Дети Че Гевары. Отрывок

       
       

       Все бы в этой жизни было очень просто,
       если бы не было так сложно.



       Осень. Кажется, еще вчера было лето. В садах, в Коломенском,дозревали
яблоки, по выходным в музее-заповеднике толпился праздный народ, а с холмов
можно было полюбоваться панорамой Курьянова и излучиной Москвы-реки у
Москворечья. Было весело и беззаботно, и сама мысль, что всему этому великолепию вот-вот придет конец, казалась кощунственной и нелепой. Но – снова осень, ибо никто не изобрел пока иного порядка вещей.
       Метропоезд с шумом вырвался из тоннеля и вот уже почти беззвучно понесся по мосту в сторону Автозаводской. На окнах появились капельки дождя, горизонты были серы, и лишь над ЗИЛом, чуть левее Шаболовской телебашни, розовым пятном, просвечивая сквозь облака, обозначилось заходящее солнце.
       Осенняя унылость уличного пейзажа, словно тонкой холодной струей
дождя, затекает в душу, вызывая чувство безысходности. Именно в такие моменты начинает казаться, что если бы вдруг сейчас очутиться на краю про-
пасти, то шагнуть туда, за край, не составило бы никакого усилия. Просто - раз,
и ты в другом бытие, в другом измерении. Просто это или непросто - кто знает?
Осень это как старость в человеческой жизни, будто все хорошее позади, а
впереди - что? Вероятно, это покажется странным, что подобные мысли приходят в голову в шестнадцать лет. Всего шестнадцать, вроде бы живи и радуйся, бери от жизни все, что можешь взять, да только кто даст? Каждый стремится взять от жизни побольше, да еще и авансом норовит, но не у всех получается. И если не получается, то, что же – выходит, ты – человек второго сорта? А кому нужен второй сорт, кому ты нужна? Разве что родителям, так и то, чтобы обеспечить нормальную старость. Это раньше считалось, что дотянул до пенсии и все – живешь в кайф: дети, худо-бедно, пристроены; жилплощадь, какая-никакая, есть; пенсия – на хлеб хватит. Сейчас работа, позволяющая сводить концы с концами, и то за великое счастье. И ради чего тогда жить? Стремиться из второго сорта перейти в первый?..
       Поезд въезжает в тоннель, ударяя грохотом и лязгом по ушам. Маленький белый квадратик листка, приклеенный к стеклу двери снаружи, привлекает внимание. На нем крупными размашистыми буквами синей шариковой ручкой написано:
       Товарищ!!!
       Тебе некуда пойти, тебе скучно по жизни.
       Тебя не понимают одноклассники, и не
       хотят понять родители. Не вешай нос!
       Приходи к нам! Мы уверены, пройдет
       совсем немного времени, и твоя жизнь
       наполнится совершенно иным содержанием!
       А чуть ниже карандашом было дописано:
       Приходи – не пожалеешь! Телефон для связи
       …2470
       Первая мысль, которая явилась в голову после прочтения листка, была о том, что эта какая-то очередная религиозная секта, которых развелось в последнее время немереное количество, вербует для себя новых членов. Но что-то иное привлекало внимание, что-то было не так, не походило на обычную религиозную листовку. То ли стиль листовки уж слишком сильно отличался от церковного, то ли приписка внизу звучала чересчур многообещающе…

       Анжела.

       Ей казалось, что все ее беды и несчастья происходят оттого, что родители, с какого-то непонятного дуру, дали ей имя – Анжела. Не Анжелика и не Ангелина, а именно – Анжела. Одним словом, черт знает что – ни к селу и не к городу. Покойная бабка проговорилась по этому поводу, что когда ее привезли из роддома и развернули сверток, отец, впервые взявший ее на руки, сразу обратил внимание на черные кучерявые волосики и сказал в сердцах матери:
       -Ну ты, Галя, родила негритоску! Это же чистой воды Анжела Дэвис.
       Отец сам ходил регистрировать ее в ЗАГС, и, хотя на семейном совете было решено назвать дочку Аней, почему-то назвал Анжелой. То ли он надеялся, что родится сын, а мать, назло его желанию, родила дочку – себе помощницу, то ли за сомневался и заподозрил мать не бог весть в чем, но поступил он по-своему. Дед костерил тогда отца, на чем свет стоял, мать плакала несколько дней кряду, только бабка сохраняла полное спокойствие.
- И чего вы все на парня-то налетели, - ворчала она. – Сами вот
подумайте – имя-то ангельское, богоугодное – он-то и надоумил. -
Бабка была жутко религиозной и в любом происходящем событии усматривала божью волю.
       Появились Петровы в Москве в середине пятидесятых. Дед во время войны воевал в СМЕРШе, потом охранял зэков в лагерях. Там, среди расконвоированных он и заприметил бабку. После смерти «хозяина» его чудесным образом перевели в столицу, вроде бы на повышение, впрочем, по службе он почти не двигался и полковника получил только потому, что был приказ в честь тридцатилетия Победы над фашисткой Германией всем действующим офицерам – ветеранам Великой Отечественной войны – независимо от должности присвоить очередные воинские звания. Дед служил тихо, хлопот начальству не доставлял, льгот и расширения жилплощади не требовал, вполне довольствуясь двумя комнатами в общежитии – коммуналке, которые получил при переезде. Жил он также тихо, дома был молчалив и сух, родным и близким не докучал, рано уходил на службу, поздно возвращался, редкие выходные использовал, чтобы во дворе повозиться с машиной – запорожцем, купленным по льготной ветеранской очереди, или выехать на дачный участок в ближнем Подмосковье, где из года в год на восьми сотках сажали огород и картошку.
       Когда старший сын – отцов брат – женился, дед подал документы на расширение, и через полтора года ему дали новую трехкомнатную квартиру в новостройках на Варшавке. Вся семья, за исключением отца, переехала на новую квартиру. Дед рассудил вполне здраво и оставил за отцом одну из комнат, понимая, что если отец женится, уживаться трем семьям, даже в трехкомнатной квартире, будет тяжело.
       Отец к тому времени закончил институт Стали и Сплавов и по распределению попал в закрытый НИИ. Учась еще на четвертом курсе, он познакомился с матерью и сразу после окончания института женился на ней. С жильем у молодых особого выбора не было, поэтому жить пока приходилось в оставленной отцу комнате.
