Дорогие друзья!
Познакомьтесь с дословной расшифровкой беседы с человеком, весьма осведомлённым в вопросе захоронения останков советских воинов в Ленинградской области. По его просьбе имя его мы не называем.
Александр РАКОВ
— Во время этой эпопеи, которая продолжалась с перерывами 285 дней, погибло наших воинов около 300 тыс.
— Вы сам как оцениваете, приблизительно?
— Даже и 300 тыс. это по-видимому многовато. На одном пятачке! А у нас же фронт был! Где взять столько сил, чтобы полмиллиона положить?
…Вот, это все идут стрелковые дивизии. Артиллерийские дивизии даже, артиллерийские полки, минометные части, зенитные части, части противотанковой обороны. Может их сюда — эти трупы — привозили? Я не знаю. А какой смысл привозить их сюда? А оттуда взялся рядовой Иванов 334 отдельного полка связи? Значит, все-таки здесь он присутствовал? А потом — медицина, инженерные части.
А штрафные части? А этот вопрос кто будет поднимать? А штрафных частей здесь применялось… Это же у нас теперь тема закрытая. А про ополченцев я и вообще молчу. А вот штрафные части. Найдено одних только штрафных рот — 24 и один штрафной батальон. Причем надо учитывать, что если рота обычная примерно 100 человек, то штрафные роты могли доходить до тысячи. Это такая статистика иезуитская сделана, чтобы меньше было рот. И вот: 134 штрафная рота была создана — Невская оперативная группа — специально, не по дивизиям. 67-я армия — 330 рота, 54 армия — 4 рота.
Или вот: чекистская оперативная группа под командованием полковника Качалова. А что это они тут делали — чекистская оперативная группа? Это белые пятна. Или вот: 5 армейский отряд собак-истребителей танков. Или 34 особый отряд собак-истребителей танков. А потом — 176 отдельный батальон НКВД. 38 УИНТК (?) НКВД — это заключенные. 168 отдельный батальон НКВД. 95 ОСНАЗ НКВД. 150 отдельный кавалеристский эскадрон НКВД. 108 отдельный батальон НКВД, 178, 174 отдельный заградительный батальон, заградительный батальон 86 стрелковой дивизии, 59 батальон… А про это вообще молчок! Просто 11 стрелковых дивизий.
А что это столько подразделений НКВД тут делало-то? Нет, я не могу свои мысли высказывать официально. Это я понимаю, для чего это все было сделано: тут заградотрядов было целая куча. Но я заикнулся в одном интервью про заградотряды, так на меня письма до сих пор пишут: «с особым цинизмом…» — как будто я издеваюсь над историей! Так вот она — история! Это мне кто объяснит? И эта тема насчет потерь — она у нас вообще не будет решена никогда полностью. Ну, ориентируемся: 250-300… Как сначала сказали: 20 000 тысяч погибло! Так что — 20 тыс., это мало что ли? Один участок фронта шириной 2 км — положили 20 тыс. людей! Это в каком уставе так можно воевать?
— Вот, кстати, скажите о целесообразности этих потерь?
