Взгляд его привлекла толпа, окружившая неказистую избу на окраине деревни. Отец Владимир зашагал по улице, стараясь обходить лужи и не запачкать края сутаны жидкой грязью. Чем ближе он подходил к толпе, тем громче были голоса. Похоже, селяне ссорились. Внезапно раздался женский крик. Он прибавил шагу. Одна из баб что-то кричала визгливым голосом. Подойдя ближе, он смог разобрать слова:
- Сжечь надо этот дом! - вопила толстая, растрёпанная бабища в красной, отделанной мехом лисы душегрейке. Напротив неё, в дверях избы, застыла испуганная девчонка лет семнадцати, преграждая доступ к избе. Её побелевшие губы и расширенные испуганные глаза привлекли его взгляд. Один из дюжих мужиков держал в руке факел.
- Пусти, Зойка! – прорычал он.
- Нет! – взвизгнула девчонка и уцепилась руками за косяк. Мужик, он узнал в нём кузнеца, рыкнул, обхватил огромной ручищей руку девушки и рывком оторвал её от косяка. Толкнул в толпу, где та упала среди стоявших мужиков и баб. Одна из старух кинулась поднимать девушку, в то время как кузнец метнул факел прямо в открытую дверь избы. Внутри полыхнуло, повалил дым.
- Что здесь происходит? – отец Владимир тронул за плечо старика с длинной седой бородой, опирающегося на кривую палку. Тот обернул к нему морщинистое лицо и прошамкал беззубым ртом.
- Жжём вот избу. Ведьма здесь жила, дьявольшкое шемя.
- Что за ведьма? – батюшка возвысил голос. Девчонка, расталкивая локтями сельчан, стала пробиваться к нему сквозь толпу.
- Батюшка! – кричала она. – Неправда это! Здесь Аглая жила, а она никакая не ведьма!
- Замолчи, дурында! – дюжий мужик снова толкнул девушку, и та отлетела к покосившемуся забору. Изба пылала уже вовсю. Треск пламени заглушал слова девушки, которая пыталась докричаться до отца Владимира. Сельчане стояли, глядя на огонь. В глазах их полыхали яркие языки. Клубы дыма поднимались в ясное небо. Вдруг из избы послышался тоненький детский плач. Отец Владимир вздрогнул.
- Что это? – Там что, ребёнок? – он с ужасом глянул на баб и мужиков.
- Да какой там ребёнок, - пробасил толстый кривоногий мельник. – Ведьмино отродье.
Батюшка кинулся к избе, несколько рук протянулись, чтобы схватить его, но он оттолкнул их и ринулся в дверь, прямо сквозь языки пламени.
- Сгорит! – услышал он за собой истошный вопль, но его вёл крик ребёнка. В горнице, полной жара и дыма, он сразу же перестал что-либо видеть. В горле мучительно запершило, он задыхался. Прикрыв рукавом сутаны нос и рот, отец Владимир стал обшаривать всё, Что попадалось. Наткнулся на стоявшую у стены лавку и больно зашиб ногу. Свалил ухват у печки. Наконец, наткнулся на постель. Там, среди смятых одеял, лежал голенький младенец. Он едва слышно попискивал. Батюшка схватил ребёнка на руки, прижал к груди и ринулся к выходу. Над головой затрещало, позади рухнула балка. До двери оставалось несколько шагов, но внезапно он почуял, что в голове у него мутится, голова закружилась. Глаза слезились, он чувствовал, что вот-вот упадёт. Вдруг перед собой он увидел ту девушку, что пыталась помешать односельчанам поджечь избу. Она стояла у порога, глядя на него расширенными от ужаса глазами. Отец Владимир зашатался, и принялся падать. Девушка протянула руку, ухватилась за рукав сутаны и потянула его в открытую дверь.
- Помогите же! – крикнула она.
Священник почувствовал, как чьи-то руки подхватили его и вынесли на воздух. Положили на землю. Он лежал, закрыв глаза, прижимая к себе ребёнка, который не шевелился. Вдруг раздался страшный грохот. Это прогоревшая крыша рухнула.
