Жил - был Я. Глава 6. Любовь номер три. Пролог

      

            Александр М. Коржов




           Жил-был Я


           Глава 6. Любовь номер 3. Пролог

   
   
              Сначала мечты кажутся невозможными, затем
          неправдоподобными, а потом неизбежными.
                (Кристофер Рив, “Супермен”)


          Аллилуйя возлюбленной паре!
          Мы забыли, бранясь и пируя,
          для чего мы на землю попали.
          Аллилуйя Любви! Аллилуйя!
            (А. Вознесенский, “Юнона” и “Авось”,
                либретто оперы)
      
      
      
      Милые мои дети Катя и Серёжа!
      
      В первых же строках спешу сообщить вам очень важную для вас тайну: тайну вашего происхождения. Состоит эта страшная тайна в том, что вы произошли на этот, на белый свет от взаимной любви. Знать вам об этом, насколько я могу судить, до сих пор не положено.
      
      Надо всем, что было, можно проливать слёзы. Можно посмеяться. Ещё вариант: всё забыть! Ничего такого не было. Враки!
      
      Вы, похоже, уже сделали для себя последний, самый необременительный, выбор. Мне же остаётся продолжать, по ходу изводя себя сомнениями: удастся ли мне удержаться на якобы золотой середине, то есть донести до вас суть, ничего не исказив, не расплескав, но и не опуститься до сведения счётов?..
      
      1
      А началось всё, как это обычно бывает, с начала.
      
      Вряд ли вы нуждаетесь в портрете своей мамы. Внешне она очень мало изменилась за прошедшие с первой нашей встречи двадцать пять лет. Разве что грудь появилась и бедра чуть округлились и стали, как это положено у женщин, шире плеч, так что теперь её неизменно изящную фигурку язык не повернётся назвать мальчишеской. Да и негоже, согласитесь, женщине, родившей, вскормившей и вырастившей до совершеннолетия двоих детей, выглядеть подростком. Неудивительно и то, что так украшавшая её в ранней молодости доверчивая открытость, какая-то пленительная незащищенность, проявлявшаяся во взгляде снизу вверх, в жестах и, особенно, в детских, то есть по-детски искательных, интонациях напрочь исчезла с возрастом, опровергая известную поговорку о том, что маленькая собачка до старости щенок.
      
      Ну и не надо! Замечательно, и я восхищаюсь вместе с вами: теперь это состоявшаяся во всех мыслимых отношениях закалённая бойцовая дама, и каждая черточка её цельного, как будто созданного талантливым и мудрым визажистом облика (Не исключаю, что так оно и есть, а вы-то уж точно знаете!) неоспоримо свидетельствует: эта женщина, не ведая сомнений, не говоря уж об зряшных угрызениях, признанной победительницей шествует по жизни, в которой только победители достойны её снисходительного внимания.
      
      Увы, приходится сознавать, что, нарушая хронологическую последовательность, я лишаю повествование интриги. В оправдание скажу: мне некуда деть минувший с момента нашего знакомства отрезок протяженностью в четверть века! Я не могу сохранить законсервированным тогдашнее своё, не по возрасту щенячье восторженное отношение. Довольно и того, что хоть память у меня хорошая. Но пишу эти строки я сегодняшний, потому что меня вчерашнего – по объективным причинам, по свойствам времени – уже нет, а меня завтрашнего (Воля Божья!), глядишь, тоже не будет. Что до интриги и всякой там занимательности – тем, кому мои страницы попались на глаза случайно, предлагаю искать этих радостей в других местах. В детективах, к примеру, фэнтези и тому подобных дамских романах. Вам же, надеюсь, дети мои, она не столь необходима. Не более, во всяком случае, нежели этот текст вообще.
      
      Да, юная дочь заместителя главного врача города, уже связанная к тому же узами династического брака с Володей, сыном главного врача, Светлана Портная, в девичестве Леньшина, всем своим интегральным, если можно так выразиться, обликом, включающим не только привлекательные внешние черты, но и редко встречающуюся способность сразу и безоговорочно располагать к себе, нравилась многим. С таким букетом дарований это не удивительно. Что бы и кому бы ни померещилось внешне на первый взгляд, это была совсем не простая девчонка. Я бы сказал, что в ней угадывалась счастливая карма, если бы знал, что это слово означает. Я бы сказал, что ей сопутствовала располагающая, позитивная аура – но я, материалист хренов, не знаю точно, что такое аура. Так же, как до сих пор не понимаю того, чего не понимал и тогда: никаких, вроде, выдающихся достоинств у этой девчонки нет, даже бюста – но что-то же притягивает неодолимо. Вожделение, которое ослепляло.
      
      До той поры у меня, человека вполне таки рассудочного, мозги под влиянием гормонов не отключались. Что-то же вызвало к жизни удивительный факт: именно в моей – умудрённой многолетним опытом, уже охладевшей, казалось бы, к приключениям, да и просто утомлённой, усталой головушке – произошло вдруг короткое замыкание. С обычными для такого случая последствиями: вышибло предохранители и ещё много важных каких-то деталек, где-то заискрило, где-то даже что-то вспыхнуло и затлело, угрожая пожаром. Видимо, на беду мне сотворил Всевышний эту девчонку, и к чертям собачьим, чертям свинячьим – ко всем, короче, чертям! – полетело не только всё, что могло рухнуть, но также и то, что представлялось в этой жизни незыблемым, и ни сносу, ни износу ни при каких обстоятельствах не подлежало. И, повторюсь, это приключилось, когда я искренне полагал: всё существенное, что могло и должно было со мной в этой жизни случиться, уже случилось.
      
      Можно ли разумом объяснить нашу встречу и все последовавшие за ней события? Нет. Разум вообще мало для чего пригоден, с годами это понимаешь всё отчётливее. Может, потому, что сам его потихоньку утрачиваешь? Разум нужен, чтобы объяснить открытие: тебе, им, а главное – себе. Само открытие совершается без участия разума и никакого к нему отношения не имеет. Гений Михаила Булгакова вместил нечто подобное в четыре с хвостиком книжных строки, несколько фраз. Кстати, именно этот роман был первой книгой, которую я ей дал почитать. Изрядно удивившись при этом, что в нашей среде можно встретить человека, не читавшего в свои двадцать четыре “Мастера…”
      
      Сам я, с момента знакомства с романом в середине шестидесятых, когда его усечённый вариант только что вышел в журнале “Москва” (спасибо однокурснице Ниночке Князевой!), и по сию пору, перечитываю его, как минимум, ежегодно, всякий раз находя что-то новое, оставшееся непрочитанным, то есть непонятым или не воспринятым раньше.
      
      Не больно-то продвинутый, я поначалу увлёкся, как многие, сатирическим пластом повествования. Понадобились многие годы, чтобы история с Понтием Пилатом стала вдруг интересной самоценно. Ещё больше времени ушло на то, чтобы понять абсолютно неразрывное единство всего, что составляет роман, отлитость его без всяких швов из цельного куска неведомого мне, а, возможно даже, в сегодняшней литературе не существующего материала. Понял, наконец, что Михаил Афанасьевич, как и его брат, глубокий философ. Но и теперь, восторгаясь чуть ли не каждой фразой, чувствую, как всегда затрудняясь внятно сформулировать: это сделано так здорово и цельно, что в принципе не переводится без ужасающих потерь ни в какой другой род искусства. Ни на язык кино, ни, тем более, телевидения. Все известные попытки выглядят убого, как мазня шимпанзе по холсту. Последние годы, то есть когда сам начал свои беспомощные пробы, я, зная наизусть фабулу, помня каждый эпизод и каждого персонажа, не устаю восхищаться пером Мастера – и наичернейшей из чёрных завистью завидую мельчайшему штриху его такого простого, вроде, письма.
      
      Но это, простите, я на себя отвлёкся. Свете же предстояло прочесть роман впервые. А я только много лет спустя заметил, что её роднит с булгаковской Маргаритой почти неуловимое косоглазие. Доставшееся, видимо, по наследству от папы. Как потом выяснилось, откровенно косого – без всякой неуловимости.
      
      “… а я вдруг, и совершенно неожиданно, понял, что я всю жизнь любил именно эту женщину! Вот так штука, а? Вы, конечно, скажете, сумасшедший?”
      
      “…Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих. Так поражает молния, так поражает финский нож!”
      
      Очень похоже. Только не обоих, увы или к счастью, а меня одного. И не любовь (увы или к счастью), а всего лишь неодолимое стремление во что бы то ни стало этой женщиной обладать.
      
      Очень похоже, но разница всё-таки есть.
      
      2
      В те дни – как всегда, удачно и, как всегда, бесславно – завершалась моя миссия по спасению производства NPN-транзисторов. Транзисторы, если вы помните, тогда удалось спасти, благодаря чему я был показательно и унизительно похерен и временно оказался фактически не у дел. Но с чего это я стал бы летом грустить об отсутствии дел? Ни одного выходного – в городе! Тогда этот лозунг, несмотря на достаточно преклонные годы и обусловленную ими пресыщенность, ещё соблюдался мною почти без всяких исключений.
      
      …Девушка не опоздала к поезду, хотя была так близка к этому, что последние минуты перед отходом я нервически держался за стоп-кран, а Боря с Валькой Мулёвым – за меня, пытаясь удержать от хулиганства. Нет, она успела вскочить в вагон, когда поезд уже лязгнул буферами – и начался наш “маршрут выходного дня”. Под много лет назад облюбованной для этой цели сосной с явным удовольствием выпила вместе с галантными спутниками традиционный на старте стакан вина. Выдержала десятикилометровый переход, который по темпу скорее напоминал пробег, по четырём лесам и трём полям до заветного укромного местечка на берегу речки Шахи. Дело было в пятницу вечером, так что лагерь надлежало обустроить засветло, дабы потом, разбавляя и наливая, испытывать заодно приятное чувство защищённости.
      
      Искупались, развели костерок. Вечер решено было посвятить знакомству. Каждый рассказывал о себе, что хотел, а рассказать и послушать было что, да и языки изрядно развязались, так что не только вечера, но и ночи не хватило. Только на рассвете мужики разбрелись по берегу изображать (воображать), что рыбачат, а утомлённая дальним переходом, а также крепостью, дозами и высоким темпом потребления напитков – всеми, в общем, свалившимися на неё обстоятельствами, единственная наша спутница забралась в палатку подремать.
      
      Тогда-то я и сказал ей, что она непременно будет моей. Рано или поздно, однако непременно. Сообщил, как о деле решённом. Протеста не последовало – возможно, из-за переутомления. Такое вот состоялось нетрезвое зачатие. Отношений, разумеется. Легкомысленных и ни к чему не обязывающих, разумеется. Но я к этому зачатию отнёсся вполне серьёзно.
      
      3
      Спустя месяц Светлана вновь стала участницей похода на Шаху. Уже появились в изобилии грибы, пусть не самые благородные, и малышка доказала, что умеет не только собирать их, но и вкусно готовить. Стояла прекрасная пляжная погода, никакой гнус не надоедал, кормов и питья хватало. Я отыскал в округе чахлые заросли очень редкой в этих краях травки – душицы, а потом угощал спутников настоем из неё – неизвестным им, а для меня традиционным карабутским напитком. Кстати, этот напиток умеряет, как раз, половую прыть – в отличие от зверобоя. Но не станем приписывать ему чрезмерных свойств; ничего естественного он отменить не мог. И если третий участник, Боря (БГер), назавтра вдруг собрался и отбыл, наскоро сочинив что-то не больно убедительное в качестве причины, объяснялось это единственно тем, что ему смертельно наскучила роль третьего лишнего рядом с зациклившимися друг на друге спутниками. Вот и его ухода мы почти не заметили. Прости, Боря.
      
      Вершилось таинство узнавания. Я впервые увидел её без всякой одежды. Ни мне, когда я попросил её снять с себя последние жалкие тряпочки, ни ей, когда она согласилась – просто, без всяких там ломаний и кривляний – не было стыдно, потому что она была в моих глазах дитя. Ребёнок, которого никто не посмел бы обидеть. Я осторожно потрогал, а потом даже осмелился так же осторожно поцеловать её полудетские груди.
      
      - И этими прыщиками ты собираешься выкормить своих будущих детей?
      
      - Надо будет – выкормлю! – с неожиданной отвагой заявила она. Поверить было трудно, однако жизнь потом доказала обоснованность этого заявления. А в тот момент вопрос деторождения перед нами не стоял. И вообще был достигнут дозволенный предел близости.

      - Нет, Саша, не сейчас. Не сегодня. Не торопи меня, ладно? Я сама решу, сама скажу, когда.

      На обратном пути пришлось завернуть в Остеево. Эта заброшенная ярославская деревушка имела, как ни странно, магазин. А в магазине, что ещё более странно, постоянно продавались молдавские вина – настоящие и очень хорошие, а не более чем сомнительное пойло мытищинского розлива.
      
      Конечно, трясясь оставшиеся до станции восемь километров в рюкзаке, бутылка редкого даже в Молдове “Флоаря Вией” мало чего сохранила от того благородства, которым отличалась в момент покупки, но хоть жажду утолила, когда мы, изрядно притомившись, босиком добежали до станции. Плевать, что денег на поезд не осталось – я умел ездить без денег. Ну не оставшимся же спиртом отмечать наш состоявшийся сегодня тайный сговор! Или заговор?
      
      4
      Несколько даже неожиданно стали вырисовываться из хаоса зримые контуры моего комплементарного детища. Конечно, в реальном мире строители любят и умеют халтурить – широко, со вкусом и размахом. Но на то и приставлен к ним соглядатаем Коржов, чтобы от привычных нам методов реализации не зачахла на корню светлая мечта Белецкого.
      
      Ничего в этих делах не понимая, я, тем не менее, всюду совал свой нехилых размеров шнобель: проверял строительные сметы, ругался на понятном им языке с прорабами. Потряс их воображение тем, что, вопреки обычаю, наотрез и навсегда отказался подписывать авансом наряды на несделанные (Сейчас бы деликатно сказали, виртуальные) работы. В общем, кругом вёл себя, как вредный вредитель, но добился таки, чтобы все дыры в бетонном полу были действительно заделаны, сам пол отшлифован до идеальной горизонтальности, а детали рамных металлических конструкций перед покраской, как и положено, тщательно очищались от ржавчины.
      
      Не удалось строителям задавить либо подкупить бородатого очкарика. Только не преувеличивайте, ради Бога, мои добродетели! Бескорыстие в их число явно не входит. Просто нам не было дано сойтись в цене: платить строители могли только натурой, то есть своими услугами, но мне лично было решительно нечего строить и ремонтировать. Тогда-то впервые прозвучало ставшее вскоре общепризнанным прозвище Душман. Удачное, считаю, прозвище. Горжусь.
      
      Тем временем поступало и тут же монтировалось новенькое оборудование, лучшее из того, что было в стране и её социалистических окрестностях. Заблаговременно набранная для работы на будущем участке молодёжь уже прошла стажировку на зеленоградском “Ангстреме” и, готовая к мобилизации, пока трудилась в действующем цехе. Перемогалась, потому что уже умела гораздо больше того, что от неё требовалось по теперешнему временному счёту.
      
      Мне, по умолчанию, отводилась роль технического руководителя будущего участка, и я уже заблаговременно подумывал, как бы уберечь его от развращающего влияния “старшего брата”, то есть расположенного этажом выше серийного цеха по обработке пластин. Ну, того самого, из которого я был недавно с таким неслыханным почётом откомандирован. Где все привыкли вкусно и с размахом, как те строители, халтурить за казённый кошт.
      
      Долго мне размышлять не пришлось. В начале августа директорским приказом был создан в составе НПК новый участок. А через несколько дней ко мне домой прибежал с новостью мой единственный подчинённый инженер Витя Бахтерев. Новость, как это обычно случается, была худая.
      
      В старом цехе вечером “сдохла” “Оратория”, большой магнетрон для нанесения плёнки алюминия. Механикам на ремонт требовалось время, но не мог же серийный цех простаивать! Тем более, что назавтра предстояла рабочая суббота. Вот Быков и приказал Бахтереву выковырять необходимые детали из точнёхонько такой же установки нового участка. К его чести, вместо того, чтобы исполнить приказ, Виктор примчался ко мне.
      
      Ох, не надо быть пророком, чтобы по этому наглядному примеру безошибочно предсказать ближайшую судьбу всей нашей передовой затеи! Виктору я велел скрыться на все выходные, а для верности отобрал у него единственные ключи. Чтобы утром в понедельник положить их на стол Белецкому и сообщить, что в такой обстановке считаю себя неспособным достойно исполнять далее его глобальное задание.
      
      Аргументы? Да за те восемь-десять месяцев, которые, если быть законченными оптимистами, потребуются для полного запуска производства, от участка просто ничего не останется. А может и никого. Там, наверху, не только оборудование часто выходит из строя, но и люди, бывает, хворают либо увольняются. И что, по каждому случаю такого вот узаконенного мародёрства бегать жаловаться директору?
      
      Директор понял. Ему этот участок тоже был нужен не в качестве свалки обглоданных скелетов оборудования. Ради такой убогой цели стоило ли два года прилагать столько усилий, в том числе и его драгоценных личных усилий? Он понимал также, что никакие взятые с Быкова торжественные обещания его не остановят, что не сможет Владимир Анатольевич отказаться от легкодоступного удовольствия чужим ху*м поебаться.
      
      Власть? Мне? – Ну, это громко и не соответствует действительности. Власть как цель меня вообще никогда не интересовала. Но тот факт, что яркая и смелая, уже обрётшая право на жизнь идея легко губилась надлежащим паскудным воплощением, да и то, что владеющий реальной властью Быков берётся исполнять её, не располагая ни аргументами, ни инструментами, меня возмущал. Я просто видел гибель проекта, который давно уже стал мне не безразличен. Сроднился – и уже не мог сказать: “ничего личного”. Наоборот, всё личное.
      
      Короче, Коржов залупился. Независимо от того, каким будет решение. Решать-то всё равно не мне, я пешка.
      
      Для директора решение было очевидным, и принял он его немедленно. Приказом от 15 августа участок был выведен из состава НПК и преобразован в новый цех под номером 30. События развивались настолько стремительно, что в тот же день меня, рядового конструктора:
      
      - отозвали из предстоящего отпуска;
      - назначили заместителем начальника этого цеха;
      - поручили временно исполнять обязанности начальника цеха;
      - утвердили в последней должности.
      
      Мне неизвестны другие реальные примеры такой стремительной карьеры. По крайней мере, в мирное время. Я, конечно, подозревал, что Пётр Николаевич именно мне, поскольку больше некому, поручит всю техническую часть, но был уверен, что, зная мою строптивость и невеликий масштаб административных способностей, начальника он подберёт сам из более доверенных сотрудников. Не говорю уж о том, что на уровень первых лиц беспартийные не допускались принципиально, независимо от личных, деловых и прочих качеств.
      
