Последняя сирена

Таня Степанова
       

Она сидела здесь уже давно, судорожно вцепившись когтистыми лапами в острую

неровную поверхность морского рифа; поводила в разные стороны детской головкой так, что

соленые волны касались золотистых волос. Ни время, ни одиночество не отложили ни

малейшего отпечатка на фарфоровом совершенном личике сирены.

- Какая же тоска…, - шептала она на заре, вглядываясь в розовеющую даль; от

ожидания и усталости глазки подкатывались и слипались как у курочки, и спасительный сон

в который раз уносил ее далеко-далеко в своих призрачных объятиях.

Не ведала она, что Понт Эвксинский уже давно носил другое имя, да и Колхида,

славная Колхида жила совсем иной, малопонятной жизнью торговой суеты и мандариновых

деревьев.

- Я чахну…, - жаловалась сирена северному Борею, но он всегда спешил и ничего не

отвечал.

- Я не вершу свое предназначенье…, - плакала она, теряя мужество и жемчужные

слезинки перед морскими моллюсками, и, не дождавшись утешенья, растерянно разводила

крыльями.

Где-то далеко, едва различимые на тонкой нити горизонта, проплывали снежные

лайнеры, величественные и безликие: но не существует корабля для сирены без мускулистых

мужских рук, налегших на весла, противоборствуя разбушевавшейся стихии. Тщетно

напрягалась она, в надежде услыхать, как деревянный борт галеры бесшумно рассечет

бирюзовую гладь. И вдруг, в бессчетный безымянный день, где-то далеко впереди послышался

знакомый долгожданный всплеск.

- Аргонавты…, - простонала сирена, ее сердечко забилось как колокол, и в горле

пересохло от радостной тревоги и нетерпенья. Она медленно вдохнула всей грудью, и запела

дивным, сокрушительным своей грозной и влекущей силой голосом. Она пела усыпляющую

навеки колыбельную, и гимн жизненной силе. Пела о том, что нет призрачней и беспечней

 чувства, чем любовь. И о смерти, собирающей свою извечную дань. О красоте морских

просторов и бесконечном одиночестве среди них. Пела на всех языках мира, и на

единственном – понятном только аргонавтам и сиренам.

- Приди, приди в мои объятия, герой! - простирала руки сирена, вглядываясь вдаль, и в

звуках песни затихали воды.

Наконец показалась небольшая лодка. На веслах сидел рыбак, усталый и злой,

 заросший трехдневной щетиной, в грязном дождевике и резиновых сапогах. Увидев сирену,


он замер на несколько минут, затем протер глаза растрескавшимися ладонями, развернул

круто свою утлую посудину, и стал грести прочь с удвоенной силой. Рыбак был глух от

рождения...

- Ну и напасть сегодня, - бормотал он себе под нос, - в такую жару всякая дрянь

примерещится…
 
Через минуту его туманный силуэт скрылся из вида.

Вначале сирена решила сложить крылья на груди, и броситься в самую глубину, да

 так, чтобы немедленно растечься кружевной пеной, раствориться в пучине забытья, не

думать более, не думать... А потом

передумала, и… рассмеялась. И смеялась все громче и громче, сотрясаясь всем своим

пушистым тельцем.

«Что это с ней сегодня?» - спрашивали друг друга дельфины, сталкиваясь

скрипучими лбами.

Клонился день к закату…