Постепенно свежий воздух сделал своё дело, и отец Владимир пришёл в себя. Открыл глаза и увидел лица окруживших его плотным кольцом селян. Рядом, на коленях сидела девушка, вытащившая его из огня. Он закашлялся, затем спросил:
- Как зовут тебя, спасительница?
- Зойка, - едва слышно ответила она.
Батюшка приподнялся и сел. Ребёнок, которого он вынес из горящей избы, оказался в его руках. Он оглядел его. Девочка. Хорошенька девочка с розовой нежной кожей и густыми чёрными волосами. Она безмятежно спала, засунув пальчик в рот. Её длинные ресницы касались щёк. Сердце священника дрогнуло. Он бережно прижал дитя к груди. Поднял глаза на стоявших вокруг.
- Что же это, люди, - укоризненно проговорил. – Вы ведь дитя сжечь хотели.
- Да это ведьмин ублюдок! – взвизгнула какая-то бабёнка. – Она его невесть от кого понесла, и всего в шерсти родила.
- Что вы? Смотрите, это ведь ребёнок, обычный ребёнок. Дитя божье, - отец Владимир поднялся и протянул девочку к селянам. Те отшатнулись.
- Морок это, - прогудел густым басом кузнец. – Бабка Фрося роды приняла. Аглая принесла медвежонка. А тут ребёнок.
- Оборотень, - ахнули в толпе.
Тут вскочила с земли Зойка.
- Дурни вы, - зло крикнула она, и на глазах её закипели слёзы. – Никакой это не оборотень. Батюшка, - повернулась она к отцу Владимиру, - спаси ребёночка. Не то эти ироды со свету его сживут.
- Хорошо, - батюшка с благодарностью глянул на девушку. – Дай мне тряпицу какую-нибудь, и я заберу девочку.
Девушка кинулась по улице к своему дому.
- Зойка, не смей! – услышала она материн голос, но не остановилась. Вскоре вернулась, неся кусок белого полотна. Протянула его батюшке. Тот неловко обмотал спящую девочку. Селяне стояли молча, неприязненно поглядывая на происходящее, но возражать не посмели. Только кузнец шагнул к священнику.
- Не боишься, батюшка?
- Чего бояться? – отец Владимир твёрдо глянул ему в глаза. – Вот окрещу дитя, И ясно станет, оборотень это или нет.
По толпе пронёсся общий вздох. Лица людей посветлели. И верно. Святая вода всё покажет. Оборотень от неё погибнет, чистая же душа останется невредимой. Отец Владимир обвёл глазами лица селян. Страх, надежда, злость, радость. Глаза всех, ждущие, вопрошающие, были устремлены на него.
- Приходите все в церковь завтра. Окрещу при всех. А ты, спасительница, крёстной будешь, - обернулся он к Зойке. Та согласно кивнула.
Затем он повернулся и зашагал прочь из деревни, держа в руках сладко посапывающую девочку, которая за всё это время так ни разу и не проснулась.
