Зеленый грипп, или Ощущение перезагрузки

Растопырю ладонь. Рудимент перепонок
мою пресной водой, раня память дракона.
Силы хищной полны лапы снулого ящера.
В атавизме волны спят хрипящие пращуры.
Не в струе из-под крана встрепенутся хребтами.
Горечь праокеана ловят мертвыми ртами...



Ощущение тайны, или Предисловие
-------------------------------

- В истории Земли имеет место загадочное событие, неподдающееся объяснению. Наша планета существует около 4,5 миллиарда лет. Жизнь на ней зародилась спустя полмиллиарда лет после формирования Земли. Все остальное время она существовала в форме примитивной протоплазмы, пока не произошел «кембрийский взрыв». 570 миллионов лет назад вдруг в изобилии появились многоклеточные организмы. Почему это произошло – непонятно. До этого любой одноклеточный организм воспринимал приближение собрата как агрессию, и вдруг они стали объединяться для сотрудничества. В геологическом смысле моментально возникли сложные организмы, причем их было гораздо больше, чем сейчас. Такое впечатление, что природа вывалила из мешка весь набор имеющихся в наличии проектов многоклеточных организмов и стала смотреть, что из этого выйдет.


Из интервью «Новым Известиям» заведующего лабораторией Института космических исследований РАН доктора физико-математических наук Леонида Ксанфомалити.


"Существование невидимого мира не отрицается народными мифами, оккультизмом, религией.


В Библии, книга Бытия, мы имеем указание на сотворение в начале «неба», под которым святыми отцами понимается создание невидимого ангельского мира - мира бесплотных духов, а затем уже земли - мира материального.


Сегодня имеются опытные данные о том, что невидимость обусловлена ограниченной зоной восприимчивости световых волн человеческим глазом.
 

В зоне ультрафиолета «призраки» могут быть видимыми. Существование невидимого мира и существование эфирной формы жизни на Земле признается видной фигурой в научном мире – академиком Влаилем Петровичем Казначеевым.


Вероятно, эффект видимости «зеленых человечков» обусловлен контровым освещением и ночным временем.


Состоянием измененного сознания для проникновения в невидимый мир исстари пользуются шаманы. Используют для этого они и водку, и отвары из галлюциногенов. Ранее многократно критикуемый в СССР, американский учёный-психиатр, профессор Станислав Гроф ставил многочисленные опыты с воздействием на организм только что изобретенного галлюциногена ЛСД. В ходе проведения многолетних исследований, Гроф пришёл к выводу: невидимый мир реален. Человек в измененном состоянии сознания и при определенных условиях способен проникнуть в невидимый мир. Как врач-психиатр он пришел к интересному выводу, наблюдая за сумасшедшими. Он утверждает, что некоторые из них не являются больными в прямом понимании. Такие пациенты клиник живут одновременно в двух мирах и просто не могут ориентироваться в феноменальном мире, в мире, данным нам в ощущениях".


С сайта www.aribuild.ru


- «Зеленые человечки» вполне могут быть реальными существами из параллельного мира, развивающегося по одному из альтернативных сценариев. Или пришельцами, например, из будущего.


- То есть вы исключаете, что это пришельцы с других планет?


- Да ничего я не исключаю. Просто допускаю такие вероятности. Как, впрочем, и вероятность видений душевнобольных. Однако постоянство именно таких видений в разных частях мира разными людьми, согласитесь, наводит на размышления. Можно сочинять анекдоты, можно не верить, но нельзя же отмахнуться просто так от явления, надо подумать что за этим стоит.


- А если все это вымыслы? Бросил кто-то первым фразу про «зеленых человечков», ну и подхватили остальные...


- И этого исключать нельзя. Но все же я верю в реальность, которая может получать преломление через человеческое сознание и возникать перед нами в виде необычных – необычных на первый взгляд – образов.


Из интервью с уфологом Юрием Долинским
 


Ощущение одиночества
--------------------

 
Люблю опускать ноги в море. Теплое, ласковое. Вижу, как в лучах полуденного солнца от его ровной, чуть подернутой рябью поверхности поднимается пар, и мои ступни приятно омывает мягкая вода. Сижу на своем Камне и болтаю ногами.


Еще люблю нырять. Поглубже и надолго.


А вот и Ястреб. Каждый день жду его. Интересно, а он скучает без меня?


Скучает. Я же чувствую.


Я улыбнулся, помахал рукой. Он, как всегда, сделал вид, что не заметил.


Вот паршивец. Гордый, понимаешь.


Конечно, видит. Ястреб видит все. Лет тридцать назад, когда я вынырнул с рыбешкой в руке, он камнем упал с неба и вырвал ее из ладони.


Сколько же он живет? Наверное, как и я, - очень долго. Может, даже вечно.


Откуда он взялся? Понятия не имею. Знаю, что живет в телебашне. Вон – торчит из воды издалека как толстая иголка.


Однажды вдруг упал на меня, и я проследил, куда же он со своего неба возвращается. Оказалось, в башню. Никогда не было никаких ястребов, а тут вдруг возник.


Когда он упал с неба, я даже не понял, что случилось. Кому нужна моя рыбешка? Людей вокруг не было, ближайшая лодка покачивалась у берега в километре отсюда.


Он ожег клювом мою ладонь, я тут же нырнул, потирая порванные пальцы, а вынырнув, осмотрелся, задрал голову и увидел удаляющуюся птицу. Напряг зрение. С некоторых пор я мог видеть, как в бинокль. В мощных когтях была моя рыбешка.


Так мы познакомились.


Это был первый инцидент. Потом Ястреб несколько раз повторял свой маневр, пока не убедился, что рыба мне не нужна, что я просто играю, не посягая на его возможную добычу. Я клал ее на теплый Камень, этот мой родильный дом и дневное пристанище, как бы приглашая Ястреба, и уплывал подальше. А он с подозрением всматривался в меня из своего высока, я чувствовал его пристальный взгляд. Но Ястреб никогда не брал рыбу с Камня. И с ладони не брал, если я протягивал ему. Только когда я выныривал и он мог застать меня врасплох и вырвать добычу, окровавив мои пальцы.


Года два прошло, пока он понял, что его добыча мне не нужна. Подружились еще лет через восемь.


Наверное, ему тоже было плохо одному. Однажды он просто пришел ко мне. Может быть, я первым явился бы к нему, но я не мог летать, а он мог ходить.


Я увидел в проеме его поблескивающие в свете луны кожистые крылья, как у птеродактиля, страшный изогнутый клюв. Он молча стоял на пороге, переминаясь на мощных когтистых лапах, и смотрел на меня. Точнее, куда-то вбок, но я вспомнил, как смотрят попугаи, и понял - он смотрит на меня.


Я не испугался. Вообще давно ничего не боялся. С тех пор, как произошло Событие. Душа изболелась, потом, думал, омертвела, и я не только не боялся гибели, даже мечтал о ней, но она оказалась пока невозможной. Боялся разве что физического страдания. Я хорошо знал, что это такое. Вот и Ястреб клевал больно. Но в тот момент, когда он зашел ко мне, инстинкт не просигналил об опасности. Я ощутил исходящие от Ястреба тревогу и интерес.


- Здравствуй, - сказал я как можно спокойнее.


Я не произносил этого слова больше двадцати лет. С момента своего появления здесь. Я вообще почти не говорил все эти годы, и звук, который донесся до моих ушей от меня же, немного удивил. Как будто кто-то сказал со стороны. По радио, что ли. Я помнил такой аппарат. Я много чего помнил и пытался забыть и одновременно сохранить в памяти, и эти антагонистические чувства жили во мне одновременно.


Я вздрогнул от звука собственного голоса, но взял себя в руки. Не ожидал, что способен на какие-то чувства. А сейчас они встали комком в горле.


Больше всего я боялся, что брошусь к Ястребу, чтобы обнять его и поцеловать в страшный изогнутый клюв, а он испугается и улетит. Я боялся выдать волнение, чувство, которого, я думал, лишился. А Ястреб улетит и снова будет лет десять парить точкой в ясном небе, рассуждая, следует ли ему со мной общаться.


Ему-то хорошо, горизонты его мира из той высоты гораздо больше моих. Он летает, а я ныряю да в одиночестве брожу по Лесу. Каково же мне, если он не выдержал и пришел?


- Заходи, - услышал я свои слова. - Кушать будешь?


Я не знал, что ему сказать, хотя ждал его. Я репетировал нашу встречу, придумывал, что скажу. Но думал общаться с ним как с животным; представлял встречу иначе, полагая, что стану кормить его, как обыкновенную, только очень большую птицу. Не предполагал, что он просто придет в гости в Дом, а не спустится с небес к Камню. И сейчас растерялся и просто вспомнил, что именно так говорил, когда сыновья по очереди возвращались из школы.


Но моя фраза была не так уж нелепа. На столе лежали три рыбы, которые я каждый день все эти годы ловил, надеясь, что приручу Ястреба, и утром выкладывал на Камне. Я все-таки надеялся, что он спланирует ко мне, и мы посидим вместе. А он пришел просто так, не зная об этих рыбах в моем Доме.


Конечно, я не рассчитывал услышать ответ. Что может сказать птица? Но и молчать не мог. Он же пришел в гости.


- Здравствуй, - сказал я еще раз. – Гости не стоят на пороге. Заходи. Я ждал тебя.


Это был не обман. Я же ждал его, пусть и на Камне.


Ястреб закряхтел, словно поняв, наверное, поняв мои слова хотя бы по интонации, и, тяжело переваливаясь, подошел к столу. Несколько секунд топтался у рыб, но не тронул их, а повернул голову ко мне и что-то проклокотал.


Наверное, такое у него «спасибо». Или недоволен?


Я испугался. А вдруг он обидится? Кто их, птиц, знает, да еще таких необычных.


Представил нас со стороны. Мне показалась нереальной эта картина. Голый зеленый человек разговаривает с невероятного вида монструозной птицей. Вспомнились картины Босха. Но тут же подумал, что необычное бывает необычным ровно настолько, насколько мы сами воспринимаем его таковым. А раз оно есть, значит, так и должно быть. И для меня происходящее - реальность, а ее кажущаяся неординарность не должна мешать общению с Ястребом.


Я рассматривал Ястреба, его гладкое оперение на голове, переходящее на шее в кожистый покров.


Линия его красивой головы, крупной, размером с собачью, плавно переходила в мощное туловище, он был почти одного роста со мной. В его гармоничных очертаниях угадывалась формула Природы, и я подумал, что он красив, как Бог.


Я никогда не видел таких птиц ни в жизни, ни на картинках, ничего подобного не помнил, хотя на память не жаловался, и понимал, что такое создание могло появиться только в моем новом мире вместе со мной. И что нас связывает нечто большее, чем просто одиночество. Позже я узнал, что так и есть или почти так; до конца тайну я не раскрыл, но в тот момент эта мысль лишь мелькнула. Я не думал о возвышенном, библейском существе моей повседневности. Для меня это была просто жизнь. Мне хотелось подружиться.


Я впервые мог рассматривать его так близко и так долго. И вдруг понял, что если бы он захотел, если бы он был мне враг, он мог бы запросто меня растерзать. Я ведь видел - он не только хватал рыбешек из воды, он был всеяден. Однажды тащил косулю. И ему не было тяжело.


Я, наверное, был ему нужен не как хищной птице, а так же, как и он мне. Я это почувствовал.


Его глаза ничего не выражали - обычные птичьи глаза, но в туловище читалось напряженное почтение. Как я это ощутил? Со сложенными крыльями он был похож на человека с птичьей головой, одетого в жутковатый мистический плащ. Если бы у него была человеческая голова, я бы отшатнулся, приняв его за киношного вампира. Я помнил такие фильмы из своего прошлого. А из настоящего точно знал, что и от обычного человека лучше держаться подальше. Это существо с птичьей головой было мне ближе людей.


Я услышал клокотанье в его горле и обрадовался. Значит, он точно не человек.


Ястреб подошел ко мне и, склонив голову набок, снова посмотрел непонятно куда. Наверное, на меня. Шумно вздохнув, он неожиданно расправил кожистые костистые крылья и оказался огромным, почти заполнил мое жилище. Потом сложил их, неожиданно быстро вышел, и тут же я услышал мощные хлопки.


Он улетел.


Я выбежал из Дома.


Он удалился так, что стал похож на летучую мышь.


Я заплакал. Впервые за двадцать лет. Я не ожидал, что у меня сохранилась способность плакать. Думал, что омертвел, и мне уже все равно. И что судьба планеты, людей, моей семьи уже не имела для меня значения. Но это оказалось не так. Встреча с Ястребом заставила полыхнуть память, которую я гасил, ностальгия обожгла грудь.


- Будь ты проклят! - прокричал я вслед Ястребу. – Лучше бы ты не приходил!


Он дал мне надежду и тут же отнял ее.


- Лучше бы ты убил меня! – прокричал я, в бессилии понимая, что это невозможно.


Я знал, что меня невозможно убить, но чувствовал физическую боль, это было проверено, и надеялся, что раз так, то все-таки в какой-то ситуации я могу быть смертным. Иначе какой смысл в ощущении боли? Лучше уж тогда быть просто камнем, а не человеком. А если уж честно - подобием человека, того обитателя планеты, который жил до События и которым я себя ощущал.


Если я бессмертен, то мое испытание слишком тяжко. Я ни в чем не нуждаюсь, кроме общения, но его-то как раз и лишен. Это как пытка. Ястреб стал бы для меня, для моей души, которую мне, судя по чувствам, все-таки оставили, временным спасением. А может, и постоянным, если он тоже, как и я, результат чьих-то могущественных экспериментов. Судя по его необычному виду, такое вполне могло быть. Скорее всего, именно так и есть.


Но он улетел. Зачем тогда прилетал? Чего от меня хотят? Зачем мучают? Или я должен думать, что мое появление, глобальная катастрофа на планете – просто чье-то развлечение, а я - не более чем подопытное существо под микроскопом.


- Нет! – закричал я то ли вслед Ястребу, то ли споря с невидимым повелителем.


Я остро ощутил: моя душа не омертвела. Я плакал, выкрикивал безадресные оскорбления в ночь, и в конце концов страшная усталость свалила меня, хотя я никогда раньше не уставал. Разве что оставался подвластен сну.


Когда проснулся, солнце сияло в зените. В небе парила черная точка. А рядом, на берегу, лежали три небольшие рыбы. Я вскочил, вбежал в Дом, посмотрел на стол. Мои рыбы никуда не делись.


Я вышел на берег, поднял голову и снова увидел черную точку, парившую в жарких лучах. Солнце приятно окатило теплом. И не только оно. Я почувствовал, как Ястреб источает радость, увидев меня. Я улыбнулся. Впервые за эти годы.


Так мы подружились.


Ощущение себя
--------------


 С тех пор прошло еще двадцать лет. Мы не расставались. Он в небе, я на берегу, на своем Камне, в море и в Лесу. Вот и сейчас он планировал над водной гладью, высматривая рыбешек.


Я помахал ему и не обиделся, что он не ответил. Он никогда не отвечает, но я знаю, что он видит, чувствую его радостное волнение, и мне этого достаточно.


Лет пять назад он спустился и походил вдоль берега, косо поглядывая на меня. Точнее, поглядывая куда-то в сторону. Но, значит, на меня. Я был счастлив и такому общению, хотя он всего лишь раз проклокотал.


Иногда мне казалось, что я ошибаюсь, что вовсе не нужен ему, и общения нет, а просто ко мне подходило непуганое животное, или хищник, который и сам никого не боится. Но тут же вспоминал про три рыбки. Кто их мог положить, кроме Ястреба? Не люди же. Они боятся меня. Я их тоже опасаюсь. Встречи с ними сулят боль. А Ястреб не человек.


Но кто он? Кто в наших отношениях ведет себя как туземец? Оба? Чьи Земля и море? Я первый предложил ему рыб. Много лет предлагал. Как бы говорил: «Давай дружить!» Он ответил.


И еще – я его чувствовал. Волну тепла. А он? Наверное, тоже. Иначе бы не пришел. И не окатывал бы меня приятной волной ответного чувства.


А рыбы – как слова универсального языка. Тут и понимать особо нечего. Я был рад, что они помогли наладить контакт с Ястребом. У нас нашлись общие знаки, общие универсальные слова. Значит, найдем и общий язык.


Пожалуй, мы оба туземцы. Я на Земле. На своем Камне. Он – в небе. И в своей башне. И мы оба – гибриды, мутанты – не знаю как назвать. Плоды фантазии могущественного покровителя. Если судить по моей памяти и знаниям, я естественный обитатель этой планеты. Если по внешнему виду, возникают сомнения.


Сомнения вообще во всем. Тут даже вода – не совсем вода, ведет себя странно.


От этой мысли мне стало смешно и грустно.


Ястреб помог мне понять, что я все-таки человек. Хоть немного человек. Каким бы ни был внешне, но человек. Особенный, с иной физиологией, но человек.


Я много лет искал в себе дополнительные признаки чудовища. Зеленоватая кожа, которая с каждым годом зеленела все больше. Но на вид и наощупь обычная. На хлорофилл перешел мой организм, что ли? Тело с полным отсутствием волос, кроме ресниц, руки и ноги с ногтями, которые не растут. Тело, не обремененное излишествами удовольствий, ставшее стройным и мускулистым, таким, каким я был в восемнадцать лет. Те же линии мускулатуры, квадратики мышц на животе. Будто вернулась молодость. Только лучше бы она не возвращалась в таком виде.


Я лежал на Камне, рассматривал ладонь, поворачивая ее, чтобы увидеть сплетение вен, и мне чудилось, будто меня вырастили в колбе. В том мире я произошел от мамы с папой. А в этом? Кто воссоздал такие естественные сплетения вен и артерий во всех подробностях моего тела?


Солнце грело меня, и я чувствовал, как наполняюсь силой, как молодая жизненная энергия сбегает в низ живота. Мне некого было стесняться, и я будто сливался с Солнцем. Но я не нуждался в естественной реализации желания, хотя каждая мышца жаждала тесного прикосновения к лилии женского тела. Память играла со мной в виртуальные генетические игры. Но теперь, скорее всего, я был соткан из каких-то других генов. А от слияния с тепловым потоком Солнца я просто чувствовал сильную радость, проявляющуюся в привычной реакции организма и волнами проникающую в каждую клеточку.


Поток живительной бодрящей энергии был как прибой. Он накатывался, захватывая меня в плен блаженства и распространяясь по всему телу. Внешне даже в этом оплетенном венами проявлении силы мое тело не изменилось, вернее, помолодело, и если бы не цвет кожи и отсутствие шевелюры, я бы ничем не отличался от юноши, томящегося в одиночестве.


Предчувствие говорило мне, что эти мои ощущения даны не просто так. Не зря Солнце изощренно играет со мной. Но как эта энергия получит выражение? Я же один. Людей, выживших на Острове, я не принимал в расчет. Одна мысль о них гасила во мне любые устремления. Я хотел быть от них подальше.


Я не знал, как, когда и в каком цвете произойдет проявление моей неясной любви. Просто ждал. Люди на Острове другие - это понятно даже по крови. Моя стала оранжевой, будто в нее что-то подмешали, и это не удивляло. Почему бы ей не быть оранжевой, если я стал зеленым?


Когда Ястреб рвал мои пальцы, вода окрашивалась в оранжевый цвет. А рана заживала в течение нескольких часов. Чуть ли не на глазах.


По цвету – у меня все признаки пандемии, чуть не убившей планету. Зеленый грипп. Но у меня не иммунитет, а что-то гораздо более мощное. Это была метафизика, вернее, та часть физических явлений, проявившихся через меня, которую мир не успел познать.


Это был все-таки не зеленый грипп. Я знал, что умирал, и не раз, но не от него - от людей. А потом воскресал. Снова и снова просыпался на Камне, как будто ничего не произошло. Здоровый и молодой. Но с раненой душой, как у старика, пережившего большие несчастья, уставшего от жизни и потерявшего к ней интерес. Но я не мог самовольно покинуть ее. Такой возможности мне не дали.


Кто же я? Я не мог быть ни Богом, ни его сыном. Не могло быть так, чтобы выбор пал на заурядного человека, озабоченного думами не о спасении человечества, а лишь о своей семье, о Даше и детях. Даже не о маме, мысль о спасении которой пришла только после ее смерти.


Чем я заслужил обитание на Камне? Или это тюрьма такая? Может быть, у Ада такое выражение? И может быть, миллиарды людей сидят в одиночестве на таких же камнях по всему миру? Но я никого не видел, кроме тех людей, что выжили на Острове. Они были обычными и жили в сохранившихся домах. А я, зеленый, на Камне и в своем временном или вечном Доме - бывшем гараже.


