С бивака на Зеленой Поляне мы с Лёнчиком вышли в четыре утра, и почти сразу поняли, что поторопились с ранним выходом. Поняли, когда спросонья в темноте при спуске на ледник влезли в узкий осыпной «кулуар» – глубокий, очень крутой каньон шириной метров десять, промытый потоками талой воды в боковой морене. Циклопическое сооружение, скучно называемое ныне живущими «боковой мореной», было сотворено пару тысяч лет назад юным могучим ледником из разнокалиберных обломков окрестных гор, обильно пересыпанных мелкой сланцевой дресвой. Из-за неё в сухую погоду в кулуаре пыльно, в мокрую – грязно, а в темноте просто мерзко: круто, ничего не видно, под руками и ногами всё осыпается. Того и гляди задетый два шага назад каменюга, подумав, догонит и хлопнет тебя же по пальцам либо по затылку, что нежелательно, ибо наши пластмассовые каски, именуемые «мыльницами» за соответствующую прочность и удалую расцветку, защищают только от придирок начспаса Тин Тиныча, потому как без них не положено. Выйти бы нам на полчаса позже, уже бы посветлело пространство вокруг. Темнота в горах совсем не та, что на равнине; здесь она действительно вокруг – внизу, под ногами, тоже она, темнота. Здесь вам не равнина, здесь климат иной.
Вылезать из кулуара наверх было уже не проще, чем продолжать спуск, да и до ледника оставалось немного – поток воды в его недрах урчал где-то рядом под нами. Наконец ощупью мы спустились на тело ледника и стали пробираться среди мерцающих в наметившемся рассвете нагромождений из глетчерного льда и каменных глыб. Ближе к середине ледника его поверхность стала ровнее. Ледник, придавленный темнотой, лежал на боку, как огромная рыба, и слегка фосфорецировал. Во сне ледник кряхтел, потрескивал и медленно, незаметно для суетного взгляда человека сползал в долину. Срединная морена ледника была прелесть – чистая и сухая, она покрывала его выпуклую поверхность чешуёй плоских сланцевых плиток. Стремительно светлело, и уже проявился на фоне неба похожий на хребет стегозавра гребень, по которому нам предстояло подниматься на вершину.
Под скалами гребня мы вытащили из рюкзаков веревку и всё к ней полагающееся, связались и полезли наверх. Круто, но пока несложно. Работали молча, изредка только: «выдай», «выбери», «страховка готова». Через час выбрались на гребень и увидели солнце. Воздух чуть оттаял и сильно пахло снегом. Внизу начал просыпаться ледник – гул потоков стал сильнее; забухали удары камней, которые, подтаяв, срывались с морены в бездонные трещины. Скалы стали сложнее, пришлось пустить в ход крючья. Пролезли два-три трудных, но коротких участка. Шли в хорошем темпе, повеселели.
Мы впервые шли на маршрут четвертой категории трудности – «четверку» - в двойке, то есть вдвоём, одной связкой. Валентин Валентинович, или, как его звали в альплагере, Тин Тиныч, с большим скрипом выпустил нас на маршрут, и от его успешного прохождения зависело многое из того, что было тогда для нас очень значительным…
Часа через полтора Лёнчик вдруг остановился и попытался почесать затылок через каску. Я по инерции боднул его снизу и посмотрел укоризненно.
-Ключ, - пояснил Лёнчик, почувствовав мой взгляд сквозь рюкзак.
Над нами распахнулся скальный «внутренний угол» - нечто вроде огромной каменной книги, полураскрытой и поставленной на обрез. Это был так называемый «ключ» - ключевой участок маршрута, наиболее сложный.
-И можно свернуть, обрыв обогнуть, - пробормотал Лёнчик и полез вправо. Я понял, что он хочет обойти ключевой участок по большому снежному кулуару, выходящему на предвершинный гребень.
Кулуар смотрелся нехорошо. Он был очень крутой, а в самой верхней его части на честном слове начспаса висело полкубокилометра мокрого свинцового снега. Стоит с гребня сорваться камешку…
-Смоет, как … в унитазе, - резюмировал Лёнчик.
Мы повернулись и пошли обратно под «ключ».
Вид «ключа» тоже особого энтузиазма не вызывал. Кому-то надо было идти первым, с нижней страховкой. Лёнчик быстро глянул на меня – я с крайней сосредоточенностью производил визуальное изучение маршрута – и молча стал развешивать на обвязке и поясе снаряжение, необходимое для прохождения сложного скального участка.
-Пошел, - сказал он и начал подниматься по стене.
Я принял классическую позу страхующего и стал медленно выдавать веревку. Первые пять метров Лёнчик прошел уверенно. Было тихо. Только тонкий звон забиваемого крюка, щелчок карабина, вжиканье протягиваемой веревки. Дальше стена из отвесной стала «отрицательной» - скала нависала над головой. Согласно описанию маршрута нужно было создать искусственную точку опоры – вбить крюк, повесить на него маленькую двухступенчатую лесенку, встать на неё и, болтаясь в воздухе, забить другой крюк выше нависания. Лёнчик замер и внимательно осмотрел скалу, пытаясь найти возможность обойтись без этой хлопотной процедуры. Чуть выше и правее в широкой трещине торчал швеллерный клин, оставленный кем-то из предшественников. Конечно, мы знали, что старые крючья использовать нельзя – со временем они ослабевают – но швеллер выглядел очень уж соблазнительно. Взяться за него, подтянуться, два-три точных движения – и нависание пройдено. Лёнчик колебался. Несколько раз он дотягивался до швеллера, трогал его. Вроде бы клин сидел прочно. Наконец Лёнчик решился – вщёлкнул в отверстие швеллера карабин, взялся за него и, плавно, без рывка, нагружая, стал подниматься.
