«Кстати промолчать, что большое слово сказать».
«Хороша честь, коли нечего есть!»
(Пословицы и поговорки, собранные Далем)
- Петька, дедову саперную лопатку не видал?
- Уже в телеге, дед сам положил.
Бывший учитель Федор Петрович Бабий собирался сторожить бахчу (по-украински – баштан). Дело привычное, уже третий год Федор Петрович проводит на баштане пару летних месяцев.
Бабий был в школе учителем начальных классов. Когда детей в селе стало совсем мало, Бабий сделал свой последний выпуск и ушел на пенсию.
Школу в их деревне закрыли, но, не привычный к безделью, Федор Петрович еще два года поработал в школе соседнего села, куда ездил по хорошей погоде на велосипеде, а в плохую погоду ночевал у крестного. Крестный держал пасеку и «совратил» Бабия завести собственных пчел. Федор Петрович заимел четыре улья и посчитал, что ему и этого много,
Отправляясь сторожить баштан, он брал с собою свои ульи и размещал их на краю оврага, где начиналась лесополоса.
На памяти Бабия было то время, когда никаких деревьев в их степи не было, но на центральных площадях всех городов Украины висели огромные карты с надписью «Сталинский План преобразования природы». В школах пионерские отряды и звенья соревновались, кто больше соберет желудей и прочих семян деревьев.
А теперь в лесополосе шириною в полкилометра произрастали и грибы, и ягоды.
В прошлом году обоих внуков увозили к другому деду. Теперь вот решил прихватить с собой обоих внуков.
Для Семена бахча была своеобразной каторгой.
- Дед уверен, что для меня его баштан кайф, – думал про себя Семен. – Ну, с недельку выдержу, с Петькой потаскаюсь, а потом надо линять в город к деду Артему. Там будет у меня «культурная программа»…
На баштане надо вставать рано, когда спать смертельно хочется.
Сбегать на дальний край за прошлогодними стеблями подсолнуха, увязать их в снопы, тащить к куреню и разжигать костер. Костерок под чугунком пожирает их мгновенно, только крутись.
Собственно костер Семен любил, в особенности ночью, когда сухие узлы стеблей стреляют красными искрами, и они несутся вверх к звездам; в поднимающемся над костром теплом воздухе просвечивающиеся созвездия плывут и пляшут, колеблются в бесконечном танце. Любил он и вкус печеной в костре картошки и сахарной свеклы. Свеклу таскали с соседнего поля. Вкус и запах печеной картошки были неповторимы, куда лучше, чем в городских пакетиках чипсов.
А еще ходить за водой. Родник находился в степном овраге с осыпями по краям и густыми зарослями разнородного кустарника вдоль ручейка. С тяжелой канистрой в рюкзаке выбираться из оврага не просто, а под палящим солнышком и взмокнешь как следует. Поэтому за водой дед отправлял с раннего утра, пока солнце еще низко и роса на широких листьях дынь играет радугой и стекает ручейком на землю. Семен отправлялся в путь с неохотой, но потом увлекался. Задрав голову, пробовал выследить в небе жаворонка или коршуна. А то смотрел, как в кустарнике на склоне оврага паук строит свою сеть. Семен мог бы написать научное сочинение с описанием, как паук точно рассчитывает план и геометрию своей будущей паутины, как по своей паутинке возвращается в расчетную точку, чтобы закрепить начало следующей нити…
Немного веселее смотаться на велосипеде в сельмаг за продуктами. Это уже какое-никакое развлечение. Там «побазарить» с девчонками, которых мамки отправляют в магазин. Магазин работал всего четыре часа в день и, хотя деревня небольшая, да четверть домов пустовали, очередь покупателей имела место быть.
На обратном пути искупаться в озерце. Дед, конечно, поворчит:
- За смертью тебя посылать. Сам бы пешком сходил и уже вернулся. В озере, небось, отмокал, а потом сопливить будешь. Вот не пустит тебя мать в следующий раз… – нашел чем напугать!
Федор Петрович не имел манеры ворчать долго, если только на него не «находило». Тогда в нем просыпались учительские замашки, и он мог подолгу рассуждать, как следует жить, продолжая говорить и тогда, когда Семен удалялся за предел слышимости надтреснутого дедова голоса.
Самым неприятным занятием была просапка грядок на небольшом огородике. Грядки разбиты на пологом берегу степного озерца. Землица была заливной: после таяния снега вода держалась три-четыре недели; затем куда-то девалась, так как из озерца никакой ручей не вытекал, разве что просачивался сквозь породы в тот самый родник, что жил в овраге как будто собственной жизнью. Землю под грядки выделил Бабию колхоз.
