Жил - был Я. Глава 7. Любовь номер три. Катёнок

    
       
       Александр М. Коржов
    
   
       Жил-был Я

       Глава 7. Любовь номер 3. Катёнок




      Наслаждайся жизнью с женой, которую любишь,
      во все дни суетной жизни своей.
                (Екклесиаст, 9; 9)
 
 
      - Господи, вот вам жизнь! Да разве её хоть чуточку поймёшь?
      - А вы и не старайтесь. Просто сделайте вид, что вы всё понимаете.
            (К. Воннегут, Колыбель для кошки)
 
 
      1
      Вечером 23 февраля Малышку увезли в роддом. Эту ночь я провёл без сна в квартире тестя. Ему, в то время главному врачу города, регулярно докладывали о ходе процесса по телефону.
      
      Около шести утра нелёгкий процесс завершился ожидаемым желанным результатом. Но широко трепаться о прибавлении в семье я пока не стал. Только Светиной подруге Лене сообщил, да Толику Савину. Они вместе со вчерашнего вечера ждали новостей в общежитии.
      
      А через три часа я сидел, не в силах справиться с неудержимо расплывающейся от счастья, то есть совершенно, как вы понимаете, дурацкой, рожей на подведении итогов социалистического соревнования. Важные были итоги, предсъездовские. Очередной судьбоносный, как и все предыдущие, съезд КПСС открывался завтра, во вторник. И мой цех имел все шансы быть победителем. Привычку, знаете ли, не так просто преодолеть. А хорошую привычку и одолевать не хотелось.
      
      Как бы не так! Размечтался, дурень, в один день заполучить все радости!
      
      Замечательный у меня был народ. Но и уроды встречались, хотя и не часто. Одну красавицу пришлось даже недавно уволить по статье за прогул. Эта девица оказалась для бригады явным, неисправимым браком: врала, бездельничала, спала в сортире на стульчаке. А теперь ещё и прогуляла несколько дней. И, что самое весёлое, в оправдание принесла больничный лист с диагнозом: отравление парами серной кислоты. На производстве, разумеется, отравили примерную труженицу.
      
      А суть веселья в том, что ни она, ни выдавшая ей документ знакомая струнинская врачиха по невежеству даже не подозревали, что в наших условиях отравиться парами серной кислоты в принципе невозможно, ибо не даёт она достаточно паров. Скорей уж парами компота отравишься в заводской тошниловке!
      
      А потом, оно кому-то надо – иметь хреновые показатели по производственному травматизму, особенно когда никакого травматизма не было? Нет, ребята, ни заводу, ни цеху, ни мне лично – никому оно было не надо! Что ж, мы сами решили разобраться. Отдали листок на экспертизу, которая показала вздорность диагноза, а поскольку за изобретательной красоткой Викой к тому времени числилось немало других отличий, я немедленно выгнал её с работы. На абсолютно законных основаниях, с согласия и одобрения народа и профсоюза. Поскольку всех достала.
      
      Вот это цеху поставили в вину при подведении предсъездовских итогов. Исключили вообще из соцсоревнования. Зря я запальчиво выступал там, ехидно вопрошая, с каким счётом мой цех проиграл. Ни с каким. Сняли – и всё.
      
      Вы, детки, хоть догадываетесь, где в те времена располагалась совесть эпохи? Если нет, придётся помочь: совестью эпохи, а также, по совместительству, её умом и честью являлась Коммунистическая партия, КПСС. Та самая, которая “за всё в ответе”. Та самая, которую писали и произносили с большой буквы. Чьи самопрославляющие лозунги вгрызались нам в мозги со стен и крыш, в радиопередачах и на газетных страницах, а также с больших, средних и малых экранов, цветных и чёрно-белых. Та, чей съезд, как нетрудно догадаться, “в обстановке всенародного подъёма” торжественно открывался завтра.
      
      - Поймите, Виктор Михайлович, почему я обращаюсь к Вам. Потому, что вопрос лежит в нравственной плоскости. Ну кто б меня, скажите, осудил, если бы я принял этот больничный листок, не придираясь? Я не медик, я не химик, а подписи с печатями на нём настоящие. А будь и поддельные, так я же не криминалист. Заводу пришлось бы отвечать за рост травматизма, оплачивать этой деве её прогул. Получается, не постой мы за интересы завода, не прояви бригада принципиальности – победа и знамя наше. Ведь никаких других претензий к цеху не было, и по всем производственным показателям мы безусловно первые. Мне кажется, решения, подобные тому, что состоялось сегодня, не просто вредны, потому что подталкивают к сокрытию язв. Они, считаю, несовместимы ни с человеческой, ни, тем более, с партийной моралью. Что этим решением хотели выразить профком и администрация, я сам не понял, и поэтому, конечно же, не в силах разъяснить их странную позицию своим подчинённым. Помогите!
      
      Слух о прибавлении в моём семействе уже стихийно разнёсся по заводу, так что мне от Виктора Холмогорского, секретаря парткома и, заодно, смотрителя-хранителя снежных вершин морали, достались не только клятвенные обещания внимательнейше отнестись к действительно непростой ситуации, в которой, конечно же, партия непременно разберётся и даст свою принципиальную оценку, но и личные от него поздравления. А я в ответ от всей души поздравил его с открывающимся завтра съездом.
      
      2
      Коржов – Леньшиной. 24.02.86
      Малышка!
      Очень-очень рады за тебя. Ты молодечик! Очень волновались за тебя все: Лена, Толик, родные. Весь цех 30 и офицерский корпус завода желают тебе скорейшей поправки, а новенькой маленькой девочке – вырасти большой. Большой-большой, как Лена – это сама Лена подсказывает из-за спины.
      Меня донимают вопросом: как назвали? Ты уж подскажи, как мы её назвали, ла…
      Если есть силы, черкни полстрочки. А мы, когда начнёт темнеть, придём смотреть на твоё окно.
      
      Коржов – Леньшиной. 25.02.86
      Мама Света!
      У нашей маленькой живой девочки уже есть ванна, а вскоре будет и всё остальное.
      Дико рад, что всё получилось по заказу. Теперь поправляйся скорей. Буду приходить в обед и после работы, а так связь через папу, т. е деда, конечно.
      Вчера А.С. Леньшин, ещё семи утра не было, назвал жену бабкой.
      Этаж дружно собирается приветствовать появление маленькой девочки на свет. На кухне уже толкотня. Я всё сделал, как ты велела.
      Про имя. Анюта есть у моего брата Володи. Не возражаю против Катерины, но есть ещё Дарья и Настасья. Ты, конечно, всё решишь сама.
      Обнимаю тебя, Мнятинка! Дочку пока обнимать боюсь. Как она себя ведёт?
      
      Коржов – Леньшиной. 26.02.86
      …Жду от тебя новостей о твоём и малышкином состоянии. Ты её видела? Какая она? Что маленькая, я знаю. Это не беда – мама ведь у неё тоже маленькая! Есть ли у неё волосики? Какие глаза?
      Лена сегодня уехала с Толиком в Москву. Вчера все трое приняли посильное участие в организованном на этаже чествовании двух славных девочек. Мне тоже чести перепало маненько.
      …Тебя поздравляют Гриша и Таня Коржовы, газетчики Валера Алёшин и Алла Добросоцких. СПХ лобзает в разные места…
      …Скорей решай насчёт имени – замучили…
      
      Коржов – Леньшиной. 26.02.86
      …Ты, Светик, упорно игнорируешь заботу о поименовании нашей дочурки. Довольно тянуть, останавливайся на одном из имён, а то как же это понимать: самая хорошенькая, а без имени?!.
      …Наши уборщицы подробно расспрашивают о тебе. Болеют за тебя, а одна (та, что убирает мой кабинет) молится.
      …Родителям вчера телеграфировал. Недворягины желают тебе и малышке всяких благ во внеочередном письме.
      
      Леньшина – Коржову. 27.02.86
      Я уже вчера весь день звала нашу дочку Катюшей, а вечером позвонила мама. Она просит Леночку; даже с обидой говорит, что раньше всех просила внучку Леночку. Думаю, что теперь уже нельзя имя менять.
      Сегодня сказали, что на 5-ый день не выпишут, нужно чуть-чуть вес набрать, хотя девочка шустрая.
      …Мне месяц нельзя будет ни сидеть, ни заниматься делами, так что, папуля, готовься. Теперь у тебя две женщины, придётся быть внимательнее вдвойне.
      …Напиши подробнее о своих делах, мне всё интересно знать. Закажи конфет. У окна не жди. Я не могу долго стоять.
      
      Коржов – Леньшиной. 27.02.86
      …Ну, значит свершилось! Если уж назвала – менять нельзя, даже если очень хочется маме угодить.
      …Подробнее о своих делах писать трудно. 24-ого я получил два подарка: от тебя нашу кроху Катюшку, а от завкома с администрацией – предсъездовскую оплеуху: цех за Вику сняли с соцсоревнования.
      …Приезжал секр. Обкома партии Елисеев – пришлось торчать на месте до шести. А теперь чайник никак не закипит.
      Днём солнце, морозец – прелесть. Скорей бы вытащить вас на солнышко!..
      
      Леньшина – Коржову. 28.02.86
      Как ты там поживаешь? Сегодня мы весь день скучаем без твоих писем. Я уже рассказываю Катюше про тебя, а когда она отказывается кушать, обещаю пожаловаться папе.
      Катюшка наша похудела на 110г. Это не много, норма 200 г. Нам нужно будет набрать вес хотя бы до 2350 г, поэтому на выходные нас не отпустят, ждите скорей всего в среду.
      Мне завтра будут снимать швы, может, станет полегче. Молока пока нет, хотя у всех уже появилось. Очень беспокоюсь, ведь нашей дочурке оно нужно больше, чем другим. Врач меня успокаивает…
      …Дописываю утром. Швы сняли, чуть-чуть попищала. Но кашель и температура держатся.
      Катюшка повеселела, стала брать грудь. Мне кажется, она с каждым днём всё больше хорошеет. Не могу понять, на кого она у нас похожа. Тёмные волосы и глаза в тебя, губы в деда, нос, по-моему, в бабушку, а в целом моя дочка. Мне хочется, чтоб она была у нас весёленькая, шустренькая, как чертёнок. Глазки у неё хитренькие, и ротик стал открываться широко, как у галчонка…
      
      Коржов – Леньшиной. 28.02.86
      Малышки мои!
      Писать почти нечего. В Москву съездил нормально. Купил подарок маме (твоей) к 8 Марта: что-то французское в пузырьке. От Тэда Лапидуса.
      …За эти дни однажды писал пулю – без разрешения. Выиграл.
      Думаю, события складываются так, что мне позволительно будет уйти в отпуск. Но решится это не ранее, чем я подведу итоги февраля и не ранее, чем мы поселимся дома.
      Поцелуй за меня Катюшку.
      
      Коржов – Леньшиной. 28.02.86
      …Как ты ведёшь себя, Катерина, хорошо? Мамку не обижаешь?
      Тебе, Свет, привет и поздравления от всех дельтовских ребят. Особенно Фурсов изощрялся в галантерейности. А уборщица, та, что убирает кабинет, предлагает содействие в тайном крещении Катьки. Подумай, может согласимся?
      …Отсутствовал один день, а обстановка резко ухудшилась. Лев не смог убедить ПНБ в нашей правоте, и сегодня он вызывает меня для объяснений. Профком и партком, объединившись, шьют мне политическую незрелость.
      Незрелость – это молодость, да? В таком случае у тебя совсем не старый муж!
      …Постарайся позвонить вечером после восьми.
      
      Коржов – Леньшиной. 1.03.86
      Милые мои малышики!
      Не представляете, как я соскучился. Ты, Светик, выглянешь и сразу машешь:”Чеши отседова!..”
      Слава Богу, что дочка сосёт. В Москве видел финскую кормёжку для детей Катюшиного возраста. Из суеверия (точнее, из веры в тебя как дойную коровку) не стал брать. А мама-папа убедили, что надо. Я звякнул тут же Кульбашному…
      …Ты должна быть готова к тому, что моя карьера начальника и бригадира кончается, и далеко не так славно, как хотелось бы. Я не паникую и тебе не велю – ты ведь знала, с кем связалась.
      …Насколько виднее становится, кто есть кто. В сволочной сути Холмогорского я и до того не сомневался, а теперь, когда перед ПНБ и Тювиным он бесстыдно отказался от своих недавних обещаний…
      Как бы то ни было, нужно время для достижения окончательной ясности. Мы хотели быть вместе, хотели доченьку – разве это не сбылось?
      …Меня у твоих принимают хорошо. Кормят, дали мне твои ключи от дома. На выписку решили принести тебе шубу из Парижа – чтоб краше всех была, хоть это от шубы и не зависит, а есть само по себе.
      
      Леньшина – Коржову. 1.03.86
      …Когда она спит, то её нужно дёргать за нос, боюсь, я ей его скоро вытяну.
      С телефоном здесь проблема, звонить не разрешают. Вечером попробую, только позже, т. к в 8 час. нам приносят писклюшек.
      В серьёзном разговоре постарайся вести себя нормально. Мы, конечно, на твоей стороне, но не очень ли скандальными мы становимся?..
 
      Коржов – Леньшиной. 2.03.86
      …Пишу, чтобы узнать, чего вам передать вечером. У меня никаких перемен, поскольку выходные. Программа: попить пива, прибраться, помыться, отоспаться, наконец.
      …Жду вестей от тебя, а потом стою под окошком.
      
      Леньшина – Коржову. 2.03.86
      Доброе утро, папа Саша!
      …Катюша меня сегодня порадовала – два раза кушала хорошо. Боюсь сглазить, перестанет есть. Молочко у меня появляется (три раза поплевала), думаю, всё будет хорошо.
      …Очень хочется к вам, скучаем. Катюше не терпится познакомиться с папой.
      Сашка, я уже хочу к тебе. Даже не думала, что так скучать буду. Или, может быть, я теперь скучаю вдвойне. За себя и дочку.
      
      Коржов – Леньшиной. 2.03.86
      Несу кефир. Если хочешь кофе (а тебе можно?) – принесу в термосе.
      Не вешай носа, залечивай скорей свои болячки. Хочу, чтоб были от тебя хоть какие-то просьбы, хочу их исполнять. Береги Катюшу и себя. Знай, что всё образуется в лучшем виде. Папа.
      P.S. За вами очень скучает Жаконя. Говорит, просто сил нет. Я ей верю – похожее состояние. Мы с ней вместе скучаем – родственные туши…
      
      Леньшина – Коржову. 3.03.86
      Ура!!! У нашей Катюшки уже 2300. Вот это мы молодцы!
      Я действительно превращаюсь в дойную коровку, теперь уже жидкость приходится ограничивать, а то молоко самотёком идёт, хожу вся мокрая. Я потихонечку оживаю, дело пошло на поправку.
      С каждым днём я становлюсь всё красивее. Меня уже можно в какое-нибудь племя папуасов сдавать – и даже вождём. Йодом, зелёнкой, марганцовкой раскрашены все мыслимые и даже немыслимые (как мне раньше казалось) места. Будешь меня дома отмывать. Между кормлениями будешь замачивать и отстирывать свою жену.
      Сашка, как ты там без нас? Мы без тебя плохо, скучаем, а если точнее, то уже просто затосковали.
      …Веди себя прилично, дурное из головы выбрось. А главное думай, что это не тебя к какой-то работе пристраивают, а работу на тебя взваливают. Если есть кто-то другой, у кого получится лучше, так слава Богу. А изменять себе – это последнее дело. Ты помни, что во всех твоих делах у тебя есть два постоянных союзника – я и Катюша.
      