Девочку окрестили. Вся деревня собралась на крестины. Затаив дыхание, мужики и бабы следили за тем, как святая вода льётся на головку младенца. Девочка не закричала, она лишь улыбалась, глядя на батюшку серыми глазами. Зойка, гордая своим званием крёстной, гордо держала ре6ёнка на руках. Мать излупила Зойку, но она всё равно отправилась в Заречье на крестины. Назвали девочку Анной. Зойка хотела взять дочку Аглаи в деревню, но родители воспротивились. Рядом с церковью был небольшой домик, в котором жила старушка Глафира Семёновна. Она уже много лет готовила пищу и раздавала её нищим, давала приют странникам, которые забредали в Заречье. Содержался домик на пожертвования прихожан. Заботам этой старушки и поручил батюшка девочку. Прошла осень, снежная зима. Наступила весна. Зазеленели леса, поля, прилетели птицы. Девочка подросла и уже пыталась стоять на крепких ножках. Отец Владимир навещал её каждую неделю. Девочка с охотой сидела на руках батюшки, смеясь, хватала его за отросшие волосы, за короткую густую бороду. В один из таких визитов, когда Аннушка, как называла её Глафира Семёновна, вертелась на руках отца Владимира, сильный порыв ветра распахнул окно. Створка его стукнула о стену, посыпались стёкла. Один из стеклянных осколков отскочил и вонзился Аннушке в руку. Девочка громко разревелась. Отец Владимир поспешил дрожащими пальцами вынуть острый кусок стекла. Старушка промыла рану и завязала руку девочки чистой тряпицей. Передав девочку старушке, отец Владимир подошёл к окну и попытался закрыть его. Вдруг до него донёсся оглушительный рёв. Рычал какой-то дикий зверь.
- Свят, свят, свят, - закрестилась старушка. – Никак, медведь средь бела дня сюда забрёл. Не к добру это, ох, не к добру.
- Глупости всё это, - ответил батюшка, с изрядным усилием закрыв, наконец, окно и закрепив створки щеколдой. Обернулся и встретил взгляд ребёнка. Девочка смотрела на него полными грусти, не по-детски серьёзными глазами, так, что отца Владимира охватила непонятная тревога.
А затем пришли сны. Отец Владимир потерял покой. Каждую ночь во сне являлись к нему мужчина и две женщины, одна постарше, другая помладше. Мужчина с глазами цвета грозового неба ухмыляется и недобро смотрит на него, старшая женщина с большими грустными глазами и длинными светлыми волосами вздыхает или горько плачет, а младшая, ещё юная девушка, хохочет и манит, кидая взгляд из-под тонких бровей. Почему-то он знал, что мужчина и девушка – брат и сестра. Иногда они являлись по одному, а иногда все вместе. В те ночи, когда они снились ему все трое, он испытывал во сне такой страх, что просыпался с криками, весь в поту. Тогда он падал на колени перед образами с постоянно горящей лампадкой, и долго молился. Он не мог понять, почему его охватывал такой ужас. Ведь эти трое ничего не делали, а лишь смотрели на него, казалось, упрекая в чём-то, но каждый в своём. Тем не менее, волны страха накатывали на него, грозя поглотить. Он был уверен, что стоит ему уступить этому страху, и ему не проснуться. Молитвы на некоторое время отгоняли сны, но затем они появлялись вновь. Мучили и терзали, изматывали душу. Часто при пробуждении ему казалось, что он вновь слышит медвежий рёв.
Больше всего отца Владимира смущал сон, в котором молодая девушка являлась к нему одна. Она шла к нему по густо заросшему травами лугу, её обнажённое тело притягивало взгляд, метёлки трав мягко скользили по округлым бёдрам, высокие груди едва прикрывали пряди густых блестящих чёрных волос. Светло-серые глаза смотрели насмешливо, полные губы кривились в усмешке, показывая ряд жемчужно-белых зубов. Она подходила к батюшке и ладонью касалась его груди. Руки её обвивались вокруг его шеи, и она приближала к нему лицо с огромными, широко распахнутыми глазами.
Тут отец Владимир просыпался, чувствуя, что сердце колотится где-то в горле, тело горит, испытывая неведомое доселе возбуждение.
Отец Владимир не был вовсе невинен. Несколько раз, ещё до семинарии, когда жил в Твери, он имел дело с доступными девицами, но ни разу не испытывал такого болезненного томления. И такого стыда. Иногда у него возникало желание поехать к своему наставнику, отцу Аввакуму, рассказать об этих странных снах, посоветоваться, но как только он представлял себе, что ему придётся рассказать все подробности своих снов, его охватывала дрожь. После этих снов он чувствовал себя нечистым, но в глубине души каждый вечер ждал, что его искусительница снова приснится ему.