      Забегая вперёд, поясню, что так бы оно и впредь оставалось, партия до конца старалась неукоснительно придерживаться своих принципов. Увы, горнило партийной кузницы кадров уже остывало. Да и много ли чего путного накуёшь из материала, который отбирался в партию по таким извращённым критериям, что процент бездарей и сволочей в её сплочённых демагогией рядах оказался, по моим индивидуальным наблюдениям, заметно выше, чем среди беспартийного населения. Так что порядочному человеку пристало держаться осторонь – хотя бы из гигиенических соображений.
      
      Я так и заявил тогда, отвечая партийному секретарю завода Виктору Холмогорскому на стандартный, много раз слышанный вопрос, почему это я до сих пор не член. Вопрос прозвучал на ответственной процедуре утверждения в должности, так что, установив один рекорд, я немедленно посягнул и на два других: по непродолжительности пребывания на административных высотах и стремительности падения с оных. До перестроечной вакханалии было далеко; ещё генсек Ю. В. Андропов кое-как доживал последние месяцы; и хотя вряд ли он, разучившись даже пИсать самостоятельно, действительно правил страной, но атмосфера так своевременно возобновлённого им тотального сыска пока сохранялась.
      
      Как ни странно, в этот раз для меня обошлось, хотя совещались высшие чины, выгнав меня в предбанник, довольно долго, а потом, объявив в присутствии искренне огорчённого Холмогорского своё положительное всё-таки решение, Белецкий наедине ещё дольше отечески журил своего и вашего покорного слугу. За несдержанность и нетактичность, как ни странно, а не за политическую незрелость. Как будто не понимал, что ни одного из этих принципиальных для того времени недостатков я никогда в себе не преодолею. Сколько бы ни твердил мне знакомый философ, что прямая – это кратчайший путь… к инфаркту, сколько бы я с ним ни соглашался, мне так и не дано было постичь в этой жизни высокого искусства лавировать.
      
      Напротив, я внезапно почувствовал возможность реализовать на практике свои давние организационно-экономические фантазии. Действовать следовало именно сейчас, пока у руководящей заводской публики свежо впечатление от такого скандального, по всем канонам почти невозможного назначения.
      
      Сработало. Как ни были поражены руководители, ведающие экономикой, кадрами и зарплатой, им пришлось – правда, под немалым давлением – согласиться с невиданной новацией: в штатном расписании цеха (МОЕГО цеха!) я вообще(!) не предусматривал существование мастеров. Предполагал, то есть, что действительными и полноправными руководителями на участках станут именно инженеры. Высоколобые.
      
      Резонно предполагал. Прежнего опыта хватало, да и новый вскоре лишний раз подтвердил, что компетентных, без лукавства ответов на вечные производственные вопросы: “How much?” и “When?” – можно ждать только от работников, которые действительно “know how”.
      
      5
      Коль развод, то и раздел, естественно. Общего имущества, к счастью, не было. В список переводимых в новый цех работников я, разумеется, злоупотребляя служебным положением, включил молодого специалиста Светлану Портную. Разве не для того придумано служебное положение, чтобы им злоупотреблять?! Слава Богу, никто не стал возражать. Спорной была только кандидатура Ольги. Не найдя ни консенсуса, ни компромисса, пошли спорить к директору.
      
      - Я категорически против. Я не могу отпустить столь ценного работника и оголить важнейший участок производства. Полагаю, Коржову следовало бы воспитывать своих специалистов, а не зариться на готовые кадры НПК.
      
      Своей пламенной брехнёй Быков мог убедить кого угодно, поскольку он сам в эту брехню верил более чем искренне. По крайней мере, в момент говорения. Но мне – надо же! – почему-то тоже дали слово.
      
      - Пусть Владимир Анатольевич сначала объяснит, как случилось, что у такого ценного специалиста – до сих пор самая низшая квалификационная категория.

      - Но у меня просто нет свободных должностей. Да, но я же обещал. Почти обещал. Как только будет возможность, исполню.
      
      - Пётр Николаевич, заметьте: Ефремова была моей единственной помощницей во время катастрофы на NPN. Я её готовил, как умел; теперь, согласен, это ценный специалист. Я же, действуя от имени и по поручению Быкова, обещал ей в случае успеха повышение в должности. К сожалению, Владимир Анатольевич за полгода не смог присвоить ей обещанную категорию. И теперь не может. И даже не обещает наверняка.
      
      Почему? Да у него просто нет свободных должностей. Значит, в НПК – надеюсь, я правильно понимаю Владимира Анатольевича? – сверхштатный переизбыток специалистов высокой квалификации. У меня таких специалистов нет вообще, зато штатное расписание позволяет принять достойного, да к тому же обойдённого и обманутого работника, на соответствующую его квалификации должность. Мне кажется, приглашая Ольгу Ефремову, я не только решаю некоторые проблемы своего цеха, но и Владимиру Анатольевичу помогаю выйти из неловкого положения, то есть решаю заодно его проблему, исполнив за него обещанное. А на участке, который такой ответственный, теперь и без Ефремовой трое или четверо инженеров, хотя полгода назад, в очень тяжёлое время, мы вдвоём с ней вполне справлялись.
      
      Ну, в таких ситуациях Петра Николаевича с толку не сбить. Уж ему-то, что ли, не видеть, что Коржов запасся аргументами убойной силы, а Быков, заранее уверенный в успехе, явился, чтобы давить только собственным весом – и ни по одному пункту не смог быть убедительным. Но, зная натуру директора, могу и другое предположить: присуждая в этой локальной стычке победу мне, Белецкий просто хотел ободрить новичка на старте, а попутно щёлкнуть по носу Быкова, чтоб не терял бдительности и слишком много о себе не мнил.
      
      6
      Ох, какое изобилие, какое разнообразие забот свалилось на мою голову! Я же никогда вообще не занимался хозяйственными вопросами и почти не занимался кадровыми. Как же я благодарен многим и многим моим товарищам, поддержавшим меня тогда.
      
      Особенно Мише Ерхову – за то, что отдал одного из самых авторитетных своих работников, Володю Воронкова, лучшего механика среди тех многих, которых я перевидал в этой жизни. Я, сам ничего не смысля в обслуживании оборудования, решился доверить ему абсолютно всё, что только может доверить начальник подчинённому – и ни разу о том не пожалел. Мало того, что он с невероятной въедливостью контролировал работу спецов, командированных из сторонних организаций, которые вели запуск уникального оборудования. Он попутно (Не понимаю, как это возможно одновременно!) заводил с ними самые дружественные отношения. В итоге мужики честно делились своими знаниями об особенностях характера всего этого суперсложного “железа”, а уезжая, на прощание оставляли не только приглашения в гости, но и кучу дефицитнейших запчастей, и даже банки краски, подобранной точно в цвет оборудования.
      
      Один, правда, вскоре вернулся, чтобы увезти с собой в Гродно милую Фаечку. Девчонку-фотолитографа, которая обещала вырасти здесь в высочайшего профи, да любовь помешала. Пришлось отпустить. Надеюсь, она счастлива.
      
      А когда настилали редкостный в наших краях линолеум: антистатический, кислотоупорный, износостойкий – короче, добрый голландский линолеум, специально придуманный изощрёнными супостатами для фирмы “Philips” и прочих таких производств, его хлопцы подобрали за строителями каждый обрезочек, а за спирт выкупили и мерный остаток. Никогда потом не было проблем с заделкой неизбежных в живом производстве повреждений – на двадцать лет Володька запасся, куркуль. И ни литра спирта дополнительно не попросил, самостоятельно решал эту проблему, как и все прочие. Впрочем, может, проблемы потому легко решались, что он сам не пил и в свою команду стремился набирать непьющих мужиков. Мне опять повезло!
      
      Да не только с механиком. Плиточные работы в санузле исполнял мой старый знакомый Толя Осипов, ставший когда-то в цехе после Юрки Морозова первой моей скрипочкой. Ему пришлось уйти ради квартиры из операторов в строители – и это была работа, за которую и сегодня не стыдно. Сортир получился лучше директорского. Он даже зеркала вмуровал в стены!
      
      Их мне подарил Саша Кузнечёнков – тоже, имею право нахально считать, мой питомец. К тому времени он вознёсся до роли начальника производства всего завода, должность почти генеральская, но вскоре, в феврале 1984-ого, умер – нелепо и скоропостижно: инфаркт. Это была первая смерть близкого мне человека. Такие дела.
      
      А Света придумала повесить между наружным остеклением цеха и внутренними витражами плотные белые шторы. До какой степени я был житейски глуп и недальновиден, можно судить хотя бы по эпизоду с их шитьём. Кадрово-режимный директор Клюквин только пальцем у виска покрутил в ответ на мою наивную служебную записку, в которой я просил разрешения вынести с завода шестьсот(!) метров синтетической ткани.
      
      – А сколько из них вы собираетесь украсть? – этот вопрос даже не прозвучал, и без него всё ясно было – ему, разумеется, а не мне, наивнячку. Правда, тут же подобрел, когда я, с трудом сообразив, что же не устраивает режимного директора, предложил пошить шторы на заводской территории, пусть только он позволит девчатам принести швейные машинки из дому. А потом унести, естественно.
      
      Машинки, сами понимаете, считать легче, нежели сотни метров ткани. Тут Клюквин оказался прав.
      
      Эти шторы до сих пор висят там, где их повесили двадцать пять лет назад. Нечаянно оказалось, что дело не только в красоте. Летом, когда специалисты по климату безуспешно боролись с жарой в других подразделениях, мы наслаждались, имея, правда, хорошо продуманную энергетику, но отчасти благодаря и этим шторам, дармовой прохладой. Духота – это не только дискомфорт. Почти все наши технологические процессы требуют строгого постоянства температуры и влажности, поэтому климат-контроль – это больше, нежели сибаритская причуда. Но вот вам парадокс: многие соседи, имея те же проблемы, буквально обзавидовались такому климатическому благополучию, только вот ни одна зараза не озаботилась сделать нечто подобное у себя и для себя. Завидовать, как всегда, оказалось гораздо сподручнее.
      
      7
      Она уже бывала у меня в гостях, но то были формально-церемонные и очень краткие визиты. А в этот день меня с самого утра трясло от ожидания. Я старательно пытался заполнить время, оставшееся до назначенного часа, всякой необязательной суетой – тщетно. Попирая не только основы физики, но и здравый смысл, оно упиралось, категорически отказывалось двигаться. Не доверяя своим дешёвеньким наручным, я поглядывал на видное из окна квартиры табло заводских электронных часов. Увы, обычно безупречные, заводские, судя по их ленивым показаниям, тоже впали в ступор.
      
      Великого Франсуа я никогда не забывал. Пусть и бандит, однако Поэт. Уж не знаю, чьей милостью:
      
              Осада до тех пор ведётся, покуда крепость не сдаётся.
              Теснят красотку до того, пока на страсть не отзовётся.
      
      Теснить никого не понадобилось, такое счастье. Всё-таки она пришла – даже без опоздания, которого я уже не вынес бы физически. Физиологически. Вошла и, перешагнув через предложенные тапочки, босиком шагнула навстречу. Мы почти не произносили слов или, наоборот, невпопад роняли случайные, ничего не значащие, необязательные слова. “Слова лгут. Тело – никогда!” – так, кажется, говорил Борис Эйфман.
      
      Да, у нас в начале было тело. Я согласен, что самыми эротичными из искусств являются танец и скульптура. В танце, увы, не силён, но Огюст Роден и его школа: Бурдель, Майоль… несчастная муза Родена Камилла Клодель – всё по Эйфману. Но мы тогда об этом не думали. Мы оба и так, без размышлений понимали, что сегодня всё для нас предопределено.
      
                До поезда ещё минута. Не поздно поменять билет.
                Но запах дыма и мазута давно уже объял весь свет.
                И ветры завевают люто. И от судеб защиты нет.
      
      Да нет, погода как раз стояла замечательная. Уже наступил неожиданно жаркий для конца лета полдень. 21 августа 1983 года, воскресенье, если быть точным. А я хочу быть точным, вам это важно. Ровно пятнадцать лет назад наши танки вошли в Прагу. Но мы об этом не думали. Забыли потому что. Человек – сволочь, и это зачастую – от беспамятства. Такая вот жизнерадостная забывчивость настигла нас тогда. Потому что беспечные скрипочки Вивальди безудержно рвались через распахнутую на центральную улицу балконную дверь к небесам. К Небесам. Туда же, вслед за их серебряными голосами устремлялся уверенный, отчаянный, вот именно что насквозь земной голос венгерской солистки Магды Кальмар – любимое мной классическое сопрано с чуть заметным оттенком джазовой кокетливости. Ну, может не кокетливости, а озорной раскованности, идущей от явного избытка мастерства и темперамента. “In furore”, дивная вещь. Послушайте, этот виниловый диск ещё жив в моей фонотеке. Или у Митьки, потому что мы с ним все свои пластинки перепутали.
      
      Потом пластинка кончилась. Но музыка осталась.
      
      Неважно, как я оценивал-переоценивал всё случившееся впоследствии, по прошествии много чем наполненных времён. Сейчас же, за неимением подобающих случаю и достойных момента собственных песен, древняя “Песнь Песней” звучала в моей душе, и ни разум, ни совесть не могли, не смели в тот момент заглушать её бесстыдных бессмертных слов. “Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её. Если бы кто давал все богатства дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презреньем”…
      
      И совершилось то, что совершилось. Снова и снова жарко сплетались наши обнажённые, скользкие от пота и желания тела в схватке, где каждый стремился оказаться побеждённым – и расплетались затем, лишь достигнув абсолютного изнеможения. Мы не подозревали, что так же, как и тела, отныне переплелись наши грешные судьбы.
      
      Тут по библейскому сценарию полагаются яблоки, чтобы освежить гортань, но их в доме не было. Упущение.  И даже о припасённой в холодильнике бутылке криковского игристого я вспомнил далеко не сразу. Если бы не вспомнил, стать нам вскорости от жажды и перегрева мумифицированными трупами.
      
      - Я так боялся, что ты не придёшь. Или придёшь, но ничего этого не будет, – сознался я в одной из пауз, которые, по естественным причинам, становились всё продолжительнее.

      - Да разве посмела бы я ослушаться своего начальника? – отшутилась в ответ Света. – Ты же повелел явиться, куда мне деваться?
      
      Угу. Как говорят англичане, "Хорошие девочки попадают в рай, а плохие - куда захотят". Впрочем, я всегда затруднялся понимать, когда она шутит, а где остаётся серьёзной.
      
      В будущем я часто вспоминал эту встречу, с которой начался перелом в жизнях – её и моей. И ещё во многих жизнях. Можно ли было ожидать столь глобальных последствий от возникновения отношений, вряд ли в тот момент заслуживавших возвышенного наименования “love story”? От события, которое для взрослого, немало чего повидавшего, много с кем переспавшего и, вследствие всего этого, глубоко циничного меня, при всей его желанности никак не должно было значить больше, нежели мимолётное приключение, снисходительно обозначаемое теми же англичанами как “little sexual affair”?
      
      Я отвечу на этот вопрос тоже, простите, вопросом. А разве дано кому-либо из нас смертных, пребывающих не вне этой жизни, не беспечно порхающих над ней – нет, проживающих её лично и непосредственно, здесь и сейчас… разве дано нам умение самостоятельно определять момент, после которого уже не может быть возврата? Различать, где кончается Случай и начинается Судьба?
      
      И силы какого мира ею, Судьбой, сей момент управляют?
      
      Я таких моментов различать не умею. Я никогда о том не пожалел. Нет, отнестись к случившемуся можно по разному, в зависимости от точки зрения, от времени и прочих обстоятельств – вплоть до настроения. Всякий взгляд всегда, по определению, однобок. В частности, имеет право на существование совершенно иная трактовка. Прямо противоположная. Без привлечения горних сил в качестве соучастников – или даже свидетелей. Скажем, Небеса в нашем случае ни при чём, поскольку на ложе греха мы упали без их ведома и согласия. Скажем, наоборот: то Дьявол, властитель Тьмы и враг Небес, средь бела дня возжёг в нас страсть – и тем приговорил к своей высшей мере. Да, и такая интерпретация может быть близкой к истине.
      
      Но, независимо от интерпретации, раздевались-то мы сами. Лихорадочно сдирали друг с друга ненужные, совершенно неуместные одежды. И наши грешные души без колебаний, бесстрашно и безоговорочно поддержали и разделили всё, на что отважились наши грешные тела.
      
      Лишь много позже я понял, что списывать свои личные грехи на чертовщину – это всего лишь удобный и безответственный способ заниматься самооправданием.
               
      А тогда… Нет, не дрожали наши голоса. Хотя Участь топталась под дверью, дожидаясь терпеливо, когда же мы насытимся и вновь обретём способность соображать.
      
      Не дождалась.
      
      Назавтра Светлана пришла вновь. И в эту встречу мы оба всего хотели – и всё было, но всё было и так, и не так, как вчера. Не так исступлённо. Не так торопливо. Как будто не день прошёл, а год, и наш медовый месяц ещё не забыт, разумеется, но уже далеко позади. Как будто сошлись давным-давно знакомые и близкие не только в постели любовники. Которые, конечно, знают толк в жарких объятиях и с наслаждением предаются им – иначе на кой ляд эти потаённые встречи! Но у них теперь имеются и другие, вдвойне тайные никому не ведомые несомненные ценности, и эти ценности принадлежат только им, этой тайной паре, никому более.
      
      - Ты, можно подумать, нарочно подбираешь себе женщин с одинаковыми именами? Боишься, что ли, невзначай оговориться в ответственный интимный момент? – съехидничала Света.
      
      Момент, когда она так своевременно ехидничала, тоже был более чем интимным. Более чем, разрешите без подробностей. Так что я ответил не сразу. И тоже, разумеется, шутя:
      
      - Да, конечно. Я, скажем так, стараюсь вести “светскую” жизнь. Теперь вот морока: придумывать, как впредь вас различать. Давай ты будешь для меня Света Маленькая, Малышка? Или Лучик Света? Тебе подойдёт, ты такая рыженькая…

      - Лысенькая? – недослышала Светлана, но не обиделась. Пышностью волос она действительно не отличалась.
      
      Телеграмма, которой Кузюка извещала меня о своём завтрашнем возвращении из отпуска, лежала на видном месте. Какое такое “впредь” могли мы загадывать: молодая женщина из очень приличной семьи, год назад не иначе как по любви вышедшая замуж за ровесника, представителя своего клана – и семейный, на десять лет старше неё, мужчина, отец десятилетнего сына? Этот парень, мало что не парень уже, был ей явно не парой. Недалёкий авантюрист, и хоть завидной кличкой Душман он не сам себя отоварил, да только всякому очевидно: может, конечно, и душман, но не мачо и не плейбой – отнюдь. Не секс-символ, разумеется. И даже не джентльмен.

                Но вспять безумцев не поворотить!
      
      - Скажи, Света, а что ты думаешь о седьмой заповеди, которую мы с тобой сейчас с таким энтузиазмом нарушаем? Да, я знаю, что ты не христианка. Меня тоже не крестили, хотя, из вредности и любопытства, я много чего религиозного прочитал в молодости. Но грех есть грех, независимо от веры… да ещё из тягчайших, если не ошибаюсь.

      Энтузиазма – взаимного – действительно хватало. Более чем. Мне показалось, что вопрос не стал для неё неожиданным, что ей уже приходилось над ним задумываться.
      
