Геракл. Часть третья

       ПОСЛЕДНЕЕ ЗАДАНИЕ
       Двуколка привезла Эгноила на остановку возле Микен. Станция важная, столичная, оборудованная элитно: киоски сувенирные, харчевня, лечебница; на заправке вывешены ценники топлива трех марок – овес, сено, солома. Рядом мастерская техобслуживания. Грея на солнце бархатное от налипшей грязи брюхо, разлегся четырехместный экипаж, одно колесо снято – обод лопнул. Слесарь в замасленной робе затылок чешет.
       В сам город въезжать могло лишь начальство, прочим полагалось топать пешком. Пассажир заплатил возчику и отправился вверх по склону к городским воротам.
       В который раз он подивился мощи входного портала. Стены Микен, как и родного Тиринфа, были сложены из огромных камней без раствора (но прямоугольных, а не бесформенных); как предки их ворочали, непостижимо. Человек сто нужно на каждую глыбу! А как ухватить? Как подогнать с исключительной точностью, чтоб веками не разваливались? Ничто ведь не скрепляет!
       Нет, известно: циклопы строили. Но одноглазых великанов никто не видал уже несколько столетий. Да и раньше – жили ли они? Может, сказка? Эгноил умел мыслить скептически, то есть свободно. Уж он-то лучше многих знал, как легко вбросить легенду в массовое сознание. «Циклопов» тоже могли выдумать, чтобы прикрыть некую неудобную правду.
       Но камни стен всё же умеренны. А вот ворота – это две цельных плиты по краям (высотой почти в два человека) и такая же сверху! Ее-то как туда взгромоздили?! Даже циклопов полсотни надо, а людей вообще без счета! Тут явно тайна какая-то…
       Он подошел ближе. Над порталом исполинский рельеф: две львицы вписаны в треугольник, их морды из слоновой кости взирают сурово – мол, чего приперся? Столь же доброжелательны охранники: десяток с копьями у входа, и еще неведомо сколько лучников сверху, на мощных бастионах.
       Неуютно… Эти орлы вправе, если что, колоть без предупреждения. Держаться надо смирно, руками не махать, на вопросы отвечать быстро и четко.
       Эгноил вошел в косую тень от бастиона.
       Офицер – без копья, с коротким мечом и шрамом на шее – изучил листок его удостоверения личности. Тиринфец, свой, печати подлинные. Не придраться. Страж хрипло буркнул:
       – Цель визита?
       – Родных навестить, – соврал визитер, стараясь выглядеть простодушным. Легенда чистая: родня тут действительно есть, можно проверить. Тетка троюродная, вдова с полусъеденной возрастом памятью.
       Офицер прожег его взглядом, но лжи не почуял. Тяжелая створка отворилась. Эгноил вошел.
       Он не был тут несколько лет, так что город подзабылся.
       Тотчас за воротами вправо открылось широкое кольцо, обнесенное камнем: августейший некрополь. Там лежат предки Эврисфея, и его зароют, вряд ли придется долго ждать – но пока он нужен живым… Вперед и вверх ведет огороженная стенами пологая лестница, раньше она казалась длиннее. По ней и двинем.
       Город на высоком холме, потому видны восхитительные дали: сады, виноградники, живописная короста крыш предместья, на горизонте – волны гор, покрытых голубоватой дымкой. Даже сквозь тревогу о предстоящем деле Эгноил невольно залюбовался величественной панорамой. Душа поэта не умерла в нем, а переродилась для творчества иного рода; но красота волновала по-прежнему. Не осилил бы он иначе своё дело…
       Он шел на встречу с правителем.
       Это нельзя было разглашать в воротах: впились бы намертво, могли не пропустить или даже прирезать для спокойствия. Между тем, разговор предстоял бесконечно важный.
       Неделю назад случились две новости. О первой шумела вся округа: Геракл вернулся! Знаменитый герой свершил одиннадцатый подвиг, привез золотые яблоки из Сада Гесперид!
       О том, что именно яблоки, демос знал из книги, написанной собственноручно им, Эгноилом. Информация предназначалась узкому кругу, а теперь разлетелась всенародно: книга-то стала бестселлером, постоянно выходили новые тиражи – и перевалили уже за две тысячи! Всех задолбала напыщенная эпическая поэзия, гири-гекзаметры; оттого стиль его прозы – живой, непосредственный – читателям полюбился.
       Кстати, в итоге князь был вынужден предъявить фрукты городскому собранию, и теперь сам сожрать их не посмеет, чтоб революции избежать. При этой мысли Эгноил едко посмеивался.
       Вторая новость касалась путника лично: Антриппос его не узнал. Совсем. На другой день по возвращении он подловил полуконя в уединенном парке, чтоб потолковать о делах – но тот недоумевал без притворства. Забыл! За год в кентаврячьих мозгах не осталось ни следа от уговора…
       Что ж, с одной стороны хорошо: раз Антриппос настолько глуп, доверяться ему опасно. А с другой – жаль: утрачен глубоко внедренный агент.
       Главная новость тоже двубока. Очередной триумф повысил популярность супермена – что Эгноилу на руку. Обратная сторона: Геракл оказался неуязвим. Из четырнадцати солдат лишь трое вернулись – а ему хоть бы хны. Живуч, как дворняга. Это скверно, потому что настоящий герой должен быть мертвым. Пока он жив – успеха не добиться. Ну, так затем и идем…
       Чтоб написать убедительно, автору книги пришлось собрать о Геракле всю досягаемую правду. Он и лично с ним познакомился (но особых откровений не добился), и кружил вокруг его родных и подчиненных. Наиболее ценное узнал, присаживаясь за соседний столик в тавернах и слушая разговоры бойцов; по пьяни они нередко выбалтывали захватывающие детали.
       В итоге удалось собрать немало информации, а дальше Эгноил включил писательскую интуицию. Она позволяет из одного точного штришка восстанавливать целую картину. Талантливый писатель может вылепить всю судьбу человека из нескольких достоверно узнанных деталей; и хотя неизбежно ошибется в мелочах, но в целом его картина будет верной. Он подметит даже такие черты характера, которые проморгает въедливый, но бездарный биограф – знающий о своем герое все фактики и не вылезающий из архива. Художественная интуиция – удивительнейший дар богов!

       Пологая лестница привела его к другим воротам, вроде бы попроще: без мегалитов и львов, без многолюдной стражи – лишь пара гвардейцев. Однако эта преграда была почти непреодолима. Она вела на территорию дворца.
       Эгноил применил испытанный метод: сунул часовому монету, целую дидрахму золота.
       – Начальника охраны позовите, пожалуйста, – сказал он негромко.
       Разумеется, мзда сработала. Неподкупны подчиненные лишь честного начальства, а Эврисфей оным не являлся. Гвардеец спрятал деньги, неторопливо сходил куда-то, и в воротах появился начальник дворцовой стражи – не особенно молодой, однако мускулистый и бесшумный. Казалось, он не вошел в дверь, а перетек.
       Эгноил приблизился к нему, сколько позволяли приличия, и шепнул несколько слов. Начальник быстро глянул, затем открыл створку ворот и пропустил гостя. Даже гвардейцы удивились: не привыкли к такой сговорчивости генерала!
       Между тем, прошептанные слова были паролем одного общества, тайного для толпы. Эгноил получил там лишь низшую степень посвящения, однако знал, что начальник стражи в обществе тоже состоит.
       Только его члены имели шанс на карьеру. Профаны (не посвященные в тайну) могли обладать любым талантом и трудолюбием, даже деньгами – однако к вершинам управления ход для них был закрыт. Как и почти в любом государстве мира.
       Эврисфей принял его не в тронном зале, а всего-навсего в приёмной. Чином не вышел визитер… Вдобавок князь заставил полчаса ждать – нарочно, хоть занят не был.
       – Что вам угодно? – сухо осведомился он и перевернул часы из двух стеклянных сфер с перемычкой. Песок посыпался. – У вас пять минут.
       Тщедушный, с дряблым жирком и подглазными мешками, одно плечо заметно выше. Да, сдал за год. И был-то не ахти, когда в Навплионе Геракла провожал, а теперь уж совсем… И седина не облагораживает, скорей на плесень похожа.
       – Ваше Высочество, просьба моя несколько необычна. Насколько мне известно, вы много лет являетесь господином небезызвестного Геракла, и я подумал, что, наверно, вы не станете возражать…
       – Короче, – устало бросил Эврисфей.
       – О да, конечно, Ваше Высочество! Дело в том, что я хотел бы организовать в Микенах… м-м… общество почитателей Геракла, так называемый фан-клуб.
       – Почитателей Геракла? – переспросил князь. – Он у нас уже бог?
       – Я неуклюже выразился, Ваше Высочество. Разумеется, Геракл – обычный человек, но все-таки… очень известный. Люди интересуются его биографией, подвигами, и я подумал – почему не делать это централизованно? В Аргосе и Фивах такие общества уже есть.
       Гость умолчал, что тамошние клубы – его же детище. На прошлой неделе он закинул удочку в Афинах, документы ходили по инстанциям. В ближайшее время планировались Спарта, Стимфал и Коринф.
       – Бабла срубить на чужой славе хочешь? Похвально… – скривился Эврисфей. Вдруг его глаза сверкнули. Он спросил вкрадчиво. – Раз ты такой любитель Геракла, то должен знать – кто намарал тот грязный пасквиль? – и указал на книгу «Житие достославного героя», валявшуюся на столе. Эгноил стиснул зубы от оскорбления. Нельзя такие вещи автору говорить!.. Но разумеется, он сдержал гнев и руками развел:
       – Увы, Ваше Высочество. Эта книга мне известна, но о ее сочинителе я не имею ни малейшего понятия.
       – Жаль.
       Глаза правителя погасли. Он оказался не проницательнее своего офицера – и Эгноила ни в чем не заподозрил, ибо столь бескрайней наглости не ждал ни от кого. Чтоб настрочил – и сам приперся!
       – Итак, Ваше Высочество, вы разрешите?..
       – Валяй, – равнодушно отозвался князь. И добавил. – Разумеется, в твой междусобойчик я внедрю шпиона и сразу узнаю, если там чего начнется. Я велел бы тебе самому стучать на твоих… почитателей – но я тебе не доверяю.
       – О, Ваше Высочество… – писатель смиренно наклонил голову, однако не уходил – потому что главная цель визита была еще впереди. Песок в нижней полусфере вырос подобием вулкана, в верхней осталось лишь на несколько слов.
Эврисфей спросил раздраженно:
       – Ну? Что-то еще?
       – Позволительно ли мне проявить любопытство, Ваше Высочество: какой подвиг вы намерены заказать ему в этот раз? Спешу объяснить, что мне как организатору хотелось бы…
       Князь отрезал:
       – Много хочешь.
       Но посетитель не смолк. Он продолжал тараторить, надеясь туманными фразами забросить в Эврисфея мысль:
       – Просто мне кажется, что последний подвиг должен быть исключительным, из ряда вон, превышающим возможности человека – чтобы ваше имя, как вдохновителя его и господина, навсегда осталось в истории. Что-нибудь такое, от чего любой бы неизбежно скончался – например, полчаса в огне просидеть или там… привести с того света перевозчика умерших душ Харона или, скажем, пса Кербера… Кербера, вы знаете – жуткого трехглавого пса с драконом вместо хвоста, стража мертвых… Это я так, навскидку. Почему бы и не Кербера?.. Простите мою назойливость, извините, до свиданья.
       Эгноил выскочил из зала. Он был собой очень доволен – потому что в последний момент успел заметить в глазах князя дьявольский огонек.