— Георгий Константинович Жуков, когда сюда изволили прибыть для спасения Отечества (это же у нас он единственный спаситель Отечества!), не разобравшись даже в обстановке, ставит задачу… это у меня есть приказ, я его дословно помню. Полководец так командует: вызывает командира дивизии, первой стрелковой дивизии НКВД, пограничников, которая понесла огромные потери — попытались сбить противника, немцы, конечно, их отбили. Она откатилась по левому берегу и в районе 8 ГЭС на подручных средствах произвела переправу. Я понимаю, что это означает: тяжелое оружие было брошено, личный состав, кто как мог, вплоть до того, что шинель, набитая сеном, и винтовку, может, бросил — лишь бы спастись — перебросили сюда личный состав на правый берег Невы. И вот эту обескровленную дивизию он вызывает, и лично ставит задачу: «Полковник Донсков, произвести форсирование Невы — обратно — и штурмом взять город Шлиссельбург». Тот, конечно, испугался: ясно, что он не выполнит эту задачу. А попробуй, не выполни! И он ее, конечно, не выполнил. Сделали они попытку, кровью захлебнулись… Он его вызывает и говорит: «Полковник Донсков, вы не выполнили приказ военного совета фронта и подлежите расстрелу. Но мы даем вам возможность исправиться. Посмотрим, как вы будете командовать полком». Ну, командир дивизии…
Эти вещи наши паны генералы не любят говорить. Они сразу победили: резкий переход с 41 на 45 год. А что происходило с 41 по 45 год — ну, не любят они про это говорить. Или приказ есть: опять же Георгий Константинович Жуков, — идет заседание военного совета. Прокурор Ленинградского фронта дивизионный комиссар Грезов испугался этого приказа, который он подписал. Думал, что же с ним делать, надо же его опротестовывать… У меня же есть документы все, а они от этих документов бесятся. Как только я один раз вслух произнес во время экскурсии… Ну, я просто проверял реакцию. Что вообще можно говорить во время экскурсии? Ну, и я тренировался. И натренировался так, что до сих пор на своей шее ощущаю. И когда ему доложили, что во второй бригаде морской пехоты, которая действовала на Ораниенбауме, происходит добровольная сдача, дезертирство на сторону противника… А когда Жукову доложили об этом, он не мудрствуя лукаво, сразу объявил: «Объявите всему личному составу: если кто перейдет на сторону противника, члены семей будут расстреляны». И волосы зашевелились на голове у гарнизонного прокурора: как это, члены семей? Это и детей, что ли, расстреливать? И по возвращению из плена они тоже будут расстреляны. Вот два слова он произнес: расстрелять членов семей и расстрелять тех, кто вернется из плена. Вот образцы блестящего командования.
19 началась операция. Командиров тех, кого сюда пригнали — 115 дивизии и 4 отдельная морская бригада, полковник Ненашев, моряк чистопородный. Его назначают командиром стрелковой бригады… Вызывает этих двух командиров. Без рекогносцировки — как всегда у нас командуют. Они вообще не смогли провести рекогносцировку, они даже не знали, куда суются, они в бинокль обшарили берег… А что ты увидишь в бинокль, стоя на земле? Вышек-то нету. Самолетов-корректировщиков нету. Посмотрели в бинокль — берег, вроде, видно, немцы ширяются, 8 ГЭС видна. Задача была поставлена 17 сентября, а 19 началась эта операция по переправе на плацдарм. Ну хорошо. 8 ГЭС на левом фланге стоит — это крепость, толщина стен полтора метра. Ее, главное, как-то хитро построили: взяли железный остов — может, бетона не хватало — и этот каркас заполнили кирпичной набивкой, в полтора метра толщиной. Железобетонная крыша, пол, естественно, окна. Даже попыток не сделали взорвать 8 ГЭС, когда бросали левый берег.
Левый берег был брошен полностью нашими войсками. Их там и в принципе-то не было. Даже когда немцы маршем шли до Шлиссельбурга — это не война была, это просто была маршевая подготовка. А был тут только один участковый с деревянным наганом, ни одного солдата не было. Немцы заняли Шлиссельбург без единого выстрела, и об этой сдаче Ворошилов, испугавшись за свои штаны с лампасами, побоялся даже доложить в ставку. А те — сидят в Москве, планов составляют громадье, страну отстаивают, а по иностранному радио случайно услышали: у Советов произошла сдача города Шлиссельбурга, замкнулось кольцо блокады. И сразу: убрать его! Ну, убрали Ворошилова и приехал блестящий полководец.
