Летом и осенью, когда земля возвращает людям плоды их весенних забот в виде урожая да еще и прибавляет в качестве вознаграждения собственные подарки – дикие ягоды, травы, орехи, грибы, - на обочине проходящей по деревне трассы бойко идет торговля.
Красивая и крепкая молодая женщина, стоящая напротив добротного двухэтажного дома, продает крупную сортовую малину и источающую жаркий аромат клубнику, весело перекрикиваясь с товаркой через дорогу. Рядом с ягодами стоит яркий букет солнечных ромашек и сочных гвоздик.
Чуть поодаль серьезная девчушка-подросток разложила на старом табурете свой немудрый товар: пучки сочной зелени и стаканы с черникой. На скамейке возле дома храпит мужик; ему не мешают ни проезжающие машины, ни играющий с собакой и заливающийся беззаботным смехом чумазый мальчуган.
Я купил у подпоясанной нарядным фартуком обстоятельной хозяюшки хрустящих огурчиков и молодой картошки для пикника, глотая слюни в предвкушении дымящегося шашлыка и запотевшего стакана. Да! Чуть не забыл! Мне наказали купить еще молоденького чесночку. Я сдал назад и притормозил около старушки, замыкающей торговый ряд и поднявшей голову на звук подъезжающего автомобиля. На стоящем перед ней картонном ящике одиноко скромничала пластиковая бутылка с отрезанным горлышком, наполненная зеленым крыжовником. Подслеповатыми глазами, морщась от солнышка, старушка посмотрела на меня.
-Сынок, крыжовник, - сказала она.
Я вынул сто рублей и стал совать ей в руку:
-Возьми, бабуль. А крыжовника мне не надо.
Увидев бумажку и сослепу даже не разобрав цифры на ней, женщина стала трясущейся от старости рукой протягивать мне зеленые ягоды.
-Ты что это, сынок? Я старалась, все руки исцарапала, пока собирала. Бери!
Забыв про чеснок, я побрел с не нужными мне ягодами в машину. Что делать с крыжовником? Выбросить труд старой женщины - рука не поднималась. Попробовал – кислые, аж слезы на глаза навернулись. Пристроил между пакетом с купленными овощами и спинкой переднего сиденья.
Старушка, довольная, что продала урожай, стала собираться с насиженного места: перекрестилась, подняла с земли березовую палку, служившую ей клюшкой, взяла худое ведро, на котором сидела, и, тяжело ступая, пошла к небольшому покосившемуся домику, глядящему на мир пустыми глазницами немытых окон, обнесенному давно не крашенным заборчиком, за которым притихла безнадежно опустевшая конура.
И, глядя на эту старушку, я задумался о стариках, которых сдают в дома престарелых, о супругах, которых меняют на более молодых или богатых. О собаках, которых бросают хозяева при переезде на новое жилье, о старых любимых игрушках, забытых ради новых, и даже о недоеденной в детстве из-за обещанного пирожного манной каше. Обо всех и обо всем, вдруг ставшем ненужным.
И так мне стало грустно, что эта старушка, как и мой крыжовник, никому не нужны, что я съел все до единой ягодки. И было не кисло, а горько.