(эта глава романа написана в соавторстве с В.Молотом)
Проснувшись, Николай Петрович весь воскресный день посвятил основательной подготовке к серьёзному разговору в институте. Он окончательно решил сделать всё возможное и невозможное для того, чтобы обязательно заполучить в институт необходимые исходные материалы из Московского музея Туринской плащаницы для проведения своего собственного анализа её свойств. То он писал текст выступления на Учёном совете, то делал какие-то расчёты, то чертил непонятные схемы.
Уже за полночь он закончил все необходимые, как ему казалось, наброски, и, стараясь не разбудить своих соседей, осторожно прошёл на кухню. Там он немного перекусил и заварил себе свежего чая с мятой. Николай Петрович всегда любил пить чай с бабушкиными травами, а всякие индийские, цейлонские или китайские ему никогда не нравились. Вдыхая аромат мяты и наслаждаясь вкусом получившегося напитка, он, как перед решающим боем, стал вспоминать всё с самого начала.
Деревенским мальчишкой он приехал в столицу в рваных кедах и протёртых джинсах поступать в МГУ и, на удивление всем, поступил с первого же захода. Через год о нём заговорил уже весь факультет, а через два года профессор Сорокин начал здороваться с ним за руку. Наташа училась курсом старше и до поры до времени никакого внимания не обращала на деревенского парня, но когда его имя загремело по всем аудиториям и коридорам университета, её разобрало простое бабское любопытство. «Середняк; но умён. Надо не выпускать его из виду: а вдруг будущий академик?» – решила Наташа после знакомства с Черновым, а Николай влюбился сразу и навсегда. Через год они поженились. Родители Наташи выхлопотали им квартиру, правда, в Чертаново.
– Но это временно, – сказал тогда тесть.
Николай был на седьмом небе от счастья и на какое-то время даже забросил свои университетские идеи. Медовый месяц продолжался у них с Наташей всё лето. Идеи ведь не только отступают на второй план, но и возвращаются вновь, а вот молодость не вернётся никогда. В жизни ничего нельзя откладывать на потом, тем более когда молодая жена так близка и желанна. В то лето даже случайное прикосновение к её гибкому и податливому телу сильно возбуждало Николая, и он всегда терял хладнокровие.
Наташа тоже искренне радовалась первым дням их самостоятельной семейной жизни, строила серьёзные планы на будущее и легко отзывалась на любые ласки Николая, отдавая себя его настойчивым рукам.
После окончания МГУ Николай получил распределение в научно-исследовательский институт. Начинал, как и все, с младшего научного сотрудника, быстро защитился, стал кандидатом наук. Наташа была очень довольна, ведь всё шло по её плану.
Какой преуспевающей была бы наша Россия, если бы подобные отношения внутри каждой её молодой семьи с нашей помощью были бы постоянными и год от года только крепли и развивались. Однако вместо этого грянули залпы скоропалительных экономических реформ, повлёкшие за собой разрушение всей структуры управления народным хозяйством страны, а вместе с ней и всей экономики.
Первыми погубили отраслевые отделы ЦК, затем Госплан. Так вольно или невольно была обезглавлена экономика огромной страны. Сразу возникли серьёзные диспропорции, начались кризисы, появились карточки, очереди. Полки магазинов пустели прямо на глазах. И не только продуктовых, но и промтоварных. Даже поляки приезжали в СССР только затем, чтобы повсеместно скупать в магазинах всякую сложнобытовую советскую технику и вывозить её к себе на родину. Тут бы и воспользоваться благоприятным моментом для наращивания объёмов производства товаров народного потребления на экспорт, но экономика была уже полностью разрегулирована, рыночный механизм отсутствовал, а любая предпринимательская деятельность считалась ещё незаконной.
Все эти процессы сказались, в конце концов, и на работе института, где работал Николай. Институт сильно залихорадило. Многие бюджетные программы были свёрнуты, объёмы хоздоговорной тематики упали ниже допустимого уровня, начались массовые сокращения, увольнения. Кто-то не мог выдержать всего этого и тут же наложил на себя руки. Наиболее предприимчивые попытались создавать производственные или научно-производственные кооперативы. Другие сразу же потянулись за рубеж, куда их давно уже приглашали.
Больше месяца Николай не решался сказать Наташе о том, что тоже уходит из института и начинает работать над своей собственной программой. Когда он всё-таки сообщил жене об этом своём решении, то она приняла его слова с лёгкостью, уверенная, что Николай за год, или, скажем, за два накатает свою программу, создаст собственную лабораторию, и её мечта станет ближе. Она даже поинтересовалась над чем собирается работать её муж. Идеи! Идеи!
