В сущности, каждый по-своему одинок. Жизнь – это просто один большой поезд, и порой неизвестно, кто этот странный машинист, куда ведет петляющая по склону дорога. Здесь каждый выходит на своей остановке, и в незанятое купе приходит другой.
А кто-то просто выпрыгивает в окно, измученный вопросами о пункте назначения и не желающий терпеть простаивания на незнакомых вокзалах, шатающихся по вагону пьяных пассажиров и долгую ночь за окном. Некоторые засыпают на полпути, беспечно уткнувшись носом в полосатую подушку, и видят сны. Единицы самых дотошных, устав от безразличия проводницы, пытаются добраться до машиниста. И даже говорят, что кому-то из них это удается. Ходит слух, что один мальчишка заявил, будто поезд движется сам по себе, а кабина машиниста давно пуста. В вагонах посудачили с неделю и пришли к разумному доводу, что быть такого просто не может. Странно только одно – ни одного встречного поезда никто не видел.
- Сорок четвертое… где здесь сорок четвертое? Ни одного номера на этой стороне. Бред какой!
Поезд плавно, вызывая легкую тошноту под ложечкой, заскользил по рельсам.
- Допивай йогурт и укладывайся, уже слишком поздно…
- Мам! Я у окна посижу.
- Женщина, Вам бы с этой сумкой…
- Нет, приеду завтра. Ты позвони на всякий случай.
Ольга, уютно подобрав под себя ноги, наблюдала за вечерней кутерьмой в вагоне. Ничего не хотелось – просто смотреть, как поплыли за стеклом огни вокзала, и, закутавшись в дубленку, слушать всем телом убаюкивающий перестук колес. До чая еще далеко: проводница устало проверяет билеты, и режет слух ее монотонный голос, с каким-то ожесточением повторяющий: «Одеяла и подушки не брать!» Напротив бабушка укладывает полусонного ребенка спать, с необъяснимым негодованием задергивая шторки на темных окнах.
Чем-то даже повезло, что соседнее место незанято. И в полумраке приятно помечтать о своем. Так тепло. Никуда не идти, и на ближайшие шесть часов жизнь определена
двумя сиденьями и маленьким столиком между ними. Ольга, как взъерошенный маленький воробей, отыскавший в стене уютную нишу, подтянула колени к подбородку и прикрыла глаза.
От резкого толчка стакан на столике медленно поехал к самому краю, и чайная ложка в нем панически задребезжала. Антон поймал стакан и вернул его на место. Некто, спотыкаясь и шарахаясь из стороны всторону, пробирался по полутемному вагону. Антон чертыхнулся про себя и отвернулся к окну. В соседнем купе не спали. Под залихватскую игру на гитаре нестройные полупьяные голоса затянули очередную песню.
«Сотни людей едут в одном поезде, - подумалось ему. – А лица у всех … Да какая разница, каждый знает, что через пять часов отправится своей дорогой, а этот вагон – случайная и досадная необходимость ночевать на соседних полках.» Он обвел взглядом дремлющих в своих неприступных мирках, безучастных пассажиров. До чего же люди смешные создания! Каждый день они пишут о том, что технический прогресс отнимает у человечества радость непосредственного общения, а когда сама судьба дает им возможность несколько часов провести наедине с себе подобными, превращаются в вежливые марионетки с пустыми улыбками на картонных лицах.
Спать совершенно не хотелось. Антон про себя улыбнулся: вчера ему рассказали умопомрачительную историю о том, как один парень влюбился в голос, сообщающий «абонент отключен или временно недоступен.» Он долго пытался представить себе неудачливого Ромео, и, наконец, начал дремать. Поезд остановился в каком-то захолустье. Слышно было, как на перроне лает стая бродячих собак.
- Здесь не занято? – Антон отрицательно покачал головой, бросив взгляд на случайного попутчика. Так, ничего особенного.
- Снег валит …
Антон молча кивнул. Попутчик устроился поудобнее.
- Значит, в Москву?
Антон удивленно поднял брови, но ничего не ответил.
- И я в Москву. – продолжал словоохотливый незнакомец. – К сестре. Эх, ма! Помоги, сынок, сумку забросить.
Антон без особого энтузиазма поднял битком набитую сумку, в которой звякнули трехлитровые банки.
- Уж больно тепло. – пожаловался незнакомец. – Испортится все.
Утомленный его разговорчивостью Антон достал сигареты и побрел в тамбур.