Когда поставлена была задача захвата плацдарма, немцы же тоже не сидели: клин наступления стал расширяться. Что значит, захватили берег? Они же не сидели там, не курили. Это сначала они тут стирались… А наступление-то продолжалось в сторону Тихвина. Смотрите, что получается: я лезу сюда, чтобы ухватить эту сторону, а противоположная сторона отходит. Я захватил 800 метров, а она все дальше, дальше отходит… Вот и все. И когда Жукова отправили якобы спасать Москву, у него побоялись спросить: Георгий Константинович, что же делать с этим плацдармом, ведь приказ-то отдавали вы? Как мы можем отменить приказ вышестоящего? Только он сам или еще лучше — Верховный главнокомандующий… Люди в мясорубке тонут, гибнут тысячами, Нева их забирает — о том нет никакой речи. О солдатах никакой речи не было. Командиры только себя обезопасивали, и никто из них не спросил, что делать с этим плацдармом? Жуков ушел под Москву, а плацдарм продолжал действовать.
— То есть, он был брошен и не имел стратегического смысла?
— Первоначальный смысл — первая попытка прорыва блокады. Ширина немецкого наступления — 12 км: встречным ударом — хрясь! — пересечь, и все. Но про овраги-то забыли! На левом фланге этого знаменитого плацдарма стоит 8 ГЭС. Немцы ее тут же превратили — тут не надо быть великим полководцем — в мощный огневой узел. Туда расположили батареи реактивных минометов, и такими снарядами-чушками стали обливать всех подряд. Один взрыв этого снаряда — 30 кв.м сплошного огня. Обычный жестяной бак залит сырой нефтью, к баку присобачивают типа ракеты и она летит сюда. И такая стрельба шла оттуда. Как только наши начинают активность, стрельба идет непрерывно и глушат нас. Эту ситуацию даже не представить: по тебе шуруют непрестанно, а ты должен двигаться, должен переплывать Неву.
Доходило до штрафников. У штрафников закон как: хоть ноготь тебе оторвало и капнула капля крови, — уже считается, что ты пролил кровь. Тебе мгновенно — никто не имел права полминуты задерживать в штрафной. Все соблюдали, возвращали все до последней пуговицы — ордена, звания, тут же все возвращали. Это в обычных боевых действиях. А здесь у них задача была… Им говорили: вам даже не надо участвовать в боевых действиях, только пересеките Неву и окажитесь на левом берегу, и это послужит вам оправданием. Но они видели, что там сплошная стена огня. Это даже в энциклопедии записали: на участке в 2,5 км каждый час обрушивалось 2 тыс. бомб и снарядов. Ну, они и видят: какая тут переправа, тут успеть бы в лодку сесть. Дело доходило до того, что толпа солдат стоит на нашем берегу, они начинают даже плакать: ну, нервы не выдерживают, — они знают, что через 30 секунд он будет мертвый. Они не выполняют приказ, они отказываются идти в лодки. Командир вытаскивает пистолет и стреляет в толпу, чтобы стресс снять. Двое-трое падают под ноги, а те уже, закрыв глаза…
Теперь еще. Музей организован — и это красной нитью проходит — не как музеи создаются не только в честь победы… На Поклонной горе музей знаменитый Победы… Музей Прорыв блокады Ленинграда, Курской битвы… Выполнена задача. Там, где есть блестящие образцы победы нашего оружия, там есть музей. А тут музей — он почему называется мемориальным? Боевая задача-то не выполнена, хвалиться-то особенно нечем. Почему создан музей? По увековечиванию этих несчастных погибших людей. Существует у нас кладбище. Сперва там была братская могила на 600 человек с фамилиями на камнях — 600 человек. Я только прикоснулся сначала, не разбирая, ко всему, что сохранилось от того музея — слипшиеся эти листы. Обслуживающий персонал — это были старушки Божьи одуванчики, им было до фени все, все это под спудом валялось: ни документов, ни списков, ни какой работы вообще. Даже могу динамику показать возрастания: 1400 — 2500 — 4000 — и пошло резкое увеличение. Сейчас я догнал до 8500 фамилий, которые непосредственно надо увековечивать, погибших в районе Невской Дубровки…
— Просто погибших — еще не найденных?
