Бывает ли что-нибудь страшней утраты надежды? Может, и бывает, но Ольга этого не знала. Впрочем, она не знала многого, и это неведение спасало её. Спасало – от чего? Да от самой себя. От собственных рефлексий, бессонниц и тихих, никому не известных истерик в полутёмной спальне одинокой её «девичьей» квартирки. Страдала ли Ольга от одиночества? Вряд ли. Она жила одна, но никогда не была одинокой. С нею всегда были её любимые книги, её музыка, её Интернет, наконец. Как можно быть одинокой, общаясь со всем миром?
Наконец, у Ольги был он, Свет очей, Солнце жизни, простой, как пареная репа, но зато и столь же чуждый лжи и лицемерию, любовник. Мужчина в годах, солидный и серьёзный Валерий Петрович. И, наверное, чуточку любящий Ольгу, такую неприспособленную к жизни, беспомощную порой в самых простых житейских ситуациях. Но, Валерий Петрович был женат, поэтому просто не мог уделять Ольге столько внимания, сколько ей хотелось бы. Он приходил в её маленькую, украшенную вставленными в рамочки карандашными рисунками Ольгиного одноклассника, квартирку, отдыхал душой от производственной и бытовой рутины. От своей неугомонной семьи, от утомительной работы, от нервного бытия человека, занимающего не самое последнее положение в обществе.
Ольга жалела Валерия Петровича, жалела так, как могут только любящие женщины. Но, её мелкие и приятные заботы о нём чаще всего натыкались на вечный цейтнот, в каковом постоянно пребывал Валерий Петрович. Поэтому их свидания походили на конспиративные встречи заговорщиков более, нежели на любовные рандеву. С порога – короткие подготовительные ласки, бурный коитус и, поспешные сборы с непременным тревожным поглядыванием на часы, а то и отчаянными звонками нетерпеливого мобильного телефона.
С самого начала этого романа Ольга находилась в оппозиции к своему шаткому положению любовницы женатого мужчины. Но – «сильна, как смерть, любовь», и Ольга пала жертвой её ещё скорей, чем Валерий Петрович. Что, впрочем, не уменьшило Ольгиного фрондёрства. Им обоим эта связь далась отнюдь непросто, ценой немалых нервных затрат. И теперь никто из них не хотел нарушать установившееся хрупкое равновесие.
Положение усугублялось ещё и тем, что Ольга оказалась ревнивицей, и даже просто упоминание имени супруги Валерия Петровича вызывало в её душе бурю эмоций, к сожалению, плохо ею управляемых. Самому Валерию Петровичу, как уже было сказано выше, простому, как пареная репа, было просто невдомёк, отчего бесится Ольга. Он терялся в догадках, ломал голову над тем, что на этот раз не понравилось его сладкой девочке, и – раз за разом разрушал возводимые Ольгой на песке несбыточности хрустальные замки надежд.
- Я – честный человек, и не могу тебе лгать, - говаривал Валерий Петрович, в очередной раз, сметая Ольгины счастливые мечты о совместно проведённом выходном. – Это невозможно.
Обладать Ольгой, не идя ни на какие жертвы, кроме угрызений совести, было удобно. Поэтому Валерию Петровичу и в голову не приходило подумать о том, что думает о его «честной» позиции сама Ольга. Но, ослеплённая любовью, она и не задумывалась ни о чём таком. Принимала скуповатую на эмоции любовь Валерия Петровича с радостью, куксилась из-за его невнимания или ненароком сказанных о жене слов, и – молчала. Разумеется, она вовсе не была дурой, свои шансы в этом романе оценивала вполне адекватно. У неё шансов не было. Никаких. Но… Но, есть ведь ещё и надежда. Пусть даже крохотная, на какой-нибудь редкостный счастливый случай. Вот этой ничтожной надеждой она и жила, осознавая полную шизофреничность её, мирясь со своим двусмысленным положением и убийственной честностью любовника, с завидным упорством всякий раз сметающего эту жалкую надежду.
Когда надежда превратилась в сверхценность? Этого Ольга не заметила. Просто однажды осознала, что жить вот так – от свидания к свиданию, больше не в силах. Что всё это время, проведённое без Валерия Петровича, просто не существует для неё. Вычеркнуто из жизни. Да и сама жизнь протекает вхолостую, используясь на сотую долю возможного, как потенциал двухъядерного «Крэя», втиснутого в жалкий компьютер заштатной бухгалтерии.
Утраченные безвозвратно дни наслаивались на такие же месяцы, месяцы слагались в годы. Мёртвые, изначально нежизнеспособные годы, о которых и вспомнить-то нечего, ибо не было в них главного – Света, Радости. А были лишь бесконечное тоскливое ожидание, да безумное «а вдруг?». И фрондёрка Ольга ложилась спать, представляя себе спокойную смерть во сне, без мучений и хлопот. Или, идя с работы, думала о том, что, не мешало бы какому-нибудь кирпичу свалиться ей на голову. Свалиться так, чтобы покончить разом с жалкой её надеждой и нежизнеспособным существованием. Но – смерть во сне не наступала, и кирпичи падали на кого-нибудь другого. И Ольге оставалось лишь влачить своё опостылевшее существование от свидания к свиданию, лелея в душе пепел надежды, сохранившийся после многократного убеждения её, Ольги, Валерием Петровичем в его честности.
Но, Валерий Петрович приходил, уставший от дел и забот, но от этого не менее нетерпеливый, наскоро ласкал Ольгу, столь же поспешно овладевал ею и – уходил туда, где для Ольги места не было. В свою обычную жизнь. Так продолжалось годы и, наверное, длилось бы бесконечно. Но судьба редко советуется со смертными. И, уж конечно, советоваться с Валерием Петровичем или Ольгой она не стала.
Как-то, прощаясь после очередного свидания, Валерий Петрович заглянул в Ольгины серые глаза, в которых ещё плавала любовная нега, и необдуманно изрёк:
- Ты никогда не предохраняешься. Беременности не боишься?
- Нет, - ответила Ольга, но глаза её сразу высохли, стали холодней. – А чего её бояться?
- Мне-то – нечего. О тебе беспокоюсь.
Вот как? Беспокойный Вы наш, заботливый Валерий Петрович! А вдруг – дитя? Новые неудобства, новые проблемы. Потребуются деньги, нужно будет подумать и о будущем этого вероятного ребёнка-безотцовщины. А вдруг до супруги дойдёт? Скандал, да и только!
Он ушёл, Ольга поревела-поревела, да и успокоилась. Слезами горю не поможешь. Прислушалась к душе – как там пепел надежды? И – ничего не ощутила. То есть, никакой надежды, только пепел. Ну да, правильно, столько лет гореть душой ради него, единственного. Должно же что-то остаться. Хоть пепел.
Ложась спать, холодно и отстранённо подумала о том, что ещё одна бесполезная жизнь исчерпала себя. Теперь полностью. Ибо нет никчёмней доли, чем судьба любовницы женатого мужчины…