Глава 3. Татьяна печатает на машинке
А вот из двери, ну-ка, ну-ка!
Появляется Танюка!
Семь несет карандашей
И улыбку до ушей.
Серхио Руфо
1
Берег древней Тавриды!
Небольшая долина, на уступе террасы которой стояла хижина Апраксина, была неприступной как с суши, так и с моря. На суше её окружали скалы, сквозь которые, в самом высоком месте, водопадом пробивался поток. Проваливаясь с пятиметровой высоты, поток, растекаясь по плоским камням склона, на дне котловины образовывал чистое, прозрачное озеро, в котором играла форель. Гладь озера, в свою очередь, прерывалась широким уступом, грядой камней, переливаясь через которую вода окончательно уходила вниз, в море.
Со стороны моря долинку также защищали скалы, в углу меж которыми открывалась линия горизонта.
Склоны, порой отвесные, порой полого ступенчатые, усеяны редким кустарником. Насколько помнил Апраксин, проведший в этом краю двенадцать лет, кустарник всегда цвёл… впрочем, мы помним, что наш главный герой мог произвольно выбирать время года для необходимой ему работы.
Цветущие побеги жимолости, боярышника и бересклета окружали затаившийся под скалой домик. Ближе к порогу хозяин когда-то высадил кусты граната и спиреи, инжира и «персидской розы». Само жилище давно затянули плети хмеля и бигноний, оранжевые трубочки цветов которой приманивали шмелей, пчёл и крупных лазурных бабочек.
Во дворе он вкопал кувшины, которые заполнил великолепным хиосским вином… Где он достал его и как кувшины переправились с Хиоса на заповедный берег Крыма? – об этом можно было бы рассказать отдельную историю.
В доме всегда было что поесть и что выпить. Козий сыр, каурма*, фрукты из сада и овощи с огорода, редкие заморские пряности и обыкновенные лук, чеснок и петрушка…
* Каурма (армянск.) –приготовленное особым образом консервированное мясо.
– На обед я приготовлю тортильи! – уверенно заявила Татьяна.
– Завтра будет видно, – откликнулся Фёдор Николаевич.
Невдалеке, на уступе той же террасы они устанавливали большую пятиместную палатку, громадную как дом. «Ну, не разобрал я, темно было!» – оправдывался Ивин. – «Зато просторно как! Плясать можно!»
– Как устроилась?
– Эста бьен! А вы?
– Сверх ожиданий. В нашем шатре можно разместить ещё роту солдат, грузовик и портативную телевышку.
– Зато комаров нет, – подал с той стороны голос Орлов. – И тепло, и ветерочек. Могли бы, в принципе, и просто во дворе заночевать… Помню, как я впервые в поход пошёл… Открываю рюкзак, а там – свет! (это фонарик включился), музыка играет (это плеер!), тараканы вприсядку пляшут. Дискотека!.. А ч-чёрт! Эти ваши «люминявые» колышки… Гнутся, как пластилиновые. Ладно, и так сойдёт!
И, запыхавшийся, улыбающийся, вышел к ним. Оглядел со стороны жилище:
– Палатка «богу молится»… Ничего, ночью дождя не будет, а утром переставим по-новой… Вы вообще-то спать думаете, поросята?
– Ах, да! – всплеснула руками Татьяна. – Я ведь совсем забыла! Ведь утром у нас экскурсия по вечернему городу!
– Ты к озеру спускалась? – спросил Апраксин. – Там форель играет. И вообще…
Он оглянулся на огромную луну, что поднималась над морем. Было светло, почти как днём.
Татьяна усмехнулась:
– Это что, приглашение на свидание, доблестный сэр?
– Доблестный сэр с большей готовностью завалится спать.
– Ну и правильно, – сказал Орлов, заныривая в палатку. Некоторое время оттуда доносились его медвежья возня и ворчанье, мелькал свет фонарика. Потом они как-то разом затихли и… тяжёлый, дикий храп огласил окрестности.
– Вот она, «труба иерихонтова»! – прокомментировал Ивин.
– Маг должен спать много, – сочувственно произнёс Апраксин. – Мы-то потом разбежимся, а ему дело тянуть.
– Ладно, мальчики, – собралась Татьяна. – Пойду и я. Вы только это… Товарища Орлова переверните, пожалуйста, на бок. Не люблю, когда храпят.