В Бога я верил, но не всегда, а с некоторых пор. Когда прикоснулся сам к чему-то непонятному, необъяснимому с точки зрения обычной логики. Но мой Бог был иным, нежели у большинства. Я не понимал, как разные народы могут истово молиться разным богам, хотя Бог может быть только один, иначе какой же он Бог?


Я верил в него, но это было не знание. Как я мог познать его суть, если оказался не в силах познать самого себя? Ни до События, что, казалось, было проще, ни тем более сейчас. Кто я? Мне не надо ни пить, ни есть. Солнце возбуждает во мне смутные желания из прошлой жизни, но я не нуждаюсь в них. Все таинства этой интимной части существования любого человека пока остаются внутри меня, не стимулируя к их внешнему проявлению.


Моя жизнь стала одноообразной. Мне достаточно греться на горячем Солнце, которое исчезало только на ночь, потому что никогда не было облаков, погулять в Лесу да поплавать в море.


Книги, которые я собрал в брошенных домах на Острове, в своем Доме, давно прочитал. И теперь главной моей книгой был мой собственный мозг, не позволяющий сойти с ума. И я мысленно писал нескончаемый репортаж о моей странной жизни, задавая себе вопросы и не получая на них ответы.


У меня возникло слишком много вопросов, на которые не было ответов. И на первый взгляд простых. Почему море всегда парит? Почему все время тепло? Почему нет облаков? Почему нет зимы? Почему я не ем и не пью? И сложных. Кто я? Где я? Что случилось с миром? Кто меня создал? Что такое Бог?


Я пытался познать себя не только с помощью рассуждений. Не обходилось без проб и ошибок. Я не ел и не пил, но поначалу пытался. Когда после События очнулся на Камне, и мне показалось, что я голоден, попробовал поймать рыбешку и съесть. Почему-то не удивился, что сам плаваю как рыба и моей реакции хватает, чтобы схватить скользкое тело серебристого существа. Об этом подумал потом, а поначалу воспринял как данность. Я был в шоке, мозг не воспринимал реальность, я находился как в тумане. Мне казалось, что у меня остались одни инстинкты.


Я разгрыз рыбку, и меня тут же вырвало. Думал, ослабну и умру. Вот она, пандемия, и меня достала. Но мой организм был полон сил.


Я не хотел есть, однако инстинкт какое-то время заставлял что-нибудь проглотить, выпить воды, и каждый раз эта попытка отзывалась неудержимыми спазмами в животе и тошнотой. Я не ел, но не уставал. Был полон энергии и неясного любовного томления, которое ощущал только в горячих солнечных лучах на Камне. Как будто я влюбился в светило.


Одежда мне была не нужна. Разве что по привычке. Но я довольно быстро отвык. Да и где взять ткань? То, что находил на дне, уже не годилось для одежды. Люди на Острове носили ее, но они не желали со мной общаться. Как и я с ними после определенного опыта.


Им было чего пугаться. Хорошо еще, что не знали, наверное, о полном отсутствии у меня естественных физиологических проявлений обычного организма. Решили бы, что я Дьявол во плоти. А так думают – чудовище, мутант. Голый зеленый мускулистый человек без волос и бровей, без бороды и усов, только с ресницами выходит к ним. Все признаки зеленого гриппа. Зачем он тут? И так еле выжили. Вот и хватались за оружие.


Дружба с Ястребом показала: во мне много человеческого. Но был еще один признак. Сон. Ночью я спал. Как и прежде, видел сны, почти всегда причудливо связанные с прошлой жизнью. Днем смотрел на Солнце, размышлял, тайно от людей гулял по Лесу или нырял, чтобы побродить по городу на дне. Возможно, мне и дышать не надо было. Точно я этого не знал. Во всяком случае часами ходил по дну, набрав для тяжести, как водолаз, камни в сумку на боку, задержав дыхание, и мне это не мешало, но когда выныривал, инстинкт брал свое, и я вдыхал полной грудью влажный воздух, напоенный ароматами новых растений, каких здесь раньше, до События, не было, и радовался, что моя грудь судорожно вздымается, захватывая живительный воздух.


Я любил ходить в Лес на Острове. Избегал встреч с людьми, да их там, в Лесу, почти не было. Попадались суровые мужчины с ружьями, наглухо застегнутые в брезентовые плащи, я их называл брезентовыми мужиками, но меня они не видели. Я сливался с зеленой массой, прятался среди растений.


 Лес звал меня, я тянулся к нему, как к Солнцу и Ястребу. Лес меня тянул и в прошлой жизни, и в этом тоже было что-то от эротики. Я знал, что любовь в Лесу, которую я испытал не раз среди сосен, вдали от глаз, неожиданная и открытая миру в своей откровенной обнаженности, но не бесстыдная, а захватывающая дух и радостная намного сильнее и естественнее, чем на мягкой постели. В Лесу в момент наивысшего наслаждения как будто сливаешься с миром, и это чувство намного мощнее, чем ограниченное правилами бытия. В этом была какая-то неуловимая, но смутно угадываемая тайна, то ли напоминающая о нашем животном происхождении, то ли о связи каждой клеточки нашего тела, каждого гена со всем окружающим миром.


В Лесу для меня всегда было что-то волшебное и без эротики. Я будто шептался с ним. И тогда, в прошлой жизни, и сейчас. Величественный и бесстрастный, он отстраненно взирал на меня, но, казалось мне, был не прочь присмотреться, пообщаться. И мне хотелось обнять каждое дерево, прижаться щекой к коре и ощутить ее живительный дух.


Я не любил просто так рвать траву, цветы, не наступал на насекомых. Никогда не смог бы стать охотником и в прошлой жизни, не потому, что был ханжой, а потому, что, не избегая мяса выращенного в смертельном плену домашнего животного, не смог бы потребить плоть свободного зверя, которого застали врасплох и убили ради развлечения.


Слава Богу, теперь мне вообще не нужно пищи. В новом Лесу я почувствовал больше свободы. Появилось много необычных растений. Вместе с привычной травой, соснами, березками выросли огромные хвощи и лианы. Появились яркие оранжевые цветы, каких я никогда не видел. Насекомых в этом новом Лесу почти не было, либо они избегали меня. Пролетали стрекозы, пчелы, видел муравьев, но никакая мелкая тварь не касалась кожи и не жужжала над ухом, как будто все эти кровососущие шарахались от меня.


Да уж, такая кровь им не нужна, думал я.


Лес стал почти непроходимым. По крайней мере для обычных людей. Я лазил по лианам, как обезьяна. Иногда складывал необычные плоды в большую кожаную сумку, которая всегда была на боку, на ремне, чтобы потом Дома рассмотреть поближе.


Было полно зверей. Доверчивые ежики не превращались в колючий колобок и позволяли трогать себя за нос. Зайцы стали крупными, как сенбернары. По деревьям носились белки. Пели какие-то птицы.


Много раз видел косуль. Зайцы и косули, как и ежики, совершенно не боялись меня, хотя от людей они убегали, с треском ломая ветки. Понятно. Люди охотились. Хотя происходило это редко. Я видел, как мужчины стреляли в зверей и уносили, привязав к палке. А я мог подойти к косуле и потрогать ее большой красивый нос. Она тянулась к моей руке, а когда я касался носа, резко отдергивала голову, фыркала и отходила на полшага. А потом снова тянулась к моим зеленым пальцам.


Я мог погладить зайца. Он вообще почти никак не реагировал. Лишь вздрагивала кожа, когда под моей ногой ломалась ветка.


Звери будто видели меня каким-то особым периферийным зрением. Заяц даже не косился в мою сторону, когда я проводил рукой по его мягкой, приятной на ощупь, как у кошки, спине, не отпрыгивал, сидел как ни в чем не бывало. Я подумал, что, может, нужен им, как лучи Солнца нужны мне, и они не воспринимают меня как живое существо, а ощущают естественным явлением Природы. Не шарахаются же они от деревьев и травы.


В Лес я обычно приходил, как следует отогревшись на Солнце, или ночью, когда не спалось. Мне всегда казалось, что он разговаривал со мной, хотя обычные лесные звуки, превращающиеся в таинственные, когда в чащу заглядывала только луна, скорее всего не имели ко мне, никакого отношения. Но что-то я чувствовал. Если от Ястреба и людей я ощущал сильные волны - мягкие или колючие, в зависимости от отношения ко мне, то здесь находился как в радиоэфире, пронизанном слабыми волнами.


Хищников я не видел. Если не считать людей. Лесным обитателям повезло. В этом лесу и до События не было хищников, разве что, бывало, забредет редкая рысь. О волках, медведях, лисицах не слышал. Они бродили далеко от города. В момент вселенской трагедии, настоящего библейского Всемирного потопа, в Лесу не оказалось хищников. Это спасло его обитателей. Долгое время я не мог понять, почему люди не уничтожили косуль и зайцев в первый же год и почему охотятся редко. Позже мне стала известна причина...


Лес спасал меня от ностальгии, от тяжких дум, от пустого времяпрепровождения. Несколько лет я страдал, вспоминая Дашу и детей, прошлую жизнь, мучаясь от мысли о неиспользованных возможностях их спасения, о причинах собственного выживания, ужасаясь апокалиптичности и одновременно обыденности библейского События. Но потом изгнал воспоминания из своей памяти, потому что они были мучительными, терзали меня. И успокоился.


Думал, что изгнал. Все вернулось и обожгло. Но я был спокоен до тех пор, пока мне казалось, что на мозг опустилась успокаивающая пелена равнодушия. Я просто грелся на Солнце, нырял, гулял, мысленно разговаривал с Солнцем и морем. И спал. И лишь сны возвращали меня в тревожное прошлое. В прошлом сны тоже скорготали по сердцу страшными предчувствиями.


Ощущение врага
--------------


 Эти сны я стал видеть задолго до События. Их сюжет повторялся с небольшими вариациями. Я пытался бороться с мифическими врагами. Почему-то меня всегда преследовали люди с беспощадными лицами в опереточных мундирах и эсэсовских касках. Несмотря на несерьезность внешнего вида, я чувствовал неотвратимость их намерений. Правда, не знал, что они хотят сделать со мной, но понимал - ничего хорошего встреча с ними не сулит.


Обычно убегал в лес. Как только вбегал в чащу с зеленым мхом и снежными холмиками, преследователи исчезали. А я ни с того ни с сего начинал собирать грибы вместо того, чтобы рыть землянку и прятаться в ней. Иногда прибегал в старую родительскую квартиру, из которой уехали за много лет до События, когда все в стране казалось счастливо и незыблемо, но уже появились люди, предрекавшие Катастрофу, и их гнали и клеймили, как полусумасшедших самозванцев. Они нарушали столь естественный общественный покой, предсказывая и глобальное потепление, и зеленый грипп, и оранжевую кровь, и Событие. Возможно, я тоже все это предчувствовал, а родительская квартира была в моем подсознании оплотом безопасности.


Мама в той квартире, в старом дореволюционном доме с зыбкими паркетными полами, в моих снах то была, то не была. Я звонил в красную обшарпанную дверь с дырками от гвоздей – так я однажды развлекался, будучи малышом, и она открывала дверь и строго, почти равнодушно смотрела на меня, отворачивалась и уходила на кухню. И правильно делала, потому что общаться с ней я боялся – боялся не ее, а истины, которою она почему-то не владела – судя по всему, не знала, что умерла, а я не хотел ни лгать ей, ни говорить правду. А если она не открывала, значит, ее не было, и я просто толкал дверь и все равно входил. И это было спасение. А внизу, у подъезда, слепо шарили эти страшные люди, чьи опереточные мундиры лишь подчеркивали неотвратимость нелепой расправы. Я не знал, что им от меня нужно, но, оказавшись дома, ощущал дискомфорт другого рода. Мне было неловко перед мамой за то, что она умерла. Мне казалось, что я виноват в этой несправедливости.


Иногда, убегая, я попадал в Старый город, в средневековую часть, где меня прекращали преследовать, как и в Лесу, как будто врагов останавливала невидимая граница. Или они загоняли меня в ловушку, и этого было достаточно?


Людей в Старом городе не было. Здания, в реальности отреставрированные, во сне были полуразрушены. Я бродил, рассматривая крошащиеся перекрытия, разбитые стены, слепые окна. Поднимался по старой лестнице, почему-то мне казалось, что иду домой, перешагивал через обломки мебели и хлама и звонил в одну из дверей. Это была нормальная дверь обычной квартиры, хотя все остальные были выбиты или поломаны. Меня встречала Даша в старинном наряде, с бокалом вина. Она весело смотрела, ее лицо было радостным и приветливым, как будто не замечала странности разрушенного города. Заходили соседи, все были веселы, приветствовали меня, поднимали бокалы, и я с ужасом осознавал: никто не догадывается, что город разрушен.


Начинался дождь, соседи расходились, а в комнату с зыбкого потолка с дырами и трещинами лилились мутные неровные струи. Даша удивлялась, не понимая, в чем дело. Я перетаскивал кровать, мебель, подставлял тазики под струи, но ничего ей не говорил, чтобы не огорчать. А кто-то в верхней квартире медленно тяжело топал, и зыбкий потолок качался над головой, и я думал, что он вот-вот обвалится, и тогда Даша все узнает. Но, к счастью, я просыпался.


Потом эти полуразрушенные дома я увидел в городе на дне. Они были именно такими, какими видел их в кошмарах.


Иногда был очень простой сон. Я выглядывал в окно, и смотрел, как мощный смерч вдали сносит жилые дома; как небоскребы разлетаются на кусочки и их осколки ввинчиваются в облака. И этот вихрь приближался. Катаклизм выглядел обыденно, как будто так и должно быть. Никогда смерч не успевал дойти до моего окна. Я просыпался.


Эти сны я видел до События и после. Как будто ничего не изменилось. Всегда – и тогда, и сейчас просыпался словно от укола в сердце и с облегчением обнаруживал, что это всего лишь сон.


Снова заснуть было трудно. Мучило необъяснимое беспокойство. Точно сформулировать причины тревог не получалось. Перебирал все неприятные эпизоды дня, недели, месяца, раскладывал события по полочкам, чтобы убедить себя в отсутствии неурядиц, но спокойствие не наступало. Теперь понятно, почему оно не приходило до События. Я, как и многие на планете, предчувствовал беду. Но почему такие сны возникают сейчас? Или у меня всего лишь очередной переходный возраст, и что-то грядет?


Все же утром наступало относительное спокойствие. До События просто затягивали дела, текучка, и некогда было терзать себя сомнениями. После События от тревог избавляло Солнце. Его теплые лучи успокаивали, доставляя радость.


Появление Ястреба разбередило душу. Неприятные сны стали чаще.


Но это и радовало. Ко мне вернулись острые человеческие ощущения: если появление Ястреба волнует меня, как если бы я увидел доброго друга, значит, сохранилась душа.


Что такое душа, я не знал, мне были известны религиозные толкования, но в мой ум, взращенный в технологическом веке, они не вносили ясность, и тем не менее я понимал, что без нее не может быть человека. И здесь, у моря, на Камне, я остро почувствовал, что она у меня есть. Если бы ее не было, я потерял бы что-то очень важное.


С той первой встречи с Ястребом я стал ощущать, как превращаюсь в человека, и удивлялся, что для этого пришлось пообщаться с крылатым чудовищем, а не с людьми. Но, впрочем, я не воспринимал его как уродливое существо. Как в родном, некрасивом для других, но нормальном для тебя человеке видишь лишь милые черты, так и мне хотелось погладить Ястреба по перистой голове, как я когда-то гладил кошку, провести ладонью по кожистому крылу, ощущая жесткую живую поверхность. Хотелось позаботиться о нем, как о человеке, сварить кашу, как делал в прошлой жизни. Но ему не нужна была моя каша. Да и где взять крупу? Бог с ней, с кашей. Я понимал, что все эти переживания, воспоминания, приступы ностальгии, которых я был лишен много лет, возвращают меня не просто к прошлой жизни, а к чему-то такому, что я не имел права снова потерять.


Как жаль, что Ястреб так редко спускается. Но ничего, главное - он есть.


- Привет! – как всегда крикнул я, щурясь на Солнце и не надеясь на ответ.


Ястреб беззвучно парил, не подавая звукового сигнала, и лишь теплый ветерок обдувал мое лицо да воздух звенел страстями невидимых существ.


Все же я почувствовал - он доволен. Меня в очередной раз окатила ответная приятная мягкая волна.


Способность чувствовать волны, исходящие от живых существ, я обнаружил в себе еще в прошлой жизни. Мог как бы сливаться с растениями, небом, птицами, нужно было только всмотреться и поймать ощущение «растворения», как я называл это чувство. По телу проходила приятная волна, и мне казалось, будто я становлюсь частью пространства, лежащего передо мной.


Впервые это произошло за несколько лет до События в обычном грибном лесу. Не случайно в снах я постоянно собирал грибы, даже убегая от врагов. Природа подсказывала мне, где я должен спрятаться, если грозила опасность.


Слиться с ней.


Это случилось в той спокойной жизни, когда никто из нас еще не слышал грозных звуков далекого колокола. Законы той жизни казались незыблемыми.


Рано утром мы приехали в лес. Разошлись по огромной поляне. Собственно, это была не поляна, а странный участок древнего бора с редкими прямыми, как мачты, соснами и крупной зеленой травой, красиво лежащей, как длинные волосы русалки.


Даша и малыши аукали мне, а я оказался один, и вокруг меня, как в сказке, были россыпи белых шляпок. Мы называли эти грибы колпачками. Не знаю, как они на самом деле называются. Похожие на поганки, но вкусные, как шампиньоны.


Никогда - ни до, ни после - ничего подобного я не видел. Утреннее солнце пробивалось прямыми косыми лучами на поляну, и она волшебно, брилльянтово светилась росой. Белыми пятнами повсюду торчали колпачки. Я смотрел на них, и сердце ощущало радость и удивление.


И вдруг что-то произошло. Я почувствовал, будто слился с лесом, поляной, Солнцем. Мне показалось, что я - единое целое с миром. По телу пробежала приятная волна оцепенения.


Стало страшновато. Я боялся, как бы душа не покинула мое тело, и я не стал бы как растение, человеком с пустыми глазами. Это чувство мешало сосредоточиться.


Я застыл, пытаясь не упустить необычное трудноуловимое ощущение. Оно ускальзывало, и я удерживал его даже не усилием воли, которая, наоборот, мешала, вырывая меня из видения, а интуитивным моментом расслабленности. Я стал как слепец. Перед глазами как будто возникло огромное матовое стекло, и все расплылось в неясных молочных очертаниях.


Я не мог поймать точное ощущение, оно ускользало; мне казалось, что вижу огромный переливающийся черным цветом и золотом шар, пронизанный молниями. Не мог зафиксировать его точный образ. Не мог и сформулировать суть необычного состояния, осознавая лишь, что случайно прикоснулся к чему-то великому и таинственному. Я чувствовал Это, как будто едва касался кончиками пальцев. Видел периферийным зрением как бы последний момент движения неясного объекта.


Вырвал из необычного состояния пронзительный звук. Загудел автомобиль. Тут же вернулось нормальное зрение. Я увидел лес, деревья, траву и росу. Все было резким и четким. Дышалось легко, и сырой прохладный воздух, наполненный лесным духом, приятно обволакивал лицо.


Гудок автомобиля показался мне отдаленно похожим на писк, иногда возникавший в моей голове, как будто кто-то пытался до меня дозваться изнутри.


Я очнулся, посмотрел в сторону машины. Отозвался.


- Я тут. Где вы?


На мой голос прибежала Даша. Они были рядом, но не видели меня. Даша заволновалась из-за моего долгого отсутствия. Выяснилось, что секунды моего слияния с природой обернулись получасом. Даша потеряла меня, нажала клаксон, и я вынырнул в привычную реальность.


Как сейчас вынырнул из омута памяти, потому что услышал крики.


У лодки, в нескольких сотнях метров от меня, суетились люди. Один с ружьем, в длинном брезентовом плаще от шеи до пят, двое, одетые как обычно, аккуратно, но в потрепанную одежду, с рыболовной снастью. Мне нужно было лишь немного напрячь глаза, чтобы рассмотреть детали. Наверное, зрение у меня стало как у Ястреба.


Люди привыкли ко мне и уже не так пугались, как раньше. Но все равно энергия от них исходила совсем не та, что от Ястреба. Что-то шероховатое, колючее, хотя и слабее, чем раньше.


Наверное, слабеющая ненависть.




Раньше я думал об этом равнодушно, а теперь эта мысль кольнула.


Я встал на Камень, помахал рукой.


- Эй!


Фигурки застыли.