— Да. Их нету самих, нет трупов, только фамилии выявлены: полвина в Неве лежит, половина по разным могилам. И мы до сих пор не знаем, и не узнаем, сколько в нашей братской могиле зарыто людей. Потому что мы подхаранивали 22 человека, выкопали могилу, а мужик мне говорит: там кости, кости… Это могила братская — та, которая существует — на таком расстоянии, все еще кости. «Смотри, не говори никому!» Мы эти 22 человека в те же кости опустили, в ту же братскую могилу.
А сейчас какая проблема? — работа по увековечению. Министерство обороны через 60 лет раскачалось и пришло к мудрому решению: ведь наши солдаты по лесам, болотам валяются… (они не лежат — они валяются). И организовали батальон поисковый — солдаты будут там срочную службу проходить. Их сейчас усиленно натаскивают — приборами и прочим. А что такое батальон в масштабе нашей страны? Одну роту ставят на Невский пятачок, одну на Синявинские высоты, третью еще куда-то по территории. И теперь дилемма: куда ставить роту — на Невский пятачок или в Ексолово?
Что такое Ексолово? Ексолово — это Манушкино, а власти пока об этом не знают, — это мы пока знаем. Ексолово — это буквально 3 км отсюда, Манушкино называется. Образовался мужик, у которого много денег — ну, новый русский, — который захотел быть фермером. Ему власти манушкинские выделило ему участок — 20 га с лесом. «Я в лесу бассейн построю, там избушку, шуры-муры…» Копнули в лесу и резко посыпались трупы — до 170 человек. ОН уже задергался… Я думаю — ну, похороним. А тут уже 170 пошло! Вызвали пару мужиков, те копнули — еще больше! Короче сейчас уже лежит 400 человек в мешках. Мужик-то за голову схватился, подал в суд на власти: почему вы мне не доложили, что здесь было? Оказывается, там был крупнейший нейрохирургический госпиталь Ленинградского фронта. Это дело случая было, что мужик наскребся на эти кости! Там ям этих!.. Там в лес зайти — страшное дело! Там эти ямы — и в каждой лежит по 10-15 захороненных людей. Черепа опиленные трепанацией.
Теперь стоит вопрос: куда же роту девать: Ексолово копать или Невский пятачок? Пока решение такое: Невский пятачок в этом году бросить, роту кинуть на Ексолово. Теперь спрашивают: где их хоронить — пять тысяч? Это 220 гробов. В каждый гроб входит 10 скелетов. В ближайшем поселении ни могил нету, ни братских захоронений, и кто там будет ухаживать? Другой ближайший пункт что? — Дубровка. Мы уже втихаря вымеряли место: да, можно уместить. Глубина 2,5 м, ширина — 9 метров и длина 21 м. Могила роется трактором и все удачно. Но это же дело случая, что мужик там оказался. Вот вам работа по увековечению в современных условиях. Все дело случая. Документы все похерены. Я согласен, что воинская часть передала все документы о захоронении местным властям. Но что такое местная власть? Это сидит Вася за столом и сшибает деньги: продает те же участки и старается набить себе мошну. Вот главный признак нашей современной власти.
По составлению списка на 8500 удалось решить вопрос увековечивания 6526. Встал вопрос: а списки-то растут. У меня уже 2144, а позавчера 2145 стало: женщина привезла родственника — по документам он подходит. Я его сразу бах в список. Архив, подтверждающий имя этого мужика, я его конечно в дело подшил. На каждую фамилию у меня бумага есть. Список-то растет, — а этих кто будет увековечивать? Так вот, что мне дословно власть эта сказала (как будто это мне одолжение делали): «Слава Богу, мы увековечили твоих (моих?!) на 60-летие (это они мне подарок сделали!) Успокойся, следующих мы увековечим на 70-летие». Вот современное увековечение в представлении нашей власти.
