Espa;ola cuando besa, es que besa de verdad.*
Глава 9.
***
Лидия наконец-то нашла время, чтобы встретиться с Людкой. Подруги сидели на терраске в тени пахучей липы и потягивали молочно-фруктовый коктейль. Оплатила его, конечно же Людка. А чего ей? Она богатая!
- И что он? – выспрашивала Людка, по-праву считая, что раз уж платит, то и музыку ей заказывать.
- Да всё как всегда... Привыкает вроде.
- Ага. Любит?
- А я знаю? Ничего не говорит. Да и кто я? Домработница, недочеловек.
- Ага. С такой самооценкой кто тебя любить будет? – Людка села на любимого конька. Поучать неразумную Лидию – приятнейшее занятие. – Вот взять меня к примеру: никогда о себе так не говорю, даже когда у меня настроение очковой змеи. Ясно? Сама себя не любишь – станешь серой тенью, и навсегда ею останешься. А он ноги о тебя оботрёт, как о коврик, нужду справит, как в унитаз, и спасибо не скажет! Тебе напора не хватает, цель поставила? Так и действуй!
- Да я же действую...
- Ага. Соблазнить-соблазнила, а дальше?
- А что дальше-то? Воз и ныне там...
- Ага. Там и останется! Ты дави его, гада, дави, чтоб ни ногой...
- Как давить-то? Я правда, с ним в деревню в выходные еду, дом убрать... Сказала, что если он меня не повезёт, так пусть другую дуру ищет. Он и согласился...
- Ага! Блеск! Причёску сделай, ногти там... Платье вечернее возьми. И туфли на каблуках!
- Ты что, сдурела? Какое платье, какие ногти? Я ж работать еду...
- Ага, работать. А вечером что? Каблуки нацепишь и охмурять будешь...
- Да и дорого это... Платье-то.
- Ага. Я тебе для такого дела своё одолжу. Хороша будешь!
- Людк, ты давно на себя в зеркало глядела? А теперь на меня посмотри! Какая ты, и какая я! Мне твоё платье на нос будет...
- Ага. Ты дура была, дурой и останешься. Платье-то тянется! Ну как хочешь... Нет, мы всё-таки ко мне пойдём, примеришь! Ага! А то знаю я тебя – песеты лишней не потратишь, а хочешь сразу в дамки. Да и если три дня не пожрёшь, не умрёшь, а фигура того... улучшится. Давай, вставай, чего расселась-то? Пошли уж! – Людка не дала Лидии даже коктейля допить. – И нечего калории вливать, раздобрела-то на краденых харчах! Пошевеливайся!
***
Луис Мигель сидел перед матерью на диване, как на знаменитом матрасе йогов – том самом, что гвоздями утыкан. Обязательное посещение раз в неделю давалось ему с большим трудом. Говорить-то вроде и не о чем, а выслушивать постоянные жалобы на здоровье кто ж выдержит?
Гонсало, мамин сожитель, скромно сидел на стуле. Луис Мигель подозревал, что он что-то хочет сказать ему по-секрету. Но и секреты Гонсало тоже его ничуть не интересовали. Вообще-то хорошо, что мама не одна... Хотя такого противного сожителя нашла, что Луис Мигеля настигала тошнота каждый раз, как взгляд его скользил по веснушчатой лысине старика, по седым волосам, торчащим из ушей и носа. И взгляд цепкий, скользкий, как слизь, оставленная улиткой на стене. Луис Мигель снова включил сознание, стараясь прислушаться к маминому лепету.
- Мне бы внуков, да не увижу, должно быть... И что ты такой непутёвый у меня? Все твари с парой, даже я – тут её голос приобрёл оттенок гордости, но снова скатился на занудную серую старушечью ворчню, - а ты у меня непутёвый, всё бобылём!
- А, да, мам, я вроде женюсь...
- На ком? На Лидии?
- Ты что! На Пепе...
- А, ну ладно. Хотя от Пепы какой толк? Она ж – ты сам рассказывал – внуков мне не даст... Ох, горюшко! А что, получше-то не нашёл? Всё Пепа да Пепа... И мужа она убила – я помню... Нет, Луисми, не женись на ней, не надо. Ты погоди, может ещё кто подвернётся...
- Да ладно тебе, мама, то одно говоришь, а то прямо противоположное! Не ной! Я сам разберусь.
- Сам, всё сам! Что-то ты плохо сам-то, толку никакого! Вон у соседки, у Марии, дочка хорошая! Тебе в самый раз бы, да и дружим мы с Марией, породнились бы. У неё миллионы на книжке, мне давеча сама призналась! Им в лотерею повезло. Деньга, знаешь ли, деньгу тянет. А что с Пепы-то твоей? Как с козла молока. Не, я ничего не говорю, медсестра она хорошая, за мной бы ухаживала, да за Гонсало бы присмотрела, но ты и дружи с ней, а замуж бери свежую...
