«Саш, купи 10 сникерсов, 5 твиксов и 15 семечек!» - дети, успевшие проснуться к моменту, когда кто-то из взрослых собрался за молоком в деревню, радостно прыгают вокруг и суют ему деньги на сладости, которых городским детям в лагере не хватает.
Это детский лагерь: в лесу на берегу небольшого озера стоят палатки, до деревни идти часа два, дети сами готовят, убираются, ведут ролевую игру по придуманному взрослыми сценарию – с драками, с интригами, с заговорами, с деревянными мечами, сражениями, мирными договорами и остальными важными процессами; взрослые за всем только приглядывают.
Мне 15 лет. Я в лагере второй раз. Каждый год туда ездит Саша. Циркач. Он всем нам, детям, кажется странным: спит почти каждую ночь у костра, хотя у него есть своя палатка, встаёт рано, разводит костёр, хотя по идее это обязанность дежурных, потом будит их. Каждое утро ходит в деревню за молоком и сметаной. Потом весь день сидит у костра и курит. Или ходит где-то. А вечером заплетающимся языком рассказывает какие-то одному ему понятные истории. Одним словом - странный! На нас не ругается, как Андрей, который в 10 утра считает своим долгом непременно разбудить всех к завтраку, для чего долго и громко бьёт в металлическую миску и орёт: «Злобное утро, гоблины!»
Меня всё раздражает. Скоро начнётся ролевая игра, а я ну совсем не хочу ни к кому в лагерь – уезжать с главной стоянки, ставить палатки, ещё еду заставят готовить... Не хо-чу.
«Саш, а почему тебя Циркачом зовут?» «В цирке работал». «О, прикольно! А ты куда сейчас?» «Пойду грибы собирать. Место одно есть – лисички, белые даже».
У него странный голос – он как будто заговаривается, запинается, как будто еле ворочает языком. Как пьяный.
«Саш, я с тобой пойду собирать. Я как раз хотела ягод собрать – видела у поворота такую полянку классную!»
И вот мы идём собирать грибы. Я смотрю на него снизу вверх. Саше на вид лет 40. У него коричневые курчавые волосы, усы – вообще он похож на казака какого-то. Глаза вот только мутные.
Идём по дорожке. Он видит пластиковую бутылку из-под газировки на обочине в ельнике, останавливается, чтобы её подобрать: «Не люблю, когда в лесу мусорят». На месте мы расходимся – он идёт глубже в лес собирать свои лисички, белые и сыроежки, а я остаюсь на солнечной полянке собирать землянику. Через полчаса он приходит и из огромной ладони высыпает мне в кружку горсть ягод. На обратном пути Циркач рассказывает, что хотел бы выкупить далеко в лесу угодья, поставить там сруб и жить. «Без нас?» - я имею в виду детей, лагерь. Он показывает мне бутылку: «Без этого». Я договариваюсь, что в ролевой игре буду его помощником. Маленьким божком на побегушках – предупредить население о приближении богов, остановить воинов, идущих на неправедную битву, и прочие божественные мелочи...
Выспрашиваю у руководителя лагеря, что игра будет по исландскому эпосу и Саша будет богом Грома. Рассказываю о договорённости и получаю благосклонное согласие Одина (игра уже начинается!) на божественную деятельность в пределах основной стоянки.
...Мы с Сашей сидим у костра. Его зовут: он оказывается столько всего умеет – например вправлять позвоночник: периодически на весь лагерь раздаётся вопль – это позвонки на чьей-то спине под его пальцами очень больно встают на место. По инструкции нельзя несколько дней поднимать и носить тяжёлое, резко прыгать, но для детей это бессмыссленно, к тому же скоро пеший поход, когда тебе помимо твоих резиновых сапог и заныканных с Москвы сушек положат общественные макароны, палатку... Вечереет. У костра собираются наигравшиеся дети, мечи оставили у входа, мирные договоры подписаны, интриги пока забыты. Становится шумно.
Саша возвращается: «Не клади ногу на ногу. Это для спины очень вредно. Пойдём, я тебе стихи Вишневского почитаю? Я с ним знаком. Мы с ним пили. И я ему даже некоторые строчки диктовал. Кружку возьми».
Мы идём к нему в палатку. Она одноместная, но нас вдвоём получается не так уж и много – можно спокойно сидеть на разных концах. Усевшись, Сашка приподнимает нависший край палатки и я, присвистнув, оглядываю его закрома – вдоль всего длинного края лежат бутылки пива и портвейна. Он открывает себе дешёвое пиво.