Окатила горячая колючая волна, а через несколько мгновений до слуха донесся слабый сухой хлопок. Пуля громко прошелестела у плеча.


Глупо. Зачем они тратят патроны? Знают же, что ничего сделать не смогут. Да и где возьмут патроны, когда они закончатся? На дне моря, что ли? Там много чего есть. Целый город. Или города. Вся планета. Я видел. Исчезнувший мир со всеми его никому теперь не нужными сокровищами. Золотом, машинами, бытовой техникой. Никому ничего не нужно. Разве что патроны. Для охоты. Да вот и меня несколько раз подстрелили. Патроны есть в подводном городском арсенале – в цинковых коробках, им ничего не сделается. Я мог бы их достать, но люди не хотели общаться со мной и сделали все, чтобы я ответил взаимностью.


Но сейчас выстрел огорчил меня. Раньше не обратил бы внимания, а теперь защемило в груди. Люди не меняют свое отношение ко мне, хотя я не сделал им ничего плохого, но уже и не испытывают той злобы, что раньше. Все же выстрел показал - на ошибках они не учатся. Сколько раз меня убили? Три? Нет, четыре. Точно убили. Нельзя выжить, когда тебя решетят, стреляют в голову. Было очень больно и страшно. И каждый раз я приходил в себя на своем Камне, без ран и увечий.


Почему считают меня врагом? Никогда не пытались понять, поговорить. Сразу – выстрел.


Как я появлялся на Камне, как оживал – не знаю. Но точно знаю, что умирал по-настоящему. И потом, когда просыпался на Камне, надеялся, что произошедшее было лишь ночным кошмаром. Но по многим признакам, по своей зеленеющей коже, по заметным переменам на берегу понимал, что прошло много времени и все было по-настоящему.


Я как бы просыпался, смотрел на Солнце, тер глаза, которые щипало, будто занес инфекцию. И кожа с каждым разом становилась все зеленее. И я думал, что я тот самый зеленый человечек, о которых много писали до События, но которых на самом деле, по-моему, никто никогда не видел.


И вот наконец увидели и убили. Что я должен был думать об этом? Когда тебя не просто не хотят услышать, а еще и убивают, и намерены повторять это раз за разом, ты испытываешь ответное чувство. Воскресение не отменяет ужаса происходящего. Не знаю, кем нужно быть, чтобы в ответ испытывать любовь и чувство прощения, даже если люди делали это со мной, находясь в глубоком заблуждении.


Я остро ненавидел людей до встречи с Ястребом. А потом снова стал искать встречи с ними. Мне было обидно, я жалел их и себя, меня мучила ностальгия. Да и память, эта ловкая сопереживающая гадалка, проникающая во все поры, стала все сильнее мучить меня.


Ощущение прошлого
------------------


Я не мог не только ответить на вопрос, что случилось со мной, но и разобраться, что произошло со всеми нами? Впрочем, это было одно и то же, фактически я задавал себе один и тот же вопрос в разных вариантах.


Больше всего в прежней жизни я боялся войны и глобального потепления. Это были мысли как о неизбежной смерти. Что-то когда-то будет, оно неизбежно, но, в общем, не хочется.


Насколько реальными были эти страхи, трудно судить. Я ведь не знаю, что произошло. Те опасения могли иметь реальную основу, но могли быть и результатом целенаправленного воздействия СМИ, такой психологической или даже психотронной атакой, эпизодом войны, в состоянии которой уже давно жил мир.


И все же в атмосфере носилось ощущение беды, и это чувствовали многие. Все сходилось. И мрачные предсказания Ванги. И катаклизмы – социальные, природные и политические, и глобальный экономический кризис, мрачный стодолларовый лик которого навис над планетой. По инерции работали экономические структуры, банки, предприятия. Их лихорадило, но система держалась.


Летали самолеты, ездили по миру туристы. Казалось, все утрясется.


Подбирался и климатический кризис, тесно связанный с экономикой. Ураганы, наводнения, цунами, землетрясения... Что-то сбилось в планетарном механизме. Как-то враз все стало шататься, и даже показалось, будто астероиды и кометы, как сговорясь, стали вращаться вокруг Земли, потому что СМИ не уставали кричать об очередном конце света.


Мне казалось, что глобальной войны все же удастся избежать. У меня было специфическое представление о происходящем. Мне чудился гигантский зеленый финансовый монстр, защищенный броней подземных сейфов и клыками ракет, - порождение сознания цивилизации. Он был тяжело болен и с грохотом неуклюже шевелился в недрах цивилизации, пуская яды и отравляя ее сознание. Но я надеялся, что все-таки он не является самоубийцей. Глобальная война никому не нужна. Я не мог представить, что Ротшильды, Рокфеллеры намерены провести остаток жизни в благоустроенных бетонных бункерах, а не на лазурных берегах. Допускал вероятность случайной войны. Катастрофической ошибки военных или мгновения всеобщего безумия, порожденного кризисом цивилизации и некой программой самоуничтожения. Я назвал это перезагрузкой. Все же эти возможности отбрасывал как крайне маловероятные, эгоистично надеясь, что все обойдется.


На мир обрушились не глобальная война и не климатический катаклизм, а совсем неожиданные напасти. Будто кто-то решил в последний раз испытать человечество на способность самосохранения, и оно не выдержало испытания.


Пришел зеленый грипп. Ни с того ни с сего. Ниоткуда. Хотя о его появлении редкие гонимые ученые предупреждали, все же объективных причин его появления не было. Никто так и не понял, откуда он взялся. Но он оказался даже хуже, чем если бы просто поражал здоровье, как обычный, пусть и тяжкий недуг. Он поразил здоровье цивилизации. Он не объединил людей в борьбе со злом, а разъединил еще больше.


Может быть, это было не испытание свыше, а трупные яды зеленого финансового монстра?


И когда показалось, что планета все-таки вышла из этого тяжкого испытания, погубившего треть человечества, случилась еще более страшная беда.


Я не знаю, что произошло. Зеленый грипп, казавшийся библейской катастрофой, был всего лишь предвестником трагедии еще большего масштаба. Возможно, он или то, за что мы его принимали, вовсе не был побежден, а лишь временно отступил, изменив стратегию атаки на цивилизацию.


Ученые так и не смогли понять природу недуга. Гриппом его назвали по аналогии с ожидавшейся пандемией птичьего гриппа. Но птичий грипп так и не состоялся, зато помог заработать фармацевтическим корпорациям, а зеленый обрушился неожиданно и страшно.


Врачи так и не смогли выяснить, как он передается. Он выхватывал людей из шестимиллиардной толпы по своему усмотрению. Распространялся не по правилам физиологии и нормам санитарии, а словно по законам идеологии, которая разлетается по мысленным энергетическим каналам, и предугадать или предотвратить ее проникновение почти невозможно. Какие-то семьи зеленели полностью, теряли волосы, прекращали питаться и вскоре умирали. В других семьях беда коснулась только детей. В третьих – родителей.


Зеленому гриппу были меньше подвержены желтая и черная расы, и это вызвало подозрения. Не создано ли этническое оружие против белой расы? Это еще больше усугубило разделение стран и народов.


У многих, в том числе и у меня, возникло ощущение, что зеленый грипп как-то связан с Природой, с деятельностью человека. Некоторые теоретики пытались объяснить его появление глобальным потеплением. Эксперты, которых объявили сумасшедшими, говорили о борьбе планеты с вирусом по имени «человек», о ее желании излечиться.


Вспомнили и о тех, кто предрекал такие процессы десятилетия назад. Но внятных объяснений и они не давали, сваливая вину за все произошедшее на тех, кто им не верил и подвергал гонениям. Причину они то ли хранили в тайне, то ли сами все-таки ничего не знали, интуитивно угадав недалекое будущее.


Зеленый грипп совершенно неожиданно ударил по политическому лицу планеты. Люди не смогли бороться сообща. Ученые работали в лабораториях, пытаясь понять причину болезни, а жизнь, экономика, политика реагировали на страшную напасть жестко, по логике конфронтации.


Распался Евросоюз. Страны отгородились санитарными кордонами, которые тут же превратились в непреодолимые политические границы. Движение наличных денег ограничили. Расчеты велись в основном возможны безналичными переводами, с помощью карточек. Все ожидали окончательного краха доллара, но почему-то рухнул евро. Финансовый монстр интриговал. На валютных биржах возник хаос. Все были должны всем. Суммы государственных долгов абсолютно не соответствовали потенциальным возможностям стран, как будто мир действительно охватило всеобщее безумие. Или никто не собирался платить по счетам, ожидая войны или глобального катаклизма.


Страны стали возвращаться к своим валютам. В ЕС и в Америке подняли голову экстремисты из мусульманских общин, увидевшие в зеленом гриппе намек на свое превосходство, хотя недуг, пусть и не так страшно, косил и их. Исламские экстремисты уверяли, будто гибнут только сомневающиеся в справедливости борьбы.


Из-за экономических и политических разногласий стало распадаться НАТО. Еще более жесткий пограничный кордон, чем в Европе, выстроили американцы и англичане. Это вызвало резкий протест союзников.


Мир замер в ожидании. Некоторые видные политики высказали мысль, будто зеленый грипп – это атака террористов, врагов белой расы. Но было неясно, кого следует покарать. Другие эксперты сделали предположение, что пандемия – итог экспериментов в «белых» лабораториях или же глобальная провокация во имя окончательного переустройства мира.


Обострились энергетические проблемы. Россия по-прежнему исправно поставляла газ, но из-за дефицита углеводородов, нехватки для собственных нужд, прекратила наращивать экспорт. Венесуэла ограничила поставки нефти в США и пресекла попытку очередного государственного переворота. В мире из-за зеленого гриппа возник острейший кадровый дефицит. Это усугубило экономические проблемы.


Несколько стран распадающегося НАТО во главе с США заявили о праве цивилизации на природные ресурсы мира, в первую очередь России. После неудавшегося переворота в Венесуэле американцы оккупировали страну, расстреляли из танков дворец президента как врага цивилизации и главного мирового пособника международного терроризма. США с союзниками поставили перед Кремлем ультиматум о передаче основных нефтяных и газовых ресурсов под контроль международного консорциума, в котором заняли главенствующее положение. У России нашлась домашняя заготовка – асимметричный ответ. Она сообщила о завершающихся испытаниях космической станции, генерирующей так называемый электронный туман на огромные регионы планеты, фактически лишающей ядерные вооружения противника электронных средств наведения и разрушающей их собственную космическую защиту. Одновременно в СМИ были вброшены утечки о завершении в России разработок по мгновенному переносу, фактически телепортации, ядерного взрыва небольшой мощности в любую точку планеты.


Вашингтон объявил это блефом, однако на превентивный удар так и не решился. Ядерные государства заключили пакетный договор ПДОЗИЯР – о полном запрещении использования ядерного оружия, об отказе от превентивного ядерного удара, от дальнейшей разработки оружия массового поражения и предупреждении случайной ответной реакции на компьютерную или человеческую ошибку. В каждом государстве была установлена специальная аппаратура, которую обслуживали группы офицеров заинтересованных стран – участниц ПДОЗИЯР. Привычный мир стремительно разваливался.


Нормальные люди жили своей жизнью в надежде, что зеленый грипп – последнее испытание. Нашу семью он обошел стороной. И мы очень надеялись, что все наладится. Мне казалось, будто корни всех бед произрастали из одного конкретного убежища. Чудились то страшный финансовый монстр, погромыхивающий броней в своем подземелье и испускающий оранжевые яды, то гигантская ядовитая грибница огромного тошнотворного мухомора.


Точку в серии ошибок поставила Организация Объединенных Наций. Ее эксперты то ли не сумели спрогнозировать последствия одного из категорических требований ООН, то ли специально спровоцировали их. Когда зеленый грипп отступил, исчез сам собой, а в мире после балансирования на грани глобальной войны возникло зыбкое равновесие сил, группа экспертов ООН, поддержанных Генсеком, объявила основную версию, не подтвержденную, впрочем, фактами: этот недуг все-таки является следствием деятельности человечества, загрязнения окружающей среды, глобального потепления и естественной реакции планеты на ее разрушение. И если мир не снизит до минимума использование энергоресурсов, ситуация усугубится. Генсек ООН предложил в превентивном порядке полностью отказаться от личного автомобильного транспорта и остановить ряд энергоемких производств. Эксперты нарисовали апокалиптические картинки последствий отказа от плана.


Совбез наложил вето на этот документ. Активнее всех противостояли США, Россия и Китай. Через две недели американские нефтяные корпорации объявили об ошибочности выводов экспертов ООН и предложили свои – все о той же террористической сети, распространявшей необнаруженный вирус зеленого гриппа. ЦРУ подтвердило сведения о выявлении террористической сети с центром в Тегеране. Во всех крупнейших мировых СМИ были опубликованы фотографии иранских секретных объектов, около которых были припаркованы грузовики с баками, заполненными, как сообщалось, биооружием.


Россия выступила с протестом. Ее обвинили в потворстве международному терроризму. Кремль предложил переговоры и поставил вопрос в Совбезе ООН. В итоге Москва согласилась на тщательную международную проверку секретных объектов Ирана. Однако отказался Тегеран, пообещавший нанести ядерный удар по всем силам зла, в том числе по России. ЦРУ сделало заявление об обнаружении в Иране ядерного центра, уже давно занимающегося производством Исламского ядерного щита. МАГАТЭ не подтвердило, но и не стало отрицать вероятность появления в Иране ядерных боеголовок.


Через три недели в Персидский залив вошли две ударные группы ВМФ США во главе с атомными авианосцами, и еще через неделю по сотням иранских объектов был нанесен массированный ядерный удар. Союзники по НАТО не были предупреждены.


Мир испытал шок. Он вновь завис на грани глобальной ядерной войны, хотя Вашингтон уверял, что применял снаряды малой мощности и наносил точечные удары. Прецедент был создан.


Россия объявила о фактическом выходе США из договора ПДОЗИЯР и сделала официальное сообщение о нацеливании своих ядерных сил на США и их европейских союзников, а также заморозила собственное членство в ПДОЗИЯР. Вашингтон обвинил Москву в разрушении системы международных договоренностей, провокации против мирового сообщества. Российский Первый канал показал схему возможного превентивного удара России по США и их союзникам. Срочная встреча лидеров ведущих государств мира в Цюрихе предотвратила дальнейшую эскалацию конфликта. Мир вновь застыл в зыбком равновесии...


Это было давно и недавно. Я помнил каждый эпизод противостояния. Я сидел на своем Камне, вспоминал газетные статьи и пугающие телерепортажи, и в ушах звучали мои слова – слова надежды, которые я говорил Даше.


Не может быть, говорил я, никто не хочет жить в ядерной пустыне.


Даша верила. И я верил. А что нам оставалось?


Но случилось нечто иное. Еще более страшное.
 

Ощущение ирреальности
---------------------


Мы жили одновременно в реальном и ирреальном мире. Какой из них настоящий, мы не знали. Да и не очень тогда задумывались. Возможно, оба мира не могли существовать друг без друга, возможно, они были единым целым, но уж слишком разными, чтобы не замечать признаков их антагонизма.


Был мир, в котором люди просто жили, работали, любили, воспитывали детей, заботились друг о друге, дружили. Конкуренция, которая существовала в том мире, не была беспощадной. Да, были зависть, ревность к чужому успеху, стремление достичь творческих и материальных высот. Но это был не смертельный поединок. Как волк, повергший соперника, не перегрызал ему глотку, так и в этом мире никто не жаждал гибели оппонента. Но был и мир особо хищных людей. Когда они ворвались в нашу жизнь, мы почувствовали, что они будто бы сделаны из другого теста. Там были иные нормы поведения, иная мораль, прикрывавшаяся традиционными ценностями. Это был монструозный мир беспощадной борьбы не на жизнь, а на смерть. Мир противостояния – государственных, клановых, частных интересов, живущий по каким-то своим законам. По нормальным человеческим не должно быть узаконенного убийства. В нормальном мире даже за оскорбление, не то что за убийство, можно было попасть в тюрьму. В монструозном за убийство миллионов можно было стать национальным героем. Или получить Нюрнберг или Гаагу, но в очень редких случаях.


В этих мирах как будто жили люди разных пород, которые не могли друг без друга. Однако монструозный мир строили не только его вечные обитатели, породистая элита, чьи корни уходили в легенду, но и, особенно в последние десятилетия перед Событием, выходцы из обычного мира. Проникая туда, они тоже обретали особые свойства и становились хищниками. Редкие люди сохраняли нормальные человеческие качества.


У меня были знакомые, которые становились обитателями монструозного мира. Они резко менялись, прекращали общение, и даже в их облике возникали перемены. Я называл это явление эффектом «пластмассового лица». У них исчезали внешние эмоции. Кожа становилась гладкой, как искусственная. Стекленели глаза.


Почему были два мира? Какой первичен? Кто их создал? Если интеллект бессилен перед такими сравнительно простыми задачами, то какой разум является автором всего и вся?


Я много читал о Боге. Наверное, я упрощал свое восприятие, желая понять то, что понять невозможно. Мне была близка одна из идей – доказательств существования Бога - доминиканского монаха Фомы Аквинского. Он сформулировал ее в XIII веке. Она сразу и просто легла на мое восприятие мира, как предмет, который вернулся в свою коробочку, где отпечатались его формы. У каждой вещи, говорил средневековый философ, есть цепочка причин, являющихся причиной бытия этой вещи. Но невозможно, чтобы эта цепочка уходила в бесконечность. Значит, есть что-то, что, являясь причиной существования других вещей, само не имеет первопричины и существует безотносительно причин. Это и есть Бог.


Идея не отвечала на вопрос о том, что есть Бог. Но это рассуждение немного облегчало душу. Особенно после События. Я думал о том, что если мир бесконечен, то мои реальности – мелочь по сравнению с тем, что может существовать. Ведь если мир бесконечен, то существует все, что придет в голову, если это не противоречит законам бытия. Да и законы в разных мирах, как уверяют физики, могут быть разными.


Возможны, думал я, варианты реальностей в бесконечном однообразии и в бесконечном многообразии. И каждое отличие тоже существует в бесконечной череде повторений. Так что уж удивляться реальности или ирреальности мира, ушедшего на дно?


Я подумал, что, значит, воображение способно создавать физическую реальность. Если в голове возник некий образ – он где-то существует в физическом воплощении.


А не в этом ли идея Бога - повторять в каждом из нас свою частичку? Только вот носили мы в себе частичку, а решили его полностью подменить. Ну что ж, создали мир, возможный в бесконечной череде других миров, но и в бесконечном повторении разрушающийся. А теперь другой мир. И нечего мне удивляться, что лежу на Камне и наблюдаю за Ястребом.


Только вот тосковать никто не запретит. Я живой человек, и сомневаюсь, что нуждаюсь именно в такой реальности. Мне плохо в ней. Я хотел бы придумать иную реальность, и чтобы она овеществилась и я оказался в ней. И, может быть, где-то она и возникла, и где-то живет другой Александр, который сумел спасти своих родных и обитает не на Камне, а в настоящем Доме.


Снова возникли мысли о Даше и детях, какими я их запомнил, о людях, какими они остались у меня в памяти.


Сердце сжалось. Стало тоскливо.


Я посмотрел на черную точку - Ястреба. Чуть полегчало. Но он не мог заменить всего того, что ушло.


Я удивился будничности размышления об ужасающих перипетиях, в которые оказалась ввергнута цивилизация. Но для кого ужасающих? Для меня? Однако я не рыдаю. В чем же различие между ужасным и обыденным?


Я не смог ответить даже на этот вопрос. То, что казалось ужасающим вчера, сегодня воспринималось как обыденное. Почему?


Я окончательно запутался и подумал, что все ужасы происшедшего – всего лишь затянувшийся сон или, что еще хуже, фантазии шизофренического ума. А я лежу в палате сумасшедшего дома, привязанный жгутами к кровати, и мне колют успокаивающее. Или я вовсе из другого мира, и в моем мозгу живет разум обитателя Земли, которого я знаю под именем Александр? И Даша, мои дети - всего лишь воспоминание этого погибшего индивидуума, чей мозг оживили пришельцы?


Ничего не знаю!


От бессилия я раскинул руки, поднял голову к Солнцу и закричал:


- Ничего не знаю!


А зачем знать, вдруг подумал я.


Скорее всего, это была спасительная мысль, позволившая мне не утонуть в водовороте софизмов и предположений. Я подумал, что слишком хорошо чувствую, что я – это я. Что моя новая реальность вполне реальна, я ее осязаю и вижу. Как ни относись к моему появлению, я же существую. Как и Ястреб. Он ведь тоже не ястреб, как и я не совсем человек, это я так назвал его. И в воде какие-то твари завелись, я их называю Черви, они вырастают прямо из дна. Они тоже моя новая реальность. Но это может быть как ирреальностью, плодом воспаленного воображения, так и будничной тайной океана, страшной лишь потому, что в прошлой жизни люди о ней не знали.