Постепенно обязанности его стали угнетать. Он с трудом отправлял службу в церкви, с неохотой выслушивал исповеди прихожан. Душа его металась между долгом и желанием бросить всё и уехать в какую-нибудь глушь, подальше от людей. Он чувствовал, как чужие беды и заботы раздражают его. Прихожане, которым поначалу очень понравился батюшка, постепенно стали обращаться к нему всё реже и реже. Многие даже перестали ходить в церковь, так как во время службы у отца Владимира становился совершенно дикий вид.
Настало лето. Поля вокруг заречья покрывала густая рожь. Пшеница клонила к земле тугие колосья. Селяне принялись за жатву. Девки и бабы, подоткнув подолы, ловко работали серпами, вязали снопы, оставляя их в полях для просушки. Мужики косили травы, густо разросшиеся у дальнего леса.
В один из особенно жарких дней отец Владимир вышел из своего домика и направился пешком в сторону ближайшей деревни. Вокруг кипела работа. По дороге, поднимая клубы пыли, проезжали гружёные сеном и необмолоченным зерном телеги, жужжали пчёлы. Ярко светило солнце, слепя глаза. Синее небо шатром раскинулось над головой. Батюшка шагал, пот пропитал его ворот, на лбу выступили солёные капли. Он вглядывался в расстилавшиеся перед ним поля и луга. Наконец, у одного из поворотов дороги, там, где она приближалась к лесу, он увидел мужиков, косящих густую траву. Сойдя с дороги, отец Владимир подошёл к мужикам.
- Бог в помощь, люди добрые, - сказал он троим дюжим парням и огромному, заросшему седой бородой до самых глаз деду.
- Спасибо, батюшка, - ответил старик и встал, утирая пот со лба. Парни, не прекращая косить, бросали на батюшку быстрые любопытные взгляды.
- Позволь мне помочь вам, - неожиданно для самого себя предложил отец Владимир. Мужики удивлённо переглянулись.
- А ты умеешь ли? – спросил старик, с недоумением глядя на священника.
- Не боись, умею, - ответил тот и протянул руку. Старик нехотя отдал ему косу. Отец Владимир встал рядом с одним из парней и ловко и быстро принялся срезать травы, так, что они ложились ровными рядами. Воздух наполнил аромат свежескошенных растений. Дед лишь крякнул и направился к развесистому дереву, под сенью которого лежал узелок с нехитрым крестьянским обедом. Батюшка косил, не отставая от парней, сутана его намокла и прилипла к спине, но он не останавливался. К полудню они сделали половину работы. Дед пригласил батюшку разделить с ними обед, после которого работа продолжилась. Отец Владимир работал, уставясь перед собой невидящим взором. Мужики не решались задавать вопросы, а только дивились происходящему. Уже на закате они сгребли в копны скошенное сено.
- Благодарствую, батюшка, - старик отвесил отцу Владимиру низкий поклон. – Помог ты нам. А теперь нам пора.
Батюшка криво усмехнулся. Глаза его запали, воспалились, и смотрели на мужиков хмуро и неприветливо, так, словно гнали прочь. Мужики переглянулись и поспешили убраться подобру-поздорову. Отец Владимир же не пошёл никуда, а увалился в собранную в стожок траву, скошенную пару дней назад и уже подсохшую, и погрузился в полузабытье, слегка прикрыв веки. До него словно сквозь вату доносились голоса и смех селян, спешивших по домам, слышался топот скота, возвращавшегося в хлев, скрип едущих по дорогам телег. Постепенно шум затих, спустились сумерки, на небе начали загораться звёзды, воздух наполнил стрёкот насекомых. Раздался крик козодоя. Заухала сова. Налетел порыв ветра и зашелестел листьями росших неподалёку берёз. Из-за леса поднялась полная луна и залила серебристым светом всё вокруг. Она светила прямо в лицо отцу Владимиру. Внезапно ему показалось, что от луны к нему ведёт дорожка и по ней кто-то движется. Сначала он подумал, что это животное, которое неторопливо бредёт на толстых лапах, опустив вниз массивную лобастую голову, но постепенно приближающаяся фигура выпрямлялась, плечи её расправлялись, тело становилось тоньше, изящнее, по плечам разметались длинные волосы.
