рассказ
Петрович был философом. Занимая должность водителя автобуса, он не тяготился этой простой работой, не требующей напряженной умственной деятельности, но и не получал от нее радости. Внутренне понимая, что он достоин более высокого поста: такого, как - к примеру - министр народного правительства, Петрович гордился своей скромностью и недоумевал по поводу остальных работников центрального аппарата, имеющих высшее образование, но не склонных к рассудительному философствованию.
Протирая чистой ветошью стекло в партийном «ПАЗике», Петрович размышлял об упущенных возможностях в сфере агитации. Шеф каждый месяц проводит митинги в Сокольниках, куда приходят от трехсот до пятисот человек. В сущности, ежемесячно одни и те же люди внимают живому партийному слову вместо того, чтобы каждый раз агитации подвергались новые массы.
Петрович поежился. На календаре весна, 13 марта, а погода зимняя. Сегодня опять выезд на митинг, но только не в Сокольники, а на Васильевский спуск подле Красной Площади. Там собираются коммунисты, и шеф решил провести митинг вместе с ними.
Из подъезда центрального аппарата в Сретенском переулке вышел Самохин с синей сумкой на правом плече. В сумке он держал фотоаппараты и прочие специальные приспособления репортера. Фотографировал он отменно и умен был изрядно, только вот никак не ввязывался в спор с Петровичем, не дискутировал на политические темы: знай себе, улыбается и поглядывает хитро из-под очков.
С полгода как он появился в центральном аппарате и уже стал своим, несмотря на совсем не патриотичный вид: длинные волосы, забранные в хвост, коричневую кожаную куртку и потертые джинсы.
- Ты что, Петрович, специально стекла драишь, чтобы потом тухлыми яйцами закидывать интереснее было?
Самохин бросил под ноги окурок, влез в салон автобуса и расположился на переднем сиденье.
«Надо же - тухлыми яйцами...», - думал Петрович, укладывая ветошь. Надо бы ответить Самохину, что народ встречает шефа очень хорошо, а если кто и подумал бы кинуть в шефа тухлое яйцо, ему бы не поздоровилось, но вместо этого Петрович достал откуда-то из-под ног бутылку лимонного «Абсолюта» и предложил:
- Вмажешь?
Самохин шмыгнул носом и спросил:
- Закуска есть?
Петрович молча достал кусок черствого хлеба, пластмассовый стакан, налил граммов сто пятьдесят и поставил перед Самохиным. Тот засопел, набирая полные легкие воздуха, затем медленно выпил водку, цедя ее сквозь сомкнутые зубы, со стоном выдохнул воздух и стал вновь шумно набирать его обратно в легкие, уткнув нос в зачерствевшую корку.
Петрович внимательно наблюдал всю процедуру, шевеля губами и дергая кадыком, затем спросил для приличия:
- Еще?
Самохин отрицательно покачал головой, жуя краюху, и Петрович удовлетворенно убрал бутылку.
Холодная водка стала греть самохинский желудок, и он, усевшись рядом со своей сумкой, открыл ее и стал заряжать пленкой оба аппарата. Сегодня собирается большое противостояние на Васильевском спуске. Положение серьезное: президент никак не может «согнуть» законодательную власть, а та не может осилить президента. Коммунисты поддерживают Совет, а демократы - президента. Вечером все сходятся на Васильевском спуске друг против друга, и могут подвернуться отличные кадры.
Из подъезда стали выскакивать молодые ребята в синей униформе с портупеей, держа в руках флаги и транспаранты, вышли две женщины из центрального аппарата. Чуть позже показался шеф с двумя телохранителями, оба - Серега и Толик – были ребятами здоровыми и сильными. Серега работал раньше в охранных структурах, а Толик - егерем.
Шеф уселся впереди, недалеко от Самохина, и тот стал незаметно наблюдать за шефом, изучая выражение его лица, чтобы в дальнейшем не тратить слишком много пленки на бесполезные кадры. Так они проехали до улицы Тверской и стали спускаться к Красной Площади, как вдруг шеф увидел на площади перед Моссоветом огромную толпу народа с полосатым трехцветными флагами.