       Эврисфей полчаса расхаживал по пустой приёмной – и наконец вызвал Копрея, чиновника по особым поручениям. Достоинствами этот человек не блистал, князь возвысил его исключительно за имя: «Копрей» ведь по-гречески означает приблизительно «говнюк». В окружении дерьма начинаешь чувствовать себя более весомо.
       – Вот что, любезный. Хватит жиры нагуливать за казенный счет – и притащи сюда Геракла нынче же вечером. Крайний срок – завтра.
       – Он в Тиринфе, повелитель? – спросил Копрей. Князь хмыкнул:
       – Красавец мой, твоя должность как называется? Еще не забыл? Выяснять такие детали – твоя работа.
       Чиновник поклонился и вышел.
       Выяснить местонахождение героя можно было лишь одним способом: найти его лично. Раньше Копрей отправил бы гонца, но князь урезал штаты, не оставив в его подчинении ни души. Да и правильно. Поручения-то в последние годы иссякли, дни тянулись равномерно, без событий: Эврисфей утратил вкус к активным действиям.
Затхло стало в Микенах. Вроде безмятежность хороша – но многим неосознанно хотелось встряхнуться. Войну, что ль, с кем-нибудь начать? Пока инвалид на троне, это невозможно…
       Копрей покатил в Тиринф на служебном экипаже. Князь же заперся в одном из своих покоев, развел краску на яйце и попытался расписывать штукатурку цветами и листьями. Обычно это помогало успокоить нервы. Но кисть дрожала в руке, брызгала, давала толстые линии вместо тонких… В гневе правитель сломал ее древко, две другие оказались не лучше. Насмарку работа.
       Он вышел на двор, сел на мраморную скамью под пальмой и шумно выдохнул. Солнце жарило нещадно, тюлень в прудике валялся бревном. Кажется, заболел: неделю уже еле шевелится, жрет мало. Подохнет, наверно; будет жаль. Хотя плевать.
       К вечеру посланец доставил Геракла во дворец. Князь принял его в тронном зале – на престол, однако же, не воссел, а гулял между колоннами.
       – Представляешь, – начал он. – Мой главный казначей настаивает стрясти с тебя компенсацию за утерю госсобственности! Это что ты триеру утопил. А? Как тебе?
       – И сколько вы хотите? – поморщившись, спросил комроты.
       – Это не я, это всё он.
       – В таком случае он охренел.
       Князь захохотал слегка натянуто.
       – Так и быть, – признал он наконец, – забудем об этом… Кстати: я придумал тебе новое задание.
       Командир поднял брови:
       – Уже? Ты ж годами мучился…
       – Озарило, – хмыкнул Эврисфей чересчур небрежно. – Я решил, что под занавес тебе надо сделать что-нибудь… экстраординарное. Чтобы помнили.
       – Спасибо за заботу.
       – …такое, с чем обычный человек точно не справится. Доказать всем, что ты герой запредельного масштаба – я-то в этом не сомневаюсь, но пусть все знают.
       – Не томи, князь. Выкладывай уже.
       – В общем, приведи мне пса Кербера, стража мертвых.
       Эврисфей смолк, сам удивляясь, что решился это выговорить. По сути это означало: иди и сдохни. Из ужасного царства Аида, которое охраняет Кербер, не возвращался еще никто. Это даже немыслимо логически.
       Геракл тоже хранил молчание. Пауза тянулась томительно долго, минуты три. Затем командир сказал медленно и тихо:
       – Ты ведь очень устал от меня, князь?.. Давай поступим иначе: я просто уйду, и мы никогда больше не пересечемся.
       Эврисфей возразил упрямо:
       – Но ты должен совершить двенадцатый подвиг!
       – Кому должен? Брось ты это… – загадочно отмахнулся Геракл. Князя эти слова насторожили, но он продолжал переть напролом:
       – А Дельфы? Пифия? Забыл?
       Командир поднял глаза и долго смотрел на Эврисфея таким ужасающе глубоким взглядом, что правителя к трону пригвоздило. Он не смел шевельнуться и даже глаза отвести – успевая при этом радоваться, что никто не видит его в этом унижении. Смешанное чувство, вроде хрена с медом…
       Вдруг у князя в голове стукнуло. Микрососуд лопнул – или дала о себе знать пришедшая мысль?
       Мысль очень простая: «А правда, пускай идет. Дался тебе этот подвиг! Отпусти его с миром – и тебе сразу станет легко».
       Соблазнительно. Нас никто не слышит, позор мне не грозит, Геракл несомненно сдержит слово и исчезнет из моей жизни навсегда… Поставленной в юности цели всё равно не достичь, да и она уж давно не греет, перегорела. Встречу старость безмятежно…
       Но тут же вскипело другое чувство, исчерна-красное, как лава, готовая выплеснуться из жерла вулкана. Что?! Я князь! Кто смеет перечить мне?!
       Геракл разглядел эту борьбу на его лице и промолвил:
       – Хочешь увидеть Кербера, стража мертвых? Хорошо. Я в том мире бывал, путь известен… Только вот незадача: если оттуда кого-то привести, мир живых может рухнуть! Так что придется тебе идти со мной.
       Эврисфей побледнел и засмеялся:
       – Не смешно как ты шутишь…
       – Как знать. Может, и не шучу…
       Князь подавился смехом и крикнул визгливо:
       – Ты! Не сметь мне угрожать! Ты меня не убьешь! У меня охраны полон дворец!
       – Да кому ты нужен, убивать тебя… – медленно проговорил Геракл. – Только чего ж ты сам-то так боишься?
       Командир в последний раз посмотрел на Эврисфея долгим взглядом и вышел. Дверь мягко закрылась за его спиной, оставив князя в сумраке тронного зала. Коридор же сквозь огромные окна был залит предзакатным солнцем, Геракл на мгновение зажмурился.
       На лестнице его снова окликнул Копрей:
       – Погоди! Тут странное дело: тебе посылка пришла на наш адрес. Почему-то с Сицилии… Получишь?
       Они спустились в контору, где Гераклу выдали длинный плоский ящик. К нему прилагалась записка:

       «Многоуважаемый г-н Геракл!
       Спешу уведомить Вас, что Его Величество фараон Египта недавно выполнил обещание и прислал мне утраченную было коллекцию чешуекрылых. В посылке имелась также некая вещь, принадлежащая, насколько я помню, Вам. Поскольку о Вашем местожительстве мне известно лишь, что Вы состоите на службе у Его Высочества князя Эврисфея, я решился переслать эту вещь на Его Высочайший адрес.
       Примите уверения в искреннейшем почтении.
       Заведующий кафедрой биологии беспозвоночных Сиракузского университета Антей».

       Адресат распечатал ящик.
       Там лежал колчан с ядовитыми лернейскими стрелами.


       ПУТЬ
       После ночи в гостинице командир вернулся домой. Ходить по Тиринфу стало трудно: все его узнавали, дети следом бежали вереницей, дамы многообещающе улыбались, а мужики звали немедленно выпить. В юности бы это! Тогда популярность могла и испортить; но сейчас лишь утомляла.
       Он вошел во внутренний двор своего дома. Вроде как своего… Сердце ничему не откликалось, он ведь почти не жил здесь.
       По двору опять слонялся десяток незнакомцев, благоговейно на него уставившихся. Геракл подозревал, что не такие уж они поклонники – просто жрать любят на халяву. Принято ведь обедать с гостями, сколько б их ни явилось… Но мама говорит: «Пускай, от нас не убудет». Она хозяйка, ей виднее.
       Да и правда: муниципалитет Тиринфа освободил его семью от земельной аренды, брат Ификл недурно зарабатывает в своем КБ – он теперь отделом руководит; Гераклу от Эврисфея идет небольшое жалованье, а на себя он почти ничего не тратит. Так что денег даже избыток некоторый.
       Командир заглянул на женскую половину поздороваться с матерью. Алкмена – старенькая, сухая, чуть не вполовину меньше его – поднялась навстречу и обняла, уж как сумела; он неловко к ней нагнулся.
       – И как я тебя родила такого огромного? – она нежно засмеялась. – Ну что, мой славный, как твои дела?
       Понятно, он не стал делиться новостью, что отправлен в царство смерти.
       – Все хорошо, мам. Нога болит?
       – Сегодня почти нет. Спасибо, сыночек…
       Геракл чувствовал себя скованно: они с матерью практически не знали друг друга. Он поспешил уйти, ругая себя за малодушие.
       В мегароне сидела его настоящая семья: Иолай, Стебокл, Кокус и Филоктет. Ребята встречались ежедневно – вместе им было комфортнее, чем с собственной родней. Оттого и пошли в Особую Роту: дома у каждого что-нибудь не ладилось. Даже Филоктет, хоть только что женился на юной колхидке, все равно много времени проводил с друзьями… Ничего, это пройдет. Сейчас у нас шок после похода; скоро все втянутся в повседневность. Через год-два будем лишь сталкиваться случайно на народном собрании…
       – Привет, командир! – сказал Кокус. – Ну, что ему надо?
       Геракл развел руками:
       – Новое задание.
       – Опаньки! – изумился Стебокл. – У об-божаемого князя приступ контузиазма?
       – С чего такая гонка? Надо срочно спасать мир? – поддержал не менее удивленный Кокус. Иолай спросил прямо:
       – Когда выступаем, дядь?
       Геракл серьезно ответил:
       – Извините, ребята – но это путь для одного. Роту я пока расформировываю, а там видно будет.
       Бойцы знали своего шефа. С ним можно и фамильярность проявить, и дать совет во время раздумий; но если он что-то решил – это не обсуждается. Поэтому к теме следующего похода больше не возвращались. Даже Иолай вечером наедине не посмел.

       Геракл преувеличил, что знает путь в царство Аида. Он там бывал – давно, будучи отравлен лернейским ядом; а затем вернул оттуда Алкестиду, жену Адмета: что-то отверзлось внезапно, череда необыкновенных видений пронеслась перед его взором – и она ожила. Но он сам не знал, как добился этого!
       Как попасть туда по собственной воле, да еще и вернуться?..
       Говорят, на мысе Тенарон есть вход в царство Аида. Вряд ли это правда: в мистические места география не приводит; однако тамошние жители могут что-то знать. Надо сходить.
       Он сунул в вещмешок немного денег и еды, из оружия взял лишь нож большой, и пешком отправился на юг. Путь-то короткий, около сотни километров… Границу Лакедемона (он же Спарта) стерегли символически: угрозы от Арголиды сейчас не ждали – так что в соседнюю страну путник попал без проблем.
       Тенарон – южный краешек Пелопоннеса – оказался воистину спартанским: ни лесов, ни полей, лишь плоские безжизненные горы. Получается, зря ходил: нет местных жителей, вопрос задать некому. Целый день Геракл исследовал мертвые холмы, нашел пару пещер, сочившихся вулканическим смрадом – но они были не особо глубокими и в инфернальные бездны не вели. Ложный след.
       Два дня он шел домой и размышлял. Что делать?
       Признаки мистической силы Геракл в себе чувствовал, хоть не знал, как ею управлять. Но ведь не случайно же, не ошибкой получил он от богов эту силу! Нужно понять смысл этого дара – и тогда, глядишь, станет ясно, зачем вообще живешь на Земле. Силой мышц умею пользоваться с детства – пора осваивать и эту божественную силу. Поздновато? Возможно…
       Надо искать учителя.
       Странное дело: Эврисфей подтолкнул на путь, к которому Геракл сам неосознанно стремился все последние годы. Это знак богов?

       Искать долго не пришлось – вся Греция знает, где есть такие учителя. Геракл отправился в аттический городок Элевсин. Финансы позволяли нанять повозку, но он снова выбрал пеший путь, чувствуя, что сейчас это необходимо. Чтобы сосредоточиться и настроить душу, он шел один, избегая городов и людных мест, ночевал под открытым небом. Несколько раз его узнавали и навязывались; он вежливо улыбался и отвечал на вопросы, стараясь погасить внутреннее раздражение. Поклонники были сейчас крайне неуместны.
       Маршрут получился в точности тот, каким он преследовал когда-то златорогую лань: остаток Арголиды, Коринфия, Истмийский перешеек. Нескончаемые горы, пастбища, кипарисы, кое-где море вдалеке… Лань привела его к Архитраве. Что будет на этот раз?..
       В Элевсине он оказался ранним вечером и после недолгих расспросов отыскал храм среди оливковой рощи. Напитанные краснеющим солнцем колонны казались вырезанными из янтаря. Между ними сверкнула ниточка-паутинка; Геракл, нагнувшись, нырнул под нее.
       Дверь заперта… Странник все же постучал на всякий случай. Спустя несколько минут изнутри донесся шорох. Удостоверившись, что в храме кто-то есть, искатель истины не стал напоминать о себе, а стоял терпеливо, даже позу не меняя.
Через час дверь отворилась, седой старик возник из прохладного сумрака и буркнул:
       – Чего надо?
       – Здравствуйте. Меня зовут…
       – Это меня не интересует, – резко перебил священник. – Я спросил, что тебе надо?
       Пришлец понял: отвечать нужно четко и искренне.
       – Я хочу познать тайну жизни и смерти.
       – Вот прямо так? Что за дурная блажь в твои годы?! Ты слишком стар, чтобы учиться. Иди прочь! – проскрежетал старик и начал закрывать дверь. Он либо вправду не узнал национального героя, либо разыграл это с чрезвычайным искусством. Геракл попросил почтительно, но твердо:
       – Позвольте мне остаться.
       Священник глянул на него в узкую щель двери и проворчал:
       – Обойдешь храм кругом, встретишь человека – он тебе скажет, что делать.
       Дверь лязгнула. Геракл пошел вокруг храма под ажурной сияющей колоннадой. Мрамор в тени горел отразившимся от стен солнцем и выглядел жарче освещенного прямыми лучами. Да, тень порой кажется важнее света…
       Прием удивил странника – но не обескуражил. Всё верно: к Знанию нельзя допускать нетерпеливых и гордых.
       На заднем дворе он увидел кучу мусора, сохнущие на веревке одежды, срубленный пожелтевший кипарис и несколько пристроек. В одной из них копошился со швабрами и метлами плюгавенький недоросль.
       – Здравствуйте, – сказал Геракл. Парень бессмысленно уставился на него, из его рта свисала до груди мутная слюна. Жирно жужжали мухи. Потянулись минуты, вязкие и длинные, как слюна идиота.
       – Чё ты мне мешать приперся? Чё те надо? Иди вон сортир чисти! – хамским тоном повелел наконец недоумок и швырнул к ногам героя вонючее ведро. Тот улыбнулся. Дело привычное! Когда-то он избавил от чужого дерьма целую страну, теперь его таким приказом не оскорбишь.
       Отхожее место оказалось масштабным, возиться с ним пришлось до заката. Уже в сумерках старик появился вновь и коротко бросил:
       – Спать будешь на дворе.
       Ученик смиренно поклонился.