      - Пока я жила с родителями, за меня отвечали они. Вышла замуж – значит, теперь за меня отвечает муж. Конечно, грех прелюбодеяния считается тяжким. Да, грешим, разве фактам возразишь? Оба прелюбодействуем. Но ведь нам нравится! Тебе нравится? А самый тяжкий всё-таки – это грех уныния.
      
      Ох, как мне понравилась, как восхитила меня “отмазка”! Я уже читал Бел Кауфман, достойную своего деда внучку Шолом-Алейхема, и её блестящее: “Не пытаться жульничать – значит признаться в своей ограниченности” – входило в мой повседневный арсенал заёмного острословия. Светик же предлагала, как сказали бы сейчас, хитроумную, хоть и, несомненно, плутовскую, схему ухода от ответственности. Да перед кем?! Не менее как перед самим Всевышним: прости мне, Господи, моё прелюбодейство, а то я, неровен час, могу в уныние впасть. Тебе же, Господи, хуже будет!
      
      Но это я сейчас решаюсь так язвить. Сейчас, когда мне стало, наконец, ясно, что храм вообще не для того предназначен, чтобы в нём торговаться или, скажем, качать права. Тогда же ничего, кроме восторга, я не испытывал – и не мог испытывать по определению, поскольку ни на какие другие чувства не был способен. Кто всерьёз влюблялся, тот поймёт, остальным несчастным предлагаю поверить.
      
      8
      Сейчас подобные мероприятия называются “корпоративный пикник”. Мой народ почти в полном составе выбрался на природу, чтобы отметить основание цеха, а заодно поближе познакомиться. Танцы и песни под гитару начались ближе к вечеру, а пока, провозгласив первые тосты во славу новорождённого и управившись с первой порцией шашлыков, участники растеяли на лесной поляне игру в футбол. В большом футболе, в отличие от большого тенниса, микст не принят, но здесь играть хотели все. Что попишешь, молодёжь.
      
      - Р-расступись, зашибу! – закричала Света, получив мячик перед чужими воротами. И, растопырив локти, бесстрашно помчалась прямо на соперника.
      
      Я легко носил её на руках, а вот противостоявший Свете Генка Никифоров был не только профессиональным (в масштабах завода) спортсменом, но и просто рослым и упитанным парнем отнюдь не трусливой дюжины. Но он дрогнул от такого напора, “расступился”, точнее, растерянно подался вбок – и мячик вместе с мини-футболисткой влетел в ворота!
      
      А ведь зашибёт, подумал я, любуясь. Это вообще была не женщина, это была малогабаритная стихия. Мне случалось побороться со стихией; я уже знал, что успех возможен, однако не гарантирован, так что надо упираться. Хоть мы и работали в одном цехе, а, значит, часто виделись и общались, мне её постоянно недоставало. Так нестерпимо остро, как тогда воспринималось, настолько неодолимо, до такой крайней степени трагически и катастрофически, что впору было на стенку лезть. Далее, раздражала и угнетала необходимость постоянной строгой конспирации. А уж невместные мысли о том, что после работы она возвращается к своему законному супругу и даже, возможно, ведёт с ним супружескую жизнь, делали существование вообще нестерпимым. Хотя я тоже возвращался к семье, и ночами мы с Кузюкой не в шашки играли, разумеется.
      
      9
      Как бы ни захватил, как бы ни увлёк меня мой незапланированный роман, цех, как всякий новорождённый, требовал самого серьёзного внимания. Одновременно устанавливалось только что поступившее оборудование, запускалось и осваивалось ранее смонтированное.
      
      Я загодя набирал свой штат из молодых специалистов, стараясь разглядеть в совсем ещё зелёных мальчиках и девочках задатки настоящих профи. Не хотелось привлекать никого из тех, кто уже потрудился на заводе и поэтому волей-неволей усвоил господствующие лозунги и доминирующий стиль. Знал, что не имея надёжной команды из всего остального мало что удастся сделать. Только в заместители по производству (читай: по хозяйственной части) пригласил многоопытного, однако не слишком далёкого Лёву Дунаева, старого приятеля. В своё время я руководил его дипломной работой и вообще хорошо знал, что диапазон его возможностей как раз соответствует такой должности. Мне нужно было, чтобы кто-то взял на себя производственные графики, снабжение, поддержание чистоты и внешнего порядка – да мало ли дел в хозяйстве. Собственно технику и технологию я решил оставить за собой и от положенного заместителя, отвечающего за этот круг вопросов, самонадеянно отказался. Да и не было на заводе специалиста, которому я доверил бы сыграть такую ответственную роль.
      
      Толя Савин, длинный, тощий и кудрявый выпускник “Менделеевки”, пришёл сам. Из сборочного цеха, где он к тому времени потерял год, прозанимавшись форменной ерундой, но, к счастью, не утратил амбиций. Этот мальчик оказался самой ценной, пожалуй, находкой: он так же удачно овладел всеми производственными процессами, как Владимир Ильич (не Ленин, разумеется, а его двойной тёзка механик Володя Воронков) – обслуживанием ой какого непростого оборудования. И был в нём безусловный, внешне ничем не мотивированный – а это редкостное достоинство! – настрой всегда добиваться для себя максимума, а не просто покорно тянуть постылую лямку. Что бы потом ни случилось, роль этого мальчишки я не хотел бы приуменьшать. Отличным он был – до поры – соратником. А что не навеки – так никто ничего навеки и не обещал. Ежели уж сам отличаешься дурным максимализмом, так и проблемы, из него вытекающие, изволь считать исключительно твоими!
      
      А вот моя попытка привлечь в Александров выпускников зеленоградского МИЭТа, признанного лидера отрасли, сорвалась в зародыше. Даже представители самого хвоста списков, составленных по матрикулам, даже выходцы из захудалых райцентров, которым, ввиду отсутствия прописки, о Москве, независимо от успехов в учёбе, мечтать не приходилось, а дома работы по специальности не было и быть не могло, нисколько не заинтересовались приглашением потрудиться в Александрове. Им подавай Киев, Таллинн, Ригу, Шауляй. Чистенькие, ухоженные города с устоявшейся приличной репутацией, с хорошим снабжением и культурным обслуживанием. Они расчётливо тянулись к не ими налаженной жизни, к не ими созданному благополучию, твёрдо уверенные, что знают, чего хотят, и имеют на это все права. Мои рекламные предложения вызывали у них ту же гримасу недоуменной брезгливости, что и призывы других “покупателей”, расхваливавших, к примеру, Брянск либо Калугу. Даже от Кишинёва эти аристократы от электроники воротили нос!
      
      Я – нисколько не стыжусь этого! – злорадно вспомнил презрительные взгляды этих сопляков-выпускников через несколько лет, когда вдруг выяснилось, что хозяевам национальных окраин давно осточертели не в меру загостевавшиеся постояльцы из метрополии. Сколько раздавалось воплей о притеснениях в национальных республиках со стороны коренного населения ни в чём не повинных русских! Какие силы призывались на защиту нахальных приезжих любителей погреться, не снимая сапог, у чужого очага!
      
      В Риге, где я бывал в безмятежные (в любом смысле) совковые времена довольно часто, названия улиц и прочие надписи дублировались на двух языках. И лишь одна поразившая меня надпись – на табличке, к которым я, если помните, давно испытывал необоримую страсть коллекционера – во внутреннем дворике Домского собора, где захоронены видные представители рыцарства и духовенства, была исполнена только на русском, без перевода.
      
                “ПРОСЬБА НЕ ХОДИТЬ ПО МОГИЛЬНЫМ ПЛИТАМ”

      – вот что было на ней написано! Что, не заметили, разомлевши в комфорте непрошенного гостевания, законной обиды хозяев? “Бачили очi, що купували – тепер Iжте, хоч повилазьте!” – так я украинской поговоркой прокомментирую ситуацию. “Теляча мова” – презрительно называли некоторые мои одноклассники ни в чём не повинный язык страны, в которой жили. Ну, если бы силком посылали на чужбину – какой тогда спрос с подневольных?! Но кому вместо вас, прыткие хлопцы, надлежит теперь нести всю ответственность за лично вами сделанный осознанный выбор? С какой такой стати я вас, вменяемых и дееспособных, буду защищать – потому лишь, что вы не только предпочли с удобствами расположиться в чужом доме вместо того, чтобы обустроить свой, но и не смогли или не захотели заслужить уважение хозяев?!
      
      10
      До собственно производства в эту осень было ещё очень далеко. Никто не представлял даже, какие конкретно изделия предстояло выпускать. Ну и что? Технологический процесс, за малыми исключениями, состоит из цепи достаточно стандартных операций. Надо пока тщательно отрабатывать каждую из них, а заодно непрерывно продувать трубы сверхчистыми газами и промывать их чистейшей водой. Не меньше полугода нужно, чтобы вымылись и выдулись последние следы загрязнений. Их не удавалось определить обычными анализами, но и таких ничтожных количеств было достаточно, чтобы непоправимо испортить характеристики капризных микросхем. Значит, прежде чем начать продуктивно работать, всё хозяйство должно было долго крутиться почти вхолостую, другого способа в те времена не придумали.
      
      Тут я посчитал, что имею право в наступившем затишье чуточку отдохнуть, взяв хотя бы неделю из несостоявшегося отпуска.
      
      Думаете, мне удастся рационально объяснить, какая сила потащила меня в тот промозглый октябрьский вечер из дома? И не куда-то ещё, не к приятелю или, скажем, в расположенную напротив дома излюбленную пивную, а прямиком к вокзалу, на пригородный перрон.
      
      Делать мне там было решительно нечего. Но я нисколько не удивился, когда сразу же, как будто это было запланировано, нос к носу столкнулся со Светланой Маленькой и её долговязой институтской подружкой Леной. Я о ней много слышал, а теперь был немедленно представлен. В качестве начальника, разумеется.
      
      Сдаётся мне, что Лена была уже достаточно посвящена в нашу со Светой тайну. Настолько, что не удивилась моему объяснению. Обращаясь к Лене, я объяснился в любви к Светлане. Случайность встречи, почти мистическая, безусловно имела место. Имела ли место в тот момент любовь, или пока только её предчувствие – не отвечу, потому что до сих пор не знаю. Но объяснение было, факт.
      
      И ещё был оглашён несравненный по наглости план: уехать вдвоём хотя бы на недельку. Куда-нибудь. Куда подальше. Где нас никто не знает, где мы никому не нужны и, значит, никому не помешаем. На больший срок меня дела не отпустили бы. Я заблаговременно обратился в Кишинёв с просьбой о приюте, и приятели-молдаване Сеня Крецул и Фёдор Ревенко уже прислали, не задавая зряшных вопросов, приглашения погостить в их семьях.
      
      Конечно, надо было обмануть и мужа, и родителей Светы. На Лену возлагалось конспиративное прикрытие операции.
      
      Мне было мало тех двух кратких, торопливых, с оглядкой по сторонам, свиданий на чужой (да что теперь врать, Бориной) территории, которыми мы украдкой продолжили нашу тайную связь, и я самонадеянно полагал, что ей тоже этого мало. А ещё я рассчитывал, что целая неделя, проведённая неразлучно вместе, приблизит нас к ответу на вопрос: что же это с нами происходит? Не опротивеем ли мы друг другу уже за этот срок? Можно ли настолько поверить в серьёзность стремительно, а главное, легко возникших близких отношений, чтобы совсем не предполагать возможного столь же скорого конца? Многовато было в нашем общении иронии, легкомыслия и просто дурачества с обеих сторон. Лёгкие отношения – это хорошо, конечно, да вечно так тянуться не может: или порвутся, или утратят лёгкость. Мне достало и возраста, и опыта, чтобы осознавать: та искренность, та обезоруживающая, пленительная беззащитность, которую являет тебе женщина в твоей постели, вне объятий, возможно, не существует. Не может существовать, как не существует – в норме – вне объятий оргазм.

      Шёл год Свиньи. Её год.
      
      Намеревался ли я оторвать её от уже существующих брачных отношений? Или собирался предложить некую альтернативу – всегда половинчатую, кто ж не понимает? Адюльтер – штуковина живучая. Не сегодня и не нами придумана.
      
      - Честно? – Нет, тогда не знал. Тянуло к девушке совершенно неудержимо, а за всё остальное не знаю, как и отвечать. Надеюсь, за то, что дальше случилось, расплачусь всё-таки сам. Вряд ли кто-то даст большую цену. Я, во всяком случае, большей не знаю. Читателю этого пока ещё не понять, а мне, видит Бог, довелось расплачиваться за своё краткое ворованное счастье всем, что только могло пойти в уплату.
      
      11
      Ёкнуло, когда она созналась, что намерена вылететь днём позже меня, в воскресенье. Ладно, если это продолжение игры в конспирацию. А если жестокий розыгрыш? Билет я видел. Но сдаст она его в кассу – и ку-ку, отдыхайте, товарищ начальник…
      
      Летел я вместе с женой Никулина Дианой, в соседних креслах. Тесен электронный мир. Получилось, что Виктор Степанович, бывший мой директор, и встретил меня в аэропорту, и лично подвёз на Рышкановку – ему всё равно по пути, а мне оказал нечаянный почёт.
      
      - Вы только не обижайте её, ладно? – зачем-то уговаривал я вечером Семёна и Фёдора, с удовольствием отхлёбывая из гранёного стакана полузабытое на вкус великолепное местное Каберне. – Вот увидите, она такая маленькая, её нельзя обижать.
      
      Назавтра едва дождался, нервически вышагивая по смотровой галерее, посадки её самолёта. Отлегло, только когда увидел сходящую по трапу стройную фигурку. Обнял бледную, измученную бессонной ночью, растерявшую всю свою решимость девчонку. Я был безмерно благодарен ей, что всё-таки решилась, не струсила. А чтобы привести бедняжку в норму, пришлось по пути из аэропорта тормознуть у “Винуриле Молдовей”, в подвальчике которого, как и два года назад, когда я ещё жил здесь, любезно предлагали отведать изумительного местного сухого хересу с ореховой шоколадкой. Хорошая комбинация, классическая. Подкрепились. Девушка чуть порозовела, и в разноцветных, в крапинку, глазах вновь блеснула знакомая отвага.
      
      Мы начали с того, чем обычно должен заканчиваться загул, а именно: вечером вместе с хозяевами отправились слушать цыган. Правда, не в “Яр”, за неимением такого заведения в Кишинёве, а в филармонию. А потом состоялась наша первая ночь. Все предыдущие интимные встречи происходили при свете дня, а ночёвки в палатке не носили, разумеется, интимного характера.

                Как чудесно и жутко стать сразу такими родными…
      
      Семь дней, шесть ночей! Японец вправе развестись с женой, если она некрасиво спит. Но Света во сне была прекрасна! Она спала совершенно беззвучно, а расслаблялась так, как умеют только животные, да ещё благополучные человеческие детёныши. Собственно, она и была благополучным человеческим детёнышем.
      
                Сон, разжав нас, может дать
                только решку и орла.
      
      Но мы, уж пусть простит классик, и во сне не разжимали объятий. Молодыми были и жадными. Проснувшись первым, я осторожно высвобождал затёкшую руку из-под её головки со спутанными рыжеватыми кудряшками – и смотрел, смотрел, не отрываясь… Постигал на практике, что значит “ненаглядная”.
      
      Днём мы неторопливо слонялись по городу, заглядывали в магазины, пили пиво. Малышка была любопытной, однако не слишком взыскательной к развлечениям. Я показывал ей интересные уголки города, который сам полюбил – давно, сразу и навсегда. Много бродили по Долине Роз с её изумительными скульптурами. Обедали – всякий раз в другом ресторане – и всюду нас, как это принято в Молдове, хорошо кормили и вкусно поили: и в “Дойне”, и в “Бечул Векь”, и в ближайшем к дому “Пловдиве”. Ну, понятно, обязательная Опера с неизменно блистательной Марией Биешу. Потом почти не известный мне, дикарю, виолончельный Брамс. Да ещё в Органном зале! Здание, оформленное в соответствии с августейшими пожеланиями старшей дочери недавнего местного генсека органистки Светланы Бодюл, само было произведением искусства. И его буфет – тоже.
      
      А в противовес я даже свозил свою Малышку в крайне рискованную поездку на дизеле в предгорное село Сипотены. Там мы запаслись у родителей моей бывшей коллеги Аннушки Трифан вином. Поразительно, но Свете даже позволено было, в нарушение обычая, спуститься в святыню винного погреба, где она впервые отведала из литровой кружки холодненького домашнего красного, а потом, на веранде дома, и прочих прелестей ненавязчивого молдавского гостеприимства. Собственно в дом у молдаван пускать кого попало не принято, таков обычай. И в погреб не пустили бы, однако хозяин дома к тому времени почти ослеп, как почти всякий, кто с молодости увлекался вином из американских ароматных сортов, а хозяйке от нас требовалась помощь.
      
      Света в Молдове не потерялась. В своей роли чувствовала себя уверенно. И даже постоянно подтрунивала надо мной.
      
      - Уехать туда, где нас никто не знает – это теперь тАк называется? – ехидничала она, когда меня, по-южному непосредственно, останавливал перекинуться парой слов очередной встретившийся приятель или просто знакомый – а это, если мы гуляли по Рышкановке, случалось на каждом шагу. Что ж, Коржова многие знали, и мало кто успел забыть. И мне, старому пню, ого-го как приятно было покрасоваться перед ними в обществе очаровательной юной спутницы.
      
      Семь дней и шесть ночей пролетели совершенно незаметно. Ничто их не омрачило, кроме так и не одолённых трудностей с обратными билетами на самолёт. Фёдор отвёз нас в такси на вокзал, а Свету одарил на прощанье букетом поздних и очень стойких хризантем. Сохранилось фото, сделанное на перроне. С этой охапкой. На обратном пути, в поезде, Малышка была грустной и молчаливой, а букет по прибытии в Москву оставила в вазе на столике купе.
      
      12
      Дома я сразу во всём сознался Кузюке. И немедленно ушёл в общежитие. Получилось как в песне Булата Окуджавы: “Ключ дрожит в замке. Чемодан в руке”. И песня эта именно про третью любовь, если помните.
      
      Странное прощание. Какое-то необязательное. У нас с Кузюкой был совершенно не тот случай, когда семейные отношения изношены, исчерпаны временем и всеми навязанными им тяготами. Тогда им ничего не остаётся, кроме как сгинуть, раствориться, сойти на нет – и, возможно, никому не в горе и всем во благо. Нет, их, внешне вполне благополучные, взорвала изнутри новая любовь – не знающая запретов, не желающая признавать прошлого. Явившаяся вроде ниоткуда, однако уверенная в своей власти и правоте. Отвергнувшая всякий иной взгляд, иные мерки – хоть божеские, хоть человеческие.
      
      Наверное, ещё можно было продлить эту двусмысленную ситуацию, да только отпущенный моей натуре скудный лимит способностей к вранью оказался исчерпанным. Я не мог, не был вправе ждать решения, каким бы оно ни оказалось, от Светы Маленькой. Я без этой женщины не мог жить, что мне оставалось делать?
      
