– Знаешь, я не понимаю, почему ты всегда ждёшь меня именно за этим столиком, под этой странной надписью на стене. Смотришь сквозь меня, разглядываешь людей. Да и не людей почти, цветные пятна, их силуэты. Конечно, этот стол стоит в самом углу, и никто не мешает нам общаться. Тебе не кажется, что за этим столиком нам одиноко? И какое же это общение, когда у тебя такой взгляд... С тех пор, как мы встретились в первый раз, ты изменилась. Семья и одиночество – два образа жизни которые меняют людей до неузнаваемости, превращая красоту в уродство и наоборот. Я не понимаю, как ты могла... Ведь мы столько времени проводили вместе! Вместе!!! Не «ты и я», не «он с тобой», а вместе!.. Одиночество – это так плохо...
Он кладёт кубик сахара на длинную ложку, осторожно окунает её в бокал и, достав наружу, поджигает сахар от свечи.
– Нельзя быть одному, но ведь и нельзя быть с кем угодно... Один человек совсем не то, что два человека вместе... Мы с Сильвио были не просто неразлучны, мы растворялись друг в друге... Смотри, как красиво плачет сахар... Горящие слёзы...
Опустив ложку с горящим сахаром в бокал, он проворачивает её несколько раз, глядя на расплывающиеся струйки карамели.
– Мы так любили друг друга, что даже наши слабости и недостатки казались нам достойными любви. Сильвио смеялся над тем, что я такой сладкий, и глаза у меня грустные, и кожа гладкая. Он даже называл меня mono chiquillo – сладкий мальчик, и в этом прозвище было не очень много нежности. А меня раздражала его грубость, хотя я иногда просил его обнять меня крепче... И всё это прошло, когда появилась ты...
Он давит ладонью на рычаг сифона, вода пенится в бокале маленькими быстро исчезающими пузырьками, абсент быстро мутнеет и становится из ярко-изумрудного зеленовато-болотным.
– Три компонента. Настоящий абсент вкусен только с горячим сахаром и холодной водой... Хотя красивее, конечно, без них...
Он поднимает стакан и пьёт залпом. Потом открывает глаза.
– Странно, но я не помню, кто из нас был первым. Я всегда думал про это так: «Мы были твоим первым мужчиной»... Я знаю, ты ведь была счастлива с нами. Ведь была же??!! Скажи, была??!!
– Эй, amigo, потише!.. А то сейчас вылетишь отсюда, – хозяин за стойкой прекращает на секунду считать деньги.
– Когда мы сидели под скалами и смотрели на зелёный закат, я подумал, что когда-нибудь в будущем все люди будут видеть мир в цвете... Каждый в своём. Кто-то увидит нас зелёными, как сквозь абсент в бокале, а кто-то синими, словно через этот сифон с водой... А кто-то напишет книгу про алые паруса на горизонте...
А потом мы купались, помнишь? Три пятна на чёрной воде, белая клякса моего тела, твой розовый силуэт и тёмно-жёлтая фигура Сильвио... Мне казалось, что море делает нас ещё счастливее, я совсем не думал, что там, где ещё закат, плывут корабли с верфи твоего отца, который уже решил твою жизнь. Что сказал бы он, узнав, что ты проводишь летние вечера с двумя amantes del culo? Конечно же, он хотел для тебя богатого жениха и нарядных детишек, а я любил помечтать о нашем будущем, о том, как Сильвио станет великим актёром, а я – знаменитым художником, и мы будем проводить вечера с тобой на синих простынях на веранде. Сильвио в моё будущее не верил, он вообще не верил в будущее... Но ты же верила?.. Ведь верила же??
Я мог бы стать аптекарем, и узнать, что же делает этот абсент с нашими душами, а Сильвио пошёл бы в армию, чуть проредить этот мир, чтобы в нём было меньше злых людей... Или я стал бы адвокатом и защищал одиноких, а Сильвио стал бы polizonte и ловил бы тех, кто смеётся над ними... Но ты верила в меня, и я верил в себя, и я видел его в цвете, это небо... И я хотел стать художником и рисовать тебя...
Теперь я понимаю, что тебе нелегко было это сделать, но тогда ты просто пришла к нам и попрощалась.
Ты знаешь, сколько часов мы с Сильвио тогда проработали в порту, чтобы подарить тебе колечко. Нам так нравилось, что ты носишь его на мизинце...
Это было невыносимо тоскливо, видеть чужое кольцо рядом с нашим... Вот почему Сильвио отрубил тебе два пальца. Наш мизинец и чужой безымяный. Пока я просто плакал, он пошёл на встречу с тобой и сделал это. Но ты всё равно прекраснее всех других, десятипалых, и, когда-нибудь, я обязательно нарисую тебя...
Пока я плакал, мой Сильвио отрубил тебе пальцы и пошёл в полицию, а когда я плакал в суде, он сказал им, что не знает меня. Бедный Сильвио, такие мужчины, как он, живут в тюрьме очень недолго. Один вечер, ты попрощалась, – и у меня не стало ни тебя, ни его... Это – одиночество, это – отвратительный сахар без абсента и без воды!
Он вытирает пот со лба тыльной стороной ладони.
– Ты не приходишь ко мне домой, ты не ждёшь меня вечерами в постели. Ты приходишь сюда по пятницам, сидишь под непонятной надписью на стене и молчишь, глядя сквозь меня, на бледные бесцветные пятна. Я говорю с тобой, я хочу вспомнить всё самое лучшее, что было тогда, тем недолгим летом, а ты смотришь насквозь и не пьёшь ни капли абсента... И молчишь... Хотя, не удивительно, ведь Сильвио убил тебя, и умер от этого...
Он ставит бокал на блюдце, громко отодвигает стул, и, оставив под ложечкой десять песо, идёт от пустого столика к выходу.
* * *
– И вот так каждую пятницу, приходит, пьёт свои три абсента, бормочет что-то, орёт, а потом уходит. Уже не жилец, я таких знаю, он уже сам зелёный... С вас шесть песо, сеньор.