Реальность – это то, что я вижу и чувствую в этот момент, решил я. Мысли об ирреальности, вероятности шизофрении отбросил. Все стало странным для меня, но для того, кто сотворил этот мир, он обыден. Море, а может, океан не такие, какими должны быть по законам физики, - слишком велики водные просторы. Откуда столько воды? Она что, в самой Земле таилась? Да мы просто этого не знали. И почему все время вода теплая? Парит днем и ночью. И что за круговое течение вокруг моего Камня? Вода вращается по часовой стрелке. Как водоворот. Да и Камень – не камень. Какой-то как бы бетонный высоченный столб со сквозными дырками, поднимающийся со дна. В городе такого не было. Вот телебашня была, это ее серый бетонный шпиль, вблизи напоминающий узкую остроконечную пирамиду, торчит из-за горизонта. Там живет Ястреб, а здесь живу я. И вокруг башни тоже сильный водоворот, но против часовой стрелки. Он намного сильнее, чем вокруг Камня, – такой, что мне трудно подплыть. Поэтому я так и не зашел к Ястребу в гости с ответным визитом.


Нет, не знаю, что случилось. Война? Радиация? Нашествие пришельцев? Чудовищный эксперимент? Что-то читал накануне События о необычном опыте физиков. Собирались создать крошечную искусственную черную дыру. Может, в нее и ухнулось человечество? Знаю только, что я потерял все, кроме собственной никому не нужной жизни. И памяти. Прошлое у меня осталось только в памяти, а будущее, судя по всему, предопределено бесконечным сидением на Камне. Я обречен сидеть на нем и разговаривать то с Солнцем, то с Ястребом.


Чтоб я сдох, равнодушно резюмировал я. Но эта мысль, я знал, пока не может овеществиться.


Сердце опять колыхнулось от острого воспоминания. О том, как все случилось. В одно мгновение. Я вернулся с работы, мы собирались ужинать. Дети смотрели телевизор. И тут все мощно вздрогнуло, будто во время землетрясения. Первый толчок не напугал. Показалось - случайность. Не поняли. Но потом возник второй, третий, четвертый. Бесконечная череда. Полетела посуда. Люстра уже не раскачивалась, а делала круговые движения. Дети побледнели, подбежали ко мне. Даша закричала:


- На улицу! На улицу!


Мы жили на втором этаже, и у нас был шанс.


О землетрясениях я знал только по телепередачам, но понял, что это оно. Но с чего? Никогда землетрясений не было. Даже мощное румынское докатилось до нас слабым отзвуком.


Взрыва, вспышки не было. Значит, не война. Это немного успокоило. Мозг искал поводы для надежды. Этого не может быть! Зато сердце почувствовало, ухнулось вниз.


Все тряслось, сначала очень сильно, потом слабее. Непрекращающаяся дрожь волнами пробегала по земле и зданиям. И наконец все успокоилось. Мы успели выбежать на улицу, я схватил документы, одежду, дети с Дашей стояли у джипа.


И вдруг погас свет. Повсюду. Только фары машин неестественно били в глаза. Выключились все электроприборы. На улице стало темно, хотя солнце еще не зашло за горизонт, а облаков не было.


И хлынул дождь.


Откуда? В небе ни облачка. Но ливень обрушился непредсказуемо и страшно, потому что повода для него не было никакого, и это был не дождь. Это был сплошной поток воды. Сначала с неба. Там не было ни облачка. Я зашел домой пятнадцать минут назад, и мы с Дашей даже успели поругаться. Ей показалось, что я сильно задержался, и она потребовала объяснений. Боже мой, какие мелочи по сравнению с тем, что случилось.


Мы стояли посреди двора, на нас обрушился этот невероятный ливень. Я успел понять, что тут что-то не так. Это была не пресная вода. Не дождь. Это было море, обрушившееся с неба. Откуда оно взялось?


Мы бросились к джипу. Я надеялся выехать с Дашей и детьми в надежное место, повыше. У меня было предчувствие беды, и я инстинктивно рвался туда, где сейчас Остров. Но проехать было уже невозможно. Мешали сплошной затор из машин и водяная каша, состоящая из мусора, обломков и, по-моему, мятущихся тел.


В ушах стоял жуткий звук, возникший из шума низвергающейся воды, сплошных сигналов автомобилей и криков тысяч людей.


Сказать, что лило как из ведра – ничего не сказать. Животворящая влага, давшая миллиарды лет назад жизнь этой планете, стала убийцей. Почти всех, не считая меня (да и то непонятно, как я ожил, если, судя по всему, сначала погиб), Ястреба и населения небольшой общины на Острове. Ну еще рыб, насекомых и этих огромных Червей на дне моря. Наверное, где-то есть еще острова, но я так и не доплыл до них.


...А тогда мы сумели сесть в джип, но сердце стучало так сильно, что я понимал: нам не уйти. Я специально купил этот джип, предчувствуя беду, у меня была сильная интуиция, но он не спас. В осознаваемом бессилии я нажал на газ, надеясь вырваться. Я видел, что это бесполезно, но надо было что-то делать. Это был рывок отчаяния. Чудовищный ливень оказался сильнее.


Через несколько секунд вода лилась не только сверху – она шла отовсюду, как будто город неожиданно оказался на дне океана и водяные стены схлестнулись. Нас закрутило, мы даже не успели толком тронуться с места. Машину шарахнуло о стену дома, лобовое стекло вырвало, меня выбросило.


Последнее, что я увидел, - беззвучно кричащую под водой Дашу, пристегнутую к сиденью (я пристегнуться не успел), и бледных предсмертно раскрывающих рот детей на заднем сиденье.


Потом я почувствовал словно удар в горло. Он возник изнутри, как будто кто-то рванул мои внутренности, потянул их к подбородку. Меня сильно затошнило, сердце кроваво хлестнулось о грудную клетку, и я очнулся на этом теплом Камне.


Ощущение беды
-------------


 Я снова как бы очнулся от сна, выбравшись из воспоминаний, и обнаружил себя все на том же Камне. Море все так же парило. Ястреб высматривал из своего высока добычу. Люди вдалеке ловили рыбу.


Острота чувств, которые я испытывал, вспоминая о прошлом, не привела к каким-либо переменам в моей новой жизни. Мои фантазии об овеществлении мыслей были явно не для этой реальности.


Я посмотрел на рыбаков. С сожалением подумал о том, что ничего не изменилось за сорок лет, и они выстрелили в меня точно так же, как в первый раз, как стреляли потом, только на сей раз промахнулись. Далеко.


Сорок лет. Боже мой, как я выдержал?


А если точнее, сорок лет – это срок моего пребывания у этого берега. Столько, сколько дней и ночей я насчитал, делая насечки на косяке в своем Доме. Как Робинзон Крузо. Четырнадцать тысяч шестьсот с лишним дней и ночей. На самом деле это неточное число. Я ведь не знаю, сколько отсутствовал, пока оказался на Камне первый раз. Не знаю, сколько времени проходило после того, как меня убивали, и я снова возникал на том же Камне. Ничего не знаю.


Прошло явно много времени с момента События до моего первого появления на Камне, хотя мне показалось, что меня просто выбросило из джипа на Камень. Год, два, три? Я видел признаки, свидетельствующие о долгом отсутствии. На Острове, где выжила небольшая община и сохранились кое-какие здания, было много следов запустения, таких, какие не обозначаются за день или два. Постройки затянуло лианами. Стены, словно мхом, подернулись травой.


Я узнал это место. Здесь оказались знакомые магазин, склады, в том числе войсковой части, несколько жилых домов, древний краснокирпичный бастион - все то, что стояло на возвышенности, на окраине нашего города. Дальше были Лес и поля. Но сейчас они простирались не очень далеко. Вокруг все пространство занимало море. Или, скорее, океан. Как иначе назвать этот безбрежный водный простор, из которого кое-где торчали шпили и купола храмов с крестами и несколько небоскребов, превратившихся издали в железобетонные скелеты, - стекла вылетели, обнажив нутро зданий. Виднелась верхушка древней круглой красной башни, ее зубцы выступали из воды, напоминая о вечной борьбе реальности со временем. Выше всех была телебашня, на две трети скрывшаяся под водой.


Вокруг всех объектов, торчащих из моря, почему-то кружили водовороты. Они отличались. Вокруг храмов и древней башни вода вращалась по часовой стрелке, вокруг небоскребов и телебашни – против. Объяснения этому явлению я не придумал.


Наш дом был гораздо ниже. Даше с детьми не повезло. Мы жили недалеко, наш дом можно было бы рассмотреть сверху, как с холма, если б не вода. Мы жили настолько ниже, насколько судьба определила нашу участь. Но мы входили в подавляющее большинство.


Боже мой, я предчувствовал беду! Не я один. В тот год многие ощущали: надвигается что-то страшное.


Снова и снова мне снились жуткие ураганы, сметающие небоскребы. И я выяснял, что подобные сны видели мои знакомые.


Но в отличие от друзей и знакомых, я в своих ночных кошмарах видел еще и отвратительных червей. В жизни таких не было. Они меняли цвет, как хамелеоны, мерцая то красным, то оранжевым цветом. Сначала думал, вижу кошмары из-за позднего ужина или из-за какого-то недуга. Может, сердце барахлило? Сходил к врачу. Все оказалось нормально.


А однажды летом на берегу реки, когда мы с Дашей и детьми постелили покрывало и уселись, готовясь к пикнику, я почувствовал движение под тканью, будто кто-то тянул нитки покрывала. Отбросил.


Трава кишела неприятно знакомыми хамелеоновыми червями. Они оказались похожими на длинных сороконожек, ножки у них были как реснички. Черви быстро перебирали ими, неприятно резко извиваясь. Сотни или тысячи червей.


- Ой, гадость какая! - вскрикнула Даша. – Что это?


- Понятия не имею.


Я не стал говорить о своих снах.


Почувствовал холод предчувствия, обжигающий изнутри. Таких совпадений не бывает.


Мы вытряхнули покрывало, осмотрели друг друга. Странно, но несмотря на обилие червей, ни один не зацепился за нас. Обычно, если сядешь на место, кишащее, например, муравьями, потом долго вытряхиваешь их или чувствуешь неожиданный укус.


Мы быстро уехали. Подальше от неприятного места. Пикник был испорчен. Отправились домой.


Это было последнее нормальное лето планеты.


Газеты сообщали о завершении борьбы с зеленым гриппом, о ядерно-политических страстях. О появлении неизвестных насекомых – именно этих красно-оранжевых тварей. О тысячах дельфинов и китов, выбрасывающихся на берег. О бурлении озер и монстрах, выглядывающих из глубин. Несси вдруг всплыли в озерах по всему миру, но были, как и прежде, неуловимы.


Все казалось газетными утками, будто не касавшимися тебя, твоей семьи, происходило это где-то и с кем-то, а не с тобой. Но я знал, что те мерзкие ползающие твари появились не случайно, ведь я увидел их раньше всех - во сне.


СМИ были полны сообщений о необычном поведении животных. О медведях, нападавших на людей и на автомобили. О птицах, без причины клюющих детей. О клещевом энцефалите, который пришел в те места, где раньше вообще клещей не было.


Необычно вели себя не только животные и насекомые. В Америке резко возросло число необъяснимых убийств. Добропорядочные граждане шли в кафе, церкви, кинотеатры и расстреливали всех без разбора. Тихие школьники становились бешеными маньяками, убивавшими одноклассников. В мире резко возросло число самоубийств.


Планета будто взбесилась.


А однажды я увидел высохшую дубовую рощу на берегу спокойного озера в национальном парке, и она стала для меня символом жутковатых перемен.


Мощные стволы с картинно пустыми черными ветвями казались обгоревшими в сильном пожаре.


- Что случилось? – спросил местного старожила.


- Понятия не имею. В прошлом году все началось, - сказал дед, растерянно окидывая взглядом дубы.


- Никак не привыкну, никогда ничего подобного не было, - добавил он. – Никто ничего такого не помнит.


В этот момент раздался колокольный звон – рядом с озером стоял храм. И мне показалось, что это был реквием по всем нам.


– И рыба почти пропала, - прервал мои мысли дед. – Прошлым летом был отличный клев, а сейчас ничего не поймаешь.


- Почему? Я же видел мальков у берега.


 Старик пожал плечами.


- Или мало ее, или стала вести себя иначе. Не клюет, и все тут.


Он помолчал и мудро добавил:


- Что-то происходит.


Еще подумал и произнес врастяжку:


- При-ро-да.


В городе внешне ничего не менялось. Все так же летели по своим делам люди в автомобилях, сверкали неоном вывески, трещали купюрами банкоматы. И диктор на телеэкране, символ надежности и стабильности государства, спокойным голосом сообщал новости, от которых у впечатлительных людей стыла кровь.


На очередной градус поднялась температура мирового океана. В Антарктиде погиб последний пингвин. Американцы испытали мощный облучатель ионосферы. Экспедиция обнаружила мертвую деревню чукчей. Семилетний мальчик перестрелял из отцовского ружья дворовых друзей...


Прагматичная Даша не верила в страхи, владевшие миллиардами, в том числе и мной. Внешне все казалось незыблемым.


- Ты же сам говорил – Рокфеллеры не хотят жить в бетонном бункере, - напоминала она.


Но я чувствовал: дело не только в возможной войне. Что-то в целом было не так. Во всем.


А той ночью после неудавшегося пикника мерзкие насекомые снова снились мне, но я уже не просто видел их ползающими у берега. Они впивались мне в руку, я выдирал их, отрывая кусками, а оставшееся, меняя цвет, как хамелеоны, втягивалось под кожу и ползало под ней синими нитями, как будто вены начали движение по руке.


От боли и ужаса я бежал по берегу. И вдруг выяснялось, что это не река, а холодное море, и не лето, а зима, а я в плавках. Мне холодно, я бегу по мокрому снегу, и навстречу мне идет мама в своем стареньком зимнем пальто, побитом молью.


Она умерла за три года до События.


Мама приветливо, но немного отстраненно улыбалась. Я остановился в недоумении.


- Мама, я же знал, что ты не умерла! – беззвучно прокричал я, чувствуя, как холод вползает в мое нутро, и не слыша своего голоса.


Она не ответила. Подойдя ко мне, молча, с отстраненной улыбкой показала рукой на море. И я с ужасом увидел, как издалека к берегу идет гигантская волна высотой в небоскреб. Я помчался прочь, понимая, что от этого ужаса мне не убежать. Ноги стали вязнуть в песке и снегу, и я почти не двигался.


И тут меня захлестнула волна. Я проснулся от собственного крика.


- Снова кошмар? – спросила Даша, тревожно взглядываясь мне в лицо.


- Да, - хрипло ответил я. – По мне Кащенко плачет.


Я лукавил. Я был бы рад, если бы эти видения объяснялись больным разумом. Чувство подсказывало: все гораздо хуже.


– К врачу тебе надо, - сказала Даша. - Может, сердце? Или желудок? Ты поздно ужинал...


Я напомнил, что уже был у врача. Пообещал сходить еще раз. Но не сделал этого. Утром неприятные эпизоды, сотканные из снов и реальности, связались в жутковатое предчувствие.


Я вспомнил сон, и он почему-то связался с воспоминанием о смерти одного старика-садовода. Он приходил ко мне в редакцию. Странный такой. Я запомнил его из-за большой родинки на лысине. Принял за очередного сумасшедшего. Он что-то говорил об экспериментах по выращиванию урожая. Уверял, что если удастся, страна от этого выиграет. Надо внедрять. Это произошло за месяц до неудавшегося пикника. Через пару дней после визита он погиб. Его как будто сожрали какие-то насекомые.


Происшествие было странное и ужасное. На стуле в одиноко стоящем у реки доме был найден одетый скелет. Экспертиза ДНК показала: хозяин квартиры. Насекомых не нашли, причины превращения человека в скелет не установили.


Следствие вяло тянулось до самого События.


И еще я вспомнил грибную поляну и палеонтологический музей. В нем со мной тоже случилось нечто странное. Если в грибном лесу я слился с миром, то в музее – с прошлым.


Я ходил среди экспонатов, рассматривал скелеты динозавров. Особое внимание привлекли два. Не знаю, чем. Просто привлекли, притянули. Я остановился, стал вглядываться.


Это были останки небольших ящеров, предков черепах, что ли. Они стояли на изогнутых костистых лапах в полутьме зала, за легкими деревянными рейками.


Я всматривался в серые кости с коричневым оттенком и думал о том, как условно Время. По сравнению с Вечностью эпоха мезозоя была только что.


Фактически, подумал я, почти нет зазора между нашим временем и эрой динозавров.


Можно сказать, эти два скелета травоядных ящеров мгновение назад были живыми монстрами и щипали хвощи. И неожиданно для себя оказались тут, в музейном зале, в виде скелетов.


Мне показалось, что вижу, как плоть обволакивает эти коричневатые кости. Я услышал, будто они, как коровы, жуют мезозойскую зелень. Мысленно слился с ними и ясно, отчетливо, как на экране, увидел их медленно топающими по доисторической саванне. И подумал о том, что раз я рядом с ними, живыми, то и как бы там, в мезозое. Ведь разницы во времени между мезозоем
и моим двадцать первым веком почти нет.


Возникло ощущение реальности живых динозавров. Я почувствовал запах мезозойской травы, который не отличался от запаха свежескошенного поля, в лицо ударило утробное тепло сильных звериных тел, как если бы рядом горела мощная лампа. От травоядных ящеров пахло хлевом и легкой горечью.


По телу пробежала волна.


А по контуру скелетов заструилась светящаяся ниточка. Словно тонкая неоновая изгибающаяся лампа выделила скелеты в полутьме музейного зала.


Что за оптический эффект, подумал я.


И тут мозг пронзила игла интуитивного открытия.


Если бы это был оптический эффект, то такая же светящаяся нить должна была пробежать по периметру деревянных реек, отделяющих скелеты от посетителей и стоявших вплотную к экспонатам.


Я подумал: это сигнал. Какой? Кому? О чем?


Не знаю. Как и там, в грибном лесу, я прикоснулся к чему-то неведомому.


Несколько лет я не мог понять, что бы это значило. Странные сны, неприятные предчувствия, необычные ощущения. Но в то утро после неудавшегося пикника все соткалось в одну картину, и я почувствовал: эти сигналы - предупреждения. Только как понять, в чем их суть?




Утром я не пошел к врачу. Именно тогда принял решение купить джип. Стал уговаривать Дашу поменять квартиру, переселиться повыше. Как раз туда, на возвышенность, где теперь Остров.


Она воспринимала мои уговоры как причуды.


И в ту секунду, когда меня выбросило из джипа и вода потащила машину с моей семьей в глубину, я успел увидеть в глазах Даши ужас запоздалого осознания моей правоты и сожаление предсмертного бессилия.


Все утонуло. Моя жизнь, моя семья. Города, люди.


Сохранившиеся на Острове здания, лишь только я очнулся на Камне в первый раз, казались тронутыми временем: тротуары заросли, окна потускнели, стали непрозрачными, многие были выбиты.


Сколько времени прошло, прежде чем кто-то уложил меня на Камень?


Когда я очнулся на нем, переплыл на берег и вышел – обнаженный, зеленый и испуганный, ко мне подбежал мужик с ружьем в брезентовом застегнутом наглухо плаще. Глаза его сверкнули ненавистью. Я еще ничего не понимал и шел как оглушенный. Я только что был с Дашей. Почему я здесь? Почему я такой? Кто этот мужик?


А он прокричал:


- Тварь! Дрянь! Змеиная блевотина! Убирайся!


Куда? Что? Он сошел с ума!


Я ничего не понимал. Только что был в машине с детьми, которых унесла вода, и вдруг этот берег, этот странный мужик. И я непонятно какой.


Почему все заросло, потускнело?


Я шагнул к нему с растерянной улыбкой. Хотел что-то сказать, мучительно подбирая слова, соответствующие нелепой ситуации.


Но мужик отшатнулся, завизжал:


- Убирайся! Гадость!


И вскинул ружье.


Я заслонился рукой. Успел услышать выстрел. Почувствовал страшный, болезненный удар в лицо. В глазах сверкнуло.


И снова очнулся на Камне. Как будто кто-то мгновенно отмотал кадр.


И когда я пришел в себя и мощными рывками быстро доплыл до берега, увидел, что дома еще сильнее заросли, а на берегу никого нет.


Теперь я был осторожнее. Боялся людей, пытался разобраться сам с собой.