      Мы нравились друг другу, нас одолевало властное взаимное притяжение. И вот пришло время решать. Точка, до которой ещё возможен возврат, за Светлану Маленькую не ручаюсь, а мною явно была пройдена. Кто из нас мужик? На кого, скажите, ложилась теперь ответственность за последствия?!
      
      За всею жизнью пером не поспеешь – даже если это не перо теперь, а бездушная клавиатура. Да и вряд ли вам так уж интересны подробности гибели моей первой семьи. А мне негде взять силы рассказать, какую боль я причинил Светлане Первой, и какого мужества ей стоило, оказавшись в незавидной роли брошенной, преданной супруги, эту боль переносить.
      
      Она была способна, я это знаю точно, не без понятных страданий, но всё-таки простить мне любое, сколь угодно рискованное приключение – если это было всего лишь приключение. Но любви к другой женщине не смогла бы мне простить даже она. И совсем уж не хочется признаваться, что сам я, совершив предательство, почти непрестанно пребывал в состоянии неприличной, никак не соответствующей обстоятельствам эйфории, и – где уж там разделить! – даже распознать эту боль был неспособен. Такая эмоциональная тупость встречается среди клинических идиотов. Кем же, ответьте, я был тогда, если не стыдился вслух заявлять: какая может быть трагедия, если все живы?!
      
      Называть себя семейной кличкой она мне запретила, но соглашалась быть Светланой Первой или Большой, в отличие от Светы Маленькой. Она не потребовала прекратить всякое общение, и уж, конечно, у нас даже не поднимался вопрос о пересмотре моих отцовских прав и обязанностей. Ни в чём не повинная, она, как могла, старалась смягчить удар, выпавший на долю недоумевающего и тем более ни в чём не повинного Митьки, Дмитрия А.
      
      Разумеется, большинство наших товарищей обоего пола безоговорочно стали на её сторону, а меня, соответственно, объявили персоной non grata в своих домах и на всякого рода мероприятиях, включая рыбацкие вылазки. Что ж, чего-то подобного можно было ожидать. Меня, такое счастье, окружали порядочные люди. Однако, затрудняясь, как обычно, с формулировкой, я всё-таки смутно ощущал, что чувства, независимо от прилагаемых усилий и влияний, твоих и чужих, никак не переубеждаются. Хотя мне всегда было трудно переживать выпадение из привычной, складывавшейся многие годы среды, но, согласитесь, этот бойкот был заслуженным. Надеяться и рассчитывать, что друзья-приятели поддержат мелкого шалунишку и, значит, оставят Кузюку в одиночестве, было бы абсолютно непорядочно.
      
      13
      Новый 1984-й год мы встречали вдвоём с Малышкой. Ваша мама умеет хранить тайну. Во всяком случае, ни о нашей тайной поездке в Кишинёв, ни о новогодней ночи, которую мы нахально провели в квартире уехавших в гости родителей, Света никогда никому не рассказывала. До её развода с Володей оставалось ещё почти полгода, и, хоть они и не встречались больше, женщине, формально замужней, негоже было проявлять неосмотрительность – даже при общении с собственными родителями. Возможно, поэтому она отказалась поехать со мной в начале лета в давно задуманное путешествие по Верхней Волге. Детали найдёте в рыбацкой главе, которая без номера. Я и без того слишком много треплюсь, чтобы позволить себе ещё и повторяться.
      
      Мне было совершенно ясно, что ухаживать за такой девушкой можно, только имея в виду брак. Но это только мне. Её же, казалось, вполне устраивала благополучно продолжающаяся секс-эскапада, и наши отношения становились, напротив, всё более неопределёнными.
      
      Иногда мне казалось, что, разрушив свою семью, я многое потерял в глазах Малышки. А может, она уверилась в моей полной зависимости от себя – настолько сильно возросшей, что теперь со мной дозволено было безнаказанно играть, как кошка играет с ещё живой, однако надёжно придушенной, никуда не денется, мышкой. Близость, которой я так легко добился – моё ли достижение? не её ли каприз? Разве не очевидно, что на продолжение наших отношений она смотрит своими разноцветными в крапинку далеко не так серьёзно, нежели я своими карими.
      
      - В качестве кого? – вопрошала Света ехидно в ответ на мои предложения появиться где-либо вместе, вдвоём. – Нет, лучше скажи: ты мне кто? – часто повторяла она свой любимый вопрос. Иногда едва отдышавшись после любовных объятий. И тут же, с ничем не мотивированной злорадной запальчивостью, отвечала сама себе: – Ты мне – никто! Замуж мне – зачем?
      
      - Ну, хотя бы затем, чтобы было кому изменять.
      
      Не слишком ли смело я шутил? Не провидчески ли? Если да, то нечаянно. Хотя иногда мне казалось, что, отдаваясь телесно, она беспечно уступала лишь то, что в её собственных глазах не имело особой ценности, зато во всём остальном ревностно оберегала свою независимость.
      
                О, Красота! Сколь ни карала бы
                нас ты, всё неверный твой ловим свет,
                хотя и помним, что чем коралловый
                аспид, гадины краше нет.
      
      Ещё раз спасибо Михаилу Константиновичу за формулировку, на которую сам я никогда бы... Мы беспричинно ссорились и невпопад мирились. Но ссоры, в моём субъективном восприятии, продолжались бесконечно долго, а периоды мира, напротив, были краткими и хрупкими. Господи, обрести бы хоть какую ни то определённость! – мечтал я о несбыточном. – Хоть бы ты забеременела, наконец, что ли!
      
      Увы, Света всерьёз опасалась, что эта участь ей недоступна. Где-то кто-то что-то неосторожно ляпнул, где-то она сама, сопоставив прилагаемые нами в этом направлении немалые усилия с отсутствием какого бы то ни было результата, готова была поверить неутешительному прогнозу, похожему на приговор. И хотя я никак не разделял таких страшных для любой нормальной женщины опасений, хоть и грозился, пресекая паникёрство: “Ты у меня из постели вылезать не будешь! Я тебя на голову поставлю, но добьюсь, что ты забеременеешь!” – во-первых, дурацкие опасения, при всей несомненной искренности взаимных стараний, нам пока ещё не удавалось опровергнуть практикой; во-вторых, было совершенно не ясно, поможет ли чаемая беременность решить какие-либо наши проблемы, а если поможет, то какие именно.
      
      А в третьих, я не мог понять, стремится ли Малышка вообще забеременеть, или всё же предпочла бы оказаться в интересном состоянии именно благодаря мне. Я-то считал, что любить – это значит желать от любимой женщины потомства, однако далеко не был уверен, что она это моё прискорбное заблуждение разделяет. Во всяком случае, обидные упрёки в том, что я окружил её чрезмерно плотной опекой и слишком бдительно стерегу, звучали часто. Она обвиняла меня в том, что я не стесняюсь использовать в числе прочих запрещённых средств даже свой административный ресурс, что просто не оставляю бедной девушке никаких альтернатив, никаких степеней свободы. А всерьёз она так говорит или, наоборот, продолжает упражняться в издевательском остроумии – это, как говорят в Молдове, “иди знай”.
      
      14
      Сотрудничество с Зеленоградом у нас не заладилось. Небожители Научного Центра вообще не имели обыкновения снисходить до сотрудничества с прочими смертными, предпочитая наставлять и возглавлять. А вот ребята из московского НИИ “ДЕЛЬТА”, занимавшего на Большой Черкизовской необычной архитектуры небоскрёб явно офисного назначения, стали мне и заводу надёжными партнёрами на многие годы. Они как раз пробовали силы в разработке именно таких микросхем, которые мы хотели бы выпускать, так что соблюдено было главное: баланс интересов. У них – сильные конструкторы, зато никудышняя производственная база. У нас – новёхонький и ничем пока не загруженный производственный модуль, а в нём – весь набор необходимых технологических процессов, значительная часть которых уже отлажена до приличного уровня, да и за остальными дело не станет – была бы цель.
      
      А когда интересы согласуются, то и договариваться легко. Опять, который раз в этой жизни, мне выпало нежданное везение! После нескольких притирок, примерок и пристрелок, явно раньше, чем можно было ожидать, а именно аккурат к годовщине основания и совершенно нежданно для высокого начальства мой цех изготовил свои первые образцы Больших Интегральных Схем. Ну, не таких больших, как делают сейчас наши китайские товарищи, которые давно уже не видят в нас конкурентов, но ведь и время было совершенно другое, и возможности. Об успехе ихний, дельтовский директор позвонил нашему, потому что узнал о нём даже раньше меня. Измерять свои готовые пластины мы ещё не умели, так что приходилось их возить для этого к ним в институт. Я и возил – лично, а заодно не только решал с коллегами технические вопросы, но и корыстно отоваривался в ихнем элитном буфете всякими невозможными в Александрове редкостями и вкусностями.
      
      Скажу, что мои замечательные ребятишки действительно постарались. Я ведь столь скорого результата не ожидал. Да и директор, ПНБ, тоже. Велел поздравить объявлением на заводской доске, однако поощрить весомо, то есть материально, оказался не готов.
      
      Добавлю, что этим событием заканчивалось моё бытие как руководителя опытного полигона, а большая и прекрасно оснащённая лаборатория, коей, по сути, с момента основания был цех, становилась производственным подразделением. С планом, хозрасчётом, социалистическим соревнованием и прочими положенными цеху в те времена непременными атрибутами. Сейчас их значение никому не понятно, но ведь словари сохранились. Читайте, детки, словари!
      
      15
      Для новых задач требуются новые инструменты. Вот тут-то настала пора вспомнить весь богатый негативный опыт, который я приобрёл, функционируя в системе НПК. С позитивным опытом было, как водится, хуже.
      
      Вернувшись из летнего отпуска, я сразу попал под суровый партийный обстрел: цех катастрофически не справлялся с сенокосом. С этим шутить не полагалось; помощь горожан селу по тем временам считалась делом важнейшим, политическим. Так вот, именно на сенокосе я заметил, что моя во всех прочих отношениях замечательная молодёжь вообще не умеет напрягаться. Не умеет и не стремится. Всякая ерундовина – вроде, к примеру, общей цели либо чего-то ещё такого идейно заострённого, нисколько её не занимала. И косили, и сушили – только принятого колхозом сена не было, потому что или дождь помешает, или обедать пора, а то и календарный выходной случится исключительно некстати.
      
      Тут было над чем задуматься, было о чём побрюзжать. Неужели люди настолько изменились, неужели в сегодняшних молодых никакими силами уже не разбудить такого, к примеру, весёлого и злого азарта, с каким мы упирались рогом в наших студенческих строительных отрядах?..
      
      Ага, слово сказано. Что, если в качестве модели отношений принять всем когда-то понятные стройотрядовские отношения: мы сдаём заказчику объект под ключ, заказчик в ответ честно отстёгивает заранее оговоренную сумму? А уж поделить её мы постараемся так, чтобы всем, кто к тому способен, впредь самим понравилось упираться, а кто не способен или мечтает только о халяве, озаботились бы поиском богадельни. Хотя бы такой, что организована у соседей сверху – потому что здесь им жизни не будет, свои же заклюют.
      
      Если в таком сравнительно простом деле, как сенокос, конечный результат не больно-то достигался, хотя надлежащие усилия вроде бы добросовестно прикладывались, то в сложном, высокотехнологичном производстве риск упустить искомый результат возрастал многократно. Хрупкая пластина за две-три недели должна пройти длиннющую, в сотню звеньев, цепочку обработок – и уцелеть в итоге, превратиться в исправные микросхемы.
      
      Ни один работник не в состоянии произвести микросхему самостоятельно – нет, каждый выполняет свою операцию. Возможно, на плохо настроенном оборудовании? – Ну так он ни при чём, на то есть наладчик. Возможно, не особо стараясь соблюсти все режимы? – Так не поймали же за руку, можете свои подозрения заткнуть куда подальше. – Инженер должен был за всем этим внимательно проследить, а отклонения выявить и пресечь? – Но ему, простите, тоже всё до лампочки, потому что меньше оклада не заплатят, а будет ли прогрессивка – вопрос всегда трансцендентальный. А я, простой работяга, на сдельщине, “штуки” вырабатывать должен – и что мне, повеситься, что ли, если они в конце окажутся негодными?! Я-то при чём? Shut up or fuck off!
      
      Меня начинает тошнить прямо на соседа при одном воспоминании о жутких последствиях применения в наших условиях индивидуальной сдельной оплаты труда. Этим изобретением развитой социализм не только бессовестно херит своего главного экономического идеолога Карла Маркса, который – не вполне, правда, самостоятельно – установил, что трудящийся продаёт своё время, каковое и является мерилом труда. Хуже: сдельщина, особенно применённая к сложному, высококвалифицированному труду, ставит работника в абсолютно безнравственное положение. Трудясь добросовестно, норму, сколько ни корячься, намного не перевыполнишь. Из этого прямые следствия: в семью принёс меньше, чем не столь щепетильный сосед, детей обездолил, жена корит. Значит, остаётся халтурить – а уж форм и методов халтуры придумано несчётно, за всеми хитростями изощрённого по этой части гегемона-пролетария не уследишь! В терминах сдельщины к нам за тот же, скажем, сенокос не прикопаешься. А что? Сколько положено, скосили. Всё, слава Богу, высушили. Потом, правда, дождём намочило, но мы снова высушили. Сгнило, опять же, много, так что скирдовать почти нечего. Но, понимаете, дождь-то с небес пролился, а не из наших рукавов; за это мы не отвечаем. Хотя, если кому угодно, можем гнилое заскирдовать…
      
      16
      Итак, о годных микросхемах в цехе всерьёз не мечтает никто – даже если всё нужное для их производства есть в наличии. Гы-ы, кто-то осмелится мне врать, что видел такое в реальной жизни? Штат укомплектован, оборудование в полном порядке, все материалы надлежащего качества, документация безупречна – это же кадры из ненаучно-фантастического фильма. А в реальности то авария приключится – с летальным для пластин исходом, то приболеет (прогуляет, запьёт, уволится etc. – нужное подчеркнуть) высокий профи, и приходится доверять сложную работу неопытному новичку. А ещё бывает, что… хотите, чтоб я продолжил вас утомлять?..
      
      И только начальник цеха понимает, что от него и его команды ждут продукции, а не увлекательных рассказов на тему о том, почему она в этот раз не получилась. Ну, может ещё двое-трое энтузиастов хотят того же – из врождённой личной амбициозности или простого любопытства. Извне их интерес к достижению цели никак и ничем не мотивирован, поэтому может испариться в любой момент.
      
      Почти каждый из нас обладает способностью к разовому бескорыстному порыву – иногда даже бессознательному. Но возможность сколько-нибудь длительного бесконфликтного альтруистического существования для подавляющего большинства нормальных людей – это бред, миф и нонсенс, противоречащий самому главному инстинкту: самосохранения. Как сказал Дени Дидро, “от необходимости делать небескорыстные па избавлен только философ, которому ничего не нужно”. Сам, поди, столп любомудрия, предмет досконально знает! Всем остальным чего-то нужно. Как говорил ещё один знакомый учёный экономист, “людЯми движутЬ интересы!” – вот на чём можно и нужно было сыграть! И, возможно, артельный принцип сгодится, чтобы эти разнонаправленные интересы всё-таки согласовать и нацелить на конечный результат. Хотя, конечно, заставить каждого к чужому относиться, как к своему – задача в принципе неподъёмная, так что хорошо бы, устремляясь сдуру к горним высям, сохранять всё-таки чувство реальности…
      
      17
      Довольно легко подсчитать, сколько всего: энергии, труда, материалов – требуется в норме для выпуска, скажем, тысячи микросхем. Или иного планового количества. Или сколько угодно чего угодно, потому что мы берём идеальный случай, и сами нормы сомнению не подвергаем. Пока. Более того, нас пока интересует только труд – труд, переведённый в деньги – и только тот, что непосредственно приложен к микросхемам.
      
      Сложнее определить, сколько для этого потребуется обслуги, ремонтирующей оборудование. То же можно сказать об инженерах, призванных управлять процессами и контролировать их ход, а также о начальниках разного рода, нужных, чтобы планировать, координировать, обеспечивать и контролировать всё вышеперечисленное. Этот персонал к пластинам вообще не прикасается, однако без него всё, что может ломаться и разлаживаться, непременно поломается и разладится. Второй закон термодинамики применительно к ситуации можно сформулировать так: Это беспорядок образуется сам собой. Для поддержания порядка требуются затраты и усилия. Нужны, гады, управленцы и обслуга, хоть советская экономика считала их (в том числе, разумеется, вашего покорного слугу) тружениками второго сорта – и в этом качестве едва терпела, скрипя сердцем, да ещё всячески стремилась урезать в числе и ущемить в оплате. Для определения потребности в таких работниках нормы тоже существуют, хоть и расплывчатые. Но ведь всегда можно договориться – и чем здравый смысл не основа? Даже если по нормам полагается половинка уборщицы плюс четвертинка начальника, придётся нанимать обоих, не то либо утонем в грязи, либо некому будет возглавлять, погонять и рапортовать.
      
      Вспомним, что “план – это закон!” Вспомним затем, чтобы сполна воспользоваться, а то и злоупотребить бредовым лозунгом тех времён в своекорыстных целях. Коль это закон, и ничуть не менее того, то ради его выполнения завод должен быть готов оплатить – по законным нормам, естественно – необходимый труд рабочих. Может, не очень-то и хотелось бы, но придётся предусмотреть ещё и денежки на оплату трудов всего “второсортного” персонала, без участия которого, уже ясно, закон останется неисполненным.
      
      Арифметику знаете? Складываем первые денежки со вторыми – вот вам (точнее, нам) сумма, которую завод должен быть готов заплатить коллективу за выполнение плана. Совсем хорошо, если он, завод, выплатив эту сумму, откажется соваться в таинство делёжки денежек работниками между собой. Не допуская, разумеется, криминала и беспредела.
      
      Ладно, интерес завода понятен. А в чём состоит интерес исполнителей? Какой им навар или хотя бы кайф от того, что будут оплачены не виртуальные усилия, а только продуктивные, то есть те, которые реально конвертировались в продукцию?
      
      На первый взгляд, никакой выгоды. Более того, совершенно не ясно, из какого источника она произойдёт. Но если как следует осознать перемены, если действительно овладеть ситуацией, в новых условиях открываются поистине бездонные возможности. Целая долина гейзеров, фонтанирующих честными наличными рублями!
      
      Устраняется всяческое враньё, поскольку если, скажем, какой-то процесс прошёл неудачно, скрывать это бессмысленно. Экономически бессмысленно. Наоборот, всем интересно быстро и точно разобраться, почему так случилось, чтоб не загнать в брак и последующие партии. Утрачивает всякий смысл доблестный обычай бодаться, сваливая ответственность на соседа. Соответственно, специалист тщательно настраивает установку не затем, чтобы от него отвязались – нет, он понимает, что тогда на складе будет больше годных микросхем, а в его персональном кармане, как прямое следствие – больше тугриков. Вот он и старается. Да ещё, гад, проследит, чтобы девочка-оператор относилась к машине бережно, а не пинала её задней ногой в пусковую кнопку. Если надо, то и подскажет, и научит. И профилактику в выходной проведёт всерьёз, а не просто поставит галочку, чтоб отцепились.
      
