Мы направлялись к тётке Гале. Её хата стояла в красивом и богатом селе Папельня. Везли нас, меня и мою жену, к хате её родной тётки на санях. Кобылка, что везла нас, всю дорогу попёрдывала, и круп её был сексуальнее всех известных мне до этого момента кобыльих попок, и, как мне казалось, был предназначен только для хорошего жеребца. Из-под её копыт летели в меня маленькие снежки, и веселили меня, просто так, не от чего, как дурачка, которому палец показали.
Стояла мягкая украинская зима, пять, шесть градусов, и было много, много снега в тот год. По ночам морозы были побольше, и деревья за ночь покрывались пушистым инеем, и всходящее солнце открывала эту красоту по утрам. Дымы из труб хат были чуть гуще, чем утренняя холодная дымка, из которой и оседали на веточки маленькие кристаллики инея, и поднимались вертикально вверх. Во мне же градусов было хоть отбавляй, и полушубок расстегнут, а всё не остыть, будто во мне, внутри, горит огонь, такой же, как в печках этих белых хат, цветом чуть желтее снега.
Жена в пальто с чернобуркой, а всё, чего-то мерзла, а бабы почти все время мерзнут, зато сердце горячее, и еще одно место, где всегда согреешься, и согреешь, если сумеешь, и если захочешь. Как в такое хорошее слово - «согреешь», затесался корень – «гре»? Уже почти полгода я был привязан к этому месту, но начинал чувствовать в себе какую-то пустоту. Такую пустоту, наверное, ощущает приобретенная вещь, принесенная покупателем, из магазина домой, и водруженная на самое видное место, а в доме этом, кроме покупателя нет ни кого, и сам он только пыль с этой вещи может вытирать, и больше ничего, ну, разве еще гордиться своим приобретением, и хвастаться им перед другими. Женщина по большей части хочет обладать, приобретенным ею мужчиной, целиком, и даже запереть его где-нибудь в недоступном для других месте, но ей ещё хочется удовлетворить свое тщеславие, демонстрируя его доверенным лицам, и, хотя бы иногда, получать подтверждения правильности, сделанного ею выбора, из авторитетных источников. Мужчина же с его природной склонностью к полигамии и мечтой о собственном гареме не склонен к публикации в открытой печати списка своих приобретений, напротив, он оберегает их от чужих хищных глаз, довольствуется собственным тайным подсознательным ощущением того, что его ролевая функция самца выполнена. Тайна нужна ему для сохранения свободы в движении вперед на пути завоевания новых приобретений. Да, ему мешают условности, предрассудки воспитания, лицемерные законы общества, но если душа его не воспитана, и нет в ней художественных ограничений для его истинной сути, его ничего не остановит, даже угрозы смерти. Только исключительно трудные условия существования и обстоятельства могут удержать одного мужчину и одну женщину вместе долгое время, или всю жизнь.
Когда я женился на этой моей жене, сидящей рядом со мной в санях, я не задавал себе вопроса – «А смогу ли я с этой девушкой хорошо, по-доброму беседовать до старости?», а напрасно. Влюбленность, любование, жалость, т.е. приходящее уходящее в нашем союзе исчезало, оставляя след, как его оставляли на свежем снегу эти сани и лошадка, так понравившаяся мне своим видом сзади. Я даже представил себя, на секундочку, диким мустангом, вожаком табуна любимых кобыл и жеребят, в котором эта кобылица была бы не на последних ролях.
Это турне по просторам еще не самостийной, а советской Украины, под кодовым названием - «По улице слона водили», был затеян женой, якобы для моего знакомства с горячо любимой ею, её же родней, хотя я об этом даже и не мечтал в своем отравленном фатализмом воображении. И вот сейчас мы приближались к очередной тетки моей благоверной на вышеописанных санях.
На пороге этой настоящей украинской хаты нас встречали тётка Галя со слезами на глазах, её дочь Иринка, двоюродная сестра жены, и её муж - бухгалтер колхоза по фамилии Крикливый. На нас пахнул запах свежего бурякового самогона, горилки по-местному, а родственницы слились в экстазе, утоляя накопившуюся горечь долгой разлуки, смывая её слезинками радости с чувствительного бабьего сердца. Мы же, мужская составляющая сцены долгожданной встречи, обменялись только крепкими рукопожатиями, и даже не пытались, крепко по-мужски, поцеловаться. Только Крикливый сразу хотел мне дать понять, что в руке его, хоть и бухгалтерской, сила есть природная украинская, и она не чуть не меньше моей молодой питерской.
