Я купил по случаю грампластинку. Довольно редкий диск -Челентано 76-го года. Достал через знакомых, отдал чертову уйму денег. Музыка, как бы вам объяснить попроще... потрясающая. Мало сказать о тембре голоса певца, теплом и домашнем, мало сказать об инструментовке, и в общем, дело даже не в мелодиях его песен, от которых иногда идут мурашки по коже, а все вместе взятое... эх, где слова... Ну, вы бы меня поняли, когда б послушали.
Жена отметила этот факт по-своему: наконец-то ты выкинул деньги не просто на ветер. Даже не сказала, как обычно: лучше бы купил автомобиль. Хотя бы детям. Хотя бы игрушечный.
Я никогда не сквалыжничаю, когда речь идет о музыке. Ведь это для себя. А уж если на себя деньги жалеть, то для кого же тогда их копить?
Я снова позвонил знакомым - нельзя ли достать еще одну пластинку, другого года, разумеется, но если можно, опять Челентано. Знакомые по очереди ответили: попробуем, сделаем, что сможем, пораскинем, позвоним...
Через какую-то неделю я держал в руках новый диск - Челентано 77-го года. Два дня я не снимал его с проигрывателя - срок большой, если учесть, что моя коллекция состоит из двухсот черненьких, блестящих, милых сердцу источников звука производства различных фирм. Это только на вид они кажутся просто кусочками пластмассы. Но если б вы знали, что за ними стоит... Сам великий Эдисон ахнул бы!
Короче, я расхрабрился и заказал третью пластинку. Дай, думаю, соберу всего Челентано, тем более, что супруге тоже нравится. Давайте, говорю, на всю катушку - 78-й и так далее.
78-й пришел через месяц. Жена даже убежала с работы, чтобы его послушать.
79-х было целых два, 80-й появился еще через неделю.
Следующий диск я выхватил из рук приятеля, даже не разворачивая обертку - я думал лишь о том, как побыстрее добраться до проигрывателя.
На этот раз Челентано сделал нам сюрприз. Он пел без оркестра, просто под гитару. Две песни он исполнил на русском языке, одну на польском. Жена у меня переводчица с польского, ей было особенно приятно.
Мы засыпали счастливыми. Мы любили друг друга, любили наших непослушных детей, любили чертов тринадцатой троллейбус - самый быстрый транспорт к дому от места наших встреч после трудовых буден.
Зачем мне понадобилось утром разглядывать наклейку на пластинке? Наверно, я просто чувствовал себя раджой, тайком от всех придворных запускающим руки в кованые сундуки с жемчугами и сапфирами.
На наклейке стояли буквы и цифры, издевавшиеся надо мной:
копирайт-1981. Я не посмотрел на календарь, мне и так была прекрасно известна дата моего утреннего бытия - утро 9:35 11 ноября 1980. Плюс-минус пара минут неточности моего будильника.
Жемчуга и сапфиры были фальшивыми. Мои придворные оказались ворами - они забрали мое золото, а взамен насыпали мне полные пригоршни плавленого песку, в просторечии именуемого стеклом. Да вдобавок покрасили его в несуществующий цвет, чтобы я полнее ощутил собственное ничтожество.
Да, мне приходилось покупать пиво и молоко с завтрашним числом на пробке. Но, во-первых, один день - не год, а во-вторых, продавали мне эти бутылки совсем чужие люди. Им было наплевать, когда я их выпью - сегодня или завтра, может даже, они хотели сделать мне приятное, если, скажем, я выпью это пиво завтра. Все-таки, пусть и жигулевское, а не "Карлсберг", но сегодняшнее. Хоть и вчерашнее.
Но чтобы мои друзья - товарищи рассчитывали, что я прослушаю дорогого Челентано через год после покупки - это, извините, утопия. Это называется прокол.
Я завертывал диск обратно, в ту же бумагу и думал: кто-то, я даже догадываюсь, кто, будет сегодня сильно сожалеть о положенных в кубышку рублях. Я готов платить, но всегда люблю знать, за что.
Своего "приятеля" я поднял с постели. Мне было особенно приятно явиться к нему, не проспавшемуся, без звонка - на мои, небось, пил вчера.
Посмотри на диск внимательно, сказал я ему, ты ничего не замечаешь?
