…Подписи сливались, наползали одна на другую: они заслужили это право - и простой пехотинец, и генерал - оставить свое имя на развалинах рейхстага.
Он щелкнул затвором фотоаппарата - сотая доли секунды - и вошел в историю. Вокруг слышались разрывы снарядов, свистели пули, но это мгновение уже остановилось. Военным фотографиям Евгения Халдея было суждено обойти весь мир.
Он высаживался с десантом на керченский плацдарм, практически не покидал передовой, прошел всю Европу - ни одной царапины. Однажды осколок прошил его фуражку, оставленную на том месте, где он сидел всего минуту назад... Смерть обходила его стороной, словно давая возможность довести военную фотолетопись до конца.
Свое первое и единственное пулевое ранение он получил в годовалом возрасте, когда погромщики, ворвавшиеся в их дом на Украине, выстрелили в мать, закрывавшую сына руками. Пуля убила ее, пройдя насквозь, и застряла в теле ребенка. Евгений выжил благодаря усилиям местного фельдшера, а отметина под ребром осталась на всю жизнь.
...Когда мне позвонил известный фоторепортер Лев Бородулин и сказал, что в Израиль по приглашению Союза воинов и партизан приехал Евгений Халдей, я отложила все дела: разве можно упустить такое интервью? Живой классик, чьи фото времен войны стали хрестоматийными: москвичи, слушающие сообщение Молотова по уличному репродуктору 22 июня 1941-го; керченский десант; регулировщица на Александерплац весной 45-го; знамя Победы над рейхстагом; Потсдамская конференция; Нюрнбергский процесс; парад Победы в Москве...
Несмотря на известность, знаменитого фотокора войны выгнали из ТАСС в разгар борьбы с космополитами, а затем - через много лет - из "Правды", уже без объяснения причин.
Глядя на военные фотографии - особенно те, где запечатлены рвы, заполненные трупами убитых, и повешенные на городских площадях, - я думаю, что человек, щелкнувший затвором аппарата и снявший ЭТО по всем правилам композиции кадра, должен, наверное, обладать потрясающей защитной реакцией. Я говорю об этом Евгению Халдею.
- Я далеко не все мог снимать,- тихо отвечает он, - один раз на моих глазах в бою загорелся танк. Он вспыхнул как спичка. Танкист высунул руку, судорожно пытаясь выбраться, но не смог. ТАКОЕ снимать невозможно. На моих фотографиях остались люди, которых не стало через несколько минут или часов: летчики, отправлявшиеся на боевой вылет, моряки-десантники, пехота... Очень часто они просили меня переслать их фотографию родным и давали адрес. Я отправлял, а через некоторое время получал письмо: «Вы не ошиблись? Мы получили на него похоронку...» Известно, как тогда работала почта!
...Стрелять ему на войне не пришлось.
- Ребята мне все говорили: "Ты снимай, снимай, а мы прикроем.."
Героев своих военных репортажей Халдей разыскивал много лет. Да они и сами его находили, наткнувшись в газетах или на выставочных стендах на свои фотографии. Директор сельской школы Владимир Шептун, расписавшийся на рейхстаге в 45-м, нашелся через 25 лет после войны в деревне Горностаевка. Регулировщица на полуразрушенной Александерплац, чье фото обошло весь мир, давно уже бабушка. Живет в Воронеже. Зовут ее Мария Шальнева. Медсестра, перевязывающая раненого бойца в окопе под Керчью, - знаменитая Катюша - тоже жива-здорова, фамилия ее по мужу - Демина. Через 45 лет после войны ей вручили звезду Героя Советского Союза.
«Ночные ведьмы» - женский летный полк. Каждый год они встречаются 2 мая в Москве у Большого театра. Уже бабушки. Кто с палочкой, кто на костылях. Грустное зрелище. А вот знаменитая Валентина Гризодубова к Большому, уже не придет - недавно похоронили. Не придет и летчица Никулина, убитая мародерами, снявшими с трупа китель с орденами.
...Мы перебираем фотографии, которые Евгений Халдей захватил с собой в Израиль.
Послевоенный снимок Анны Ахматовой - той поры, когда травили ее и Зощенко.