— Что входит в понятие «увековечение»?
— Занесение фамилии в мемориал. Как бы предположительно, что он здесь захоронен. На самом деле, может быть, его там и нет. У нас много пропавших без вести. Что делать с ними? Их миллионы. Я не знаю, сколько миллионов числится пропавшими без вести. В 1991 году приняли иезуитский закон: «Всех пропавших без вести объявить погибшими при защите соц. Отечества…» — запятая… И этой запятой испортили благороднейшую идею! «…если их сотрудничество с врагом не подтверждено документами». Эти миллионы только подняли — тут же опустили снова. Поэтому работа по увековечению должна вестись постоянно. На местностях находятся хмыри типа меня, ненормального, и они должны эту работу вести. В Дубровке ведется. Читаю: он без вести пропал в районе Невской Дубровки, — автоматом идет на увековечение. И поминаем по-церковному.
Ведется работа по выявлению и занесению их в списки. Не обязательно он здесь похоронен. Родственники согласны на все: лишь бы прийти к месту и положить цветочек у имени, они прекрасно знают, что здесь могилы нету, я им все объясняю. 85% потерь лежит на дне Невы. Казалось бы: вот Нева, бери, доставай! Вот конкретный участок… А как ты их достанешь-то? Там техники одной сколько стоит! Ни денег нет, ни водолазов. А все занимаются пиарскими акциями: танк подняли с того берега — до сих пор шум идет. Вот танк подняли! — ну и что?.. Приходи к нам, да поднимай — их у нас десятки. Баржи, набитые ящиками стоят. Вся работа идет только по пиару. 9 мая удачно провели, похлопали в ладоши, в бубен постучали… Хорошо, хоть ввели панихиду. Я раньше пытался в шуме праздничном хоть слово трезвое внести: сколько можно митинг проводить на братском захоронении? Тут люди лежат, а мы митинг проводим… Надо отслужить панихиду, поминальные слова произнести, произвести салют, и на этом все закончилось…
И спешу вас обрадовать: из 36 тыс., которых сейчас откопали на территории Ленинградской области… 36 тыс. скелетов! Это нормально или не нормально? Ну ладно бы 100, 200 — забыли их… Но 36000! И еще работы не на один десяток лет. В 2001 году стоит прочерк: никого не нашли. Вы спросите, почему? Потому что Алферов, глава Кировского района, лично издает указ (но словесно, я его не могу подтвердить): «Вы нам надоели (там он другое слово сказал) со своими скелетами! У нас не хватает гробов на ваши захоронения!» И лично в 2001 году запретил все поисковые работы на Пятачке. И теперь у нас стоит прочерк. Вмешался Сердюков — лично сюда приезжал, чтобы этот конфликт погасить.
Там еще один есть человек — могильными червями нас обозвала, — а тоже занимает определенный государственный пост. Я понимаю, что поисковики всякие есть, но нельзя же дегтем всех мазать! Почему они вынуждены вместе со скелетами собирать латунные гильзы от снарядов (головку выбросив в Неву, а порох тут же сжигаем). А жрать на что покупать? Там одной жратвы надо: человек лопатой работает. А бензин на что он купит? Я сказал в администрации Кировска: ребята, вы тут сидите, а у вас в центре Европы неприбранное поле боя! Они даже этого не понимают. Такие шары на меня: что это значит, неприбранное поле боя? Здесь даже мемориальной зоны до сих пор нет!
Что такое мемориальная зона? Это стоит красивый мощный памятник… Как на Пискаревском. Там, по-моему, ни свиней, ни коров не пасут. А почему Невский пятачок, вами якобы объявленный мемориальной зоной, здесь пасутся свиньи, коровы, тут же навоз валяется… Дачи строят. Там даже забора нет с той стороны, справа, а слева нелюди прирезками занимаются. Даже этого вопроса не решено по мемориальной зоне Невского пятачка. Да, мы — за: объявите мемориальной зоной! Но запретите категорически не только выпас скота, но и появление людей. Поисковики согласны двумя руками: объявите это общим братским захоронением. Да кто же на это пойдет из властей?