      Коржов – Леньшиной. 3.03.86
      Славненькие мои девочки!
      Вот и наступила весна. Ничего, что мороз, зато солнышко уже пригревает.
      У меня всё благополучно. Отпросился на завтра в Москву. От тебя, Малыш, пойду к твоим – договариваться о завтрашней поездке. Что тебе купить?..
      
      *  *  *
      Я нарочно привёл выдержки из нашей частично сохранившейся переписки без всяких комментариев. Вроде и без комментариев всё понятно. А если что не ясно, задавайте свои вопросы. Отвечу, пока жив.
      
      3
      Свёрток, который мне вручили в роддоме, был совсем невесомый. В первый момент я даже подумал, что он пустой, что так в этом серьёзном заведении принято разыгрывать ошалевших от счастья папашек. Только раздавшийся из него вскоре крик убедил меня, что внутри находится хотя и похожий на обезьянку, однако вполне себе дееспособный человеческий крохотный детёныш. Моя доченька!
      
      Надеюсь, Катя, я был достаточно заботливым папой. А когда мастит уложил Светлану в больницу – ещё и мамой. Первый (и единственный) в этой жизни больничный лист мне выдали тогда “по уходу за ребёнком”. Тут и пригодилась искусственная кормёжка.
      
      Мы планировали прожить у родителей Светы неделю, от силы две. Множество всяких обстоятельств растянуло этот срок до более чем двух месяцев. Сначала болела Света, потом Катя, так что в общежитие удалось перебраться только к лету.
      
      А осенью, сразу после столкновения у Новороссийска трофейного круизного старичка “Адмирал Нахимов” с сухогрузом, меня направили на повышение квалификации в город-герой Одессу. Отвертеться было невозможно, потому что начальник цеха, обязан, по правилам игры, кое-что кумекать в планировании и нормировании. А такой, как я, сотрясатель основ и нарушитель традиций, подавно нуждался во вразумлении – хотя бы через образование. Помните у Михаила Евграфовича: “Просвещение следует насаждать с умеренностию, избегая, по возможности, кровопролития”?
      
      *  *  *
      Коржов – Леньшиной. 4.09.86
      Здравствуйте, дорогие девочки! Ваш папа третий день в Одессе. Это южный город с каштанами, акациями, морем и евреями. Вчера на пляже “Отрада” репродуктор проорал: “Гражданин, вернитесь! Вы что, не понимаете? Или вы из Кишинёва?” Это не мне орали, так как я за буйки не заплываю и вообще веду себя прилично.
      Занятия у нас во второй половине дня. Утром завтракаем и чешем на пляж. Пятачок на канатной дороге, двугривенный за лежак, потом пятачок за пресный душ, в котором “мылом и шампунью (sic!) пользоваться запрещается”. Пятачки и гривеннички на каждом шагу, кофе и мороженое – тоже. Местную воду пить невозможно, пива нигде нет, даже в “Гамбринусе”. Курорт называется!..
      …учат экономике, планированию, нормированию, ускорению, перестройке и атеизму. Никакого учёта посещаемости нет, но я всё равно посещаю, так как делать больше нечего.
      В автобусе спросил толстую тётку (они здесь все толстые), как доехать. Тётка тут же к салону передом, ко мне задом – и ну орать на весь салон: “Граждане, посмотрите на этого идиота! Он хочет на “тройке” доехать до вокзала”. Граждане с некоторым даже сочувствием внимательно разглядывают идиота. Тёплая, непринуждённая атмосфера.
      В любимые мною игры никто не играет, а пляж скоро кончится…
      Ты, Свет, напиши, что нового в цехе и на заводе, а также в общежитии.
      …Надеюсь, вы плаваете и ныряете без меня? Ещё надеюсь, что вы старательно растите зубы и вообще ведёте себя прилично. Прошу отчитаться обо всех достижениях и переменах. Жду подробного письма…
      
      Коржов – Леньшиной. 9.09.86
      …В воскресенье ездил в Кишинёв к Недворягиным. Новая квартира: прихожая – стадион, кухня – стадион, да ещё три балкона. Надо было тебе, Светик, за военного выходить замуж. Получить в Кишинёве за шесть лет хату – это для гражданских несбыточная фантастика!
      Тщательно, со вкусом опробовал саноборудование. В Одессе толком помыться негде.
      В недавнее землетрясение у Серёги упал и разбился магнитофон, но падала также и мебель. Телевизоры, говорят, особенно любили падать. У Семёна рухнула прихожая, вырвав с корнем люстру. Драпали они голышом и босиком по битому стеклу, но никто не пострадал. У Фёдора вообще ничего не случилось. Первые и последние этажи страдают меньше, так как сильнее всего деформируется средняя часть здания. Об этом легко догадаться, сообразив, что результатом изгиба линейки является синусоида, а не дуга окружности.
      …Каролина Ревенко шлёт тебе привет. Она уже совсем взрослая девушка, ты не узнала бы. Родителей не застал, они были в гостях в деревне.
      …С винами в Молдавии очень тяжело. Цены в деревне подскочили вдвое, да и запрет на частную торговлю теперь соблюдается не только формально.
      …Света, передай Катюше, что папа категорически настаивает на выполнении плана по зубам. Обнимаю и целую вас, мои вредненькие, и жду от вас известий и ценных указаний.
      
      Коржов – Леньшиной. 15.09.86
      …Жду письма от вас, но пока не получается. Видимо ты, Катенька, и сама не пишешь, и маме не даёшь. А я уже очень-очень соскучился об вас обеих. Особенно когда на улице либо на пляже вижу маленьких девочек, сразу огорчаюсь, что это не Катря сверкает голым пузиком, а совсем другая, чужая девочка.
      …Конечно, морские купания облегчают жизнь, но всё равно придётся искать баню, а иначе вы от меня, вшивого, откажетесь.
      …Финансовое положение стабильное. Подумываю даже поехать в центр и съесть там большой кусок жареного мяса. А лучше два куска. В студенческой столовой не только мяса – вилок не дают, но если вилку можно всё-таки выпросить, то мясо – наоборот.
      С учёбой уже всё ясно. Любопытно наблюдать, как эти ныне обязательные лозунги перестройки и ускорения преломляются в головах разных преподавателей…
      Завтра я выступаю с докладом на семинаре. Тема: “Экономическое положение инженера и научно-технический прогресс”. Беда, что публика маленько сероватая. Плановики и нормировщики из отделов по роду службы дальше своего стола заглядывать не обязаны…
      В комнате у нас появился телевизор. Здесь по окончании первой программы сразу же начинается своя, продлённая. Называется: “Для тех, кому не с кем спать”. Для меня, то есть. Уже посмотрел “Небесный тихоход”, “Двенадцать стульев”. Перспективы здесь необозримые!
      Соскучился. Хочется принять посильное участие в обряде купания, в обряде кормления. Вы уж поди не только в “тю-тю”, но и в другие игры играете? Вот всегда так: самое интересное пропускаю. Боюсь, что и первый зуб, и первый шаг провороню.
      Напиши, что происходит в цехе, получается ли у Льва план сентября.
      До свидания. Кланяюсь бабушке-дедушке, а вас, маленькие, целую крепко-крепко.
      
      Коржов – Леньшиной. 24.09.86
      …Билет взял на 5.10.86. Приеду, если Бог даст, во второй половине дня. Встречать не надо.
      Милые мои девочки, будьте хорошими и берегите себя. Обнимаю вас и целую.
      
      *  *  *
      Нет, переписка не была, как может показаться, совсем односторонней. В конце сентября пришло от Малышки единственное письмецо с известием. С таким, что лучше бы уж вся дюжина моих писем навек осталась вовсе без ответа!
      
      На заводе, следуя веяниям, учредили госприёмку. Игорь Кононенко, наш главный инженер, стал её руководителем. А в его кресло сел – кому ж ещё! – мой заклятый друг Быков. Предстоял новый раунд тесного сотрудничества, в котором он опять располагался сверху. Что было, я прекрасно помнил. Это, деточки, незабываемо. Что будет и чем сердце успокоится, легко можно было предсказать самостоятельно, не тревожа ни Кассандру, ни Вангу по таким ничтожным пустякам.
      
      Не случись этой новости, я всё равно приехал бы в начале октября на побывку, потому что невероятно соскучился. Ты, Катюшка, заметно подросла и уже шустро ползала по всей бабкиной квартире, а также с удовольствием играла конскими каштанами, горсть которых я тебе привёз. Это жёлуди неотличимы один от другого. Каштаны подобны белым грибам: каждый плод отмечен печатью индивидуальности. Вот ты и разглядывала их подолгу, а также с любопытством слушала удивительно приятный звук, который они издают при соударении. Но больше всего тебе нравилось их грызть своим всё ещё беззубым ртом.
      
      *  *  *
      Коржов – Леньшиной. 18.10.86
      Здравствуй, мой милый Катёнок! Поздравляю тебя с очередным днём рождения! Опять твоего папы нет дома в такой день – это огорчает и тебя, и папу.
      Здравствуй, мамочка! Прилетел я вовремя и сразу взялся за дело. Тружусь над выпускной работой. Тут сложности: почему-то преобладает саркастический настрой, и вместо размышлений о незавидной судьбе инженера при социализме получается пасквиль. Двойной: и на инженера, и на социализм.
      Засиживаемся до трёх ночи. Водку не пьём – нету водки. Не моемся – опять нет горячей воды. Не слоняюсь по городу и не захожу в магазины – некогда. Телевизор переселили со стола на мою кровать. С ним и спим, выключившись предварительно из розетки.
      Моя руководительница бросила меня и никак не руководит. Дохожу до всего своим умом, а умишко-то с перекосами, а в голову анекдоты лезут – так я их вставляю в текст в качестве эпиграфов. Не дай Бог читать вздумают!
      Чтоб это послание совсем уж стало похоже на письмо Ваньки Жукова, сообщаю, что чаю в городе нет никакого, сахару тоже, а на конфеты тратиться жалко. Бережём дензнаки для выпускного банкета и дуем, в надежде на светлое будущее, пустой кипяток.
      Сегодня впервые пошёл дождь. Грустно, как в ссылке.
      С другой стороны жаль, что сейчас не принято, в отличие от пушкинских времён, ссылать неугодных, скажем, в Кишинёв. Уж я бы расстарался попасть в неугодные – вместе с семьёй!..
      
      4
      А дальше всё быстро покатилось к запрограммированному финалу.
      
      Я ж не спорю с тем, что мой цех был недогружен. Там, где все получают свои зарплаты от выпущенной продукции, глупо в ущерб собственному карману отмахиваться от дополнительной работы. Из самых естественных, то есть, разумеется, сугубо шкурных соображений надо хвататься за любую. Если, конечно, она по силам и по профилю. Однако на наши возможности просто не хватало потребителей.
      
      Доведя НПК до состояния полного упадка, Быков теперь нашёл мудрый ход: он замыслил перебросить производство части микросхем оттуда в мой цех. А что ещё можно сделать, если НПК не справляется ни с микросхемами, ни с уже упоминавшимся миллиардом транзисторов в год?! Как будто не в его руках ещё вчера были все вопросы развития НПК, как будто не ему – лично и персонально – надлежало отвечать за то, чтобы справляться ныне и присно, а не поглядывать вместо этого завидущими глазами на чужое хозяйство, где всё ладится и спорится! И вот свершилось: с высоты его новой, невесть за какие заслуги обретённой должности, это хозяйство тоже принадлежит ему, так что теперь уж он с меня не слезет!
      
      Плевать, что многие технологические процессы несовместимы. Плевать, что размер обрабатываемых пластин разный, а это в нашем деле здорово портит жизнь. Трижды плевать, что мой производственный модуль, по всем его характеристикам изначально заточенный на изготовление изделий высокого уровня, с переходом к примитивным микросхемам, основной продукции НПК, ждала неизбежная деградация. А как же иначе? Где бы ни появился Владимир Анатольевич, что бы ни взялся он организовывать или, не дай Бог, возглавлять, всюду с неумолимостью природного катаклизма вскоре наступала деградация.
      
      Мне казалось постыдным соучаствовать в этом процессе даже в качестве подневольного исполнителя, не то что руководить им. "За что прикажут генералы, за то и стану воевать!" - так, что ли? Ну уж нет уж! Я Быкову присяги не давал. Я вообще никому в профессиональных делах не присягал, то есть волен руководствоваться убеждениями, или как? Конечно, проект КМОП был мне в своё время поручен, я не сам его придумал. Но я его выносил, вынянчил, выстрадал, вследствие чего полюбил и сроднился – настолько, что теперь готов был загрызть любого, посягающего на него, пусть то будет даже главный инженер. Скорее, однако, по объективному раскладу сил быть загрызенным предстояло именно мне.
      
      Ой, зря я так ополчился на достойного человека. Сумел же он без всякого принуждения сделать союзником своей разрушительной политики аж самого директора! Я-то, по хронической своей близорукости, не замечал, что уже и Пётр Николаевич, вдоволь, видимо, натешившись, изрядно поостыл к своей недавней, по историческим меркам, мечте о КМОП БИС, о технологическом прорыве. Ещё бы: реализованная, она самим фактом своего существования только подчёркивала убогость и отсталость прочего хозяйства. Явили, называется, пример! Всегда, сколько бы ни твердили передовицы газет об обратном, равнение на лучших осуществлялось у нас самым рациональным, самым необременительным способом: лучших бережно, но твёрдо опускали до уровня всех остальных, а тех, кто непомерно вознёсся, зазнался и своевременно не проникся – в общем, кто смел противиться – так же заботливо убеждали и вразумляли. Вскоре я на своей шкуре сполна испытал эту ненавязчивую заботу.
      
      Оставшись всего-то на неделю за директора, Быков тут же распорядился задержать цеху выдачу зарплаты. Всему заводу выплатили, а нам нет – в этом явно проглядывалась демонстрация. Народ, легкомысленно привыкший получать помногу и в срок, возроптал, да и мне не хотелось допустить возведения начальственного хамства в каждодневный принцип. Только через обращение в прокуратуру мне удалось обуздать быковское самоуправство, но для тех, кто понимает, сигнал уже прозвучал достаточно внятно: Коржов не находит общего языка с руководством. И ведь верно; много ль наруководишь, если все текущие вопросы решать через прокуратуру?!
      