- Так, ладно, я пошёл. Времени нет твои бредни слушать.
- А чего бредни? Ничего не бредни, я дело говорю. Ты мать выслушай, мать дурного не скажет, не пожелает. А то всё времени нет на мать-то, потом пожалеешь, ох и пожалеешь! – она поджала тонкие сухие губы и глаза её наполнились слезами. Ясно, что шёл в дело эмоциональный шантаж, а у Луис Мигеля желания терпеть его не было. И так тошно.
Он скупо чмокнул мать в морщинистую мягкую щёку, ощутив приторный запах старушечьих дешёвых духов. Нет чтоб воду туалетную освежающую купить – всё какой-то гадостью обливается.
Мать не поднялась проводить сына – выражала недовольствo. Зато Гонсало уже топтался в прихожей, пытаясь всунуть ноги в разношенные туфли и гоняя их по полу.
- Я это... поговорить бы нам... но чтоб Она не слышала. – он выскочил за дверь удивительно легко, и Луис Мигель снова отметил про себя, как Гонсало ещё, оказывается, прыток. На лестничной площадке Гонсало ухватил Луис Мигеля за локоть, дыхнул несвежим ртом, зашептал театрально. – У меня к тебе дело. Вот.
- Ну давай, выкладывай, чего тебе? – Луис Мигель отстранился, чтоб не слышать вони изо рта старика.
- Мне б документик подписать...
- Что за документ?
- Что если мать твоя помрёт, ты меня из дому не выгонишь. И ещё пенсию будешь платить, пока я жив буду. За то что я твоей матери вместо сиделки.
- Какая ж из тебя сиделка, если ты от неё на танцульки бегаешь? Да и у самого квартира же есть!
- Ты малец ещё супротив меня идти! Не подпишешь документа, уйду от старухи на фиг. А она этого не перенесёт – слаба больно до моего агрегата! – Тут Луис Мигель чуть не сплюнул на гранитный пол от гадостного выражения. А старик продолжал, как ни в чём не бывало, - И тебя обвиню, мол из-за сыночки твоего сраного ухожу, чтоб сомнений не оставалось. А ты всё одно материубийцей будешь. Так что давай, назначай день, когда к нотариусу пойдём. И выгнать меня не выгонишь, я свою квартиру доче отписал, идти мне некуда. А доча подтвердит, что я давно с матерью твоей живу. Не подпишешь бумагу – вообще на матери твоей женюсь. И эту квартиру тоже доче моей отпишу. Так что думай давай, малец, я-то умный. Стреляного воробья... А тебе ж дешевле выйдет. Что думал, я за так с твоей старухой вошкаться буду? Мысли давай, размышляй, да и позвони мне с решением. В аккурат в воскресенье срок истекает! – не желая дожидаться, что Луис Мигель ему ответит, Гонсало повернулся и скрылся в квартире, закрыв дверь с тихим щелчком.
***
Агнес стояла перед Нидией с пачкой денег в руках.
- Вот тебе за работу... Я больше не приду.
- Почемуу? Вудуу – маагия серьёоозная, на поол путии бросаать нее хорошоо! Рааньше дуумать наадо быыло!
- Да что толку от твоей магии? Бросил он меня!
- Тоолку от маагии нее тебее суудить! Наа тоо сиилы выысшие решаают, когдаа ей проявииться! Не грееши, деевонька, нее свяятотаатствууй!
- Да и уезжаю я...
- Воот и хоорошоо, вернёооошься – опяять придёоошь – ноовость буудет!
Агнес спорить не стала. Мало ли, как события повернутся, может и вернётся. Как знать? Нет у неё пророческого таланта, а Нидия, может, и права. Может, и не обманывает? Время покажет...
***
Начальник мялся, не зная, как выразиться по-мягче. Знал же, что Пепа на постоянных больничных из-за депрессий, может и в суд подать на клинику. Но и не объясняться с нею нельзя – пришли указания свыше.
- Пепа... Кхм... Хосефа... Пепа...
- Вы меня увольняете. – устало констатировала она.
- Вы очень хорошая работница, у нас к вам никаких претензий... Но поймите... поступили жалобы... – он стал оправдываться, хотя планировал быть жёстким и неприступным.
- Хорошо. – она встала, не желая продолжать эту пытку.
- Жалобы, что не хотят клиенты, чтобы за ними ухаживала потенциальная...
- Убийца, - подсказала Пепа.
- Ну что вы! Но всем же не объяснишь...
- Разумеется.
- Мы не можем позволить себе держать медсестру, которая...
- Выборочных клиентов, - помогла ему Пепа. – Спасибо.
- Мы вам оформим пособие по безработице... Наверняка найдутся другие клиники...
- Которые ничего не знают.
- Нет, что вы, которые оценят вас по...
- Вы очень любезны. – она уже потянула за ручку двери.