      А та же девочка, если её в пленительно юную попочку никто не толкает, подгоняя: “давай-давай!” – найдёт сотню способов, чтобы сделать свою операцию не просто хорошо, а очень хорошо. Особенно когда понимает, что нормальную зарплату она, как и все, получит при выходе годных деталей в четыре, скажем, процента, а если годных получится вдвое больше планируемого, то и заработок автоматически удвоится. И не надо выпрыгивать из форменного комбинезона, перевыполняя норму, потому что две нормы труженица, будь она на сдельщине, всё равно не выполнила бы – даже отчаянно халтуря. А вот пластины с удвоенным против планируемого количеством годных чипов в натуре существуют, технолог показывал. Очевидно же, что когда до ста процентов очень далеко, резервы поистине неисчерпаемы!
      
      Становится выгодным помогать соседу, учиться самому и обучать других… и даже ябедничать! В семье не без урода, начальство за всеми не уследит. Но кто из работяг, скажите, станет безропотно терпеть рядом бездельника, бракодела или обманщика, если он, болезный, вздумает развлекаться этим за твой, по сути, счёт?
      
      Смягчаются все трудности, связанные с традиционной нехваткой людей. Все охотно учатся смежным операциям – не потому, что это очередной такой почин велели всенародно подхватить в парткоме, а ради устранения досадных задержек, которые всегда чреваты тем, что продукция вовремя не дойдёт до склада. Более того, если кто-то отсутствует, то причитающаяся ему зарплата остаётся в артельном котле – значит, или надо быть всегда готовыми сделать эту работу наличными силами, или смириться, страховки ради, с наймом дополнительных работников.
      
      Как вы думаете, мой народ сильно жаждал делить свой пирог на большее число ломтей? То-то же. Однако фанатизма не наблюдалось, потому что условия игры требовали: если план (Ну, тот, который закон. С которым не шутят!) даже чуть-чуть недовыполнялся, потери для артели составят аж треть её заработка, то есть всю его премиальную часть. Многовато, однако, поэтому лишних работников не держали, но и зияющих разрывов по фронту не допускали, чтобы не потерять неизмеримо больше, нежели стремились для себя сэкономить. Тут от начальника, который один волен нанимать и увольнять, очень многое зависело.
      
      Далее. Цеховому начальству, благосостояние которого зависит от тех же факторов, теперь вообще не придёт в голову самодурствовать. Оно теперь не антагонист подчинённым, не рассматривает их как “человеческий материал” – ещё одно тошнотворное определение из тех притворно славящих человека труда времён! Его командирские решения обретают реальную, вполне измеримую стоимость – и для артели, и для него лично, поскольку начальнику в артели принадлежит наибольший пай. Уж он-то постарается найти все пути и способы, чтобы пополнить общий котёл! Блюдя в числе прочих интересов и собственный, личный интерес, убережёт цех от обид и притеснений вышестоящего руководства. И добьётся максимального результата, пусть даже по ходу дела придётся всячески прессовать собственных подчинённых. Сами спасибо скажут – потом, когда придёт время в ведомости расписываться.
      
      Артель в идеале представляет собой организм, все органы которого охвачены отрицательными обратными связями. Это те самые связи, которые работают против факторов, выводящих систему из состояния равновесия. Ну, или применим аналогию с белыми кровяными тельцами, которые набрасываются на инфекцию и прочие раздражители. Рана воспаляется, нарывает – но организм в итоге выздоравливает, а не наоборот.
      
      Аналогия с организмом верна ещё и в том, что все органы выполняют разные функции, по разному напряжены и требуют разного питания. Кроме парных, разумеется, но это сути не меняет. Различие в значимости выполняемых работ требует разумно установить дифференцированные исходные условия для всех групп работников. Уравниловка годится, когда все работы более или менее однородны по степени тяжести и уровню квалификации, когда легко наладить взаимозаменяемость. В хайтековском производстве всё, однако, обстоит не так, а ровно наоборот: работы предельно дифференцированы по тяжести, сложности и даже опасности, а для выполнения некоторых из них от исполнителя требуются исключительно редко встречающиеся сочетания психофизиологических характеристик.
      
      Вот, к примеру, скажите: каждый ли желающий может стать снайпером? Боюсь, ответ очевиден. Так вот, хороший фотолитограф должен иметь все качества снайпера плюс кое-что ещё, так что даже взвод рядовых стрелков ему не замена. Значит, “весовая категория” работника, его паевая доля должна определяться, исходя из этих двух факторов: квалификации и значимости. И если всё у всех нормально, навар делится по паям. Если же кто проштрафился или, напротив, отличился сверх ординара – артель в лице выборного совета решит, в какую часть причитающегося ему пая оценить подвиг “именинника”.
      
      18
      Я не в одиночку размышлял над всеми этими вещами. Уж если приспичило искать решение, мне в самых разных и неожиданных источниках мерещились аргументы, подсказки и примеры. Ну разве кто поверит, что идею паевой делёжки я вычитал у натуралиста позапрошлого века Л. П. Сабанеева, автора бессмертного труда “Жизнь и ловля пресноводных рыб”, моей настольной книги? Он там в деталях описывает организацию рыболовецкой артели на неводном зимнем промысле – и до чего ж разумной была та организация! Хотя самой идее подряда многие сотни лет, дык многое ж теперь забыто. А чтоб напомнить, газеты взахлёб расписывали успехи зачинателей современного подряда в строительстве Анатолия Злобина и Николая Травкина. Правда, о самом первом энтузиасте бригадного подряда Иване Никифоровиче Худенко благоразумно помалкивали. Потому что его деятельность в приговоре суда поименована была как злостная растрата государственных средств.

      Дополнение 2014года: На запрос о бригадном подряде Яндекс выдал сотни ссылок на питерскую рок-группу "Бригадный подряд" - и ничего кроме! Пришлось уточнять его, запрос, чтобы отсечь информацию о таких назойливо известных музыкантах. Так что для тех, кто рождён в двадцать первом веке, исходный смысл явления уже надёжно заслонён позднейшими спекулятивными наслоениями. А в восьмидесятые годы века двадцатого тех, кто хотел зарабатывать "от результата", сразу зачисляли в рвачи, если не хуже.
      
      Да что далеко ходить! Соседи сверху, то есть НПК, от которого мы с боем отпочковались, недавно перевели свой участок микросхем на подряд. Быков громко объявил этот шаг невиданным почином. Выходит, что ничего придумывать не надо, просто бери, Коржов, и слизывай!
      
      Что ж, хороший опыт не зазорно и перенять. Пошёл знакомиться. Слава Богу, всех там знаю. Поделятся.
      
      Ага, понятно. Что ж тут может быть непонятного? Аккуратно, как и прежде, ведётся учёт индивидуальной выработки. А потом процент выполнения сдельных норм нехитрым пересчётом превращается в коэффициент трудового участия, КТУ. Кто больше перевыполнил свою личную норму выработки, тому большая доля из общего котла. Стыдливо замаскированная бригадной фразеологией индивидуальная сдельщина – и ничегошеньки более. Привычная подмена сущности видимостью. Те же, как говорится, яйца, только в профиль. И сама бригада включает только основных рабочих, хотя вклад в конечный результат дают и многие другие участники производства. Да не простой, а решающий вклад.
      
      Нет, сдельщины, даже под таким завлекательным макияжем, я у себя не допущу, это ясно. Но вот всё то многократно передуманное, придирчиво обсуждённое с ближайшими сподвижниками, обсосанное в теории до мелочей – всё это мне теперь надо не только воплотить в соответствующий пакет документов, не только получить согласие от множества надзирающих (читай: запрещающих) заводских служб – хотя и с этим, знаю по опыту, заморочек хватит. Главное – убедить собственный народ. Как выразилась Елена Блаватская, “Победа начинается с того, // что ты в неё всем существом поверишь”. Даже если сам не на все сто уверен, что всё предусмотрел и всё получится! Не убедишь, не поверят – случится ещё один пшик, один из многих, которыми обычно заканчивались и менее дерзкие благие начинания.
      
      Одним из главных оппонентов явился Робочка Караванов, в то время уже начальник отдела труда и зарплаты. Универсал, мать его… Яростный поборник прямой сдельщины, он исхитрился много лет назад перевести на сдельную оплату конструкторский(!) отдел Владимирского тракторного. И до сих пор гордился этим вслух!
      
      - А что тут хитрого? – откровенничал он, когда я пришёл к нему добиваться согласия перевести цех на подряд. – Конструктор выдаёт чертежи, это его продукция. Так пусть за листаж и получает. Расцениваем, нормируем время на изготовление типового листа. Но листы разные, скажешь? Что ж, устанавливаем коэффициент заполнения листа линиями. И ещё один, учитывающий количество сложных, криволинейных контуров. Всё! Сразу видно, кто плодовит, а кто бездельничает.
      
      Я, актёрствуя, покорно, пусть и не слишком убедительно (мешала тошнота) изображал неподдельный интерес к этому бреду. Только ради того, чтобы доставить человеку приятность. Но дипломат из меня ещё хуже, нежели танцор, а конструктивная дискуссия с законченным болваном не имела смысла. На всех Шариковых и Швондеров никаких Булгаковых может не хватить. Ему всё равно не понять, что он по сути сводит творческий труд конструктора к рутинным обязанностям чертёжника. Что некая, и, возможно, очень существенная часть трудового процесса носит творческий характер и проистекает у настоящего конструктора в голове и круглосуточно, без перерывов на обед, а стопка бумажек – это всего лишь документальное оформление его результатов. Что подгоняемые такими стимулами работники – они же люди! – станут помышлять, заткнув подальше порядочность и профессионализм, не об оптимальности конструкции, а о максимальном заполнении чертежа линиями – и чем они кривее, тем лучше!
      
      Но такого рода размышления и сомнения никогда его не обременяли. И что в результате его новаций производственникам предстоит жуткая маята воспроизводить всё это кривьё в металле – это Робочку тоже никаким боком не колыхало.
      
      Так что остаётся удивляться поразительному факту: тракторы, хоть и неважнецкие, во Владимире всё-таки получались. Видимо, вопреки каравановским новациям. При совке, поверьте, многое если получалось, то именно вопреки неодолимому начальственному зуду.
      
      19
      Предвижу, что озадаченный читатель, если он внимателен, к этому моменту уже пару раз с обидой и недоверием возвращался к началу главы. Исключительно ради того, чтобы, перечитав заголовок, впасть в повторное недоумение: а где же тут любовь? Неужели игривое название дано сугубо производственной, как и две предыдущие, главе исключительно с рекламной целью? Опять обманули?
      
      А вот здесь она и помещается, больше негде. Сколько было, столько изобразил. Приписками сроду не занимался – и теперь не стану. Тем и счастлив я был в пору становления моего драгоценного детища, что с ней совпало зарождение любви к женщине, а дальше эти процессы развивались параллельно, то есть соприкасались, переплетались и зависели один от другого до такой степени, что я никак не смогу разграничить личные отношения и отношения производственные. Скажу только, что все эти годы Света Маленькая, подобно Лауре для Петрарки, оставалась для меня неисчерпаемым источником вдохновения. Ну, если нахально допустить, что технари и, тем более, управленцы способны испытывать это самое вдохновение.
      
      Милые мои дети Катя и Сергей! Я, в отличие от вас, не знаю и никогда уже не узнаю, как это: купаться в роскоши. Подозреваю, что это безумно скучно, и поэтому от души вам сочувствую. Что из того, что вы получили в этой жизни, вы получили не задаром? Случилось ли тебе, Сергей, в свои без малого восемнадцать заработать собственным трудом хотя бы сто рублей, что для меня в этом же возрасте примерно равнялось рублю? Не первый раз сетую на злодейку судьбу, которая обездолила вас тем, что обошла многими испытаниями, безжалостно лишила обязательных лишений. Вряд ли вы понимаете, насколько собственноручно завоёванные (заработанные, добытые, да хоть бы и украденные – не суть!) радости самоценнее тех, что подносятся вам сегодняшней приторно сытой жизнью на блюдечке с каёмочкой.
      
      Как химик по первому призванию, сообщу вам по секрету малоизвестную истину: не только прямых – вообще никаких способов превращения денег и прочих благ в счастье не существует. Жизнь не совпадает с чванной Рублёвкой, такой близкой вам – и не только географически. Жизнь не совпадает с телевидением и даже, как ни странно, совершенно не отражается в нём. Отражаются, вызывая у нормальных, психически здоровых людей неудержимые рвотные позывы, самонадеянные глупые тётки и тёлки, неведомо кем и непонятно за что произведённые в светские львицы. Отражаются обоего пола (Точнее, любого. Их же теперь явно не два!) попсово-эстрадные звёзды конвейерной фабричной выделки, манерные стилисты-визажисты и прочие покемоны из картона. Не зря и не шутя я так часто повторял и повторяю, что мне всю жизнь везло.
      
      - В чём? – спросите, – и я попытаюсь ответить в меру своего разумения.
      
      Да наградит ли вас когда-либо Господь такой удачей, какой не раз щедро сподобил меня: принять на себя труд, который, с одной стороны, по душе и по плечу, а с другой – всё же явно превышает сегодняшние твои возможности? Не счастье ли – затеять непосильное?! Так что приходится самому тянуться вверх и тянуть за собой других, потому что они тебе нужны, и ты им нужен. Если я чего смиренно прошу для вас у Творца, так только этого. Испытаний, в которых вы докажете, пусть даже только самим себе, что достойны уважения. Именно здесь и в этом – дарованное счастье; остальное не так уж и трудно добыть самому.
      
      Антуан де Сент-Экзюпери говорил, что любовь – это не когда двое смотрят друг на друга, а когда двое смотрят в одну сторону. Мы с вашей мамой в романтическую пору наших отношений вполне соответствовали критерию летающего писателя. Тогда я был в этом абсолютно уверен, да мне и до сих пор так кажется, я не вправе перечёркивать тогдашнее впечатление позднейшими разочарованиями.
      
      Работа увлекала нас обоих, но и почти во всём прочем, казалось, мы были единомышленниками. Во времена Александра Новикова и (тьфу!) “Ласкового мая” вкупе с “Модерновым токованием” мы слушали Генделя и Баха, Дюка и Гершвина, Евгения Бачурина и Александра Градского. Света конкретно плакала от действительно душевной “Колоколенки” Леонида Сергеева, я, балдея сам, пытался завлечь и её гитарой Веса Монтгомери и фортепьяно Эррола Гарнера. Мы в равной мере любили обоих тогда ещё живых Тарковских, отца и сына, каждого по-своему, а из двоих, обе хороши, Долиных, предпочитали всё же не голосистую Ларису, а камерную Веронику. Взахлёб зачитывались Венедиктом Ерофеевым и Андреем Платоновым, но, не сговариваясь, и в медный грош не оценили кокетливого проститута Эдичку Савенко. Оба понимали, что чистая до степени дистиллированности, без всякой примеси закуски блевотина Венички не в пример подлиннее и благороднее, нежели та манерность, с которой герой Лимонова увлечённо сосёт х*й анонимному негру. Хрен поймёшь, а не сам ли автор?! Очень возможно, потому что уж больно явственно проглядывается сугубо практическое знание вопроса.
      
      Впрочем, дело вкуса. Но вкусы у нас часто совпадали. Поэтому в день, когда стало известно, что умер Бенни Гудмэн, Света, встречая меня с работы, молча поставила на вертушку его сольный диск и налила щедрый стопарь.
      
      При всех имеющихся различиях в происхождении, возрасте и положении я не улавливал принципиальной разницы в наших мировоззрениях. Правда, я всегда был подслеповат – во всех смыслах. А потом, на свете в то время было совсем мало – ну, буквально, наперечёт – людей, которых я не смог бы убедить в незыблемости тех истин, в которые с безудержным энтузиазмом неофита недавно уверовал сам.
      
      В том же, что касается свойств натуры, выяснилось вскоре, что мы с Малышкой являемся друг для друга явными и полными противоположностями. Но мы ведь и не искали совпадения.
      
          Противоположности свело. Дай познать мне боль твою и горечь.
          У магнита я печальный полюс. Ты же светлый. Пусть тебе светло!
      
      Раннего, пронзительно лиричного Вознесенского я тогда мог цитировать бесконечно. Сейчас тоже мог бы, наверное, да только некому. Действительно, ничего страшного. Противоположность отнюдь не равна несовместимости, и, упадая на ложе грешной страсти, мы всякий раз заново – наглядно и предметно – убеждались в этом. Скорее мы были комплементарными, взаимно дополняющими личностями или существами – ну совсем как те транзисторы, из которых построены наши суперсложные микросхемы. КлючЕк и замочИк. Я – насквозь прямолинейный, всё наружу, Овен, тогда как она – дипломатичные, сдержанные, склонные к скрытности и даже непонятному мне, но такому обаятельному вранью Близнецы.
      
      Конечно, стену лбом не проломишь, плетью обуха не перешибёшь – головой в спокойной обстановке это понимают даже славные своим упрямством Овны. Но многим ли из вас ведомо наслаждение от попытки? Так вот, Близнецы этим не станут заниматься никогда, пусть даже в их натуре патологический оптимизм сочетается с вопиющим невежеством в сопромате. Не станут – и в других такого стремления не поймут, как я, в свою очередь, не способен понять часто звучащую – не шутки ради, а действительно в оправдание слабости, трусости, подлости, – фразу: “Зато живой!” На кой хер, объясните мне, от рождения тупоумному, быть живым, если это “зато”?!
      
      В мой день рождения она с подружками тайно и без спросу повесила в моём кабинете самодельный плакат, красиво так, старательно оформленный. Подарок. Стало понятно, зачем она брала недавно – якобы почитать – “Бойню номер пять” Курта Воннегута. Чтоб цитату выписать большими печатными буквами:
      
      “ГОСПОДИ,  ДАЙ  МНЕ  ДУШЕВНЫЙ  ПОКОЙ,  ЧТОБЫ  ПРИНИМАТЬ  ТО,  ЧЕГО
       Я  НЕ  В  СИЛАХ  ИЗМЕНИТЬ,  МУЖЕСТВО  ИЗМЕНЯТЬ  ТО,  ЧТО МОГУ,  И
                МУДРОСТЬ – ВСЕГДА  ОТЛИЧАТЬ  ОДНО  ОТ  ДРУГОГО”


         
      20
      Дальше катиться было некуда. Не портрет генсека, не мобилизующий партийный лозунг – нет, молитву повесил и без того идейно неуправляемый Коржов на рабочем месте. Ну, позволил повесить, разница невелика. Увы, нетрудно догадаться: то обстоятельство, что я теоретически любил это изречение и когда-то сам ознакомил с ним Малышку, нисколько не помогало следовать ему практически.
      
      Зато в её арсенале имелся неиссякаемый запас всяких самых разнообразных хотений, которые у меня, напротив, в норме отсутствуют напрочь. Нет, я не о той страсти, которая “одна, но пламенная”. Я о стремлениях, в моём убогом представлении явно необязательных к исполнению – даже даром, а уж чтобы они заслуживали каких-то усилий – нет, это не для меня!
      