      Помнится, кто-то там хотел порнографии? Вот и понеслось дерьмо по трубам – получите! Более впечатляющей порнографии мне пока встречать не доводилось, охотно с вами поделюсь. Раз – ревизия по драгоценным металлам. Два – внеплановая проверка расходования спирта. В том же месяце – ещё одна, повторная, чего сроду не бывало – видимо, в расчёте на утрату бдительности. А коль скоро не утратили, то есть не попались – вот вам комиссия из министерства на предмет проверки правильности начисления зарплаты. Плевать, что Коржов сам себе зарплату не начисляет, ибо на то есть заводские службы, а он отвечает только за правильность делёжки начисленного между своими работниками. Всё равно все вопросы к нему, и всех собак – на него! Отиметь строптивца всеми мыслимыми способами; мордовать, пока не взвоет о пощаде…
      
      Что ж, можно даже гордиться, что такого нехилого калибра средства устрашения нацелены – и не только в лоб – на вашего покорного слугу. Но есть же предел и для моей непонятливости, пусть даже помноженной на невероятное упрямство. Прозвучала команда “Фас!”, и челядь в своём искреннем усердии готова была сорваться с привязи. Тут и самой облезлой шавке гавкнуть не зазорно. Старый рыбак, я знаю, что пираньи охотятся стаями, откусывают каждая понемногу, но в итоге от жертвы остаётся только скелет. Недурная перспектива!
      
      Беспросветность моего положения стала, наконец, очевидной даже для меня. Поэтому, пройдя успешно ещё и внеочередную аттестацию на предмет знания правил общей, газовой и электробезопасности вкупе с трудовым законодательством и охраной труда, я счёл программу трепыхания выполненной, а посему не стал дожидаться изобретения новых козней и в январе подал Белецкому заявление об уходе с должности. И по тому, как шустро и с какой готовностью ПНБ его удовлетворил, постиг, наконец, существенные особенности текущего момента. Наш директор любил не просто удалить неугодного. Его занимал высший пилотаж:  организовать обстоятельства таким образом, чтобы этот строптивец сам приполз с заявлением, да ещё счёл бы неохотное (якобы неохотное) директорское согласие великой милостью. Так завещал Макиавелли. Так поступил двенадцать лет назад Генри Форд II со своим самым креативным сотрудником, Президентом концерна Ли Якоккой, отцом “Мустанга” и “Фиесты”.
      
      Только много лет спустя довелось случайно узнать, что я оказался реальной помехой на пути исполнения нехитрого плана Белецкого, этакой трёхходовки:
      
      1. Под заманчивым предлогом освоения новейших технологий выбить в министерстве приличное оборудование и щедрое финансирование;
      2. Подождать, выдержать разумный срок, чтобы всем стало ясно: с этим делом ничего не получилось. Искренне пытались, да не заладилось. Виновные наказаны;
      3. От безысходности перенастроить производственный модуль на давно освоенные серийные изделия.
      
      Выгоды очевидны. Под старьё никто бы приличное оборудование не выделил. А так оно уже присутствует в натуре, остаётся только найти ему применение. Поэтому же не развивалось сборочное и измерительное хозяйство. Выпуск КМОП БИС просто не предполагался - к чему тогда все эти хлопоты?!
      
      Впрочем, ПНБ и здесь не был оригинален. Такой же точно финт проделал Никулин на кишинёвском заводе –  только раньше. Правда он, как всегда, смотрел дальше, так что вместо сомнительных с точки зрения доходности КМОП стал выпускать популярнейшие серии микросхем памяти. Которые всё-таки повышали технический уровень производства, а не наоборот, как это случилось у нас.
      
      Что ж, как считает Игорь Губерман, “…если прёт худая карта, разумней выйти из игры”.
      
      Но я малодушно сдался раньше, нежели ожидалось, и ещё один заготовленный удар, запоздав, просвистел мимо. Милая тётя из отдела главного технолога, занимавшаяся надзором за соблюдением электронной гигиены, а заодно уж и народным контролем, тиснула в заводской дацзыбао захватывающий триллер о том, какой совершенно невиданный беспорядок, какую немыслимую грязищу обнаружила она в передовом цехе. Одиннадцать нарушений всего за три дня! Разумеется, засрал свой цех лично его начальник. Не иначе, как побуждаемый вредительскими соображениями, потому что за всю предшествующую историю цеха такого рода нарушений не было вообще.
      
      Над этим пламенным – Долорес Ибаррури отдыхает! – выступлением хихикали хором и поодиночке даже мои откровенные недоброжелатели. Во-первых, я к моменту публикации уже неделю был работником того же отдела главного технолога, тётенькиным коллегой. Далее, все понимали и заказной характер выступления, и его полную вздорность (вздорную подлость). Ясно же, что, не блюдя должную чистоту, изготовить годные микросхемы невозможно – каким же ветром надуло тогда наши успехи? А ещё многие знали, а кто не знал, те обязаны были знать, что должностной инструкцией вся ответственность за поддержание гигиены возлагалась на моего заместителя Льва Дунаева. Не так уж много обязанностей висело на нём лично, но эта – железно и бетонно! В пасквиле, однако, его имя благоразумно не поминалось, что политически было совершенно правильно. Если Дунаева назвать прямо, вряд ли найдёт объяснение пикантный фактик: почему же тогда и за какие собственно подвиги именно он в итоге назначен временно исполнять обязанности начальника цеха вместо опального грязнули Коржова?
      
      Именно по причине его анекдотичности этот эпизод так крепко запомнился мне и так много места занял в тексте. Ну, и газетку с пасквилем я сохранил – из чистого мазохизма. А на место руководителя цеха тот же Быков со свойственной ему прозорливостью вскоре выдвинул одного из моих бывших молодых специалистов. Такого, чтобы ни при каких обстоятельствах даже не помыслил ерепениться. Прилично подготовленный, технически грамотный, исполнительный, однако напрочь лишённый устремлений, совершенно бесхребетный парень. Настолько малоактивный, что, случись ему родиться сперматозоидом, он бы никогда никого не оплодотворил. Я таких называл обычно “пирожок ни с чем” – в этой характеристике ничего ругательного и вообще личного, просто трезвая констатация возможностей. Я и Быкова, его благодетеля, давно так называл.
      
      Забавно, что Светлане Маленькой одно время вынужденно пришлось даже побыть в роли кормилицы его сына – твоего, Катя, ровесника и молочного, стало быть, братца. То, что прилежный хлопец к тому времени был уже тихим алкоголиком-одиночкой, стало известно мне только впоследствии. А вот имени его я нипочём не стану называть. Потому хотя бы, что быть упомянутым считаю и для врага честью. Этот совершенно бесцветный и безликий персонаж в моих соратниках никогда не значился, но и на врага, по своей малозначительности, никак не тянул.
      
      Что до коллектива, так лелеемого мной, тут я в своих идеалистических представлениях относительно монолитного единства рядов изрядно лопухнулся. Не могу, увы, как ни хотелось бы, похвастать сплочённой когортой единомышленников. Увлекал людей бредовыми проектами – это было, не вру. Не всех. Может, даже немногих, но сильных – и сильно. Ошибался, когда опрометчиво считал, что это надолго, почти навсегда. Идеалист, что возьмёшь! Поэтому единство мне только мнилось, да на деле не сложилось. Может, оно никогда не складывается?..
      
      Помните: “Отряд не заметил потери бойца”? Михаил Аркадьевич Светлов, грустная классика. И сам грустный классик. Так вот, мой доблестный отряд даже потери командира не заметил, поскакал безмятежно дальше. Допускаю, ещё и дружно вздохнул с облегчением, что вполне можно объяснить радостью избавления от лишних сложностей, которые вечно образуются там, где Коржов. А реально управлять цехом, в том числе накопленными к тому времени бесценными запасами сэкономленных пластин кремния, стали, неброско и своекорыстно орудуя за спиной беспомощного зитц-начальника, недавние мои соратники Толя Савин и Лёва Дунаев.
      
      Если вам покажется, что последним утверждением Коржов выражает зависть и досаду, сознаюсь, хоть и стыдно: так оно и есть. А вот осуждения попрошу не усматривать. Всю жизнь я открыто издевался над экономически бессмысленными явлениями, столь характерными для всей совковой действительности. Приятели мои, напротив, проявили тогда ещё очень редко встречавшуюся расчётливость и даже прозорливость – за что же их осуждать?..
      
      5
      Кстати о запасах. Легко сообразить, что если фактический выход годных микросхем больше планируемого – ну, для определённости скажем, вдвое – то на производство заданного их количества уходит вдвое меньше трудозатрат. Для работников это означает удвоение заработка.
      
      Хорошо? Кто ж спорит, очень хорошо. Но мало, то есть не всё. Заметьте, что на производство планового количества микросхем в этом раскладе использовано вдвое меньше исходных кремниевых пластин, а значит и всех тех материалов, которые потребовались бы для их обработки. Но если мне удалось (Всю жизнь везёт, я не преувеличиваю!) сформулировать и отстоять такие правила игры, при которых работникам доставалась ВСЯ экономия трудозатрат, то за сэкономленные материалы мои работники не получали НИЧЕГО.
      
      Было обидно. Дело даже не только в том, что материалы впятеро дороже вкладываемого в обработку пластин труда. Наши почти фантастические заработки и без того были предметом не очень-то белой зависти всего завода. Нет, огорчало другое. То, что, не будучи внятно обозначенной, эта экономия как бы вовсе не существовала. Раз усилия по её достижению никак не вознаграждаются, значит, это зряшные, не интересующие предприятие усилия. Кому ж понравится, что его рвением пренебрегают?..
      
      Вот эти изложенные письменно и высказанные вслух на всех мыслимых уровнях соображения никого из начальствующих лиц не затронули. Плевать всем было на экономию – что теперь, что всегда! Ну, есть же предел и моей настырности, эти горки любого Сивку способны укатать. Не хотят платить деньгами – что ж, мы сами себя вознаградим натурой! Опасаясь, что могут же наступить и чёрные дни, я в отчётности стал показывать пластины, как израсходованные, а фактически копил и сберегал их, благо это добро не ржавеет, не прокисает и не падает в цене. Хотя говорить о цене в то время было чуточку рановато, поскольку ещё не родился, хотя и ворочался уже в утробе нашей уродливой мамки-экономики возможный покупатель.
      
      6
      “…но не очень ли скандальными мы становимся?..” – эту царапнувшую меня фразу из Светиной записки я ещё раз вспомнил, когда, уже разжалованный и смещённый, праздновал вместе с родителями Светы Маленькой Катюшкин день рождения, первую годовщину. Девочка, получив в подарок огромную куклу из братской тогда, а ныне вообще не существующей страны ГДР, никак не могла поверить такому счастью, и только ошалело повторяла: “Куколка Соня… куколка Соня!” Женщины, слегка посплетничав, уткнулись в телевизор, а мы с тестем засели в кухне курить, играть в шахматы и рачительно допивать недопитое за ужином.
      
      - Я ведь не сразу стал врачом, – рассказывал мне Анатолий Сергеевич доверительно и назидательно, – я сначала на юридический пошёл, а потом уж в медучилище. Света школу заканчивала, а я – медицинский в Ярославле. Так вот, первое время после института мне не больно-то доверяли. Но, когда пришлось участвовать в консилиумах, я один раз выразил особое мнение, потом другой… А вскоре вскрытие подтверждало: Леньшин прав; больного не так и не от того лечили. Вот как довелось зарабатывать авторитет.
      
      Выпили мы с ним не сказать чтобы слабо. Достаточно, чтобы я традиционно забыл о политкорректности и “полез в бутылку”. Я и до того примерно знал, насколько разнятся наши с ним представления о многих явлениях этого мира, но какое мне дело до его мировоззрения, хоть оно и разительно не совпадает с моим? Ну и пусть в каждой голове шебуршат свои персональные тараканы! Только не учите меня жить, как живёте вы, я к такой учёбе всё равно категорически невосприимчив.
      
      Короче, я привычно “полез в бутылку”:
      
      - И Вы допустили, чтобы дошло до вскрытия? Знали, как спасти человека, и не воспротивились большинству, не убедили авторитетов? Имели убеждения, но не стали отстаивать их? В итоге пациенты померли, или как? Да, понимаю, что в Вашем положении настаивать на чём-либо было трудно. Да, у Вас пока ни опыта, ни репутации. Но разве в этой жизни имеет смысл делать только то, что не вызывает затруднений? “Легко только “Извораш” пить”, – так, помнится, говорили знакомые молдаване о своём любимом вине, самом популярном тогда. Но Вы же были убеждены в своей правоте? Так почему же не руководствовались своими, в данном случае профессиональными, убеждениями? Зачем они тогда нужны и чего стоят, такие убеждения?
      
      - Ну вот скажи, кто ты теперь? – это был косвенный, щадящий, как бы касательный ответ, он же вопрос, человека не только знающего, но и мудрого. – Потерял хорошую должность, демонстративно цепляясь за эти самые убеждения – и что дальше? Как ты теперь собираешься употребить свои высшие ценности? У тебя семья, обязательства перед семьёй, а получаешь ты теперь втрое меньше прежнего. А кто и за что даст рядовому инженеру квартиру?
      
      Он был на сто процентов прав: да, втрое; да, никто не даст. С шестисот-семисот рублей до жалких ста восьмидесяти – огорчительный перепад. Боюсь, ему и в голову не приходило, что убеждения можно употребить на что-нибудь ещё. Что непутёвый зять упрямо считает: он ими не для того в течение жизни обзаводился, чтобы в подходящий момент выгодно конвертировать в житейские блага – пусть даже это будет такое высшее из благ, как квартира.
      
      Он был на сто процентов прав. И, повидимому, не допускал, что на этом свете может существовать какая-то другая правота.
      
      *  *  *
      Знакомый философ, которого я периодически истязаю выбранными местами из моих записок, как-то заметил:
      
      - Слушай, Коржов, почему-то я ловлю себя (и тебя) на мысли о том, что у тебя не жизнь, а непрерывная череда конфликтов. Уже после “Младенчества” ты как будто нижешь их, один за другим, как воблу на шнурок. Похоже, что с удовольствием. Тебе что, больше рассказать не о чем? Откуда это в тебе?
      