       Трудно сказать, дед ли не ужился с невесткой или бабка, или деда вдруг потянуло обратно в тот дом, где он прожил без малого четверть века, но дед с бабкой снова вернулись в общежитие и даже выхлопотали комнату на том же этаже, только на этот раз не смежную с отцовой, а чуть дальше по коридору, за углом. Возможно дед примеривался еще раз получить квартиру, чтобы устроить и младшего сына, но пришлось уволиться из органов по полной выслуге лет и достойно пополнить ряды военных пенсионеров. На пенсии дед долго не протянул: раны ли сказались, или старые воспоминания-переживания замучили – умер меньше чем через год после демобилизации, от сердечного приступа. После обеда прилег отдохнуть и заснул навечно. Бабка голосила несколько дней, причитая:
       - Грешной, грешной голубчик-то мой был! Кровушки-то сколько пустил безвинной! Вот господюшко-то и прибрал сердешного за грехи евонные. Хорошо хоть батюшка-то наш небесный без мук, на раз, ёво принял, видно раскаялся да и ушел легкой смертью.
       Первое время Анжела жила с родителями в одной комнате. Позднее, когда пошла в школу, бабка уговорила отца и мать переселить внучку к ней, чтобы ей, бабке, повеселей и поспокойней на старости было, так и родителям посвободней, вдруг грешными делами надумают заниматься, опять же, не дай конечно бог, если с ней что случится, как-никак, а комната за внучкой останется – все ж жилплощадь.
       С бабкой было легко. Она не приставала с вопросами, не навязывалась с разговорами и религией, не бранилась по пустякам; жила своей обособленной
жизнью, как бы в своем замкнутом мирке, состоящем из церкви и всего, что с ней связано. В правом углу, между окном и стеной, висело несколько икон. Перед центральной, смотрящей на мир аскетически суровым и скорбным ликом Христа, была приспособлена лампада с маленьким плавающим фитильком, горевшим днем и ночью. Слева в серебристом окладе висела икона Богородицы с ребенком, на которой она грустно взирала на улыбающегося курчавого Иисуса, словно наперед сознавая ту судьбу, которая уготована была ее сыну, а справа упитанный лысоватый дядька, с золотистым сонмом над головой, надо полагать, назначенный в этом мире на роль бога-отца, с интересом наблюдал с небес за нами грешными. На полу лежал круглый домотканый коврик, на который бабка ежедневно утром и вечером опускалась на колени, чтобы творить молитвы и отбивать поклоны, истово крестясь при этом. По правой стороне стояла железная бабкина кровать, по левой – массивный деревянный комод, детская тахта, на которой спала Анжела, а в левом углу письменный стол для занятий после школы. Все это было отгорожено деревянной перегородкой с прорезанным по центру проходом, прикрываемым тряпичной занавеской, от небольшого, в несколько квадратных метров, помещения, выполнявшего роль кухни и прихожей одновременно. В нем справа стоял трехстворчатый шкаф для одежды, а слева кухонный стол-тумба, в левом же углу был водопроводный кран и раковина для умывания.
       После смерти бабки родители комнату немного подремонтировали, выбросили железную кровать, продали детскую тахту, вместо них из своей комнаты перенесли диван-кровать, на комод поставили свой черно-белый телевизор, лампаду загасили и убрали, но иконы трогать не стали. В прихожей шкаф поставили перпендикулярно перегородке, и между ним и стеной образовался узкий проход в закуток, куда был поставлен купленный переносной биотуалет.
       Но даже после проведенного ремонта, после всех перестановок комната производила жалкое впечатление. Скорее всего это происходило оттого, что сам дом настолько устарел морально, что как ни ремонтируй комнату, убогость все равно прорывалась наружу, назойливо лезла в глаза, раздражала и смущала. В окружении многоэтажек и даже панельных пятиэтажек более ранней постройки дом был похож на старичка, вросшего в землю. Он скорбно смотрел на мир глазницами больших своих окон, покрашенных темно-коричневой краской по облупившейся старой краске, прикрытых застиранными выцветшими шторами, серым тюлем, а иногда и просто простыней, накрытый сверху латаной- перелатаной крышей, с пристроенной с торца квадратной кирпичной трубой кочегарки, давно неработающей, трубой, ступенчато сужающейся кверху, с осыпающимся от времени кирпичом, с наростами зеленого мха на каждой ступени и отчаянно цепляющимися за трубу проросшими березками, настойчиво тянущимися к небу.
       Список жильцов очень сильно изменился за последнее время. Кто побогаче да поосновательней, давно уже сменили прописку на более престижные районы или перебрались в новые квартиры в других местах. Зато на их места переехали алкоголики, продавшие или разменявшие свои квартиры по дешевке, матери – одиночки, пытавшиеся выиграть на обмене хоть какие-то деньги для житья, одинокие пенсионеры и пенсионерки, тоже пытавшиеся несколько улучшить свое финансовое положение, да еще беженцы из стран ближнего зарубежья, которых в последнее время развелось в Москве видимо - невидимо и которым всевозможными хитростями все-таки удалось зацепиться за белокаменную. Дом превратился в нечто среднее между цыганским табором и богадельней для престарелых: по коридорам постоянно носились толпы чумазых и смуглых ребятишек, вереща и ругаясь на разных языках, пинаясь и дерясь, и играя в футбол всем, что только попадет под ногу; вдоль стен иногда бледными тенями двигались старики и старушки, пытаясь пробраться сквозь детскую орду к местам общего пользования; реже прохаживались молодые мамаши с колясками или просто женщины непонятно каких лет, в застиранных халатах, с чалмами из полотенец на голове, возвращающиеся из ванной или душа и несущие с боку тазики с постиранным бельем. Взрослые мужчины в коридорах встречались редко, разве что кто-то на четырех точках упорно штурмовал лестничные пролеты или уверенной штормовой походкой проверял надежность коридорных стен. В местах общего пользования появляться было совсем уж страшно: на кухнях газовые плиты были почти полностью разукомплектованы, если хотя бы одна из четырех конфорок работала – это считалось за счастье, да и сами кухни давно уже перестали выполнять роль кухонь, скорее они превратились в нечто среднее между красным уголком и складом рухляди, еду готовили здесь теперь редко, предпочитая делать это в комнатах, зато все скандалы, все недоразумения, все схватки сами собой происходили на кухнях. Ванная и душ работали чуть лучше, но ванна, душевой поддон и раковины умывальников были настолько протравлены ржавчиной, что спасти их, наверное, не смогло бы ни одно санитарное средство в мире. Притом в дверях было проковыряно столько дырок, что как их не завешивай при мытье, укрыться от любопытсвующих глаз было практически невозможно.