      – Оно тебе надо? – на еврейский манер с сомнением спрашивал я, выслушав очередное вздорное пожелание, а то и целый пакет таковых.
      
      – Надо, раз хочу! – не допускающим возражений тоном рубила в ответ вместо аргументов обычно кроткая Малышка, и знакомые упрямые огоньки вспыхивали в её глазах. “Хочу!” – это и был самый главный аргумент. Ну как, скажите, поверить, что очаровавшая тебя женщина может страстно мечтать, к примеру, об импортном промышленном микроскопе?
      
      Видать, это была заветная, выстраданная мечта, раз уж Света расчётливо озвучила её не в моём кабинете, а в моей постели. Проявила высокое искусство руководить из-под партнёра. Понимала, что здесь не цех, что в койке я не властвую, а всецело, со всеми потрохами и способностями, поступаю в распоряжение. Догадывалась, что в таких обстоятельствах мужчина, будь он для неё трижды начальником, затруднится сказать “нет”, и беззастенчиво использовала уязвимое положение партнёра.
      
      - “Всё будет, как ты хочешь”, – так я отвечал. В тот момент нисколько не лицемеря. Её желание становилось моим – без малейших попыток что-то критиковать. Знал потому что, насколько чреваты такие попытки очередной затяжной ссорой.
      
      А вся фишка состояла в том, что отдел фотошаблонов владел редкостной и дорогой игрушкой: швейцарским телевизионным микроскопом “Latimet”. Мало того, что инструмент просто красив неописуенно. Он ещё умеет измерять микронные расстояния с большой точностью. Он позволяет оцифровать изображение. Он – совершенство, и то, что принадлежит отделу фотошаблонов, а не нам, есть одновременно наше несчастье и большая политическая ошибка.
      
      Цех №30, возможно, и просуществовал бы остаток своих дней без такого микроскопа, если бы не знал, что это чудо где-то есть на свете. Но цех №30 и лично его главный фотолитограф Светлана Анатольевна Леньшина осведомлены о чуде и его тактико-технических характеристиках, увы, достаточно подробно. Вследствие чего удручены собственной гольной бедностью, смертельно отравлены чёрной завистью, оскорблены в лучших чувствах – потому что не в состоянии постичь, за какие грехи им ниспослана такая немилость. Далее, они не понимают, почему им приходится так долго терпеть подобное небрежение… конечно, маленьких легко обманывать… как всегда, когда очень надо, рядом не оказалось мужчины…
      
      Слёзки у неё всегда располагались очень близко. А уж в совокупности постель в качестве обстоятельства и слёзы, как аргумент, были для меня страшней самой страшной в её неодолимости непреодолимой силы. От той можно хотя бы попытаться застраховаться! А здесь что делать? Особенно если всерьёз подозреваешь, что порабощён со всеми потрохами – причём до такой степени, что самому предельно ясно: нет в уголовном кодексе такого преступления, которого ты ради неё не был бы готов немедленно совершить.
      
      Надеюсь, вы уже догадались, что импортных микроскопов, особенно швейцарских, телевизионных и не очень, в те времена в свободной продаже не наблюдалось?
      
      Я писал одну за другой занудные докладные и ходил из кабинета в кабинет, убеждая, доказывая и обосновывая. Не помогало! Клянчил, упрашивал, угрожал всякими бедами. Подкупал, интриговал, склочничал. Вербовал противников в союзники, а тех, кого не смог убедить, по мере сил сталкивал лбами. Подличал и ябедничал, а также грубо подлизывался к начальству, для чего мне пришлось временно отказаться от собственного Я и заняться на досуге повышением уровня актёрского мастерства. Достиг в лицедействе таких высот, что, случись мне в ту кампанию помереть, растроганная публика провожала бы мой гроб нескончаемыми аплодисментами. Набравшись терпения, выжидал момент, когда жертва, зазевавшись, вновь окажется уязвимой, чтобы повторно вцепиться в глотку. Я, грубо говоря, категорически не хотел навеки лишиться радостей половой жизни с любимой женщиной из-за какого-то – пусть даже и очень хорошего! – микроскопа.
      
      Чередование осады и приступа продолжалось месяц за месяцем без перемирий. Я здорово похудел и перестал спать, даже находясь под крепким градусом, а если всё же засыпал, то как будто только ради того, чтобы немедленно погрузиться в трагического содержания сон с вожделенным инструментом в качестве главного действующего лица. Но когда после долгих мук чаемое всё же свершилось, и Владимир Ильич, бесценный мой механик, бережно установил, наконец, этот чудо-гибрид швейцарской оптики со швейцарской электроникой на подобающий пьедестал, всем вокруг (и даже мне) стало ясно то, что давно было очевидно упрямой Светлане, а именно: жить без этой штуковины решительно невозможно, так что всё, что было в цехе ДО – было не жизнью, а жалким, недостойным прозябанием!..
      
      21
      Не следует думать, однако, что её влияние на меня было абсолютным и чисто односторонним. В том, что касалось, скажем, преферанса или выездов на рыбалку, я стремился по мере сил оградить и сохранить свою всегдашнюю автономию. Не такие уж это разорительные хобби, чтобы принуждать меня от них отказаться – даже в гипотетически возможном семейном будущем. Пусть в её родительском доме вообще не знают, что такое игральные карты – ты, девушка, готовь себя к тому, что у нас будет (если будет) свой дом и свои в нём тараканы. Мне уже поздно отказываться от давних, в том числе и вредных, привычек!
      
      Само собой, никакому обсуждению не подлежали мои отношения с Митькой. Но у Малышки всегда хватало ума и такта не вмешиваться в них, как я никогда не лез в её сложные отношения с родителями.
      
      *  *  *
      “Я В МОСКВЕ. В СУББОТУ ВЕЧЕРОМ СИДИ ДОМА!”
      
      Эту категоричную записку без даты и подписи я обнаружил на столе, воротясь в свою комнату на седьмом этаже после обхода окрестных магазинов в тщетных поисках чего-либо вкусненького для Малышки. Размечтался! Чтобы раздобыть вкусненького, теперь даже в Москве надо было искать очень тщательно и ещё тщательнЕй, постоянно нарываясь к тому же на злобное шипение аборигенов: “Понаехали тут!..” Москвич почему-то всегда горделиво считал себя и той дояркой, и той свинаркой, которая все эти сыры и мяса произвела – лично и исключительно для собственного потребления.
      
      Это теперь даже в заштатном Александрове магазинов, торгующих кормами для животных, в разы больше, чем в ту пору было гастрономических лавок с кормами для людей. Тогда весь город ликовал по случаю появления в продаже единственного сорта пива. Поскольку до того и единственного не было. Все эти обстоятельства забываются так быстро, что многие из подрастающих искренне считают: ну и горазды старики на страшные выдумки, потому что наяву такого не может быть никогда!
      
      Как и все предыдущие мои жилища, комната запиралась крайне редко, то есть только в интимные моменты, а листок бумаги на столе приглашал отметиться всех, кому не удалось меня застать. А что у меня можно украсть? Хотя, чтобы Свете Маленькой было уютнее, я к тому времени обзавёлся вместо казённой койки приличным диваном, а также холодильником, музыкальным центром, плитой и кое-какой посудой, так что и поесть, и послушать всегда было чего, не говоря, разумеется, об выпить. Однако уговорить её, взрослую и теперь уже формально свободную женщину остаться на ночь мне до сих пор не удавалось. Пусть очень поздно, пусть темно, мокро и холодно, всё равно неизбежно наступал момент, когда надо было выпрыгивать из постели и провожать Малышку к папе и маме. А тут родители уезжают в гости на все выходные. Как же долго мне пришлось ждать такого подарка! И, судя по категоричному тону чудом сохранившейся записки, такой возможности ждал не только я.
      
      Но, прежде чем обняться на всю ночь, мы, когда стемнело, всё-таки сходили посмотреть, не светятся ли, не дай Бог, окна её квартиры…
      
      22
      Иногда моё влияние принимало забавные формы. Проводя одно из совещаний, я, видимо, слишком настойчиво проталкивал свою точку зрения на обсуждавшуюся проблему. За давностью лет и незначительностью повода запамятовал, какая именно ерундовина послужила предметом сбора и спора. Поскольку дискуссий на темы управления я принципиально не допускал, это было что-то специфически техническое. Зато помню другое.
      
      - А может быть тебе, Коржов, не следовало бы так упрямо залупаться? – темпераментно выступила одна из участниц “мозгового штурма”, Светлана Леньшина. Щегольнула, славненькая моя, моим же домашним словечком! Ясен пень, публика от такой милой непосредственности малость охренела. А я растерялся, затруднился сразу сообразить, какую, кроме естественного полного офигения, следует демонстрировать реакцию в этой пикантной ситуации. Потом, к счастью, вспомнил “Алису в стране чудес” и просто продолжил светскую беседу, стараясь не замечать усмешек присутствующих коллег, они же подчинённые.
      
      - Свет, ну ты хоть не забывай, где мы с тобой находимся. Ты же сама всячески стараешься не афишировать наши отношения – и вдруг такие слова и, я не побоюсь этого слова, выражения.
      
      Народ, как ни скрывай, давно прекрасно осведомлённый о действительном характере наших отношений и, понятно, безмерно довольный участием в случившемся пикантном эпизоде, уже разбрёлся, мерзко похрюкивая, по рабочим местам, и только Свету я попросил задержаться в кабинете.
      
      - А что я такого сказала? Ты сам не замечаешь, как заводишься и лезешь, не зная меры, в бутылку…
      
      - Ты права, милая, кто ж станет спорить. И завожусь, случается, и лезу, сам того не замечая. Только вот зря ты так громко призывала меня не обнажать головку полового члена. Мне и в страшном сне не пришло бы в голову заниматься этим публично, тем более на производственном совещании. Уж пожалуйста, постарайся воздерживаться на работе от слов, значения которых ты не знаешь. А если что непонятно, спрашивай – и я тебе разъясню, хорошо?
    
      23
      Моя неопытная, но хорошо образованная молодёжь поначалу отнеслась к идее подряда достаточно насторожённо. От начальства никто ничего хорошего отродясь не ждал, и это правильно! Зато пристрастное обсуждение помогло мне разглядеть многие важные при реализации моменты. Стало ясно, что нельзя поступаться хоть малой толикой собственного единоначалия – и в цехе в целом, и на участках. Нельзя делать совет бригады полностью выборным. Экономист, линейные руководители должны входить в него по должности, потому что именно их предложения будут обсуждаться. И круг вопросов, решаемых советом, надо чётко отграничить от тех, где всё должна определять воля начальника – потому хотя бы, что есть немало моментов, за которые он отвечает лично, поэтому делиться полномочиями не вправе.
      
      А вот всерьёз занимавшие кое-кого шкурные вопросы: что, если подхалимы станут добиваться повышения КТУ начальнику? что будет с теми, кто, например, посмеет против этого возразить? – удалось решить бескровно. В устав записали с моей подачи, что КТУ начальнику можно только понизить. И что на все решения совета начальник вправе наложить вето – на все, кроме этого.
      
      Забегая вперёд, скажу, что более чем за два года ни разу я не дал повода для предложений снизить мне КТУ. Надеюсь, что вовсе не из страха. А я в ответ ни разу не воспользовался своим правом вето, то есть не отменил ни единого решения совета. Видимо, был не совсем дурак, хотя учиться приходилось на ходу, без отрыва, так сказать, от производства.
      
      24
      Вот так. Високосного года хватило не только на то, чтобы мы научились в принципе изготовлять микросхемы. Была, через великие муки, завершена подготовка к переходу на бригадный подряд, так что в новый 1985-й цех вступил уже в этом качестве, не дожидаясь прихода к рулю очередного (и последнего) генсека и порождённого им дозволенного вихря новых веяний. Подобно собственному отцу и даже примерно в таком же возрасте ваш папочка стал “бугром”, что явилось для него вершиной производственной карьеры. И только на личном фронте ничего существенного не происходило.
      
      Да, Малышка оформила, наконец, под моим давлением и при моём финансировании, свой развод – ну и что для меня изменилось?! Да, стремясь заявить о серьёзности своих намерений, я добился личного знакомства с её отцом. Похоже, однако, что лучше бы не добивался, а если уж сподобился аудиенции, то следовало поднапрячься – и произвести хотя бы сколько-нибудь сносное впечатление. Я, напротив, легкомысленно пренебрёг стараниями – ради правды жизни, разумеется. Таким образом мне вполне удалось не понравиться Анатолию Сергеевичу – причём до такой степени, что он, это было видно без очков, категорически предпочёл бы серьёзности моих намерений и притязаний их полное отсутствие. Действительно, с чего бы это ему вдруг утратить бдительность? Чем унять сомнения в основательности намерений безлошадного, бесквартирного, бездачного и, судя по злостной беспартийности, неприлично размашистому радикализму слов и непочтительности выражений, бесперспективного – как в смысле карьеры, так и во всех прочих мыслимых смыслах – ухажёра?!
      
      Даже свой первый серьёзный подарок я преподнёс ей невпопад. Этими серёжками с жёлтыми сапфирами мне хотелось порадовать её в первую годовщину нашего сближения. Официальных дат у нас ещё не было, да могло и впредь не случиться.
      
      Заблаговременно выбирал, ничего, правда, в этом не понимая, украшение в зеленоградском ювелирном под насторожёнными взглядами двоих милиционеров. Почему-то моя платёжеспособность всю жизнь оказывалась под сомнением. Но в этот раз я вытерпел и настоял. И даже категорически отказался расставаться с облюбованной парой, когда специалист ювелирного салона заметил недостаток: камушки оказались разного оттенка. Мне показалось, что при разном цвете глаз одариваемой это будет скорее пикантным достоинством. Но вот не дотерпел, вручил раньше срока – и вышло, что аккурат в день второй годовщины её свадьбы с Володей, теперь уже бывшим мужем. Напомнил невольно о событии, достойном, в её глазах, напротив, скорейшего забвения.
      
      Да, тактичность никогда не была моей сильной стороной. Но, знаете, Света умела так искренне радоваться всяким цацкам – любой ерунде, даже тем купленным осенью в Сигулде простеньким бусикам из необработанного янтаря, что так и хотелось перманентно её одаривать.
      
      Из той деловой (якобы деловой) поездки в Латвию, которая на самом деле была последней в истории легальной всесоюзной пьянкой лучших людей электронной отрасли, я привёз, кроме непременного янтаря, ещё диск (виниловый; цифровые тогда ещё не были придуманы), душевно напетый Александром Градским на стихи Поля Элюара. Этот диск, “La Vie Immediate”, в обиходе просто “белая пластинка”, стал вторым “нашим”: к нему мы испытывали почти интимные чувства и посторонним зря не показывали. И не знали (Света, полагаю, до сих пор не знает), что жену увёл у Элюара – и сделал своей вечной музой – ещё один гений, Сальвадор Дали. А первым безоговорочно любимым ещё год назад стал чудом доставшийся мне в Минске только что вышедший двойной альбом с записью ленкомовской “Юноны” и “Авось”. С самым первым составом исполнителей!
      
      Она, моя Малышка, ещё не знала даже “Поэтории” Родиона Щедрина. А прослушивая рок-оперу Алексея Рыбникова впервые, Света буквально замерла с первых звуков. Да, действительно вещь сделана здорово: искренне и цельно. Держит в напряге на всём протяжении, не отпускает, да и чуть ли не каждый музыкальный номер тянет на шлягер.
      
      Для любви не названа цена. Лишь только жизнь одна, жизнь одна,
                жизнь одна…
      
      А при первых же звуках гениальной заключительной “Аллилуйи” ваша будущая мама порывисто обняла меня и расплакалась вдруг на моей груди нечаянными солёными слёзками, в искренности которых я до сих пор не сомневаюсь, хотя и повидал впоследствии немало её слёз самого разного происхождения и назначения. Это была её самая чистая, самая бескорыстная слеза. Самая лучшая, если можно так выразиться.
      
      Уверен, что теперь вы, дети мои, хоть изредка слушаете эту музыку вместе с мамой. Угадал?
      
      25
      Здорово тогда у нас пошли дела! Восприимчивая молодёжь усвоила новые правила игры очень быстро, так что сами собой выявились и лидеры, и бесполезные бригаде люди, балласт. Здорово! Я бы управился, наверное, располагая одним административным ресурсом, но насколько же интереснее было не казнить и миловать, а обращать подчинённых в единомышленников! Хотя я уже настолько подрос как руководитель, что понимал: оставлять поводья всегда чревато, так что никаким, даже самым ласковым телятам лизать себя не позволял.
      
      Сразу пришлось вводить работу совета бригады в строго деловые, даже формальные рамки, чтоб не получился гибрид восточного базара с комсомольским собранием. Ублюдки, как учит наука биология, обычно бывают бесплодными. А часто и нежизнеспособными.
      
      Вот как примерно это происходило. Сначала экономист докладывает итоги работы за месяц. Из них всем видно, хорошо ли выглядит цех в целом и какая, собственно, сумма подлежит распределению. Потом специалисты с каждого участка сообщают свою оценку допущенным отклонениям, представляют свои предложения: кого и за что поощрить, кому и за что понизить КТУ. Тут прорва тонкостей, но экономист наготове. Он, к примеру, вмиг переведёт в рубли размер ущерба, нанесённого бригадному котлу чьей-то конкретной провинностью.
      
      Картинка становится настолько предметной и наглядной, что моя всем известная – как по кличке, так и по делам – свирепость остаётся демонстративно невостребованной. Если вы, товарищи, предпочитаете покарать десяткой того, кто ущемил бригаду на сотню рублей – это ваше дело. Да хоть совсем простите его, болезного и убогого, раз уж для вас и всех тех, кого вы в совете представляете, сотня уже не деньги почему-то! Только учтите, что так вот, по сотенке, можно и весь навар расплескать, да и нерадивых заодно наплодить.
      
      Грош цена совету, который озабочен только делёжкой. В идеале, хлопцы и девчата, он должен такие принимать решения, чтоб было что делить – и сейчас, и впредь. Иначе не только всякий интерес пропадает, но и всякий смысл. Так что давайте считать и объективно оценивать последствия всех отклонений в обе стороны, чтобы каждого героя неотвратимо настигла причитающаяся ему награда.
      
      26
      Случай из курьёзных. Сенокос никто пока не отменял, но мы учли прошлогодний печальный опыт и решили на совете: в колхоз направить маленькое постоянное звено косцов, полностью сохранить его членам их долю в цеховом заработке, за безвыездность, дискомфорт и недосып предоставить потом отгулы, а всех остальных обязать по два выходных дня отработать в лугах помощниками – сушить, копнить, грузить, скирдовать.
      
      Всё сложилось вполне удачно, и, отчитавшись, по укоренившейся дурной привычке всё перевыполнять, за полтора плана, цех уже в июле с триумфом закончил сенокос, исхитрившись при этом ничего не завалить в производстве. Правда, газеты и партийные власти, вторя южанину Горбачёву, взахлёб трындели о необходимости “второго укоса”, но я от души радовался тому, что хотя бы первый, несмотря на дождливое лето, ухитрились не сгноить. Конечно, я огрызался на стандартные идейные накачки: “Если не в ваших партийных силах обеспечить сносные погодные  условия, то вы и требовать ничего не вправе!” – но огрызался больше по привычке, да ещё точно зная, что народ мой не подведёт.
      