2
«Келья» Апраксина была устроена очень просто: стол, несколько стульев, лежанка. Но лежанка широкая, удобная. Таня устроилась на ней уютно, чисто, мягко и сухо. События дня остались позади. Лунный свет крался сквозь щели двери, сквозь стекло окна ложился на поверхность стола. Там, закутанная в пластик, горкой высилась пишущая машинка и кипами, также в пластике, отблескивали исписанные и чистые листы бумаги.
Она поднесла к уху раковину и около часа лежала так, слушая неторопливый рассказ Константина Петровича. Невольно фыркнула, когда услышала в раковине собственный визг: это она сражается с Шизукой. Беготня, шаги, слова ребят, собственные глупые рыдания, беседа Апраксина с Орловым – которую она прослушала особенно внимательно. Хмурилась. Ей не понравилось, что Фёдор Николаевич так, запросто, без её согласия взял и прекратил битву. Но она была счастлива, что своим поведением, своим шутовством, самим своим появлением незаметно сгладила раздор, возникавший меж друзьями (а в том, что спор был спровоцирован именно ЭТИМИ, она не сомневалась).
Фёдор Николаевич!.. Рыцарь в стальных доспехах! Ну почему ты такой непробиваемый!
Виктор Иванович… Его мягкие, сильные ладони. Лапы. Предпочитает молчать о прошлом. О верной подруге… – частой присказкой её были слова из любимого кино «Парашютисты»: «Всё в порядке, горим!»… – и с этим же криком она на вертолёте падала в кишевшее боевиками ущелье… И о своей новой, смешной, но искренней любви к китаяночке с именем Синь – «сердечко»…
Мудрый, смелый и… непонятый никем Ивин. Непонятый? В том числе и самим собой!..
Что-то ей это всё напоминало… Какую-то хорошо знакомую в детстве сказку…
Она отложила раковину, но слова, и образы, и звуки постоянно крутились в голове. Она принялась, как учил когда-то папа, считать то, что мешает тебе заснуть. Рассказ Ивина – раз. Колкости Апраксина – два. Изучающий взгляд Орлова – три. Шум прибоя вдалеке – четыре. Дружный, утроенный храп из палатки («утром всех поубиваю!!!») – пять… Сверчки в ночи – шесть… Шелест листьев – семь… Снова храп… а, это уже было – пять. Слишком мягкая кровать – шесть… Нет, шесть – это сверчки…
Тьфу ты, запуталась!
Она попыталась заснуть в позе буквы «А». Не получилось.
Потом в позе буквы «S». Тоже ничего не вышло.
Потом в позе буквы «Т». И в позе буквы «R». И в позе буквы «О»…
Сыграла в игру «меня замуровали в бетон». Потом в игру «я тону в болоте». Потом в «я исчезаю по частям». Потом в игру «я иду по дорожке»…
– Айоу!
Она высвободила ноги из-под одеяла и присела.
Заснёшь тут с вами…
Проход в комнату на Моржукова светился ровно и сумеречно. Часы показывали без двадцати десять.
Хмыкнула. Оказывается, там, за всё про всё, прошло меньше часа… Ну и ладно.
Чиркнула зажигалкой, зажгла свечу. Поднялась, прошла к столу.
Включила настольную лампу. В «бунгало» Апраксина было и электричество – маленькая ГЭС на водопаде давала достаточное количество энергии.
Позёвывая, отбросила полиэтилен вначале с кипы листов, затем и с пишущей машинки.
«И был Бальмгрим…» – бросились в глаза слова, написанные твёрдым апраксинским почерком.
«И был он смелым, сильным, весёлым, да таким удачливым – всё, за что ни брался, у него получалось. Сажал ли дерево – да какое вырастало дерево! Строил ли дом – да какой вставал дом! Ходил ли в море – да сколько трески попадало в сети!»
Эти слова он писал здесь, поняла она. Что-то говорил он о свойствах времени… Сколько ему на самом деле лет? Уверенно выглядит на тридцать шесть. А должно быть под пятьдесят…
Быть может, он не совсем прав, когда говорит о том, что в реальной, исходной жизни человек, побывавший в ином времени, будет стареть быстрее? А может быть…
А может быть, всё обстоит совсем наоборот?
Быть может, пока человек отсутствует в исходном времени – он практически не стареет?