       Конечно же не могло быть и речи о том, чтобы пригласить к себе в гости кого-нибудь из школьных подруг или товарищей. От одной мысли, что им предстоит увидеть, в каких условиях ей приходится жить, ей становилось страшно и унизительно стыдно. Все это совсем не способствовало налаживанию дружеских или хотя бы приятельских отношений в классе, и, наверное, класса с шестого стало проявляться особым видом закомплексованности, выражавшемся обособленностью, индивидуализмом и нежеланием с кем-то дружить.
       Класс, в котором она училась, был обычным одиннадцатым классом обычной средней школы. В нем не было углубленного изучения каких-то одних предметов, среди учителей никто не обладал особым даром Макаренко, Ушинского или Песталоцци, а по сему и от учеников не требовалось достаточно глубоких знаний предметов, побед на школьных олимпиадах, общих хороших показателей успеваемости. Ученики жили как бы своим мирком, учителя – своим, стараясь соблюдать в отношениях между собой некий принцип суверенитета: мы вас не трогаем, вы – нас.
       В классе среди ребят не наблюдалось четко выраженного лидера, все они казались какими-то инфантильными, словно еще не доросли до своего возраста, и так уж исторически сложилось, что верховодила в классном коллективе Марина Сонина. Девушка она была не по летам развитая во всех отношениях: миловидная внешность, хорошо сформировавшаяся фигура. Не обделенная природным умом, в меру эрудированная, четко разбирающаяся, что почем в этом мире, она еще в седьмом классе получила прозвище «мама», и с тех пор достойно несла тяжкое бремя вожака класса. Училась она легко, без надрывов, и, хотя к глубоким знаниям не стремилась, в школьном журнале имела только хорошие и отличные оценки. С учителями общалась как с равными, «классная» в ней души не чаяла и давно свалила на нее все общие вопросы, назначив три года назад старостой класса.
       Никто давно уже не протестовал против установившегося порядка вещей, понимая, что любой бунт на корабле будет жестоко подавлен. Впрочем, начать протестовать могли только ради выпендрежа, а выпендрежникам давным - давно было объяснено, что и как делать нельзя. Конечно, как и везде без шуток, хохм и розыгрышей не обходилось, но все это могло развиваться до определенных пределов, и стоило Марине грозно глянуть, как все само собой затихало.
       Учителям подобная диктатура могла бы показаться странной, но им такое положение дел было только на руку, меньше проблем – легче жить, а что там внутри, так то не суть важно. Их ничуть не беспокоило, как и чем достигается подобная упорядоченность, скорее наоборот, они даже завидовали «классной», мол, удалось же найти такую старосту, что сама решает все вопросы.
       Впрочем, объяснялось все очень просто. У Марины уже больше двух лет был «папик». Правда, никто и никогда его не видел, но многие одноклассники замечали, как она неоднократно садилась в «БМВ» с затемненными стеклами. Однажды ребята из класса попробовали подшутить над Мариной. Подкараулив после физкультуры, когда она осталась в раздевалке одна, несколько человек зажали ее в углу и принялись лапать за груди. Через несколько секунд, когда Марина пришла в себя, она мощными оплеухами разогнала героев – любовников по сторонам. Но этим не все еще закончилось. На следующий день, после уроков, из «БМВ» вышли два бугая в кожанках, поймали троих вчерашних героев, отвели за забор и объяснили им, что может произойти в случае их дальнейшего неправильного поведения. Объяснили так доходчиво, что даже ребята из других классов поняли, от этой девушки надо держаться подальше.
       Авторитет Марины в глазах одноклассников вырос необычайно, но это привело к тому, что с ней никто не хотел сидеть за одним столом во время уроков - ребята побаивались, а девчонки стали считать ее задавакой и принялись игнорировать. Так уж получилось, что сидеть с Мариной пришлось Анжеле. Сначала их отношения не складывались. Своенравная Марина с первых дней попробовала подчинить соседку своим интересам, но неожиданно для себя наткнулась на негрубое, но твердое сопротивление, и, вероятно впервые, была вынуждена отступить. Постепенно их отношения выровнялись и даже приобрели дружескую окраску. Вскоре Марина поняла, какую хорошую подругу послала ей судьба. Постоянно быть на вершине классного, а позднее и школьного руководства требовало немалой внутренней энергии, и необходимость с кем-то поделиться накопившимися проблемами или даже просто выговориться при случае реализовывалась в лице Анжелы как нельзя лучше. Та была замкнута и не треплива, как большинство одноклассниц, имела терпение выслушать до конца, а иногда умно посоветовать. В конечном итоге к выпускному классу их дружба еще больше упрочилась и перешла в фазу близких доверительных отношений.


       А теперь пришло время познакомить читателя еще с одной стороной жизни Анжелы. Произошло это еще в девятом классе, весной. Не зная куда себя деть вечером, она случайно забрела в спортивный клуб «Тайфун». Размещался он во дворце спорта крупного завода, арендуя спортзал, раздевалки, душевые и некоторые подсобные помещения.
       На улице было холодно, мартовские лужи прихватило морозцем, и шляться без дела по улицам стало скучно. Анжела зашла в спортклуб, чтобы погреться. В фойе никого не было, она поднялась на второй этаж и очутилась на балконе спортзала. Внизу, за сеткой, работало несколько борцовских групп. В основном это были группы каратэистов - спортсмены стояли четкими шеренгами и рядами и по отрывистым командам тренера пытались повторять его движения: выпады с ударами ног и рук, блоки и разного рода повороты и завороты. Наблюдать за этими однообразными движениями надоело, и она, перевесившись через перила балкона, стала смотреть, как в углу, на расстеленных борцовских коврах, работают несколько пар борцов. Здесь наблюдать было намного интереснее – подсечки следовали одна за другой, переходя в броски через себя, через бедро, в разные варианты удержаний и болевых приемов. Увлекшись зрелищем, она не заметила, как постепенно исчезли группы каратэистов, в зале притушили свет, и лишь в углу продолжались броски, слышались выкрики тренера, шлепки тел.