Мама Семена и Петьки говорила отцу:
- Нужны тебе те грядки? Тебе приманку ставят, а ты и рад.
- Какая приманка, – возражал дед. – Я на эти грядки, да на баштан с пасекой от инсультов-инфарктов убегаю!
И загружал в телегу лопаты, сапки, грабли.
Телегу ему предоставлял Иван Петрович Собко, тот самый, чей отец был расстрелян немцами и перезахоронен в центре деревни.
Перед отъездом на бахчу Федор Петрович придирчиво осматривал амуницию свою и пацанов. Несмотря на летнее время, одежда должна быть теплой и удобной. Ночи в степи прохладные, а то и холодные. Тёплую днем можно снять, а ночью сгодится.
Сам Петрович натягивал ношенные кирзовые сапоги. В них по баштану ходить тяжеловато, но зато на лопату нажимать удобно..
Кеды и кроссовки на ногах внуков дед одобрял: и легкие и два носка можно надеть, коли будет нужда.
Семен перешел в седьмой класс и считал себя совершенно взрослым. На баштане был у него секретный стимул: своровать у деда по листочку табака из каждой пачки.
Связки табачных листьев томились у деда под коньком куреня, и если вытащить один листочек из пачки будет совсем незаметно.
Поначалу Семен заимствовал щепотку табака из дедова кисета, но Федор Петрович как-то заметил и подсыпал в табачок перцу.
Урок не пошел впрок. Дед по своей наивности решил, что отучил внука от курения. Сам-то он продолжал дымить самокрутками и как учитель, должен бы знать, что дурной пример заразителен. Семен просто сменил тактику, а курящий дед, конечно же, унюхать запашок от внука не мог. Вот мамка, та бы за километр почуяла…
Петьке Семен курить не позволял:
– Салага, мал еще.
- Сам дурак, – огрызался Петька, – был бы умный, так и сам не травился.
Петька только в пятый класс перешел. Подумаешь, малышом его считают. При желании он мог и сам покурить тайком и от деда, и от Семена. Но ему просто не хотелось. Он как-то попробовал, долго кашлял и плевался… словом, ему это занятие не понравилось категорически.
На второй день по приезду Семен понял: Петьку взяли не зря. Теперь есть водонос.
Петька пытался вывернуться:
- Дед, Сёмка дедовщину разводит.
Но дед стал на сторону Семена:
- Пройдись, не сломаешься. У Семена тут обязанностей много. Только не цеди полную канистру – не донесешь. Нам и половины на сегодня хватит, а завтра опять потребуется свежая вода.
Петька, однако, приносит полную канистру: не маленький, знай наших!
Какое-то время с дедом было интересно: по вечерам у костра он рассказывал разные истории, пересказывая прочитанное в детстве.
- Вот вы, хлопцы, можете любую книжку хоть в библиотеке, хоть дома на книжной полке найти. А когда я был таким, как вы сейчас, тогда по рукам ходили подпольно изданные в Одессе книжонки. Это были приключенческие и фантастические повествования о Мата Хари, сетях шпионажа где-то в Польше или в Египте, привидениях в старых румынских и мадьярских замках… нынче от этих книжек и следа не осталось.
Федор Петрович призадумался, вспоминая:
- В те послевоенные годы достаточно было заиметь одну такую книжонку, а затем можно было по обмену (как сейчас говорят – «по бартеру») получать в руки и другие, и зачитываться ими тайком на уроке под партой, или на чердаке.
Теперь Федор Петрович вытаскивал из памяти россказни, на девять десятых позабытые, дополнял и выворачивал их по-своему, стараясь угодить внукам, поднаторевшим не телевизионной ниве.
Впрочем, этим дело не ограничивалось. Иногда, совсем уж поздним временем, когда на степь спускалась чернота безлунной ночи и звезды становились особенно яркими и близкими, да еще пропустив для здоровья половину кружки водки, Федор Петрович «заводился» космосом:
- Бачите вон то созвездие, на ракетку с ручкой похожее? Это Орион. Его три яркие звезды и «ручка» позволяют быстро найти на небе еще десяток других звезд и созвездий.
Чумацкий шлях, как называли на Украине Млечный Путь, вызывал из памяти деда слышанные в детстве байки да анекдоты, о которых ни в одной книге не прочитать. Ими он попутно и развлекал внуков.
Учил внуков отличать планеты от звезд, показывал, как от «ракетки» Ориона легко найти другие яркие звезды, или как по созвездию Стожары проверять зрение:
- Кто больше звездочек в этой кучке насчитает, тот и зорче.