Что, неужели с брачком, спросил он настороженно - ясно, кому охота возвращать деньги.
Да, с брачком, мой дорогой, и я бы с удовольствием затолкал этот брачок в твою ненасытную глотку, если бы так не торопился на работу. Гони полтинник назад!
Утопая, он цеплялся за соломину, он был готов и с похмелья из последних сил доказывать справедливость совершенной сделки.
Ну, поставь, поставь пластинку на проигрыватель, послушай, нравится, да? Да что ты говоришь - диск без дефектов? Поди ты, даже без щелчков! Это же надо - и чего это я к нему придираюсь? Ах, я и сам не знаю, чего хочу?
Какое дружелюбие! Какая тонкая наблюдательность!
Наконец он сказал, теперь вижу - конверт замят. А я сам и не заметил. Ну, спасибо! Да ты на год посмотри, чудило!
Вы бы видели его вырлица. Что означает "выражение лица" - это мы с женой так говорим. Короче, пожалел я его.
Ладно, сказал я, давай координаты источника - сам разберусь, только пусть мой сегодняшний прогул ляжет темным пятном на твою и без того черную совесть.
Вообще-то, у меня с работой всё в порядке, ну нет меня и нет. Значит, так и надо, так и должно. Посему быть.
Я сел в автобус и поехал по указанному адресу. На дверной табличке значилось: Михельсон В.П. Пахло жареным луком. Я позвонил.
Я ждал, пока дверь откроется, и думал, как начну разговаривать с этим Владимиром Петровичем. Или с Валентином Павловичем. Я скажу ему: уважаемый Виктор Парамонович, мне чрезвычайно неловко вас беспокоить, но пластинка, которую вы продали моему приятелю Саше, мягко выражаясь, еще не существует в природе. Не существует?
И тут до меня, наконец, дошло. Просто ноги подкосились. Захотелось убежать вниз по лестнице, как нашкодившему школьнику. Ведь стереофонические виниловые грампластинки - не бутылки с молоком, вся разница между которыми только в том, что во вчерашней по отношению к сегодняшней несколько большее количество молочнокислых бактерий. Это же произведение искусства! Да еще такое, которое просто невозможно подделать. Для этого, даже имея все технические возможности, нужно попросту быть самим Челентано.
Но отступать было поздно. Сквозь стекла больших очков на меня смотрели внимательные, чуточку грустные темные глаза. Глаза Адриано Челентано.
Лицо с огромной несуразной челюстью, улыбавшееся мне с конвертов пластинок, с обложек поп-журналов, чудесным образом ожившее в темном дверном проеме, было каким-то нереальным. Мне захотелось его потрогать, чтобы убедиться в его существовании. Но, вот разве что очки? Хотя, кто знает, может и Адриано носит их в домашней обстановке, в кругу семьи. Может, сидя на роскошном диване, обнимая одной рукой свою прекрасную темноволосую подругу, другой рукой он надевает толстые роговые очки в плюс две диоптрии, разворачивает газету и говорит на присущем ему чистом итальянском: «Ebbene, carа Claudia, guardiamo che cosa su di me ha annunciato oggi la stampa romana?»*
Но человек, открывший дверь, мельком взглянул на пластинку, которую я судорожно прижимал к груди, и сказал низким голосом на чистом русском: "Проходите, меня зовут Вениамин. Вы, наверно, пришли возвратить пластинку?"
Я вошел. Убогость квартиры неприятно поразила меня. Грязно-серые, обшарпанные, когда-то крашеные масляной краской стены образовывали маленькую прихожую. Из кухни, распространявшей то самое зловоние, вышла маленькая женщина в переднике с собранными сзади в пучок волосами. Взмахнув ножом-пилой, стиснутым в розовой руке, женщина сказала: "Так, еще один явился! Вениамин, я все-таки с тобой разведусь. Почему ты не можешь жить, как все? Шел бы хоть на завод работать".
- Давайте пройдем в комнату, - тихо сказал Адриано-Вениамин. Комната, вообще говоря, была ничуть не лучше прихожей. Обстановка напоминала лавку старьевщика, на столе стопками лежали книги, в углу стояли какие-то чемоданы и странного вида прибор, похожий на металлическую этажерку. Давно небеленые потолки были покрыты желтыми разводами.