       -Эй, парнишка! Что, интересно? Смотри – упадешь! - Прямо под ней стоял тренер борцов и, улыбаясь, смотрел не нее. - Если нравится, спускайся вниз, поговорим.
       От неожиданности Анжела действительно чуть не перевалилась через перила, но, качнувшись, успела схватиться за сетку и удержалась.
       -Да не трусь ты, спускайся, - сказал тренер, - не кусаемся мы, не бойся.
       Смутившись, Анжела медленно поплелась вниз. Там, у распахнутых дверей зала, ее уже поджидал тренер.
       -Ну, извини! - Сам немного смущаясь, начал он. - Думал, что ты – парень. Прическа-то короткая, вот в полутьме и не разобрал. Впрочем, если действительно интересно и нравится, то у нас
есть группа специально для девушек. Приходи завтра к восьми вечера, на контроле спросишь Петровича - это я. Ну, иди, надумаешь – захвати спортивный костюм и кроссовки.
       Вероятнее всего победило любопытство. На следующий день в назначенное время Анжела пришла на тренировку. Петрович приходу ее не удивился, воспринял как должное, представил ее борцам, а потом отвел в сторонку и, усадив рядом с собой на скамейку, принялся рассказывать историю борьбы.
       Сам Петрович в прошлом был мастером спорта по самбо, работал в закрытой школе МВД инструктором по данному предмету, потом окончил тренерскую школу, набрал несколько групп пацанов и начал вести секцию самбо при спортивном обществе «Буревестник». Надо сказать, что тренерским талантом Петрович был наделен не меньше, чем спортивным. Уже через пару – тройку лет его воспитанники стали побеждать на первенстве столицы, выполнять нормативы сначала кандидатов в мастера, а потом и мастеров спорта. Но самбо культивировалось в основном в нашей стране, да и то больше в системе МВД, выхода на международную арену практически не имело, поэтому у спортивных чиновников в почете не было. А когда в Европе стали проводить соревнования по дзюдо, многих самбистов переквалифицировали в дзюдоистов, благо, приемы и правила не сильно различались в этих видах спорта. Вот и Петровичу пришлось стать тренером по дзюдо.
       В семидесятые годы начался бум каратэ. Многие тренера поддались модному увлечению, перейдя в эту борцовскую дисциплину, но скоро каратэ официально запретили. Впрочем, Петровича эти передряги мало коснулись. Он продолжал успешно тренировать ребят, его ученики уже выступали на первенстве Союза и даже Европы. В начале девяностых все переменилось, Союза не стало, спорт постепенно стал приходить в упадок. Каратэ вышло из подполья, вновь обрело популярность и оттянуло молодежь из других видов борьбы. Появились новомодные виды единоборств: тоэквон-до, айки - до, тайский бокс – которые тоже вобрали в себя часть талантливой молодежи. Начались проблемы с финансированием, арендой помещений, секции стали переходить на самоокупаемость, а при малом количестве занимающихся просто не выдерживали конкуренции с другими видами единоборств.
       Спортивные чиновники к Петровичу относились достаточно хорошо: даже в условиях скудного финансирования зарплату ему платили, а за две группы олимпийского резерва вносили арендную плату и спортсменам выплачивали стипендии…
       Тренер сидел рядом с Анжелой и комментировал действия и приемы, выполняемые борцами на ковре. Иногда он хлопал в ладоши, чтобы привлечь внимание к себе, вставал со скамейки и, подойдя к борцам, делал замечания, подсказывал.
       Анжеле Петрович понравился. Может быть, был он излишне говорлив, но замечания давал по делу, не кричал, не сердился, а как бы огорчался за ребят, если у них что-то не получалось. После тренировки, когда ребята пошли в душ и переодеваться, Петрович отвел Анжелу в сторону и сказал:
       -Ну вот что, девушка. Посмотреть ты все посмотрела, послушать – послушала. Теперь, вот, еще надо все хорошо обдумать. Времена сейчас, сама понимаешь, несколько другие. Случайных людей в группу набирать не могу, беру только тех, в ком до конца должен быть уверен, что ни при каких обстоятельствах спорту не изменят, работать на тренировках будут без сачков, с полной отдачей. Получится ли из тебя чемпионка - гарантировать не берусь, многое от тебя и меня зависеть будет, но не все. Но если уж выберешь эту дорогу, извини, спуску не дам. Про любови, сантименты, личную жизнь – забудь сразу. Будешь молиться только одному богу - спорту, только ради него станешь трудиться в поте лица, и только он даст ощутить в полной мере, чего ты стоишь в этом мире, даст ощутить чувство победы не только над другим, но, пожалуй, самое главное, над самим собой. Извини, звучит это все слишком пафосно, зато - точно. Так что иди домой, еще раз все обдумай, с родителями посоветуйся, решишься – приходи. Буду рад.
       Петрович, одобряюще похлопав по плечу, подтолкнул ее к раздевалке.

       Родителям Анжела ничего подробно объяснять не стала, сказала только, будет ходить по вечерам в спортивную секцию во дворец спорта, что денег платить пока не надо. Родители в душе остались довольны, сами собой решились два очень важных вопроса: во-первых, ребенок по вечерам будет занят делом, а не будет в компании себе подобных где-нибудь в подвале нюхать клей; во-вторых, вроде и денег платить не нужно.
       Тренировки начались необычно. Почти целую неделю они с Петровичем ездили по медицинским учреждениям, у Анжелы брали самые разные анализы, проверяли сердце, легкие, другие внутренние органы, она выполняла различные тесты на скорость реакции, выносливость, силу, координацию движений. Петрович подробно записывал результаты в большую толстую тетрадь, иногда чертил какие-то схемы, подолгу советовался с некоторыми специалистами. Временами он хмурился, вероятно что-то ему не нравилось, порой наоборот улыбался, радовался.