- Я снимал писателя Ардова в его доме в Москве, когда у него гостила Ахматова. Она попросила сфотографировать и ее, сказала: «Пригодится», - рассказывает Халдей.
Рядом со снимком Ахматовой - знаменитая фотография: солдаты-победители на фоне Бранденбургских ворот.
- Этот снимок я "организовал" - у него своя предыстория, - говорит Евгений Халдей, - за год до Победы, в 1944-м, я подобрал в освобожденном Севастополе маленькое немецкое фото: на фоне Бранденбургских ворот ликующая толпа встречает победителей, возвращающихся из покоренной Франции. Целый год я протаскал этот снимок в своем блокноте. А когда дошел до Бранденбургских ворот, решил сделать свой снимок. Созвали мы с Долматовским солдат, подогнали танк - все тогда снимались охотно. Я говорю Жене: "Читай стихи". И он начал читать только что сочиненные строчки: "Идут гвардейцы по Берлину и вспоминают Сталинград..."
Нюрнбергский процесс я снимал почти год - был аккредитован от фотохроники ТАСС, - продолжает Евгений Халдей. - Там я впервые видел живьем тех, кого раньше знал только по трофейным альбомам Генриха Гофмана, - личного фотографа Гитлера. В первый же день процесса съехались 200 фотографов со всего мира. Чтобы мы не создавали помех, для нас соорудили стеклянный бокс и запускали туда по одному ровно на три минуты. Когда подошла моя очередь, я растерялся: господи, кто же из них кто, кого снимать? Три минуты пролетели быстро - я даже не успел навести бъектив. Американский солдат сгреб меня за шиворот и вытолкнул из кабинки. Пришлось занимать очередь снова. Есть у меня в запасе еще одна замечательная история - как из-за меня Геринг получил по шее. Я снимал нацистских преступников за обедом. Геринг, увидев мою камеру, стал громко возмущаться и тут же получил удар дубинкой от американского солдата. Он злобно отодвинул тарелку и не прикоснулся к еде. А когда-то так любил позировать!.. Самым страшным в Нюрнберге были дни демонстрации фото- и кинодокументов, привезенных из разных стран. Мои снимки тоже были в их числе - ров под Керчью с телами семи тысяч расстрелянных евреев - стариков, женщин, детей...
Вскоре после войны наступило смутное время - никто не носил тогда орденов. Их стали надевать, когда Сергею Смирнову удалось вытащить из небытия имена ветеранов. Сколько он натерпелся тогда от Главного управления советской армии! Его не раз предупреждали: "Вы вытаскиваете "героев", которые были в плену. Их бы не мешало сначала првоерить через СМЕРШ".
В стопке фотографий - самый первый снимок военной летописи: москвичи слушают сообщение Мо-лотова о начале войны.
- 22 июня я вернулся из Тархан, где отмечали 100-летие со дня смерти Лермонтова. Я снимал там ребят из сельского литературного кружка. Один мальчик читал стихи: "Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром...", а я просил его повторять эти строчки снова и снова, чтобы сделать хорошие дубли. Если бы знать! И вот приехал утром в Москву, подхожу к дому - а жил я неподалеку от германского посольства, смотрю - немцы из машин выгружают узлы с вещами и заносят в посольство. Я не мог понять, что происходит. А в 10 утра позвонили из фотохроники и приказали срочно явиться на работу. В 11 Левитан начал говорить по радио "Внимание, говорит Москва, работают все радиостанции...В 12 часов будет передано важное правительственное сообщение". Он твердил это в течение целого часа - нервы у всех были на пределе. В 12 раздался голос Молотова. Он слегка заикался. И тут мы услышали страшное: "...бомбили наши города Киев, минск, Белосток..."
Знаменитая троица в креслах - Черчилль, Сталин, Трумэн.
- На Потсдамской конференции Сталин появлялся всегда позже Черчилля и Трумэна, они при его появлении вскакивали как школьники, - говорит Халдей.
- Вы много фотографировали Сталина? Он любил позировать?