- Хосефа... Пепа! Мы вам дадим хорошую характеристику! – крикнул он вдогонку, и промакнул вспотевший лоб одноразовой салфеткой.
***
Мобильник Хемы заливался фугой Баха. Она бросилась к нему, как утопающий – к протянутой руке. На табло светилось имя Луис Мигеля. Зачем? Почему сейчас? Раньше надо было... Она следила потухшими глазами за шевелящися на столе машинкой. «Господи, прости меня! Прости! Я больше никогда его не увижу, я никогда с ним говорить не буду. Клянусь! Клянусь! Только верни мне мужа...»
А на другом конце города Луис Мигел удивлялся. Мобильник не отключен – а трубку не берёт! Оглохла, что ли? И это сейчас, когда ему нужен хороший адвокат. Чтоб насчёт Гонсало посоветоваться. И насчёт Пепы... Любовь любовью, а брачный контракт не помешает никогда! Они же взрослые цивилизованные люди... И что это с Хемой? Всегда же ему так рада была... Не может, наверное. Потом перезвонит. До воскресенья время есть...
***
- Ну и куда ты сейчас поедешь? – негодовала мама Агнес. – Тебе сейчас не отдыхать нужно, а тащить бегемота из болота. К Пепе сходила – молодец. Теперь к нему иди. Дави клопа!
- Сейчас Пепа ему жалуется, скандалит. Он злой будет. А неделька-другая пройдёт, он с мыслью свыкнется, вот тогда я с ним и встречусь. Мам, ну мам, я ведь права! Ты только подумай как следует... Мамочка, права я?
- Как знаешь! А потом и аборт поздно будет делать, если что...
- Мамуль, ну какой аборт? Что ты говоришь? Если я сейчас не рожу, то потом уж никогда!
- Ну и рожай, дура! Матерью-одиночкой будешь, красота какая!
- Ма, ты не каркай, тьфу...
- Каркает ей мать, понимаешь! Да кто тебя, как не я, научит уму-разуму? У самой-то мозги набекрень! О чём сорок лет думала? У приличных людей в сорок лет-то внуки уже, а ты? Бестолочь, как есть бестолочь!
Агнес надулась, с такой мамашей каши не сваришь. Нет чтоб поддержать... И пилит, и пилит. И во всё нос свой суёт.
- Езжай, езжай, а без мужа не возвращайся! Прокляну, как есть прокляну! А материнское проклятие – самое сильное! Позор такой на мою голову – чтоб родная дочь неизвестно от кого безотсовщину рожала! Что соседи скажут? А знакомые? Как есть, сплетен и кривотолков не оберёшься...
Агнес сдерживалась, не отвечала. А отвечать-то было что! Кто ей насоветовал? Уж не мамочка ли? И страшно было, и тошно. Хотя тошнота вполне объяснима... Самое время токсикозу.
***
В дверь звонят! Хема метнулась, распахнула – даже не спросила, кто. А там... Слава тебе, Господи! Живой! И смеётся...
- Смотри, какое мне кресло привезли! Я теперь самостоятельный! – он ловко вкатился в прихожую, заехал сзади, потянул Хему на себя здоровой рукой. Хема не удержалась на ногах и очутилась на его безжизненных коленях. Подлокотники больно ударили по спине и по ногам, но ей было всё равно – он живой! Он вернулся! Она и хотела на него накинуться с упрёками, и сиделке показать, где раки зимуют, но сил ни на что уже не оставалось. Разревелась, как маленькая! Со слезами уходило ощущение бесцветности окружающего. Она вдруг заметила красные и жёлтые тюльпаны, рассыпанные по полу.
- Вот, - неуклюже признался он, - нарвал тебе на клумбе...
- Как на клумбе? – охнула Хема, начиная приходить в себя. – Ты что?
- А я ему говорю – нельзя на клумбе, оштрафуют, и люди так смотрели, так смотрели! – встряла сорокой сиделка.
- Ужас какой! – поразилась Хема, стараясь не обращать на сиделку внимания. С ней она ещё разберётся... Даже записки не оставила!
Она целовала его плохо выбритые щёки, запустив пальцы в давно не стриженную шевелюру, и даже не стеснялась своих эмоций – он же живой! Господи, как она за него боялась!
- Знаешь, я так тебя люблю... Ты самое дорогое, что у меня есть... Прости меня, родной, прости меня, золотой мой!
- Что ты... – он задохнулся – то ли от тяжести её тела, то ли от неловкости перед сиделкой, - я знаю... что это ещё за нежности... ну тебя... вставай уже... совсем придавила!
А Хема чувствовала, что камень, давивший на её плечи с незапамятных времён, опадает, разломившись на куски. Можно, можно быть счастливой! И как хорошо, что она вовремя это поняла...
Продолжение следует...
* Когда испанка целует, она целует по-настоящему. (исп.) – слова из старинной песни, ставшие поговоркой.