Я еще не скинул полушубок, а Иринка уже поднесла мне блюдо для дорогого гостя и сродственника, а на нем чарочка, граненая стограммовая стопка с первачом, кусочки розового сала, зубки чеснока, маленький соленый огурчик и кусочек хлеба. Она, держа передо мной этот натюрморт, смотрела на меня, приветливо улыбаясь, а такой завлекательной улыбки не встретишь нигде, только на лицах молодых сельских хохлушек.
Тетя Галя уже вышла из полуобморочного состояния, в которое она впала при созерцании родной до боли племянницы. Она гладила меня своей натруженной рукой по плечу, и разглядывала с интересом.
- Ой, гарного хлопчика выбрала, доча! Выпей, сынку, с морозу.
Я смотрел на ей потрескавшиеся заскорузлые руки, которые столько переделали за всю жизнь, и подумал, что вот такие руки надо целовать, а не пухленькие с пальчиками сосисками, с колечками на них и хищными накрашенными ногтями, в которых, кажется и сосредоточены всё женское противление противоположному полу, и агрессивная вооруженность.
Тетя Галя была давно вдовой, все дети, кроме Иринки, разъехались и жили своими домами. Иринка была последним ребенком и осталась с мамой не потому, что ей не хотелось жить своим домом, а из-за того, что их нельзя было разорвать, эту мать и эту дочь. Иринка была хроменькая с детства, и мать жалела и любила больше всех свою последнюю дочь. Она была пригожа лицом, но была в нем какая-то злобинка, как обида на бога за свою хромоту, это я уже потом разглядел, а в тот момент видел перед собой молодую, улыбающуюся, ладную фигурой, миниатюрную хохлушечку, в вышитой украинской блузе и юбочке.
А юбочки я тогда любил и сейчас они мне больше нравятся, чем эти джинсы, сжимающие женские попки своей грубой тканью, и не дающие им дышать полной грудью. Может быть, из-за этих джинсов сейчас столько бесплодных баб развелось, с всякими женскими болезнями. Не женская эта одежда – джинсы, мужикам то она вредна, если в обтяжку, а женщинам тем более.
Жахнул я чарочку одним глотком, что поднесла мне Иринка, и понял, что это натуральный семидесяти градусный первач, который горит, если его поджечь.
Гнали горилку, и думаю, гонят и теперь, во всех украинских селах, а из чего гнать от места зависит. Тетя Галя использовала для этих целей буряковую барду с местного сахарного завода, которую привозили самосвалами, и сваливали прямо во дворе. Барда замерзала, и так и лежала во дворе кучей, от которой топором она отрубала куски для приготовления очередной партии браги. Процесс получения горилки в украинской хате – это была ежедневная обязательная работа хозяйки. Она с утра, прежде чем заняться работами по всему домашнему хозяйству, а именно на женщине держался весь украинский сельский быт, заправляла котел порцией созревшей браги, и разжигала огонь в плите, в которую этот котел был вмонтирован, и только после этого принималась за другие дела.
Варение горилки было обязательным, как печь протопить, особенно, когда в доме были гости, и девочки будущие хозяйки своих домов учились этому с детства. Только в очень богатых семьях, где мужья работали на службе народу, самогон не гнали, его им приносили более простые родственники, а казенку, так звали водку, продаваемую в магазинах, не пили ни те, ни другие. Запах у буряковой горилки был – «я те дам», но на второй день употребления, он становился до боли родным.
Бухгалтер Крикливый был примаком в доме у тещи, но держал себя, как хозяин. А по-другому и быть не могло. Мужчина в украинской хате – голова, хотя всё хозяйство везет на себе жинка, или, как в этой семье, тетка Галя. Вот, чему я поражался больше всего.
Никита Крикливый был не высокого роста, и ходил, как петушок, и говорил, как кукарекал. Руки в брюки. Хозяин! Многие маленькие мужички бывают говнистые, заводные холерики, голову никогда не опускают, смотрят даже на тех, кто выше их ростом, как бы сверху, а то, что ниже вообще не замечают. Почти все современные «карапеты», так называл один мой знакомый мужиков ростом «метр с шапкой», предпочитают самые большие внедорожники, и любят крупных женщин, вернее высоких и длинноногих, чтобы было в чем запутаться. И даже те из них, у которых, кроме «кедов и хера», ничего нет, высоко несут свою голову по жизни, и только за это их можно уважать, и даже любить.