- Все крупные портреты Сталина были фальшивыми, делались с одного, только китель меняли. Он не любил позировать для портретов. Как-то я снимал Сталина на параде физкультурников на стадионе "Динамо", когда дети вручали ему и Молотову цветы. Снимок получил известность - даже недавно был перепечатан в одном из журналов. И вот на следующий год во время такого же парада я решил использовать прежнюю точку для съемки: не тут-то было! Эмгэбэшники подняли трибуну на большую высоту из опасения, что вождь слишком досягаем, и с моей прежней точки уже ничего не было видно. Как-то я показал опальному Жукову на его даче фото одного из парадов, где он стоял на трибуне рядом со Сталиным. Снимал я их телевиком.
"Скажите, вы робели, когда снимали Сталина?" - спросил он вдруг. "Робел. Особенно когда близко снимал", - ответил я. И тут Жуков рассказал мне историю этого моего снимка: "Вы помните, какой тогда был дождь? Капли падали мне на козырек фуражки, а с козырька на нос, причем в одну и ту же точку. Это страшно раздражало, хотелось почесать нос. Я украдкой взглянул на Сталина и увидел, что и у него - та же ситуация, но он терпел. Я решил тоже терпеть. Но уж после парада с таким удовольствием чесал нос!"
- Вы продолжаете снимать? - спрашиваю я Евгения Халдея.
- Нет, не могу. Что снимать? Как брат идет на брата, сосед - на соседа? На войне все было ясно - враг у нас один... Как писал Симонов: "Сколько раз увидишь его - столько раз и убей". А то, что происходит сейчас в республиках, - это за гранью понимания.
- У вас было на войне какое-нибудь звание?
- Звания у нас были липовые. Кукрыниксы, например, те - полковники, их так и прозвали - "эрзац-полковники". Роман Кармен - майор, а я - старший лейтенант.
- А где ваша знаменитая "лейка"?
- Подарил музею фотографии Лос-Анджелеса. Они прислали мне в подарок точно такую же, но новую.
- А как живется сегодня знаменитейшему фотокорреспонденту времен войны?
- Я живу совершенно один. Жену похоронил семь лет назад. У детей своя жизнь - им не до меня. Получаю мизерную по сегодняшним ценам пенсию - 10 тысяч рублей. Вот к празднику 9 мая нам, ветеранам войны, обещали дать 10 килограммов сахара по сниженной цене и... не дали. Вкус арбуза здесь, в Израиле, вспомнил. Сейчас многое для нас там стало недоступным. Время от времени меня вспоминают. Снимали по моим фотографиям фильм в Германии о войне. Ездил в Америку по приглашению. Иногда обращаются за снимками из музеев, журналов, газет.
...Под грудой фотографий - пожелтевший листок из альбома с четырьмя наклеенными снимками, явно сделанными в ателье: светлоглазый мужчина, две девушки и девочка. Это отец и три сестры Евгения Халдея, которых нет на свете уже полвека. Они были сброшены в шахту живыми вместе с несколькими тысячами других евреев Юзовки. С этим альбомным листком Евгений Халдей собирается пойти к Стене плача.
Шели Шрайман, 1993-й год
***
Мгновения, которые они отвоевывали у вечности, были совсем не прекрасны. Это были очень страшные мгновения. По крайней мере, большинство из них. А самые страшные в кадр не вошли, остались только в их памяти и ночных кошмарах. Шла самая истребительная в истории ХХ века война…
Известный фотограф войны Евгений Халдей, запечатлевший рвы с трупами уничтоженных людей, повешенных на городских площадях, однажды все же не смог нажать на затвор, увидев появившуюся из охваченного огнем танка руку танкиста, судорожно пытавшегося выбраться наружу и погибшего на его глазах.
Многое из того, что увидел в блокадном Ленинграде Давид Трахтенберг, тоже осталось лишь в его памяти (фотографам запрещали снимать ужасающие подробности происходящего в городе). Однако и те из его снимков, что дошли до наших дней, бесспорно запечатлели одну из самых чудовищных трагедий в истории минувшей войны.
Снимая боевых летчиков и моряков-десантников, отправлявшихся на боевое задание, военные фотокорреспонденты отчетливо понимали, что через несколько часов многих из этих людей уже не будет в живых - они останутся лишь на снимках. Последних в их жизни снимках.
Свою уникальную коллекцию фотографий периода великой отечественной войны, снятых известными фронтовыми репортерами, Лев Бородулин назвал так: «Успеть показать».