- Последний этаж, крыша протекает, - оказал хозяин, заметив мой взгляд. - Так сколько вы заплатили за пластинку? Я вам сейчас верну.
Мне хотелось закричать: "Причем тут это? При чем тут деньги, все это? Синьор парла итальяно? Си? Расскажите мне, синьор Челентано, в каком фильме вы сейчас снимаетесь и достаточно ли солнечная для съемок погода в Риме? Или вы делаете новую картину в Милане? А на какой машине вы ездите? Несомненно, на "феррари"?
Такой человек, как вы, должен ездить на "феррари", на быстром, как молния, красном спортивном "феррари", не так ли?"
Но так не вязались эта убогая квартира, эта женщина из кухни, с веселым Адриано с обложек, что я лишь невнятно пробормотал:
"Пятьдесят".
- Ого, Александр, верно, задумал купить автомобиль. А ведь пластинку я ему почти подарил. Ну что же, пятьдесят так пятьдесят. С ним я после поговорю. Вы не будете возражать, если я верну деньги мелкими купюрами?
Я не возражал. Он со вздохом залез в карман пиджака, висевшего на спинке допотопного венского стульчика, отсчитал целый ворох мятых трехрублевок и протянул мне со словами:
- Простите за неуместный вопрос, но, может быть, песни вам все-таки не показались совсем никуда не годными, а?
В его голосе трепетала такая сильная боль почти утерянной надежды, что я сунул деньги в карман, не пересчитывая. Неудобно было как-то. Впрочем, такие люди никогда не обманывают.
Он ждал ответа, нетерпеливо теребя не выбритый подбородок. Я заметил, что на левой руке у него не хватает двух пальцев. Что ж, претензий у меня больше не было, и я ответил вполне искренне:
- Прекрасные песни. И жене понравились, особенно на польском. Но вы ж понимаете...
- Так значит, понравились?! Знаете, вы - первый человек, кто так о них отозвался.
Он оживился, глаза его заблестели, губы растянулись в улыбке, обнажая большие лошадиные зубы - зубы Челентано.
Да что же мы стоим, присядьте, я сейчас вас чаем напою. Лариса... - было крикнул он в коридор и осекся. Я поспешил сказать:
-Не беспокоитесь, я только что пил... кофе.
Он усадил меня в нелепое кресло-кровать, а сам расположился напротив на своем венском стульчике.
- Я сам записал их под гитару вот на этом стареньком профессиональном магнитофоне, вон в углу, видите? Ребята со студий звукозаписи размножили, отпечатали наклейки, конверты. Хорошие ребята, они не смогли мне отказать по старой памяти. Но вот не удержались, с годом выпуска схохмили.
Он говорил торопливо, словно боялся, что я исчезну, испарюсь, превращусь на его глазах в дым, в эту самую "старую память", такую добрую, полезную, снисходительную. Или встану, посмотрю на часы, похлопаю его по плечу , скажу на прощанье "ну, ничего, ничего..." и просто уйду в дверь навсегда.
- Я ведь в прошлом пианист, окончил консерваторию. Но потом эта нелепая случайность, - он помахал перед моим носом обрубками, которые я уже имел удовольствие видеть, - в вагоне метро дверью затянуло. Ехал, задумался, забыл руку убрать. Пустяк, конечно, но работать, так сказать, по специальности уже не смог. Даже тапером. Но вот с гитарой еще кое-как управляюсь.
Он вскочил, зашагал по комнате, массируя левую руку правой.
- Вы, наверно, обратили внимание на мое сходство с известным итальянским режиссером, киноактером, певцом и композитором?
- Да, и даже голос не отличить. Просто на удивление похож.
Он засмеялся счастливым грубоватым смехом, всё было похоже. Не хватало только нагловатой самоуверенности известного итальянского режиссера, киноактера, певца и композитора.
- Думаете, случайность? А ведь мы с ним ровесники, причем с точностью до суток. Более точно его возраст мне узнать не удалось. Конечно, долгое время я ни о чем подобном не подозревал. Он ведь не так давно стал у нас популярен. А уж когда там читать зарубежную прессу, как говорится, своих забот полон рот. Вы понимаете?