— А почему же не пойдут?
— Да кому оно нужно, это пушечное мясо? А кто сказал, что солдат — это расходный материал войны? Георгий Константинович, наш блестящий полководец. Самое правильное это то, что сделали сейчас: создали эти поисковые батальоны.
— А как вы думаете, это будет эффективно?
— Нет. Первый год — совершенно не эффективно.
— Первый год — понятно. А в принципе?
— Мы сразу предложили хорошую идею. У нас есть много призывников, которые работают поисковиками — по семь лет, по 3-4 года. Вот же готовые люди! Зачем их обучать-то? Он же оденет форму и вспашет тебе больше, чем полроты необразованных юнцов, которым будет наплевать. А в тот батальон взяты солдаты по последнему году службы. Им сказано, что если хорошо будут копать, то их вовремя отпустят.
— Дембильский аккорд, что ли?
— Аккорд! Я еще сочинил такое: «Они погибли и похоронены в Ленинградской области». 17 тысяч у меня фамилий. Из них только увековечены 6,5 тысяч. В чем будет проявляться должностное преступление по отношению к этим людям, если мы их увековечим в Невской Дубровке? Ведь 60 лет прошло, а ими вообще никто не занимается. Ведь мало, что погибли, — а похоронены! Где похоронены — не известно. Ну сколько им можно болтаться? Ну, 60 лет они будут болтаться, 70, 80. Что огромный государственный ум нужен, чтобы принять решение: ввиду того, что в Невской Дубровке проходили бои большого значения, давайте всех, выявленных и похороненных на территории Ленинградской области, увековечим в Невской Дубровке. Так если денег не дают на увековечение Дубровских, то про этих и слушать не будут, ногами запинают, наплюют.
Отношение власти к увековечению: я при всех на собрании поднял руку, Валерий Павлович Сердюков изволили заметить это. Говорю: вы знаете, что творится в Невской Дубровке? Давайте, хоть внешний вид приведем в порядок? Сейчас привели в порядок. Но вот слова Сердюкова: «… мне на твой мемориал, нет никаких мемориалов по Ленинградской области, и свободен!» Единственное, что спасло — это 60-летний юбилей. И все равно: мемориал был построен в спешке. Я пытался как-то тормозить, но безполезно. Если бы меня там не было, то так бы напортачили…
Мемориал был построен в спешке — снег, дождь идет, а они в такой погоде строят, клеят… Весь мемориал на клею! И вы хотите мне клееный мемориал всучить в северном районе? И он уже развалился весь. Я позвонил этому мужику в фирме: «Васильич, ты что?! Там уже плиты отпали!» Он тоже испугался, прислал мужиков, они опять приклеили. Там ходишь, пальцем тыкаешь — оно и шатается. Они на буквах поправили краску и заново приклеили плиты. Ну и что? На следующий год оно опять упадет.
— А вот, немецкие останки…
— Нет, их у нас нету. Это в Сологубовке, на той стороне. Если у меня спросить о примерении… Я двумя руками за. Я к немцам — никаких претензий. У меня немцы никого не убили. Отец воевал, но жив остался. Другой вопрос — навязывают мнение людям. Ведь ветеранов никто не слушал и не слушает до сих пор. Надо аккуратно все делать, а то приняли решение волевое: в деревне Сологубовке, где был немецкий госпиталь организовать кладбище. Но у местных жителей спросили? Народу никто ничего не объяснил. И больно уж разительная разница: как там захоранивают, и как здесь. И на фоне этого благоустроенного немецкого кладбища наши несчастные победители выглядят очень бледно, позорно и не знаю, как уж сказать. Стыдно. Очень правильно: пусть они забирают и увозят в Германию, а не на нашей земле… Это очень многие так говорят ветераны.