Ошеломлённая догадкой, она некоторое время сидела, поглаживая ладонью упругие клавиши машинки. Затем решительно взяла из стаканчика карандашик. Попробовала на ногте: сойдёт. И… как ни в чём ни бывало, принялась править рукопись, так же, как когда-то правила рукописи отца.
«Боже, ну зачем я это делаю? Надо заняться чем-нибудь другим… Нет!»
Отложила уже наполовину законченный лист, включила машинку. Отогнув рычажок, вставила чистый лист.
«Милые, дорогие мои ребята! – напечатала она. – Я не очень хорошая устная рассказчица, потому и решила в эту бессонную лунную ночь доверить мысли бумаге. Лучше будет, если моя история будет записана аккуратно и… наверное, и Вам, дорогой Виктор Иванович, было бы для Вашего расследования интересно заполучить именно письменные показания свидетеля…»
Здесь она остановилась и прислушалась. Машинка ведь щёлкала очень громко.
Но её звук никак не мог заглушить тройного храпа из палатки.
«А сотворю-ка я им сюрпризик под утречко!» – замышляла мстительная Танюша и продолжала печатать:
«Хочу начать с того, что жила-была на свете одна девочка. Она очень любила своего отца. А жили они в маленьком городе, в далёкой сказочной стране с названием Ла-Плата…»
«Боже, как слащаво! Н-не пойдёт!»
Она убрала из машинки написанное, перегнула текстом внутрь и отложила в сторонку. Пригодится для черновиков.
Вставила в машинку другой лист и неторопливо продолжила работу. В голубоватом свете лампы и золотистом отблеске так и не погашенной свечи ложились буквы:
«Может быть, я что-то и привру. Ведь так интереснее… Но в главном, будьте уверены, Виктор Иванович, я напишу чистейшую правду!»
Бодро, уверенно, как на уроках Анны Петренс, её пальцы плясали по клавишам машинки…
3
Жила-была девочка, очень любившая своего отца. Она собирала для него цветы и ставила цветы на рабочий стол, недалеко от пишущей машинки. Утром он, просыпаясь, пил приготовленный ею кофе, затягивался хорошей сигарой и, обложившись документами и справочниками, принимался за работу.
Она выросла под стук его машинки.
Со стороны могло бы показаться, что Серхио вообще не принимает никакого участия в воспитании дочери. Ей была предоставлена полная свобода. Она могла часами, без всякого присмотра, бродить по дикоросли льянос*, или убивать время в уличных компаниях, или, стащив из его книжного шкафа очередную книгу по магии, уединясь в дальней комнате, пытаться, например, силой воли заставить пламя свечи подчиняться её желанию.
* Льянос, они же пампа – коренное латиноамериканское название саванны.
В то же время, она аккуратно посещала школу и брала уроки танцев. Русскоязычная диаспора, осевшая в Мендеше (или Мендыше, как выговаривали русские), департамент Лома сразу после революции, организовала в бывшей португальской колонии всё по-своему. Собственно, говорящих по-испански или по-португальски жителей в городке было меньшинство. Русские, осевшие здесь, давным-давно переняли и обычаи, и, частично, речь местных уроженцев, а друг друга привычно именовали то по-испански, то по-португальски, а то и на языке индейцев, не видя в этом ничего особенного.
И, что вполне естественно, все всех и обо всём знали. Быть может, поэтому Серхио и не нужно было специально следить за дочерью. Обо всех её делах и похождениях с готовностью рассказывали соседи и знакомые.
Правда, сказать, что она росла сорвиголовой, было бы неверно. Тихая и внимательная на занятиях, любившая рисовать, танцевать и ухаживать за садом. Умевшая найти общий язык с каждым, будь то мороженщик или пастух, перевозчик через реку или машинист поезда, священник или побирушка, полицейский или библиотекарь.
И, как уже говорилось, в ритме пишущей машинки протекала вся её нескучная жизнь.
Хотя, с чего ей было бы скучать? И вокруг, и тем более во всём мире творилось столько интересного! И всем этим так хотелось поделиться!
Когда она по вечерам, вернувшись от занятий, мешала отцу работать сорочьей трескотнёй, Серхио иногда говорил ей по-русски: «Чок-чок, зубы на крючок и молчок!» И Татьяна обиженно замолкала. А иногда писала отцу записки и подсовывала ему прямо под очки, дескать: «а я ещё не сказала самого важного!»