- Петрович, тормози! - прокричал шеф, и Петрович затормозил так резко, что ехавший сзади бортовой УАЗ, использовавшийся на митингах вместо трибуны, чуть не врезался в автобус.
- Это они хотят маршем пройти до Васильевского спуска! - возбужденно крикнул шеф, привстав с сиденья. - Петрович, заворачивай к ним!
Петрович ошалело поглядел на шефа, а тот повторил нетерпеливо:
- Ну, давай, давай, чего смотришь?
Автобус вывернул влево и подъехал к толпе «демократов». Митингующие ходили кругами под хвостом долгоруковского жеребца, картинно вскинув вверх бело-сине-красные знамена и едкие транспаранты, обращенные против вице-президента и председателя Совета.
Выскочив из автобуса, шеф нетерпеливо засуетился подле УАЗа. Дожидаясь, пока водитель превратит кузов своего автомобиля в трибуну, откинув деревянные борта, шеф попутно подгонял «соколов», выносящих знамена с андреевскими крестами и транспаранты. Самохин фотографировал молодых витязей, стоящих с каменными выражениями лиц и патриотическими знаменами, а оголтелые старушки, ставшие непременным атрибутом любой политической тусовки независимо от ее идеологической направленности, с любопытством приглядывались к молодым людям в синей униформе.
Пока из двери автобуса выскакивали бравые, коротко стриженые парни с флагами наперевес; пока шофер УАЗика откидывал борта своего автомобиля, превращая его во временную трибуну; пока шеф, поддерживаемый телохранителями, взбирался на эту трибуну, старушки с любопытством разглядывали это действо, ничего не предпринимая, лишь кое-где слышался слабый говорок: «Жириновский... Жириновский...».
Но вот шеф с помощью Сергея и Толика взгромоздился на дощатый пол кузова УАЗа, дунул для проверки в синий помятый мегафон и изрек:
- Ну что, демократы, допрыгались?
Впечатление было такое, будто в центре огромного сборища кто-то выдернул чеку из гранаты. На периферии этого броуновского движения случилось что-то непредвиденное. Самохин, выбрав самую удачную точку съемки и находившийся почти в одиночестве, вдруг оказался в кольце разъяренных людей. Сторонники президента остервенело бросились на молодых парней с андреевскими флагами в руках, дергая за полотнища и хватаясь руками за древки. Испуганные пацаны в униформе стали защищаться тем, что было у них в руках - древками знамен. Послышались первые крики боли.
Самохин стоял, не двигаясь, и заворожено смотрел на шефа, позабыв о том, что надо снимать, снимать и снимать. Шеф двигался по кузову автомобиля, старательно наступая на руки рвавшихся к нему «демократов». На лице его блуждала улыбка, ничего не имеющая общего с радостью. Самохин прекрасно знал, что шеф совершенно не умеет улыбаться, ему приходилось видеть, как ощеривался он, когда просили улыбнуться в камеру, и что из этого выходило, но эта сегодняшняя улыбка совсем не напоминала ту жалкую попытку казаться веселым. Эта новая улыбка была отражением удовольствия от того безобразия, что творилось вокруг него. Это была улыбка человека, чувствующего себя в подобной ситуации, как рыба в воде.
Самохин очнулся и стал снимать.
Телохранитель Серега заехал каблуком своего гигантского ботинка в лоб особо ретивому «демократу», начавшему подниматься на дощатый борт автомобиля; охранники «демократов» в военном камуфляже пытались организовать стену вокруг подвергшегося нападению УАЗа; шеф, заметив вакуум, организованный вокруг него охранниками соперника, быстро спрыгнул со своей «трибуны» и завязал с кем-то драку.
Его появление среди дерущихся вновь возбудило нападавших, и новые отряды кинулись к автомобилю. Качающиеся, как на морской волне, телекамеры стали сдвигаться к месту главного побоища.
Кто-то из цепи охранников-демократов, сдерживающих своих соратников, потеряв терпение, заорал:
- Да уезжайте же вы, мать вашу...!
Водитель УАЗа завел мотор, и от его капота отхлынули зеваки и участники драки. Серега на пару с Толиком на руках втащили шефа в кузов, а тот – в спешке - поцарапал руку о борт. «УАЗ» тронулся и медленно отъехал.