       Месяц он работал по хозяйству: подметал двор, чинил кровлю сарайчика, стирал, даже штопал обветшалую тряпку, вряд ли зачем-то нужную. Напрасный труд этот мог взбеленить кого угодно, но бывший комроты и не такое повидал… Кормили его хлебом и водой один раз в день. Священника больше не встречал, лишь чувствовал порой на себе чей-то испытующий взгляд.
       Затем неделю ему ничего не поручали. Словно забыли о нем.
       Ученик терпеливо ждал на дворе с утра до ночи в готовности вскочить по первому зову. Колесница Гелиоса описывала круг, птицы просыпались с веселым щебетом и вновь засыпали, поднимался ветер и опять повисал изматывающий зной, а он всё ждал. В храме служили: через главную дверь на невидимом ученику фасаде собирались прихожане, сквозь мрамор песнопения глухо доносились и струились ароматы – но Геракла не приглашали, а соваться без зова было не в его правилах. Не зовут – значит, не время. Он ждал.
       Наконец старик подошел к нему и задал единственный вопрос:
       – С женщиной давно был?
       – Четыре месяца назад, – ответил Геракл и добавил. – Если ее можно считать женщиной…
       – Я тебя не понял, но это не важно. Воздерживайся впредь. Сладострастие подобно пению сирен: поддавшись его зову, ты увидишь только окровавленные кости на скале. Помни: целомудрие – это мудрость в достижении цели.
       И священник вновь оставил его надолго. Еще две недели ученик жил при храме, до изнеможения трудясь как простой чернорабочий. Его никто не узнавал – возможно, нарочно; но Геракл этим ничуть не тяготился. Эврисфей над ним больше не висел, он сам выбрал свою дорогу – и был готов пройти ее до конца.
       Вскоре его совсем прекратили кормить, лишь воду давали. Послушник принял это как должное, ни о чем не спрашивал – видно, так было надо. Хоть организм новшеству обрадовался не очень… Но после Африки и такое лишение не казалось чрезмерным.
       Однажды жрец снова подошел к нему:
       – Ты выдержал первое испытание. Похоже, ты действительно хочешь учиться. Я многое узнал за это время – по твоим поступкам и твоим глазам. Скольких ты убил?
       Вопрос был внезапным, как удар кнута. Он требовал правды.
       – Не знаю, – боец сокрушенно потупился. – Я многие годы помнил каждого, но в какой-то момент сбился со счета…
       Старик долго молчал. Затем промолвил тихо и медленно:
       – Мы не принимаем убийц. Тайну смерти не вправе постигать тот, кто причинял смерть.
       Это означало: прощай. Однако жрец не трогался с места, спокойно изучая глаза ученика.
       – Но твой случай особый, – продолжил он после длительной паузы. – Я не до конца уяснил, кто ты, но вижу, что убивал ты не ради наслаждения кровью. Убийства были путем, предначертанным тебе богами, они были твоей миссией и твоей школой. Значит, бывает и такое…
       Геракл не отвечал. Его слова сейчас не требовались.
       Через минуту старец добавил:
       – Я вижу, что ты готов к следующему шагу. Теперь ты должен умереть и воскреснуть, войти в царство Аида и вернуться оттуда невредимым.
       Геракл затрепетал. Как иерофант узнал о его сокровенной цели? Видит насквозь – или это простое совпадение?
       – Умереть – дело нехитрое, – продолжал священник. – Горшок и то умирает, если его разбить. Я тебе больше скажу: через смерть мы проходим каждую минуту. В этот самый миг ты стал другим, обновилось твое тело и твой разум – значит, прежний ты умер. А сейчас уже нет тебя минутной давности. Нельзя войти в одну реку дважды, потому что ее воды непрестанно обновляются; это верно для всех явлений жизни. Каждое мгновение весь мир умирает и рождается вновь. Смерть постоянна и повсеместна, и потому ее нет вовсе.
       Ученик безмолвствовал. Поворот мысли (что смерти нет) звучал парадоксально, но по сути не был для него новым.
       – Эту цепь смертей обычный человек порвать не в силах, он полностью ею скован, – говорил дальше жрец. – Вернуться из царства Аида, то есть повторить прожитый миг, дано лишь избранным. Точнее – избравшим. Тем, кто избрал для себя путь становления души.
       Ты спросишь – что такое становление души? В первую очередь это ее осознание. Большинство людей живут прихотями тела, видят только трехмерный мир вокруг себя. Они не понимают, что тело – лишь временная оболочка, а вещественный мир – лишь декорация. Они живут привычками и стереотипами, бездумно и ненасытно утоляют потребности плоти, впадая в обжорство, разврат, честолюбие и жадность. Неосознанная душа не концентрируется у них в единое целое и после смерти тела распадается. Они живут напрасно, в сущности они уже мертвы. Свою душу необходимо ощутить, познать, собрать из разрозненных элементов в целостный сгусток, подобный Космическому Яйцу.
       Я знаю, что ты давно интуитивно идешь по этому пути – и говорю затем, чтобы ты осмыслил пройденное. Новичок не поймет этих слов – поэтому юным неофитам я даю лишь упражнения для развития духа; некоторым на их постижение требуются десятки лет. Ты трудно жил. Твою душу я вижу достаточно цельной, ты неплохо развил ее. Ты уже почти просветлен. Если у тебя вправду не было учителя, значит, тебя вели сами боги… Но помни: путь от «почти» до «совсем» гораздо дольше и мучительней, чем до «почти» от нуля. Чтобы стать одним из нас, тебе предстоит работать над собой неустанно все годы, которые еще отпущены тебе богами.
       Впрочем, хватит болтать. Твой случай – особенный, многие ступени посвящения ты прошел сам. Поэтому я не стану тянуть. Сегодня ночью ты сделаешь следующий шаг.
       Жрец ушел.
       Геракл дождался ночи спокойно, без нетерпения, лишь в голове немного шумело от многодневного поста. Он давно научился управлять своими эмоциями – иначе не выжил бы в странствиях и битвах.


ПОСВЯЩЕНИЕ
Вечером к храму начали стекаться люди в длинных белых одеяниях. Гераклу тоже велели облачиться. Двор озаряли тревожные всполохи факелов, толпа неясно гудела. Вдобавок зашумел ветер, ткани мантий вздымались подобно крыльям исполинских птиц. Ученик ждал в торжественном волнении.
Солнце медленно утопало в багряном ложе из облаков, долины гор погрузились в сумрак, лишь обращенные к западу высокие склоны рдели неярко, словно угли в гаснущем костре. Птицы умолкали.
Когда Гелиос окончательно удалился на покой, на пороге храма явил себя старик иерофант, облаченный в пурпурный плащ и с венком на голове. Он возгласил:
– Ищущие просветления! Близится час, когда вам приоткроется тайна тайн. Все мы воздерживались от пищи в последние девять дней – в знак памяти о подобном воздержании Великой Деметры, Матери богов. Так она скорбела о похищенной дочери Персефоне. На десятый день Великая Деметра выпила священный напиток кикеон. Вкусите его и вы – как символ приобщения к таинству.
Прислужники разнесли чаши, на дне которых плескалась ароматная жидкость; рецепт ее навсегда остался тайной элевсинских жрецов. Геракл глотнул, и по телу прокатилась волна покалывающей теплоты. Иерофант тоже выпил свою порцию и сказал:
– Следуйте за мной, и вы познаете смысл бытия. Э-во-хэ!
– Э-во-хэ! – повторили собравшиеся. Видимо, то была некая мистическая формула. Бывший комроты вместе со всеми выговорил странное слово, хоть и не чувствовал в том душевной потребности.
Факелы велено было оставить. Процессия покинула двор храма и отправилась куда-то во мраке. Поначалу вокруг тихонько переговаривались, но вскоре оцепенение овладело всеми. Геракл механически передвигал ноги и слышал только шорох камней под чужими сандалиями и вой ветра в вышине. Состояние до странности напоминало египетскую темницу, в которой он с товарищами ждал смерти…
Где мы? Ведь окрестности Элевсина плотно заселены – откуда взялось столько пустого пространства? И почему такой кромешный мрак – ни огонька, ни звездочки в небе? Кругом ведь живут люди, в окнах светильники должны гореть…
Сколько прошло времени? Кажется, оно остановилось. Ноги нащупывают дорогу в сгущенной тьме, рядом чье-то еле слышное дыхание, глаза закрыл, глаза открыл – никакой разницы… Да было ли в жизни что-нибудь еще? Я уже век иду здесь, и небо всегда чернело бездонно. Воспоминания о солнце, о других странах, о людях и нелюдях – может, это лишь сны?
Да, я сплю, вся моя бурная судьба просто привиделась. Не было ее. Долгий, запутанный, сложносюжетный сон – так бывает. Но значит, и сейчас я пребываю не в реальности, вечный мрак мне тоже снится. Что произойдет, когда я проснусь? В каком мире я осознаю себя полноценно?
Внезапно сбоку от тропы вспыхнула картина. Девушка ткала на станке полотно с божественным узором, а вокруг благоухали цветы. Цветы манили ее, протягивали бутоны – но девушка всё ткала, созерцая лишь неземные образы, рождающиеся на полотне. Там бесстрастно и возвышенно сияли ангельские лики посреди чистейших олимпийских снегов, там не было ничего плотского, чувственного, материального – непостижимо, как такой сюжет вообще мог быть выткан на полотне…
Но сладкий аромат соблазнял. Девица сопротивлялась искушению – и вот не выдержала, отвлеклась от работы, вдохнула чарующий запах. Встала и, улыбаясь, начала собирать цветы.
Вдруг земля задрожала со страшным грохотом и треснула. Из расщелины в клубах дыма вырвалась черная колесница. Геракл невольно вздрогнул и схватился за рукоять меча, которого не было. Руки двигались с мучительной медлительностью, как в кошмарном бреду, когда ты бессилен защититься от угрозы, когда железо превращается в вату, а воздух насыщен враждебными тенями.
Колесницей правил черный человек с лицом, закрытым капюшоном; он схватил девицу и увлек ее в подземный провал. Всё погасло.
У Геракла колотилось сердце. Он не мог понять: сон это или явь? Бывают такие сны – грозные и непонятные, предвещающие судьбоносное событие. Запах серы явственно ощущался – но такое могло быть и во сне.
Слова донеслись до его сознания – говорил их кто-то, или они существовали сами по себе, как темнота и воющий ветер?
– Персефона, дочь Деметры, поддавшись чувственным искушениям, была похищена ужасным Аидом, богом царства мертвых. Теперь ей суждено прозябать в подземелье, в вечном мраке, полном страданий и кошмара. Да, Персефона – там царица, но выйти к свету она не вправе.
Так и наша душа, не устояв пред соблазном телесных наслаждений, воплощается на Земле – и погрязает в трясине страстей, вожделений и болезней. Наша жизнь – это смерть. Мы можем стать царями этого мира – но не властны над самими собой. Мы прикованы к миру плоти и бессильны перед ним – пока не достигнем просветления. Лишь тогда мы сможем вырваться из сетей телесной реальности и подняться к реальности истинной, подобно Персефоне, которая покидает на полгода сумрачный мир мертвых и взлетает на Олимп. Ибо смерть есть жизнь, а жизнь есть смерть…
Голос продолжал звучать, удаляясь и стихая, утрачивая внятность отдельных слов. И снова настала черная тишина, какой не достичь даже в наглухо замурованной камере.
Слух постепенно выловил из нее один-единственный звук, сохранивший бытие: шорох тропы под ногами. Ни запахов, ни единой видимой точки, ни ощущений кожи – только мерное периодическое «шурх-шурх». Неслышный вначале, в отсутствие других шумов звук этот мало-помалу разросся до размеров Вселенной. Сравнить не с чем, и потому неясна его громкость – как водопад или как колыхание усика муравья? И кто доказал, что водопад громче усика – в мире, где их невозможно сравнить?
Странник не был уверен даже, что шорох производят его собственные ноги. Он не чуял ног, силился, но не мог определить скорость их перестановки. Совпадают шаги со звуками? Или «шурх-шурх» независим от них, самоценен и предвечен? А если так, то, быть может, нелепый, лишенный окраски шорох – это и есть Бог, Творец всего сущего? Иных богов-то нет в этом мраке – ни Афродиты златовласой, ни хитрого Гермеса, ни даже Зевса с молниями… Их нет, а «шурх» – вот он, гремит победно и бескрайне.
Время растаяло. Не исчезло, а именно растворилось, как соль в сосуде воды. Соль там есть, но ее невозможно увидеть. Время тоже не застыло, не умерло, оно бесспорно движется, а доказывают это всё те же звуки шагов – они ведь следуют один за другим, а значит, отмеряют время! Но скорость их, как и громкость, опять-таки не с чем сопоставить. От одного шурха до другого могут пройти тысячелетия, а могут и самые краткие миги, я не в силах измерить это.
Кстати, для постороннего уха в обоих случаях шаги теряют повторность: слишком редкие распадутся и утратят взаимосвязь, слишком частые сольются в бессмысленный треск. И звук лишится информативности, перестанет быть Богом. Действительно, в мире, который я раньше считал реальным, это лишь звук шагов, боги там иные…
Выходит, Бог живет лишь там, где ты готов его увидеть. Но он может менять обличья, становиться цветом, запахом, мимолетной мыслью.
Бог – это то, что остаётся, когда исчезло всё остальное.