       В начале следующей недели он объявил, что в целом сданными ею тестами и состоянием ее здоровья он доволен и на ближайшие два-три месяца составил для нее индивидуальный план развития общей физической подготовки. Выполнение этого плана в основном будет проходить самостоятельно, что должно выработать внутреннюю ответственность перед самим собой, а результат выполнения покажет, насколько серьезным было отношение. Потом он подводил Анжелу к различным гимнастическим снарядам, заставлял выполнить упражнение максимальное колличество раз, записывал результат в тетрадь, подробно объяснял, с помощью каких других упражнений можно улучшить результаты и в какой последовательности и с какими перерывами их лучше выполнять. Закончил Петрович тем, что попросил неукоснительно выполнять два пункта подготовки: обязательно выходить утром на зарядку с пробежкой не менее тридцати минут и дважды в неделю приходить в зал тренажеров, чтобы отработать на указанных в плане подготовки снарядах.
       Первый месяц тренировок проходил очень тяжело. Приходилось вставать в шесть утра, ставить греться воду в ведре, чтобы потом, после часовой зарядки, можно было ополоснуться в тазу. После первой недели заболели мышцы рук и ног, а потом и всего тела, и казалось, что боль эта вцепилась в тело навечно, что она уже не отпустит. Множество раз приходили мысли, что нужно плюнуть на все, прекратить эти пытки и издевательства над организмом, пойти покаяться к Петровичу и попросить, чтобы отпустил с миром, пока еще не поздно, пока еще не зашло все далеко. Но тут же другие мысли, что нельзя нарушать обещаний, данных Петровичу, что и у нее есть все-таки сила воли, вытесняли первые и заставляли трудиться с удвоенной энергией.
       Первый контрольный зачет в конце месяца ощутимых результатов не дал. Петрович этому не удивился, внимательно прочитал журнал с отметками о количестве раз выполняемых упражнений, подробно расспросил о соблюдении методик, внес коррективы в подготовку в следующем месяце и отправил тренироваться дольше.
       Еще неделю Анжела четко тренировалась по установленному Петровичем графику, но улучшения результатов по-прежнему не наступало. Тогда она начала самостоятельно к каждому упражнению добавлять еще один-два повтора. Результаты подросли, но выходить на требуемый уровень не желали.
       Жизнь по сравнению с первым месяцем стала налаживаться. Боли в мышцах не прошли, но организм к ним привык, и работа на снарядах уже не вызывала внутреннего отторжения, наоборот, появилось дополнительное желание доказать себе, что она сможет оправдать оказанное ей доверие. Даже в школе стало учиться легче, устные предметы с легкостью откладывались в памяти, а физику и математику оставалось немного подработать дома. Видимо, мозг осознал, что телу пришла пора решать сложные задачи, и ему некогда отвлекаться на решение других проблем.
       И все же на очередной проверке результаты оказались значительно хуже, чем требовалось. Петрович теперь уже сам озадачился. Он внимательно следил за выполнением каждого отдельного упражнения и, когда в очередной раз установка снова была не выполнена, недоуменно пожимал плечами или ладонями, сведенными в замок, потирал сзади голову.
       Анжела даже поревела Петровичу в рукав, сказав, что она честно старается, но почему-то ничего не получается. Петрович успокоил ее, погладив по волосам, и сказал, что раз она старается, то все будет хорошо.
       Еще неделю она работала раза в полтора интенсивнее. В конце недели Петрович снова заставил сдавать зачеты, но после первых двух сдачу прекратил, и прямо из зала отвел к спортивному врачу. Тот долго мял мышцы рук и ног, заставляя поочередно сгибать их, потом сказал Петровичу, что мышцы рук и ног сильно забиты, налицо явная перетренированность, и что самое лучшее лекарство – это отдых несколько дней, сауна и массаж.
       Петрович утреннюю зарядку не отменил, но тренироваться запретил. Вместо тренировок он лично отводил Анжелу в массажный кабинет, а потом, с кем-нибудь из спортсменок отправлял в женскую сауну.
       Через несколько дней зачеты проводили снова. Отдохнувший организм выдавал удивительные результаты, перекрывая нормы иногда в полтора, а то и два раза.
       Пришла пора настоящих тренировок. Петрович привел ее в женскую группу, познакомил с девчатами. В группе было всего девять человек, да и девчатами их назвать можно было с большим натягом. Света и Надя, две здоровые тетки, весом, наверное, килограммов по девяносто, одна – чемпион еще Союза, другая – призер первенства Европы. Другие девушки были значительно легче и чуть моложе, но тоже далеко за двадцать лет, и тоже с титулами, пусть и рангом пониже, зато все со званиями Мастеров спорта. Позднее Анжела узнала, что почти все они закреплены за другими тренерами, но тренироваться продолжали ездить к Петровичу.
       Пока Петрович отошел к ребятам, девчата, ничуть не стесняясь Анжелы, принялись зубоскалить по ее поводу. Мощная Надя, сгребя ее в охапку и повертев как большой плюшевой игрушкой, сказала:
       -Да, девка. Жидковата ты больно. И чего Петрович в тебе увидел?
       -Брось ты, Надька, - вмешалась Света. – Сама-то двадцать лет назад еще жиже была. Если надо - мясо нарастят. Просто вливание молодой крови потребовалось. Мы-то с тобой, считай, на выходе…
       -Ой, девчонки! Ерунда это все. - Перебила другая Света. - У Галки спарринга нет. Все с мужиками биться приходится, ей не нравится, что лапают.
       Все повернулись к Галке.
       -Чего, Галка, молчишь? Просвети! Для тебя Петрович куклу взял? - Спросила Надя. – Знаем мы твой характер, в момент девку изувечишь, никакого дзю-до не захочет.
- Вам-то чего? – Огрызнулась Галя. – Все равно эта зелень еще минимум год, как мешок с говном, будет…
       Подошел Петрович, тренировка началась. Он действительно поставил Анжелу в пару с Галей. Он попросил Галю показать стойку, захваты, подсечки, перевороты, несколько основных приемов, а сам отошел к другим парам. Галя все толково объяснила, потом установила Анжелу в стойку, и тут началось что-то страшное. Она проводила прием за приемом, словно хотела продемонстрировать весь арсенал своих возможностей. Анжела даже не могла уловить момента начала приема, приходя в себя только после шлепка собственного тела о ковер. От беспомощности, обиды, что ее и в самом деле используют как куклу, и злости на глаза накатили слезы. Но тут вмешался Петрович. Он оттянул вошедшую в раж Галю и укоризненно сказал:
       -Что же ты делаешь? Она же обороняться еще не умеет, страховок не знает, а ты ее, как только можешь, валяешь.