      - Вот хорошо, что напомнил. Да оттуда, из детского садика! Согласись, всё, что проявляется в нас потом, приходит если не от родителей вместе с генами, то из младенчества. Там, в садике, у нас была такая забавная игра. Рассаживают мелкоту вдоль стены на стульчиках в рядочек, а у противоположной стены – тоже ряд стульчиков, только их на один меньше. Надо по команде бежать туда и сесть. Одному стула не хватает, он отходит в сторону. Бежим назад; там, естественно, убрано два стула… Так и бегаем туда-сюда (взад-назад, если использовать александровский диалект), пока не остаётся один малыш на единственном стуле. Он – Победитель, остальные – в разной степени неудачники. Лузеры.
      
      Так вот, разве все наши взрослые игры не таковы? И разве игра не является наглядной моделью жизни?
      
      - Может, оно так и есть. Но зачем, однако, столько страстей на ровном месте? Не растратишь ли ты их преждевременно по пустякам?
      
      - Я никогда не считал, в отличие от многих, что страсти убивают (или обедняют) душу. Не исключено, что душа – это в итоге всего лишь сумма страстей. Да и что считать пустяком? Это ж сугубо индивидуально.
      
      Конфликт, как я понимаю, – это не только соль и перец жизни, это её плоть и суть. Содержание существования. Хочешь сказать, что я склочник – так и скажи, не разводи камасутру. Скажешь, в игре, в отличие от жизни, есть правила? Так они и в жизни есть. Только, как и в игре, нарушаются постоянно. Вспомни хоть знаменитый гол Марадоны, забитый рукой: судья не заметил, Аргентина – чемпион, Марадона – герой! Вот тебе и модель, вот тебе и собственно жизнь – собственно и непосредственно.
      
      - И что же, по твоему в жизни ничего достойного, кроме конфликтов, нет? Может, в ней ничего больше нет? Предлагаешь исключительно солью с перцем питаться, что ли?
      
      - Отчего же? Бывают, как в том же футболе, перерывы между таймами. Бывают тайм-ауты, как в баскетболе, например. Специалисты знают, что вовремя взятый тайм-аут может переломить игру. Но, заметь: во-первых, играть-то всё равно надо; во-вторых, игра без тайм-аутов – всё равно игра. А что такое сплошной тайм-аут, без игры? Помнишь мнение древних латинцев насчёт мореплавания?
      
      - Конечно. “Navigare nesesse est…”

      - Угу. “Плавать по морю необходимо”. Там ещё окончание должно быть. Я по латыни не помню, поскольку неуч, а по-нашему: “…жить не так уж необходимо”. Не так уж, пойми!
      
      7
      Мне не приходится задумываться, отвечая на вопрос, когда же и как я совершил своё первое профессиональное предательство, то есть взялся за работу, имея в виду вознаграждение. Из шкурных, короче, соображений. Точно знаю, что это был сентябрь 1987 года. Как сказал мой любимый поэт:
      
                Сидел бы дома, ел бы свой творог,
                с самим собой играл бы в нарды.
                Но дёрнул чёрт за бакенбарды…
   
      К тому времени я уже полгода без особой цели кантовался в отделе главного технолога, коим был старинный приятель и соавтор Саша Герасимов. Или только полгода, если учесть, что многие мои сослуживцы ухитрялись провести там, над талмудами техдокументации и служебной переписки, всю свою трудовую жизнь. Заведение, мало на что влиявшее, оно и ответственности особой на своих работников не возлагало. Был я там не полезнее, нежели визажист-косметолог в похоронной конторе. Сиди себе, обеспечивай документооборот.
   
      Ответственности я как раз никогда не боялся. Зато всегда стремился уклониться от дела, которое считал не своим. Я и без того профессионал достаточно широкого профиля, и, как таковой, мог себе позволить открыто посмеиваться над авантюристами и дилетантами. Ну, которые считали, что в чужих санях сидеть уютнее. Кто ещё жив из товарищей, могут подтвердить.
      
      Именно один из таких товарищей, Валера Ерченко, преисполненный, как это обычно бывает с очень хорошими людьми, самых благих намерений, подтолкнул меня сесть не в свои сани.
      
      Мы были знакомы со дня приезда в Александров, однако никогда не сближались теснее, чем требуется для совместной “рыбалки выходного дня” или прогулки за грибами. Он приехал с молодой женой; будучи мужиком основательным, ни в каких легкомысленных холостяцких мероприятиях не участвовал, да и в рационализации производства наши дорожки ни разу не пересеклись – уж больно различались тогда наши интересы, хотя в приказах на выплату вознаграждения его имя поминалось столь же часто, как и моё. За его карьерными достижениями я особо не следил; по-моему, он с завидной, по крайней мере, внешне, невозмутимостью переносил и взлёты, и падения, на организацию которых наш директор Белецкий всегда был весьма горазд.
      
      Сейчас Валера переживал очередную опалу в роли инженера одного из сборочных цехов – того как раз, где собирались микросхемы. Был этот цех за номером 31 в крайне печальном состоянии. Его-то Валера и предложил мне возглавить.
      
      Понятно, что старшие инженеры начальников себе не назначают. Однако ещё более понятно, что с опальным менеджером, коим и я в ту пору был, Пётр Николаевич не стал бы вести никаких переговоров, если б не уверился заранее в их результате. Поэтому все вопросы предварительно обмусоливались с его замом по производству, всё тем же непотопляемым Робочкой Каравановым – сначала через Валеру, а потом и напрямую. Дипломатия называется.

      Я, всё ещё оскорблённый тем, как со мной обошлись в родном тридцатом, не стал бы даже рассматривать такие предложения, если бы не прозрачные намёки на то, что мне позволят испробовать в действии бригадные принципы организации труда, дававшие такой эффект в цехе КМОП БИС. Валера считал, что именно бригадный подряд способен всколыхнуть болото, где никому ни до чего нет дела. Я в этом вопросе был гораздо меньшим оптимистом, хотя имел положительный опыт бригадного руководства. Правда, то был сравнительно компактный коллектив – конечно, побольше стройотряда, но и не триста человек. И коллектив этот подбирался штучно, по человечку, и каждый новичок, пройдя “курс молодого бойца”, накрепко усваивал, что не будет ему никакого личного благосостояния в отрыве от благосостояния всей бригады, так что даже самый умелый и амбициозный профи сможет, конечно, зарабатывать в меру своего мастерства и способностей, но только благодаря общему успеху.
      
      В сборочном производстве слишком многое оказалось другим. Возраст работников постарше, образование попроще, квалификация пониже. Но, главное: абсолютное большинство было вполне довольно существующим положением и никаких перемен отнюдь не вожделело.
      
      А вот Валера возжелал странного, то есть перемен. Да ещё не только сам поверил в их необходимость и благотворность, но и меня почти заразил этой верой. Что ж, инициатива наказуема, и если моё назначение состоится, ему надлежало стать моим заместителем по техническим вопросам, в тонкостях которых я совсем не разбирался. Это было моё первое условие.
      
      8
      А вторым было предоставление мне квартиры.
      
      До сих пор вся моя жизнь устраивалась так, что производственных и прочих успехов я добивался, а следуемых благ, наград и отличий – дожидался. Разделял взгляд знакомого философа, который считал: пока мы взыскуем истины, судьбой распоряжаемся мы; но, стоит возжелать благ – и уже судьба принимается помыкать нами.
      
      Ни разу за 16 лет работы: в Александрове ли, в Кишинёве ли – я не выдвигал шкурных требований. И в очередях ни за какими благами не стоял, будь то даже и жильё, которое иным способом получить невозможно. Может, тогда уже был буддистом, не сознавая ещё своей принадлежности? Не знаю. Только вот блюл себя, блюл – да и оскоромился. “Срал-срал, да упал”, – как говорил тот же Ерченко, вообще-то очень аккуратный в выборе выражений.
      
      А времена на дворе – разгул демократии, и понимал её всяк по-своему. Недолгое время, пока в головах царила пока ещё не полная разруха, а всего лишь неразбериха, бытовал идиотский обычай избирать начальников. Я сильно сомневался в боевых возможностях воинской части, где солдаты избирают себе командиров, а Солженицын в “Красном колесе” прямо и едко связывает развал фронта, случившийся в 1917 году, именно с выборностью. Но что можно было поделать тогда с этим поветрием?! Нет на прорву карантина! Пришлось, следуя предписанной сверху моде, вести кампанию и пиарить свои идеи в массах.
      
      Слава Богу, удалось обойтись без прикрас и прочего вранья, что было ой как нелегко. Электорат отличался дремучей убогостью. Или убогой дремучестью, если угодно. Народ в сборочном цехе и не обязан блистать интеллектом. Понимая это, я в своей агитации прибегал к доступным упрощениям, приводил аналогии с сельским хозяйством.
      
      - Хотите, – говорил, – быть хозяевами своего урожая – извольте и посеять, и возделать, и убрать, как должно. Чтобы получать с урожая, надо его вырастить и сберечь.
      
      Тут же голоса:
      
      - А если я не виноват? Я честно выполнил свою работу. Почему я должен отвечать за чьё-то разгильдяйство?
      
      - Значит, труд в бригаде не для вас, – отвечал я. – Значит, вам в единоличники дорога. Мы здесь ради производства продукции находимся, а не для “выполнения работ”. Потеть мало, потеть можно и в спортзале! Цех сегодня якобы работает, только продукции что-то не видно. Думаете, щедрый дядя вечно станет оплачивать нам с вами бесплодные наши труды? Может быть, годных микросхем так мало, а брака так много именно потому, что в выпуске годных ни у кого нет настоящей заинтересованности? Производство сложное (льщу), цикл длительный. И на каждом его этапе есть возможность напортачить. Иногда безнаказанно, а иной раз даже с личной выгодой.
      
      Это если каждый за себя. В бригаде, ориентированной на конечный результат, халтурить бессмысленно. Если наладчик плохо настроил станок, сборщица наклепала на нём гору брака, а инженер вкупе с мастером проворонили беду, не предотвратили ущерб – кто нам с вами виноват? Кому будет плохо? Сам же и отвечу. Персонально виновные схлопочут кару, какая им полагается, но зарплату за несделанную продукцию не получит никто. А когда до каждого – если не через голову, то через карман, через брюхо – дойдёт, что оплачиваются только годные микросхемы, нам всем захочется делать годные. Не скоро и не до всех сразу, но дойдёт. На то и бригада, чтобы объединить людей общей целью.
      
      Ух сколько такой трескотни пришлось произнести за оставшиеся до выборов немногие дни! Запомнился недоуменный вопрос немолодой уже сборщицы с участка, где заработки всегда были наивысшими:
      
      - Что ж это получается, начальник цеха станет больше меня зарабатывать, что ли?
      
      - А как же иначе? – опешил я совершенно искренне. – Работа у начальника сложная и ответственная. Но ведь выборы-то открытые. Чуете в себе силы взять эту ношу – кто ж вам помешает баллотироваться?!
      
      Оторопели. Не ждали такой прямоты. Но проголосовали, на свою и мою голову, довольно дружно.
      
      *  *  *
      В дни, когда я принимал дела и знакомился с хозяйством, умер в больнице Сергей Хамков, никогда не унывающий СПХ. Три года он сопротивлялся напасти, внешне не изменившись ни в чём. Даже курил всё ту же высушенную до хруста “термоядерную” “Астру” – и сам усыхал постепенно. Не помог Центр на Каширке; бессильным перед раком оказалось всякое другое лечение. Серёга, Усатый – это и сейчас одна из самых тяжких для меня потерь. Тогда, правда, они ещё не были такими многочисленными, как сегодня, поэтому воспринимались острее. Именно на его похоронах, бредя меж могил с испачканными раскисшей глиной ладонями к выходу с кладбища, я впервые поймал себя на том, что машинально считываю даты с крестов и памятников и тут же вычитаю первое число из второго. Позже, ещё через десяток лет, одаривших меня многими нежданными смертями, такая арифметика станет навязчивой привычкой. Это из-за неё я стараюсь без крайней надобности не посещать кладбищ.
      
      9
      Началась моя деятельность на новом поприще с конфуза: ваша мама Света Маленькая, только что вернувшаяся из полуторагодового отпуска к трудовой деятельности в качестве представителя государственной приёмки, нашла в предъявленной цехом партии микросхем брак и остановила, в полном соответствии со своим долгом, приёмку продукции. Случилось это в самом конце месяца, когда мало что можно исправить. Так что первый мой блин, хоть он испекался с квалифицированной помощью жены, вышел, как положено первому, комом.
      
      Головой я понимал принципиальную бессмысленность этого нового учреждения. От того только, что группа бывших работников завода обрела независимость и получает теперь зарплату побольше размером и из другого источника, качество продукции улучшиться никак не могло. Сколько-нибудь серьёзная работа над качеством, которая могла бы реально его улучшить, в совковые времена если и велась, то разве что силами неравнодушных энтузиастов-одиночек, а всё остальное представляло собой словесную трескотню и показуху. Впрочем, на этом этапе меня лично вполне мирил с институтом госприёмки сугубо шкурный интерес, а именно та действительно немалая зарплата, получая которую, Света страховала, в отсутствие у меня устойчивого положения, материальный достаток семьи.
      
      Началась моя деятельность с конфуза, зато продолжилась целой чередой открытий. Недоставало нескольких единиц оборудования. Ну, я понимаю, что безнаказанно спереть с завода секундомер или там окуляр от микроскопа ничего не стоит. Но вот предметы покрупнее, вроде сварочной установки, испытательного стенда или того же микроскопа в сборе, должны бы вызвать у вора серьёзные затруднения.
      
      Впрочем, никто этих агрегатов в реальности не крал, зря я грешу на невинных. Просто мой добродушный предшественник на посту начальника – из человеколюбия, как он его понимал, либо за малую мзду – понаподписывал фиктивных актов приёмки установок от машиностроительного комплекса. Сами установки в природе никогда не существовали – до такой степени, что не к чему было привесить бухгалтерские инвентарные бирки, так что гирлянда штампованных жетонов хранилась в рабочем столе у механика. А ведь это оборудование должно было выдавать продукцию!
      
      Из того, что фактически всё-таки наличествовало, самый жалкий вид имели штампы и прессформы. Я в этом железе не разбирался, но зато представлял себе, как должна выглядеть нормальная микросхема: аккуратненький “гробик” без пластмассового облоя, без заусенцев, без торчащих из корпуса обрывков металла. Увы, фактически инструмент был так плохо сделан плюс настолько изношен, что работать им давно уже было нельзя.
      
      - А что ты предлагаешь, если никакого другого всё равно нет? – огрызнулся в ответ на мой озабоченный доклад главный инженер. В гробу видел он мою озабоченность, у него своих заморочек хватало.
      
      - Но ведь должен быть! По всем нашим планам подготовки производства что-то предполагалось приобрести, что-то изготовить своими силами. Только ведь ничегошеньки в этом году не сдвинулось. А когда сдвинется, и сдвинется ли вообще, непонятно. Надо найти способ ускорить…
      
      - А вот это ты зря. Не сдвинется, не надейся. Сам знаешь, что инструментальный цех не справляется даже с более важными заказами.
      
