Лидочке шел шестой год, когда жизнь крутым виражом понеслась по наклонной, а беззаботное детство осталось в прошлом…
В их семье было восемь детей: Полина, Иван, Марта, Яков, Роман, Лида, Саша, и Филлипок.
После рождения Якова, у мамы Маргариты почти отнялись ноги. Кое-как она передвигалась на костылях, пока не научила старших детей работе по дому. Но без работы всё равно не сидела. То шила, то пряла, (педали прялки доставалось крутить Лидочке), то коноплю на волокно била, а потом крутила веревки, и все это сдавала в колхоз. Время тогда такое было – коллективное хозяйство.
Папа, Самуил Яковлевич, обрусевший немец, долгое время был председателем сельсовета и, конечно, коммунистом. Дело свое знал четко, с разгильдяями был суров, того требовала партия.
Бухгалтер колхоза, их сосед, давно таил на него злобу. Очень уж на его престижное место претендовал.
Однажды в колхозе пропала отелившаяся недавно корова вместе с теленком. Среди ночи были подняты и Самуил Яковлевич, и председатель колхоза, и бригадиры с активистами. Как же – ЧП районного масштаба!
Все, кроме бухгалтера Бузыкина, пошли по дворам искать пропажу.
Первый двор, подвергшийся тщательному осмотру, был его, Самуила, дальше по старшинству: председателя колхоза, бригадиров и т.д.
Нигде следов коровы не наблюдалось. Но в доме Бузыкина услышали жалобное мычание теленка. Самуил откинул половичку и открыл погреб. Там нашли ослабленного теленочка и остатки коровы. Бузыкина арестовали как вредителя Советской власти. А когда уводили, он сквозь зубы процедил гремучее: «Отомсти за меня этой семье, сын, иначе прокляну». Сыну его, Севке, минуло одиннадцать. Сильно боясь отца, он в ответ отчаянно закивал головой.
Самуила из-за этого происшествия срочно вызвали в столицу, на совещание. Стояла холодная поздняя осень. Приготовленное для предстоящей охоты ружье, он даже не успел разрядить. Поэтому строго настрого запретил детям к нему подходить, а для пущей осторожности накрыл его тяжеленным тулупом.
Уже выпал снег и ударили морозы.
Шарика впустили в дом, чтобы не замерз, и он нашел себе место под люлькой, где посапывал младший Филька, родившийся летом. Рядом ползал Сашка, которому еще не было и 2-х лет. Им вместе с Шариком было весело. А Лидочка, нежно укутывая тряпичную куклу, заботливо, как мама, укладывала её спать, при этом мурлыча какую-то только ей известную песенку. Машеньку шили вместе с мамой из остатков грубого полотна. Вместо глаз подобрали красивые синие пуговки, носик нарисовали угольком, а рот – свеклой. Для волос подошла конопляная веревка. Девочка очень любила свою единственную «настоящую» игрушку и относилась к ней бережно.
Видя, что дети мирно возятся в теплой комнате, Маргарита поковыляла к соседке богомолке, тайно помолиться за скорое возвращение Самуила.
С улицы забежали озябшие, припорошенные свежим снегом, Яшка и Севка. Тот самый Севка… Его взгляд магически остановился на тулупе, висевшем на противоположной стене, из-под которого торчал приклад ружья. Тут же всплыли слова отца о мести.
Лидочка, предчувствуя беду, пытаясь заслонить своей маленькой фигуркой стенку с ружьем, затараторила: «Нельзя, тата велел не подходить! Нельзя!» И Яша пытался остановить дружка. Но Севка, как зомбированный, ловко скинул тулуп, нервно приговаривая: «Я только посмотрю… я только потрогаю».
Никто и глазом не успел моргнуть, как из тяжелого дула раздался выстрел. Шарик отскочил и жалобно заскулил, а вот Сашка не успел…
Севка бросил ружье и пулей вылетел из избы, следом Лидочка босиком и почти раздетая побежала за мамкой.
- Мама, там Сашку убили, - дрожа выпалила она с порога и упала в обморок. Ее детское сознание не могло вынести всего увиденного…
Сашеньку унесли в холодную комнату, где он пролежал 2 дня до возвращения отца. В ярости Самуил чуть не зарубил Яшку, остановили дети. А Яшка потом убежал из дома, чувствуя свою вину и боясь отцовского гнева.
После похорон маленького сына Маргарита слегла, ослабленная параличом и онемевшая. Теперь вся работа по дому легла на детей. Их осталось шестеро.
Несладко приходилось и председателю, как коммунист, он должен был интересы общества ставить выше семейных, время было неспокойное (кое-кто уже поговаривал о предстоящей войне). Ночами он плакал как ребенок, сидя у постели жены и поглаживая ее руку. Лидочка приносила ему мягкую подушку, которую они с мамой совсем недавно сшили для него. Приласканная отцом, сама же на ней и засыпала, прямо на полу, рядом с сидящим на коленках папкой и неподвижной мамой.
Правду говорят – беда одна не ходит.
Бузыкин, воплощая свою месть, успел-таки написать подлый донос. Этого было достаточно, чтобы однажды в дом председателя пришли дяди в гимнастерках и с пистолетами на боку.
Они молча вывели отца и увезли куда-то далеко. Через несколько дней его привезли для передачи всех документов и дел сельсовета «полномочному представителю». А потом грубо усадили на телегу и тронулись, ничего не объясняя.
Лидочкино детское сердечко волновалось, как же папа будет обходиться без любимой подушки?
Она побежала маленькими, но быстрыми шажочками за телегой, крича:
- Папа, подушку-то возьми, как же ты…
Лошадка шла быстрее, чем бежала шестилетняя девочка. Папа смотрел на нее, не двигаясь, полными слез глазами, и только нервно покусывал и без того разбитые губы. Лидочка в последний раз видела своего отца…
Скоро старшую Полину забрали в трудармию.
Ивана с Мартой ждала та же участь, если бы не следующая напасть - тиф. Ухаживая в больнице за обессилившей мамой, они не избежали заражения. Эпидемия тогда положила многих. Последним ударом для Маргариты было лживое сообщение из Карлага: «…умер от подагры». Сил бороться за жизнь совсем не оставалось и, спустя несколько дней, она тихо отошла.
Старшие братья и сестры часто повторяли: все будет хорошо, вот мама выздоровеет, папа вернется и все наладится. И Лидочка верила. Пока не умерла мама…
Троих младших из семьи разбросали по детским домам, без документов и без упоминания о родителях. Здесь Лидочка сразу повзрослела, потому что на всю оставшуюся жизнь получила клеймо «дочь врага народа».
Как удавалось им выживать в нелегкое для страны время, это уже другой рассказ.
Но по скольким еще детским душам этот проклятый 1940-й (как и 37-ой, 38-ой и 39-ый) прошелся танковой гусеницей, знает только история!!! Да оставшиеся в живых жертвы репрессий…