Окутанный зеленью, чем-то вроде лиан, на берегу стоял заброшенный гараж. Он был пуст.


Он и стал моим Домом на сорок лет.


Ощущение любви
--------------


Сначала я много времени проводил в Доме. По привычке воспринимал его как что-то вроде квартиры, в которой положено жить. Валялся на топчане, читал книги, собранные в брошенных квартирах. Но вещи, которые я собрал здесь, посещая Остров и город на дне, книги, топчан, в котором я не нуждался, но тем не менее часто по привычке спал на нем, создавали иллюзию домашнего уюта и постоянно возвращали мое сознание в прошлое. Это обжигало.


Мой новый Дом был как машина времени. Я не мог вырваться из пут воспоминаний, которые были милы и одновременно рвали сердце. И тогда я стал только ночевать здесь – эту привычку так и не смог преодолеть, остальное время проводил на Камне, в Лесу или подводном городе.


И все же Дом звал меня, как Лес, только немного другим, но не менее манящим голосом. После встречи с Ястребом я вновь стал чаще заходить в Дом. Брал вещи, рассматривал их, погружаясь в омуты памяти.


Помню, и тогда зашел, прилег, чтобы расслабиться и вернуться мысленно в прошлое, вновь поискать причины произошедшего. Это чувство было как болезненная рана, которую все время хочется пощупать.


Я лежал, вспоминал, рассуждал. Яркая вспышка ослепила меня. Я зажмурился, хотел вскочить. Но что-то удержало. Показалось, что лежу не на жестком топчане, а в мягкой теплой постели.


Я ощущал неуловимо знакомые успокаивающие запахи, интуитивно предчувствовал знакомые шорохи.


Красная пелена застилала закрытые глаза, как будто в лицо бил яркий свет. Я ощущал лицом теплый поток.


Осторожно приоткрыл глаза.


Это было Солнце.


Но в гараже, ставшем моим Домом, не могло быть Солнца.


Глаза привыкли к свету, и я увидел: оно висело за окном, пронизывая комнату лучами. Занавески были раздвинуты. Я лежал в своей постели в родительском доме, который покинул больше... Сколько же лет прошло с учетом моего пребывания на Острове? Шестьдесят? Семьдесят?


Узнал знакомые шумы за стеной. Из кухни раздавались приглушенные голоса матери и отца.


Они давно умерли, подумал я.


Ощущения были столь реальны, что я подумал: вся моя последующая жизнь, закончившаяся Катастрофой, - просто очередной ночной кошмар. Не было этого будущего, а есть настоящее, в котором я юноша, начинающий журналист, а за стеной родители на кухне. Не было зеленого гриппа, События. И наверное, не будет. Все это ночные видения, сюжет для фантастического рассказа. А мне пора на работу.


Захотелось облегченно вздохнуть.


Я слышал звон посуды на кухне, шум воды из крана, разговор родителей. Прозвучало мое имя. Узнал знакомые шаги, дверь приоткрылась, в проеме показалось улыбчивое лицо матери.


- Сашенька, на работу не опоздаешь?


Из кухни доносились фальшиво бодрые радиоголоса двух ведущих. В форточку неслось "В Антарктиде льдины землю скрыли. Льдины в Антарктиде замела пурга..."


- Сейчас, хорошо, - пробормотал я.
Дверь закрылась.


Приподнял одеяло, глянул на свой живот. Нет, не зеленый. Ну конечно, Событие, Камень – все это бред. Я как обычно стройный, молодой, вижу квадратики мышц. После События, если оно было, я стал как раз таким же, как в молодости, исчез пивной животик, который я наработал в редакции, снова возникли квадратики мышц, только зеленые.


Да нет, не было ничего. Не было События. Вот постель. Вот мама. Вот плавки. Я же не голый на Камне, а дома. Я всегда спал в плавках, за что мама меня ругала.


- Нельзя спать в плавках, надо носить свободные трусы, - говорила она.


Я не понимал, почему, ведь плавки удобнее, да в них и выглядишь мужественнее, когда приходишь на тренировку и переодеваешься. В трусах меня засмеяли бы.


- Отцом можешь не стать, - непонятно говорила мама и выходила из комнаты.


Но откуда у меня знание, которого не было тогда? Были ли Даша и дети? Если были, было и Событие.


Я рассматривал себя. Или ничего не произошло, не миновали десятилетия, и я остаюсь таким, какой есть? Ну тогда надо к психиатру.


Много лет назад или сейчас, если ничего не было, я занимался классической борьбой. Гордился этими квадратиками на животе. Накачал на тренировках.


И сейчас вдруг почувствовал энергию, легкость, которые вернулись ко мне только после События, если это не шизофрения. Я же когда-то вбегал в спортивный зал, подпрыгивал, и казалось – вот-вот полечу.


Ощущение, что я вернулся в молодость или же никуда из нее не уходил, оказалось приятным. Волна окатила тело и медом стекла в низ живота, как на Солнце – на Камне.


Но реальность воспоминаний о Событии и о том, что было потом, подсказывала: в этом возвращении в юность что-то не так.


Принялся раскладывать ощущения по полочкам, как обычно раскладывал мысли о неприятных событиях, чтобы выяснить источник озабоченности.


Вот лежу в постели и мне хорошо. Вот охватывает пыл утреннего желания. Так всегда было. После События это ощущение я испытывал только на Солнце, но оно уже не требовало продолжения, а было просто приятным чувством, желанием слиться с Солнцем, с миром. В молодости всегда был полон этой силы, и она не давала покоя. Могла напомнить о себе спонтанно, вопреки воле, от случайного взгляда девушки в университетской аудитории, от прикосновения в троллейбусе.


Я вскочил, подошел к шкафу. Там, внутри, на дверке, должно быть зеркало. Так и есть.


Я стоял перед зеркалом в том виде, в каком помнил себя. Шевелюра-копна, а не лысый и зеленый, тонкое смешливое лицо, юношеская мускулатура. После События стал таким же, как в юности, но лысым и зеленым. И лицо у меня больше не было смешливым и беззаботным.


Стало странно и одновременно смешно. И почему-то совсем не страшно, хотя того, что происходило, быть не могло.


Интересно, я абсолютно такой, каким был тогда? По линиям мышц это видно. Оттянул резинку плавок. Ну да. Все то же. Живой и жаждущий. Судя по моему виду, это как раз Ленкин период.


Одно время казалось, что любил ее, но это было не так. Во всяком случае, расставшись, не переживал и в своих воспоминаниях после События почти о ней не думал. Думал только о Даше и детях.


А с Ленкой любил свои ранние мужские ощущения, особенно те, которые испытывал, оказавшись с ней наедине. Ленка этому всячески способствовала. Она обожала наблюдать, как мое тело наполняет сила естественного стремления, и ее приятные длинные пальцы стали предметом моих вожделений. Она была старше и изощренно играла со мной, радостно смеясь.


- Мой фейерверк! - весело кричала, вздрогнув вместе со мной.


Она добивалась, чтобы тяга к ней стала неотвратимой. Ленка хотела бросить мужа, выйти замуж за меня.


В какой год меня швырнуло? Я уже был с ней или это еще предстоит? Какое сегодня число? А когда я был с ней? Помню только, что летом.


Отпустил резинку, ткнул пальцем в зеркало. Дверца скрипнула, на стекле остался след. Выходит, я еще не встретил Дашу. До женитьбы еще далеко. У меня еще нет детей. И впереди большое будущее.


Или его не было? Не будет? Вот путаница.


В коридоре зазвонил телефон. Мать подняла трубку.


- Да, еще дома, - сказала она. – Сейчас позову. Сашенька, тебя!


Я взял трубку. И сразу услышал знакомый вздох.

Ленка.


Будто чувствовала, что думаю о ней.


- Слушаю.


Ответ прозвучал секунд через пять. И я его однажды, много лет назад, слышал.


- Я хочу с тобой встретиться. Сейчас. Когда ты придешь на работу?


Тогда она уже это сказала. Я все вспомнил, будто было вчера. А так и есть. Значит, встретился с ней вчера, и это случилось прямо на лесной тропинке.


Мы, как всегда, целовались у ее дома.


- Антон подождет, - сказала она. – Мы с ним давно не живем. Ты меня любишь?


Я не знал точного ответа, но меня раздражал этот вопрос. Я не знал, что ответить. Лгать не хотелось, а слово «люблю» звучало бы неестественно.


Мы целовались, и она спрашивала: «Ты меня любишь?» И я пугался этих слов, обязывающих к чему-то за пределами обычной радости. И чтобы избежать ответа, просто брал ее ладонь и прижимал к себе так, чтобы она почувствовала откровенность мужской силы, которая всегда рвалась из меня, когда я был с Ленкой.


- Конечно, - говорил я, вжимая ладонь так, что сам, казалось, становился легким от этого давления. - Ты же чувствуешь?


- Чувствую, - с неожиданной хрипотцой шептала она.


Я не любил вопроса о любви, но и пребывал в его предвкушении, потому что он давал повод раз за разом повторять это действие, к которому я инстинктивно стремился. Все тело охватывал трепет, когда Ленка влюбленно ощупывала меня.


У нас довольно долго были такие отношения. Она принимала мою игру всерьез, ей это нравилось. Сильно водила ладошкой, пытаясь лучше ощутить меня, но на большее не решалась. Лишь однажды расстегнула мой ремень, отчего у меня перехватило дыхание, и тут почувствовал горячее прикосновение, о котором давно мечтал.


Всматриваясь прямо в мои зрачки, она изощренно погладила меня по квадратикам живота, который я напряг, сдерживая дыхание, потом, нежно перебирая, повела ладонь ниже. Я почувствовал желанное прикосновение. Это было настолько приятно, что я боялся, как бы не подвести себя, но она отпустила, поцеловала в губы и тихо произнесла:


- Какой ты все еще мальчишка.


И тогда вечером у подъезда, то есть, судя по ее раннему телефонному звонку, вчера, мы целовались, и она ласкала меня. И вдруг решилась.


Судорожно, почти больно впилась в губы. Мы стояли в свете фонаря, но это не помешало ей рывком распустить мой ремень и хищно завести ладошку. Показалось, что мощный пульс в висках отзывается в ее горячем кулачке. Не помню, как мы оказались в перелеске, начинавшемся недалеко от дома.


Буквально упали на сухую пахнущую хвоей тропинку.


Это была первая любовь в Лесу.


По-моему, о нас чуть не споткнулись. Я словно растворился в необычайно приятном мире, наполненном мощной энергией, пульсирующей в каждой клеточке. Этот мир мне уже был знаком по отдельным эпизодам до Ленки. Но те чувства были намного слабее. С Ленкой распахнулась дверь в таинственное радостное пространство. Ее ладошка словно приоткрывала дверцу. И теперь мне показалось, что вижу холмы, облака, небо, пахнущие ее телом.


Или Лес играл какую-то роль?


Я сжал Ленку изо всей силы, вминая лицо в грудь, и она застонала. Почувствовал себя обнаженной частью ее тела, бесстыдной и сладострастной. Вокруг возникли вихри из прозрачных фигур. Горячий туман, как в парной, обволок приятной пеленой, собравшись жаром в пояснице. Впившиеся ленкины пальцы показались силой сворачивающегося вокруг меня мира.


В эти мгновения я абсолютно потерял стыд, полностью слился с миром и с Ленкой.


Тело сотряс удар счастья.


И тут я словно протрезвел.


Возникли голоса редких прохожих, шум машин.


- Еще! – прошептала она.


Ее голос показался мне слишком громким. Рядом были люди. Теперь это имело значение - стыд вернулся ко мне.


- Пойдем, - хрипло сказал я, вставая и испытывая смесь радости и испуга.


Было и ощущение маленького предательства по отношению к Ленке.


Пульс бился только в висках.


Чудесный мир пропал.


Вокруг был только ночной город.


Значит, все это было вчера. И сейчас, когда Ленка позвонила мне, вся эта картина предстала перед мысленным взором.


Что я тогда сказал ей?


Она, помню, сказала:


- Я не могу без тебя. Хочешь встретиться?


- Да.


И несколько лет мы были любовниками. Но я обманывал ее, потому что не испытывал по отношению к ней те чувства, которые она испытывала ко мне. И такого счастья, какое я испытал на той полулесной тропинке, больше с ней не было. Все это было потом - с Дашей, которую я хотел видеть, по которой скучал и чей запах привлекал меня, а потом много лет чудился на Камне.


И поэтому сейчас я не мог ответить Ленке так же, как тогда.


Она задала все тот же вопрос. А мой голос вдруг стал чужим, язык непослушным. Может быть, я и хотел повторения чуда, так быстро закончившегося на лесной тропинке, но впереди была, должна была быть большая жизнь. А если ее еще не было, то было знание о ней. Впереди была встреча с Дашей. Семья.


И Событие?


И я не мог снова ответить Ленке: «Да».


- Нет, - сказал я. – Извини, я очень занят. Не сейчас.


А сам подумал – никогда.


Она все поняла. Она была умнее и тоньше. В некотором смысле воспитывала меня. И все то, что она говорила о стране, об отношениях людей, произошло спустя годы, и многие ее оценки сбылись. Но тогда я был молод, глуп и не верил ей. А сейчас знал, что она оказалась права. Но всего этого все равно было недостаточно, чтобы любить ее по-настоящему. Нет, я не мог снова сказать ей: «Да».


Я вспомнил, как после моего «да» она назначила встречу, и мы, разгоряченные желанием, но по-разному - она как любящая женщина, а я как жаждущий наслаждения - прибежали к старику Илье Захаровичу, моему старому другу, который понимающе впустил нас в свою вторую комнату, и здесь воцарило сладострастное бесстыдство. На лесной тропинке наш непреодолимый порыв был естественнее.


Но сейчас я не хотел продолжения.



- Да?.. – разочарованно со вздохом произнесла Ленка и положила трубку.


А я услышал голоса за стеной. Это уже был не родительский разговор. Это была моя новая реальность, точнее, старая, в которой я уже прожил много десятилетий. И не было окна, потому что в гараже не бывает окон.


Я встал с топчана, выглянул. Поодаль люди с криками сталкивали лодку в море. Собирались ловить рыбу. Ленка снова осталась в прошлом.


После этого провала в прошлое я больше не ложился на топчан днем, снова избегал заходить в Дом просто так. Лишь ночевал.


Но размышления о Лесе, о любви среди сосен, о моей неожиданной, но и естественной реакции на теплые солнечные лучи наводили на предположения. Я думал о том, что любовь как-то связана с Солнцем, с Космосом, и в момент наивысшего наслаждения человек сливается с миром. Что в миг любви Вселенная закачивает в нас программу жизни, сознания, судьбы, память о нашей сути, о нашей природе. Недаром люди говорят, что самые красивые дети бывают у любящих пар. Значит, у любящих пар и любовь была настоящей, и контакт со Вселенной был полноценным.


Я думал, что у детей, которые еще не умеют говорить, почему-то осмысленный глубокий взгляд, как будто они пришли из другого мира и осваивают наш. Что, будучи малышом, я никак не мог понять, чем отличается вчера от сегодня или завтра, как будто в том мире, откуда я пришел, не существует времени. Но в конце концов поучения родителей и заход-восход Солнца научили отличать день от ночи, а завтра от сегодня.


 Я лежал на Камне, купаясь в теплых лучах, наблюдал за своей реакцией, и думал, что часть человеческой физиологии эти могущественные силы мне все-таки оставили. Но зачем? Я ведь так отличаюсь от людей...


Ощущение ностальгии
--------------------


А они не отличались от тех людей, которые жили до События, ни внешне, ни по поведению. Были обычными, сторонились меня. Я видел их реакцию снова и снова, а очередной выстрел в мою сторону подтвердил отсутствие перемен...


Я всмотрелся в фигуры. Ничего нового. Но я смотрел так, как будто делать это меня заставляла смутная надежда. А вдруг... Что вдруг? Я и сам не знал.


Увидел, как брезентовый мужик с опаской оглядывается на меня. Почему они одеваются в такие плащи? Тепло же. От брезентовых людей пахнет за версту потом.


Я заметил три категории людей на Острове. Вторая не куталась в брезент, от них не пахло потом. Ну и были еще бомжи. Людей второй и третьей категории видел чаще. Брезентовые мужики, наверное, были чем-то вроде местной элиты или охранниками. Но от кого оберегают жителей? Или от них же защищаются? Тогда, выходит, надзиратели? Ни разу не видел, чтобы рыбу ловили брезентовые мужики.


- Ну и Бог с вами! – прокричал я фигурам у лодки.


Я хотел сказать «Черт с вами!», но что-то удержало.


- Вам же хуже!


Последнюю фразу я произнес тихо. Не совсем им. Все равно она бесполезна. И вообще я мог промолчать, но что-то заставило обратиться.


Что заставило? Общение с Ястребом? Странная птица. Никакого отношения к людям не имеет, чужеродное создание, а как подумаю о нем, думаю и о людях.


Да, точно - я все-таки хотел бы оказаться среди них. Несмотря ни на что. Они меня не принимают, но я им нужен. И они мне. Как мы с Ястребом нужны друг другу.


 Я знал, что людям плохо, что они перебиваются ловлей рыбы и редкой охотой – слышал выстрелы в лесу. Занимаются по мере возможностей примитивным земледелием, разведением коз, кур. Знал, что очень многие умерли. Видел в брошенных квартирах скелеты, изъеденные красно-оранжевыми червями, заросшие зеленью. Червей уже не было. Я просто знал, что эти твари любят мертвую плоть, а живой избегают.


 Я исследовал часть Острова, пока меня не прогнали брезентовые мужики. Остальные просто шарахались. Иногда я заставал их в брошенных квартирах. Брезентовые люди угрожали мне винтовками и несколько раз расстреляли. В полном смысле слова. И я тут же просыпался на Камне.


Все-таки непонятно, почему они ходят с винтовками. Кто им угрожает? Почему наглухо застегнуты в жару? Почему стреляют в меня? С кем еще воюют?


После неудачных попыток убить меня, или все-таки удачных, но закончившихся ничем, они оставили меня в покое и не подходят к моему Дому. Но если пробую общаться, отвечают волной ненависти или выстрелом, как сейчас.


- Я могу вам помочь! – неожиданно для себя выкрикнул я.


Они не обратили внимания. До меня лишь докатались слабые колючие волны. Брезентовый мужик сел в лодку вслед за своими товарищами, и они стали грести. Сейчас забросят сеть.


- Я мог бы наловить вам сколько угодно рыбы или нагнать ее в ваши сети!


Ответом была та же колючая волна.


Ну и ладно. Злобные дураки.


Посмотрел в небо. Крикнул Ястребу:


- Я пошел! До завтра!


Мягкая теплая волна означала его приветствие и согласие.


- До свидания!


На этот раз до меня докатилась и волна от людей. Она была такой же колючей, но очень слабой, как будто они наконец увидели что-то знакомое и отреагировали не так злобно.


Странная штука – психика. В прошлой жизни, бывало, я тоже злобно реагировал на тех, кого не мог понять. Без особых причин.


Как-то увидел по телевизору, в новостях, сюжет. Не сразу понял, о чем речь. Подумал - ведущий берет интервью у боевика. Лицо этого человека показалось мне отвратительным, тупым, жестоким. Прислушался к беседе. И понял, что это не боевик, а парень с противоборствующей стороны, которой я симпатизировал. И в ту же секунду с удивлением обнаружил, что лицо его симпатично, с признаками высокой духовности.


В недублированных фильмах на чужом языке я видел неприятно каркающих людей отталкивающего вида. Но стоило посмотреть тот же фильм продублированным, и герои вызывали чувства сопереживания, сострадания.


Люди на Острове не желали общаться со мной. Я их понимал. И в определенный момент захотел все исправить.


Я нырнул прямо с Камня и через минуту был на берегу.


Гараж давно превратился в зеленую пещеру. Насекомых, которыми кишел берег, в том числе и знакомых мерзких красно-оранжевых тварей, здесь не было. Как будто я отпугивал их.


Я отворил ворота. Прикрывал их, уходя, по привычке. Все равно никто не придет. Да и что тут красть? Книжки, что ли? Людям они не нужны. Были бы нужны – сами бы собирали.


Мне вообще не нужен был Дом, я мог жить и на Камне, но срабатывала человеческая привычка.


Зашел в гараж и сразу увидел: здесь все-таки кто-то побывал. Нет, все на своих местах. Но я почувствовал. То ли запах остался, то ли незаметные перемены, чуть-чуть сдвинутая табуретка, почти невидимые крошки на полу. Не знаю. Почувствовал чужое присутствие. Чужое и в то же время неуловимо знакомое. Потом я понял, почему мне чудилось что-то родное, но в тот момент не мог сформулировать ощущение. Почувствовал, как пес ощущает присутствие знакомого человека.