А Николай собрал все свои рукописи и решил устроить себе творческий отпуск, уехав к родителям в деревню. Однако переломы и изменения в стране коснулись и его родного Опарино. Молодёжь сбежала в города, а старики тихо умирали, так и не научившись жить при новом режиме. Деревенька стояла тихая, безлюдная. Лишь иногда кукарекнет петух, да сбрехнёт собака. Сначала закрыли баню, потом школу, растащили на дрова клуб, умолкло радио, с телевизоров только сметали пыль, так как свет отключили за неуплату. Единственный магазин работал с перерывами. Николай покупал в нём тот минимум продуктов, который мог себе позволить. Благо соседи помнили стариков Черновых и,
кто чем мог, помогали их сыну: не в каждой деревне есть свой учёный, который до зари жжёт керосин, сидя за старым, ещё его дедом сработанным столом. Да, идеи, конечно, это прекрасно, но, к сожалению, они не кормят. Отец, ветеран войны, умер первым, а мать смогла протянуть после него только два года. Николай, вернувшись с кладбища, распил с соседями бутыль самогона, заколотил окна и двери дома и вернулся в столицу. Некоторое время они с Наташей ещё несколько раз приезжали в родительский дом, но больше двух выходных жена в нём не выдерживала. Дом старел и хирел, забитый и забытый молодым Черновым.
Также захирел и забытый всеми министерствами и правительствами институт, куда ему пришлось обратно вернуться. Зарплата в институте становилась всё ниже и ниже. Если раньше Николай мог запросто позволить себе пойти с Наташей в кафе или ресторан, то теперь ему не хватало денег даже для того, чтобы зайти в обыкновенную столовую или буфет. Причём не то что вдвоём, а даже одному. Он экономил на всём, приходил с работы домой всё более и более удручённым. Иногда он встречал своих коллег по работе на улицах, не чурающихся собирать пустые бутылки, но сам не мог позволить себе опуститься до подобного уровня. Из его разговоров с Наташей стали исчезать улыбки, смех. Потянулись тяжёлые серые будни, когда ничего уже не радовало. Молчание оставшихся вдвоём становилось всё более тягостным, невыносимым.
Наташа, в отличие от Николая, после работы уже не спешила домой, а стала задерживаться то у подруг, то ещё где-то, стараясь отвлечься от серых будней, найти развлечение на стороне, одновременно продолжая следить за собой, за своей внешностью. За ней и раньше пытались ухаживать знакомые и незнакомые мужчины, но она не обращала на них почти никакого внимания, только проверяла силу своих чар. Теперь же её отношения к ним в корне изменились, она невольно стала искать среди них нового лидера, за чьей спиной ей было бы опять спокойно и счастливо. Москва велика, поэтому её поиски были недолгими. Однажды взгляд её пересёкся со взглядом преуспевающего бизнесмена новой волны и начался обычный в таких случаях роман. Лёгкие ухаживания вскоре завершились тайными волнующими встречами, горячими и страстными объятиями, решительными и бурными ласками. Острота ощущений вновь, как когда-то с Николаем, стремительно набирала свою силу, но если раньше от ласк Николая Наташа лишь стыдливо замирала, то теперь вся без оглядки отдавалась этому новому победителю её души и тела, сама жаждала встреч и близости с ним и ласкала его как только умела, постигая новую для себя науку наслаждений и потворствуя всем желаниям своего избранника. Они уже не могли оторваться друг от друга, им нужны были более продолжительные встречи, и они решили соединить свои судьбы.
Разрыв с Наташей Николай пережил на удивление легко, без сцен, без скандала. Наверное, сказалась депрессия и состояние апатии, в которой он тогда находился. С другой стороны, он понимал, что ничего не может изменить ни в своей судьбе, ни в судьбе Наташи, так как полностью зависел от института, а там ситуация никак не менялась, и перспектив не было видно. После развода с женой и размена квартиры Николай весь ушёл в работу, стал допоздна задерживаться в институте, иногда даже ночевал в нём, примостившись в кабинете на старом продавленном диване, пропадал целыми днями в лаборатории и библиотеке, полный желания работать, работать и работать. Жизнь ведь берёт своё, жизнь продолжается в любом случае. Счастливо или нет, но жить надо, ибо жизнь – это дар Божий! – так рассуждал оставшийся в одиночестве Николай Петрович. – Всё ещё может измениться!
И вот Плащаница! Возможен новый поворот в его научной жизни. Завтра многое должно решиться.
Когда он проснулся, то понял, что проспал и опоздал на работу, стал лихорадочно собираться в институт, быстро помылся, оделся и, слегка позавтракав, помчался на улицу.