       Отправив Галю работать с ребятами, Петрович принялся подробно объяснять, как надо правильно страховаться при падениях после проведения приемов, потом рассказал, по каким признакам можно определить, что противник готовится к атаке или готов провести прием, и что нужно предпринимать, чтобы расстроить его планы. Для наглядности он сам показывал, что и как нужно делать, позвав в спарринг кого-то из ребят. Постепенно все перестали заниматься и начали смотреть на работу этой пары. Получалось впечатляюще. Иногда казалось, что Петрович, проведя прием, не бросает противника, а как бы кладет на ковер…

       Весна закончилась. Экзамены за девятый прошли незаметно. Летом, кроме зарядки, она тренировалась дважды. Утром общефизическая тренировка, вечером – борцовская. К осени она основательно окрепла, как сказали тетки – поднакачалась. Внешне изменилась мало, разве что подросла; тело подсохло, ни одной лишней жиринки, мышцы не подросли, но налились силой, и, на удивление, пропала куда-то подростковая угловатость.
       …В тренировках, в учебе прошел год. Петрович ни на какие соревнования выставлять ее даже и не думал. За это время Галя, а она теперь стала основным спарринг-партнером Анжелы, выиграла престижный международный турнир, завоевала серебро на Европе. У других дела шли тоже неплохо. Временами ей все же казалось, что Петрович все-таки взял ее на роль куклы для Гали, что ею будут пользоваться, а когда окажется не нужна, просто выбросят на помойку. Отношения с последней складывались очень сложно, нет, правильнее сказать, никак - они просто отсутствовали. Соперница ее постоянно игнорировала, полагая, что Анжела навсегда подчинена ее воле.
       Другие девчата к ней привыкли и, видя отношение Гали, порой жалели. Надя, взяв ее на руки, как ребенка, не раз уже говорила:
       -Не переживай, девка. Галка сама до тебя такой же куклой была. Ее ох как мутузили да по ковру расстилали. К тому же характер у нее поганый – злая. Ты терпи, учись, у нее – школа.
       Каждый раз выходя на спарринг с Галей, она в душе мечтала о том моменте, когда она победит соперницу, хоть один раз, но сможет быть ловчей, быстрее, сильнее, наконец.
       Однажды этот миг наступил. Всегда собранная, сконцентрированная Галя, в этот вечер злилась сильней, чем обычно. Проводя броски, она совсем не давала отойти после них. Вдруг Анжела поняла, что с соперницей что-то не так. Мозг дал команду, руки сами выполнили захват, подсечка, бросок, и тело Гали смачным плевком припечаталось к матам. Крик гордости и победы с хрипом вырвался из горла. На мгновение в зале воцарилась тишина. Все с удивлением смотрели на ликующую Анжелу и поверженную ей соперницу.
       Галя мгновенно вскочила и кулаком ударила в солнечное сплетение. Тело Анжелы переломило острой болью, рот судорожно хватал воздух, из глаз брызнули слезы. Большая Света оттащила Галю, а Надя помогала придти в чувство Анжеле.
       Подошел хмурый Петрович. Повернувшись к Гале, он сказал:
       -Еще одна такая выходка, на тренировку ко мне можешь не приходить, не пущу, ты меня знаешь.
       …Прошло еще полгода. Постепенно все наладилось. Спарринги с Галей продолжались, но существо их изменилось. Ей разрешили атаковать, выполнять приемы, тренировать их. Куклами они с Галей были поочередно. Петрович стал уделять ей гораздо больше времени, показывая, как надо правильно выполнять различные движения и приемы, как избежать ловушек и самой их ставить сопернице, как проводимый уже противником прием понизить в оценке.
       Осенью, в одиннадцатом, были первые соревнования, в которых она участвовала. Проходили они буднично. На двух коврах проводились бои по олимпийской системе. Это были какие-то зональные соревнования, из Москвы и окрестностей тренеры привезли молодежь, чтобы дать ей проникнуться соревновательным духом, почувствовать вкус состязания, а не тренировочной рутины, наконец, познакомить с нормальным судейством. Бои ей показались скучными, никто из соперниц не смог продержаться даже минуты. Было как-то однообразно: выход на татами, представление, обмен поклонами, стойка, прием, победа. Даже в финале она провела бросок на первых секундах,
потом провела болевой прием и выиграла чистой победой.
       Знакомые Петровича подходили поздравить его с победой, а, узнав, что Анжела работает в спарринге с самой Галей Дробышевой, понимающе кивали, мол, от такого спарринга всегда можно многому научиться.
       На зимних каникулах проходило первенство Москвы среди девушек. Петрович ничем новым не напутствовал, только предупредил, чтобы Анжела была морально готова к любым неожиданностям.
       До финала она дошла так же легко и просто, как в прошлый раз, но тут случилось непредвиденное. Еще перед полуфиналами к Петровичу подошел Анатолий Иванович – официальный тренер Светы – маленькой. Он был одним из столпов нашей федерации дзю-до, и хотя сам почти не тренировал, считался тренером некоторых отечественных звезд. Он без обиняков попросил:
       -Петрович, отдай девку! Я из нее чемпионку сделаю. Ты же ей все равно ближайших года два ходу не сможешь дать, сам понимаешь. А я продвину, где надо, под зеленый свет прокачу…
       -Толя! Вот ты старый уже, а простых вещей понять не можешь. Я их что – держу? Нет! Только подходы у нас разные. Я их учу, заставляю набираться мастерства, силы, опыта, а ты норовишь сразу с них все это выжать, а потом бы и черт с ними, на смену другие придут. Ты же Свете олимпийское золото обещал, а как не вышло, куда задвинул? - В резерв. А ведь все они - живые люди. Психика ломается, теперь подняться, сам знаешь, во сто крат трудней.
       -Куда ты, Петрович, гнешь, я давно понял. В общем, прямо скажи, отдашь или нет. Нет! - Все понял, не обижайся.