Мрак замерцал тусклыми сполохами и стал смутно различим. Спустя еще тысячу повторяющихся звуков Геракл увидел себя в местности с болезненным красноватым небом; топорщились острые скалы, землю, словно оспа, изрыли впадины. Казалось, это выбоины от валунов, падавших с неба чудовищным градом. Разве камни падают с неба? Да еще так густо?
Процессия исчезла, он шел один. Он не знал, как очутился здесь и куда пропали люди – но это его не тревожило. Он чувствовал, что должен до конца пройти фантастическую равнину, и в итоге его ждет какой-то ответ.
Ориентиров не было, камни под ногами одинаково выпирали резкими гранями, солнце не всходило, вечный багровый сумрак тяжко колыхался. Геракл утратил чувство времени и не ответил бы, как давно он находится в этой пустыне. Но он упорно шел, стремясь к неизвестному пределу.
И вот его путь загородила река, отсвечивающая мутным свинцовым блеском. Скиталец знал неизвестно откуда, что это Ахерон – граница царства мертвых. Души усопших через эту реку перевозит старый Харон, ритуальный гондольер. Хм… Как странно: Харон – Херон! Сходство имени и названия реки случайно – или одно произошло от другого в незапамятные времена? И что из них было первым? И еще: почему оба они так похожи на титул фараона и гиперборейское слово «хоронить», не раз слышанное от Мирополка? Совпадение? Или родство?
Вроде бы праздные вопросы, щекотание рассудка. Но может быть, ответ на них таит великую историческую правду…
Вот и перевозчик, плывет с того берега – неторопливо, загребая одним веслом, седой, но крепкий, как гранит. Его судно вмещает лишь одного пассажира, но спешить ему некуда, даже если вымрет в одночасье целый город: здесь совсем другие представления о времени.
Ладья вонзилась носом в песок, и Харон медленно посмотрел на Геракла. Взгляд его силой был подобен урагану, он сбивал с ног. Человек выдержал его, напрягши всю волю.
Харон покачал головой:
– Ты жив. Я не повезу тебя.
– Значит, я сам, – ответил путник и ступил в густое течение Ахерона. Когда он зашел по пояс, возчик забеспокоился:
– Эй, ты куда? Так не принято!
– Всё когда-то бывает в первый раз, – объяснил Геракл. – Интересно, как ты меня остановишь? Убьешь? Но тогда тебе придется меня везти – и я все равно попаду куда хочу… Так что лучше отдыхай, старик.
Харон поразмыслил удивленно, затем вылез из ладьи и присел на бережку. Он действительно не отдыхал уже много столетий. Это просто не приходило ему в голову.
А странник поплыл. Тепловатая густая вода мешала двигаться – однако из-за плотности своей утонуть все равно бы не позволила. Утомившись, пловец лег на ее поверхность и отдохнул.
Он выбрался на противоположный берег. Одежда облепила тело, но была не мокрой, а какой-то вязкой, словно он вымазался в глине. Это не раздражало, даже доставляло некоторую приятность.
Пейзаж немного изменился. Скалы стали выше и отвесней, местами на них шевелились серые мхи. Меж скал мелькали большие прозрачные тени, напоминавшие медуз. Геракл догадался, что это умершие души. Некоторые из них струились невесомо, нежнее легкого дымка; другие выглядели гораздо плотнее, почти осязаемо, порой даже различались черты лица. Очевидно, это зависело от давности пребывания их здесь. Свежие мертвецы еще не утратили памяти о своей земной жизни и цеплялись за прежнюю внешность.
Геракл шел, тени толпились вокруг него пугливыми стаями, как мальки у рыболовного крючка, и изумленно присматривались. Живой человек в царстве умерших – нечастый гость… Он шагал смущенно, не зная, приветствовать ли их. Сказать «Здравствуйте»? Но нужно ли им тут здоровье?.. «Добрый день» – но такой ли он добрый для них, и день ли это вообще?
Страна смерти раскинулась просторно. Были здесь горы и равнины, полные нефти озера и леса с чахлой бурой растительностью. Несколько рек миновал путник, откуда-то он знал их названия. Вот Коцит, где еще водится ископаемая рыба латимерия, вот Стикс, которым клянутся даже боги. Так себе речушка, узкая, грязная… Вот река забвения Лета. Погрузившись в нее, души полностью освобождаются от пут прожитой судьбы. Но дело это добровольное, и лишь очень немногие дозревают до него. Большинство держится хотя бы за одну черточку из своей земной жизни, чтоб индивидуальность сохранить.
Кто выше – готовые слиться с вечностью или цепляющиеся за свою самость? Геракл не мог еще ответить.
Местности встречались разные: совсем мрачные, с воздухом плотным, как простокваша, дышать которым неимоверно трудно – и вполне даже ничего, сносные, где и небо становилось голубоватым. Помещались в них души, заслужившие разное возмездие. Геракл догадался каким-то чудом, что некоторые люди, поднявшиеся при жизни до необычайных духовных высот, совсем не попадают в царство Аида. Но вот куда они возносятся, и что с ними происходит дальше, он пока не знал.
Вдруг путник остановился в волнении. Есть от чего. Крисанф с Телефаном в шахматы играют под скалой! – так увлеклись, что шефа своего не заметили. Силуэты знакомы наизусть: Крисанф крепкий водрузил локоть на колено и в задумчивости поглаживает нос, стройный Телефан откинулся назад и почти не смотрит на доску, на три хода уже вперед просчитал. Игра – их отдушина среди вечного сумрака? Или напротив, кара, вроде камня Сизифа? Если обречь что-то делать бесконечно, то и любимое занятие станет пыткой.
Позвать их? И что сказать?.. Да вдруг и не они это? Черты уж размылись, узнать трудно…
Комроты решил считать, что обознался. Не мог он выдумать, с чем обратиться к ребятам, которых не уберег.
– Не припомню, чтобы я звал тебя, Геракл, – раздался голос ниоткуда. Души мгновенно разлетелись, как школьники при явлении директора. – Я был лучшего мнения о твоих манерах.
– Да, Аид, извини, я без приглашения, – согласился странник. – Это не в моих правилах, но ты же знаешь, наверное – Эврисфей…
– Слыхал о таком, – ответил громовой голос. А визитер попросил:
– Послушай, не мог бы ты конкретизироваться в пространстве – а то мне неловко. Вдруг я к тебе спиной?..
Несколько секунд длилась тишина, словно хозяин раздумывал, выполнять волю человека – или перебьётся? Затем скала с треском раздвинулась, обнаружив огромный трон, на котором сидели Аид и Персефона – могучие, с Прометея ростом, даже повыше чуть. Аид черный весь, как шахтер, зубы и глазные белки сверкают; жена бледная, астеническая, на Геракла посматривает с интересом. Еще бы: кругом души одни прозрачные, как целлофан – и вдруг в кои-то веки мужчина…
– Здравствуйте, – человек поклонился, опять затруднившись в выборе приветствия. Вроде богам болеть не положено, и пожелание здоровья, стало быть, лишнее… – Аид, позволь, я сразу к делу. Можно твоего Кербера показать… кое-кому? Страх как мечтает увидеть… Я аккуратненько.
– Каков наглец, а? – воскликнула Персефона слегка кокетливо. Бог мертвых усмехнулся:
– Дерзай! Кинолог…
Царица забеспокоилась:
– Адичка, Кербер же его порвет! Ты же знаешь, я не выношу чернухи!
– Ну поди валерьянки хлобыстни, – небрежно бросил супруг. – Он сам напросился, что я могу поделать?
– Ты жестокий и бесчувственный, я тебя ненавижу, – сообщила Персефона и обняла мужа за руку. – Я за Геракла буду болеть, вот.
Героя покоробило, что серьезная сцена превращается в фарс. Но богам же не прикажешь! Они развлечься хотят… Посиди-ка тысячи лет, когда вокруг все трепещут и порхают блеклой тенью! Скучно…
Аид свистнул и позвал негромко:
– Кербер! Собачка! Фас!
Откуда ни возьмись вылетела трехглавая псина с лошадь ростом, и каждой пастью начала оглушительно лаять. Скалы зашатались, земля треснула, Персефона зажала уши со страдальческим выражением, и даже Аид поморщился.
– Не ори! Действуй! – велел он недовольно. Пес умолк не сразу, одна башка еще надрывалась, пока две другие не посмотрели на нее с недоумением. Слегка контуженный воплями Геракл потряс головой и рассмотрел врага.
Помимо всего прочего Кербер по бокам оброс живыми змеями, а вместо хвоста из него торчала еще одна шея с драконьей ряхой на конце. Дракон поводил глазами и пускал изо рта пробные сполохи зеленого огня. Дыма почти не было.
– Он на ацетилене работает, – шепнула витязю какая-то добрая душа.
Ясно. Боковые змеи наверняка ядовитые, но они для ближнего боя. Сначала надо нейтрализовать огнемет. Меч бы сейчас…
Геракл бросился на Кербера, проскочил в миллиметре от его правой пасти, достиг хвоста и мгновенно завязал его узлом. Шланг оказался перекрыт, дракон разевал рот, но выходило оттуда только шипение.
– Браво! – Персефона  захлопала в ладоши.
– Чего радуешься, дура? – огрызнулся Аид. – Это ж реноме наше страдает!
– Не наше, а твое! И вообще, я на тебя обиделась. Давай, Геракл, дави его, противного. Никогда погладить не дается. Злой он какой-то.
Пес яростно рычал, припав к земле. Он бил скалу хвостом, дракон при каждом ударе моргал и шевелил губами – а узел затягивался. Несколько раз зверь кидался вперед, но человек непостижимо ускользал, Персефона повизгивала от возбуждения.
Дрессировщик улучил момент, снял с себя плащ и скрутил его жгутом. Три головы – многовато. Руки всего две, и зверь обязательно успеет цапнуть. Вряд ли его укус полезен для здоровья…
Пес снова напал. Геракл неожиданно остался на месте и страшным апперкотом нокаутировал левую башку; она повисла, закатив глаза. Через мгновение он обхватил жгутом обе оставшиеся и изо всех сил вытянул концы плаща. Пес захрипел.
– Эй! Собачку-то не обижай! – закричала богиня. – Задушишь ведь!
Аид нервно кусал губы.
– И не собираюсь. Я же обещал аккуратненько, – ответил Геракл, тяжко дыша. И позвал. – Эврисфей!
Сумрак на мгновение просветлел, будто молния вдалеке ударила. Не бывает грозы в царстве мертвых… Князь ввалился откуда-то ошарашенный, помятый, из его глаз выплескивался ужас.
– Где я?.. – промямлил он, уставясь на божественную чету.
– Извини, Аид. Его я тоже без приглашения – но мы ненадолго, – объяснил Геракл. – Знакомься, Эврисфей – это Кербер.
Князь дрожал и задыхался, будто это его поймали за горло скрученным плащом. Он смотрел на пса, на героя, на богов – и не мог ничего понять.
– Я… умер? – шепнул он наконец, зубами стуча.
– Да нет, зачем, – боец пожал плечами. – Если Аид не возражает…
– Твой земной срок еще не кончен, Эврисфей, – внушительно поведал бог мертвых. – Я не знаю, как Гераклу удалось…
Аид величаво замолк. Больше всего на свете ему хотелось сейчас сохранить лицо. Потому что вещи происходили фантастические: приперся живой, скрутил непобедимого Кербера, а потом черт знает каким способом приволок еще одного живого! Против всех законов!
А самое скверное: Аид чувствовал, что не властен что-либо сделать с Гераклом. Невероятно, но факт. Вот это следовало скрывать как самую страшную тайну. Иначе – позор на всю вечность!
Укротитель сказал, придавливая поверженного пса ногой:
– Князь, это ведь ты подстроил предсказание оракула насчет двенадцати подвигов на службе у тебя? Ты. Не знаю деталей, но это так. Ты хотел возвыситься за мой счет, стать правителем всей Эллады – а меня просто провел, как дурачка.
– Ты… ты мстишь мне за это? – Эврисфей корчился и не сводил глаз с кошмарного пса.
– Нет, князь, ты сам себе мстишь. Причем давно. А я понял, что даже через этот обман боги вели меня верной дорогой. Ты использовал меня, но на деле был лишь инструментом в руках богов. Поэтому я не злюсь на тебя, Эврисфей, но свой итог ты сам заработал. Твоя воля исполнена, ты увидел Кербера – теперь уходи.
Князь начал таять, развоплощаясь в этом измерении и материализуясь в человеческом. Он страшно кричал от боли. Прикованная к земным благам душа его не годилась для странствий между мирами, она чадила и воняла, отравляя и без того душную атмосферу. Так вода, чрезмерно насыщенная землёй, не может пройти сквозь тонкое сито, застревает в нем и мучается.
Наконец князь исчез. Бог с женой переглянулись в крайнем замешательстве: ничего подобного они никогда не видели… Геракл развязал собачий хвост; дракон чихнул, отчего полетели мелкие огненные брызги. Богатырь отпустил плащ. Кербер вскочил, отбежал на несколько шагов, сопя с высунутыми тремя языками и хвостом заискивающе помахивая. Стукнутая башка понемногу приходила в сознание.
– Прости, песик, я не нарочно, – попросил герой с легкой улыбкой. От голоса покорителя Кербер поджал хвост, и дракон теперь робко выглядывал у него из-под брюха, глазки ниже пасти. – Еще раз извините за вторжение, господа боги. Я пойду, пожалуй.
– Постой… – начала Персефона, но супруг чувствительно сунул ей в бок локтем. Дама приткнулась, сама не зная, что хотела сказать – и лишь проводила настоящего мужчину грустным взглядом. А тот пустился в обратный путь под суровым небом подземелья. Дойдя до Стикса, тщательно вымыл руки, разившие псиной. Даже песочком потер.
Он чувствовал, что не с богами имел сейчас дело. Истинные боги не могут быть столь примитивны, чтоб сидеть на троне, глумиться – и вообще, быть схожими с человеком.
Он встретился с образами богов – такими, как их видит простонародье. Само оно выдумало этот облик, или жрецы внушили? Не имеет значения. Суть в том, что тысячи людей представляли себе Аида и Персефону именно так, боялись их, отдавали им свою энергию – и напитанные из силой образы обязаны были материализоваться в каком-то из пространств. Кажется, это называют красивым словом «эгрегор».
Каковы же истинные боги? – вернулся к прежней мысли Геракл. Наверняка непохожи на людей. Да и вряд ли их много: зачем? Вполне хватит одного, только по-настоящему всесильного. Едва ли Богом был шорох шагов на тропе – в этом звуке Бог просто себя выразил.
Вокруг снова замелькали прозрачные сгустки душ. Некоторые пытались говорить ему что-то, но голоса шелестели подобно бабочкиным крыльям. Сначала Геракл прислушивался из вежливости – может, что важное хотят сообщить или привет передать на волю? – но разобрать мог лишь отдельные слова; а потом и тени увидели, что ничего у них не получается. Они вздыхали тоненько, как кот во сне, и прочь улетали.
И вдруг этот мир тьмы и безмолвного страдания, словно лучом солнца, озарился человеческим звуком! Луч высшей гармонии проник в хаос. Невдалеке беседовали мужские голоса:
– Завали пасть, прыщ недоношенный! У меня там Афины без присмотра! Из-за тебя тут торчим, два пучка геморройных!
– Сам заткнись, козлина! Никто тебя силком не тащил, сам повелся!
– Убью, паскуда!
– Ну давай, убей, таракан!
Путник устремился на голоса. Одна из скал преподнесла ему чудное зрелище: два несомненно живых, обросших бородами мужика сидели на каменной лавочке в шаге друг от друга и злобно дрались. Им было безмерно неудобно – сидеть боком и руками махать. Они скрипели зубами и пыхтели.
И тут Геракл узнал одного из них.
– Тесей! – воскликнул он изумленно. Это в самом деле был афинский царь, с которым они когда-то плавали в страну амазонок.
Мужики конфузливо уставились на пришельца.
– Геракл?.. – пробормотал Тесей. – Ты что, помер?
– Да нет вроде, спасибо на добром слове… А ты-то как здесь?
– Э… Долгая история, – афинский царь махнул рукой и, не глядя, ткнул в своего соседа. – Это Пирифой. Это Геракл. Знакомьтесь.
Странник поклонился, сидящий кивнул головой.
– Отдыхаете? А я на выход. Компанию составите? – спросил бывший комроты, чувствуя: что-то здесь неладно. Пирифой крякнул и покраснел. Афинянин опустил глаза, сморщился, нервно почесал колено и выпалил:
– Мы не можем. У нас… жопы приклеились!
Геракл вздрогнул – однако улыбку сдержал, и подтвердил:
– Да… Дело серьезное. Давно?
– Год…
– Эге-ге… Может, вам помочь?
– Попробуй, а, правда?.. Вдруг получится… – жалобно согласился Тесей. Победитель Кербера протянул руку, афинянин схватился – и легко встал. Будто ничто и не мешало! Лицо его выразило бескрайнее смятение, он открыл рот, потрогал себя за задницу – и бросился обнимать Геракла.
– Боги, боги тебя послали, боги… – твердил он, всхлипывая. – Спасибо, друг!.. Ой, извини, мне очень надо…
Тесей бегом скрылся за скалой и, судя по звукам, радикально опорожнил кишечник. Можно представить: если год он был приклеен, сколько же у него там… Пирифой глядел в сторону, лишь изредка взглядывая на Геракла, словно не решаясь что-то сказать.
Афинянин вернулся, поправляя хитон и блаженно улыбаясь:
– Кайф… Ладно, помоги этому тоже. Мудозвону…
Геракл и без того не собирался бросать второго сидельца – хоть и видел его впервые в жизни. Привычка помогать людям стала для него неистребимой. Он протянул ладонь, Пирифой сжал ее, натужился – но продолжал сидеть.
– Черт… больно… – захрипел он, потирая ягодицу.
– Не нервничай. Попробуем еще, – сказал командир, но вдруг у ног Пирифоя расползлась трещина двухметровой ширины, откуда рванули языки пламени с аммиачными парами. Неудавшийся спаситель едва успел отскочить.
– Слушай, ну видишь: не судьба, – развел он руками. – Боги против.
Пирифой заплакал. Тяжело видеть слезы сурового дядьки – но что поделаешь? Помочь ему действительно было нечем.
– Что он натворил-то? – спросил Геракл, удалясь в сторону пограничной реки. Походочка его спутника грацией не отличалась…
– Начать лучше издали, – вздохнул афинянин. – Если тебе действительно интересно – слушай…