      - Я правильно понимаю, что продукция моего цеха – менее важная, и производить её не обязательно? Тогда расформируйте цех. Или Вы считаете, что её можно изготовить без необходимых инструментов, вручную? Это как, лобзиком микросхемы выпиливать, что ли?.. Так научите, я сам не умею!
      
      Конечно, это изощрённый садизм: задавать руководителю вопросы, на которые он теоретически обязан ответить, а практически не способен. Он только что вошёл в положение инструментальщиков тем, что простил им несделанные штампы. Ну и что? Годами на старых работали, что изменилось? ПотЕрпите! Уверен, что мой полуграмотный отец, часто повторявший, пока был жив, поговорку: “Дешёвая рыбка – херовая юшка!” – вник бы в ситуацию не в пример серьёзнее. Объективнее, во всяком случае. К сожалению, Владимир Анатольевич никогда не пытался услышать, что ему сообщают или объясняют другие. Боюсь, он даже собственному голосу никогда не внимал. Весь мой опыт свидетельствует, что этот человек постоянно пребывал в плену собственных слуховых галлюцинаций – и только ими руководствовался!
      
      Иначе чем ещё объяснить появление на свет вот этого документа, оригинал которого я бережно хранил двадцать лет, потому что без документа мне никто никогда и ни за что не поверил бы? Добро, если сочтут за глупый розыгрыш. А если привлекут за клевету? Читайте. В самом деле, разве можно поверить, что ниже приведён подлинный документ? Разве это не похоже на гнусную подделку, имеющую целью обляпать грязью человека, в чьих руках сосредоточена техническая политика крупного предприятия одной из самых передовых отраслей:
      
      
      Распоряжение Главного инженера завода им. 50-летия СССР
         № ___                от 23.10.87г.
      
      С целью исправления массового брака, обнаруженного на приёмо-сдаточных испытаниях и в производстве микросхем серий 551, 1109: по габаритным размерам (КР551, КР1109) и выступающим выводам кристаллодержателя (КР1109), обусловленного использованием в производстве негодного инструмента,
      
      РАСПОРЯЖАЮСЬ:
      Цеху №31 подвергнуть имеющийся задел и вновь изготовляемые микросхемы доработке вручную
      а) по габаритным размерам – на наждачном круге;
      б) по выступающим выводам кристаллодержателя – кусачками.
      
                Главный инженер  ____________  В. А. Быков
      
      
      Ага, значит всё-таки не лобзиком! По мне, после такой бумажки к портрету человека, мнящего себя почему-то инженером, да не простым, а ГЛАВНЫМ инженером, прибавить решительно нечего. Для тех, конечно, кто хоть что-то понимает – а я к ним, собственно, и обращаюсь. Комментировать такое – только портить свежее, не замутненное ничем впечатление! Этот автопортрет характеризует автора намного полнее и точнее, нежели подобные мне жалкие недоброжелатели, дерзнувшие облыжно оклеветать достойного человека.
      
      10
      Приведу ещё пару эпизодов, случившихся весной-летом 1988 года. Возможно, они дополнительно прояснят и без того ясную обстановку.
      
      Обычно заводской партийный комитет, строго придерживаясь ещё дореволюционных конспиративных традиций, заседал втайне от прочего народа. В этот раз, однако, бдение, посвящённое новым формам организации труда, назвали расширенным, потому что партийная кадровая узда окончательно ослабла, так что я и начальник ещё одного из цехов не только не входили в состав парткома, но и вообще не состояли в КПСС.
      
      Я лез из кожи, наивно пытаясь убедить присутствующих, что именно бригадный подряд способен сдвинуть обстановку в лучшую сторону, и что именно от парткома должна исходить поддержка, особенно когда речь идёт об усилиях по преодолению устаревших представлений: о системе оплаты труда, о нормировании, о планировании, об экономических показателях. Короче, почти все значимые представления я нахально и огульно зачислил в категорию устаревших и тормозящих дальнейший прогресс.
      
      Оригинальностью тут не пахло; об том же об самом трындели газеты и – теперь уже круглосуточно – верещало телевидение, хотя делать что-либо конкретное никто, как обычно, не собирался. В расчёте, опыта уже было предостаточно, что либо власти сверху дадут отбой, либо само рассосётся. Я же, простите за наивное нахальство, предлагал конкретные шаги.
      
      - А вот я категорически не могу согласиться с докладчиком, – первым поднялся со своего места постоянного и непременного члена уже не к добру поминавшийся мною Корнилов, ныне заместитель директора по экономике. Иудушка в миру, если помните. – И настаиваю, чтобы партком отказался поддерживать его предложения. Возможно, они будут полезными для производства, не спорю. Но, заметьте, Коржов предлагает такие решения, за которые всем нам грозит серьёзная ответственность. Например, как мы можем позволить себе отступить от известного Постановления Совета Народных Комиссаров от 1938 года? Его никто не отменял. Заниматься, не имея правовой базы, самодеятельностью в таких важных вопросах – это явный авантюризм. Что ж мне, в тюрьму, что ли, садиться из-за фантазий Коржова?
      
      - Владимир Афанасьевич, боюсь, что это древнее постановление само собой – без борьбы, без нашего с вами участия – никогда не отменится. Хотя в целом, в историческом плане, деятельность его авторов, вы знаете, давным-давно оценена партией как ошибочная, а то и вредная, если не сказать вредительская. Далее. Совершенно не вижу причины, которая была бы способна понудить коммуниста из-за бумажки довоенного издания уклониться от выполнения задач, которые Партия и жизнь ставит перед ним сегодня! Откуда боязнь ответственности? Решительно не понимаю, почему коммунисты страны, в которой их партия является правящей, должны опасаться уголовного преследования за действия, направленные на благо – и страны, и Партии? И потом, чему нас учит история? Да тому, что не только угрозы, но и реальные аресты, ссылки – и даже тюрьмы! – не смогли, как ни лютовали сатрапы, остановить гораздо более рискованную деятельность основателей партии, её вождей. А ведь они – без всякой, заметьте, правовой базы! – отважно направляли её на свержение самодержавия! Боролись с Левиафаном! Разве не их благородным жертвенным примером надлежит нам руководствоваться сегодня, в это судьбоносное время?..
      
      Ох и любил я широко оттянуться, вводя высокоидейных придурков в ступор ими же запатентованным словоблудием! Хоть такую пользу поимел от невольного заучивания в течение всей жизни их тошнотворных лозунгов и призывов. Вы, нынешние, попробуйте-ка произнести слово “партия”, чтобы оно прозвучало с большой буквы. То-то же! Но здесь сидели лидеры. Зубры, которых просто так с панталыку не собьёшь. И если Холмогорский растерялся на миг, Аделина Викторовна, заместитель, поспешила прийти на помощь, то есть указать зарвавшемуся щенку его место.
      
      - Виктор Михайлович, разрешите выступить? Поскольку приглашённые на заседание беспартийные товарищи сделали свои сообщения, давайте поблагодарим их и, учитывая их занятость, не станем задерживать. А обсуждение партком продолжит без их участия.
      
      Схлопотал, кутёнок? Так я никогда впоследствии не узнал, что же там, в своём узком кругу, тайно решила-постановила стая товарищей. А Холмогорский в моих глазах до сих пор остаётся примером для каждого и верным сыном своей партии. Собственно, я укрепился в этом мнении задолго до того. До того даже, когда узнал, как летом 1986 года, в разгар сенокоса, он укатил в Сочи отдохнуть от непосильных перегрузок, а все заботы по организации помощи селу повесил на своего тогдашнего заместителя Серёжку Хамкова. И всю ответственность, которая вскоре претворилась в выговор и “утрату доверия коммунистов”. Мудро расчислил, что смертельно больному Сергею хуже уже не будет, а вот собственную жопу-долгожительницу надо бы поберечь.
      
      А меня теперь, при достаточно редких, но всё же, к сожалению, неизбежных встречах, Виктор Михайлович бодро призывал, не скрывая поистине отеческой доброжелательности, которая всегда была присуща Старшему Брату: “Ты, Коржов, продолжай свои выдумки, выдвигай прожекты. Дерзай. Изобретай! Твори, как говорил поэт, выдумывай и пробуй! Чтобы нам, Партии, и впредь было чего пресекать”.
      
      *  *  *
      О втором эпизоде я вспомнил, наткнувшись в своих бумагах на его пожелтевшую стенограмму. Пётр Николаевич, желая обсудить перспективы, собрал за большим столом всех, имеющих отношение к интегральным схемам. Происходило это летом 1988 года в выходной день, то есть неформально, без галстуков.
      
      До развала электронной промышленности было ещё далеко. Однако, вновь прочтённая после того, как он уже свершился, эта стенограмма убеждает меня в запрограммированной неизбежности грядущего краха.
      
      Я не стану давать её расшифровку, да это и ни к чему. Достаточно изложить суть, которая заключалась в том, что авторитетнейшие специалисты завода один за другим заявляли, что заниматься микросхемами заводу вообще не следует. Почему? Потому что тогда надо работать над сложной оснасткой, а сил и средств для её изготовления у нас нет. Потому что потребуется специализированная измерительная техника, а где ж её взять?! Потому что помещения не соответствуют, кадры подготовлены плохо, но всё равно разбегаются, новые разработки выполнены на любительском уровне, сроки освоения так затянуты, что микросхемы успевают устареть до начала производства, качество не достигается, выход годных изделий низкий, а издержки высоки, так что установленные сверху цены не покрывают себестоимости. Ждать помощи от министерства нечего. Да и положение в стране…
      
      Действительно, “положением в стране” уже никто не владел. Известный пересмешник Владимир Вишневский хотя бы мечтать об этом пытался, а мы просто капитулировали. В неформальной обстановке все, кто вершил техническую политику, честно признали: мы – быдло, поэтому ничего, кроме х*йни, производить не способны! Наше дело – штамповать миллиард примитивных транзисторов в год и не разевать пасть на что-то посложнее, особенно если в жопу никто не подталкивает.
      
      Миллиард – это была уже не первой свежести голубая мечта Белецкого; но теперь она распухла до того, что по сути похоронила под собой и КМОП БИС, да и микросхемы вообще. Хотя они и без альтернативной мечты при таком раскладе, при таком подходе и отношении непременно загнулись бы – и хрен бы кто о том пожалел!
      
      Правда, Быков несколько смягчил итоговые выводы.
      
      - Да, – сказал он, – функционально сложные микросхемы, в разнообразных корпусах с большим количеством выводов, нам производить не следует. Это не наш путь, нам его не одолеть. Но ведь выпускаем же мы микросхемы стабилизаторов напряжения: простые в измерениях, в привычных транзисторных корпусах с тремя ножками (выводами). Их производство не требует больших капитальных затрат, они достаточно универсальные и пользуются спросом. Вот этого направления, если говорить о перспективе, заводу следует придерживаться в своей долгосрочной политике.
      
      - И развивать его! – не утерпел я и встрял, хотя вякать что-либо явно не имело никакого смысла. – Увянем же без развития! Не будет ли разумно и логично окончательно похерить все мировые тенденции – и устремиться к выпуску микросхем, у которых не три ножки, а, скажем, две… или, ещё лучше, даже одна нога?!
      
      Пётр Николаевич пресёк, разумеется, моё несолидное, неуместное в таком обществе и в таком кабинете ёрничанье, а также подвёл окончательный итог.
      
      - Я считаю, – сказал он, обобщая, – что всё обсуждение вы поверхностно свели к внешним причинам, к их неодолимости. Даже директор вам мешает. Даже министр! Я не услышал самокритики. Никто не выразил желания взять что-то на себя. Всё, что здесь предлагалось вами, относится к затыканию дыр. Так не годится. Я призываю всех присутствующих изменить отношение к проблеме, выработать конструктивные предложения. Даю недельный срок. В качестве стимула можете рассчитывать на половину экономии по себестоимости.
      
      *  *  *
      Естественно, что ни через неделю, ни позднее никаких, тем более конструктивных, предложений не последовало, да и само сборище оказалось прочно забытым. Новые песни придумала жизнь! Эти строки пишутся через двадцать лет после того памятного совещания. Я не знаю наверняка, был ли достигнут миллиардный выпуск транзисторов. Скорее всего, нет, не успели, но это не принципиально. А принципиальными я считаю два момента. Первый состоит в том, что микросхемы для цифровой телефонной связи, которые успешно выпускал – и выпускал бы впредь! – КМОП-модуль, если бы их тогда не зачислили в абсолютно бесперспективные, сегодня безоговорочно доминируют на мировом рынке. Не те же самые микросхемы, конечно, но их отдалённые потомки работают в каждом сотовом телефоне, и, заметьте, ни одна из них – вот какие мы молодцы! – не сделана в России. Второй же момент: прошли многие годы, но и теперь ещё александровские транзисторы тех лет выпуска, из того желанного миллиарда, можно купить в свободной продаже. Без очереди. За смешные деньги. Кто не верит, поезжайте в Митино, на радиорынок – там легко убедитесь сами.
      
      11
      Спустя двадцать лет после описываемых событий тот же Ерченко вспоминает эти полтора года нашей работы в одной упряжке, как время больших и хороших перемен. Дело не только в том, что удалось без особых затрат в несколько раз увеличить производство. Как зашевелился народ! Какой проснулся интерес, какой невиданный прогресс! Эх, если бы нам не мешали!..
      
      Мои сохранившиеся впечатления прозаичнее и гораздо беднее и бледнее, потому что решить поставленные задачи нам не удалось – во многом из-за моей наивности и близорукости. Я недооценил возможностей существовавшей внутри цеха оппозиционной группировки, готовой если не поломать “новую метлу”, то хотя бы всячески и многократно на каждом шагу её игнорировать. Мандатом от директора на безжалостное обновление части кадрового состава я заблаговременно не обзавёлся – а следовало бы понимать: если уж берёшься круто поменять подходы к делу, не жди, что все его участники поголовно окажутся готовыми к переменам. Когда я это сообразил, было поздно. В итоге болото хоть и всколыхнулось, но всё больше засасывало и нас: меня, Валеру и Ниночку Ерхову, второго моего зама. А больше и не на кого было надёжно опереться.
      
      Фикцией оказалась и обещанная директором поддержка. Он ведь из главных инженеров вышел в директоры, а не из партийных функционеров. Считать должен уметь, реалии признавать. Нет, вызывает, к примеру:
      
      - Ты УД1 можешь?
      - Могу, Пётр Николаевич. Скоко прикажете?
      - Погоди. А УД2?
      - Тоже могу. Скоко?
      - А ХП1?

      - Так нет же ни прессформ, ни штампов, ни измериловки. В планах всё это предусматривалось, но ведь Вы сами знаете, что планы подготовки производства ответственными за это службами сорваны. Мои обращения к главному инженеру…
      
      - Довольно, я всё понял. УД1 – не надо. УД2 – не надо. Вот тебе план на ХП1. Попробуй не сделать. Свободен.
      