Короче говоря, нет у нас до сих пор государственного подхода к этому делу, из которого кровь сочится. На меня смотрят, плечами пожимают, как на дебила — ползает тут по кабинетам, нас отрывает от государственных вопросов.
— А создать эту мемориальную зону — это дорого? Для государство это очень сложно?
— Да сколько стоит бетонный забор? Обычный бетонный забор. Просто никто не хочет этим заниматься. Да даже никаких заборов не строится. Объявляется мемориальная зона, как во Франции в Вердене: просто запрещено посещение этого места, стоят предупреждающие надписи. А у нас сделай надписи — завтра же сломают. Буквы срывают с солдатских захоронений. Зная наш менталитет — немедленно забор ставится слева-справа, вплоть до самой Невы. И рубленными буквами, чтоб их не срезали: мемориальная зона! Запрещено! Запрещено! Запрещено! И принимается соответствующий закон.
— А внутри, за забором что?
— Там естественное захоронение, которое является могилой. Как ты по могиле будешь ходить? Согласен, надо провести первоначальную работу, технику согнать, привести все в порядок, ограждения какие-то, камешки… Это элементарно все делается. Да вот, как в Вердене: распахано все поле, засеяна газонная травка — вот и все.
А чем отличается мемориальная зона у нас от Пискаревского кладбища? Ничем не отличается. Почему же отношение совсем другое к Пискаревке? Там стоит забор, люди ходят бережно… А у нас? Пикнички, водочка. Пост установить милицейский — не круглосуточный, но объездной: проехать вокруг, осмотреть в бинокль… И не надо ничего раскапывать: естественное захоронение.
У поисковиков просто сердца горят, когда они видят эти скелеты на Пятачке. Они сами приходят и работают здесь. Что с того, что они пять патронов в карман положат… Да хрен с ним, с этим патроном: он же человека поднял!
— А вообще-то на этом деле обогатиться можно?
— Конечно. Дачу можно построить хорошую. НО там без головы можно остаться в течение десяти минут. Там такая мафия, что нам и не снилось. Все эти места поделены между этой мафией, там появление случайного копателя — чревато. Там под стволами держат: кто-то копает, а кто-то со стволом сторожит. Вот на той стороне за шоссе, где как раз немцы были — там не мемориальная зона, и там копают. И туда не сунься. Они сначала подойдут, предупредят: ты, мужик, иди отсюда… Сначала словесно. А потом начнется ухудшение разговора.
— Кто-нибудь пытался со дна Невы доставать останки?
— А что мы достанем-то? Какие останки? Во-первых, там течение очень сильное. Потом, там видимость очень плохая — полметра. Я лично опускался… А в-третьих, не оставались погибшие здесь. Рано или поздно они всплывали… Очевидцы рассказывают: Уткина заводь, где Нева поворачивает была забита всплывшими трупами. Просто забита. Зимой смерзалось все это дело и можно было ходить по этим трупам. Нет, работа на Неве — это отпадает тема, потому что нет ни средств, ни возможностей. Туда опускались с аквалангами: вот танк стоит, вот баржа стоит — знают все прекрасно, но на этом и заканчивается. Вот наша труба, которая в водозабор идет питьевая — там просто отпихивают кости от трубы, чтоб не мешали. Если здесь в 46-49 году прибывшие люди вынуждены были сгребать останки граблями, потому что за каждой костью наклоняться — это практически невозможно. Граблями сгребали, кидали в мешки и носили на кладбище.
— Чтобы создать мемориальную зону, куда нужно обращаться?
— Я больше никуда ни за чем обращаться не буду. Я отступился — пускай делают, что хотят. Я уперся в эти списки, и слава Богу — занимаюсь списками, а будут они увековечены — меня это мало колышет. Если бы я не сидел, не долбал бы их этими списками — и мемориалов не было бы.