- Я боялся, что не доживу, не успею рассказать о них, - говорит он мне.
В этом году корифею советской и израильской фотографии (с 1972-го года Лев Бородулин живет в Израиле) исполнилось 85 лет. Он прошел всю войну, в 1942-м получил тяжелое ранение под Великими Луками, выжил. Защищал Москву и брал Берлин. Войну закончил у стен Рейхстага. Много лет работал фотокорреспондентом журнала «Огонек». В Израиле снимал Войну Судного Дня, побывав на всех ее фронтах. Неоднократно участвовал в престижных международных выставках и выставлял свои работы на самых знаменитых аукционах.
Фотографии времен великой отечественной войны Лев Бородулин начал собирать вскоре после ее окончания. Когда он покидал свою часть (студентов демобилизовывали в первую очередь, а он уходил на фронт с институтской скамьи), однополчане устроили ему проводы и, зная, что Лев – москвич, попопросили его походить в столице по военкорам и составить фотолетопись боев, в которых участвовал их полк. Благодаря этому поручению Лев познакомился со многими известными фотографами войны, а с некоторыми подружился и начал собирать коллекцию их лучших снимков. Он вспоминает о том, как это происходило:
- Начал я с Евгения Халдея – автора самых известных снимков, запечатлевших москвичей, слушающих по радио выступление Молотова о начале войны; регулировщицу на Александр-плац в Берлине; водружение знамени Победы над Рейстагом; советских солдат у Брандербургских ворот в мае 1945-го. Халдей охотно поделился со мной своими фототрофеями и тут же позвонил кому-то из своих коллег… Тот, в свою очередь, направил меня к другим. Я побывал у Рюмкина, Шагина… В конце концов я и сам настолько увлекся фотографией, что это стало моей профессией. С Дмитрием Бальтерманцем мы на протяжении многих лет делили в «Огоньке» одну фотолабораторию на двоих, - вспоминает Лев Бородулин. – И потому я так хорошо знаю историю его знаменитого снимка «Горе».
- В начале 1942-го мой коллега должен был снимать высадку нашего десанта в Крыму. По ходу дела возникли осложнения, и самолет, на борту которого был Бальтерманц, совершил посадку неподалеку от Керчи в чистом поле, где бродила группа людей. Приблизившись, Дмитрий Бальтерманц увидел ужасную картину: среди талого снега, в грязи, лежало множество трупов, между которыми метались обезумевшие от горя близкие погибших. О том, чьи это были тела, стало известно позже. А тогда можно было лишь строить догадки. Машинально снимая происходящее, Бальтерманц задавался вопросами: если перед ним тела красноармейцев или пленных, откуда здесь взялись их родственники? Если убитые коммунисты – почему их так много? Наткнувшись взглядом на детские тела, он все понял.
Много лет эти кадры пролежали в ящике нашего общем с Дмитрием Бальтерманцем стола – так бы, наверное, и остались там, если бы однажды в Москву не приехал итальянский фотограф, собиравший фотоработы для большой выставки под названием "Что есть человек". Явившись к нам, он просмотрел самые известные снимки Бальтерманца, после чего попросил разрешения заглянуть так же и в его архивы, где хранились старые фотографии. Он наткнулся на снимок, о котором идет речь, и был потрясен. Сообща мы тут же придумали работе, пролежавшей в ящике стола более тридцати лет, лаконичное и выразительное название - «Горе». Она попала на выставку, была признана лучшей и обошла страницы мировой прессы. А на месте, где был сделан этот снимок установили скромный обелиск, прикрепив к нему табличку - в память о семи тысячах мирных жителях Керчи, расстрелянных карателями.
…Я напоминаю Льву Бородулину историю, которую услышала в свое время от Евгения Халдея – о том, как два ветерана неожиданно встретились в Берлине у Браденбургских ворот в начале 1990-х годов и сразу узнали друг друга, хотя не виделись десятки лет.
