рассказ
Каждый из нас на протяжении всей жизни общается с другими людьми – близкими и далекими, любимыми и ненавистными, бесцветными и яркими, желанными и постылыми. Не все люди остаются в нашей памяти: одни врываются в нее всерьез и надолго, оставляя после себя незаживающие шрамы любви и ненависти, другие скользят мимо, не оставляя следа. Эти, скользящие мимо, вспоминаются редко, по случаю, но иногда…
Он был единственным ребенком в семье. Отец – русскоязычный латыш, мать – русская, жили в Баку. Бог не дал им второго ребенка, и они, уже в зрелых годах, удочерили девочку-сироту, армянку по происхождению. Случилось это незадолго до событий в Сумгаите, прорвавших бремя копившейся веками неприязни между армянским и азербайджанским народами. Кажущаяся незыблемой стабильность существования рухнула, семья оказалась чужой в республике, вставшей на путь политической и этнической независимости от России. Родители, озабоченные судьбой детей - особенно младшей дочери с ярко выраженными армянскими чертами лица - начали долгую, муторную, вытягивающую из семьи последние силы и средства деятельность по переселению в Соединенные Штаты. Я не знаю, как удалось им успешно завершить это непростое дело при всех препонах, которые существовали в то время на пути каждого, возмечтавшего жить в Америке, но им это удалось, и они, после нескольких лет, в течение которых их дочь практически не появлялась на улице среди своих сверстников во избежание незаслуженной обиды или, не дай Бог, побоев, покинули пространство развалившейся советской империи.
О Владасе я впервые услышал от его дяди, брата матери - моего приятеля. Тогда, в девяностом году прошлого века, после ввода советских войск в Баку, мой приятель пожаловался на племянника, сбившегося с пути: связался с дурной компанией, стал реже бывать дома, балуется алкоголем и распространенным в Азербайджане наркотиком – анашой. Недавно мать обнаружила в его вещах автоматный магазин с патронами, и приятель посетовал: выбрасывать страшно, заметят - греха не оберешься, да и воспользоваться этими патронами может худой человек. Я успокоил приятеля, сказав, что после ввода войск в Баку добра этого в городе хватает, и каждый молодой человек, имеющий природную тягу к оружию, не откажется от возможности обладать если не автоматом, то хотя бы патронами к нему. Сговорились на том, что я заеду к его сестре и заберу патроны от греха подальше.
Нужный дом я нашел сразу, лишь один раз глянув в клочок бумаги, выйдя из метро. Тогда, познакомившись с сестрой приятеля и ее мужем, я удивился паническому страху, который проявила мать к новой игрушке сына. Она даже в руки не взяла знакомый каждому мужчине автоматный рожок и попросила спрятать его сразу, что я и сделал, на ходу определив калибр и засунув опасную ношу в полиэтиленовый пакет, с которым пришел к ним. Мне нужен был калибр 7,62 для одного задуманного не совсем благовидного дела, а это был – 5,45, но я даже и глазом не моргнул, не подал виду, что разочарован.
- А это не опасно? Вот так… В пакете? – удивилась она.
Я лишь небрежно махнул рукой.
Потом, когда мы пили чай, ее всё не отпускал страх. Она поглядывала на пакет, стоявший у моих ног, затем проговорила, ни к кому специально не обращаясь и глядя в окно на распускающиеся почки деревьев:
- Это ведь каждым патроном можно убить человека… Сколько их там?
- Патронов? – переспросил я, перекатив языком конфету в уголок рта.
Она кивнула головой.
- Тридцать. Но, обычно, из автомата пули летят мимо, и только несколько из них, а то и одна, могут убить.
Она отрешенно посмотрела на меня и промолчала. Я ушел, но меня еще некоторое время не покидало ощущение, что мать слишком остро проявляет волнение и даже страх в связи с этой, в принципе, безобидной тягой молодого человека к оружию.
