Утром меня разбудила милая Оля Шелест. Она теперь постоянно меня будит. С тех пор как скончался мой сотовый телефон, который по утрам, пока я не проснусь, успевал вдоволь пожужжать, с шумом грохнуться со стола и даже немного поездить по полу. Теперь вставать приходится по таймеру телевизора - будильники я не слышу. И как всегда это почему-то НТВ (недавно прочитал на стене надпись «НТВ - еврейство и обман народа!»). Так вот!
Этим же утром меня ожидало одно неприятное происшествие. На балконе у меня стоит громадный синтетический мешок с черновиками и блокнотами, всей моей старой писаниной, которую я никак не вынесу на помойку, потому что лень и тяжело. В этот-то открытый мешок вчера утром и грохнулось с размаху ЧТО-ТО ЖИВОЕ и стало там копошиться. Оно было довольно крупное, и оттого мне стало как-то омерзительно и даже немного страшно. Я почему-то подумал: «Какая-то огромная крыса ебнулась ко мне в мешок с карниза». Живу я на четвертом этаже пятиэтажки, надо мной - две странные кореянки. *** знает, что они там едят… Возможно, какой-то объект их кулинарных пыток и надругательств попытался использовать мой балкон для бегства. Я живо представил себе окровавленного щенка с отрубленной ногой… и мне стало совсем гадко. Надо бы заглянуть в мешок, но у меня как-то обвисли руки, а оно там шелестело изо всех сил, и издавало такие странные звуки рвущейся бумаги, я уж подумал, что оно решило пожрать содержимое мешка. И тогда я отважился заглянуть внутрь.
Тут же в лицо мне рванулась большая и тяжелая Серая Птица… она рванула вверх, но как-то очень медленно, будто из последних сил, шелестя крыльями в сыром сером воздухе. У меня отлегло от сердца.
СЕРАЯ ПТИЦА СЕРЫМ УТРОМ ПРИШЛА ПОЖРАТЬ МОЕЙ ПИСАНИНЫ, НО ТАК И НЕ УНЕСЛА В КЛЮВЕ НИ ОДНОГО СТИХА ДЛЯ ВЕЧНОСТИ.
Я представил себе, что пока я сижу на работе или хлещу пиво с друзьями, большие серые птицы тихо прилетают и по кусочку ****ят мои недописанные стишки, старые черновики, и уносят их вдаль, а их большой невидимый хозяин потом аккуратно склеивает и сшивает все эти клочки.
А по дороге на работу меня ждало главное приключение. Оно настигло меня на Пушкинской. Пушкинская была в это серое утро пуста и таинственна. Пустоту нарушали лишь редкие студенточки в топиках и карго, глубоко погруженные в свои инфернальные конспекты. А на лавочке неподалеку от публичной библиотеки в утренней дымке сидело благообразное привидение убиенного таганрогского мэра Сергея Шило. В руке у него была бутылка пива «Дон». Оно спокойно и неотрывно смотрело на меня. Я поспешил ретироваться, радуясь живости собственного организма, и одновременно немножко завидуя безмятежности оной креатуры. Не доходя до Кировского, я, наконец, увидел ИХ.
Они сидели рядышком. Она - худая и некрасивая, с короткой стрижкой, выкрашенная в блеклый рыжий цвет. Этакая девочка лет сорока пяти в зеленом жакете и брючках. Сидела как-то очень прямо, неотрывно смотря вдаль. В глазах ее была Особая, Только Ей Известная Душевная Боль и Высокое Духовное Страдание. Обычно такое начинается с самого детства. А боком на лавочке, упираясь взглядом в ее профиль, сидел он - Чрезвычайно Мощный Организм, мерзкого вида и неопределенного возраста. И что-то говорил, говорил, говорил, клюя носом и тряся головой... Я подумал - какая-то семейная драма. Стареющие влюбленные ругаются, он отчитывает ее, выговаривает ей за то, что дома ни супа, ни борща, ни детей, ни стираных трусов, только пыль и паутина, немытые чашки, томики Пастернака и альбомы Дали. Приблизившись, я краем уха услышал, что он говорил. Это было проникновенное «Смехрти сшелефст, смехрти сшелефст…». Наверное, оно было поэт. Оно читало стихи, возможно собственного сочинения, про какой-то «смерти шелест». Читало чуть картаво и малость шепеляво, с патетичными завываниями, прихлебываниями и всхлипами, давно не замечая ничего вокруг, ни перевернутого мира, вставшего на уши лет двадцать, а то и тридцать тому назад, ни моего перекошенного лица, ни этого тихого утра, вот-вот готового сорваться в отвесный истерический дождь. Только Смерти шелест.