Я его понимал. Я всё понимал, кроме одного - как удалось этому лошадинообразному человечку выучить итальянский и польский, а может, и другие языки? Чтобы он мог эдак небрежно бросить насчет зарубежной прессы.
- Ну вот, а с некоторого времени у меня начались неприятности. Собственно говоря, я никогда и не жил особенно хорошо, но все-таки... А тут, как отрезало. Сначала эта беда с рукой, потом жена ушла - пришлось разменять квартиру. Теперь вот эта... - он печально обвел вокруг себя рукой. - Правда, сейчас вроде опять женился.
Да, с женитьбой, парень, тебе, конечно, посчастливилось, подумал я. Это точно - повезло.
- А недавно у нас шла итальянская картина с Челентано в главной роли, забыл, как она называлась.
- "Блеф",- подсказал я.
- Вы тоже видели? Смешной фильм. Только я совсем не смеялся. Я внезапно увидел, что он - это я. Это было, как удар грома средь бела дня. Весь фильм я просидел, не разбирая ни слов, ни сюжета, с ужасом узнавая себя во всем: в его музыке, в походке, в мимике... За полтора часа я всё понял.
Ишь ты, какой проницательный! Ну, и что же ты понял, маленькая запятая?
- Впрочем, вам, видно, это кажется совсем скучным? Сам не знаю, что это я разболтался. Вы, конечно, торопитесь?
-Ничего, ничего, у меня еще есть время. Продолжайте! Очень любопытно.
Он зачем-то встал, отыскал среди кучи хлама на столе маленький транзисторный приёмник, вынул батарейку. Он довольно ловко управлялся с предметами своими восемью пальцами.
- Видите батарейку? Вот плюс, а вот минус, и напряжение указано: девять вольт. Бывает и полтора вольта. Но, все равно, обязательно плюс и минус. Потому что, если нет полюсов, то нет и напряжения. В природе все уравновешено, и только так возможно какое-то движение. Я недавно передачу смотрел - "Очевидное - невероятное", так оказывается, у каждой элементарной частицы есть своя античастица: у электрона - позитрон, у протона - антипротон. Вы чувствуете, к чему я клоню?
- Нет, - ответил я честно. Мне действительно стало скучно.
- Понимаете, если вы нашли на тротуаре кошелек, то кто-то его обязательно потерял. Можете быть уверены. Так вот, я - это тот, кто теряет кошельки, а Адриано Челентано - тот, кто их находит. И чем больше я их растеряю на улицах, тем больше он их насобирает. Я - его антипод. Мы - две дополняющих друг друга вероятности, два полюса одной батарейки. Вы понимаете?
- Не совсем. Ведь вы же здесь, а он в Италии? Как же он найдет ваш кошелек?
Его постоянные назойливые вопросы стали меня раздражать, его голос засел у меня в печенках. Захотелось поскорее уйти из этой навеки пропахшей луком квартиры.
- Ну, при чем здесь Италия? Он может быть даже на другой планете, это не меняет сути дела. Быть может, ваш антипод сейчас где-нибудь в африканской саванне, голодный, но веселый, охотится с копьем на полосатых зебр. Скорее всего.
- Ну, знаете ли...
- Не обижайтесь, ради бога! Так, к слову пришлось. И вы знаете... Простите, я так и не спросил, как вас зовут?
- Это не имеет никакого значения.
- Ладно. А вы знаете, я совсем не рвусь жить лучше. Мне очень нравится Челентано, и я не хочу, чтобы из-за меня у него были неприятности.
В этот момент в комната вошла его жена. Она неодобрительно посмотрела на меня, потом отвела взгляд в сторону и процедила:
- Иди лопать, готово всё давно.
Я стал прощаться, хотя какое уж там прощание!? У двери он тайком сунул мне под руку свою пластинку.
- Возьмите на память! Просто так.
И засмеялся смехом Адриано Челентано.
Через год я узнал, что в 1981 году у настоящего Челентано вышел всего один диск, вместо трех, к примеру, в 1977 году. И диск признан критикой как неудачный. Да и мне не понравился. И популярность его как певца стала падать. Вот я сижу и думаю, а не съездить ли мне снова к Вене? Что скажете?
Ноябрь 1981.
* Ну, дорогая Клаудиа, посмотрим, что сообщает обо мне сегодняшняя римская пресса? (итал.)