СНОВА АФИНЯНИН
– Ты помнишь, конечно, бой с амазонками? Потом мы уплыли на родину – точнее, удрали. Царица Ипполита осталась на моем корабле. Я так ее и звал: если честно, подлинное имя выговаривать – выше моих сил…
Не описать, как она мне нравилась. Я таких женщин никогда не встречал – разве что Елена… но это потом. Ипполита мной тоже интересовалась – ну, ты сам видел. Однако роль пленницы ее, конечно, оскорбляла. Мне больно было держать ее под стражей, но дать свободу тоже не мог: боялся потерять. Вдруг убежит? – и окажется в чужой стране, одна, без документов. В рабство к кому-нибудь попадет… Мог я это допустить?! Она жила в лучшей комнате, на всем готовом – однако под круглосуточной охраной. Я не забывал, что она женщина-воин… Ты не знаешь, Геракл, какая это мука: она рядом – но недоступна, будто на другой планете! Любую девушку я просто принудил бы к любви, но Ипполиту – не мог…
Через месяц я не выдержал. Я вошел к ней и сказал: «Будь моей женой! Ты потеряла свое царство – но станешь царицей Афин. А моя любовь заменит тебе утраченную родину». В общем, наплел чего-то. Представь, эта гордая женщина три дня не давала ответа! – хоть я видел чувство в ее глазах.
Мы поженились. Она поклялась мне в верности, и мы прожили офигительные полгода. Я никогда не был так счастлив – и уж, наверно, не буду… Я наложниц разогнал! Я советовался с ней при разработке бюджета! Чистое безумие…
А потом явились бабы. Амазонки. Царицу выручать. Пригнали эскадру, кораблей двадцать, высадили десант – и устроили нам блокаду, сразу и континентальную, и морскую. Их конные отряды налетали молниеносно, мы ничего поделать не могли – пришлось запереться в городе.
Ипполита попросила: «Отпусти меня на переговоры. Они узнают, что я здесь царица – и отступят. Девки не дуры». Совет стратегов уперся: «Ты что, царь?! Вдруг они правда не дуры? Она же переметнется, их возглавит – а ей план города известен!» Начштаба вообще грозил объявить лежачую голодовку. С ним-то хрен: хоть пузо сбавит; но как я мог позволить сомневаться в моей жене? Я самодержец как-никак, а стратегов и сменить можно… Да и действительно: вдруг уйдут амазонки? Что без причины-то драться? Мне после того похода совсем расхотелось с бабами воевать…
Ипполита пошла парламентером. Ее сопровождали два оперативника с секретным приказом: если что – царицу в расход. Я любил ее больше жизни, но надо и честь знать… Но это не понадобилось. Я три часа торчал на стене, глядя ей вслед – и представь, Геракл, мое ликование, когда она вернулась! Она выбрала меня! От радости я даже не особенно вслушался в ее слова, а она сказала: «Чувихи не уйдут. Их теперь возглавила моя заклятая подруга, и они озверели. Им плевать на меня, они хотят добычи».
Ночью бабы начали штурм. Нормальные люди ночью спят вообще-то… Такого мы не ожидали, и им удалось ворваться в город. Геракл, дерущиеся бабы – это фурии. Они визжали и рычали, как гиены, не соблюдали правил фехтования, грызли и царапались ногтями. Мои лучшие солдаты бежали в страхе. Я размахивал копьем и угрожал, но доблестные афиняне улепетывали. Это была катастрофа.
И тут Ипполита встала рядом со мной в гуще удирающего войска и крикнула: «Эй, мужчины! Куда вам против женщин! Я всегда знала, что вы…» – и влепила такое словечко, что я даже в царстве мертвых не решусь повторить. Феминизм, все-таки – страшная сила: они там так отточили формулировки…
Войска от стыда преобразились. «Что?! – взревели солдаты. – Да мы!.. Да мы этих баб!..» Короче, растерли амазонок подчистую, даже никого не оставили на изнасилование.
– Всерьез обиделись, видно, – подтвердил Геракл. Царь продолжил:
– Улицы завалило рубленным женским мясом. Бойцы потом ходили и сокрушались: столько добра пропадает! Но в пылу схватки все хотели только убивать… А жену я нашел… – Тесей смолк на секунду и передернулся, – …со стрелой в левой груди. Хороший выстрел, сразу насмерть… Главное – стрела безликая, не амазонская! Клейма на наконечнике нет. Может, кто из наших исподтишка…
Я полгода на женщин смотреть не мог. Чтоб отвлечься, занялся политэкономией и удвоил валовой национальный продукт за счет сырьевых придатков.
– Это как?
– Ну как… Сырье коровы дают, они и есть придатки. Просто словосочетание красивое, мне нравится… Много было коров. А потом налетели какие-то хмыри и увели самое большое стадо. Я лично возглавил погоню – но бесплодно. Они стадо разделили и врассыпную пустились по всей Греции. Ни одной не поймали, представляешь себе! Как я злился! – аж о скорби своей забыл. Главного вора объявили в федеральный розыск – да как его найдешь, если даже в лицо никто не видел… Злись, не злись – списали стадо с баланса, начали латать бюджетный дефицит.
Однажды просыпаюсь от странного гула: будто у целого города кариес в острой форме, и все стонут. Что стряслось?! Гляжу в окно – а под акропольским холмом коров море! Толпятся, мычат, рога как гребни волн поблескивают… И на главном быке верхом лыбится здоровый детина, рожа наглая, но обаятельный… Ну, ты видел Пирифоя. «Привет, говорит, Тесей, возвращаю рогатых в полной сохранности, можешь пересчитать». Я от такого заявления обалдел, говорю: «Брал-то зачем?..» – «Внимание привлечь. Скорешиться с тобой хотелось». Довольный! Ну, и что с ним делать? Состава преступления нет, поголовье налицо…
Развеселил он меня, а то я совсем приуныл было. Взрослый он вроде мужик, тридцатник стукнул – а заводной, будто заноза в одном месте. Мне это оказалось кстати: так уже обрыдло возюкаться с госсобственностью! Я стал бухгалтером каким-то, будто постарел на двадцать лет… Приключений-то хочется!
Мы сдружились. Для начала Пирифой предложил ломануться долбить амазонок: «Кого не убьем, тех…» – ну, ты понял. Заманчиво – но на такое я даже от скуки не повелся. Двух встреч с эмансипацией мне навсегда хватит…
Тогда он говорит: «Ну, давай соседям войну объявим». – «Кому конкретно?» – «Да хоть… Аркадии! Она слабая». – «Основание?» – «Да что мы, повод не выдумаем? Ты ж политик!» Я задумался. Идея привлекательная… Но сообразил: «А что мы с них будем иметь, если победим? Там же нет ни фига! Казну потратим, солдат перебьем…» – «Хоть развлечемся», – говорит. Нет, на это я тоже не мог пойти. Проклятая должность в меня въелась и откровенно вредить своей стране не позволяла.
От тоски мы стали охотиться на всяких опасных зверей – но не давало это нужного адреналина. Что там львы да кабаны, после Минотавра?.. Пробовали ходить на хищника вдвоем, без егерей и без оружия – но и это разочаровало: опасность есть, цели нет. Ну порвал буйвола – дальше что?
А однажды приятель заявил: «Слушай, тут такое дело… В Спарте объявилась девка неписанных красот. Сопля еще, но, по слухам, отпад полный. Давай стырим?» – «Что у нас, своих нет?» – возразил я вяло, потому что за пигалицей какой-то пиндилюхаться через весь Пелопоннес… «Таких – нет, – отрезал раздолбай. – Еще учти, она принцесса, дочь царя Тиндарея». Я оживился: «О, это круто меняет дело! Если я на ней женюсь, возникнет базис для финансово-экономического сотрудничества со Спартой». Пирифой глянул на меня сочувственно, но промолчал.
Украсть девчонку! А потом добиться ее любви и жениться! Вот задача для героя! Только добиваться надо стремительно – ради мира и прогресса. Если папа обидится, спартанцы морду нам начистят капитально… Что ж, это добавляет остроты. Можно, конечно, просто посвататься – но это путь для старого рыхлого лентяя.
В стране дела шли терпимо, и я оставил ее на заместителя. Отправились вдвоем, без дружины – ибо именно так поступают настоящие беспредельщики. Инкогнито, под видом обычных тунеядцев мы пересекли Коринфию и Арголиду твою – и оказались в Лакедемоне.
Регистрироваться в иммиграционном бюро мы не стали: у нелегалов жизнь смачнее. Прикинь свежесть ощущений: вчера был царь – а сейчас бомжара подозрительный, прохожие за кошельки хватаются!.. В первый же день мы угодили в облаву – но разделали тамошних ментов в мясной полуфабрикат. Вспомнить приятно! Козлы они все-таки… В лаконских маргинальных кругах до сих пор гуляют легенды о двух залетных раздолбаях – мне тут один мертвяк-наркодилер рассказал.
Пожили мы так несколько дней, детали разузнали. Я принцессу впервые увидел. Геракл, я дышать разучился! 12 лет всего – но такая силища! Это не красота – какой-то дьявольский морок! Один взгляд на меня уронила мимоходом, и будто копьем продырявила. Ипполита перед ней – так, кукла глиняная…
– Если эта девушка действительно так прекрасна, из-за нее произойдет еще множество несчастий, – серьезно заметил победитель Кербера. Тесей отозвался, помолчав:
– Да… Я тоже что-то такое чувствую. Даже домой возвращаться страшновато…
– Домой?
– Ну да, она ж теперь в Афинах… Но не буду забегать. Я этой Еленой заболел. Никогда не думал, что так вот втюхаюсь в малолетку… Пирифой говорит: «Так, царь, надо действовать, а то совсем раскиснешь». «Валяй, – отвечаю, – придумывай план. У меня сейчас мозги навзничь». А его она не сразила почему-то. Ему лишь бы украсть, а сама она до фени.
Она не боялась ничего, жизнь еще не обижала. Папа-царь начал понимать, что ребенок становится динамитом, но сам не хотел в это верить. Гораздо проще ведь, если она лишь девчонка, а не всемирный соблазн! И он ее охраной не озаботился. Дескать, кому она нужна, только в куклы играть перестала…
Однажды Елена танцевала с подругами возле храма Артемиды. Двигалась она боженственно! – простите за такое слово… Сверхчеловеческая пластика, колдовская, всесокрушающая – и сквозь это постоянно прорывается невинный ребенок… Я смотрел из кустов, оцепенев. Я чувствовал себя гнусным святотатцем. Сейчас я это чудо сломаю, оскверню, она превратится в жалкий рыдающий комочек…
Мы вылетели в масках, разбросали подруг, я нацелился схватить мою мечту – а она вдруг как шарахнет мне ногой в пах! Ничего себе комочек! Я согнулся, но тут Пирифой уцепил ее поперек талии и поволок бесцеремонно, как полено. Мы вскочили на заранее приготовленных коней и умчались.
А в Афинах мой друг заявляет: «Ну что, бросим жребий – кому она достанется». Я твердо считал Елену своей и от такого выпада просто онемел. И возразить нечего: ходили вместе, а идея вообще его… Еще он добавил: «Давай поклянемся: тот, кому повезет, поможет второму добыть себе жену». Тоже вроде справедливо… Интересно, он уже тогда придумал свой мудозвонский план?
Мы поклялись и разыграли прекраснейшую из девчонок, будто тыкву краденую. Честное слово, в критском Лабиринте я так не волновался! Елена досталась мне. «Везучий ты, царь, – ухмыльнулся Пирифой как-то двусмысленно. – Ну ладно, помни: ты поклялся». И ушел.
И вот я вторично в той же ситуации: вожделенная красотка под замком в соседней комнате – но для меня недоступна. Только тут уж точно насиловать нельзя, и необходимо срочно ее очаровывать. Папа Тиндарей наверняка службу безопасности вздрючил под завязку, они по всей Греции ищут, язык высуня. Если найдут, а дочка еще злая – жди спартанских войск…
Пробовал нимфеток очаровывать? И не пробуй, Геракл. У них какой-то собственный мир безумный. Все приемы, что на зрелых бабах срабатывают – мимо. Хохочет и фруктами кидается, потом вдруг плачет. Я три кубометра орхидей в ее комнату сгрузил – так она все лепестки общипала и стала из них пазлы складывать с неприличными словами. А однажды вдруг стала меня соблазнять, да так мастерски – никто бы не устоял. Я поцеловал ее, а она губу мне до крови прокусила, змеюка.
Сижу я с компрессом на укушенной губе, и тут является мой подельник: «Привет. Я придумал себе жену, завтра пойдем». – «Кто же сия счастливица?» – интересуюсь. Он хоть бы помялся – нет, сразу влепил невозмутимо: «Персефона». Я расхохотался: «Ну, Пирифой, ты меня купил! Я-то уж поверил, что ты всерьез!» – «А я всерьез, царь. Эффектная бабенка, говорят». «Погоди, – опешил я. – Ты… о богине? Жене Аида, бога мертвых?» Он удивление разыграл: «Ты что-то имеешь против богинь?»
Тут я совсем растерялся и пролепетал: «Прямо-таки завтра? Да ты что?! Скоро тиндарейцы нагрянут, а у меня невеста недоделана!» «Тесей, не наглей, – отвечает. – У тебя два месяца было. Клятву давал? Давал. Собирайся». «Как же мы попадем в царство мертвых?» – уцепился я за последнюю надежду, потому что даже в таком качестве Елена была мне дорога, и расставаться не хотелось. Пирифой сообщил уверенно: «Я пацаном все подвалы облазил и нашел одну пещерку бескрайнюю. Наверняка там».
Что делать? Назавтра отправились. Я уверен был, что к вечеру вернемся, потому как из обычной пещеры ни в какое подземное царство, конечно, не попасть. И Пирифою придется от меня отлипнуть.
Невдалеке от Афин мы вошли в селеньице на горном склоне. На отшибе стоял покосившийся домишко, явно заброшенный, весь в бурьяне. Сподвижник пинком вышиб дверь, и мы вошли в серую затхлость. Он удивился: «Это ж надо, ничего не изменилось! Стол так же валялся, а в том сундуке я три деньги серебряные нашел. Нож на них купил, его потом менты на базаре отобрали… Двадцать лет назад!» «Не понял, – говорю. – Где твоя пещера?» «Не спеши, царь. В этой избушке чернокнижник один жил, место проклятое. Потому сюда никто и не ходит. Глянь, даже пауки боятся».
Я понял, что меня сразу бессознательно насторожило: нигде нет паутины! Тут во мне зашевелилось подозрение, что прав товарищ, и в царство мертвых мы так или иначе попадем… Я еще пророчески сказал: «Накличем мы приключение на свои задницы!.. И где он нынче, чернокнижник?» «В аду. Я еще шкет был, он однажды загорелся. Сам, изнутри. Бегал по улицам и орал, а из него копоть вонючая валила. Так и подох».
Тут, понятное дело, я к интерьеру начал приглядываться еще настороженней. Пирифой раскидал в углу кучу тряпья и каких-то досок. Под ними обнаружился люк. Мы зажгли припасенные факелы и полезли вглубь по вырубленной в скале обрывистой лесенке. От сопливых стен жутью веяло, а снизу холодный воздух сквозил порывами, будто там чудище громадное дышало. Ты знаешь, Геракл, я не трус – но от таких мистических штучек сделалось мне нерадостно. «Ты что, в десять лет сюда спускался?» – спросил я. А он так невозмутимо: «Да. А чего?»
Лезли мы вниз, наверно, час. Ноги дрожали от напряжения. И вот начался горизонтальный тоннель, сырой и тесный, иногда приходилось на карачках ползти. Я шел вторым, и мне постоянно чудилась угроза со спины. Оборачиваюсь – пусто… Дальше ползу – и ягодицей чую вожделеющий взгляд, будто кто-то догоняет и хочет применить меня, как мальчика. Оглянусь – опять никого.
Наконец мы уперлись в завал: свод тоннеля обрушился, хода нет. Я вздохнул с облегчением: «Всё, Пирифой, приехали. Поворачиваем». «Да, обидно, – согласился он. – Придется разгребать». «Да ты что?! – закричал я. – Может, завал на сто метров тянется!» – «А кто говорил, что будет легко?»
Я понял, что он маньяк. Как опрометчиво я обещал помощь! Тут бы развернуться и свалить – но клятва чертова держит.
Мы стали оттаскивать назад камни, сбивая колени и ногти обламывая. Обычная царская работа… Один факел погас. Вскоре мы начали задыхаться. Я с ужасом догадался, что мы сами создали второй завал – позади себя, и теперь наш воздух того-гляди кончится. «Идиот! – шипел я на Пирифоя. – Куда ты завел нас?!» Но он только похмыкивал: «Не бзди, со мной не пропадешь!» Разум тускнел, я механически ворочал камни, уже ничего не соображая – и вдруг спереди накатила волна свежего воздуха. Прорвались!
Мы передохнули, отдышались и разгребли остаток булыжной баррикады. Меня очень удручала перспектива на обратном пути таскать эти каменюки снова. Надеюсь, мы не к той норе идем?
Геракл признал:
– Если честно, понятия не имею. Как-нибудь выберемся…
– С тобой – точно выйдем, – успокоился Тесей. И продолжил. – Еще некоторое время мы ползли по каменной трубе – и вдруг открылся мир с багровым небом, вот этот самый. Идем. «Ты и тут шлялся в десять лет?» – спрашиваю. «Нет, – говорит, – тут уже сдрейфил. Вон у той скалы назад повернул».
Я думал – шутит. Но друган поманил меня к скале. Гляжу – на камне нацарапано детским почерком, от времени полустерто: «Здесь был Пирефой». С ошибкой в имени, ага. Тут его общество меня напуга… насторожило даже больше, чем адский пейзаж. Бодрый был мальчуган…
Я вот ещё что думаю: сам чернокнижник бурил тоннель между мирами? Или на него бесы работали? Или ход был всегда, а колдун лишь халупу над ним построил? И стал он колдуном до того или после, тоннелем надышавшись?.. Дурацкие вопросы, конечно, никчемные.
– По-моему, как раз нужные, – возразил Геракл. Афинянин взглянул на него:
– Ты думаешь? Ну ладно… В общем, мы двинулись по этой унылой равнине. Когда уж надоело, откуда-то голос загромыхал: «Вы поторопились! Я ждал вас позже». Пирифой задрал голову и крикнул: «Эй, Аид, поговорить надо!» Я его в бок пихнул, дескать, повежливей с начальством! Тут скалы разошлись, и в просвете обнаружился здоровенный дядька, я ему по бедро где-то.
«Ну что, ребятишки?» – спросил Аид. Интонация мне не понравилась, но приятель оборзел вконец и ничего не хотел замечать. «Аид, ты ведь меня не звал? Не звал. А я пришел, – развязно сообщил он. – Значит, я сильней тебя. Так что отдавай жену без разговоров». «Это серьезное заявление, – признал бог мертвых. – Нет базара, Пирифой, сейчас за ней схожу. А вы пока присядьте, несолидно уважаемым мужчинам ноги мять».
Ну, мы и уселись на ту скамейку. А встать не сумели – вросли… Аид покачал головой, промолвил «М-да…» и исчез. Больше мы его не видели.
Так закончил Тесей свою грустную повесть.
А Геракл подумал: «Ему-то за что позволяют вернуться отсюда? Суетен ведь, страстен, ни шагу к просветлению не сделал – хорошо хоть начал правильные вопросы ставить… Ну да богам виднее. Может быть, эта встреча нужнее мне, чем ему».
Греки продолжали путь. Дышать становилось все труднее, воздух сгущался. Странников охватило сонливое оцепенение, они не разговаривали больше, только механически переставляли ноги. Темнело. Сколы камней блестели уже чуть заметно, вскоре сгустилась вовсе непроглядная тьма.
Некоторый кусок вечности Геракл шел в полном мраке, ничего не слыша и не ощущая. Он не был даже уверен, что идет, потому что собственного тела тоже не чувствовал – но воля стремилась вперед, к неизвестному выходу. Ему казалось, что он плывет против течения, подобный даже не рыбе, а какой-то медузе бесформенной; сознание едва мерцало.
Слегка посветлело, невнятные массы стали угадываться вокруг. Под ступню попало что-то выпуклое – корень, наверно.
Геракл увидел себя на лесной тропинке. Разгорался рассвет, небо постепенно озарялось нежным сиянием – нормальным солнечным, а не подземельным. Ну, слава богам… Однако затем всё вновь потемнело, взвилось вихрем и распалось на куски.