      А вскоре мне доложили, что двое парней, так и не взявших ни разу вилы в руки, теперь ходят по цеху и демонстративно похваляются своей хитрожопостью: оттягивали поездку, как могли, и в итоге дождались, что им не хватило сенокоса. В отличие от прочих недоумков, которые непонятно за какие коврижки горбатились…
      
      На рубль основного заработка в этом месяце пришлось почти по два рубля приработка – очень даже терпимо для обычно провального июля. Специфика у производства такая: летом всё разлаживается. Что до “уклонистов”, на совете звучали разные, но всё больше добродушные пожелания: от снизить КТУ до махнуть рукой, раз уж и без них справились. Ошалели, когда я предложил не устанавливать хитрецам КТУ вовсе. Обнулить, другими словами. Пусть получают минимум, равный тарифной ставке, и ни в чём себе не отказывают.
      
      Такое предложение за полгода прозвучало впервые. Я – Душман, это все знают, но не потому ведь, что склонен своих собственных людей безжалостно резать. Совет недоуменно загалдел, поражённый непомерной жестокостью. Ставка у этих образованных ребят около 150 рублей, значит, за два всего “просачкованных” дня потери каждого составят аж 270 – где ж справедливость?!
      
      - Знаете, товарищи, есть вещи страшнее несправедливости. Беспорядок, к примеру, пострашнее будет. Ну, если наш совет будет сначала принимать решения, а потом смирится с их невыполнением. Догадываетесь, как высоко мы с вами поднимем наш авторитет? Представляете, что будет в следующий сенокос? А может, и раньше. Мой подход: не подчинился воле совета – значит, ты вне бригады – во всех смыслах. Пусть хлопцы ещё порадуются, что только на отчётный месяц.
      
      Одного из этих “пострадавших” мальчишек, Мишу Новожилова, я недавно случайно встретил в “Серой Радости”, привычной моей пивнухе. Каких только встреч не случается в этом популярном заведении! Я, понятно, никогда не держал на него зла и надеялся, что он тоже за давностью лет забыл обиду. Увы, сказалась многолетняя отвычка от шахмат, так что в итоге я просчитался! Наоборот, он слишком хорошо помнил этот эпизод; лучше меня, во всяком случае. И, ностальгически (это ж сколько, мля, лет прошло!) перебирая его подробности, так благодарил бывшего начальника за жестокий урок, что натурально обрыдал бы мне всю манишку, если бы мне взбрела в голову фантазия нацепить таковую. Пришлось не только угостить хлопца пивом, но и утешить моей обычной фразой о том, что никаких денег не должно быть жалко, если в итоге появляется шанс стать умнее.
      
      27
      Да. Смешно сказать и трудно поверить, но факт: жалоб почти не было. А отдельным особо непонятливым, кровно обиженным мнимой несправедливостью, я без обиняков разъяснял открытым текстом: “Доверенный мне цех существует ради производства микросхем. Для производства справедливости придуманы народные суды. Поскольку вас интересуют не микросхемы, вам с вашими вопросами именно туда. Только вопросы, учтите, следует адресовать не мне, а совету бригады, в которую вы – надеюсь, помните? – вступили добровольно”.
      
      Говорить-то я говорил, язык без костей. Но, по мере роста выпуска кристаллов всё нелепее выглядела их судьба: они просто оседали на складе. Я по должности не отвечал за последующие операции, но, увы, за это на заводе почему-то вообще никто не отвечал! Пару лет назад мои недоуменные вопросы об отсутствии для будущих микросхем не только сборочного производства, но и внятных планов его создания, Белецкий пресекал без затей: “Не заносись раньше времени. Цени: тебе созданы льготные условия. Разве ты имеешь что предложить на сборку? Разве ты смог бы работать спокойно и методично, если бы развитие сборки опережало твои возможности?”
      
      Всё понятно: то ли ты, Коржов, любимчик, то ли везунчик – благодари, на всякий случай, и директора, и судьбу! Теперь, когда стало очевидно, что цех способен производить много кристаллов: хороших, разных и… никому не нужных – льгота обернулась вполне предсказуемой бедой. Склад не бездонный, много не вместит, да и кому нужны залежи кристаллов?! Взяться за что-то другое? Дулюшки и фигушки! Я мог бы производить чипы множества разновидностей – лишь бы их производство вписывалось в технологические возможности цеха, а они, эти возможности, были довольно универсальными.
      
      Ну и что? Последующие процессы сборки чипов в корпуса такой универсальностью не отличались, потому что разновидностей корпусов великое множество, и для каждой требуется комплект специализированной и очень дорогостоящей оснастки, а для каждого функционального типа микросхем – ещё и уникальные средства измерения. Ни тем, ни другим завод не располагал. Получалось, какого бы рода, типа и сорта кристаллы я ни растеял производить, их судьба: оставаться полуфабрикатами – предрешена. Превратить чипы в готовые микросхемы завод сегодня был не в состоянии, потому что никак не готовился к этому загодя – как будто не верил, что чипы всё-таки получатся. И не сможет в обозримом будущем, потому что вообще не приступает к такой подготовке, не значится она в его планах. Я же не директор завода, чтобы за всё это отвечать.
      
      Списец?!
      
      28
      Этих двоих мальчишек, приехавших из Москвы посмотреть моё производство, я знал ещё в их бытность ведущими специалистами зеленоградского “Микрона”. Воистину тесен электронный мир! Теперь они работали на Автопром, который задыхался без специализированной электроники и, от безвыходности, намеревался её, собственную, создать. Потому что наше министерство категорически отказывалось работать на автомобильную промышленность. Ещё бы: по назначению продукция эта сугубо гражданская, значит и цены должны быть божескими. Однако предъявляемые требования, по причине суровых условий эксплуатации, оказались не слабее военных – кому это понравится?!
      
      Мне понравилось! Более того, я вновь убедился, что судьба попрежнему склонна меня баловать, регулярно даруя нечаянные радости.
      
      Уйдя из электронной промышленности, эти ребята, однако, сохранили столь важные в нашем мире связи. Неглупые и деятельные хлопцы решили самостоятельно проектировать нужные новому хозяину автомобильные микросхемы, а в производстве намеревались прибегнуть к кооперации. Они уже нашли, где и как их можно будет собрать в корпуса и измерить. Но никто не хотел связываться с производством чипов, а наладить собственное – это ждать многие годы и вбухать несчитанные миллионы. И тут они являются ко мне, истомлённому, на их счастье, как раз самыми мрачными мыслями об ожидающей любимый цех безработице, и убеждаются вдруг, что я не только могу практически всё, чего бы им от изготовителя кристаллов хотелось. Я, вдобавок, ещё и хочу – страстно, но, разумеется, отнюдь не бескорыстно – заниматься таким ещё непривычным в отрасли делом, как производство чипов на продажу. Хрен поймёшь, кому в итоге больше повезло!
      
      Враз порешали многочисленные технические вопросы, а потом, к взаимной выгоде, и денежные. Чудеса! Министры не смогли или не захотели договориться, директора предприятий благоразумно уклонились – и, тем не менее, сотрудничество развернулось нешуточными темпами. Поначалу ребята спроектировали и заказали – видимо, не особо доверяя нашим способностям – до смешного простые изделия, но потом, разглядев наш потенциал, стали стремительно наращивать их сложность и повышать технические требования – и, слава Богу плюс моему доблестному коллективу, всегда бывали удовлетворены результатом. Мы тоже были довольны – и не только тем, что честно зарабатывали для завода и для цеха хорошие деньги. Зарабатывать можно и рытьём котлованов. А эти труды имели немалую творческую составляющую, и мне отрадно было наблюдать, с каким неподдельным интересом мои молодые специалисты брались за решение всё новых профессиональных задач.
      
      29
      Я не мог налюбоваться своей командой. Кажется, у меня даже характер улучшился. Смягчился.
      
      - Ох и трудно строить социализм в отдельно взятом цехе! – сокрушался я в узком кругу единомышленников, отбившись от очередного “наезда” отдела труда и зарплаты или ещё какой надзирающей и карающей службы. Их было много, всех не упомнишь. И каждой двигали самые искренние, самые благородные побуждения: ущучить во что бы то ни стало! Заработкам в цехе завидовал весь завод, но шансов поступить ко мне в работники было очень мало. То есть ровно столько же, сколько и соискателей, способных выдержать наши суровые квалификационные требования. А халявщиков и “подснежников” (то есть принятых по протекции бездельников) я принципиально не держал. Даже если это “спортивная гордость завода”, не держал. О партийных придурках вообще не могло быть и речи. Директор, был случай, заикнулся однажды – и получил такой отпор, что больше уже не заикался. Не стану деталировать – было, и всё. Члены цеховой партячейки в курсе, я с ними заодно действовал.
      
      Если кому-то померещится, что я привираю, преувеличиваю степень моей независимости, спросите любого из моих тогдашних подчинённых. Даже обиженные это признают. А вам, Катя и Серёжа, мама может подтвердить, если не стёрла напрочь из памяти этот период своей жизни. И то, что даже парторганизация цеха дула со мною, беспартийным, в одну дудку. И даже то, в частности, что сама она, моя любимая Малышка, получила вполне заслуженное отличие и повышение по службе только после тех коллег, которые были достойны этого наравне с ней. Да, несправедливо! Но, сколько на меня собак ни вешали, не нашлось заразы, посмевшей бы гавкнуть: Коржов из заводского фонда зарплаты поощряет свою любовницу. Таких доброжелателей тогда, как и теперь, более чем хватало. И отличались они редкостной и очень целеустремлённой наблюдательностью.
      
      Вряд ли вы сможете представить моё ликование, когда на заводском конкурсе профессионального мастерства, который Малышка организовала на нашей территории, два первых места заняли её воспитанницы, и только третье – талантливый парнишка из НПК. Как же здорово смотрелись мои юные профессионалы! Как сияла Света, как гордилась своими ученицами! А потом, во славу победителям и в утешение проигравшим, она же устроила для участников в нашем уголке отдыха чаепитие с принесённым из дому обалденной вкуснотищи тортом. Это был первый в истории завода конкурс, в котором не тёти нормировщицы тупо щёлкали секундомерами, а действительно высокие специалисты решали каверзные профессиональные задачки.
      
      Жаль, что он оказался и последним. Но этого тогда никто не знал. Преобладала вера в светлое будущее.
      
      Пришло время, когда стало, наконец, возможным, уже не опасаясь антипедагогичности этого шага, сообщить окрепшему молодняку доселе строго хранимые от него страшные взрослые тайны.
      
      - Приступая к освоению технологии КМОП БИС, – позволил я себе сентиментально разоткровенничаться на одном из обязательных в совковую эпоху собраний, – вы, в то счастливое для вас время ещё сосунки без всякого опыта, не подозревали, насколько это трудная задача. Может, именно неведение и помогло вам справиться. Я-то знал, я представлял, а если утаил от вас это своё знание, так только ради успеха дела, ради вашего же блага. Боялся сглазить. Я стремился уберечь вас от двух крайностей: от преждевременной заносчивости и от сомнений, так легко разрушающих веру. Сегодня мы имеем то, что имеем – и я не постесняюсь сравнить наши (то есть, разумеется, ваши) возможности с тем, что умеют делать этажом выше. Вдумайтесь: размеры элементов наших микросхем меньше, чем у соседей допуски на размеры! Один чип содержит больше транзисторов, нежели у старших коллег их помещается на целой пластине. Сейчас, вы знаете, перед заводом поставлена задача достичь в год миллиардного выпуска транзисторов. Считайте же: наш с вами цех способен обработать до 40 тысяч пластин в год. Лучшие пластины дают до сотни годных чипов. В пересчёте на транзисторы получается примерно полмиллиона, но это не предел. Двадцать миллиардов в год – вот на что способен наш цех – и это сегодня, когда мы ещё далеко не всё умеем!
      
      Ну, столько от нас никто никогда не пожелал. Однако план производства удавалось выполнять регулярно, всё новые изделия и процессы благополучно осваивались. Не прошло и двух лет, а моих вчерашних молодых инженеров можно было без всякой натяжки причислить к ветеранам. Почти у каждого из них уже были и самостоятельные разработки, и свои дипломники. Которые, в свою очередь, потрудившись в бытность практикантами над актуальной для цеха тематикой, после блестящей защиты дипломов возвращались в цех совершенно готовыми к работе специалистами.
      
      Мне стоило немалого труда договориться с ивановским технологическим о замене схоластических, из пальца высосанных тем дипломных проектов на действительно нужные производству, зато потом мы жили душа в душу. Образцовое хозяйство довольно часто посещали восторженные представители прессы, а также партийное начальство разных уровней. Однажды довелось даже нашего электронного министра, давнего моего знакомого В. Г. Колесникова, лично привечать на своей территории. Отдельный рассказ, который здесь просто не умещается – отчасти по причине его анекдотичности. А переходящее Красное знамя, ежеквартально вручавшееся победителям заводского социалистического соревнования, парторг Витя Артемьев обычно извлекал из подставки совсем ненадолго, то есть ровно на тот срок, пока длилась церемония очередного перевручения.
      
      Ну, и неизбежная в моей персональной бочке мёда ложка дёгтя нет-нет да и отравляла торжество. Каждая новая победа, после естественного в первый момент всплеска эйфории: я сделал это! – оборачивалась вдруг осознанием грустнейшего из фактов: отведённый мне судьбой лимит побед похудел ещё на одну штуку. И вообще, не окажется ли она последней?
      
      30
      В отличие от предыдущего лета, в этом сезоне я, вновь злоупотребив административным ресурсом, не отпустил Малышку в деревню – стряпухой в составе постоянной сенокосной бригады. Только однажды уступил просьбам и взял её с собой на выходной в луга – сена понюхать да грабельками легонько помахать. А уж о том, чтобы, как в прошлом году, в порядке насмешки загнать существо, не весившее и трёх пудов, на вершину стога с издевательским заданием утаптывать подаваемое снизу на вилах сено – о таких экзерсисах теперь и речи быть не могло.
      
      Когда мы вошли в вагон метро, молодая женщина, сидевшая у двери, вдруг поднялась, чтобы уступить Свете место. Ясновидящая, что ли? И моя спутница, мгновенно покраснев – да так густо, как ни до того, ни после краснеть не умела – благодарно приняла услугу. Имела право!
      
      Несколько минут назад мы с ней покинули московскую платную клинику на Бауманской, где Малышка собиралась взамен денег получить ответ на свои больные вопросы: могу ли я? и если нет, то почему? и что делать? Анализы мы сдали в прошлый приезд, неделю назад.
      
      Увы! Изучив результаты, светила ещё диковинной в те годы платной медицины вынуждены были признать, что в данном случае их наука бессильна – даже вне зависимости от нашей готовности платить. Что ей, медицине, остаётся только констатировать без всякого её участия свершившийся факт – и решительно отказать пациентке в помощи.
      
      А факт состоял в том, что, как следовало из результатов анализов, три недели назад, вечером тридцатого мая, в моей холостяцкой угловой комнате на седьмом этаже молодёжного общежития состоялось таинство зачатия твоей, Катюша, жизни. Нет, вру. Про номер этажа, тип общежития, имя и пол будущего младенца анализы ничего не сообщали, так же, как и о личности будущего отца. Это я вскоре реконструировал все обстоятельства желанного события, что было совсем нетрудно: до тридцатого мы со Светой долго не встречались из-за дурацкой ссоры, а назавтра после тридцатого возвратились в это обычное для наших отношений состояние.
      
      Ну не поразительная ли точность попадания?! Возможно, впрочем, что твой, Катёнок, будущий папа, широко известный в узких кругах своим скупердяйским пристрастием всегда и всюду бессмысленно сберегать любые ресурсы, решил и тут сэкономить – на этот раз на платном лечении. А может, Господь, в неизреченной милости своей, услышал, наконец, согласные молитвы двух нехристей, а меня всего лишь использовал в качестве подходящего инструмента.
      
      И вот теперь я, непонятно с чего такой уверенный, нахально, без каких-либо сомнений-колебаний принялся пророчествовать: мы, наконец, зачали, как и мечтали, маленькую писклявую девчонку, из которой должна вырасти озорная, а может, даже и хулиганистая, но в любом случае весьма своенравная особа.
      
      Только тебе, Катёнок, судить, насколько сбылся папин долгосрочный прогноз. Маме, которая в своём возрасте всё ещё охотно играла в куклы, он понравился. Для неё тогда ближе всего к идеалу был образ её любимой жаккардовой обезьянки Жакони. Даже твои чепчики и распашоночки пошиты были на Жаконю – и, разумеется, оказались поначалу велики. Как бы там ни было, с новой реальностью надлежало считаться. Обоим. Если не сказать: всем троим.
      
      31
      – Насколько я понимаю, в кругах, из которых ты происходишь и к которым принадлежишь, не больно-то принято рожать перед свадьбой? И, тем более, вместо свадьбы?
      
      Отвечать на эти ехидные вопросы Света не торопилась. Не только принимать решения, но даже обсуждать их пока не хотела ни с кем – из суеверного страха. От собственных родителей таила своё новое состояние. Но и ехать со мной в отпуск на Вуоксу отказалась – из тех же, видимо, соображений. Хотя (читайте рыбацкую главу) там ей было бы хорошо.
      
      Однако, сколько ни откладывай, всё равно придётся решаться. Мы же не кенгуру, которые умеют в случае необходимости произвольно задерживать развитие плода в утробе. Для Малышки, внутри которой тайно, пока ещё ненаблюдаемо для посторонних, уже жила своей жизнью ещё одна малышка, пришло время дать согласие на брак со мной. Разумеется, мне доступно объяснили, дабы сильно не заносился, что к этому согласию её, увы, вынуждают обстоятельства.
      
      Мне в создаваемом мини-государстве отводились роли премьер-министра и министра обороны. Ключевой пост министра финансов согласилась взвалить на себя Света. За два года я уже имел множество поводов убедиться, что единственная дочь весьма обеспеченных родителей отнюдь не белоручка, чего вполне можно было ожидать, и не мотовка. Наоборот, с восторгом узнавал, какая она домовитая хозяйка, как здорово шьёт и вяжет, какие замечательные торты печёт и какие несравненные пирожки жарит. А что безумно любит всякие цветные тряпочки, так покажите мне женщину, которой эта слабость не присуща. Нет, я знал одну, но то была Светлана Первая, Кузюка…
      
      Теперь вносились последние уточнения и во все прочие аспекты предстоящей нам совместной жизни. В частности, Светлана заявила, что хочет оставить себе девичью фамилию.
      
      - Да не запрещаю я тебе хотеть. Мне это не совсем безразлично, но я переживу. Мне важно, чтобы наши дети были Коржовы, а относительно собственной фамилии – можешь выбирать сама.
      