И начинали ребята считать, да все по-разному: звездочки в Стожарах играли с ними, то пропадая, то появляясь.
Учитель начальных классов дед Бабий говорил не спеша, делая, где надо, интригующие паузы. Словом, рассказчик из деда был отменный.
Иногда тянуло деда и на сказки, или на предания о кургане, что высился в степи в пяти километрах от их села, а то и про домовых, русалок и степного чудика Волопаса. Мальчишки начинали слушать снисходительно (не маленькие сказками забавляться), но постепенно увлекались и даже перебивали деда вопросами, или рассказывали своё, оспаривая сказанное дедом и блистая знаниями, полученными от школы и телевизора.
Федор Петрович был убежден, что учитель должен отвечать на любые вопросы детей. Но ему это удавалось далеко не всегда: телевизор – тоже великий учитель.
К своему стыду, иногда дед не находил ответа на какой-то простенький вопрос.
Как-то его в тупик поставил Петька:
- Диду, вот цветок подсолнуха, он все время поворачивается к солнцу. Когда солнце заходит, цветок смотрит на запад. А вот когда диск подсолнуха возвращается к востоку? Медленно в течение ночи, или раскручивается быстро утром, на восходе солнца?
Пришлось Петровичу признаться:
- Вот чего не знаю, того не знаю – и добавил: а вы сами проведите исследование; по краю поля подсолнухи высажены, понаблюдайте!
Решили заняться наблюдением, но для этого следовало сыграть подъем до рассвета.
Вопрос заинтересовал и самого Федора Петровича. Он даже усложнил задачу: поспевает ли днем «лицо» подсолнуха за светилом, или запаздывает, и крутит ли «головой» подсолнух в пасмурный день?
В первое утро проспали. Солнце уже было довольно высоко и подсолнухи, росшие в рядок по краю баштана, были обращены «лицами» к солнцу, как первоклашки в сторону учителя.
На следующее утро встали раньше, солнце взошло только-только, но подсолнухи уже дружно «смотрели» на восток. Так повторялось несколько раз, пока интерес к вопросу не заменился другими заботами.
Спустя неделю, когда Петька привез из сельпо свежий черный хлеб, а в мире нет ничего вкуснее арбуза с черным хлебом, особенно, если хлеб достаточно соленый, Семен вечером подналег на эту волшебную пищу и… проснулся до рассвета. Выскочил из куреня по малой нужде. А затем, хоть и хотелось спать, пересилил себя и пробежался на край баштана.
«Лица» подсолнухов смотрели в ту сторону, где небо желтело близким рассветом.
Они поджидали Солнце! Вот почему люди их так назвали – ПОДСОЛНЕЧНИК.
На вопросы про войну, с которыми ребята иногда приставали к Федору Петровичу, он ответы знал, но полагал, что всю правду сообщать им не следует. Непедагогично и непатриотично.
- Почему только двое героев похоронены у обелиска напротив церкви? – это опять Петька.
- В других селах есть больше, а есть и меньше. А то и совсем нет – все что мог ответить дед.
В сорок третьем Федору Петровичу было десять лет. Он многое помнил.
В августе-сентябре сорок первого года немцы отпустили из плена десятки тысяч жителей Украины «просто так». Потом, после войны, этим людям невозможно будет ответить на вопрос: «за какие такие заслуги немцы тебя отпустили на свободу?».
Сколько именно человек отпустили тогда немцы, Бабий не знал.
Знал он другое.
Богатый урожай пропадал на полях, рабочих рук не было, и рачительные оккупанты, к тому же опьяненные победами, пошли на невероятный шаг: выпустить пленных, деревенских жителей Украины, взяв с них устное обещание вернуться в родное село, зарегистрироваться и работать.
Почему-то об этом факте Бабий не читал ни в одной книге, как будто этого и не было. Но Федор Петрович хорошо знал – было.
Тогда-то и пошли по Украине тысячи бывших пленных с «аусвайсами» на руках. Ночевали в стогах, питались чем придется, выкапывали на полях то картошку, то свеклу, подкармливались сердобольными селянами. Некоторые попали к партизанам, но многие пришли в свои села.
Из тех, что дошли до родных мест, одни зарегистрировались и получили работу, другие не стали регистрироваться и прятались в подполах у родни, дожидаясь прихода наших войск. Этих выслеживали местные полицаи, но и они поступали неоднозначно: одни сдавали добычу немцам, стараясь выслужиться; другие за шмат сала или мешок картошки не выдавали беглецов; третьи зарабатывали себе «индульгенцию» на будущее, если немцев погонит Красная Армия.
После освобождения каждого города и села всем этим народом занимались «смершевцы» и сотрудники НКВД.
