меня от шеи и по плечам с плохо скрытым вожделением во взгляде. – А в тихий час придёшь сюда, посмотрим какой ты мачо. – Она ещё раз с насмешкой, коротенько взглянула мне в глаза и легонечко подтолкнула к двери. Я вышел в коридор совершенно ошалевший.
Было ещё рано, пришлось вернуться в палату. Один из соседей, высокий, худой человек, сильно возбуждённый ходил по палате от стены к стене, резко разворачиваясь, как затравленный зверь в клетке. Он часто озирался, словно испугавшись, отшатывался от кого-то невидимого. Иногда он останавливался и, трагически щурясь, качал отрицательно головой. Но я даже лечь не смог, вышел в коридор и долго ещё стоял у окна, глядя через решётку и замызганное стекло, с заклеенной, серой полосочкой пластыря, трещиной, на серый утренний снег и унылый небосклон, отходя помалу от внимательного и ласкового взгляда серых глаз.
Понемногу отделение оживало. Утренние дела, почти несъедобный завтрак.
- Это ты вчера поступил? – Приличного роста и внушительного телосложения санитар назвал мою фамилию, повёл меня за локоть в кабинет врача. Там, кроме Светланы Николаевны, в сторонке сидел тот заросший седой щетиной дед, обливший меня вчера чаем.
- Ну, как дела? - Она покопалась в столе, достала какие-то книжки и таблицы.
- Посмотри-ка сюда. – Она раскрыла разворот, на котором на обе страницы красовалась сложного вида симметричная клякса, словно кто-то пролил чернила и, испугавшись, что напакостил, закрыл книгу. – Что ты тут видишь?
- Это тест Роршаха…
- Ты и это знаешь?
- Нет, чтобы его знать, нужно учиться. Говорят, чтобы использовать его, знаний нужно иметь не ниже уровня доктора наук. - Петрович заинтересованно взглянул на меня, пересел к столу. Он уже не был похож на больного. В его заинтересованном взгляде виден был летящий, живой поток мыслей.
- Откуда знаешь?
- Читал.
- Учился?
- Да, три курса… В гуманитарном университете, на факультете психологии.
- Почему не закончил?
- Да, … заплатить не смог за обучение. После армии, продолжить хотел…
- Не смущайся, парень, продолжишь, нормально всё будет. Всё хорошо будет. - Он подошёл, потрепал меня по плечу. – Иди, иди; всё будет хо-ро-шо.
- Что скажете, профессор? – Светлана Николаевна почтительно наклонила голову.
- Сейчас я скажу своё мнение. – Как-то зло произнёс он.
Я вышел, тягостное, тревожное чувство, постоянно преследующее меня здесь, не ослабло. Коридор был заполнен людьми, как проспект в праздничный день. Некоторые ходили, раскачиваясь, напевая себе что-то под нос или бормоча. Кто-то выкрикивал отрывистые, несвязные слова, обращаясь к идущим навстречу. Некоторые шли не спеша, по двое, разговаривая деловито и увлечённо, словно они находились вовсе не в психушке, а в санатории.
Через пару часов мы с Петровичем тоже сидели на скрипучем диване и я слушал его историю: как он стал психиатром, как потом переквалифицировался в психотерапевты.
- …А, знаешь, как я первый раз загипнотизировал человека? …Приехали мы на курсы повышения квалификации врачей в Харьков. Их сам Платонов вёл тогда. Вот, в понедельник… сидим на занятиях в аудитории… так… амфитеатром. Внизу Платонов что-то говорит, а у нас головы… Мы же все командировочные. Какие там занятия…. Женщину старую привели. Её Платонов расспросил обо всём и говорит, вдруг: - Сейчас наш, опытный врач проведёт с Вами сеанс гипноза. Вам станет легче. Вы выздоровеете… И, неожиданно, называет мою фамилию. Я на негнущихся ногах вышел туда, вниз. Стыдно так было. Формулу-то мы учили, но я половину забыл от страха. Ну, сказал, что помнил, смотрю – спит…
- Эй, солдат! К врачу!
– Это меня. Я пойду?
- Иди, иди. – Петрович как-то хитро посмотрел мне вслед.
В кабинете, вдруг, неожиданно, я увидел того врача из нашей части, направившего меня сюда. Это лейтенант, «двухгодичник», призванный после мединститута на два года на службу в армию. Он стоял, почему-то чрезвычайно смущённый, перед Светланой Николаевной, которая напоминала своим видом курицу наседку, вдруг напавшую на коршуна.
- …Наплодили троечников! Где ваша клятва Гиппократа? Где принцип не навреди?... – Она захлебнулась последними словами, закашлялась, села. Сейчас она уже снова была усталой, пожилой, очень сильно расстроенной.
- Ты понимаешь, бол-лван, что ты творишь? Здесь за несколько дней нормальный человек может стать больным на всю жи-и-изнь! – Она снова откашлялась, немного успокоилась, но также зло продолжала.
- Ты какие имел основания? Ты какое имел право так распоряжаться человеческой судьбой? Я прочитала твою беллетристику. Я тебя в порошок сотру. Молчи! - Она остановила его попытку ответить. – Извиняйся. Извиняйся при мне. Пусть это не изменит ничего, но хоть так… - Лейтенант повернулся ко мне нерешительно, помял свои холёные пальцы, промямлил какие-то слова извинения. Светлана Николаевна выпроводила его прочь и повернулась ко мне.
- Сашенька. Ты здоровый человек. Ты совершенно здоров! Мы тебя выписываем. Сейчас поедешь домой, ну… туда, где служишь…
Что-то вдруг заслонило мне глаза, из груди непроизвольно вырвался непонятный звук. В первый момент я не ощутил никаких чувств, только вот эта моя реакция, сильно меня смутившая. Потоком полились слёзы, я навзрыд заплакал, больше не сдерживаясь. Пожилая женщина обняла меня, приложила к моим глазам платок. Она не успокаивала, просто ждала, когда это прекратиться. Мне стало неудобно за свою слабость. Я как смог быстро взял себя в руки, резко остановился. Она ещё раз вытерла мне своим платком лицо.
- Всё уже позади Саша. Всё позади…- Мне ещё потребовалось несколько минут, чтобы тут же, в её кабинете, над чугунной раковиной с облупившейся эмалью, смыть с лица следы своей слабости, сказать ей слова благодарности. Они получились скупыми по-мужски, слишком, может быть лаконичными.
Иду, наконец, в последний раз по широкому коридору, вгдядываясь в знакомые уже лица несчастных людей, которых до конца жизни будет сопровождать их страшная болезнь, у каждого своя, унылые палаты, инсулиновые шоки и ещё очень, очень много ужасного. Медсестра, сопровождающая меня, не держит уже за локоть, улыбается по-простому на прощание. За моей спиной щёлкает, наконец, замок. Свежий воздух. Сырой и холодный зимний ветер дунул в лицо, Мокрый снег, холодом сразу проник в мои кирзухи, серый горизонт низко навис над городом… Я словно родился заново. Жизнь прекрасна!