      На том и порешили. Единогласно. Запомните это, детишки. И моё согласие оставить ей её фамилию было ошибкой. Которую я, увы, не в состоянии был предвидеть и предотвратить.
      
      - А вот какую еду ты не любишь больше всего? – спросила однажды Малышка.
      
      Я уже хорошо знал её вкусы: поесть любит, но не лакомка, особых изысков не жаждет. Из командировок я возил ей в голодный Александров самые простые сладости: кос-халву с цельным фундуком, рахат-лукум, да и просто ржаным лепёшкам она всегда была рада. В этом плане наши предпочтения совпадали. Никакие торты, никакие пироги её фигуре повредить не могли бы. Скорее, наоборот.
      
      - Знаешь, Света, меня взращивали на таких кормах, что было не до выбора. И перловку жру, и кулеш. И лягушек, если дадут. Хотя, пожалуй, случись мне в будущей нашей жизни остаться без молочного киселя, я нисколько не стану грустить.
      
      - Коржов, а что, бывает такое блюдо? Ты не смеёшься? Вот удивил, так удивил! Непременно отыщу рецепт и специально научусь для тебя готовить! Кто бы мог подумать: молочный кисель…
      
      Это шутливое обещание, к моему счастью, так и осталось невыполненным. А вот услышав мой вопрос об отношении к супружеской неверности, в которой, как вы знаете, мы оба в своё время преуспели, она мгновенно посерьёзнела и, как всегда, когда хотела высказать нечто важное, медленно, почти запинаясь, объявила: ничто не удержит её под одной со мной крышей и дня, если вдруг случится узнать о моих похождениях. Да хотя бы о поползновениях к похождениям.
      
      Я был абсолютно убеждён, что в нашем семейном государстве совершенно отсутствует всякая необходимость учреждать полицию нравов, равно как и счётную палату. Да, по части нравов обоим есть в чём каяться, однако именно это обстоятельство разве не должно упасти нас, подобно прививке, от рецидивов? Скорее мы на всю оставшуюся жизнь обречём себя питаться исключительно молочным киселём, нежели вдруг перестанем доверять друг другу. Ну не для того мы, каждый из нас, шли к этому союзу – через предательство прежнего спутника, через сопротивление среды – чтобы, заключив его, вдруг помыслить затем о неверности.
      
      Хотя, сами понимаете, немногие из нас, смертных, избежали этого греха. Из двенадцати апостолов трое открыто предали своего Учителя: один сребреников ради, за что и проклят навеки, другой с малодушного перепугу, а третьему – видимо, в прошлой жизни он был естествоиспытателем – в подкрепление к вере понадобились вдруг ещё и доказательства. Но ведь не самые скверные люди, согласитесь! Да и грех, похоже, из категории простительных, если один из них, апостолов: тот, кто отрекался троекратно – вскоре даже стал главой Церкви. Хотя сам я этот грех простительным никогда не считал. Но ведь не моей мерой меряется!
      
      Человеческая изощрённость, так уж несовершенно мы устроены, особенно преуспела в том, что касается безжалостного обличения чужих грехов и, напротив, всяческого оправдания собственных. Впрочем, почему бы не допустить возможность искреннего раскаяния? Этим грехом мы уже испытаны, так что довольно. Не знаю, как ей, а мне совершаемый выбор представлялся окончательным, и минувшие два года внебрачных (теперь уже добрачных) отношений только подтверждали его основательность. Я был убеждён, что она сможет дать мне гораздо больше счастья, чем это до сих пор удавалось другим женщинам, а я постараюсь подарить ей столько детей, сколько она захочет. Откуда же возьмётся сила, способная разомкнуть наши объятия и толкнуть меня в чужие?!
      
      Или её – в чужие?!.
      
      32
      Её родители от формального знакомства со мной без всяких объяснений уклонились и присутствовать на скромной брачной церемонии не пожелали, чему я совершенно не придал значения. Я же не на тёще женился! И уж, конечно, даже не мечтал отметить бракосочетание с тем же размахом, с каким Света праздновала своё первое замужество: среди толпы родных и друзей в московском ресторане “Прага”. Без всякой торжественности в субботу 12 октября 1985 года я, в присутствии нескольких товарищей, получил, наконец, под расписку в загсе вашу маму в законные жёны, а тебя, Катя, в законные дочки. В этот день, помнится, Христофору Колумбу тоже посчастливилось: он открыл Америку. Если же тебя интересует арифметика, а не география, твоя мама была на пятом месяце, а я, твой папа, на седьмом небе.
      
                Часто ль вы, а часто ль вы
                сами были счастливы?
      
      Нет, вру. Элементы торжественности всё же наличествовали. В количестве двух штук. Перед самой регистрацией Света внезапно исчезла из виду, повергнув меня в очередной приступ отчаяния. Уж я ли не знаю эту невесту, вполне себе может сбежать в любой момент!
      
      Но в тот раз обошлось кратким испугом. Она, решив, что я должен предстать перед гостями и властями в галстуке, бегала его покупать. Потом они, на пару с всегда элегантным Серёжкой Хамковым, ещё долго изгалялись надо мной, похваляясь друг перед дружкой замысловатыми вариантами узлов. Я покорно изображал из себя манекен, поскольку с раннепионерских времён галстуков повязывать не доводилось.
      
      А тётенька в загсе, завидев нашу – приодетую и в приподнятом настроении – компанию, пригласила всех, вопреки исходному сценарию церемонии, в зал для торжеств. Хотя для прочих соискателей брачных уз гражданский акт производства из кандидатов в действительные супруги вершился в тот день самым будничным образом в уголке приёмной.
      
      Удивительно живучими оказались простые стеклянные бокалы из той дюжины, что была куплена мною к такому случаю. Двадцать два года минуло. Уже тебе, Екатерина, пора собираться замуж, а до сих пор пять штук уцелели. А чтоб в них было чего наливать, Серёга Недворягин прислал из Кишинёва целый чемодан давно уже забытых на вкус молдавских благородных вин, да ещё переложил бутылки грушами и айвой. Напоминаю, что антиалкогольные гонения, начавшись на второй день после твоего, Катюша, зачатия, к осени приобрели настолько грозные очертания, что даже пару бутылок водки к такому случаю Серёжке Хамкову, СПХ, удалось добыть, только объехав на своём “Запорожце” несколько окрестных деревень.
      
      В тот же вечер, оставив гостей допировывать в моей общежитской комнате и обойдясь, таким образом, без не очень-то нам и нужной первой брачной ночи, мы уехали показаться моим родителям в Донбасс. Они, в отличие от Светиных, ничего против нашего брака не имели, поэтому встретили тепло, а также безропотно одобрили и от всей души благословили.
      
      33
      Впрочем, и новообретённые тесть с тёщей вскоре поняли, видимо, что одно дело демонстрировать свою неблагосклонность – ну кто им может помешать всю оставшуюся жизнь этим заниматься? – а совсем другое: признать, что случившееся действительно случилось. Придётся, раз уж так вышло, всё-таки совершить все обусловленные этим непреложным фактом общепринятые телодвижения. Тем более, что Света, к её чести, посещать родительский дом без сопровождения мужа отказалась наотрез.
      
      Практически это выглядело так. Пользуясь очередной годовщиной революции как поводом, по которому собрались ликовать верноподданно настроенные родные и ближайшие друзья семьи Леньшиных, мне, ещё раз нарушив общепринятую очерёдность событий, устроили запоздалые смотрины.
      
      Следуя инструктажу Светы, я к визиту прилично оделся, нацепив, с её помощью, на строгую рубаху, которая и без того выглядела смирительной, ещё и галстук. Там, среди незнакомых гостей и едва знакомых хозяев, старался поменьше трепаться и поточнее контролировать объём выпитого. А также упорно делал вид, что не замечаю, насколько пристальные взоры устремлены на меня со всех сторон. Бирочку с ценой они на мне ищут, что ли? Ясно, что этих людей не проведёшь, прейскуранты им хорошо известны. Короче, следовало помнить – вот я и помнил – что по сходному случаю в “Рамаяне” сказано: “От коров молоко, от женщин прихоти, от родни козни” – и быть начеку. Ведь сказка – вот она, продолжается. И никогда не кончится. Пока смерть не разлучит нас, по крайней мере. Но, будучи старше и не стремясь к долгожительству, я эгоистично считал, что когда разлучит, мне уже будет всё равно!
      
      Я почти с восторгом омещанивался. Вытерпел оценивающие взгляды, ответил на ощупывающие вопросы. Обыграл, мобилизовавшись, всех, пожелавших сразиться, в шахматы. Конечно, от такого напряжения стало жарковато. Настолько, что ближе к концу мероприятия показалось дозволительным снять ошейник. Я отвязал его, повесил невпопад на дверную ручку – и больше никогда сей предмет мужского туалета не только не болтался у меня на шее, но и вообще не попадался на глаза.
      
      34
      Всякая романтическая история непременно должна включать целую цепь успешно преодолённых возлюбленной парой разнообразных препятствий. Это вам, простите, не вздохи на скамейке!
      
      Что ж, будем считать, что нам со Светланой Маленькой во взаимном стремлении к небывалому единению душ, а также сердец и прочих деталей организма, удалось не слишком отступить от освящённых веками канонов. Даже исполнение в день свадьбы публичного “поцелуя в диафрагму” под неуверенное “Горько!” присутствующих имело место. Точно не помню, но, кажется, хватило пары дублей. А вот фотодокументов, теперь уж не вспомню, почему, об этом событии не осталось. Впрочем, как вы, наверное, догадываетесь, теперь и других документов тоже.
      
      То, что Света, хоть она никак не похожа на старого солдата, и здесь сумела обойтись без слов любви, нисколько меня не потрясло. Я вынужден был удовлетвориться её ответом “да” на формальный вопрос регистраторши. Это тоже приятно, но, согласитесь, разница всё-таки есть.
      
      Так уж сложилось, что этих столь желанных слов мне и до того не доводилось от неё слышать. Да и никогда впоследствии. О том, что Малышка, возможно, придаёт такого рода признаниям некий сакральный смысл, что произнесением вслух страшится их обесценить, а то, иди знай, бережёт для другого, более достойного таких слов случая, повода или объекта, я до поры не задумывался. Понадобились ещё многие годы, прежде чем для меня приобрели актуальность размышления о возможности определяющего влияния денотата на десигнат.
      
      
      
      
      
               2008г.
          г. Александров      
    
               
    
                *


              Продолжение: http://proza.ru/2008/05/14/448



==================================
Полемика с Артёмом Ферье по затронутым этическим вопросам
      (Скопировано из ленты рецензий)

Рецензия на «Жил - был Я. Глава 6. Любовь номер три. Пролог» (Александр Коржов)
 

 Здравствуйте, Александр!

 Не буду лишний раз повторять, что пишете Вы хорошо и литературно. Это редкое свойство среди нынешней российской интеллигенции, внятность и литературность изложения своих мыслей/мемуаров - но у Вас оно есть.

 Однако ж, Вы просили сосредоточиться на этических моментах. Признаться, сам я - едва ли подходящий знаток этики, поскольку мерзавец, псих и вампир по жизни, но - выскажу свои сугубо психо-вампирические придирки.

 Пространная цитата из начала сей главы:

 "Вряд ли вы нуждаетесь в портрете своей мамы. Внешне она очень мало изменилась за прошедшие с первой нашей встречи двадцать пять лет. Разве что грудь появилась и бедра чуть округлились и стали, как это положено у женщин, шире плеч, так что её неизменно изящную фигурку язык теперь не повернётся назвать мальчишеской. Да и негоже, согласитесь, женщине, родившей, вскормившей и вырастившей до совершеннолетия двоих детей, выглядеть подростком. Неудивительно и то, что так украшавшая её в ранней молодости доверчивая открытость, какая-то пленительная незащищенность, проявлявшаяся во взгляде снизу вверх, в жестах и, особенно, в детских искательных интонациях, исчезла с возрастом, опровергая известную поговорку о том, что маленькая собачка до старости щенок"

 Знаете, Александр, попробовал спрогнозировать своё восприятие, как если б я был адресатом Вашей повести. Нет, всё очень специфично, и особенно специфично - моё восприятие матери.

 Понимаете, вот у нас была как бы "полноценная" семья. И батя профессор, знаток современных англобуржуйских литературей, и матушка - интеллигентка, толковый врач. Но при этом - ловлю себя на том, что очень болезненно относился к любым хоть сколько-нибудь интимным темам, касательно моих родителей. Хотя прекрасно понимал, каким образом я сам появился на свет. Но вот как только стародавние знакомые семьи заводили за столом разговор о том, какие мои родаки были горячии в юности - уходил.

 Это, быть может, иррационально. Это даже точно иррационально. Но всё же - вот такое глухое табу: я не хотел слышать о своей матери как о сексуальном объекте. В принципе. Тут даже не тупой фрейдистский "эдипов комплекс", мол, ребятёнок сам хочет трахнуть свою мамашу, а потому ревнует к любым иным факерам, - а просто вот вообще отторжение глубинное хоть какой-то сексуальности моей матери. И умом я понимаю, что это глупо, отторгать такую мысль, что она тоже была девчонкой и тоже резвилась, но для меня она - мать!

 Помню, лет в тринадцать как-то мой одноклассник и друг, проведший пару лет в Штатах, и решивший, что набрался изысканных манер, после встречи с моей матушкой отвесил ей - когда она удалилась - искренний комплимент вроде того, что она в юности была уж точно такой "hot-hot, что всякий желал бы испечь на ней свои balls", и то был вполне искренний и невинный комплимент с его стороны, но никто не уловил, как он тогда осел на землю с разбитой губой. Это и для меня было открытие, что я сработал так рефлекторно, и, в общем-то, иррационально.

 Это я всё к чему? К тому же, что писал и в рецензии на первую главу Вашей повести. Если Вы создаёте некоего персонажа - то Вы создали некоего персонажа.
 Но если Вы впрямь адресуетесь к своим детям, тем более, когда Вас они практически не знают, - то это очень тонкая материя. Пусть не все такие психи, как я, но я не берусь предсказать, как ребёнок воспримет подобные (доброжелательные даже) суждения о своей мамаше.
 Тут - всё очень непросто, и любой малейший намёк на запанибратство и фривольность - превращает "маменькиного сынка" в "белую акулу" :-)

 Всего наилучшего,

 Артём
================================

Благодарю, Артём, за откровенность, которой я не мог ожидать. Да, Вы стопроцентно правы! А мне пора завязывать с экспериментированием в области слов и букв и переквалифицироваться в управдомы, что ли...

 С искренним уважением,

 Александр Коржов, моральный урод.
================================

 
Александр, благодарю за...

 Да ни за что не благодарю - но давайте не будем... того... этого самого :-)
 Вы спрашивали, что мне представляется в Ваших писаниях небезупречным (должен ли я говорить, что не знаю ни одного биографического писания, где бы всё представлялось мне безупречным?), - я и подчеркнул именно то, что именно мне, вполне состоявшемуся негодяю, притом "вечному тинейджеру", представляется небезупречным.

 То есть, всё очень хорошо, но в некоторых моментах, именно при адрессации к тем конкретным читателям, которых я, естественно, не знаю совсем, я всё же пытался поставить себя на их место.

 При этом - исходил из субъективно-обобщённых посылок. Что дети действительно часто очень болезненно воспринимают пусть доброжелательные и справдливые, но хоть сколько-то игриво-снисходительные суждения об их матери. Могут - ощериться. Это даже бывает иррационально - но это бывает.

 Столь же в штыки - они порой воспринимают сентенции вроде "мы-то в вашем возрасте - ого-го, а вы - изнеженное поколение..." и т.п.

 Вы сами - после Войны росли и наверняка это чувствовали, что ребята чуть постарше - ого-го, воевали, а Ваше поколение... вынуждено было как-то самоутверждаться, чтобы дотянуться до тех? Разве нет?

 Но когда современным детям это даётся понять, что бытие их слишком незлобиво и безбедно, что неженки они и простофили... не удивляйтесь, если они Вам чью-нибудь отрезанную голову как-нибудь принесут, как котик - мышку на крылечко, с сияющей улыбкой: "А вот, мы такое могем!"

 Ну, я утрирую, конечно, но по правде - такие мысли посещали и меня, парня обр.76, когда подвыпившие друзья папаши живописали свою юношескую круть и "какая нынче молодёжь изнеженная". Нет, разумеется, я никогда не резал головы для самоутверждения, но... провоцировать юнцов на доказывание своей крутизны - лучше не стоит.

 Кто-то будет доказывать это байдарочным проходом по Ангаре, что в принципе здорОво и здОрово... а кто-то - может выбрать более простой путь: а вот этого ты, папаша, никогда не делал! Чего именно? Лучше даже не думать... :-)

 Ну да ладно, на самом деле, этика - вовсе не моё призвание. И не собираюсь я клиниться на подобных моментах. И уж тем более с моей стороны было бы... чего-то такое... как-то там... как-то Вам... это самое :-)

 Ай, да ладно! Вы пишете хорошо, пусть не так хорошо, как Толстой или Достоевский, но как раз по этическим вопросам - у меня к Толстоевскому куда больше претензий. Кое-какие из их пассажей - мне представляются не просто сомнительными, как у Вас, а откровенно дурацкими. Но - стал бы я призывать Толстого и Достоевского бросить писать, когда б это было возможно? То было б преступление против русской литературы и мировой культуры :-)

 Всего наилучшего,
 Артём
================================

 
Видимо, Артём, с почтой что-то случилось. Приходится "отмахиваться" публично, простите.

 Сентенции типа: "А вот мы в ваши годы..." - увы, достаточно типичны для моего возраста. Хвала Вашим родителям, если они умели от подобного удержаться. Для этого надо быть мудрым, а я, увы, всего лишь умный и язвительный. Ну и достаточно мудрый, чтобы отсутствующую мудрость не изображать.

 - На кой фер ты правду пишешь? Соврать, что ли, западло? - сам себе сказал я, когда до меня, под Вашим авторитетным влиянием, дошло: как же хорошо будет деткам, если они узнают, что зачаты в пробирке, выращены в колбе (им 18 и 22, так что капустная грядка не проканает), а свои сексуальные объекты их папочка всю жизнь отыскивал исключительно в нелицензированных борделях и на обочинах Ярославки, где они промышляют в качестве гастарбайтеров!

 Вам, Артём, наверняка приходилось писать заказуху? Так вот, вникните в ситуацию, когда в роли заказчика и в роли исполнителя ты выступаешь сам, единый в двух лицах. И выясняется вдруг, что с самим собой не поблефуешь, не пофлиртуешь, не пококетничаешь. Морали самому себе не прочтешь. Я знаю, что неумение лгать - это редчайшее психическое отклонение и, слава Богу, мне оно категорически не свойственно. Однако, в достаточно редких, но всё же реальных ситуациях может возникнуть НЕЖЕЛАНИЕ лгать. Разумеется, правда оказывается неудобной, неуместной, стыдной, обременяющей, задевающей, оскорбляющей (продолжите сами перечень определений; ясно, что все они будут негативными) штукой. Но вот беда: как себя ни переубеждаешь, никак не выходит, что неправда лучше.

Александр Коржов   18.06.2008 14:11