Пробегая мимо газетного киоска, Николай Петрович невольно обратил внимание на обложку одной из утренних газет с заголовком: «Секондо Палетто и фотография Плащаницы». Подбежав к киоску и выловив в своих карманах оставшуюся после вчерашнего вечера мелочь, он купил газету с заинтересовавшей его статьёй и тут же стал её читать:
«В мае 1898 года археологу и фотографу Секондо Палетто доверили выполнить почётный и важный заказ Туринских властей: сфотографировать Плащаницу Господню. Проявляя негативы после съёмок, сеньор Палетто вдруг остолбенел от изумления. На негативе лицо Иисуса Христа выглядело намного реальнее и чётче, чем на самой Плащанице в её позитивном изображении, то есть казалось, что на негативе свет и тени были естественны, а на полотне Плащаницы – конвертированы. На мокрой фотоплёнке отчётливо выступало изображение хорошо сложённого мужчины среднего роста. Руки его были скрещены, лицо, обрамлённое длинными волосами и короткой бородой, казалось спокойным и умиротворённым. На лбу виднелись царапины, тело хранило следы жестокого бичевания, на боку зияла большая рана.
Своей информацией фотограф-любитель не преминул познакомить через прессу широкую общественность. Сообщение Секондо Палетто вызвало бурную сенсацию во всём христианском мире. Начался новый период в истории Туринской плащаницы – период её научного изучения и принципиально новой, научной волны её апологетики и критики.
Через три года некто Поль Виньон прочитал в Академии наук доклад, в котором утверждал, что изображение на Плащанице образовалось в результате «испарений» паров аммония, исходящих с поверхности тела умершего насильственной смертью Христа. Учёный при этом ссылался на экспериментально проверенную им способность испарений аммония в зависимости от расстояния создавать плотные красно-коричневые изображения на полотне, которое предварительно было пропитано благовонными маслами и алое. При этом, по утверждению Поля Виньона, получалось негативное изображение, о котором средневековые художники не имели никакого понятия».
Прочитав в газете эту заметку, Николай Петрович невольно подумал: как же всё написанное в газете соотнести с выводами о том, что ткань Плащаницы была изготовлена во времена графа Черни? Неужели кто-то в средние века распял ещё одного человека ради того, чтобы изготовить точную копию утерянной Плащаницы? Или всё же иностранные лаборатории ошиблись, и этот распятый есть сам Иисус? Для того чтобы сделать окончательные выводы теоретически остаётся только одно: клонировать этого распятого человека, но об этом пока не может быть и речи. И Николай Петрович заспешил в институт. Добравшись до знакомого здания, он сразу же направился к директору. Тот был у себя в кабинете.
– Здравствуйте, Фёдор Гаврилович!
– Здорово, здорово! Чего опаздываешь?
– Да проспал сегодня немного: вчера перетрудился.
– Что так?
– Да всё Туринская плащаница.
– А причём здесь Плащаница?
– Да понимаете, Фёдор Гаврилович, есть одна очень интересная идея.
– Это какая же?
– В связи с прибытием Плащаницы в Россию мы можем обратиться к директору Московского филиала американского Института Творения и Музея Туринской плащаницы в Сретенском монастыре с предложением о проведении полномасштабного научного изучения этой Плащаницы, гарантировав, конечно, её полную сохранность и секретность наших исследований. Я думаю, он пойдёт нам навстречу, так как сам заинтересован в проведении подобных исследований и, наверное, уже ищет потенциальных исполнителей.
– А что это нам даст?
– Во-первых, Туринская плащаница задала научному миру столько разных вопросов, на которые до сих пор не получены ясные ответы, что если нам удастся хоть что-нибудь сделать для их решения, то престиж нашего института в мире ещё более повысится и мы утрём нос американцам, англичанам и швейцарцам.
– А во-вторых?
– Во-вторых, это ещё одна хоздоговорная работа, а значит, деньги, зарплата… Может быть, приобретём что-нибудь из нового оборудования, так необходимого нам сегодня для других исследований.
– Ну что тебе сказать, дорогой Николай Петрович? Сам знаешь, в каком положении мы сейчас находимся. Многие уже давно уехали за границу, работают в других странах. Остались одни пенсионеры да аспиранты со студентами. Вообще-то надо подумать, посоветоваться со всеми нашими завлабами. Предлагаю собрать Учёный совет. На нём ты и доложишь о своём предложении. Все вместе обсудим его и тогда уже примем окончательное решение.