Швеллер вышел из трещины беззвучно и Лёнчик рухнул вниз. Сильный рывок верёвки бросил меня к стене. Крик, удар – Лёнчик повис на верхнем из забитых им крючьев и его маятником швырнуло на скалу. Плохо соображая, что к чему, я машинально вытравил веревку и Лёнчик повалился на площадку рядом со мной.
Внизу позванивали, ударяясь в полёте о скалы, швеллер с карабином.
Снаружи травм у Лёнчика не было, но сильно болел бок, могли быть внутренние повреждения. Плюс нервный шок, усталость, гипоксия… Словом, Лёнчик был уже не боец. Надо было на что-то решаться. Вариантов, собственно, было всего три. Первый – на очередном сеансе связи сообщить о случившемся и ждать подхода спасотряда. Этот вариант наиболее пассивный и наиболее неприятный: на время спасработ прекращаются все восхождения в районе, снимают с маршрута людей, вырвавшихся в горы в отпуск, потом разбор происшествия … Короче, конец сезону. Можно было попытаться спуститься самостоятельно, однако спуск по скальному рельефу часто труднее, чем подъём; да и опаснее – большинство несчастных случаев происходит на спусках. Наконец, можно было продолжить подъём к вершине, до которой оставалось уже немного, и затем спуститься по несложному склону на Поляну.
Всё это, конечно, понимал и Лёнчик. Он тяжело дышал, откинув голову, и молчал. Без движения мы стали мёрзнуть.
-Давай решать, - сказал я. Мог бы и не говорить. Лёнчик медленно поднялся и с угрюмым видом стал приводить в порядок снаряжение.
-Дойче зольдатен нихт капитулирен, - буркнул он через минуту - пойдем наверх.
Даром такие встряски не проходят. «Ключ» я пролез, как говорится, на нервах. Тряслись руки, ноги и что-то внутри. Отдышавшись, наладил страховку и стал принимать Лёнчика. Ему было больно двигаться; он стонал и изобретательно сквернословил за перегибом в адрес и этой горы, и меня, и начспаса, и неведомого нам изобретателя альпинизма.
Потом мы долго сидели молча. Высосали флягу с виноградным соком, подышали и пошли дальше. Выше «ключа» крутизна склона увеличилась, но скалы стали проще. Несколько снежных взлётов, немного несложного лазания. Выбравшись за очередной перегиб, в двух шагах от себя я увидел пирамидку из камней – вершинный тур. С минуту я тупо смотрел на него; потом, спотыкаясь, вернулся к краю площадки и посмотрел вниз. Лёнчик стоял на снежном склоне, навалившись на ледоруб, и угрюмо смотрел на меня снизу вверх.
-Далеко ещё? – мрачно спросил он.
-Всё уже.
-Что «всё»?
-Вершина.
-Так чего ж ты молчишь?! – возмутился он и очень быстро полез вверх.
Я выбрал верёвку и мы повалились на камни рядом с туром.
…Лёнчик рисовался. Перед самим собой, естественно. Зрителей тут нет и длани к небесам в упоении победой воздымать не тянет – небеса как-то подозрительно близко: вокруг и местами даже внизу. Пора бы выходить на связь, но рация в пластиковом пакете лежит на рюкзаке, на лице Лёнчика полная безмятежность. Так же безмятежно он смотрит внизу, в городе, на размякших от пива сослуживцев, которые допытываются - на кой ляд он лезет в горы. Совсем обнаглел, закурил. Даже по сторонам не глядит. Это уже перебор – панораму района с вершины предписывается внимательно просматривать, чтобы сориентироваться для спуска на случай внезапного тумана; такое в горах бывает.
-Лёша, связь, - не выдержал я.
Выдохнул дым, глянул на часы.
-Ещё две минуты.
Затянулся ещё пару раз, вытащил рацию, медленно, по инструкции - колено за коленом – выдвинул антенну, щёлкнул тумблером –
-те-те-те находитесь – ворвался голос начспаса – тридцать первый, я Зеленая Поляна. Сатурн тридцать один, я Зеленая Поляна. Как у вас дела, сообщите, где находитесь. (Ничего не понимаю. Что это наш металлический Тин Тиныч расшумелся на весь Кавказ?) Сообщите, где-вы-на-хо-ди-тесь. Приём, приём.
Вон что, наконец сообразил я. Маршрут мы прошли довольно быстро, и по раскладу времени ещё должны были быть на гребне, который отлично просматривается с Поляны в бинокль; вот Тин Тиныч и запереживал, даже на связь вылез на минуту раньше.
У меня заныло в животе от счастья.
Лёнчик медлит полсекунды. Можно ли медлить полсекунды? Секунду, наверное, можно. Но он явно медлит, наслаждается. Нажимает кнопку.
-Поляна, я тридцать первый. У нас всё в порядке, находимся на вершине, - и не выдержал, ещё раз – находимся на вершине. Как понял, приём.
-Тридцать первый, я Поляна. Вас понял, находитесь на вершине, - сквозь треск помех мне почудилось, что начспас усмехнулся – молодцы. Связь кончаю. Эс ка до без четверти двенадцать. Внимательнее на спуске, не торопитесь. Не торопитесь на спуске. Конец связи. Конец связи.
-Вас понял. Не торопиться на спуске. Конец связи. Конец связи …