      - ??? – Как будто я не знаю, с какой сноровкой умеет ПНБ заталкивать вопросы обратно в глотку вопрошающего.

      - Какие могут быть вопросы?! Свободен.
      
      Было с чего охладеть в усердии. Нелепо играть в игру, в которой от игрока, во-первых, скрывают правила, а, во-вторых, от него ничего не зависит. Как ни пытайся рулить трамваем, с рельсов он не сойдёт – а если таки сойдёт, то это не успех, а катастрофа! Я стремился работать на результат. Но успешнее всегда были те, кто демонстрировал (или имитировал) лояльность. Чем дальше от того времени, тем яснее мне представляется, что драгоценному нашему, некритикуемому и неприкасаемому директору постоянно требовался некий полигон для садистических упражнений. Ну не знаю я, хоть застрелите из рогатки, объяснения рациональней! Сказать “да” и потом не исполнить было для его подчинённых намного безопаснее, нежели зряче ответить “нет”. Хотя если ты убеждён в своём “нет”, но – в угоду ли, во спасение ли? – даёшь вынужденное, вымученное согласие, неужели начальник не понимает, что, выйдя из кабинета, ты отправишься искать не решение поставленной задачи, а отмазку? Что пользы с такого рабского согласия, если, конечно, не считать таковой удовлетворённое начальственное тщеславие?..
      
      Думаю, большой начальник потому и большой, что всё это прекрасно понимает. Он, однако, не станет нарушать правил хорошего тона, одно из которых предписывает ему время от времени ставить перед подчинёнными заведомо невыполнимые задачи. Чтоб знали своё место и не заносились, значитЬ. В каждом из больших совковых начальников есть нечто от Кристобаля Хозевича Хунты, надеюсь, вы знаете, кто это. А сравнительно легко такие наезды переносили как раз те, кому производство изначально было до лампочки, кто врал привычно и свободно, нисколько не терзаясь – им-то и удавалось выживать без больших потерь. Похоже, на таких ПНБ и делал свою ставку.
      
      Я в ту пору попивать впервые стал заметно, потому что больше нечем было снимать эти дурацкие какие-то, ничем не мотивированные стрессы. Глупо же принуждать корову телиться, если она яловая! Уж если бы Петру действительно требовались ХП1, он не стал бы самодурствовать. То есть он бы, возможно, оторвал в итоге яйца и мне, но сначала всё-таки тем сотрудникам, кто отвечал за измериловку, прессформы и штампы. Значит, что-то другое требовалось.
      
      12
      Но и мне – другое. Честно сознаюсь: бригадный принцип в качестве организующего и мобилизующего инструмента довольно скоро меня разочаровал. Или, скажу точнее, не сам принцип, а условия его применения на этом полигоне. Его идеологам и зачинателям: Злобину и Травкину в строительстве, Худенко в сельском хозяйстве – удалось достичь невероятных успехов. Жуть сколько было шума, почёта и орденов с медалями! Сколько подражателей и продолжателей! Правда, Худенко загремел в тюрьму, а что по абсурдным обвинениям, так это для сидящего невеликое утешение. Можете осудить меня за похвальбу, но в промышленности я вообще не знаю примеров успешного использования цехового подряда – кроме тех, естественно, которые сам создавал, да ещё ухитрившись при этом избежать тюряги. И, естественно, почувствовал разницу, которую попытаюсь сейчас объяснить.

      Строительный подряд всегда распространяется на некий конкретный объект. Сельскохозяйственный – тоже, если считать таковым объектом урожай текущего года. У этой работы есть начало и конец, он же итог и расчёт. Так хотя бы внутри цикла “бугор” самостоятелен и даже в чём-то независим, ибо его задача: завершить цикл и достойно рассчитаться с заказчиком – понятна и ему, и его бригаде, и заказчику. Особенно заказчику. Где ему взять другую бригаду, если с этой не сложатся отношения? А вот в непрерывном производстве договорные отношения почти невозможно представить, не то что реализовать. Что, предложите связать директора (который, вроде бы, формально заказчик) обязательством не менять однажды спущенный план? Сделать его ответственным за перебои в обеспечении деталями? Штрафовать, как он нас штрафует, за срыв обязательств? Чтоб понимал, нехороший человек: не только бригада ему, но и он бригаде должен! Что на него не крепостные пашут. Что стороны, в каком-то смысле, на равных. Партнёры! Лёня Голубков тогда ещё не родился, так что попрошу последнее слово воспринимать без иронии и сарказма.
      
      Ага, так он сейчас всё бросит ради сомнительного счастья быть связанным обязательствами, размечтались! Думаю, что во всей нашей социалистической промышленности не удалось бы найти даже и одного согласного на такие условия директора. Ему ведь тоже план спускают. С потолка – во всех смыслах! Но если бы хоть один такой урод-мазохист всё же существовал в природе, это был бы явно не ПНБ. Пётр Николаевич всегда добивался чёткого и осознанного разделения прав и обязанностей: подчинённые щедро одариваются всяческими обязанностями, а все мыслимые права неделимо принадлежат персонально ему, директору.
      
      Короче, чтоб не было хуже, мне оставалось заткнуть себе поглубже в задницу чаемые идеалы и, отбросив такие сладкие, однако совершенно несбыточные фантазии, добиваться для коллектива максимума от возможного, а также переживать, по мере их поступления, начальственные обиды и явные несправедливости – и ждать. Ждать, грызя себя за конформизм, ключика от обещанной мне директорским гарантийным письмом квартиры.
      
      13
      До сих пор тошнота подступает, как вспомню это раболепное ожидание. Два года в младенчестве, пять в школе, пять в вузе, шесть в Александрове с первой семьёй, два с половиной в Кишинёве и ещё пять – в упомянутом ожидании – всего больше четверти века из прожитых на свете тридцати девяти лет прошли для меня в общежитиях. Язык не повернётся врать, будто бы это были худшие годы. Не метрами, пусть даже и квадратными, измерял я ценности и радости жизни. Но ясно же, что в зрелом возрасте оставаться с семьёй без жилья, без элементарной автономии – хотя бы это лично меня и устраивало! – никак не свидетельствовало о жизненном успехе, а на взгляд со стороны выглядело просто некрасиво.
      
      Тебе, Катя, шёл только третий год, когда мы вселились в квартиру, и тебе этот переезд решительно не понравился. Настолько, что после садика ты отказывалась идти домой и упрямо тащила меня в сторону общежития – к друзьям, к свободе. Уговоры не действовали; спасало только то, что физически я был сильнее. Я просто брал тебя подмышку и нёс домой, как свёрточек; а ты, хулиганка, дрыгалась изо всех сил, так что потом приходилось отыскивать в сугробах твои разлетевшиеся валенки, и верещала, в сумерках пугая прохожих, голосом, неожиданно громким при таких мелких габаритах: “Фочу в общагу! Никогда не пойду я в эту проклятую квартиру!”
      
      Я её тоже проклял впоследствии. Но до этого было ещё очень далеко. Нечего ещё было проклинать.
      
      14
      Директор велит зайти. Повинуюсь, ничего хорошего, как всегда, не ожидая. Если сразу и заранее предполагать всякие мерзости-пакости, нет-нет да и удаётся испытать приятное разочарование.
      
      Но, видимо и увы, только не сегодня. Ого какая шикарная кляуза! Аж в четыре адреса: директору, в профком, в партком, да ещё и в Совет трудовых коллективов (СТК) завода – направила группа моих отважных сослуживцев самодельный донос. В партком-то на меня, беспартийного, – зачем?
      
      Ну ладно, проехали. Любо, хоть не анонимка – значит, страха я, Душман, на “соратников” не нагоняю. Под текстом безмерно нахальное враньё: “От имени трудового коллектива цеха №31” – и далее подписи нескольких самозванцев, среди которых различаю пару “офицерских” автографов: механика цеха и нормировщицы Валентины. Остальные, мне незнакомые, учинены, надо думать, бдительными представителями пролетариата.
      
      - Ты читай, читай, – отечески поощряет директор. Подбадривает. Такое ощущение, что ему, вроде, в кайф и в жилу.
      
      Да мне и самому интересно, как много и чего именно можно написать про нехорошего человека Коржова, коварно вознамерившегося незаслуженно завладеть жилплощадью в новом доме. Оказывается, много чего…
      
      - Что скажешь?
      
      - Да что тут можно сказать? Полагаю, Пётр Николаевич, для Вас в этом письме нет ничего нового. И удивительного. Кроме подписи, разумеется. По нашему уставу выступать от имени коллектива может только Совет бригады и я, его председатель. Или я уже уволен?
      
      - Вечно ты кипятишься. А между тем, бумага серьёзная, и борьба тебе предстоит нешуточная. Так что давай готовься.
      
      Ох, как я пожалел в тот момент о своём легкомыслии. Год назад Белецкий уже предлагал мне квартиру. В районе, который вскоре стал – после центра, естественно – самым престижным. Но Малышке не понравилось, что мы будем жить в пятнадцати минутах ходьбы от родителей, а не в том же квартале. И я, более чем ясно сознавая, что основной чертой характера моей персональной Фортуны является безудержная ветреность, всё же согласился с ней. Да не с Фортуной, разумеется, а со Светланой. Извольте теперь сами, Коржов, сосать эту гадость! Интеллигент хренов…
      
      Но. Жалей – не жалей, а никуда оно, легкомыслие, не делось. Изображаю, по способности, некую даже не вполне уместную браваду:
      
      - А мне показалось, что это вам с Тювиным надо готовиться, раз уж выдали мне от администрации и профкома гарантийное письмо. В нём про кляузы – ни слова. Гарантируем, и всё!
      
      Вот тебе. Неча клюкву хотеть, коли морщиться не умеешь! Скривился ПНБ, досадливо махнул рукой в сторону, хотя где находится выход из кабинета я и сам примерно знал.
      
      *  *  *
      Но пришлось покориться. Отправился готовиться, не больно-то понимая, что конкретно следует делать. И если б не мои житейски умудрённые замы Валера и Ниночка, могло бы и по-другому повернуться. Но, слава Богу, не одни же враги меня окружали! Нина рассказала всё супругу, бывшему тогда главой Совета трудовых коллективов завода. И снова Миша Ерхов, который пять лет назад отдал мне в механики лучшего своего работника, оказал мне – совершенно бескорыстно – неоценимую услугу. Ни разу в этой жизни мы с ним даже не выпили вместе, так что мотивы его дружелюбия остались для меня непонятными. Знаю только, что они были искренними.
      
      Пока я возмущался наглой выходкой подписантов, присвоивших себе право выступать от имени коллектива, Михаил Викторович, как раз когда троица адресатов кляузы ломала головы над тем, что же с ней делать, предложил: коль скоро бумага от коллектива, то не парткому и не профкому, а именно ему, руководителю СТК, надлежит на неё реагировать. И что можно было возразить на этот логически безупречный ход?!
      
      Эх, мне бы, человеку вроде неглупому, иметь хоть капельку такого здравого смысла! С изумлением я наблюдал затем, как Михаил Викторович без всякого нажима, одной логикой убедил самодеятельных “писателей”, что мне, официально приглашённому из другой местности ценному специалисту, жильё в любом случае полагается всенепременно. Что только за счёт моих рационализаторских идей можно было построить тот самый многоквартирный дом, в котором я претендую всего-то на две комнаты. Что профсоюзный комитет, ведающий распределением жилья, уже проголосовал “за” – а там все документы и все основания проверяются очень строго. А вашего, дорогие товарищи, недовольства собственным начальником маловато, чтобы перечеркнуть все эти аргументы.
      
      Утёрлись борцы за справедливость, отозвали свою кляузу обратно.
      
      15
      Профком-то проголосовал, но не единогласно, а при одном голосе “против”. Ясен пень, чей это был голос; вы, поди, и сами догадались. От Быкова, будь он главный инженер, будь он член профкома, я, раз уж имел однажды неосторожность оказать ему неоценимую услугу, в качестве благодарности ничего, кроме пакостей, не ждал, стало быть и удивляться было нечему. Зато заведующая жилищно-бытовым сектором профкома Тамара Конарева, напротив, оказалась искренне удивлённой тем, что не нашла в архивах моего заявления насчёт жилья. Никак не мог такой документ затеряться, здесь что-то другое. Прибежала выяснять.
      
      - Всё правильно, Тамара Федоровна, его и не было никогда, – сказал я. – Я таких прошений сроду не писал, не умею. Но если очень надо, могу сейчас попробовать. Поможете?
      
      Было очень надо. Назавтра в горисполкоме ей предстояло оформлять ордера на вселение.
      
      Под диктовку я написал текст. Потом сверился с настольным календарём и поставил, чуточку помедлив, дату. Сегодняшнюю, разумеется: 15 сентября 1988 года. Я согласился, раз уж без этого нельзя, подать заявление. Однако, простите, я никому не обещал заниматься изготовлением подложных заявлений!
      
      Вам же было бы чрезвычайно полезно для здоровья присутствовать в этот комичный момент. Развлеклись бы забавной сценкой. Я так не умею: растеряться и одновременно рассвирепеть. А вот у Тамары Фёдоровны хорошо получилось, убедительно.
      
      16
      Свеженький, как будто с непросохшими ещё подписями-печатями ордер Белецкий лично вручил мне назавтра, в пятницу. Ещё более свежий, чем моё вчерашнее заявление. Случилось это публично, в подобающей случаю торжественной обстановке: в бомбоубежище, сразу после подведения итогов недельных общезаводских учений по гражданской обороне. Назавтра предстояла раздача ключей.
      
      А у меня с ребятами на субботу был запланирован последний выезд на рыбалку на любимую Шаху. Отменять ради такой ерунды, как осмотр квартиры, участие в не менее торжественном закрытии летнего рыбацкого сезона я, разумеется, не стал, чем неожиданно для себя вызвал приступ гнева и вашей мамы, и её родителей. Света вдруг лишилась сил, опустилась прямо в прихожей на пол и так горько, так убедительно зарыдала, что я уж всерьёз стал подумывать, не следует ли срочно возвратить благодетелям бумагу, принёсшую в семью такой ураган страстей. Что-то слишком часто маленькие мои победы выходят мне боком! Вот и теперь приходится гадать, недоумевая: то ли потерпел победу, то ли, наоборот, одержал пораженье?..
      
      Тёща, однако, вскоре смирилась (Всё-таки, согласитесь, Козерог – отличный знак!), уняла кое-как собственную досаду и неутешные рыдания дочери, а мне выделила из своих припасов бутылку очень хорошего коньяка. Чтоб отметил, значит, на природе радостное для семьи событие с товарищами. Ни одно поручение Валентины Егоровны, дай ей Бог здоровья и долголетия, я не исполнял с большим рвением и тщанием, нежели это.
      