Второй раз о Владасе я услышал уже в Москве, где в то время проживали моя семья и семья моего приятеля. Родители Владаса всё ещё вели тяжбу с посольством и Государственным департаментом Соединенных Штатов, находясь в Баку, а сына отправили в Москву, к дяде. Приятель при встречах жаловался мне, что племянника отправили из Баку с целью отвадить от худой компании, а здесь он нашел компанию не лучше. Утверждает, что нашел временную работу, но отправляется из дома, когда придется, возвращается, когда Бог на душу положит, деньги у него появляются нерегулярно и не в равных количествах, а однажды пришел домой в поношенной кожаной куртке. Сказал, что купил, но приятель сомневался в этом и испытывал вполне закономерный страх за свою семью: сам живет в Москве без прописки, имея на руках временную регистрацию, арендует чужую квартиру и в любой момент может лишиться всего этого, если племянник попадет в какую-нибудь историю.
Время шло, я оказался вдали от Москвы, и, когда приехал однажды в столицу, приятель сообщил мне, что Владас вместе с родителями отбыл на постоянное место жительства в Америку. Казалось бы: счастливое завершение истории, сбылась мечта, которой бредят многие - они в Америке, но нет удовлетворения в письмах и телефонных разговорах сестры. По сравнению с прежней жизнью – все хорошо, но в сравнении с жизнью исконных американцев всё имеет другие оттенки, которые неизбежно накладывают неприятный отпечаток на жизнь за океаном, казавшуюся такой заманчивой. Муж-инженер не нашел работу, она – педагог с большим стажем – убирает чужие квартиры, сын по-прежнему в плохой компании, на этот раз в американской. Только дочь нашла себя: с интересом изучает английский, чувствует себя свободной, пошла в школу. Приятель показал мне фотографии: светло-русые мужчина и женщина респектабельной – для России – наружности с кареглазой темноволосой девочкой. В глазах мужчины и женщины спокойствие, на лицах – дежурные улыбки, кареглазая и темноволосая девочка с неподдельным восторгом смотрит на фотографа, а, значит, и на меня. Фотография Владаса – отдельно. Красивый молодой человек со спокойным выражением лица и грустными глазами. Тогда я увидел его фотографию в первый и последний раз, и почему-то она произвела на меня впечатление. Я представлял себе, как он вращается в плохой компании где-нибудь в Бронксе или Брайтоне (к стыду своему, я до сих пор не знаю, где живут его родители, а все мои представления о Нью-Йорке почерпнуты из американских фильмов). Конечно же, его «плохая компания» – это не чёрные и не латиносы. Может, итальянцы или ирландцы (тоже киновпечатления), а, может, и российская еврейская мафия, которую в Америке принято называть русской. В общем, я думал о нем, неизвестном мне, вернее, известном только понаслышке. Только он интересовал меня тогда во всей этой истории, только продолжение его судьбы трогало меня, понуждало предугадать будущее молодого эмигранта.
Прошло время. Известие о смерти Владаса я получил тогда, когда и думать о нем забыл. Приятель сообщил, что племянник покончил жизнь самоубийством в далекой Америке. Подробности я узнал, прибыв в очередной раз в Москву. Всё можно пересказать в нескольких словах: застрелил себя из мелкокалиберного револьвера, стрелял в сердце. Умирал долго, не приходя в сознание. Записки не оставил. Свидетельницей его агонии стала малолетняя сестра.
Вот и всё. Теперь мне ясно, почему его мать так боялась оружия, чуя сердцем огромную опасность, исходящую от него. Теперь я понимаю, почему меня интересовал именно он, которого, в отличие от остальных членов семьи, я ни разу не видел. В сердце моем незаживающей раной остался этот молодой и красивый человек, не нашедший себя ни в Баку, ни в Москве, ни в Нью-Йорке. Я часто пытаюсь представить, как он вел себя, что говорил, хочется взглянуть в уже несуществующее, забытое мною лицо на фотографии. Меня мучает причина, по которой он прервал свое земное существование, хотя я понимаю, что это навсегда останется тайной. Мимо нас проходит множество людей, лишь коснувшись нас на мгновение, и навсегда уходят из нашей жизни, оставив смутное воспоминание о себе, а некоторые касанием своим - неизвестно почему - лишают нас душевного равновесия, заставляя вновь и вновь обращаться к их нестирающемуся в памяти образу. Точно так же коснулся меня знакомый и незнакомый мне Владас.
16 октября 2001 г., г. Буденновск.