Глубочайшая ночь. Спят даже тюремные охранники, даже кладбищенские сторожи, даже продавцы круглосуточных магазинов…
Холодная камера. Койка, унитаз, массивная дверь из пуленепробиваемого железа, высокий потолок и маленькое окошко под ним. Сквозь толстую решётку влетают хлопья снега, воет ветер…
Мужчина в дырявой тюремной робе ходит взад-вперёд, пытаясь согреться. Ему не спится. И не спиться тоже: у него пожизненное. Строгий режим. А всё из-за убийства жены и её любовника. Застал их в своей квартире, в своей кровати. Они его не замечали. Постоял, посмотрел, пошёл на кухню, взял нож, попил воды. Сел на стул. Послушал. Чтобы как-то оправдать мотивы преступления дал им кончить. Сосчитал до десяти, встал, пошёл в спальню и зарезал как свиней…
Заключённый, который с самокруткой в зубах, - опасный малый. Сидит на корточках возле параши, лыбу давит. Как всегда. Самокрутка покачивается – он что-то говорит. Вряд ли что-то важное. Сам с собой, скорее всего. Ну, на крайняк с каким-нибудь воображаемых другом. Бывает. Пожизненное заключение. Хотя нет, не пожизненное, но официально: ровно сто земных лет. Но этот засранец не собирается тут столько сидеть. Он молодец: не теряет надежду. На прогулке только и думает о побеге. Знает тут уже каждый камешек, каждую трещинку на стенках в коридоре. Пожелаем ему удачи. Может, и пристрелят, если повезёт. А самокрутка продолжает танцевать на губах. Не добыть огня в такую погоду, как ни пытайся. Вот и довольствуется просто прикосновением. Да и фантазия, наверное, имеется. Без неё тут не выживешь…
Толстяк храпит на всю камеру. Иногда что-то шепчет. Может, о матери думает. Может, о жене. Может, о жареной курице. Сложно сказать. Его били вчера. Очень сильно. И дубинками, и ногами. Но толстяк сильный, он молодец. Хохотал над охранниками, даже когда ему ребро и нижнюю челюсть сломали. Сейчас лежит, храпит и стонет. Хорошо, если во сне помрёт. А коль не помрёт, мозги ему завтра довыбивают. Сволочи. Выдохлись вчера. Не могли уже довести дело до конца…
За решётчатым окном светает. Пройдёт час или два, а теплее в камере ни хрена не станет. Но вставать надо…
Встаю, потягиваюсь. Обмороженные конечности трещат, с дырявой робы сыплется иней. Трогаю челюсть: болит, не чувствую вообще. Левой рукой тоже пошевелить не могу – ребро сломано. Интересно, заживёт? Вряд ли.
Слышу тяжёлые шаги за дверью. Звон ключей. Тихое сонное посвистывание. Лень ему свистеть. Но нужно, чтобы я услышал. Чтобы вовремя встал. Иначе ему придётся меня бить. А ему, наверное, лень…
Вздыхаю, становлюсь лицом к стене, испещренной перечёркнутыми палочками, именами друзей и пошлыми рисунками. Голова болит. Переживу ли я этот день? Не факт.
Лязгает замок. Самокрутку убираю. Туда тюремное солнце точно не заглянет.
- Не двигайся, - сухой бас.
Обыскивают койку. Проверяют решётку на окне. Потом меня выводят на прогулку.
А в камере остаётся холод и пустота…