Две развязных девицы курили, пританцовывая и прислоняясь к стене, когда вагон особенно сильно встряхивало. Одна из них картинным жестом вынимала изо рта сигарету и периодически покашливала. «Только научилась, - подумал Антон. – Вырвалась на свободу.» Теряя равновесие, они, тем не менее старались упасть на рассматривающего их парня в легкой джинсовой куртке. Антон понимающе хмыкнул. При его появлении ту, что постарше, удивительным образом стало кренить в его сторону. Не добившись особого прогресса, ночные красавицы ушли.
Когда захлопнулась дверь, парень, наконец, открыто рассмеялся. Антон непроизвольно засмеялся тоже.
- Зверинец на колесах!
Антон кивнул. Его внимание привлек стоп кран. В приступе необъяснимого шального хулиганства неудержимо тянуло дернуть за рычаг. Он, конечно, понимал, что делать этого не станет, но с отчетливой приятцей представилось, как с глухим стуком падают с верхних полок чопорные пассажиры, и особенно трехлитровые банки попутчика, которые непонятно почему вызывали у него отвращение.
- Остановите землю, я сойду… - прокомментировал парень в куртке, проницательно улыбнувшись.
- Мысли читаешь? – отозвался Антон.
- Нет. – серьезно ответил тот и, понизив голос, шепнул – Стоп-кран сторожу.
Оба рассмеялись.
- Знаешь сколько здесь таких, как ты. Добрая половина поезда каждый день об этом только и мечтает.
- Часто катаешься на поездах? – поинтересовался Антон. Спать не хотелось совершенно.
В присутствии незнакомца отчего-то тянуло на откровенность.
- Приходится.
- Пойдем отсюда.
Они вышли из промерзшего дымного тамбура в душный полумрак вагона. Пробираясь по проходу, Антон споткнулся о безжизненный рукав чьей-то дубленки. Закутавшись в нее спала девушка, похожая на забавного нахохленного воробья. Он невольно улыбнулся и пошел дальше.
- Максим. – представился его попутчик, открывая пиво. – Ты-то хоть не будешь падать в мою сторону?
Антон засмеялся.
- Ну уж нет!.. Антон. – отозвался он, забирая протянутую банку. С верхней полки кто-то недовольно пробурчал. Пришлось разговаривать полушепотом.
- Ну, за трезвость!
Остатки сна как рукой сняло.
- Значит, много путешествуешь? – поинтересовался Антон.
- Я вообще бродяга.
- А чем занимаешься?
- Художник.
Антон присвистнул. – Ого!
- «Ого» - это когда платят.
- Ну… - протянул Антон, - Рекламой можно заняться.
- Нет, это не мое.
-А я когда-то писать хотел. – вздохнул Антон.
- Серьезно? Почему не стал?
- По-моему, это никому не нужно.
- А тебе?
Антон смотрел на проплывающий за окнами ночной лес. Хотелось сойти с поезда на случайной остановке. И побродить по заснеженной тишине. Как это – понимать, что никто тебя не найдет? Или, что никто не станет искать? Стать самим собой. Лежать на снегу и слушать звезды. Ведь у каждого человека, наверное, есть такое место, где, можно не знать, кто ты, но зачем ты – понимаешь без слов. Только у Антона такого места не было.
- О чем ты писал? – неожиданно спросил Максим. Антон попытался стряхнуть с себя некстати накатившую задумчивость.
- О себе.
- Почему ты решил, что это никому не нужно?
- Должен быть какой-то сюжет, ну … интрига, я не знаю. У меня ничего такого не получалось. Так, набор мыслей вслух. Просто настроение. Так никто не пишет.
- В том-то и дело, Антон. Больше никто.
- Все это было очень давно, - попытался уйти от откровенности Антон. – Теперь и желания нет в сентиментальности впадать.
Максим кивнул, но глаза его недоверчиво улыбались. Зазвонил телефон. Максим увидел номер, и переменился в лице. Он быстро вышел в пустой тамбур и захлопнул за собой дверь.
- Да …
Его лицо отражалось в темном окне – призрачное и почти неживое. Через несколько секунд в трубке раздались гудки. Железный лязг колес и долгие гудки… Наконец Максим нажал «отбой». Он не обратил внимания на клацнувшую за спиной дверь. Ему стало удивительно все равно.