Очнулся он, чуя спиной что-то твердое и гладкое. Под телом поверхность согрелась, но пальцами он ощущал ее полированную прохладу.
Геракл поднялся и сел на своем ложе. Большой мраморный прямоугольник. Саркофаг закрытый, с выдолбленным гробом внутри – или монолитный блок? Непонятно.
Полутемный зал с колоннами, проем в крыше, вечернее небо сквозь него, горят светильники – кажется, семь… В глазах рябит, трудно сосчитать.
Он подошел к двери, слегка пошатываясь, отворил ее с некоторым усилием и оказался на улице. Да, Элевсинский храм, в который его так и не допустили. Почему он спал внутри, у алтаря?
Старик иерофант тихо вышел следом за ним и встал возле. Несколько минут они смотрели в сторону горы, полузакрытой кипарисом сложного зелено-багрового цвета от заходящего солнца. Низко и стремительно летала ласточка.
– Тесей давно уехал? – спросил ученик, не глядя на жреца. Тот уточнил:
– Государь? Он не приезжал.
Вопрос был не праздный, ведь от Элевсина до Афин всего двадцать километров, главные афинские таинства творятся именно здесь. Так что визит царя, еще и спасенного из потустороннего мира – событие важнейшее.
Геракл нахмурился и повернул голову к жрецу:
– Хотите сказать, его тут не было?
Старик глядел на него молча. Бывший комроты начал догадываться о чем-то – и задал новый вопрос:
– Сколько я спал?
– Во время шествия ты впал в забытье и оставался в нем трое суток, – медленно ответил жрец. – Твой пульс бился так редко, что удары не связывались в единое целое, казались разрозненными случайными толчками. Любой врач признал бы тебя мертвым.
Он отвел взгляд и долго безмолвствовал. Кипарис утратил багровый оттенок, стал темно-зеленым; в воздухе проявилась вечерняя сырость.
– Ты не осмыслил еще, что с тобой произошло, – заговорил вновь священник. – Но я знаю: ты был там. То, что ты видел, кажется тебе сейчас болезненным бредом – но знай: это не так. Ты познал подлинную реальность, только в ином ее разрезе, непривычном для людей. Теперь ты один из нас, я готов уступить тебе свое место и уйти на покой. Только мне кажется, ты не захочешь жить при храме.
Геракл отозвался:
– Вы правы, учитель. Идя сквозь темноту, я уловил голос. «Геракл, – сказал он. – Я Мелеагр. Помнишь, мы вместе ходили на «Арго»? Я погиб недавно, и я прошу: женись на моей сестре Деянире». Я почти забыл Мелеагра, а сестры его сроду не видал – но мне кажется, эта просьба не из тех, которым отказывают.
– Ты верно понял, – согласился священник. – Когда мы в пограничных состояниях, с нами беседуют сами боги. Мне жаль расставаться с тобой, но ты действительно должен идти. Тебе предстоит высший, самый трудный путь – быть Посвященным в миру. При храме это гораздо легче… Да помогут тебе боги.
Элевсинские жрецы знали, что Бог един; но такая уж сложилась в Греции фигура речи. Разоблачать народные суеверия опасно и ненужно.
Бойцу вернули его нож, который хранился в кладовой. Он попрощался с иерофантом и прочими божьими людьми – и неторопливо пошел в сторону Калидона, города, где жил когда-то Мелеагр, и где он надеялся найти его сестру Деяниру.
Калидон… Геракл невольно задумался об этом слове. Этруски свою реку называют Яр-Дон; может, и здесь они побывали? Означает ли «дон» что-то по-этрусски? Впрочем, ладно, до истоков всё равно не докопаться.
Важней другое. Что дальше? Служба у Эврисфея кончена. Как странно… Двадцать лет я мотался по его приказам; кажется, и не было в жизни ничего другого. Посидел денек на месте – и вперед… Теперь можно жить, как сам захочу – а как я хочу? Не знаю…
По крайней мере, бегать и мочить кого-то – глупо. Если разобраться, ни от кого из истребленных мною особого вреда-то не было! Люди сами нарываются на проблемы, по своей тупости и жадности. Возможно, так и я на себя приключения навлек. Меня героем кличут, а я, может быть, просто дурак…
Иначе надо жить. Как? Авось боги подскажут.