«Я до армии, знаешь, какой большой и сильный был – огого! Силачом в цирке работал, гири поднимал, подковы гнул, книги рвал. Интересно было, здорово – по всей стране гастролировали. Мне нравилось – дети радуются, взрослые недоверчиво смотрят, но тоже восхищаются. Ещё бы – силач, мышцы рифлёные, словарь рвал на раз! А потом меня в армию забрали. Поехал, что ж делать... Все силы там из меня вытянули - видишь, какой худой стал, только молоко могу по утрам носить... Я в Африке служил. Как это называется? Это были операции по ликвидации очагов террористического сопротивления. Мы были ликвидаторами. Ходили и убивали людей. Террористов. Помогали дружественным государствам. Дослужился до высоких постов – командиром взвода был. Так и вернулся. Знаешь, армия, война всегда оставляет на человеке какой-то отпечаток – все нормы морали, все привычки мирной жизни стираются, теряются под пулями, всему учишься заново, причём очень быстро – иначе не успеешь выжить. Легко привыкаешь к смерти, к убийству. Можно просто так прервать жизнь человека. Террориста. Даже если так. Но – человека? Привыкнуть можно. А вот отвыкнуть? Война идёт в голове каждого человека, который был с ней как-то связан. Калечит не всегда и не только тело, но душу, мысли. А потом опять привыкать к обычной жизни, уже таким, искорёженным...
Почти сразу после армии случилась одна история... Встретились с боевыми друзьями, выпили как водится; шли втроём через железнодорожные пути, вдруг слышим: кто-то кричит сзади. Обернулись – это у одного застряла нога между рельс, он не может вытащить, тянет и зовёт нас. Мы вдвоём вернулись к нему, пытаемся помочь, вытащить, но не получается... А тут как раз ехал поезд. Не знаю, как так вышло, но он появился незаметно – бац – и вот уже перед тобой громадина, и она растёт и растёт на твоих глазах, а ты застываешь и не можешь пошевелиться, а только смотришь, как ярко-голубое небо над твоей головой нарастает чёрным чудовищем – поездом.
Дальше я помню уже слова: «Смотри-ка, а он живой. Даже странно – с такими повреждениями редко выживают. Ещё такой бред был.». – молоденькая медсестра в палате размышляла о превратностях моей судьбы». – Циркач замолкает и трогает рукой лоб и висок, потом делает очередной глоток из бутылки и продолжает: «Медсестра рассказала, что мне сделали трепанацию черепа и я некоторое время был в коме. Но самое ужасное, что я ничего не помнил. Вообще ничего – ни почему я тут оказался, ни кто я. Когда ко мне пришла мать, я её не узнал. Я не знал, кто она. И они решили делать вторую трепанацию.
Дальше я помню как парил над палатой и видел себя – вся голова в бинтах, даже лица не видно, везде трубки, капельница... Потом был белый коридор, куда я должен был идти – впереди был свет и должно было стать спокойно и хорошо. И я пошёл туда.
Потом снова услышал медсестру: «У тебя голова теперь железная. Железный дровосек! А вообще ты счастливчик... Не понимаю, как ты можешь быть жив».
В общем, на нас троих налетел поезд. Мои товарищи погибли сразу, а мне снесло полчерепа... И никто не понимал, как я могу быть жив.
Ну вот этот раз я всё помнил. Операция прошла успешно. Железный дровосек!
Мне кажется, я должен был тогда умереть под этим поездом, моя судьба был отмерена на тот кусок жизни – на цирк, на армию. Я должен был, наверное, умереть ещё там, в Африке. Потому что дальше жизнь не была продумана, запланирована. Поезд должен был вырезать из моей головы войну. Но добрый доктор спас мне жизнь – и вот я живу. Проживаю подаренное, незапланированное – по инерции...»
Я знаю, как он попал сюда – как-то за компанию пришёл вместе со знакомыми в какой-то проект где молодые энтузиасты что-то планировали, заводили знакомства, делились идеями. Как-то он там по инерции на ком-то женился. По инерции завёл детей. По инерции же развёлся. К лагерю прибился через своего знакомого, который лагерь организовывал. Ездит каждый год: следит за костром, ходит за молоком, общается с детьми, вправляет желающим позвонки...
- Мышь! Ты тут? – у палатки замирают шаги.
- Тут. – отвечаю тихо.
- Ну наконец-то! Пойдём, общий сбор у костра!
- Да иду я! Сейчас.
Отставляю кружку.
- Саш? Пойдём? Общий сбор...
- Да я тут посижу...
На следующее утро Циркач такой как обычно – шутит, вправляет кому-то позвоночник, курит...
Мы ходим собирать землянику и грибы, а заодно и пластиковые бутылки из-под газировки, я всегда несусь впереди него, когда нужно предупредить о приходе Бога Грома, иногда я сижу с ним у костра, но больше он ничего не рассказывает.
После лагеря я периодически видела Сашку на общих встречах – каждый раз бросалась к нему с радостным воплем и обнимала. Он улыбался и напоминал мне, что класть ногу на ногу вредно для позвоночника...
Я не видела Сашку уже три года – он больше не ездил в лагерь и не появлялся на встречах. Кто-то говорил, что сильно запил, обретался среди панков... А недавно прошёл слух, что он снова женился.
Я не знаю, где Циркач сейчас проживает свою подаренную жизнь и прав ли он, что эта жизнь лишь по инерции. Я помню, что класть ногу на ногу вредно для позвоночника...
2005
фото автора