Ольга проснулась от непонятного чувства тревоги. Скинув с себя дубленку, она некоторое время сидела, прислушиваясь к себе. Вагон мирно покачивало. Раздавалось сонное похрапывание пассажиров. Дисплей над выходом высветил 3:40. Она могла бы уснуть, но беспокойство мешало закрыть глаза. Ольга поднялась и, натянув сапоги, неслышно побрела к выходу. В проходе она столкнулась с каким-то парнем. Ему, похоже, тоже не спалось. Он стоял у окна и к чему-то прислушивался. «Может, я еще сплю?» - подумалось ей. Она зевнула и шагнула в тамбур.
Максим стоял в углу, тупо уставившись в стену перед собой. Он чем-то напоминал сломанную игрушку, забытую на полу беспечным хозяином.
- Эй… - тихо позвал его Антон. – Ты в порядке?
- Да. – хрипло прошептал Максим. – Мне нужно побыть одному.
Антон растерянно вышел. Ольга осталась. Она подошла к Максиму и мягко взяла его за руку. Его пальцы были холодными, как лед.
- Кто это сделал? – почти беззвучно спросила она.
- Люди. – так же беззвучно ответил Максим.
- Пойдем ко мне. Там есть место.
Максим покачал головой.
- Пойдем. – настойчиво повторила она. У него не осталось сил на сопротивление. Они сели, и Ольга задернула занавеску на окне.
- Ты здесь, слышишь? Не смотри туда.
- Откуда ты знаешь?
- Это неважно. Просто знаю. Там ничего нет.
- Это так плохо?
Ольга вздохнула. Безумно хотелось помочь, но лекарства не существовало. От одиночества, где любовь – лишь обжигающий наркотик, а смерть – неумелый анестезиолог. Красота – это боль, и самая большая близость – тоже боль, из-за своей мимолетности и сказочной недостижимости. Прожить эту жизнь так, как хотелось бы стоит слишком много сил, ошибаться и каждый раз подниматься с колен, - на это способны не все. Потому, что крылья наши – из папье-маше, и никогда не знаешь, где оборвется полет – на вершине мира или над бездной. Однажды говоришь себе, что стоит остановиться. Убеждаешь себя в том, что счастье должно быть безболезненным и погружаешься в дремотное созерцание. Окружающие подтвердят, что ты повзрослел, ведь и у них в шкафах точно так же пылятся вовремя сложенные крылья. Сколько жизней ты еще мог прожить, знает лишь звенящее звездами небо. Но к тому времени ты – увы, уже разучился считать.
За счастье приходится платить.
- У тебя ведь случилось что-то, правда? - голос Ольги был едва слышным.
- Да. – произнес Максим.
Он ничего про нее не знал. Только то, что она умела слушать. Было что-то удивительно доброе в ее распахнутых серых глазах… Словно она успела пройти эту жизнь вдоль и поперек, найти и потерять сотни раз, и тем не менее, улыбаться, словно ребенок, каждому новому рассвету.
- Когда я встретил этого человека, мне казалось, что мир перевернулся. Я словно заново учился дышать. Все стало безумно ярким: мне захотелось любить людей. Я впервые в этой гребаной жизни перестал убегать. Потому что кто-то еще ходил по этому грязному асфальту, слышал эту ругань и дышал тем же самым смрадом. Я поверил, что судьба, наконец, сделала мне самый главный подарок – доказала мне, что я живой. Столько лет прошло, как в немом черно-белом кино, где единственным счастьем было захлопнуть за собой дверь и сочинять сказки. Я смотрел сны наяву – про созданных мною героев, про чье-то одиночество и чью-то радость. И никогда не тянуло к наркотикам лишь потому, что миражи, нарисованные мной, действовали гораздо сильнее. Только потом я начал понимать цену, которую я платил, за свое маленькое сумасшествие: захотелось уйти в свой мир навсегда. Люди вокруг стали призраками, а призраки – любимыми. Там было так просто – доверять. И вот я носился со своими мечтами, боясь лишь одного: что кто-то узнает, кто-то извне вломится в мои мысли. Больше всего на свете я стал ненавидеть чужой смех. Каждый раз мне казалось, что они смеются надо мной. Мне снилось, как топчут мои картины, как уродуют, нарисованные мной лица, режут холсты. Я запрятал мой мир так далеко, что даже стал похожим на обычного человека: умывался по утрам и ходил на работу, разговаривал с друзьями. Не знаю до сих пор, догадывались ли они, что улыбались вежливому манекену? Как мне было наплевать на их проблемы! Они жили на другой планете. А я смеялся в душе и недоумевал, сколько сил они отдают, стараясь казаться круче. Весь мир был до абсурда глупым и пустым. Самое страшное случилось потом, когда я начал осознавать, что тех, кого я придумал, не существует. Они давно стали частью меня, и, наверное, лучшим, что во мне было. Но ни одна сила на свете не способна их оживить. Я мог только рисовать, рисовать до умопомрачения, стараясь подобрать самые точные краски. Но они так и оставались всего лишь листками бумаги. Пигмалион любил свою Галатею, но ему никогда не приходило в голову, что это он сам. А все они были мной. Я готов был день и ночь рассказывать о них, да только слишком хорошо понимал: это никому не нужно и не интересно… Я заблудился в отражениях.