Все было на месте. И старый раскладной пластмассовый стол, который я достал из своей затопленной квартиры. Мы купили его с Дашей, когда поженились, и ему было много лет уже к моменту События. Не хотели расставаться с ним. Он всегда стоял на кухне. И пара табуреток. И топчан, что я приволок из соседнего дома. И книжки на полках. Много книг, принесенных из заброшенных квартир. Я хотел собрать библиотеку. Думал, она может стать интеллектуальной основой нового общества. Что-то же я должен был делать. И фаянсовые и металлические безделушки, собранные Дашей. Их я тоже достал со дна. Они мне были не нужны. Но после встречи с Ястребом испытал потребность в них и достал из нашей затопленной квартиры. Насколько позволяла память и ощущения, смоделировал ее в гараже. И стал жить так, как будто жил в прежнем доме. Но чувство одиночества от этого лишь усугублялось, и сердце часто сжималось, когда я, глянув на безделушку на полке, вспоминал, как она появилась, и слышал голоса Даши или сыновей.


И тут я увидел главный признак визита. Екнуло сердце. Пропало самое дорогое.


На полке среди книг не было фотографий на металлических пластинах. Матери, отца и Даши с детьми. Самых ценных, дорогих для меня вещей.


Кто их взял? Совсем недавно. Только что. В тот момент, когда мое внимание отвлек выстрел и "переговоры" с людьми. Дом виден с моего Камня. Для того, чтобы зайти, меня надо было отвлечь. Этим люди и занялись. Специально промахнулись? Если им непонятно, зачем мне нужны эти фотографии, проще было в очередной раз пристрелить меня. Или взять их на виду – как бы я воспрепятствовал?


Впрочем, они боялись меня.


Значит, теперь я им нужен живой? Им что-то нужно от меня? Они хотят что-то понять?


Мне было жаль фотографий. Не вещи, не ножи, которые действительно могли быть полезны людям, а старые снимки, перенесенные на металл, которые, как я думал, дороги только мне.


На металле они сохранились, все остальное превратилось на дне в труху и рассыпалось.


Я достал их со дна, вскоре после той первой встречи с Ястребом. Когда снова стала болеть душа, и в памяти ожили картины прошлого.


Как с теми динозаврами в музее, я общался с фотографиями. Стал остро ощущать, будто проваливаюсь в те далекие дни. Мысленно разговаривал с Дашей, пытался с ней помириться, ведь мы поругались перед катастрофой.


И еще вспоминал, как пилил детей за тройки. Поругивал, стоя у плиты, жарил им котлеты. Я вообще любил жарить котлеты и смотреть, как едят Даша и дети. Я жарил картошку, пек курицу, делал разные салаты, из меня мог получиться заправский повар, если бы я правильно выбрал профессию. Я чувствовал, из чего следует сделать блюдо, чтобы оно было вкусным. Но ощущение таланта в этой сфере пришло слишком поздно.


Все это я вспоминал, рассматривая фотографии. Вглядывался в лицо счастливой пухленькой мамы, вспоминал как ругался с ней, потому что она корила меня за неправильные, на ее взгляд, отношения с Дашей, и я всегда злобно отвечал. Все мамы ревнуют к невесткам.


Иногда мне казалось, что ее ревностным осуждающим взглядом светится старая фотография, хотя на самом деле на снимке были зафиксированы счастливые глаза.


Эта фотография была сделана очень давно, в городском ателье. А когда мама умерла, я попросил мастеров, чтобы они скопировали снимок на металлическую пластинку. Прикрепил к надгробию. Память оживляла лицо матери. Я помнил ее реальный взгляд незадолго до смерти, наполненный энергией неоправданной обиды.


Как и скептический взгляд отца, смотревшего на меня с другой кладбищенской фотографии, прищурившего глаз и оценивающего мой вид и внутренний мир с позиций старого фронтовика, знающего цену этому отвратительному молодому поколению. Его, наверное, в тот момент раздражал мой вид – кудрявый мальчишка, далекий от воображаемого мужественного героя, каких я видел на отцовских фронтовых снимках. Он по-своему, сурово любил меня, хотел видеть во мне тот придуманный образ дисциплинированного жесткого спортивного парня, а мать подарила ему то, что могла подарить. Ее гены оказались сильнее. Наверное, это было неожиданностью для отца. Так он и прожил жизнь, пытаясь исправить хотя бы внутри меня то, что нельзя было исправить в облике. Он ушел в семнадцать лет на фронт, был воспитан войной и не понимал телячьих нежностей, как говорил, когда видел отношение мамы ко мне. Умер на восемнадцать лет раньше ее.


Интересно, как бы он отреагировал, увидев меня сейчас? Худым и мускулистым. Не таким, как его фронтовые друзья, но не менее отважно борющимся с ужасами преображенной планеты.


Эти фотографии помогали мне жить. Две из них, матери и отца, я взял с могил, нырнув на дно, в город.


Кладбище нашел легко. Оно тоже умерло. Деревья никуда не делись, но это были черные стволы без листьев и иголок. Многие сгнили и повалились. Вода была прозрачная, и мне не составило труда проплыть над городом и опуститься точно к знакомым могилам. Хотя, надо сказать, сверху город и кладбище выглядели иначе, чем, как я помнил, с земли. Место сильно изменилось. Не было травы, остались почва, глина, надгробия. Во многих местах они провалились, будто после События мертвые вышли из своих могил. Надгробия упали. Но мои устояли. Как и прежде, с них смотрели строгий отец и счастливая мама.


Я оторвал фотографии, поддев ножом, сунул в кожаную сумку на боку, с которой не расставался, и отправился в нашу утонувшую квартиру.


До того я ни разу не опускался в это место, хотя много плавал и рассматривал город. Боялся увидеть джип со скелетами.


Джип лежал там, куда его унесло при мне. Вверх колесами недалеко от нашего дома. Он оброс, как затонувший корабль, ракушками и водорослями. Внутри ничего не оказалось, кроме скелета сидений – стальных пружин.


Вся улица, весь город были завалены, как автомобильная свалка, машинами. Они, как затонувшие корабли, были покрыты ракушками и водорослями. И нигде никаких человеческих останков.


Осторожно вплыл в знакомое окно с остатками стекол. Квартира внутри оказалась узнаваемой. До такой степени, что заболело сердце. Вместо книг на изогнувшихся раздутых полках лежала труха. Фаянсовые котики и металлические дракончики обросли трухлявой зеленью, как машины на улице. А вот и фотография, которую я хотел забрать. На ней были Даша и сыновья.


Этот снимок за несколько лет до События по моей просьбе перенес на бронзовую пластинку типографский знакомый.


Я проплыл по квартире. Мебель изменила вид, как в кривом зеркале. В шкафах был труха. Заглянул в ящик стола, с трудом выломав переднюю лоску. Там все так же лежала коллекция ножей. Они тоже обросли. Я их забрал и потом почистил. Еще покопался бы в родной утонувшей квартире, но за окном стала подниматься подозрительная муть. Так происходило, когда прямо из дна вылезали огромные чешуйчатые зеленые Черви.


Я видел их много раз. Они как будто вырастали прямо из дна. Куда потом уползали – понятия не имею. Втягивались назад в Землю, что ли? Не знаю, чем они питались. Да и не уверен, питались ли вообще.


Мне было неизвестно, опасны ли они. Ни разу Черви не доставили мне неприятностей, но я держался подальше от них. Странно, однако не ощущал какой либо энергии, исходящей от этих огромных существ. Может быть, ее и не было?


Пару раз мне захотелось подплыть и потрогать драконью чешую. Что-то к ним тянуло. Но поостерегся.


На всякий случай и тогда уплыл.


 С тех пор эти фотографии стояли на полке, которую я принес из соседнего дома, вместе с книжками, Дашиными статуэтками и ее зеркалом. Потом я не раз нырял в квартиру, доставал инструменты, Дашины золотые украшения. Их не тронула вода, только коробочки разбухли и рассыпались.


Но неизвестный гость ничего не взял, кроме фотографий. Даже ножи, наверняка так нужные общине, не тронул.


Я выбежал из Дома.


Ощущение потери
---------------


 Лодка была далеко. Я напряг зрение. Люди действительно ловили рыбу, не притворяясь и не обращая на меня внимания. Сделали свое дело со мной и занялись рыбой? Или мне кажется?


Брезентовый человек наблюдал за ними, искоса бросая взгляд в мою сторону.


- Мне надо поговорить! - крикнул я.


Далеко. Может, не услышали?


Надо выяснить, что случилось. Думаю, все же они отвлекали меня. Или случайное совпадение? Вряд ли. Похоже, в меня стреляли именно в тот момент, когда неизвестный зашел в Дом. А ведь обычно его обходят стороной. Если и совпадение, то подозрительное.


Я прыгнул в море, поплыл к лодке. Брезентовый мужик направил ружье в мою сторону. Когда осталось метров двадцать, крикнул:


- Куда лезешь, тварь?! Поворачивай!


 - Я хочу поговорить! Не надо меня бояться.


- Иди-иди отсюда, тварь! Не о чем нам разговаривать.


- Есть о чем! Кто-то был в моем Доме. Мне кажется, вы имеете к этому отношение.


Мужчина вскинул ружье.


- Сейчас выстрелю! Ну-ка, давай отсюда! Поворачивай!


Я подумал, что он не хочет стрелять. Иначе бы пальнул сразу, без предупреждения, как бывало. Значит, что-то изменилось.


Рыбаки в лодке испуганно смотрели то на него, то на меня.


- Еще метр, и я тебя пристрелю! – крикнул мужчина.


Я снова поплыл к лодке.


- Ты же знаешь, стрелять бесполезно! - выдохнул я.


- Знаю, не знаю, бесполезно, не бесполезно. Получай, тварь зеленая!


Он прицелился.


- Не сдохнешь, так уберешься! – вроде как пояснил брезентовый человек.


И я успел увидеть вспышку. Пуля ударила в плечо одновременно с грохотом выстрела. Но ему ничего не стоило попасть в голову, ведь я был близко.


Плечо пронзила сильная боль. Я повернул к берегу.


Ну почему могущественные силы, дающие мне жизнь, не лишили меня боли? Какой в ней смысл?


Каждый гребок давался с большим трудом. Вода окрасилась в оранжевый цвет. Я нырнул и стал грести под водой. Но брезентовый мужик больше не стрелял.


С трудом вышел на берег. Плечо сильно болело. Ничего, подумал я, заживет быстро. Кажется, кость повреждена. Надо что-то сделать, чтобы унять боль.


Почувствовал упадок сил. Наверное, потерял много крови. Зашел в Дом, в зеркало осмотрел рану. Плечо кровоточило. Оранжевая влага заливала грудь. Ну вот еще новость. Сдохну от потери крови. А проснусь когда? Опять через год или несколько лет? Надо что-то делать.


С трудом поднял руку, взял нож, засунул тонкое лезвие в рану. Надо извлечь пулю. Я мог оставить ее, но если из-за этого на какое-то время умру? А узнать о неизвестном, укравшем фотографии, о причинах его поступка хочу побыстрее. Чувствовал, что разгадка ответит на многие вопросы.


Лезвие звякнуло. Боль пронзила тело. Я выковырял пулю, разорвав рану. Услышал слабый глуховатый удар о бетонный пол. И рухнул от боли.


Очнулся от странного знакомого звука. Почему он мне известен? Откуда знаю этот голос?


Это был знакомый напев. Кто-то мелодично выводил «там-там-там-там-там-тара-ра-рам, там-тарара-рам, там-тарарарам». Я это уже слышал. И не раз.


 Это же «Желтая субмарина»! Я слышал этот мотив больше сорока лет назад. Я помню, кто его любил напевать. Не может быть!


Я вскочил. Оказалось, лежал не на полу, а на топчане. Схватился за лоб. Сильнейшая головная боль. Такого у меня в новой жизни никогда не было. Посмотрел на плечо. Оно оказалось перевязано чистой белой тряпкой. Оранжевое пятно разлилось по ней, но кровь унялась. В Доме никого не было.


Тихое «там-там-там-там-там-тара-ра-рам, там-тарара-рам, там-тарарарам» продолжалось. Кто-то поет на берегу. Что за знакомая хрипотца?


Я выбежал.


Солнце стояло в зените.


Ястреба не было. Куда он делся? Всегда там планирует.


Я увидел, что все не так, все изменилось, как будто я снова отсутствовал очень долго. Наверное, я все-таки умер. Но ведь просыпаюсь на Камне, а не на топчане. Наступила тишина, которую нарушал тихий, еле слышный непрекращающийся писк. Напев «Желтой субмарины» прекратился. На берегу никого не было. В море исчезли купола, шпили, древняя башня и телебашня.


Я осмотрелся. Дом был на месте, но пропали старые многоэтажки поодаль.


Я что, пролежал миллион лет? Кто положил меня на топчан?


Да нет же, прошло немного времени. Дом такой же, лиан не больше, чем было. Куда ж делись многоэтажки? Или мираж? Вместо зданий подсушенный луг. Прямо у моря.


Стояла неимоверная жара, воздух почему-то был кислый. Я буквально чувствовал его языком. Он обжигал небо, растекался по горлу.


Откуда взялась дорога? Сухая, неровная. Она вела через луг. Будто ее специально проложили. Или протоптана тысячами ног? Но вокруг ни души. И в море нет лодки с рыбаками.




Я посмотрел на дорогу и решил пойти туда, куда она ведет. Подумал, что ее появление - как приглашение.


Плечо почти перестало болеть, чуть ныло.


Кисловатый порыв ветра поднял горячую пыль. Она стала оседать на лицо, обожгла воспаленные губы.


Вот еще новость. Я стал чувствовать себя так, будто вернулся в обычное человеческое тело. Поднял руку, осмотрел. Она и оказалась обычной, нормальной, не зеленой. Бросился в Дом, посмотрел в зеркало. Вернулся человеческий цвет. Я стал почти таким же, как до События, но молодым и безволосым. Новый вариант провала в прошлое?


Ладно. Пойду по дороге. Посмотрим, куда приведет.


Поправил кожаную сумку с ножом, шагнул на дорогу. Она оказалась твердой и пыльной. Впервые подумал, что неловко идти обнаженным. Странно шагать голым по нормальной дороге, по какой обычно ходят люди. А если кого-то встречу? Раньше, с зеленой кожей, моя обнаженность казалась естественной. Цвет кожи был как одеяние. А теперь мне стало неловко, почувствовал уязвимость от чужого взгляда.


Смешно.


Ладно. В путь.


Пыль, поднимавшаяся от сухой неровной поверхности, чем-то похожей на белесый бок огромной вяленой рыбы, была мелкая, как мука, и висела повсюду аллергическим туманом, растворяясь на губах и превращаясь на них в липкую массу.


Щипало глаза.


Так щипало, когда я оживал на Камне.


Я не заметил, сколько прошел. Немного. Шел минут семь. И тут увидел на окраине поля, наверное, в конце извилистой дороги, дом, какого здесь никогда не было и быть не могло. Он был в моей прошлой жизни и в воспоминаниях.


Это был тот дом, где погиб старик-садовод. Тот, воспоминание о котором напугало меня после неудавшегося пикника с Дашей и детьми.


В прошлой жизни я был журналистом. Однажды ко мне пришел этот старик, принес статью про то, как устроить настоящий сад, выращивать урожай. Дело было весной, садоводы интересовались подобными публикациями. А дед рассказывал невероятные вещи. Будто такой сад будет плодоносить чуть ли не круглый год, сказал, что знает самые лучшие зарубежные рецепты выращивания любых культур.


Я обрадовался.


- Вы сами уже попробовали? Получилось? – спросил я.


- Да-да, - нетерпеливо, но и неясно ответил садовод, тыкая пальцем в бумажку с цифрами. - Вот в них все дело. Если поверите, все произойдет как надо.


Что за нелепую фразу он произнес? Во мне шевельнулось сомнение, я окинул взглядом его полноватую фигуру, лысину, на которой темнела большая неровная родинка. В ушах возник писк. Этот звук отвлек мое внимание. Я не успел отреагировать на нелепую фразу. Старик пристально посмотрел на меня.


- Вы верите, что наша планета разумна, а человек всего лишь часть ее организма? - отрывисто спросил он, впившись взглядом в мои глаза.


Слышал о такой теории, подумал я, глянув в зрачки старика. Они-то его и выдали: мне показалось, что заметил в них искру безумия. Очередной сумасшедший. И снова не успел ответить.


- Так, ясно. Вы пока не готовы, - медленно произнес он.


Я не понял. К чему не готов? Впрочем, что тут думать? Он же больной. Шизофреник.


И снова не успел ни спросить, ни ответить.


– Я зря спешил, - сказал садовод. - Может быть, позже. Посмотрим.


Он произнес еще несколько нелепых слов. Я не сумел уловить их смысл. Не столько из-за того, что не вникал, сколько потому, что и не пытался. Скорее бы он ушел. Отнимает время.


Моя тонкая интуиция на сей раз почему-то не сработала. Я не остановил старика, не стал уточнять его мысль, а просто обрадовался, когда он направился к двери.


Он остановился, обернулся и четко, словно диктор по радио, произнес свой адрес.


Зачем?


Адрес впечатался в мою память, и мне показалось, у старика и была такая цель. Он что-то предвидел.


Когда он ушел, я покрутил его бумажки, глянул на колонки цифр, увидел там одни восьмерки. Бред. Скомкал, бросил в корзину.


Через пару дней утром мне нужно было определить корреспондентам для разработки гвоздь очередного номера.


Привычные четкие формулировки, обычно легко всплывавшие в мозгу, на сей раз ускользали. Работа не клеилась.


Хотел поставить на первую полосу текст о коррупционном скандале в парламенте, но тема показалась обыденной. Кого этим теперь удивишь? Перелистал криминальную сводку. Кража миллиона. Младенец в мусорном ведре. Скелет на стуле? Что за ерунда?


Внимательно прочитал сводку. Мальчишки, рыбачившие на реке у городской окраины, нашли скелет в доме, где жил одинокий старик. Заглянули в окно и увидели останки. Скелет сидел на стуле в стареньком чистом костюме. Предполагается, что это останки старика.


Я попытался представить жуткую картину, и по телу прошла волна оцепенения. Снова возник писк в ушах. Почудилось, будто вместо скелета на стуле посреди комнаты сижу я. Рядом пустой распахнутый шкаф. В окне испуганные мальчишеские физиономии. И пахнет кислятиной.


Хоть наваждение было секундным, показалось, что я все рассмотрел в деталях, как если бы был там несколько минут. На всякий случай поднял руку, посмотрел, чтобы убедиться, из рукава торчит ладонь, а не окровавленные фаланги.


Потянулся к телефону.


- Артур? Привет! Ты про скелет на стуле знаешь? Это на твоей территории?


Артур, мой энергичный приятель с узким невозмутимым лицом, спортсмен-борец, оперативник, на сей раз был растерян. Он всегда был немногословен, но обычно от него исходила волна напористой уверенности. Он любил по утрам бегать по парку, звонил мне на мобильник, а когда я слышал в шесть утра треньканье звонка, знал, что сейчас он промычит мне в ухо мотив «Желтой субмарины», скажет, что это такой будильник, и потребует побегать с ним. А я пошлю его куда подальше, но уже не смогу заснуть. А он хмыкнет и отключится.


Про скелет он говорил совсем другим тоном.


- Еще бы не знать, - быстро и тихо произнес он. – Моя, моя территория. Я уже побывал. Хрень какая-то. Слушай, старик. Комиссар просил ничего не рассказывать. Пока не разберутся. Для тебя лично, не для газеты: никаких признаков убийства или самоубийства. Никто его не мочил. Красть у старика было нечего. Самое странное или страшное – сам решай, какие слова подходят: скелет свежий, будто плоть сползла и куда-то исчезла. Представляешь, сидит скелет в костюме. Следов крови нет. И все свеженькое, извини, буквально парное. А? Как?


Тут он хмыкнул, будто хихикнул, замолчал, но не положил трубку.


- А версии? – спросил я.


- Какие еще версии? Говорю ж тебе: ничего подобного никогда не видел. А вообще-то думаю, что просто сожрали. Какие-то мелкие твари... А потом в сортир, что ли, уползли.


Тут я вспомнил про мерзких хамелеоновых червей на берегу реки.


- А ты про червей знаешь? Про них уже в газетах писали. Может, они.