Дойдя до Калидона, он купил новую хламиду, взамен той еще, сицилийской, которую не удалось отстирать от разводов, оставленных желеобразной рекой смерти. Вроде он не в телесном облике туда ходил, но разводы есть. Странно… Ему-то на это было плевать – но все же в женихи набивается!
Деянира, конечно, удивилась нежданному визиту. Она была далеко не юна, к тридцатнику, на жизнь смотрела скептически и немного устало. Геракл умолчал о потусторонних контактах, чтоб шизофреником не выглядеть – просто сделал предложение. Хоть, признаться, невеста его ничем не впечатлила, баба как баба… Но он решил не перечить течению судьбы.
Сестра Мелеагра не раз нажигалась в личной жизни, от мужчин ничего хорошего не ждала, однако тон Геракла был так спокойно-убедителен, что она не сумела отказать. А может, ореол национального героя голову вскружил. Вроде не девочка – а поди ж ты… Повелась на всегреческую славу.
Через неделю они поженились и приехали в Тиринф.
Там клубились смутные слухи: с Эврисфеем беда. Однажды он проснулся невменяемый, лепетал о каких-то собаках и прорицаниях, плакал и хихикал. Его даже связали для профилактики. Спустя дней десять симптомов убыло, он стал узнавать приближенных и внятно отвечать на вопросы – но из него будто скелет вынули. Он напрочь утратил интерес к руководящей работе, целыми днями сидел, дрожа и о чем-то неотступно думая.
Власть же в Микенах все крепче прибирал к рукам его дальний родственник Атрей. Вроде нехорошо так вот пролезать, при живом-то князе… Однако слава богам, что он нашелся. Даже плохонькое правление лучше анархии.
Мама Алкмена приняла Деяниру настороженно. Первый прискорбный опыт женитьбы сына она помнила остро, гибель внука всецело объясняла скверным характером Мегары – но та хоть принцессой была. А тут вообще ни рыба ни мясо…
Каждая мать видит в жене сына разлучницу, ревнует невольно – даже когда он живет тихо-мирно вблизи от мамашиной юбки. Мегара же и вправду стала причиной разлуки, многолетней, жестокой, с постоянным страхом за жизнь кровиночки. Даже познав спокойную мудрость сына, Алкмена всё равно тревожилась каждый час его бесконечных странствий. Вроде хозяйством занималась, рабов наказывала, разговаривала о чем-то, даже смеялась и шутила; но взор ее постоянно был обращен внутрь, как у беременной. Словно она надеялась через какую-то духовную пуповину выйти на связь со своим стареющим младенцем.
Купить собственный дом Гераклу финансы не позволяли, поэтому Деянира и Алкмена регулярно сталкивались на женской половине. Вначале атмосфера искрилась, но постепенно привыкли, благо и нрав обе женщины имели не колкий, обкатанный страданиями, как стекляшка в реке. Только с женой Ификла Автомедузой долго еще оставались небольшие трения. Сравнительно молодые, они неосознанно делили территорию.
Геракл стал жить тихо, даже скучно, устроился снова преподавать физкультуру в бывший лицей Иолая. Поначалу за ним бродили толпы фанатов, однако вел он себя так обыкновенно, что скоро шумиха в Тиринфе улеглась. Лишь из других городов порой являлись паломники поглядеть на живую легенду.
Он был спокоен и доброжелателен, ученики его обожали; робкие и слабенькие становились энергичней, оболтусы – напротив, утихомиривались. Он не стремился плодить чемпионов, тренировками не изнурял – но чувствовал особенности каждого ребенка и давал каждому упражнения, наилучшим образом развивающие его мышцы, сердце и голову. Только такой подход и должен называться физической культурой.
Он никого не наказывал, просто рядом с ним несолидно было безобразничать… Говорил, как обычно, мало – но каждое слово дети жадно ловили. Педагог-философ скоро вусмерть оскорбился, потому что ученики стали возражать ему: «А Геракл по-другому сказал!» Пришлось пригласить коллегу выпить:
– Извини, дружище, не собирался я отбивать твой хлеб! Я отвечаю на их вопросы, вот и всё…
Философ упился на халяву, но обиду затаил.
Через год у Геракла и Деяниры родился сын.


ДЕЯНИЕ ДЕЯНИРЫ
Эгноил похудел от злости.
Рушился его гениальный план, шансы таяли с каждым днем. Геракл стремительно утрачивал ореол национального героя, люди теряли интерес и уходили из фан-клубов, взносов не платили, перестали раскупать сувениры и биографию. Проект становился убыточным… Популярность ведь – как огонь: в нее надо постоянно дрова подкладывать. Толпа помнит не дольше недели, всё более древнее для нее в тумане утопает.
Впрочем, клубы – мелочь; на кону стояло гораздо большее.
План был грандиозный: создать новую религию и стать в ней патриархом. Беспроигрышный бизнес: всю жизнь ничего не делай – только дивиденды стриги с прихожан! Упивайся властью, лепи их души, как захочешь! Только нужен претендент в боги… Где ж его взять? Дефицит…
Идея эта зажгла Эгноила еще подростком – сперва отвлеченно, не о себе. На празднике Аполлона его поразила величественная фигура жреца. Он сиял отраженным от бога светом, повелевал массой, был выше всех людей, словно сам явился из иного мира! В ослепительно белых одеждах, гладкий, сытый, уверенный, легкими взмахами жезла заставлял он тысячи прихожан падать ниц, вздыхать, вскрикивать, бормотать какие-то слова. Даже царь не мог столь полно и глубоко владеть душами подданных!
Между тем, творческой интуицией юноша чуял, что жрец – обычный человек, просто актер хороший, потому удачно смог направить энергию толпы. Значит, можно стать таким же…
Высказать это Эгноил тогда бы не посмел, да и самому себе старался не верить, ибо кощунственно. Он заставлял себя, как все, видеть в жреце особое существо, посвященного, посредника между богом и людьми. На время ему даже удалось себя обмануть.
Чтоб приобщиться к тайне власти, юноша начал сочинять гимн Аполлону – традиционный, напыщенный, шестистопным стихом. Неплохо выходило, звучно и пафосно; но труд сей Эгноил бросил. Он понял вдруг, что культ солнечного бога с кифарой и так процветает, храмы стоят, в Дельфах пифия вещает от его имени, штат жрецов укомплектован, и претенденты туда в очереди толпятся на полвека вперед. Короче, всё схвачено. Не пробиться.
Нужен новый бог, не облепленный еще сворой паразитов.
Осенило после истории с Эриманфским вепрем, когда Геракл оказался на вершине славы. Звезда, победитель монстров – отличный претендент!
Затем герой подгадил себе репутацию Авгиевым дерьмом… но после Критского быка вновь вознесся, стал известен всей Элладе. Юный предприниматель начал собирать материал для евангелия – книги «Житие достославного героя». Помимо более или менее точных фактов в этой книге мягко, но настойчиво внушается главная выдумка Эгноила: будто бы Геракл – сын Зевса. Значит, фактически, сам – бог. А кто докажет, что это неправда? Объект поклонения налицо.
Эгноил ждал годами. Объект совершал новые подвиги, множил славу, идея казалась все более осуществимой – но увы… Недоставало главного: мучительной жертвенной смерти. Без нее культа не создать; да и здравствующий персонаж по шее может дать за такую самодеятельность… Ничего, подождем, время работает на нас.
И вот – такой облом… Стал, видите ли, примерным семьянином и наставником молодежи! Что может быть скучнее?! Если не истребить его в ближайшие месяцы – дело пропало.
Вдобавок какая-то сволочь распустила слух, будто Геракл сидит в рабстве у некой мифической царицы Омфалы, одетый в юбку и бусы, и крестиком вышивает. Якобы за какую-то провинность. Байка дешевая и тупая, но имидж поганит.
Что же делать?.. Что делать?!

А поселился Эгноил тут же, в Тиринфе, чтоб постоянно быть в курсе событий – благо гнева Эврисфея теперь можно не опасаться, даже если и выплывет, кто книжку написал. Как председатель фан-клуба, он часто ходил к Гераклу в гости, держался почтительно и мило, и весь дом скоро начал считать его почти своим. Лишь хозяин чувствовал к нему бессознательную неприязнь, но обосновать ее не мог, и потому молчал.
Особенно полюбила молодого глашатая Деянира. Он был ей почти ровесник, одно поколение – Геракл-то десятью годами старше… В их детстве обнаружились общие знакомые, они часто весело болтали. Деянира с негодованием отвергла бы намек, что Эгноил нравится ей как мужчина – однако бог весть, что может происходить тайно в женской душе…
Однажды муж сообщил ей за ужином:
– Ты знаешь, я должен на месяц уехать. Лицей организует летний загородный лагерь, там физкультура будет главный предмет – без меня никак…
– Я с тобой!
– Ты что, зачем! Жить придется в палатке, ты еще не окрепла после родов. Да и что: с Гиллом ехать?
– Ну да, ты прав… – согласилась Деянира. Новорожденным сыном, конечно, занималась кормилица, но всё ж бросать его на целый месяц…
К несчастью, при разговоре был Эгноил. Он сразу невольно напрягся: смена обстановки – это шанс!
Через неделю после отъезда Геракла писатель явился к Деянире. Она обрадовалась:
– Привет! Что не заходишь? Скучно так…
– Здравствуй, Деянира… – Бывший глашатай выглядел смущенным и взволнованным.
– Что случилось?
– Да нет, ничего…
– Ну я же вижу, Эгноил, что-то стряслось! Рассказывай!
Гость помялся для вида.
– Деянира, мне так неловко… но молчать я, наверно, не вправе… Ты знаешь, что у директора лицея есть дочь Иола? Двадцать два года, красивая очень…
– И что?.. – спросила хозяйка упавшим голосом.
– Она тоже в лагере. И говорят, Геракл…
– Что Геракл?!
– Ну… вранье наверняка…
Ревность слепа и безумна. Муж никогда не давал причин усомниться, но сейчас Деяниру накрыло черной клокочущей волной.
– То-то он не пустил меня с собой… – прошептала она, сжав кулаки. – Да нет, не может быть, полная чушь!.. – Она заметалась по гостиной, бледнея и краснея поочередно. Неужто опять началось? Нет, мужикам нельзя доверять никогда! У них одно на уме… Она решительно крикнула. – Едем!
– Куда?!
– В лагерь! Немедленно! Знаешь, где он?
Эгноил поймал экипаж и сопроводил даму до побережья, три часа рысью. Там они пешком перелезли поросший лесом холм и подкрались к самому лагерю. Деянире неловко было шпионить – но стыд пропал, когда она увидела мужа прогуливающимся по берегу моря вместе с какой-то лахудрой. Они брели неторопливо, друг дружки не касаясь, и о чем-то беседовали. Это днем, при учениках – а что они ночью вытворяют?!
Деянира злобно заплакала. Ее бросали дважды, она готова была поверить чему угодно и что угодно вообразить… Эгноил тронул ее за локоть:
– Поехали. Я знаю, как тебе помочь.
Она отмахнулась, всхлипывая:
– А-а… Чем… чем тут поможешь?!
Из кустов выбрались опять незамеченными. В экипаже дама не проронила ни слова. Эгноил торжествовал: полдела позади! Он был недурным психологом и знал: у каждого человека есть место имения – пунктик, через который его можно поиметь. Деянира имела неосторожность рассказать ему многое из своей жизни, чем дала подсказку: ее можно уцепить за ревность и уязвленное самолюбие.
Поразительно удачно, что они сразу увидели эту парочку! Писатель успел трижды втихаря съездить к лагерю и всё разузнать. Хоть женщинам работать не положено, но Иолу отец попросил наблюдать за кормежкой детей, поварами руководить. И теперь она с Гераклом иногда обсуждала особенности походного рациона; он же многому научился за годы странствий с Кокусом.
Никакого интима у них не было. Иола вообще замуж собиралась и жениха своего нежно обожала. Так что Эгноил рассчитывал только на слепящую ревность Деяниры.
Войдя в дом, она сделала то, чего он ждал.
– Ну? Что ты имел в виду? Чем ты мне поможешь? – спросила она решительно. Эгноил якобы нехотя ответил:
– Есть старое народное средство… Чтоб вернуть любовь мужа, надо… э…
– Что надо?! Не тяни!
– Немножко странно звучит… надо посыпать его одежду металлом с наконечников его стрел. Если ты своими руками это сделаешь, он потом наденет одежду – и сразу тебя полюбит.
– Чушь собачья, не верю я в это, – отрезала Деянира и стала кусать губы. – Предрассудки дурацкие… Наконечник, говоришь? А меч не годится?
– Нет, обязательно стрелы, – подчеркнул глашатай, пряча глаза, чтоб не выдать себя лихорадочным блеском. – Что-то там насчет того, что у Эрота тоже стрелы…
– Глупость какая. Ну ладно, все равно это полная ерунда, хуже-то не будет… Сейчас, – она вышла куда-то и принесла тяжелый кожаный колчан. – Вот они.
Эгноил дрожал. Удача шла в руки. В лагере он ни разу не видел у Геракла лук – но все же не был полностью уверен, что оружие осталось дома. И вот – оно дома! Всё, сейчас или никогда…
Он отпер тугую крышку. Под ней обнаружились оперенные торцы – и вторая крышка, закрытая на замочек. Эгноил догадался, что отравленные лернейские стрелы таятся именно там.
– Не знаешь, где ключ? – спросил он нарочито беззаботно и сам вздрогнул: до чего фальшиво получилось! Если бы Деянира была способна сейчас здраво реагировать…
– Зачем? И здесь же полно стрел!
– Наверно, те сильней, раз он их прячет, – голос Эгноила захрипел. – Он тебе ничего не говорил про тот отсек?
– Нет. Понятия не имею, где ключ. Думаешь, те точно сильнее? Давай взломаем.
Жуткая штука ревность! Совсем башню снесло бабе! – подумал писатель. Теперь он в успехе ничуть не сомневался – лишь бы кто-нибудь не помешал.
Деянира приволокла слесарный инструмент и стала ковыряться с замком. Ничего не получалось. Тогда Эгноил напильником перепилил дужку.
– Не трогай голыми руками! – предупредил он. – Есть перчатки?
– Почему не трогать?
– Тогда он тебя совсем разлюбит, – сымпровизировал глашатай, не нуждавшийся пока в смерти дамы.
– Сама не понимаю: что я делаю? Мистика какая-то дурацкая… Вот его плащ.
Она надела тонкие кожаные перчатки, вытащила отравленную стрелу и стала скрести острие напильником, рассыпая железо по плащу. Эгноил стоял сзади, его щека дергалась.
– Конечно, ты права, это всё предрассудки и мракобесие. Но вдруг сработает? – сказал он, когда дело было сделано. – Ладно, Деянира, чем мог – помог. Мне пора. Не нервничай, всё будет хорошо.
– Спасибо, Эгноил, ты настоящий друг.
Писатель ушел. Она не знала, что уже через полчаса он собрал самое необходимое и удрал в Коринф, а потом и до Афин добрался. Если дело раскроется, надо быть как можно дальше…
Деянира аккуратно сложила плащ в ларец из красного дерева, сняла перчатки и сожгла их в кухонном очаге. Затем стала ходить по комнате взад и вперед. Сперва она решила дождаться возвращения мужа и лишь тогда попросить его надеть плащ – но перед глазами неотступно маячила его мощная фигура рядом с посикухой малолетней. Невыносимо. Может, между ними еще ничего нет – и начнется именно ближайшей ночью? Надо опередить!
Она спешно оделась. И вдруг замерла. Ехать самой? Опять видеть эту козу? Вдруг не сдержусь и вцеплюсь ей в рожу наглую? Тогда будет скандал, и Геракл меня точно бросит… Нет, надо послать Лиха, слугу.
Деянира написала:
«Геракл, милый! Я боюсь, что ты зябнешь один по ночам в этом своем приморском лагере – и решила прислать тебе твой новый плащ. Ходи в нем, пожалуйста, и вспоминай обо мне. Гилл маленький тебя целует – помни нас, любимый! Твоя Д.»
Тут она заплакала от обиды, две слезы упали на пергамент, и слово «любимый» расплылось. Пришлось переписать всё заново на другом листе.
Она позвонила. Явилась служанка:
– Да, госпожа?
– Вот этот ларец нужно отвезти в лагерь… там, на побережье. Пусть Лих отправляется тотчас.
– Не будите Лиха, госпожа, – попросила вдруг служанка. Деянира вспылила:
– Что?! Этот тунеядец дрыхнет?! Будить немедленно!
– Но госпожа… Он только ночью вернулся из командировки… Вы посылали его узнать свежие столичные сплетни.
– А!.. Ну тогда…
Действительно, как она могла забыть! Они же с Лихом всё утро обсуждали новости микенские… Деянира прошлась несколько раз по комнате, все быстрее и быстрее – и вдруг закричала:
– Да что это?! Хозяйка я или нет?! Чтоб он мигом сюда! Одна нога там, другая здесь!
– Слушаюсь, госпожа, – любезно ответила служанка и, удалившись в конец коридора, проворчала еле слышно, – корова ревнючая!
Слуги всегда знают больше, чем им положено.
Явился заспанный Лих – молодой жизнерадостный парень. Он выслушал приказание, широко зевнул и отправился в путь с ларцом под мышкой. Само собой понятно, что у него с коллегой-служанкой был роман, и он очень рассчитывал обернуться к ночи.