       Соперница в финале попалась тертая, и звание мастера у нее уже было. Пару раз она проводила приемы и честно заработала юкку и вадзари. Но Анжела и ее заманила в ловушку, дав провести очередной прием, но в последний момент ловко извернувшись и переведя соперницу в чистый иппон. Победу ей не присудили, объявив, что прием выполнен технически не верно. Дальше бой был совсем смазан. Соперница просто тянула время и дотянула до победы по очкам.
       На весенних каникулах Петрович свозил ее в Пермь на первенство России среди девушек. Турнир она выиграла легко и получила звание Кандидата в Мастера спорта.
       
       …Пришло время школьных выпускных экзаменов. Сильно не напрягаясь в подготовке, она сдавала их на хорошие и отличные оценки. Надо было решать, что делать дальше. Марина поступала в Плехановку на платный, престижный факультет, звала с собой. Но Плехеновке не нужны были спортсмены, там готовили других профессионалов, а платить за обучение самой не было возможности. В Институт физкультуры и спорта по специализации идти не хотелось, это означало перейти к другому тренеру, а мыслей, расстаться с Петровичем, даже в голову не приходило. Петрович посоветовал поступать в педагогический : в случае затруднений там он мог помочь.
       Впрочем, помогать не пришлось. Вступительные экзамены Анжела сдала также легко, как и выпускные школьные. После экзаменов она собиралась на сборы, но волею спортивных чиновников Петровича назначили помощником главного тренера сборной команды России, и ему пришлось переехать на основную базу подготовки в Подмосковье. Почти всех девчонок он забрал в команду, а Анжелу взять не удалось, по возрасту она проходила в юношескую сборную, но никак не во взрослую.
       Ее определили к Анатолию Ивановичу, он числился одним из наставников молодежной сборной. В группе, где теперь она занималась, собрались юные дарования со всей страны. Почти каждая из девчонок была самого высокого мнения о себе и считала, что только она станет будущей чемпионкой. На тренировках царила скука, спарринги проходили вяло и неинтересно, одним словом, работать приходилось в полсилы. Она съездила к Петровичу на базу, пожаловалась на состояние дел, но он почти ничем помочь не мог, разве – что составил план дополнительных тренировок.

       … Лето закончилось. Начались занятия в институте. Времени для тренировок стало значительно меньше, да и заниматься, если честно, особо не хотелось. Анатолий Иванович, заметив ее прохладное отношение к тренировкам, несколько раз пытался поговорить с ней по душам, сулил прекрасные перспективы в будущем, но назначить спортивную стипендию не торопился.
       Постепенно в душе стал образовываться вакуум, тренировки и учеба не приносили удовлетворения, и стало казаться, что, в общем-то, она никому и не нужна…


       Однажды, после тренировки, она набралась смелости и позвонила по номеру, прочитанному в вагоне метро. На другом конце провода долго не отвечали, и когда, наконец, взяли трубку, и суровый мужской голос спросил: « Вам кого?» - она от неожиданности растерялась и начала невнятно объяснять, что, мол, прочитала листовку в метро и хотела узнать поподробнее. Голос смягчился и сказал:
       - Что ж, девушка, если вы такая любопытная, приезжайте в среду или четверг после шести вечера или в субботу после четырех. - И подробно рассказал куда и как добираться.
       После занятий в субботу Анжела поехала по названному адресу. Улицу и дом она нашла быстро. Перед тем как войти в подъезд она остановилась в нерешительности: все-таки немного страшилась того, что ожидает впереди. Набравшись смелости, она вошла в подъезд и почти сразу увидела нужную дверь. Звонок отсутствовал. Она осторожно постучала, но никто не открыл.
       Дверь была массивная металлическая, с глазком по средине, который подсвечивался изнутри светом. Анжела постояла пару минут и собралась уже уходить, как вдруг заметила, что глазок уже не светится, и поняла, что ее внимательно разглядывают с той стороны. Она еще раз нерешительно постучала, через несколько мгновений дверь с металлическим лязгом приоткрылась. На пороге стоял высокий парень лет двадцати пяти - двадцати восьми и с интересом разглядывал ее.
- Я так понял, что это вы звонили во вторник, - начал он, - прочитали нашу листовку и решили сами поподробнее узнать, что же у нас тут такое интересное делается. Что ж, вы не ошиблись. Проходите и не бойтесь, мы не страшные и не причиним вам зла. – И, ободряюще улыбаясь, по - шире приоткрыв дверь, пропустил ее внутрь комнаты.
       Комната ничем примечательным не выделялась. Окно было защищено внутренней веерной решеткой, в углу стоял массивный коричневый сейф, в другом письменный стол со стулом, посредине два обычных деревянных стола, составленных вместе и накрытых общим зеленым сукном, и несколько старых стульев. На стене, напротив окна, висел портрет бородатого дядьки в берете. Напротив входной двери наискось вправо выступала крашеным сероватым массивом на поклеенной обоями стене еще одна дверь. Пол был застелен рыжеватым потертым в нескольких местах линолеумом.
       - Да, ладно, не трусь. - Видя некоторое ее замешательство, сказал парень. - Проходи вот к столу, садись. - Он обошел стол, отодвинув стул, деловито уселся, положив мощные руки на зеленое сукно.
       Анжела подошла к столу, робко отодвинула стул и осторожно присела на его краешек.
       - Меня зовут Алексей. Я возглавляю одну из ячеек Революционного Авангарда Молодежи, сокращенно РАМ. Слышала про такой? Нет! Ну, значит, еще услышишь. Мы объявили войну существующему строю. После того как в нашей стране произошел контрреволюционный переворот, и власть перешла в руки кучки богатеев, мы - молодежь - не имеем права мириться со сложившимся положением дел. Мы обязаны объединиться, чтобы дать решительный отпор тем, кто нас снова толкает в пучину империализма, кто ведет нас к нищете и безработице, кто хочет отдать страну на растерзание забугорным хищникам…
       Парня явно понесло. Вдохновение собственной речи захватило его, он уже слушал и слышал только самого себя.