Он узнал девушку, что являлась ему так часто в снах. Она была одна. Шла к нему, прижав чуть согнутую правую руку к боку, в левой - длинная травинка. Обнажённое тело чётко вырисовывалось в лунном свете. Лицо скрывалось в тени, лишь поблёскивали глаза. Она подошла к стогу и посмотрела прямо в глаза священника.
- Ждал меня? – услышал он низкий, мягкий голос.
- Да, - прохрипел он. Горло пересохло. Слова с трудом протискивались сквозь обветренные губы.
Она мягко рассмеялась, и от этого смеха по телу его прокатила волна тепла. Подошла ближе и коснулась его груди. Под ладонью гулко билось сердце. Она легла рядом. Её нежные груди тёрлись о грубую ткань сутаны, соски напряглись. Он повернул голову и заглянул ей в глаза. Ему показалось, что он падает в бездну. Глаза притягивали и манили. Она обвила руками его шею и прильнула полными мягкими губами к его губам. Он почувствовал, что тело его охватило пламя. Одежда стала мешать, и он сорвал её несколькими движениями. Её тело тут же прижалось к его обнажённому телу. Он охватил его, пытаясь вобрать в себя, погрузиться, овладеть. Его бросало то в жар, то в холод. Он вёл себя, как дикое животное, рычал и кричал от страсти и наслаждения. После всё накрыла тьма. Последнее, что он запомнил, был тихий удовлетворённый смех.
Проснулся он, услышав чьи-то голоса. Открыл глаза, и тут же снова зажмурил, ослеплённый ярким светом утреннего солнца. Потихоньку открыл глаза снова и увидел несколько баб и мужиков, стоявших полукругом у стога, в котором он лежал. Узнал среди мужиков старика с сыновьями, с которыми косил вчера. Пошевелился и почувствовал страшную боль. Сел, огляделся, и обнаружил, что совершенно гол. Рядом, на земле, валяется разорванная в клочья одежда. Тело, руки, ноги покрывают глубокие кровоточащие царапины. Кровь прилила к лицу. Охватил стыд, пронзительный, до боли. Прикрылся пучком сена и закрыл лицо дрожащими ладонями.
- Батюшка, - услышал жалостливый женский голос. – Да на тебя, видать, дикий зверь ночью напал.
Не выдержав жалости этой посторонней бабы, почувствовал, как из глаз закапали горячие, жгучие слёзы.
- Горе-то какое, - подала голос другая женщина, постарше. – Вы бы, мужики, рубаху хоть дали.
Один из мужиков скинул с плеч вылинявшую ситцевую рубаху, когда-то ярко-синюю, теперь же голубую, другой поднял с земли чудом уцелевшие штаны. Старуха с длинным, загибающимся к подбородку носом принесла воды и принялась тряпицей промывать раны на теле. Селяне, сдерживая любопытство, разошлись, тихо переговариваясь, и принялись за работу, то и дело бросая взгляды в сторону стога, где отец Владимир, с трудом натянув на израненное тело одежду, сидел, уставив в землю взор. Старуха, промыв его раны, оставила рядом кувшинчик с молоком и негромко сказала:
- Шёл бы ты домой, соколик, лёг спать, да и забыл обо всём.
Он поднял на неё удивлённый взор. В мудрых глазах старухи прочёл он понимание и сочувствие. Казалось, она знала, что произошло здесь сегодня ночью. Он хотел, было, расспросить старуху, но передумал. Та отошла. Он посидел ещё некоторое время, встал и, пошатываясь, пошёл к лесу. Несколько селян смотрели ему вслед, но никто не окликнул. Отец Владимир вошёл в лес, углубляясь всё дальше и дальше в чащу…
С того дня отца Владимира в Заречье больше не видели.