А потом... Мы всю ночь проболтали по телефону, и наутро я был уверен, что видел сон. Слишком похожий на все, что я сочинил. Это было фантазией, которая внезапно обрела плоть. Оказывается, легенда, созданная мной, имела имя. А мой придуманный мир существовал всегда, просто что-то мешало мне его увидеть. Знаешь, как это – выйти на улицу и впервые услышать шум деревьев? Почувствовать, чем пахнет ветер и впервые улыбнуться настоящим человеческим лицам… Я рассматривал прохожих, словно человек, вернувшийся с необитаемого острова. Все было интересным и новым. Мир любил меня, он существовал для меня, и ждал меня всегда…
Ольга слушала его, прислонившись к стеклу, за которым едва брезжил рассвет. Мимо пролетали заснеженные крыши и пустые перроны. Провода, рельсы, незнакомые безлюдные улицы. Его история была до боли знакома и стара, как мир. Но какая огромная разница – прочесть об этом тысячи книг и услышать ее от человека, сидящего напротив. Она понимала, о чем молчали его глаза. Люди вокруг безмятежно смотрели свои сны, на несколько кратких часов, сняв свои отполированные временем маски. Не смогли уснуть только они двое. И стук колес отмерял секунды, бегущие вспять. Она слушала его жадно, чувствуя, как возвращается назад, отыскать в чужой судьбе ответы на забытый когда-то вопрос. И это потерянное пришло к ней без слов, в негромком звуке его голоса.
«Разве мир не ждет тебя до сих пор? – хотелось сказать ей. – Разве иначе стали шелестеть деревья и звучать шаги. А те, кто каждое мгновение рядом, разучились слышать тебя? Неужели, чтобы почувствовать чужое тепло, нужно снова запереться в своей комнате и придумать сказку?» Почему любить другого так сложно. Отчего стоит нечеловеческих сил, зажмурившись, протянуть руку во мрак и не бояться, что по пальцам пройдется плеть? Ведь кому-то на другом краю этой бездны это так необходимо…
Максим больше ничего не сказал. Он принес чай и слабо улыбнулся. Постепенно начали просыпаться пассажиры, и они с Ольгой перешли на ничего не значащие темы. Дешевый чай был удивительно вкусным. До прибытия оставалось меньше получаса.
Антон убрал со стола исписанные за ночь листки и зевнул. Только сейчас он вдруг заметил, что верхняя полка пуста: разговорчивый попутчик, похоже, вышел, когда все спали. Ему неожиданно стало жаль так незаметно исчезнувшего старика и немного стыдно за свою вчерашнюю грубость. Народ вокруг засуетился. Антон застегнул сумку и начал пробираться к выходу. Перед ним оказалась та самая девушка. Он нерешительно пошел за ней, пытаясь придумать какой-нибудь повод, и как назло, в голове было светло и совершенно пусто. Они спустились на перрон, Антон проклинал себя за то, что сейчас она исчезнет, подхваченная утренней толпой. Но девушка неожиданно обернулась. Улыбнулась приветливо и немного смущенно. Ветер бросил ей на глаза растрепанную русую челку:
- Не подскажете, как пройти к …
Антон, с трудом сдерживая накативший приступ счастья, постарался принять невозмутимый вид.
- Вы, наверно, впервые в Москве?
- Да. – невольно солгала Ольга.
Максим остановился на углу незнакомой улицы, расстегнул сумку и достал целый ворох своих рисунков. Морозный воздух и светлеющее небо придавали ощущение легкости, практически, невесомости. Взмах рукой – и исчерканные листки, медленно кружась, полетели на дно мусорного ящика. Он впервые не испытывал сожаления, расставаясь с ними. На соседнем дереве бойко зачирикала стая воробьев. Максим оглянулся на просыпающийся город.
Где-то позади остались опустевший перрон и бессонная ночь. Он поправил сумку на плече и свернул на проспект. Денег на такси не оставалось.
Но какая разница, сколько еще идти. Ведь кому-то на другом краю бездны это так необходимо…