- Червей. Каких червей? - задумчиво произнес Артур и повторил – Каких червей? А. Нет. С чего? Эта дрянь только мертвецов лопает. Послушай, это зрелище не для тех, кто пускает сопли и слюни. Приползла какая-то хрень вроде термитов и сожрала. А он спокойно сидел. Старый. Может, кондрашка его хватила, умер, а его и съели. А? Может быть такое?


- Ты меня спрашиваешь? Откуда я знаю. Но вряд ли.


- Вот и я говорю. Только вот никаких насекомых в комнате нет. В половые щели, что ли, уползли? Но и под полом ничего не нашли. Земля. В общем, ничего не понимаю. Хрень.


Артур продолжал что-то монотонно бубнить в трубку, но я его не слышал. По телу прошла волна оцепенения. Садовод? Уж не тот ли?


- А где скелет нашли? - крикнул я в трубку.- Адрес!


Артур запнулся.


- Минуту, - сказал он и после короткой паузы назвал адрес.


Это был мой садовод.


Я тут же бросился к машине и поехал туда.


Старый дом на берегу реки был оцеплен. Меня туда так и не пустили. Лишь издали я увидел на двери цифру "8", как будто в доме было еще семь квартир. На самом деле была только одна.


Ощущение реальности
--------------------


 И вот я снова увидел этот дом. Но он не мог быть тут. Дом, который так напугал меня в прошлой жизни и к которому меня даже не подпустили. И я так и не смог раскрыть его тайну.


Он снова возник в моей жизни. Или не исчезал из нее? Он мог быть как-то связан с моей новой жизнью. После События я прожил фактически столько же, сколько и до него, но почему-то воспринимал нынешнее состояние как временный период, а к предыдущему относился как к постоянному, почему-то прервавшемуся.


На самом деле временным периодом оказалась вся предыдущая жизнь.


Дом садовода должен был остаться на дне моря. Он ведь был на другом конце города. Однажды я проплыл над ним, но не стал спускаться - стало неприятно, быстро миновал это место. Заметил, что гигантские Черви чаще возникают в этих окрестностях, как будто садовод разводил их и потом они расползлись.


Но вот же, дом снова передо мной. Он это или не он? Надо убедиться. А за ним река, которой на Острове никогда не было. Ее русло тоже на дне моря.


Мне стало смешно. Какие сюрпризы ждут еще? Интуиция подсказала: ничего неестественного в происходящем нет. Ну раз происходит, даже если это мозговой недуг, значит, так и должно быть. Чем отличается естественное от неестественного? Не обязательно мозговым изъяном. Иногда элементарным непониманием.


Захотелось улыбнуться. Потрескавшиеся губы словно ущипнуло. Попытался лизнуть. Шершавая поверхность почувствовала горячую влагу, как будто я ожег ее. Тонкий писк в голове усиливался.


Вокруг ни души. Куда делись люди? Их же немало на Острове.


Но Остров ли это? Откуда река, дом садовода? Эта дорога?


Казалось, от реки должно было веять прохладой. Но доносился кисловатый душок с примесью плесени.


Горло пересохло. Солнце жгло лицо. Страшно захотелось окунуться в холодную воду.


Я поскреб веки ногтем. Хижина колыхнулась в обжигающем мареве. Я шагнул с дороги на луг, чтобы сократить путь, не идти по извилистому пути, побыстрее добраться до дома.


Из-под ног посыпались мелкие лягушки, которых не могло быть в этой суши. Зеленые, почему-то не обожженные солнцем ростки попытались, словно змейки, оплести ноги. Кольнуло ступню. Не останавливаясь, прыгая на одной ноге, я вырвал извивающийся росток.


Кислая пыль густела, забивая горло. Словно кто-то пытался остановить меня. Захотелось прокашляться. Я напряг грудь, но легкие оказались закупоренными. В этот миг я понял, что не дышу.


Так. Ничего страшного. Я же не дышу, когда ныряю на дно.


На секунду остановился, закрыл глаза, представил, как легкие наполняются воздухом и грудная клетка расширяется. Стало легче.


Луг, до этого колыхавшийся, несмотря на то, что ветер стих, тоже застыл в ожидании. Ростки, успевшие оплести ступни, сползли, выпрямились и замерли, словно крошечные зеленые солдатики. Я видел это сквозь закрытые глаза.


По телу пробежала сильная приятная волна и растаяла где-то в груди. Что-то похожее на общение с Солнцем. Я всегда испытывал неясную радость, когда оказывался один посреди поля или в Лесу.


Открыл глаза. Луг ожил.


Издали дом чудился прекрасным оазисом, но вблизи хижина превратилась в покосившуюся халупу с перекошенной полузакрытой дверью.


Я подошел, толкнул ее.


Думал, в комнате будет пусто. Но на стуле, в полутьме, спиной ко мне сидел человек в костюме. В комнате стоял раскрытый шкаф. Другая мебель отсутствовала.


Человек был неподвижен. Из-за Солнца, бившего в окно, я хорошо видел только очертания головы и плечей.


- Здравствуйте, - произнес я, с удовлетворением отметив, что раз говорю, значит, снова дышу.


Он не ответил.


Так всегда. Люди не хотят со мной говорить. Интересно, есть ли у него ружье?


Никто не хочет со мной говорить. Даже Ястреб. Впрочем, он говорить не умеет и мы общаемся по-другому. Просто смотрим друг на друга, и этого достаточно.


- Извините, я думал, тут никого нет. Я зашел, чтобы... – начал я, протянув руку и намереваясь коснуться плеча.


Чувствовал себя неловко, потому что он был в костюме, а я обнажен. Еще раз удивился чувству стеснения, которого в моих обстоятельствах, вроде, не могло быть. В полутьме заметил, что он лыс, и на голове, кажется, пятно. Большая родинка.


Садовод? Его потомок?


Сзади послышался скрип. Я оглянулся.


На фоне открытой двери, яркой улицы увидел силуэт. Он был до боли знаком.


- Простите меня, я случайно зашел, - сказал я.


И замолк.


Это была мама. Не в пальто, а в своем стареньком затертом халатике. Я не мог рассмотреть ее лицо из-за яркого света сзади.


- Мама, так ты не умерла? – сказал я, тут же вспомнив, что эти же слова произнес в том памятном сне. – Или тут ты так же, как я?


Мама молча шагнула ко мне, остановилась, пристально, как мне казалось, вглядываясь в мое лицо. Я не мог рассмотреть ее лицо.


Я почему-то не чувствовал ее запаха. У нее был свой особый приятный запах, который был знаком с детства, особенно когда я, пухлый карапуз, радостно вжимался лицом в ее живот, в мягкий халат. Халаты менялись, а запах оставался. Но сейчас я его не ощущал. Веяло только легкой прохладой, странной в этой духоте.


Как тогда, во сне, когда мы встретились на берегу зимнего моря, она медленно подняла руку и указала на человека, сидящего на стуле. Повинуясь жесту, я повернулся, посмотрел на него. Он был все так же неподвижен. Оглянувшись на маму, подошел к сидящему, тронул за плечо. Он не шелохнулся. И тогда я сделал шаг вперед и заглянул в лицо, освещенное Солнцем сквозь затянутое пылью окно.


Это было страшное лицо. Он был не лыс. Мне показалось. Я видел почти оголенный череп с остатками плоти. Лицо было изъедено длинными красно-оранжевыми червями, каких я видел с Дашей у реки. Они копошились в глазницах, проели опавшие морщинистые щеки и вились из отверстий на черепе – оттуда, где отсутствовал нос.


То, что я принял за родинку, оказалось темным клубком копошащихся переплетенных тварей.


Я бросил взгляд на его руки. Окровавленные фаланги пальцев обвивала все та же дрянь. Черви с ножками-ресничками, каких не может быть у червей, падали на пол и быстро убегали под шкаф или ввинчивались в щели между досок.


Но не только это испугало меня. Сердце колыхнулось, когда увидел знакомые черты лица. Это был не садовод. Осознание того, что я знаю этого человека, пришло мгновенно. Я понял, кого узнал. Это зрительное откровение оказалось настолько неожиданным и неприятным, что пронзило грудину словно иглой.


Я понял, что вижу собственное постаревшее лицо, изъеденное жуткими червями.


Меня сковал ужас, но в то же время работала логика. Может быть, это я и есть? Если я погиб, как Даша и мои дети, почему бы этому скелету не быть моим? Некая могущественная сила показывает мне, какой я есть или был бы на самом деле, если б не она.


Черви, пожирающие плоть, мою или садовода, падали, падали и уползали в щели, в землю под досками.


Так и мы уходим в Землю, подумал я.


Ватные ноги не позволяли сделать ни шага. Я словно врос в пол. Очень захотелось спать. Почувствовал, что сейчас упаду.


Ощутил прикосновение к больному плечу. Обернулся. Мама положила руку мне на плечо и все так же всматривалась в меня. Теперь я видел и ее лицо. Оно было опавшим, а не наполненным жизнью, абсолютно белым, с синяками под глазами. Ее зрачки были расширены, взгляд печален. От нее все так же не пахло ничем и веял холод, но исчезла отстраненность во взгляде. Она была чем-то знакомо огорчена.


- Мама, - только и смог произнести я.


Горло перехватило, и я не знал, что еще сказать.


Мама поднесла указательный палец к своим губам, как бы предлагая помолчать, и вдруг чужим, но все равно чьим-то знакомым голосом тихо пропела:


- Там-там-там-там-там-тара-ра-рам, там-тарара-рам, там-тарарарам».


«Желтая субмарина», - в изнеможении растерянно подумал я. Мама никогда не знала этой песни. При чем тут мама?


- Мама! – крикнул я в отчаянии.


И открыл глаза.



Ощущение друга
--------------



«Там-там-там-там-там-тара-ра-рам, там-тарара-рам, там-тарарарам», - звучало откуда-то сбоку.


В то же мгновение напев прекратился.


- Опять видел кошмар? – услышал я рядом знакомый голос.


- Да, - хрипло ответил я. – Гадость какая-то.


Екнуло сердце. Оцепенение надежды сковало тело.


- Даша?


Она схватила меня за руку. Она всегда так делала, если я просыпался от кошмаров.


Я увидел ее тень. Она склонилась надо мной. Я хотел вскочить, но оказалось, что лежу на железной кровати без матраца, крепко привязанный кожаными ремнями. Скосил глаза, посмотрел на плечо. Оно было забинтовано белой тряпкой, по которой разлилось большое оранжевое пятно. Кровь остановилась.


- Это не Даша. А ты Александр? Точно Александр?


Я окончательно проснулся и всмотрелся в склонившуюся надо мной тень. Проявились черты лица. Мне показалось, что я узнал этого человека.


Гость между тем продолжал.


- Даши нет уже много десятилетий. Как и нашей прошлой жизни. Это я. Меня узнать трудно, но легче, чем тебя. Ты кто? Вроде, Саша. А вот уж я точно Артур.


Да, это был Артур. Его узковатое лицо с близко посаженными глазами и крупным носом сильно постарело, но в то же время мало изменилось. Его глаза были так же бесстрастны, лицо приобрело неприятную для меня пластмассовую неподвижность, как будто он стал безжалостным властелином судеб. Впрочем, так вполне могло быть. Он стоял передо мной в черном балахоне, напоминающем плащи брезентовых людей, но из более тонкой мягкой ткани. Чем-то неуловимо напоминал Великого Инквизитора, хотя, честно говоря, я не знал как выглядел Великий Инквизитор.


В его глазах и морщинах угадывался немалый возраст, но лицо его удивительно сохранило энергию, было плотным, жестким, и понять, сколько же ему на самом деле лет, было трудно. От него не исходила волна ненависти, как от других людей. Я вообще не чувствовал ничего, как будто он не испытывал никаких чувств.


Сколько же ему лет? Прикинул. Если до События было тридцать пять, плюс сорок моих на Острове, плюс время моих исчезновений навскидку, значит, что-то около восьмидесяти.


Я скосил глаза на свое тело в надежде, что стал обычным человеком. Нет, кожа была зеленой.


Он увидел взгляд, но не понял, о чем я подумал.


- Чему удивляешься? – сказал Артур. – Ты уже лет пятьдесят такой.


- Пятьдесят?!


Я догадывался. Но все же надеялся, что меньше.


- Сам должен считать. Хотя понятно. В целом ты несколько лет отсутствовал на острове.


Я понял, о чем он говорит.


- Развяжи, - сказал я.


Он не обратил внимания на мои слова.


- Я нашел тебя, - сказал он.


- А чего было искать? Я же все время тут.


- Это ты знал, что ты тут. А я понял не сразу. Окончательно только теперь. Да и то сомневаюсь.


Артур, Артур... Если ты жил все эти годы на Острове, почему нашел меня только сейчас? В той жизни мы были друзьями и соседями. Его дом находился повыше, куда я и стремился переехать. Вот он и выжил. А я нет. Точнее, своеобразно выжил.


Когда-то мы ходили друг к другу в гости.


- Артур.


- Да. Так узнал?


- Нечего тут узнавать. Все видно и так. А если ты узнал меня, почему привязал?


- Значит, ты действительно Саша... Или имеешь к нему прямое отношение. Я понял это, когда увидел фотографии.

- Так почему я привязан?


Артур снова проигнорировал вопрос. Сел на табуретку и разглядывал меня бесстрастным взглядом.


- Это в конце концов неприлично, - сказал я. – Если ты Артур, почему так поступаешь со мной? Мало того, что привязал, так еще рассматриваешь как скотину. Хоть бы прикрыл чем-нибудь.


Артур хмыкнул.


- Конечно, - произнес он. – Пятьдесят лет ходишь голый – и ничего, а тут застеснялся. У тебя, кстати, чешуя не выросла, как у змея?


- А ты потрогай.


- Уже трогал. Вроде, нормальный человек, только зеленый. Но ничего не жрешь и не гадишь. А еще спрашиваешь, почему привязан.


Мне нечего было сказать. Я спросил:


- Зачем взял фотографии?


- Чтобы убедиться. Мне нужно разгадать твою тайну. А твоя тайна одновременно может быть и нашей. Может помочь нам. А может и не помочь. Все лучше, чем сидеть и ждать, когда мы все тут передохнем.


Он помолчал. Прошло несколько минут. Он ничего не говорил, и только рассматривал меня, не выражая абсолютно никаких эмоций.


Я ждал.


- Я вот мало изменился, - неожиданно сказал он, - а ты сильно. Зеленый, лысый, голый и с пятном на башке.


- Каким еще пятном? Ничего там нет.


- Проявляется.


Я попробовал вырваться из пут. Не вышло.


- И не пытайся. Надежно привязан.


- Зачем?


- Разве я не сказал? На всякий случай. Почему-то у меня нет стопроцентной уверенности.


- А что, разве я что-то вам сделал за эти со... пятьдесят лет?


- Может, и не сделал. А может, и сделал. Кто знает? Может, ты колдун. Хрень всякую насылаешь. Люди про тебя так и думают. Вот у нас бабы не рожают. Может, это ты и наколдовал?


- Наколдовал? Ну, Артур, ты же серьезный человек. Всегда рационально мыслил. Неужели и ты веришь?


- А ты веришь, что ты зеленый, а в небе летает птеродактиль?


Я замолчал. Возразить было нечего.


- Я на тебя надеюсь, - неожиданно сказал Артур. - Мы тебя много лет боялись. Вот эти ремни – мера предосторожности.


Я дернулся.


- Но твоя разгадка может спасти нас, - снова непонятно сказал он.


- Зачем же вы в меня стреляли?


Я еще раз дернулся.


- Вот видишь, - сказал Артур. – Тебя надо держать, как в сумасшедшем доме. Что ты дергаешься? Ремни крепкие.


Мои глаза привыкли к полутьме. Я стал видеть четче. Мы были не в моем Доме. Впрочем, это я понял по железной кровати, которой у меня не было. Артур сидел на табурете у большого массивного овального стола.


- Будем считать, что ты у меня в гостях, - сказал он.


- Это не я, а вы должны быть в сумасшедшем доме, - ответил я. – Это вы в меня стреляете, не пытаясь выяснить, кто я. Вы тут все свихнулись.


- Как и ты. А у тебя разве крыша не поехала? Что тебе снилось? Я же видел, как ты мечешься. А твой сон может быть важной информацией для нас. Ответь мне, что ты видел? Почему ты зеленый? Почему дружишь с этой отвратительной птицей, а не с людьми?


- Как с вами дружить? Вы же меня сами преследуете.


Артур не ответил.


- А птица эта - чудо природы и мой друг!


- Птеродактиль чертов, - возразил он.


- Ты и меня таким воспринимаешь. Но сейчас же ты видишь, что я – это я.


- Вижу, да не очень уверен...


- А птеродактилей видел? Мой Ястреб по сравнению с ними красавец.


- Ястреб?


Артур хмыкнул.


- Н-да. Ну если ты Саша, почему бы ему действительно не быть ястребом? – усмехнулся он. - А на самом деле он хрень, созданная змеем. Как и ты.


- Как и я?!


Он не пояснил, только снова хмыкнул и резко спросил:


- Ты хоть помнишь, как выглядит настоящий ястреб и сколько он живет?


- Это не имеет никакого значения.


- Вот. Для тебя ничего не имеет значения. И то, что ты черт знает откуда взялся. Что эту птичью хрень называешь Ястребом. Что зябры обходят твой дом?


- Зябры?! Какие зябры?


- Ты и этого не знаешь? Знаешь... А кто мне про них говорил, когда садовода слопали? Про красно-оранжевую дрянь чертову на ножках.


- А, ты их так называешь. Да, я видел. И не только здесь.


Я вспомнил о своих снах, но не стал уточнять.


- Но они же только для мертвых, - уточнил я. - Неприятные, но не опасные.


- Не знаю, не знаю. Мы все годы после Катастрофы от них бережемся.


- И поэтому у вас такие глухие брезентовые плащи?


- Да. На складах много брезента осталось. Никакие зябры не страшны.


- Они хоть раз нападали?


- Вот потому и не нападали, что мы защищены. А бомжей поели немало.


- Так, может, тех, кто умер?


- Может. Все может быть. Но я же говорю – лучше принять меры предосторожности.


- И из-за этого вы паритесь на этой жаре в брезенте... Послушай, тебе не кажется смешным наш разговор? Я привязан к кровати, а ты сидишь, как инквизитор.


На лице Артура появилось раздражение.


- Ладно, - отрывисто сказал он. И выкрикнул: - Сюда!


Вошел крепкий бородатый мужчина в брезенте. Комната наполнилась запахом пота и колючей энергией ненависти.


- Развяжи.


Мужчина подошел, вопросительно глянул на Артура.


 - Давай, давай. Нам деваться некуда, - сказал он.


Мужчина развязал меня, и я сел. Артур бросил мне длинный кусок брезента.


- Обвяжись. У нас не принято ходить в таком виде.


Я накрутил брезентовую повязку вокруг бедер, сел на кровать. Сорвал повязку с плеча. Рана затянулась, плечо больше не болело. Точно, зажило как на собаке, даже быстрее.


Я с возмущением сказал:


- Ну ты ко мне и относишься как черт знает к чему. Да что я, монстр, что ли? .


- О? Так ты признаешься? - ехидно хмыкнув, сказал Артур. – Так теперь понимаешь, почему мы тебя мочили?


Я все понимал, но было обидно думать, что другу молодости понадобилось пятьдесят лет, чтобы распознать меня.


- Так кто ты? – спросил Артур. - Чудище морское или тварь, рожденная в воспаленном уме сумасшедших ученых? Или космический пришелец? И когда за тобой придут эти жуткие морские змеи? Ты их вызовешь? Они твои телохранители?


Я ничего не понял. И вдруг почувствовал, как внутри нарастает сильное раздражение. Этого естественного человеческого чувства у меня не было после События.


- Идиот! – вырвалось у меня. - Не видишь что ли, что я Бог! Иисус Христос! Я же воскресаю.


- Воскресаешь, это правда. Бог, говоришь? Но воскресаешь не как Иисус.


Артур хмыкнул.


– Слишком много гадостей мне пришлось увидеть и через всякую дрянь пройти, чтобы реагировать на твои слова, - сказал он. – Я не могу ни огорчаться им, ни радоваться. Я просто должен понять. Знаешь, мне как-то все равно, Бог ты или дьявол. Может и Бог, только уж точно не Иисус. А если Бог – поможешь нам. Да вот только Бога не существует. Не знаю, кто порождает таких чудищ, какие ползают в океане, но если бы был Бог, он не поступил бы так с человечеством. За что нас так наказали? У нас были свои гитлеры, но при чем тут дети, нормальные люди? Если Бог есть, то мне непонятна суть нашего испытания.


Он говорил почти моими словами. Размышляя на своем Камне, я думал о том же.


- Ты знаешь, наши бабы не рожают...


- Ты уже сказал... Но я не знал.