А могла и, собрав на стуле «в кучку» остренькие коленки, локотки и плечики, начать сверлить отца глазами, по-кошачьи не сводя взгляда с его малейшего движения. Обычно через полминуты Серхио, не выдержав, бросал работу и, сказав: «извини, Маркиза!», насвистывал несколько тактов известного танго «Маленький цветок», после чего она вновь обретала способность к речи.
Он называл её «дикой пампасской кошкой». И ещё – Маркизой.
Владея способностью к гипнозу и, более того – научив со временем кое-каким приёмам и Танечку, он предусмотрительно никогда не выносил своего умения за пределы дома. Хватало ему и той репутации, которой он пользовался среди населения городка: «учёный! знающий! писатель! наша гордость!» Суетные языки, правда, поговаривали, что он частенько ездит в столицу не только для того, чтобы уладить дела в редакциях или в очередной раз пошарить по запасникам музеев… Но те же суетные языки его и оправдывали: одинокий, разведённый мужчина, не особенно богатый, но при деле, не особенно молодой, но и не старый, не особенно красивый, но вполне порядочный… И, тем более, с этакой родословной!
Она как-то спросила его напрямик, почему бы им не завести новую маму. На что Серхио, отвлекшись от машинки, ответил:
– Видишь ли, Маркиза, на то должно быть разрешение Свыше. Разрешение это называется «любовь»… А любовь… Представь, что тебе очень понравился какой-то человек.
Он «походил» пальцами по краю стола.
– Ты ходишь возле него как по краю пропасти. Ходишь, ходишь, ходишь… И вдруг в какой-то момент тебя охватывает непреодолимое желание в эту пропасть броситься! И ты – бросаешься!
Его пальцы соскользнули со стола.
– И вот теперь от любви тебе не деться. Обратно, на край не запрыгнешь, и возврата нет, и ты это понимаешь. Вот это и есть любовь… И её, извини, я пока вокруг не вижу. Как увижу – конечно же, брошусь. Но пока… не нашёл я своей пропасти.
4
Происхождением Калугины обязаны семейству купцов Мошниных из Курской губернии, представитель которого в конце XVIII века перебрался в Калугу – где и поменял фамилию.
Василий Калугин, основатель рода Калугиных-Руфо, спасаясь от преследований большевиков, по приезде в Южную Америку, волей судьбы оказался на посту министра обороны. Местные вообще со временем стали по-особому ценить русских переселенцев, как людей упорных, верных слову, грамотных и отважных. Когда в начале двадцатых у Ла-Платы возник конфликт с соседним государством и полторы тысячи вражеских гвардейцев, пехоты и кавалерии, в сопровождении четырёх новейших немецких танкеток перешли границу и победным маршем пошли по дороге к столице, из всех членов правительства не растерялся лишь Калугин. По его приказу в воздух поднялась сельскохозяйственная авиация. Часть фанерных бипланов загрузили контейнерами с отравляющей жидкостью против долгоносиков. Другую часть – обыкновенными кирпичами.
Все остальные его силы, три-четыре сотни, в основном – кое-как мобилизованных жителей и гаучос* заняли позиции на подходах к столице. Но их участия в боевых действиях не понадобилось.
*Гаучос – конные пастухи (те же ковбои) в Латинской Америке.
«До такого мог додуматься только русский!» – говорили потом…
Надо ли говорить, что в общей сложности, самолёты сделали не более пяти заходов? Вначале марширующих захватчиков с бреющего полёта опыляли тучами зловонной отравы против вредителей. Затем им на головы с неба градом сыпались кирпичи. Отдельных вражеских солдат потом долго отлавливали по саванне, а основная часть армии бежала в панике, оставив на боле битвы три из четырёх танкеток? Стоя на одной из них, генерал Василий Калугин принимал победный парад своего удачливого войска…*
* В действительности подобный эпизод имел место, но происходили описанные здесь события совсем в другом районе Латинской Америки. Впрочем, семейная легенда есть семейная легенда…
Татьянин дед, Григорио Руфо был министром печати при правлении хунты в конце восьмидесятых. Можно долго и много говорить о том, что при его участии из страны были высланы многие писатели и журналисты. Только вот ни одного из ЭТИХ писателей и журналистов не казнили, не посадили и не отправили в концентрационный лагерь на острове Меса… Он же, после падения хунты, был одним организаторов выборов в парламент. И именно новоизбранный парламент первым же решением снял его с должности и отправил под суд. Окончания суда Григорио Руфо не дождался – умер от сердечного приступа прямо в зале, сразу после обвинительной речи прокурора-коммуниста. Потом в демократической прессе много писали об этом инциденте…
Из всего имущества семье Руфо новые власти оставили лишь старый дом в Мендеше. Мать Татьяны тотчас развелась с мужем и уехала в Аргентину, забрав с собой старшего из двоих детей. Серхио, живя с дочерью на небольшую ренту, понемногу зарабатывал себе известность, занимаясь исследованиями в той же области, что и его российский предок…
«Да, дом наш находится возле Эстансия дель Песо. Почему «Песо»? Кто-то когда-то продал поместье задушевному другу всего за один песо…»
Как был счастлив отец, получив премию от американского журнала «Science»! Как он был гораздо более счастлив, узнав, что его книга переведена в России (не понимая, правда, почему перевод с испанского не предложили сделать ему самому)!