Тех, что прятались в подполах, причисляли к «бежавшим из плена» и направляли в действующую армию.
Прочих делили по категориям: если работал рядовым рабочим – иди воевать, искупать грех плена. Если же кто на немецком производстве был руководителем, хоть всего лишь мастером, того в лагеря пилить лес и добывать руду
В августе-сентябре сорок первого года несколько таких «отпущенцев» добралось и до их села, а одного, чужака, приютила вдова (еще до войны муж помер в ссылке; посадили его за то, что унес домой ведро пойла, привозимого на свиноферму с пивзавода). Звали вдову необычно – Сталина, с ударением на втором слоге.
Чужак был родом из Казахстана. Фамилии его Федор Петрович не помнил, так как ушли они вместе из села сразу после пожара сорок третьего года.
В первые два года оккупации немцы, исходя из чисто практических интересов, восстановили в селе колхоз. Назначили председателя, бригадиров и звеньевых, а из Германии прислали агронома и зоотехника.
Весной 42-го прошла посевная. Урожай был хуже, чем в 41-м, но часть урожая раздали людям по трудодням, остальное увезли немцы. Кроме пшеницы и овощей, на заработанные трудодни были выданы и деньги – оккупационные «карбованцы». Тогда на базарах торговля шла не только натуральным обменом, но и деньгами - рейхсмарками и оккупационными «карбованцами». (После войны на улицах украинских городов таких карбованцев можно было собирать мешками).
Рейхсмарки были редкостью. Немецкие офицеры обязаны были на оккупированных территориях менять их на карбованцы, что делали весьма неохотно.
В сорок третьем тоже провели посевную. Летом, когда пшеница уже созрела, партизаны зажгли с нескольких сторон поле. Тушили всем селом, часть хлеба удалось спасти.
На этот раз весь урожай немцы выгребли полностью, в деревне осталось лишь то, что удалось утаить или вырастить на приусадебных огородах. Теперь немцы не верили в победу и вели себя иначе. Солдаты вермахта врывались в дома, требуя сала, гонялись по деревне за курами и поросятами, стреляли собак…
После пожара деревня раскололась: одни осуждали партизан, другие одобряли.
Угроза голода погнала мужиков в разные стороны. Двое ушли служить в полицию, несколько человек устроились работать на железной дороге, пилораме и молокозаводе. Были и такие, что подались в партизаны или двинулись навстречу фронту…
Очевидно, для отчета перед начальством, немцы двух братьев Петра и Данилу Собко, арестовали по подозрению в поджоге и потом расстреляли. Уже одно то, что не повесили, приводит к мысли, что немцы не были уверены в их виновности, но кого-то наказать было надо.
Прах расстрелянных сразу после войны перезахоронили на площади посреди села, где соорудили обелиск и цветник.
В село вернулись четверо здоровых, четверо инвалидов. Один, майор, остался служить.
Среди инвалидов была женщина Зоя Терещенко. Зоя служила санитаркой в действующей армии. Шрапнелью немецкого снаряда она была ранена, и ей ампутировали ногу выше колена.
В колхозе Зоя стала бригадиром доярок, и лет пятнадцать за ней присылали подводу, чтобы отвезти на работу. Вся восьмерка фронтовиков имела боевые награды. В последующие годы по круглым датам советских государственных праздников их регулярно награждали юбилейными медалями, так что сейчас они могли украшать свою грудь десятками наград.
Отец Федора Петровича был одним из этой восьмёрки.
Да что там! Сейчас уже из этих людей никого не осталось: кто перебрался в город, кто помер.
Что касаемо военной эпопеи, Федор Петрович мог внукам рассказать разве только то, как в деревне прятали беглых пленных да девчат от немецких глаз и от угонов в германское рабство. Про события, связанные с «отпущенцами» из немецкого плена, рассказывать было ни к чему. Горькая наука жизни подсказывала, какую опасность могли таить в себе лишние знания.
Отец Федора Петровича, прадед мальчиков, до 44 года имел бронь, так как работал на военном заводе. Потом его все же взяли в армию, он попал на северный фронт, был легко контужен и вернулся с фронта с медалью за ранение. Рассказывал больше про северное сияние и северную погоду, чем про войну.
Как там вертится по солнцу цветок подсолнуха, придется Петровичу самому разобраться. Ребята по утрам спят, хоть из пушки стреляй, да и будить жалко.
К тому же не будут они все лето на его баштане торчать, пусть часть каникул поживут в городе.
Если дети задали учителю вопрос, они обязательно должны получить от него ответ. Таков неписаный кодекс чести учителя.
А учитель в отставку не выходит, только в запас!