Примерно через час директору удалось собрать в своём кабинете большую часть членов Учёного совета, он открыл его заседание и предоставил слово Николаю Петровичу. Тот начал:
– Уважаемые коллеги! Мы с Фёдором Гавриловичем решили собрать вас, чтобы посоветоваться вот по какому вопросу. Ещё в условиях Советской власти, в разгар перестройки был образован Московский филиал американского Института Творения или синдологии, который занялся доказательствами полной достоверности Библии. Большой интерес к этому проекту проявила тогда Русская Православная Церковь. Патриарх приютил синдологов в Сретенском монастыре, где вскоре был открыт Музей Туринской плащаницы. В настоящее время по соглашению сторон эта Плащаница как раз доставлена на некоторое время в музей для организации её показа верующим россиянам. Ожидается прибытие многочисленных паломников со всех концов России. Я думаю, что вся страна живёт сейчас одним желанием: самолично увидеть священную реликвию, прикоснуться к ней и поклониться «нерукотворному» образу Иисуса. Уверен, что многие из вас хотят сделать то же самое. Учитывая уникальность ситуации, предлагаю нашему институту воспользоваться ею и обратиться к Патриарху с предложением осуществить секретное исследование Плащаницы в научных целях, в том числе попробовать ещё раз определить точный возраст полотна и химический состав всех пятен, которые на нём сохранились. Думаю, что нашему институту будет по силам справиться с этой задачей. Работа ответственная, уникальная, имеет большое культурное значение, если не сказать больше. Потребуется участие всех наших лабораторий, кое-какое оборудование придётся докупить, нужно будет пригласить несколько специалистов, которые в настоящее время находятся на пенсии, но всё окупится сторицей. Тем более что заказчиком может выступить Русская Православная Церковь.
И Николай Петрович подробно изложил предполагаемую программу исследований, создавая с её помощью необходимые предпосылки для получения заветного клона. В то же время он в глубокой тайне хранил от всех основную цель своего интереса к Плащанице.
Потом начались прения. Первым начал академик Старостин:
– Уважаемый Николай Петрович, ваша программа была бы реальна в условиях социализма, а сейчас у нас для неё нет ни сил, ни средств. Оборудование устарело, специалистов хороших мы уже не найдём, только опозоримся и всё. Да и Русская Православная Церковь вряд ли согласится на проведение этих исследований. Заказчиком она выступать не будет. Так что денег никаких мы не получим, останемся при своих интересах.
Академик Старостин умел говорить так, что ему верили. Высокий, стройный, с седовласой головой, он прожил долгую жизнь и большую её часть посвятил науке, работая над особо секретными проектами.
– Вы, Николай Петрович, зря потратили своё свободное время на разработку программы исследования. Ваши устремлённость, настойчивость похвальны, но не увлекайтесь. У нас с вами есть бюджетные темы, их мало, но они есть, ими и надо заниматься. Работайте с аспирантами, со студентами. Что вам ещё нужно? Ведь нам с вами этого хватит, чтоб прожить, а церковь пусть сама о себе позаботится. Конечно, сейчас не то, что раньше, когда бюджетных денег было вдосталь, но что делать, надо смириться и ждать лучших времён. И не стоит отчаиваться, дорогой Николай Петрович, в молодые годы все мы мечтали перевернуть мир, но наука не терпит авантюристов. Наука – это долгий и кропотливый труд на благо своего народа и государства.
«Как его понесло, – подумал Николай Петрович, – видать, перед Советом заскочил в буфет, старый хрыч. Целый день моей вчерашней работы так запросто перечеркнул. Если бы он знал о том, что мне приходится сейчас скрывать от всех, то, наверное, говорил бы не так. Хотя, наоборот, объявил бы ещё большим авантюристом».
Тем временем академик Старостин опустился в кресло и раскурил трубку. После него поднимались другие члены Учёного совета, главные специалисты института. Все ссылались на трудности, на отсутствие необходимого оборудования, приборов, реактивов, лаборантов. Так что практически никто не поддержал Николая Петровича.
Последним поднялся академик Владимир Алексеевич Сорокин. Кроме ушей, у него на голове ничего не росло. Маленький и толстый по прозвищу «Колобок», он всегда выступал на Совете последним, иногда сглаживая резкость своих коллег, но чаще говорил «Нет».
– Уважаемые коллеги! Я знаю Николая Петровича Чернова со студенчecкой скамьи – ведь он мой ученик. Добрый и хороший малый. Но в науке это ещё не всё, что нужно для достижения положительного результата исследований. Добрые и хорошие ребята нужны… – академик Сорокин помолчал, обвёл взглядом присутствующих, – наверное, в здравоохранении и медицине. Мне остаётся только сожалеть, что я потратил своё время на выслушивание его прожекта. Это даже не авантюра, как охарактеризовал сие академик Старостин, – это просто бред! Но мы же на Учёном совете, а не в психушке.
Так была поставлена последняя точка по обсуждаемому вопросу. Директор института, оглядываясь на Николая Петровича, только развёл руками.
(продолжение см. Глава 30. Бесплатный сыр в мышеловке http://www.proza.ru/2008/05/11/173)
другие произведения см. http://www.proza.ru/author/bipopof