       … Ты посмотри, посмотри, что творится вокруг. Еще несколько лет назад мы были огромным интернациональным государством, у нас развивалась наука, экономика, пусть медленно, но двигалась вперед, была сильная армия, половина Европы была на нашей стороне. А теперь – что? От государства одни развалины. Что, после того, как разбежались по своим отдельным норкам, кому-то из наших народов стало жить легче? А ведь кричали, что, мол, Россия – кровосос, все соки высасывает из республик! Мы своим местечковым хозяйством заживем лучше, богаче. Что – зажили? Нет! И результат какой: у всех экономика в разрухе, связи же порваны, а все друг от друга зависели, сельское хозяйство в полном упадке – только на забугорные подачки и живем, наука в полном дерьме, про армию вообще молчу, в чеченской войне обосрались – дальше некуда…
       Он вскочил из-за стола и стал расхаживать вдоль столов туда и обратно, яростно размахивая руками. Было видно, что все то, о чем он говорит, ему не просто не безразлично, что оно постепенно закипало внутри, а теперь выплеснулось наружу бурлящим горячим потоком, таким, когда с чайника срывает крышку.
       Теперь, когда Алексей был на ногах, Анжела более детально рассмотрела его. Был он высок, значительно выше метра восьмидесяти, с крепкой фигурой и крепкими мужицкими руками. Овальное лицо казалось чуточку грубоватым. Мощный подбородок с ложбинкой посредине, слегка впалые щеки, с чуть наметившимися морщинками от крыльев носа, резко очерченный рот, прямой нос, немного запавшие глаза серого цвета, довольно высокий лоб с большим шрамом над правым глазом, уходящим к виску, придавали лицу мужественность, намекали на тяжелые моменты в изгибах и вывихах судьбы. Слегка вьющиеся коротко остриженные русые волосы наоборот молодили лицо, придавая всему облику что-то молодежное, даже пацанское…
       … А народ теперь как живет, наверное, до революции лучше жили. В городах безработица, заводы и фабрики закрывают, так как новые хозяева не хотят или не могут грамотно управлять предприятиями. С помощью денежных реформ, ваучеров и пирамид народ просто обокрали. У молодежи перспективу отобрали, попробуй сейчас без образования куда пристроиться, везде нужны только квалифицированные специалисты, а где ее, квалификацию, получишь, если образование не позволяет или нет возможности платить за него деньги. А со стариками как поступили? Накопления отобрали, пенсиям – грош цена, сразу ложись и помирай. Это разве честно по отношению к ним? Они же эту страну строили, из руин после войны поднимали, а теперь здрасте – пожалуйста, кому вы нужны? Только себе… Обидно, обидно за все. Разве этого хотели от перестройки, разве к этому стремились? Хотели, как лучше, - получили, как хуже…
       Ты посмотри, кто к власти пришел. Проходимцы и негодяи! Страну в сырьевой придаток запада превратили, только и могут нефть и газ туда гнать, да еще цветные металлы. А ведь это все – народное достояние, национальное богатство. По какому праву отбирают его у народа? Кто так решил? – Президент? Так это же смеху подобно. Он пока к власти шел – левой фразой прикрывался, мол, самый честный, самый справедливый, от негодяев пострадавший, и вообще – самый – самый. А к власти пришел, что оказалось? Обычный партийный функционер, ни ума, ни знания дела, даже понятия нет, куда страну вести, к тому же пьянница, шут гороховый и здоровьем слабый. Вот и получилось, что страной заправляют разные людишки хитрые, лизоблюды да подхалимы, ну и семейка конечно. И все они прекрасно понимают, что халява для них в любой момент может закончиться, поэтому и хапают без зазренья совести, тащат все, что плохо лежит, грабят все и всех, криминалу опять же зеленый свет устраивают. И где, по–твоему, у них честь и совесть, о какой справедливости может идти речь? И все это они еще демократией называют…
       Алексей немного успокоился, снова присел за стол напротив Анжелы и спросил:
- Вот вы, девушка, неужели со мной не согласны?
       Анжела покраснела, смутившись от прямо поставленного вопроса.
       - Вы извините, я плохо разбираюсь в политике. – Ответила она и, немного помолчав, добавила. - Хотя, наверное, вы и правы.
       Она действительно как-то раньше не задумывалась над тем, что происходит вокруг. Почти всю сознательную жизнь она прожила в стране, где постоянно с чем-то боролись, что-то перестраивали, пытались улучшить, а получалось все хуже и хуже. Иногда родители, доведенные до отчаяния безденежьем, проблемами на работе, квартирным вопросом, в сердцах костерили и Ельцина, и перестройку, вспоминали, как хорошо жилось при старой власти, но для Анжелы все это было незнакомо, она не помнила ни мороженого по одиннадцать копеек, ни пончиков по пять…
       - Понимаете, девушка. – Снова начал Алексей. - Мы недаром взяли себе такое название. Мы действительно стремимся привлечь в свои ряды умную, сознательную молодежь, готовую на подвиг, на самопожертвование ради отечества. Нам не нужны хлюпики и разгильдяи, нытики и маменькины сынки. Нам нужны стойкие, преданные бойцы, способные постоять за наши идеи и готовые сражаться за них даже в проигрышной ситуации. Нам сейчас очень трудно. Большинство молодежи заражено вирусом растления, для них главное в жизни - это наркотики, спиртное, секс, жажда легкой наживы. У них нет достойных идеалов, а цели либо мизерны, либо никчемны, нет настоящего чувства коллективизма, правильного понимания истинных ценностей. Они ленивы и распущены.
       Основная наша задача - создать крепкий костяк настоящих, преданных борцов, несущих в массы идеи справедливости, интернационализма, равенства, братства. Идеологически мы близки к коммунистам, но не согласны с их формами и методами борьбы за власть на данном этапе, отрицательно относимся к национал большевикам, жириновцам и прочим националистам, а также к правым партиям и течениям.
       Вот, вкратце, и все, что я могу пока вам рассказать. А теперь готов послушать вас, с какими мыслями вы к нам пришли, как живете, чем, образно говоря, дышите?
       Анжела, запинаясь от смущения и пристального внимания, коротко рассказала историю своей, небогатой событиями, жизни. Парень слушал внимательно, не перебивал. Ему явно понравилось, что она серьезно занимается спортом, и даже добилась на этом поприще значительных результатов.
       Побарабанив пальцами по столу, Алексей сказал:
       - Ну что, Анжела? В общем-то вы нам подходите. Теперь дело за вами. Подумайте, определитесь в своих мыслях, готовы ли вы двигать наши идеи в массы. Телефон для связи остается тот же самый, да и адрес вы
теперь знаете.
       Он встал из-за стола, обошел его и проводил Анжелу до двери.