А особенным счастьем светились его глаза в тот день, когда он в очередной раз вернулся из поездки в столицу.
5
– Это победа, Маркиза! – кричал он ей, ступая на садовую дорожку, ведущую к дому. – Я буду автором первой в мире энциклопедии по техномагии! Я подписал договор с редакцией! Теперь они будут публиковать альманах с моими статьями! А потом из этих статей соберётся целая книга! Ура! Мы будем богаты, о Маркиза! Теперь мы будем сказочно богаты!
Вечером они пекли мясо на костре и, попутно разговору, раскладывали карты Таро на будущую жизнь.
Колода эта, с конца позапрошлого века переходившая в семействе из поколения в поколение (продавалась хозяином наследнику за один-два песо), и была той самой, в красном кожаном футляре колодой, называвшейся Таро Горгоны…
– Ты в них что-нибудь видишь? – всякий раз вопрошала Татьяна.
В тот раз он велел ей положить руку ему на плечо и она впервые увидела…
И, честно говоря, то, что она увидела, ей не очень понравилось. До этого она уже успела по книгам освоить прочтение и Старших, и Младших Арканов, но карты фабрики Райдера или карты Марсельского Таро были большей частью исполнены оптимизма, света, надежды. Здесь же, как в компьютерной «бродилке» из глубины изображений выходили скорее пугающие, чем внушающие радость персонажи.
Она сказала об этом отцу. Он похлопал её по тыльной стороне ладони, что лежала у него на плече.
– Зато они говорят только правду. Не привирают, не приукрашивают, не создают иллюзий… Вот, смотри, это Колесница. Я давно мечтал поехать в Мексику, теперь у нас появляется такая возможность. Поедешь со мной? Мы будем скитаться по дикой и прекрасной пустыне близ Эрмосильо! Посетим Паленке! Узнаем об удивительных обычаях древних ольмеков и тольтеков!
– Папа! Но ведь ты уже сам всё за меня решил!
– А ты что, обижаешься, когда я за тебя решаю?
– Конечно! Надо было сделать так. Ты бы готовился в путешествие, а я бы всё время к тебе приставала, чтобы ты взял меня с собой. А ты бы всё время отказывался. Потом я бы совсем расплакалась, а ты бы, нехотя, но всё же согласился!
– Ах, Маркиза! Как я лет так через семь-восемь буду завидовать твоему будущему парню! Что за чудо ему достанется! Но… пока не будем терять времени. Чья карта следующая?
– Императрица.
– Новые встречи, знакомства, открытия! Великолепно! А какая карта в позиции «апогея»?
– Дьявол…
– Это карта тайных знаний. Тоже неплохо… А что будет в конце концов?
– Перевёрнутая карта Повешенного.
– То есть… Погоди-ка. А в совете?
– Сила… и ещё какая-то.
– Это двойка Мечей… В целом выходит… Погоди, дай соображу.
– А эта поездка, папа, приведёт тебя к знаниям, которые могут быть опасны и для тебя, и для всех людей!
Он повернул к ней изумлённые глаза:
– Ничего себе! Маркиза! Прямо в цель! Но… нам ли с тобой бояться трудностей?
6
«…И пошла, потекла у нас с ним, с того самого дня самая удивительная и самая прекрасная, и самая что ни на есть увлекательная жизнь!» – выстукивала на клавишах Танечка… которой теперь, так тому и быть, должна быть предоставлена речь от первого лица.