Кошки говорят об этом так

Владимир Липилин
Мы сидели с пятилетней дочерью на чердаке деревенского дома.
Мы пускали в открытую дверь мыльные пузыри.
Балансируя на стрехе, словно канатоходец, подошел большой рыжий кот. Кот этот был какой-то чересчур мягкий, слабохарактерный, что ли. Хоть и большой. На него шикал и выгибал спину даже тщедушный соседский Филя. Тот не реагировал. Просто поворачивался и уходил. Рыжий этот наш кот Кузьма все вечера проводил на крыше. Сидел, задрав голову, глядел на звезды. Что видел он там? Космос? Обреченность этого мира?  Черт его знает. Он мог сидеть так недвижно часами, потом спускался и все чего-то себе думал, думал. Маша обожала его. Но тут как-то совсем для меня неожиданно сказала:
- Плохо быть кошкой.
- Почему?
- Вот, например, потому что, что (эту фразу она всегда произносит именно так) Кузя не может Ксюхе (кошке нашей) сказать, например: «я тебя люблю», - выдала она,  усердно притом, его оглаживая.
- Ну, для этого не нужны слова.
- Совсем?-  недоуменно глянула она на меня своими  карими глазищами.
- Совсем.
- Но как же тогда?
- Я вряд ли смогу объяснить тебе это сейчас. Когда-нибудь все придет, и ты не ошибешься. Так все поймешь, без слов.
- Хм, когда-нибудь, - дочь крепко задумалась. Рука ее замерла на голове кота. Тот боднул в ладонь, сощурил глаза, лизнул. «Продолжай».
-  Щекотно же, дуралей, - с укоризной произнесла Маша и нежно, как бабочку, примяла его левое ухо.
Я набрал в кружочек на пластмассовой палочке мыла, выпустил три шикарных пузыря.
- Опять радужные, - не то спрашивая, не то утверждая, вздохнула Маша.
И дальше продолжался день. Наш последний перед моим отъездом из деревни день. Я уезжал в онемевшую от снятых фотографий со стены квартиру, дочь оставалась на так называемой даче у моих родителей. Я пытался хоть как-то наполнить эти часы. Чтоб мы вместе «наелись» досыта этого шального, с улыбкой до ушей, солнца, чумных запахов земли и липких тополиных листьев, тех звуков, когда все только начинается.
Мы слушали, исходящий из дырочки скворечника, голодный писк только что вылупившихся птенцов. Делали куклу из лоскутов старых платьев. Ходили смотреть долину (выражение дочери), где мотала головой, словно кого-то приветствуя, или, прощаясь с кем-то, закатная лошадь. Жгли костер в саду и готовили на вишневых прутиках сосиски. А вечером, укладываясь спать, дочь вдруг сказала:
- Я знаю, как они разговаривают.
- Кто?
- Да кошки.
- Ну и как же?
Когда они говорят «я люблю тебя», они мУрзются.
- В каком смысле?
Она подползла ко мне, путаясь в пижаме, уткнулась носом в мою щеку и стала тереться об нее совершенно как кошка, приговаривая: «Мр-р-р, мр-р-р».
- Вот в каком, - добавила…
Ночью ветер трепал яблоню за окном. Пригоршнями кидал капли в стекло дождь. Я проснулся от ощущения чего-то непоправимого. Сел на кровати, щека была липкая, мокрая. В рваном облачном небе летела и летела куда-то луна. Я взял телефон, и в который раз перечитал, присланную несколько дней назад женой смс-ку «… Я сняла квартиру в Ясенево. И хочу, чтоб ты знал: я не отниму у тебя то, что так дорого. Ты сможешь видеться с дочерью, когда захочешь. Прости меня, если можешь. И, пожалуйста, не говори пока ничего своим родителям. Пусть девушка немного побудет там».
Дочь сопела у стенки. Потом стала шарить по моей подушке пухлой (с ямочками на костяшках пальцев) рукой. Я лег. Она обняла меня за шею и пролепетала сквозь сон: «М-р-р, м-р-р». От ее щек по-прежнему пахло детством, тем особенным запахом, в котором так много от антоновских яблок и от теплого молока.
Со страшной силой тикали на стене невидимые часы.