У победной медали две стороны, одна – обратная светлая, я бы прояснил: братская сторона медали, а другая - оборотная теневая, я бы передал – Оборотенная. Мой дед по отцу, живой – здоровый мужик, вернувшийся с фронта, в голодном 47 году оставил свою семью, мою бабушку Марию с тремя, мал-мала меньше, детьми.
По рассказам моего отца: он ему, восьмилетнему, всучил две буханки чёрного хлеба, погладил по вихру и не обернулся, чувствуя страх быть пронзённым навзрыд синеглазкой - слезаточкой мальчугана. Победителей не судят. Отцов, не помнящих своих детей, предают суду сожжением моста памяти.
Мария была женщина гордая. В горниле её гордости сгорели и Орден Бабьего Горя, и ордер на алименты, а в горнах коксовых печей зарделись горы нордического мёрзлого угля, раздробленного изломом женских рук, обогревших домашний очаг и поднявших детей.
По рассказам отца хочу представить это послевоенное время: патриархальный Серов переулок, шустрая рыбообильная Серовка, рыба Уклейка, пленные немецкие солдаты, ворующие в огороде бабушки брюкву, предлагающие знакомство со старшей сестрой маленького Эдика, моего отца, щи из крапивы, дымящаяся картошка, волшебные пироги из капли трофейного теста, самодельные коньки, привязанные к валенкам, хоккейные клюшки из вереса, плетёные мячи, дворовые футбольные битвы, проползания под составами поездов (моста ещё не было, многих людей давило поездами), деревянная 25-я школа с печкой, в которую и я пошёл в первый класс, велосипед-взрослик, на котором и мне удалось покататься, первые показы трофейных фильмов в единственном городском кинотеатре, когда, чтобы достать билет, к кассам по головам очереди закидывали малого, техникум, танцы, драки, работа водителем автобуса, встреча моих родителей, любовь и моё рождение. Вот меня, угоревшего у бабушки, годовалого карапуза родители зимой, завернув в одно одеяло, несут в сапогах-скороходах через ночной город.
Что подвластно моей памяти: я - школьник, ученик третьего класса, обучаю бабушку письму, провожу диктант, ставлю отметки, бабушка с удовольствием идёт навстречу пожеланиям внука, двоек-троек бабушка не получала, она была прекрасная ученица.
Помню себя пионером, был какой-то христианский праздник, наверное, троица, и разговор заходит о существовании Бога. Я как настоящий атеист непоколебимо доказываю, что Бога нет. Бабушка же обычно всегда и во всём со мной соглашалась и исполняла все мои желания, здесь ласково и кротко прошептала: «Андрюша, не говори так о Нём, миленькой! Этого никто из живущих на земле не знает.» Тогда моя атеистическая вера заметно пошатнулась.
Помню, как бабушка взяла меня к себе на работу на Коксохим. Помню как от смрадного воздуха у меня слезились глаза, щипало в носу и чесалась кожа. А бабушка до 78 лет работала в таких условиях, пока давление резко не упало до критического.
Когда я поехал поступать в Политех в Ленинград, со мной была бабушка. Она любила этот величественный город.
Не выразить словами безграничную любовь, которая исходила из её доброго сердца. Эта любовь каким-то чудесным образом поселялась и в наших сердцах, щемящая жалость переполняла душу, когда у бабушки непроизвольно текли слёзы при расставании, всегда на дорожку был приготовлен гостинец и напутственная молитва, как она выходила за калитку дома и долго-долго провожала нас всех: дочь, сыновей, внуков и правнуков, пока мы не скрывались за поворотом.
Бабушка прожила 91 год и 9 месяцев. Она не хотела умирать, и никто не хотел, чтобы она умерла. Она не умерла, когда заболела в декабрьскую стужу, выстояла, начала поправляться, вся округа приходила её проведать и пожелать ей здоровья, а когда наступила апрельская жара, вдруг силы покинули её, отец с высохшим телом своей матери метался по больницам, но нигде не принимали, он готов был драться с врачами, чтобы оказали хоть какую-то помощь, но всё было тщетно.
Бабушку отвезли к тёте Вале, её старшей дочери. Отлучение от дома ускорило приход смерти. До последнего момента бабушка не могла понять, что она не у себя дома.
Когда я приезжал, она, увидев меня и узнав, крепко обнимала и долго не выпускала из своих объятий. Последнее её желание было затопить печку. Я смог только закрыть форточку.
На следующий день, 11 мая 2002 года, моя бабушка упокоилась. Похоронена она не со своими родителями, как хотела. Единственное посмертное желание её было выполнено: это установка на надгробие фотографии сорокапятилетней кроткой самоотверженной женщины с немеркнущей надеждой в глазах, моей Бабушки.