- Да, точно, - улыбается мой собеседник, - это было летом 1992-года. Прилетев в Берлин, я сразу направился к Рейхстагу, где закончил войну и с тех пор не бывал. Я был уже почти у цели, как вдруг…увидел Халдея. Он стоял на фоне Бранденбургских ворот с той самой фотографией, которую снял на этом месте в мае 1945-го. Она висела у него на груди. Женя тоже сразу меня узнал и бросился навстречу со словами: «Где только не встретятся два еврея!» Мы обнялись и расцеловались, и только после этого я заметил, что нас снимают кинооператоры. Оказывается, немцы снимали о Жене фильм под названием «Большой фотограф с маленькой лейкой», а тут я неожиданно «влез» в кадр, чему они, впрочем, очень обрадовались: сцена как по заказу, хоть ее и нет в сценарии.
…У этого снимка, с которым Халдей стоял у Брандербургских ворот есть своя предыстория, которую я услышала от самого фотокорреспондента в мае 1993-го. За год до Победы, в 1944-м он подобрал в освобожденном Севастополе фото, где на фоне Брандербургских ворот ликующие берлинцы приветствовали возвращающихся из покоренной Франции немецких солдат. Когда Халдей дошел до Берлина, он решил сделать на том же месте свой снимок, для чего созвал солдат-победителей – все тогда охотно снимались на фоне берлинских руин. Кто-то подогнал еще и танк. В кадр вошел и поэт Евгений Долматовский, который начал читать бойцам только что сочиненные им стихи: «Идут гвардейцы по Берлину и вспоминают Сталинград…» История этой фотографии и была ключевым моментом фильма о Халдее, который снимали немецкие документалисты.
- Потом мы встретились уже в Израиле, куда Халдей приехал по приглашению местного Союза ветеранов, - вспоминает Лев Бородулин. - Его поселили в Тель-Авиве, и мы виделись практически каждый день. Женя мечтал побывать у Стены Плача, я повез его туда и все время был рядом. Надев кипу и подойдя к Стене, он достал из сумки маленький альбом и начал что-то шептать, перелистывая его страницы. Я отошел подальше и решил сделать ему на память фотографию у Стены Плача. Навел объектив, и почувствовал – что-то не то. Подумал, что у меня дрожат руки, сжимающие камеру, а потом понял, что это дрожат женины плечи. Он плакал, держа в руках портрет матери, убитой во время погрома. Пуля погромщика прошила ее насквозь и застряла в теле ее годовалого сына – Жени, которого вытащил с того света местный фельдшер. В этом альбоме, с которым Халдей пришел к Стене Плача, были еще фотографии трех его сестер, заживо погребенных немцами и отца, расстрелянного чекистами.
…Лев надолго замолкает, а потом произносит. - Женю мы хоронили в Москве в 1997-м году. На его похороны прилетел из США еще один известный фотограф военного времени – Самарий Гурария. Он был единственным из всех фотографов войны, которому удалось заснять все три исторических парада на Красной площади: 7 ноября 1941года, когда войска прямо с площади уходили на фронт, находившийся в нескольких километров от Москвы; Парад победы в 1945-м году и Парад в честь пятидесятилетия Победы в мае 1995-го. А через два года не стало и Гурария…- он снова надолго замолкает.
- Никого из них уже нет: одни умерли вскоре после войны, другим была суждена долгая жизнь... А снимки остались. И они известны во всем мире. На одном из последних аукционов Сотби его организаторы признавались: «Новые русские покупают сейчас только картины Айвазовского и фотографии Халдея», - произносит Лев Бородулин и неожиданно говорит. - Восемь лет назад, когда я серьезно заболел и думал, что мой конец близок, я решил рассказать о фотографах войны на своем сайте и поместить там их лучшие снимки, которые вошли в историю и те, которые малоизвестны. Например, я очень люблю фотографию Марка Редькина, которую назвал «Раскаяние»: на ней изображен немецкий ефрейтор, понуро сидящий на фоне пылающего Рейхстага: его поза и выражение лица говорят сами за себя.
Еще я написал свои воспоминания о лучших фотографах того времени, с которыми мне приходилось общаться, кого я знал близко и тоже поместил их в Интернете. Мне это было очень важно. Я хотел успеть. И я успел.
http://www.borodulincollection.com/war/index.htm
Шели Шрайман, 2008-й год
(из цикла "Мгновения, отвоеванные у вечности")