      17
      Мы ещё несколько дней прожили в общежитии, пока Света чистила и драила новую территорию. Ты, Катюша, тогда ещё не успела возненавидеть квартиру, и после садика охотно путалась у мамы под ногами.
      
      - Пойди, Катенька, на кухню и принеси оттуда тряпку, – попросила мама.
      
      Тебя не было так долго, что Светлана забеспокоилась и стала громко звать пропавшую дочуру. Сей же миг явившись пред ясные мамины очи, ты спросила с наивной озадаченностью:
      
      - Мам, а где у нас куфня-то?
      
      Ты вообще была очень забавной и, в полном соответствии с первоначальным замыслом, очень своенравной девочкой. Удивительно рано и совершенно неожиданно пошла, хотя незадолго до перехода к прямохождению так виртуозно ползала, что, казалось, избрала этот способ передвижения навсегда. Рано начала говорить, отчаянно перевирая все звуки речи, кроме, пожалуй, “р”. Да ещё склонность к неожиданным фантазиям регулярно демонстрировала:
      
      - Что бы ты хотела получить в подарок, Катёнок?
      - Фочу, фтобы мне подарили чаплю.
      
      - Цаплю? Господи, Катенька, зачем тебе цапля?
      - Как зачем? Включать и выключать.
      
      Однажды мы зашли с ней по какому-то делу в школу, где учился Дмитрий А. Там в просторном рекреации одна стена занята мозаикой, изображающей осеннюю берёзовую рощу. Катря в восторге помчалась к той стене – и вдруг застыла в горестном недоумении. Цельная картина распалась на множество хаотично разбросанных цветных камушков. На ходу готовясь разреветься, оскорблённая девочка возвратилась ко мне, оглянулась: чудеса, роща вновь на месте! Так она и бегала до самого звонка, не уставая дивиться превращению рощи в абракадабру и наоборот. Помнишь, Катёнок?
      
      Вряд ли, Рыбёночек, рождённый в год Тигра, ты что-либо помнишь. Это мне теперь бессонными полнолунными ночами вспоминается то, что ты, скорее всего, считаешь ерундой. Не интересует тебя предок с его слюняво-сентиментальными воспоминаниями. С’est la vie – так, что ли, будет на твоём третьем языке?
      
      Обезьянка на арене цирка, безусловная любимица публики. Не могла пройти по двору, своему или чужому, не повисев минутку на каждой перекладине, не слазив на каждую горку и лесенку. А когда заскучала на одном из очередных новоселий… знаете эти бесконечные мини-новоселья? Ну, когда в доме из мебели пока только помойное ведро и пачка старых газет, и посуды почти никакой, но все напросившиеся участники, обойдя подлежащие обмыванию углы, осмотревшись, навосклицавшись и по-хорошему обзавидовавшись, вскоре рассаживаются, ввиду отсутствия буржуйской привычки к фуршетам, на этих газетах на полу в кружок, и каждому достаётся посудина с чем-то горячительным и бутерброд с чем Бог послал. А тебе, Катёнок, ничего не достаётся. Главное и обидное, что не добиться никакого внимания от этих бестактных, до бессердечия невнимательных взрослых. И тогда ты обошла круг пирующих, чтобы показаться всем, и громко объявила:
      
      - Сказка! Сама сочинила. Слушайте.
      
      Ничего не попишешь; заинтригованный народ приутих, заёрзал, готовясь слушать.
      
      - Собрался как-то чарь к чарице, – начала ты, довольная, что все заткнулись, перестали булькать-чавкать, что повернулись, наконец, к главному человеку в доме, и продолжила: – Да, поехал чарь… Долго он ехал, ох долго. Ехал-ехал, ехал-ехал – ну, наконец, приехал. Приехал, и что? Лучше бы не приезжал. Потому что глядит – а у ней там принч сидит. Усё.
      
      *  *  *
      Было потом, разумеется, и настоящее новоселье, на которое я, разумеется, пригласил весь офицерский корпус цеха. Но подписанты застеснялись, не пришли. Знаете, я их почти понимаю.
      
      *  *  *
      Тебе, Катёнок, повезло: ты знала и моих родителей, и моих братьев, и сестрёнку. В полтора года мы с мамой повезли тебя в Донбасс к деду и бабке, а ещё через год – в Карабут к тёте Лене и сестричке Юле.
      
      До полусмерти перепугалась моя сестра, когда застала тебя за нелегальной попыткой раздобыть конфеты, спрятанные на высоко подвешенном кухонном шкафчике! Кто мог подумать, что ты не только догадаешься, но и сможешь – при твоих-то мини-габаритах – влезть на стол, втащить туда же табурет и, уже стоя на нём, дотянуться до заветного кулька. Лена чуть не обомлела: а ну как рухнет пирамида? Ты же только повернулась к ошеломлённой тётке и сказала, на полном серьёзе грозя пальчиком: “Не смотри, тётя Лена. Отвернись”.
      
      На одном из сохранившихся от той поездки фотоснимков ты увлечённо “читаешь” толстую биографию Сократа. На другом – бродишь в курятнике среди кур, которые настолько пренебрегают такой мелкой мелочью, что даже не шарахаются от незваной гостьи.
      
      И дедушка Митя, мой отец, до самой смерти умилялся каждой твоей проделке. Всегда суровый с собственными детьми и даже со старшими внуками, он не осерчал на тебя, даже когда ты уморила кролика, накормив его ядовитой коноплёй. И в свои восемьдесят не мог забыть твоего, звезда ты наша, укоризненного замечания: “Нечего, дед, бумажками шуршать, если в карманах нет конфет!”
      
      Крестилась ты вместе с мамой. А потом, несмотря на запрет, разболтала об этом приключении в детском садике. Всегда была артисткой и, в этом качестве, всегда нуждалась в публике. Жаль, что мама так и не обучила тебя своей любимой песне “Офицеров знала я немало…”
      
      Играя с мамиными клубками шерсти, ты однажды вконец запуталась в нитках и в панике запросила помощи. Мама своими ловкими руками помогла горю, на что ты с восторгом объявила: “Мамочка, какая же ты молодчина! Ты самая лучшая в мире распутница!”
      
      По воскресеньям я водил тебя на рынок, как в зоопарк. В рядах, где торговали всякой живностью, хозяева позволяли тебе бесплатно погладить уток, котят и щенков. Помню, ты всерьёз разобиделась, когда торгаш, бессердечный и жадный дядька, не только запретил гладить разноцветных рыбок в аквариуме, но ещё, издеваясь, предложил взамен погладить кактус. А ты, глупышка, согласилась…
      
      На секунду засмотревшись на корзину, в которой смешно барахтались симпатичные увальни-щенки, я проворонил момент, в который ты подкралась к их привязанной к ограде мамаше и немедленно повисла у неё на шее, радостно причитая: “Моя ты собаченька, моя ты славная!” Давненько я не испытывал такого ужаса. Московские сторожевые хоть и состоят в родстве с благородными сенбернарами – не самая дружелюбная и не самая управляемая порода. Здесь же она была представлена элитной, размером с бензиновую бочку, сукой. Да ещё кормящей, ко всему прочему. Меня собаки кусали и в менее провоцирующих обстоятельствах, а тут на глазах у мамки чужие люди куда-то уносят её детёнышей!.. Не помню деталей; от страха провалились куда-то на самое дно памяти подробности, но мне каким-то чудом всё же удалось без членовредительств разлучить тебя, Катёнок, с этой очаровательной, но грозной “собаченькой”.
      
      Маме Свете мы с тобой, Катька, тогда ничего доносить не стали. Чтоб не напрягать лишний раз слабую, впечатлительную женщину, коли уж обошлось.
      
      А по дороге из садика я, старый рыбак, учил тебя, Катюша, различать старый месяц и молодой. Рыболовы придают большое значение фазам Луны. Многолетние наблюдения убедили меня, что это не пустое суеверие. В тот морозный вечер диск сверкал во всей своей красе и полноте.
      
      - Ну, Катюшка, угадай, старая сейчас луна светит или молодая?
      
      Секундное замешательство. Но, как и Митька, это дитя тоже произошло явно от меня. Хотя за музыкальные, артистические и лингвистические таланты, несвойственные ни мне, ни моим предкам, должна всё же, видимо, нести ответственность мама. Ты ведь построенный Иваном Цветаевым музей посетила ещё за полгода до рождения, в мамином животике. Разглядывала вместе с нами парадоксальную сталь Фернана Леже, рыбок Анри Матисса и картины других импрессионистов. Ну и, к слову, знак Рыб, под которым ты, дочка, родилась, наверняка сыграл свою роль.
      
      - Ты, папка, ой какой хитренький! Она сегодня не старая и не молодая. Она просто целая!
      
      18
      А через несколько месяцев, в начале 1989 года, нам обоим: и мне, и заместителю – пришлось искать новую работу. Видно, здорово мы с Валерой допекли и главного инженера, и даже самого директора. Что ж это за подчинённые, которые наотрез отказываются жульничать, да ещё не стесняются вслух называть вещи их подлинными именами?! Вроде не щенки уже, а туда же – принялись мечтать, чтобы не только честно служить, но и избежать положенного за это наказания…
      
      Технически и тактически Пётр Николаевич был, как всегда, безупречен. Сообщил мне о своём решении отстранить Валеру от должности, показал готовый приказ. С притворным сожалением выслушал мой заготовленный ответ: раз уж мы с ним пришли в одной упряжке, так вместе и уйдём, вот заявление.
      
      Кажется, я ничего, кроме облегчения, не испытывал. В боях без правил тоже есть правила, одно из которых гласит: отказаться от боя или остановить его не значит потерять лицо. Всегда можно если уж не победить, то хотя бы считать себя непобеждённым. Падать с высоты собственного роста почти не больно и совсем не страшно, а ни на какие пьедесталы я сроду не карабкался, не те амбиции. А от синяков не умирают. Достаточно было благоразумно считать, что раз уж лётчик жив, то полёт удался.
      
      В тот же день Петин кадровый заместитель Клюквин предложил рассмотреть вопрос о начальнике на Совете бригады. Я, правда, не понимал, что тут можно – после уже состоявшегося решения директора – рассматривать, но, не желая обострений в предрешённой ситуации, настоятельно просил Совет со всем, что предложат, соглашаться. Тем более, что речь шла всего лишь о формулировке. Когда суть ясна, кому важны кружавчики?!
      
      Надо же: чуть ли не впервые за полтора года Нина Ивановна и Валера, мои заместители, наотрез отказались меня поддержать – и убедили-таки большинство, как ни давил Клюквин, отклонить предложение (якобы предложение) администрации. Нина чутко сообразила, насколько оскорбительной для меня была бы формулировка: “освободить от должности с учётом согласия трудового коллектива” или даже: “…в соответствии с решением трудового коллектива”. Да и коллектив, пусть и слабенький, такое рабское согласие не украсило бы.
      
      Скажете, мелочь? Тогда я сам так считал, и только много позже переменил мнение. Негоже свидетелям паденья помогать тонущему окончательно утонуть. Ну, вот вам вычитанный где-то исторический пример, хотя вроде и так всё понятно. Но уж больно пример хорош!
      
      Виконт Фердинанд де Лессепс, прозванный Неистовым, сделал великое дело: построил Суэцкий канал. Полный решимости, вскоре принялся за строительство Панамского.
      
      Но пришла старость. Кроме того, вера, сдвигающая горы, способна двигать их лишь тогда, когда они не слишком высоки.
      
      Лессепс, увы, потерпел предсказуемое поражение. Но если считать его, как это делали многие из тех, кто не построил на своём веку и собачьей конуры, мошенником, то всякую благородную иллюзию, всякое добросовестное заблуждение следует признавать преступлением. Кому тогда прикажете строить каналы?!
      
      Валера Скребков, мой сменщик на командном посту, назначенный уже без всяких там демократических глупостей, буквально рвал из рук ключи от кабинета. Аж искры из-под копыт летели, так не терпелось ему приступить к выполнению своей громогласно объявленной программы: а) всё поломать; б) всё устроить заново. К вящей его чести признаю, что с программой он, психолог по образованию и сволочь по натуре, справился быстро, легко и талантливо. С первой её половиной, разумеется. Большего от него никто и потребовать не успел. Когда всё благополучно поломали, цех восстановлению уже не подлежал. Нечего было восстанавливать.
      
      Давным-давно, затасканный в рыболовных походах, перестал работать сувенирный радиоприёмничек, который мне на прощание вручили соратники по этой недолгой эпопее. Даже не пытаясь воскресить, я бережно храню его иссохшие мощи, только чтобы изредка перечитывать дарственную надпись, дороже которой для меня нет. “КОРЖОВ, МЫ ТЕБЯ ЗАПОМНИЛИ!” – уж если хотели польстить, то попали в самое яблочко. Не люблю, когда меня забывают. Спасибо.
      
      19
      Безработицы, к счастью, тогда ещё не было, так что я вернулся в ОКБ – то ли заниматься чем-то серьёзным, то ли просто в очередной раз перекантоваться.
      
      Да, безработица ещё не наступила, зато демократия ширилась, набирала размах и всеми своими проявлениями: невозможной ещё вчера газетной писаниной и телевизионной показухой-говорильней, сенсационными известиями и скандальными разоблачениями – властно отвлекала тружеников от опостылевшего процесса труда как такового. Он и раньше практиковался в основном в лекарственных, даже гомеопатических дозах, а уж теперь…
      
      Соответственно, в полном согласии с законами сохранения, из магазинов стали исчезать товары. Не хрусталь с коврами, не изысканная выпивка и деликатесная закуска, которые всегда добывались по великому блату, а вещи элементарные: чай, сахар, крупы, кефир и прочее продовольствие, а также любые тряпки. Началось же всё летом 1989 года со стирального порошка.
      
      Кстати, “продовольствие” по-молдавски – “алиментара”.
      
      Зато появились кооперативы, а вместе с ними много чего кооперативного: магазинчики и ресторанчики, товары и услуги. Стоило всё это в разы дороже, чем то же самое, но государственное, да вот беда: низкие государственные цены ещё были, однако товары по этим ценам и раньше не часто встречались с вожделеющим покупателем, а теперь окончательно перестали существовать!
      
      Я не собираюсь изображать широкими мазками панораму эпохи, потому что множество ярких публицистов, политологов и экономистов посвятили её детальному патологоанатомическому исследованию прорву статей, речей и всяких прочих выступлений. Сам, подобно многим, зачитывался и заслушивался, а потом обсуждал – ретиво, до потери голоса – с современниками. Вам, однако, не советую, да вы и не поймёте, что же в них эпохального. Хочу только коротко охарактеризовать время действия, которое хоть и предшествовало теперешним, может, и не для каждого сытым, но хотя бы внешне изобильным временам, однако ни единой чёрточкой на них не походило. Жить на одну зарплату стало решительно невозможно, зато появились легальные пути и способы зарабатывать дополнительно, продавая собственные или, что ещё лучше, деликатно присвоенные казённые ресурсы всем желающим. Начался второй НЭП – и, как всякое историческое повторение, с неизбежными элементами фарса.
      