Молодые соколы (так называл шеф свою гвардию) тоже упаковались в автобус, успев подобрать часть искореженных знамен и транспарантов, а Самохин снимал все это на фотокамеру, жалея, что не имеет видеотехники. Запечатлев напоследок бабусю, которая с криком «фашисты!» колотила медленно отходящий автобус, Самохин запрыгнул в его открытую дверь и отдышался. Через сотню метров медленного хода автобус остановился и в него ввалился шеф со своими телохранителями. Все в автобусе были возбуждены. Шеф рассматривал царапину на руке и приговаривал:
- Гляди-ка, боевая рана...
Серега достал из-под сиденья кусок рифленой стальной арматуры, заточенной с одного конца, и усмехнулся:
- А вот и оружие «демократов»!
- А что, здорово... - удовлетворенно протянул шеф и скомандовал: - Стой!
Петрович остановил автобус. Шеф вышел из автобуса с арматурой в руке, предварительно скомандовав: «Взять литературу!»; за ним потянулись его соколы.
Спешащие по своим делам прохожие сначала не обратили внимания на красный автобус и вышедших из него людей. Мало кого интересовали победы или поражения бывших политических соратников, а теперь непримиримых врагов - президента и спикера с вице-президентом. Мало кто обратил внимание на слезливую комментаторшу российского телевидения, всплакнувшую накануне по не вовремя ушедшей из жизни президентской маме. Те, кто беспокоился за теряющего власть президента или ненавидел его, уже собрались на своих баррикадах. Обычные люди шли по улице Тверской со своими заботами и проблемами, которых в марте 1993 года было гораздо больше, чем прошлой весной.
Но вот: развернутая газета, парни в униформе, знакомый профиль шефа, и прохожие стали останавливаться, привлекая своим вниманием новых любопытствующих.
- Ну вот, - апеллировал к своим соратникам шеф, показывая широким жестом на собравшихся людей. - Совершенно нормальные люди, не то, что эти демократы. Всего сто метров проехали - и какая разница!
- Вы поглядите, что творят эти демократы, - взывал он теперь уже к прохожим, эффектно выставив поцарапанную кисть левой руки и держа в правой заточенную арматуру. - Настоящие бандиты!
- А вы чего же с палками по городу ходите? - раздался голос одного из прохожих, и шеф недоуменно оглянулся.
В дверях автобуса стоял еще не отошедший от возбуждения «сокол» с обломком древка в руке.
- Да это демократы наш русский флаг сломали, - отпарировал шеф, а все остальные зашикали на ничего не понимающего гвардейца.
Темнело, и шеф свернул несанкционированный митинг на улице Тверской, чтобы засветло успеть к Васильевскому спуску. Раздав прохожим газеты, все погрузились в автобус, и Петрович дал по газам. По дороге шеф старательно ковырял царапину на руке, приговаривая:
- Черт, рана маленькая...
На Васильевском шеф первым делом отыскал цепким охотничьим взглядом нужного ему журналиста и сразу направился к нему. Яростно жестикулируя и разговаривая на повышенных тонах, он привлек внимание еще нескольких телеоператоров. Вокруг него мгновенно собралась толпа.
К водителю УАЗа, курящему возле кабины, подошел кто-то из коммунистов и спросил, кивнув на правую дверь:
- Это «они» натворили?
Водитель ошарашено поглядел на дверь, которую сам изуродовал неделю назад, выезжая из московской подворотни, и согласно закивал:
- Они: демократы чертовы, - чем вызвал одобрительный гул среди коммунистов.
Кузов его УАЗа уже был готов принять шефа, собирающегося отнять у коммунистов часть их сторонников.
На следующий день пресс-служба центрального аппарата партии распространила заявление, в котором потребовала повесить памятную доску на здании Моссовета, где было бы обозначено, что здесь 13 марта 1993 года пролил свою первую кровь в политических битвах славный лидер славной партии.
Еще через день в теленовостях передали об отказе Моссовета повесить подобную доску по причине того, что здание является памятником архитектуры.
Июнь 1997 года, г. Буденновск.