ВОЗНЕСЕНИЕ
Был нежный, чуть печальный вечер конца лета. Солнце не пекло уже, небо постепенно розовело. Геракл сидел один на берегу Арголидского залива и слушал ласковый плеск волн.
Сегодня пришлось понервничать: один мальчишка-ученик заблудился в горах. Геракл ясно чувствовал, что пока ребенок невредим, но некая опасность ему угрожает. Сосредоточась, он даже смог определить, где следует искать: на высоком живописном утесе в получасе ходьбы. Учитель немедленно поспешил туда, тревога нарастала с каждым шагом. Мальчик явно в беде!
Вот и утес. Геракл бегом поднялся на вершину. Подросток сжался на большом камне, у которого кружил молодой короткогривый лев – неопытный, но уже весьма опасный. Он будто кот с мышью играл: не торопился нападать, а пока лишь наслаждался полной властью над добычей. Мальчик дрожал, обхватив колени.
Льва истреблять Геракл не стал, он его лишь прогнал, несильно швырнув камнем. Хватит убийств! Ребенок от испуга не мог идти, учитель отнес его в лагерь на руках. Уже через час потерпевший бегал и рассказывал всем, как он ничуть не боялся. Обошлось…
Теперь Геракл сидел на берегу и смотрел вдаль. Было ему немного грустно – Бог знает, почему. Странное чувство им владело – будто сейчас у него вырастут крылья, он оторвется от земли и помчит в неизведанные края. Там ждет новая захватывающая жизнь, вдохновенный полет в божественные дали – однако всё теперешнее кончится… Жаль немного – хотя ни за что в этом мире Геракл уже не цеплялся.
Солнце клонилось. Он жадно глядел, впитывал, упивался красотой Земли напоследок – всё ясней понимая, что больше ему солнечного заката не видать. Предел достигнут, в дальнейшем пути это тело – такое могучее и совершенное – только помешает.
Он дважды сжал и разжал кулак. Пальцы двигались плавно, послушно, сухожилия от них убегали в глубину предплечья, где вздувался и опадал скульптурный рельеф мышц. Идеальная машина, воплощение божественной мысли. Это тело может служить мне еще десятки лет.
И всё же… То, для чего я родился здесь, свершено; теперь я нужен где-то Там. И кажется, нужен срочно: меня ждет какая-то битва на сверхчеловеческом уровне. Даже не хочу гадать, где и как она ведется, всё равно не постигну; но скоро истина откроется мне сама.
Да, я должен сегодня покинуть этот мир. Только как же это случится? Убить меня никто не сумеет, здоровье почти безупречное, насчет суицида тоже сомнительно… Откуда такое четкое предчувствие перехода в другое пространство?
Малыш Гилл останется без отца. Ну так что ж… Семья большая, пропасть ему не дадут… И мужское воспитание получит: брату доверить можно.
Почти в сумерках он услышал далекий голос Иолы:
– Кажется, он на берег пошел! Вон туда.
Приблизились шуршащие по гальке шаги. Шурх-шурх. Шурх-шурх. Привезенный из Калидона слуга Деяниры! Неужели это ответ?
– Что стряслось, Лих?
– Госпожа велела передать, – бойкий юноша вынул ларец из-под мышки. Да, это ответ. Геракл почувствовал темную силу, исходившую от ларца. Что ж… Значит, его смерть кому-то выгодна – вряд ли Деянире – но это уже не имеет значения. Мелкие земные интриги поблекли и утратили смысл. Его убийца, сам того не понимая, лишь исполняет высшую волю. Путь ждет.
Геракл пробежал глазами записку. Это формальность, она роли не играет. Главное – плащ, белый, с изумрудным орнаментом по краю. Гераклу стало невыносимо грустно. То был не страх, а именно грусть разлуки, какая настигает в аэропорту перед долгим путешествием.
Жена, конечно, обвинит себя в его смерти. Может и на меч броситься…
– Лих, передай хозяйке: «Помни о Гилле. Ты ни в чем не виновата».
– Извините, господин, я не очень понял…
– Это не важно. Просто передай мои слова. Теперь иди.
Лиху стало не по себе, но приказ он выполнил.
Геракл остался один. Не спеша, спокойно он развернул плащ и накинул на плечи. Ядовитая ткань прилипла к телу и начала мучительно жечь. Ничего, потерпим. Не в первый раз… Он сумел выключить боль и накатившую было волну страха. Всё хорошо, всё правильно. Я готов.
Перед глазами завертелись разноцветные круги, промелькнули лица друзей, бойцов Особой роты. Прощайте, ребята, больше не встретимся, у нас отныне разные пути…
Реальность зарябила, переломилась, распахнулся восхитительно необъятный простор. Геракл стремглав взлетел, отбросив земное тяготение; вечерний сумрак сменился ослепительно сияющим светом. Боль кончилась, настало бескрайнее, невыразимое счастье.
Легко и свободно он передал душу в руки своего Божественного Отца – Единого для всех живых существ.


ЭПИЛОГ
Приморский городок Авлида был заполонен войсками. Палаточные лагеря пестрели по всем окрестностям, исподволь подтягивались обозы снабжения, на берегу спешно строились новые корабли в подкрепление качающимся у причала. Крутобокие ребра-шпангоуты блестели под солнцем, словно десятки китов выбросились на сушу, умерли и истлели до скелетов.
Это захолустное местечко никогда не знало такого грохота и суеты. Десятки тысяч людей, лошадей, вьючных быков стекались сюда со всей Греции.
Готовился массированный десант на восток, в троянские земли.
Верховный главнокомандующий Агамемнон сидел один в шатре за столом и тупо глядел в какие-то списки. Небрит, круги под глазами. Доспех мешает расслабиться – хоть он и не боевой, а походный, даже декоративный скорее, из тонкого металла. Вид командующего в доспехах дисциплинирует людей.
Он спал по два-три часа в сутки, организация похода измотала его вконец. Поместные цари тянули до последнего, всячески отлынивали от выполнения обязательств, присылали вместо армий какие-то толпы сброда непризывных возрастов. Даже Одиссей застрял на своей Итаке; и сам не едет, и войско не пригнал – хоть это именно он помог мобилизовать Ахилла. Кому верить после этого?..
Во всё надо вникать лично, слать гонцов, заниматься формированием дивизий, расстреливать саботажников… Самое нудное и тяжелое дело – готовить армию к походу. Когда начнется реальная война, дисциплина подтянется сама собой, явится и доблесть, и интерес – но сейчас…
– Ваше высокопревосходительство, фессалийскую бригаду где расквартируем? Только что прибыла, – спросил адъютант, заглядывая в шатер и сверкая шлемом. Агамемнон вдруг взорвался:
– Да решите вы хоть что-нибудь без меня! Нянька я вам?!
– Так точно, решим сами. Я думаю, в восточном предместье, на склоне, в лесочке. Хорошо?
– Какого хрена хорошо… – устало отозвался Агамемнон. Даже на длительный гнев у него не оставалось сил. – В том лесочке уже с утра стоит аркадская тяжелая пехота… Проклятье… Фессалийцы на кораблях пришли?
– Так точно.
– Ну пусть на кораблях и живут! Не барышни, не растают… Что еще мнешься?
– Элидцы волнуются, господин главнокомандующий. Говорят «сколько можно ждать? Третий месяц торчим без дела!»
– Бунтуют?
– Пока нет.
– Зачинщиков выявить и под арест.
– Сажать уж некуда, господин главнокомандующий.
– Ну расстрелять их на хрен!.. Впрочем, нет, не годится… Черт, придется, видно, частями отплывать! Всех мы тут сроду не дождемся… Где этот Одиссей хитрожопый?! Пять кораблей обещал!.. 
Командующий тяжко задумался, подперев голову рукой. Адъютант ждал – юный, энергичный, свеженький, хоть тоже почти не спал. Выслужиться хочет или действительно здоровья избыток?
– Ладно, вот что. Объяви по войскам: через неделю выходим. И пригрози: если кто будет выпендриваться, мы его по закону военного времени… Ну и там, что-нибудь про патриотизм вверни, это ты умеешь…
Агамемнон заставил себя встать на колесницу и покатил проверить судостроительный участок. Правый конь норов проявлял, всё на сторону косился. Командующий вдруг вскипел и остервенело стегнул его кнутом, хоть это и не требовалось.
Та-ак, опять не все мощности задействованы! На четвертом стапеле несколько рабочих валяются. Устали, видите ли! В могиле отдохнете! Командующий приказал высечь бездельников – но умеренно, чтоб дееспособны остались. Всё приходится делать самому!
Вусмерть изможденный военачальник завернул в суровый и величественный храм Геракла. Толстые дорические колонны, без завитушек, всё просто, по-мужски. Даже рельефов нет между триглифами – но это потому, что храм провинциальный. В столичных храмах рельефы есть, сцены из жития героя.
Внутри толпились солдаты, благообразный первосвященник заканчивал проповедь:
– Десять лет назад божественный Геракл, единокровный сын Зевса-громовержца, покинул наш земной мир. Златая колесница спустилась с небес и вознесла его – живого, во плоти! – на вершину неколебимого Олимпа. Великий Геракл принят в сонм олимпийских богов и взирает теперь на нас со своих сверкающих высот. Каждый воин, который станет угоден ему, будет непобедим. Мужественные солдаты, если вы хотите живыми вернуться с предстоящей войны – принесите ему посильную жертву, и он не оставит вас своим благословением! Ящик для благочестивых приношений стоит у входа.
Бойцы вереницей потянулись на улицу, и почти каждый бросал в ящик одну-две драхмы. Агамемнон поклонился огромной статуе, одетой в львиную шкуру, с позолоченной палицей в руках, и опустил в ящик сразу десять тетрадрахмовых монет. Спокойней все же иметь столь мощного небесного покровителя!
Первосвященник Эгноил почтительно прикрыл дверь за главнокомандующим и улыбнулся мудрой улыбкой приближенного к богам человека. Жизнь удалась!

27 февр. 2005 – 23 июля 2007 – 9 апреля 2016