      Вот пример. Ещё в первые трудовые годы мне довелось внимательно изучать транзисторы, забракованные измерительным автоматом. Тогда выяснилось, что автомат в целом совершенен, а если ошибается, то в единственной ситуации, а именно, когда считает, что внутри транзистора произошёл обрыв проводничка, хотя на самом деле случайно имел место плохой контакт одного из выводов транзистора с измерительной колодкой. Глупый автомат не различает эти случаи. Отобранные из груды брака, такие ложно забракованные транзисторы в дальнейшем выдерживали все предъявляемые к ним требования, то есть не отличались от основной массы годных.
      
      Я тогда чуть не вылез из кожи, с расчётами в руках доказывая, что их выгодно извлекать из числа забракованных – и ничего не смог доказать, разумеется. Доказательства – это что-то из области логики, которая в производственных отношениях применялась редко и, скорее, нечаянно, в порядке упущения. А уж моё предложение позволить мне заняться этим лично в ночное и воскресное время, лишь бы завод согласился принимать их от меня за полцены, вообще подняли на смех. Мне оставалось только прибавить к бесконечному счёту лично открытых совковых экономических парадоксов ещё один: завод не заинтересован в дополнительной продукции, особенно если она получается с низкими издержками!
      
      Зато теперь – якобы ради пресечения былой расточительности – создали кооператив. Хитрый такой кооператив, который теоретически должен был брать на перепроверку сотни тысяч забракованных транзисторов, чтобы отобрать из них на арендованном у завода оборудовании ложно забракованные – и продать заводу по справедливой цене. Легко догадаться, что на практике никому и в голову не приходило заниматься вознёй с перепроверкой. Брак за малую мзду немедля обменивался на равное количество годных, полученных в текущем производстве. Благо, что и кооперативом, и производством (Разумеется, это не более чем случайное совпадение!) руководили одни и те же персоны. А свежеукраденные таким невинным способом у завода годные транзисторы, под видом якобы извлечённых из брака, без всякой обработки честно возвращались ему – но теперь уже за выкуп, разумеется.
      
      Эта нехитрая схема, криминальный характер которой очевиден даже неуспевающему воспитаннику детского сада для страдающих задержкой умственного развития, успешно функционировала до тех пор, пока участники не сочли накопленный начальный капитал достаточным. Вы, финансист Катя и юрист Серёжа, легко сообразите, что при этом раскладе можно было даже не производить физического перемещения материальных ценностей. Достаточно ограничиться бумажным оформлением операций, имевших итогом безвозмездное изъятие у завода массы наличных денежных знаков. Ясно, что такое возможно только при наличии баланса интересов сторон-участниц. И что теперь возможность безнаказанно воровать открылась не только перед директором. “Авек плезир! Все примут горячее участие!” Или хотя бы те, кто побессовестнее.
      
      А моим недавним соратникам по цеху КМОП БИС пригодились, наконец-то, залежи сэкономленных в расточительные времена “экономной экономики” кремниевых пластин. Из них прекрасно получалась (И очень выгодно сбывалась!) “левая” продукция. Ещё раз сам похвалю себя, потому что больше некому: не только пластин накопил, но и предусмотрительно заложил в производственном модуле ещё на стадии его проектирования избыточные технологические возможности. Тогда на всякий случай страховался от вполне вероятных начальственных либо конъюнктурных шараханий. А теперь немного досадно, правда, что Толя Савин с Львом Дунаевым использовали “know how”, обойдясь без ссылок на автора. Но их можно понять: этак автор может настолько оборзеть, что и отчислений в свою пользу потребует. На всяк чих не наздравствуешься!..
      
      Другие, не столь близкие к материальным ценностям, однако такие же пронырливые ребята, среди которых вполне объяснимо преобладали бывшие и действующие комсомольские работники, тоже не позволили себе хиреть и прозябать. Они и в прежние времена досконально владели высшим из знаний: на какой стороне у бутерброда масло – а теперь наловчились оказывать посреднические услуги, то есть, по сути, торговали своим правом иметь банковский счёт. Развитой социализм окончательно перезрел и, как всякий перезрелый плод, должен был либо вот-вот свалиться, либо сгнить на корню. Предметом торговли стало всё. Даже подписи, штампы и печати: отдела технического контроля, государственной приёмки и – как, скажите, без содрогания поверить в поругание последней святыни?! – приёмки военного заказчика. Тут главное – хлебалом не торговать!
      
      - А чего вы хотите? Разве не живём мы с вами в городе, где главный партийный босс носит фамилию Лакеев, а главного прокурора зовут Шайкин?! – так я легкомысленно посмеивался, ещё не осознавая, что воровство уже официально возведено в доблесть на всей территории Советского союза.
      
      20
      Очень скоро и я открыл для себя ликвидный ресурс – или, если хотите, отхожий промысел. Совместно с Володей Мельником, умным хохлом из московского НИИ, мы смогли так удачно видоизменить конструкции двух очень нужных покупателям микросхем, что их массовый выпуск стал возможен сразу и без дорогой подготовки производства, которую завод, находясь уже на пути к развалу, никогда бы не смог проделать. Потребители, впервые почувствовав вкус к “цифре”, рвали продукцию из рук, не считаясь с формальностями. Разумеется, в той обстановке дарить заводу “know how” было бы глупостью, да вряд ли этот дар был бы понят, принят и оценён по достоинству.
      
      Возможно, старики не врут, вспоминая, как они были поголовно заражены бескорыстным энтузиазмом. Если такие времена и были, в чём тоже есть сомнения, то когда-то невообразимо давно и не у нас, так что последние энтузиасты уже вымерли – скорее всего, именно из-за собственного бескорыстия, причём именно по этой же причине не оставили, в отличие от меня и приятелей, потомства. Мы были вынуждены действовать корыстно, однако законно и легально, ради чего приходилось отдавать почти половину выручки посредникам, но зато второй половиной распоряжались сами – и грех утверждать, что это были плохие – в любом смысле – деньги. Да ещё в то время, когда институт госприёмки, не просуществовав и трёх лет, приказал долго принимать, вследствие чего ваша мама неожиданно осталась не только без работы, но и практически без перспективы её заполучить.
      
      Время не больно-то, скажем, располагало к уверенности в завтрашнем дне, однако и катаклизмов пока вроде бы не сулило. Кто-то мог, наверное, в 1989 году, до первого депутатского съезда, предсказать Системе окончательную погибель всего лишь через два года – но это должен быть очень прозорливый и хорошо информированный кто-то. Остальным дано с лёгкостью предсказывать только вчерашнюю погоду.
      
      Да, над Горбачёвым в народе посмеивались – ну и что?! Я сам шутил, что Горбачёв сегодня напоминает мне меня самого в младенчестве. Чем именно? Вот этим эпизодиком. Я, начисто лишённый музыкальных талантов, вопреки этому горестному факту тянулся к музыке, а конкретно, одно время почти всерьёз намеревался заняться дирижированием. Потому, объяснял я, что дирижёру не надо уметь играть или петь, а достаточно слушать, как играет оркестр – и махать в такт палочкой. Неужели не очевидно, что Горби своими действиями, больше похожими на мечтательное бездействие, в натуре воплощает мою наивную детскую мечту? Никита Хрущёв, которого многие хорошо помнили, производил своими выходками ещё более шутовское впечатление, а до своего воцарения так и действительно канал у кремлёвского пахана Иосифа Сталина за придворного шута. Однако до сих пор Система худо-бедно сама себя воспроизводила – и уж во всяком случае не подавала явных сигналов о приближении скорой катастрофы. Не считать же катаклизмом временные трудности со стиральным порошком? Всегда чего-нибудь да не хватало – перебивались же!
      
      21
      Нет, один эпизод, сыгравший роль предупредительного свистка, я обязан вспомнить. Глупо заниматься пересказом газетных статей, вот я их и не пересказываю. Сами раскопаете, если станет интересно. Но здесь-то мы с Малышкой были свидетелями и участниками.
      
      Обычно на всех приметных культурных мероприятиях партийно-комсомольская верхушка города занимала в зале первые ряды. Так было и теперь, когда весной 1989 года заезжий московский артист Максим Кривошеев начинал в радиозаводском ДК свой концерт, посвящённый памяти Александра Галича. Уже то, что на афише открыто начертано такое имя, говорило о многом. Только недавно власти перестали третировать ежегодный праздник, посвящённый недолго жившей здесь Марине Цветаевой, хотя и загоняли его попрежнему в окраинные залы.
      
                Не жалею ничуть…
      
      Множество песен Галича я давно знал наизусть, или хотя бы помнил, что слышал их раньше. Сашке Прокопчику, великому поклоннику Александра Аркадьевича, спасибо. Но эту слышать не доводилось. Лирический запев совершенно неизвестной мне песни “Опыт ностальгии”, которой Максим открывал концерт, мог, конечно, ввести в заблуждение, если бы не сменился вскоре разящими наповал строчками:
      
                Обкомы, горкомы, райкомы
                в подтёках снегов и дождей.
                В их окнах, как бельма трахомы,
                давно никому не знакомы
                безликие лики вождей.
      
      Первые два ряда партера, проявив идеологическую чуткость, недоуменно зашевелились, зашушукались, стали угрожающе приподнимать чиновные зады. Похоже, узнали себя, и картинка им не понравилась. А со сцены гремело – и стало вдруг до жути ясно, что отчаянному парнишке эту песню не допеть. Что микрофон сейчас отключат, а певца уведут “разбираться”. Открытый враг Системы и её изгнанник Галич – это ж вам не обласканный властью Райкин. Это даже не Высоцкий с его рискованным, однако всё же дозированным вольномыслием! Но и у Галича я таких страшных в своей откровенной ненависти строк раньше не слышал:
      
                Как каменный лес, онемело
                стоим мы на том рубеже,
                где тело как будто не тело,
                где слово не только не дело,
                но даже не слово уже!
      
      А в первых рядах уже был, похоже, сверхоперативно выработан консенсус, и чем-то сильно друг на друга похожие, вот именно что безликие дяди со своими нарядно одетыми в заграничное тётями дружно выбрались в проход и цепочкой оскорблённо потянулись к выходу. Конечно, не надо быть шибко умным, чтобы понять: свершилось! они уже ничего не смеют; они проигрывают. Но только круглый, то есть подобный мне, идиот, мог позволить себе безответственно, скоропалительно и самонадеянно возрадоваться: наша взяла!..
      
      Чья “наша”?..
      
      22
      Ага. Моющие средства ещё не появились, но зато вдруг исчез чай. Завалили страну какой-то турецкой дрянью: не то сеном, не то силосом. Сомнительная травка упрямо не хотела завариваться, так что приходилось кипятить её, как чифир. Телевизор по всем программам обучал население тонкостям янычарской чайной церемонии. Народ злился, с отвращением пил эту бурду – и гадал, какой товар пропадёт следующим.
      
      Ошибётесь, детки, сильно ошибётесь, если предположите, что на очереди были осетрина с лососиной, манго с ананасами, пресервы из каракатиц в собственных чернилах и наряды “от кутюр”. Всей этой хренотени сто лет не было – и никто не помер! Вот вам факт совершенно анекдотический: сначала страна запустила человека в космос - и только потом начала производство туалетной бумаги! Которая, правда, оставалась предметом роскоши и была доступна только немногим избранным. Гречка как пропала в давние, ещё доперестроечные, времена, так и не появилась, а если всё же появлялась эпизодически, то в виде каких-то замусоренных обсевков. Теперь же, видимо, в порядке борьбы с пьянством, которая велась ретиво, комплексно и целеустремлённо, сделалась недоступной почти любая закуска. А с эстрады зазвучала популярнейшая песня про “два кусочЕка колбаски”, и, поверьте, исполнители (группа "Комбинация") ностальгировали неподдельно искренне. О ерунде так проникновенно не поют – даже за деньги!
      
      Однако нет, вы не угадали. Правильный ответ: исчез табак – во всех видах и формах. Выпивки уже четыре года в свободной продаже не было, так что народ, издревле славный талантами, приспособился за столь долгий срок и самогон гнать, и политуру очищать. Воспрянули, можно сказать, проявили самонадеянность, а также зажрались, опились и оборзели. Утратили, наряду с чувством реальности, заодно и всякую бдительность. Нет, вот же вам, чтоб жизнь мёдом не казалась, Харитонова Ульяна Яковлевна вместо сигарет с папиросами! Минздраву надоело предупреждать!

      Кто курит, знает, как тяжко даётся воздержание. Правда, сигареты - плохонькие и мало - распределялись по профсоюзной линии. Однако некурящие вдруг потребовали себе "справедливой" доли - валюта же! - и делёжка превратилась в фарс. Привыкши к пачке в день, я теперь вынужденно растягивал её на три дня, и, помню, третий, на который выпадало не семь сигарет, а шесть, воспринимался как поистине чёрный.
      
      На исчезающие товары стали выдавать талоны. На водку, сахар, крупы, тот же стиральный порошок. По сути это были талоны на жизнь. Вскоре каждая семья стала вполне обеспеченной всем насущно необходимым: от растворимого кофе до любой мануфактуры. Ну, вы же поняли: всех по справедливости отоварили набором талонов на право всё это когда-либо купить. Самих товаров никто не обещал – и не мог обещать, потому что ширпотреб, из-за неразвитости других секторов рынка, был разворован в первую очередь. А когда процесс разворовывания стал закономерно угасать – ввиду того, что расхищать стало уже почти нечего – зажравшаяся Европа бросилась помогать.
      
      Страна, разучившись работать, стремительно осваивала науку жить подаянием. Обучение, надо сказать, было вполне успешным, так как теперь открылись безбрежные возможности разворовывать не только иссякающий внутренний продукт, но и так называемую гуманитарную помощь.
      
      Вот как выглядела обстановка в то время, когда твоя, Катюша, мама решила одарить меня сыном, а тебя братиком. В отваге ей не откажешь.
      
      И вновь я точно помню все обстоятельства теперь уже твоего, Серёжка, зачатия. Случилось это бабьим летом, в субботу 16 сентября в лесу между деревнями Сивково и Степанихой. Так же, то есть на прогулке, в неожиданном порыве был зачат в своё время Виктор Гюго. Вообще-то мы с вашей мамой отправились в лес решать продовольственную проблему: по грибы. Грибы, однако, попадались совсем редко, а возвращаться, фигурально выражаясь, с пустыми руками, что-то не хотелось.
      
      
              2008 г.
         г. Александров
      
               *
 



               
                Продолжение: http://proza.ru/2009/02/11/589