А с ними не скучно. Я знал одного такого карапета-холерика, так он, чуть, что не так, начинал бросаться подушками, или какими-нибудь мягкими предметами, и материться в сердцах, но быстро отходил, и потом сам смеялся над собой.
Никиту Крикливого я назвал про себя Карапет Карапетович Карапетов, и хоть это звучало по-армянски, это очень подходило к нему. Он ходил в свою бухгалтерию по селу с большим портфелем, и даже на обед домой приходил с ним.
Иринке, видимо, и не хватало гонора, который был в Никите. Она с детства, наверное, зациклилась на хромате своей, и не развился в ней её собственный задор, хотя задатки то были, это точно, по глазам было видно. Вообще, мне кажется, что люди при выборе своих будущих супругов интуитивно ищут, как бы дополнения к своим собственным качествам, т.е. они ищут то, чего им самим по жизни не хватает в душе или характере, чтобы стать полной, завершенной с их точки зрения личностью. И получается, что женщина пытается найти в мужчине женщину, которая дополнит её до некоторого идеала, а мужчина ищет в женщине мужчину для полного завершения «проекта» построения себя.
Приехали мы к тете Гале часа в три, а была суббота, и сразу же уселись за стол, а как же без этого, да без этого не бывает на Украине.
На столе огурчики меленькие соленые, помидорки пальчики в собственном соку, картошка, томлённая в печи, со шкварками и жареным луком, пропитанная нутряным сальцем, колбаса домашняя украинская, сало розовое в четыре пальца, чеснок такой, сякой, и трехлитровая, зеленого стекла бутыль с первачом утренним.
За неделю, что мы были с женой на Украине, я уже привык к такому застолью, и знал, что в день у меня выходит от полутора до двух литров горилки на грудь, смертельная доза для тех, кто в этом ничего не понимает. Но отказаться невозможно. Тебя сразу посчитают не здоровым, больным человеком, не уважающим хозяев, и даже никчемным элементом из разлагающегося городского мира порока и греха.
Когда в бутылке оставалось «хрен да маленько» Никита предложил мне попробовать побороться на локотках, по теперешнему заняться армрестлингом. Сколько он не тужился, я, многоопытный боец по данному вопросу, укладывал его, что называется в шесть секунд. Мне бы дураку уважить хозяина, и поддаться разок, другой. Так нет же, а горилка всё виновата.
Потерпев фиаско в силовых упражнениях, Никита пошел на хитрость. Он налил остатки горилки в стакан и поставил его посреди хаты и сказал:
- А слабо, выпить этот стакан с завязанными руками, не вставая на коленки?
Он явно надеялся, что я откажусь, или когда буду проделывать этот трюк потеряю равновесие и уткнусь своей питерской рожей в стакан, и опозорюсь перед дамами. Но я не отказался, т.к. норма по горилке еще не была выполнена. Встав на полу-шпагат, и взяв стаканчик зубами, я таки выцедил его полностью.
На этом Крикливый не упокоился, он начал предлагать еще более изощренные и опасные трюки, а когда получил от меня отказ, расценил это, как оскорбление. Его лицо разгневалось, и он стал точно готовый к драке петух. Он уже готов был кинуться в бой, когда его схватили Иринка и тетя Галя, а Иринка вылила ему на голову стакан воды, который, как я выяснил потом, был специально приготовлен ею на всякий случай.
- Он у нас заполошный, не обращай внимание. – Сказала она мне шепотом.
Вода подействовала. Видимо, это был уже условный рефлекс, закрепленный годами совместной жизни.
После этого инцидента мы все пошли спать, а на утро Никита повел меня в магазин пить пиво с хамсой. Хамса была навалена в эмалированный лоток, а пиво было бочковое, замечательное пиво, и мужиков было человек шесть, такие же, как мы теплые, и поговорили мы с ними за жизнь и международную обстановку.
Очень скоро после турне предчувствия фаталиста, жившего во мне, сбылись, и народный суд забраковал мой первый брак, и я остатки дней своих посвятил сексуальной революции, а революционная ситуация в то время уже была, и требовала от меня полной отдачи сил. К тому же, я сохранил свою квадратную голову, а то она могла стать круглой, но при этом лишился родственных связей с заграницей, которой теперь стала бывшая советская республика.