- А ты что, детей видел? Ни одного ребенка не родилось после катастрофы. Мы все на нашем острове попередохнем. Еще лет сорок - и все. Мы исчезнем. А ты останешься. И твой Ястреб. Почему? Я полагал, что если Бог есть, то испытания должны быть такими, чтобы человечество, пройдя через них, очистилось, стало лучше. А он просто убил нас. Я думал, что зеленый грипп – такое испытание. Но грипп оказался лишь предупреждением. И вот мы тут. Он что, исправил цивилизацию? Ты – цивилизация? По меркам Вселенной нас через секунду уже не будет. Если ты Бог, то злой Бог.


- А может, вы ему не нужны, а я нужен? – разозлился я.


Он резко повернулся ко мне.


- Может. В количестве одного индивидуума. С сумасшедшим птеродактилем.


Мы помолчали.


- Помнишь садовода, сожранного в доме у реки? - медленно сказал Артур. – Я уже тогда кое-что узнал о твоем Боге. Я ведь тебе солгал, будто не знаю, что случилось. Я тебе намекал, но полностью расшифровать намеки не имел права. Дом был полон этих длинных красно-оранжевых тварей. Все сразу засекретили. Эта дрянь появилась на всей планете. Хотя, впрочем, на живых они действительно не нападали. Но некоторые связывали их появление с зеленым гриппом. Так вот. Если ты Бог, то эта дрянь - твой символ.


- Что ты несешь?! - крикнул я.


- Ты уже побывал во власти зябров, и не раз, - с горькой усмешкой произнес Артур. – Не знаешь? Они как раз и есть провозвестники твоего Бога. Только вот тот сожранный садовод так и не ожил, а ты каждый раз возникаешь на своем камне.


Я смотрел на него с недоумением, но в глубине моего сознания стал зарождаться момент догадки. Неожиданно для себя я спросил.


- А почему ты гладко выбрит, а твоя стража заросла, как старообрядцы?


- В точку зришь, – с усмешкой сказал Артур. – Я и на самом деле почти не бреюсь. На складах еще сохранились бритвы, и люди думают, что я аккуратно выбриваю лицо. А мне и не надо. Знаешь, почему? Я сожрал кусочек дряни, в которой тебя выхаркивал змей. Кислая, противная, как плесень. Раз ты воскресаешь, подумал я, может, она и нам поможет? С тех пор на лице перестали расти волосы, и я почти перестал стареть. Что ты на это скажешь, человек, рожденный змеем? Только это – единственный эффект от твоей дряни.


Я догадывался, о чем он говорил. Мне не хотелось верить, но в его намеках содержались ответы на некоторые вопросы, которые меня мучили многие годы.


- Ты хочешь сказать... - начал я, но он прервал меня.


- Да, я хочу сказать....


Ощущение открытия
------------------


 Артур запнулся, сделал глотающее движение, как будто сильно волновался, хотя это чувство было для него неестественным и по его лицу почти никогда нельзя было догадаться о его чувствах, и продолжил:


- Да, я хочу сказать о том, о чем, как я догадываюсь, ты и не знаешь. Понятно. Если ребенку не сказать, откуда он взялся на свет, он и не догадается. Я видел, как появляешься ты. Это из фильма ужасов.


- Что?


- Я это видел. Многие на этом острове видели. Как змей выблевывал тебя на камень.


Я догадывался о том, что огромные зеленые Черви имеют ко мне отношение. Меня тянуло к ним, и в то же время я их боялся. Но не думал, что со Змеем у меня такие тесные отношения.


Я понимал, что Камень - какой-то особый, необычный, но не предполагал, какая тайна скрыта в нем. Артур приоткрыл ее, но понятнее процесс моего появления не стал.


Камень, по словам Артура, непонятно откуда взялся примерно за месяц до моего появления. Забурлила вода, возник мощный столб воды, как фонтан, бьющий в небо метров на сто. А когда он исчез, все увидели на этом месте мой Камень. Обошли вокруг него на лодке. Обратили внимание на небольшой водоворот вокруг – по часовой стрелке. А через месяц, когда рыбаки забрасывали сеть недалеко от моего будущего Дома, вода рядом с Камнем вновь забурлила. Поднялась огромная волна, настоящая цунами, выбросившая лодку на берег, а вслед за ней над Камнем возник этот страшный огромный, как поезд метро, чешуйчатый змей.


Они называли его змеем, я – Червем.


Он распахнул свою гигантскую оранжевую пасть, наклонился над Камнем и вывалил на него большой зеленый слизистый мешок с черными прожилками кровеносных сосудов.


Змей с шумом ушел под воду.


Через несколько минут мешок лопнул, кусками слизи сполз в воду.


- На камне лежал ты, - сказал Артур.


Он следил на выражением моего лица, но сам, как всегда, был непроницаем. Его пластмассовая маска не выражала ничего, как и глаза, холодные, ледянистые. Раньше я мог угадать по ним его эмоции. Теперь он закрылся от меня.


 – Я прибежал, как только мне сообщили о Змее, - продолжил он. - И увидел тебя. Конечно, в тот момент не узнал. Было далековато. Да и как я мог связать появление чудовища с тобой? Видел твое голое зеленое тело. Издалека мне показалось что-то знакомое в его очертаниях - мы же бывали на пляже, в бане, но не узнал. Ты, надо сказать, сильно изменился.


Артур хмыкнул.


- Вроде, помолодел. Но твой цвет и способ твоего появления вызвали шок. У всех. В том числе и у меня. Ты был для нас чудовищем.


Еще через несколько минут, по словам Артура, я начал кашлять и открыл глаза. Люди разбежались.


- А я ждал, что будет. Ты сидел на камне и озирался. Да, понимаю, в тот момент ты думал: только что утонул вместе с семьей и вдруг очнулся посреди моря, на камне. Сочувствую. Есть чему удивляться. Но ничего этого я в тот момент не знал. Ты был просто морским чудовищем, рожденным змеем. Я ушел и оставил охранника на берегу наблюдать, что ты будешь делать. Он-то тебя и встретил, когда ты вышел на берег, голое зеленое морское чудовище. В тот момент никто не замечал, что у тебя нормальное человеческое тело, только зеленое. Он в тебя и выстрелил. По правде говоря, если бы не цвет и полное отсутствие волос, тебя можно было бы принять за Аполлона, выходящего из морской пены. Логично рассуждая, выйти должна была Афродита, а вышел ты. Так что пока кроме твоего солнца тебе любить некого.


Артур хмыкнул, окинул меня взглядом.


- У тебя, впрочем, может появиться шанс.


- Ты о чем?


Он помолчал и продолжил.


- Неделю ты лежал на берегу. Мы боялись подойти, думали, что ты можешь занести зеленый грипп. А когда подошли, ты уже был изъеден зябрами. Столкнули веслами в море. Прошло около года, мы уже забыли о тебе. У нас же нет зимы, круглый год ловим рыбу, возделываем поле, выращиваем коз и кур. Не до морских чудес. Но однажды вновь забурлила вода у камня, и опять над ним поднялся Змей. Люди прибежали ко мне, сообщили. И снова мы наблюдали, как эта огромная зеленая дрянь выхаркивала из своей оранжевой пасти зеленый мешок, в котором лежал ты.


Артур сделал паузу.


Я слушал его, не дыша. Его рассказ был для меня столь же неожиданным, сколь и естественным.


- Хочешь воды? – спросил Артур, наливая в стакан из графина.


- Нет. Что было дальше?


Я следил за непроницаемым лицом Артура, размышляя, правду ли он говорит или присочинил, но не чувствовал в его водянистых глазах лжи. Хотя по таким глазам понять что-то трудно. Просто чувствовал.


- Ах да, - сказал он ядовитым тоном. - Ты же не пьешь и не ешь. Почему?


Он замолчал, сделал несколько глотков.


- Я, кстати, тоже стал гораздо меньше есть. И знаешь еще, что случилось после того, как попробовал эту хрень от твоего мешка?


Он поднял рукав, показал локоть. Кожа в этом месте немного позеленела.


- Или в тебя превращаюсь, или зеленым гриппом заболел. Но я не очень-то боюсь. Умирать никто не хочет, но и такая жизнь – не жизнь. Или пан, или пропал. Или скоро окочурюсь, или проживу намного больше отведенного мне срока, а может, даже смогу изменить ситуацию на острове. Нам бы только, чтобы бабы рожали. А они не рожают. Что толку от такой жизни?


Он сделал еще глоток.


- С того момента я почти не старею. Может, и вообще не сдохну? Хотя нет, я просто медленнее старею. И зачем жить? Если мы не сможем продолжать себя, какой смысл? Или попробовать пожить подольше, сделать экстракт из твоей зеленой хрени? Пожалуй, тебя надо снова замочить, чтобы змей еще раз выблевал в этой мерзкой плаценте.


Я пропустил грубости мимо ушей.


- Так сколько тебе лет, Артур? Учитывая мои пятьдесят на Острове?


- Сам и считай. Под девяносто. Не дашь? Вот и я говорю. Но все равно старею, просто эта твоя хрень тормозит старение, но не останавливает полностью. Хранить ее не получается. Она как будто растворяется, растекается слизью. Может, в спирте растворить? Так спирта нет. Зато есть коньяк.


Он, как всегда, хмыкнул. И резко констатировал:


- В общем так. Убивать тебя смысла нет. А вот выяснить твои тайны и использовать твой возможный потенциал можно попробовать. В этом новом мире много необычного. Как будто мы не на своей планете. Впрочем, она сбесилась. Иди-ка сюда, посмотри.


Артур налил в алюминиевую миску воды из графина. Взял круглый карандаш. Поставил в миску.


- Ты знаешь, что вокруг всего, что торчит из воды, - водовороты?


- Естественно.


- Причем вокруг старых и культовых сооружений – по часовой стрелке, а вокруг новых – против.


- Да.


- А почему? Почему водовороты и почему в разные стороны?


- Понятия не имею.


Артур поставил карандаш в миску с водой.


- Что-нибудь произошло?


- Нет.


- А почему?


- Не знаю.


- Потому что вода из родника. А вот вода из океана.


Он указал на большую темную бутыль.


- Смотри.


 Он выплеснул в окно воду из миски и налил из бутыли. Поставил в нее карандаш.


Вода стала медленно двигаться вокруг карандаша против часовой стрелки. Вращение постепенно набирало обороты, стало отчетливым.


Артур положил карандаш на стол, взял с подоконника неровный ребристый гвоздь, сильно изъеденный ржавчиной.


- Этот гвоздь мы нашли в бастионе. Судя по всему, средневековый.


- Да. Ну и что?


Артур поставил его в миску.


Вода стала вращаться. По часовой стрелке.


- Непонятно, правда?


- Непонятно.


- Итак, мы знаем, что тебя выблевывает змей.


- Рождает.


- Пусть будет так. Для чего-то же он это делает? Знаем, что ты видишь кошмары, но они у тебя то ли наяву, то ли во сне, и ты сам не всегда понимаешь, и это может быть каким-то сигналом. О чем? Знаем о том, что был Всемирный потоп, причем вода взялась неизвестно откуда. Столько воды не бывает.


- А я не уверен, что это простая вода.


- Думаешь, живая вода? А я думаю, мертвая. Она же всех нас погубила.


- Но и породила. Например, меня.


- Ладно. Будем считать, что так. Знаем, что вокруг торчащих из океана объектов - водовороты. Что за энергия? Что за водовороты? Знаем, что у нас не рождаются дети, а ты полон сил, но тебе их девать некуда.


Он ехидно ухмыльнулся.


- И вот перед нами стоит задача, - продолжил он. – Понять физику всех этих процессов, понять, что творится на планете и сделать правильные выводы. Короче – мы обязаны спасти цивилизацию. И ты, может быть, сумеешь помочь нам.


Он помешал гвоздем в миске. По линиям воды было видно, как она словно загустела, как бы сопротивляясь. Артур остановил гвоздь, и вода снова стала вращаться по часовой стрелке.


- Вот, - сказал Артур. – Ничего не понимаем, хотя у нас есть физики. Правда, бывшие учителя, но все же. И еще нам надо на телебашню. Хотели проникнуть сами, но мешает течение.


- Зачем вам на телебашню?


- Там самая высокая точка планеты, по крайней мере, из достижимых.


- Ну и что?


Вместо ответа Артур открыл большой двустворчатый шкаф и извлек обычный переносной японский радиоприемник. Я хорошо помнил такие.


- Видишь, у нас кое-что есть еще с тех пор. Батареек давно нет, но сварганили генераторы из автомобильных деталей, сделали аккумуляторы – не очень удобные, крупноватые самоделки, зато можно включить аппаратуру. Можем даже аудио- и видеодиски покрутить, послушать, посмотреть. Хочешь? Пятьдесят лет не видел видео.


Я отрицательно помотал головой.


- Нет так нет. Музыку слушаем. В том числе и «Желтую субмарину». А вот радиостанций нет, можем покрутить только записи. Но одна появилась. Лет пять дает сигнал. Какое-то «Плато «Спасение». Сигнал очень слабый. Далеко. Нам нужно на телебашню. Это самое высокое место.


- Там Ястреб. Он не пустит.


- Тебя пустит. Да и сдох он, наверное, твой ястреб. Мы же его подстрелили.


Артур увидел мои глаза.


- Да-да, а ты не знал? Ну вот, говорю. Мы твоего дружка подстрелили. Ну и страшный он. Настоящий птеродактиль. Как потащили тебя из твоего гаража, он бросился на защиту. Напал. Отбить хотел, что ли? Поранил двоих. Ну так и две пули в него всадили. Кое-как умоталась твоя хрень на башню. И вот уже его нет в небе. Все, конец вашей дружбе.


Мне показалось, что, выражая радость, Артур был неискренен. Но по его лицу понять это было невозможно. Просто в интонациях я уловил фальшь. Он был не рад исчезновению Ястреба.


Я промолчал. Мне действительно нужно на телебашню. Вне зависимости от того, что там нужно Артуру. Может быть, Ястреб нуждается в помощи. Я вообще мог бы там жить с ним подальше от людей. Туда они не смогут добраться. Но и мне не удавалось преодолеть течение у телебашни. Впрочем, до сих пор я не очень старался.


- Что замолчал? – спросил Артур. - Понимаю. Иди, спасай своего друга. А нам нужно заодно, чтобы ты отнес туда приемник и послушал станцию. Тут очень слабый сигнал. Может быть, мы даже сумеем с твоей помощью запустить передатчик телебашни, сообщить о себе. У нас есть специалист, он там работал. Все подробно расскажет. Там резервный дизельный генератор. Он должен быть выше уровня воды. Может, все еще образуется. Тебе тоже будет полезно. Мы все тут вымрем, ты останешься один, если твой Ястреб издох. Ты должен помочь нам. Ты все-таки человек. И когда-то был моим другом.


- Почему был? - спросил я. – Ты же общаешься со мной как с другом. Ты же надеешься на помощь.


- Надеюсь на помощь, потому что без надежды жить нельзя. А насчет дружбы... Прошло слишком много времени, и ты, честно говоря, – не совсем ты. Или даже совсем не ты. А?


Он осмотрел меня, и впервые я увидел в его глазах искру иронии.


- Разве можно оставаться друзьями после того, что произошло? Мы ведь тебя потом еще трижды убивали. А когда сожгли, надеясь, что ты уже не вернешься, за тобой через неделю пришли эти огромные Змеи. Они выползли на берег, добрались до нас. Как дотянулись, не знаю, потому что хвостами они так и остались в океане. Приросли, что ли? Им нужен был ты. Мы ведь не сбросили, как обычно, твои останки в океан, а засунули в цистерну и закрыли. И двенадцать гигантских Змеев перепахали округу. Они повисли над островом, как над твоим камнем. Раскачивались, и от них пошло дрожание по земле, но не как землетрясение. Ничего не шаталось. И звука, вроде, не было, но мы затыкали уши, потому что болела голова и было страшно. Мы стреляли в них, а пули отскакивали. Трех моих ребят эта зеленая хрень перемолола, как мясорубка. Знаешь, что у них в пасти? Не представляю, как они тебя выхаркивают. У них там вращающиеся челюсти. Мы открыли цистерну и столкнули ее в океан. И Змеи тут же уползли. А через год ты снова появился на камне.


Я слушал его и не испытывал ни ненависти за то, что они со мной делали, ни даже раздражения. Я представил эту сцену со стороны, и она показалась мне смешной. Крепкий черный старик и голый зеленый молодой человек, на самом деле его ровесник в набедренной повязке.


В этот момент я снова ощутил, что все-таки несмотря на страсти, которые описал Артур, несмотря на его раздражение и смешки, я все-таки человек. Но какой-то иной. И Артур, несмотря на все, мне дорог.


Я чувствовал связывающую нас нить. Но и ощущал, насколько она тонка. Это не пуповина, а паутинка. Я понимал, что мы физиологически разные существа, но внешне похожи. А главное - у нас общая история, общая память и общие пока еще язык и культура. Я ведь собрал библиотеку, которая могла стать интеллектуальной основой будущей цивилизации. Если ее, эту цивилизацию, удастся сохранить. Или создать новую.


- Так ты поможешь? – прервал Артур мои размышления.


- Отдай фотографии.


- Слава Богу. Раз ты тоскуешь по ним, значит, ты все-таки еще хоть немножко наш.


Артур взял из шкафа фотографии, положил на стол.


- На. И тогда я буду звать тебя, как и прежде, Сашей. Согласен?


- Зови меня Как и Прежде Саша, - со смешком ответил я.


Он пожал плечами.


- К чему этот политес? – спросил я. - Если ты веришь, что я это я, называй как и прежде. Если не веришь, то я ничего не могу поделать. Я какой есть такой есть.


На самом деле мне действительно хотелось, чтобы он называл меня Сашей или Как и Прежде Сашей. Мне казалось, что это сближает нас и приближает меня к людям и к прошлому. Но особых иллюзий не испытывал, понимая, что я действительно не совсем тот, с кем Артур когда-то дружил.


- Забирай, - сказал Артур. - Вот твои фотографии. Можешь взять и уйти, если хочешь. Все равно мы не сможем заставить тебя нам помочь, если ты не захочешь.


Я засунул фотографии в сумку.


- Помогу. Сделаю, что смогу.


- Это не все, - сказал Артур. – У меня еще немало вопросов. Возможно, ты сумеешь нам помочь и в деликатном вопросе. Знаешь, что предлагали путешественнику, попавшему в северное племя? Был обычай, чтобы продолжить род. Гость должен был переспать с местной женщиной. Может быть, от тебя возродится наше племя?


Я промолчал. Мне было нечего сказать, потому что я не смог бы сделать то, о чем просит Артур. Не только потому, что не сумел бы заставить себя. Он не мог не понимать, что нельзя совместить несовместимое.


- Думаешь, ты настолько другой? – спросил он, поняв мое молчание.


- Думаю.


Артур вздохнул.


- Ладно. Завтра продолжим разговор. Скоро зайдет солнце. Останешься у меня?


- Хорошо...



Ощущение страха
----------------


Я остался в комнате один. Артур ушел.

На железную кровать положили матрац, и мне было слишком мягко. Я лежал, рассуждая об услышанном и произошедшем, и думал, что Артур, возможно, прав, предполагая, что мои сны, видения или прикосновения к другой реальности могут дать какие-то ответы. Но проблема в том, подумал я, что и вопросы толком сформулировать мы не можем, кроме самых общих. Да и как прочитать ответы?


Никогда не умел толковать сны, хотя связь моих видений с той реальностью, в которой я оказался, была более чем очевидна. Подсознание или мои невидимые могущественные покровители подсказывали разгадки. Зачем они устроили эти шарады? Ночные сюжеты переплетались с реальными событиями. Но что было первично? Или я заглядывал в будущее? О чем мне хотели сказать? Так было со стариком-садоводом, приходившим ко мне то в реальности, то во сне. С огромной волной, на которую показывала мама и которая явилась мне в реальности в образе Червя. Много с чем так было.


Видел сны, которые овеществлялись спустя годы. А впрочем, может, это были и не сны.


Однажды, это было много лет назад, задолго до События, заработавшись допоздна, я задремал в кресле, в редакции. Проснулся к полуночи. Вышел на улицу, освещенную редкими фонарями. Машина, старенький "Опель", стояла у дверей. Сунул ключ в замок, но что-то помешало ему войти.


Шпана развлекается. Кто-то, наверное, сунул спичку. В темноте не вытащишь. Подошел к правой дверце. Снова не удалось вставить ключ. Вот же паршивцы! Завтра разберусь. Придется идти пешком.


Я редко возвращался пешком. До дома рукой подать. Жил кварталах в двух. Не любил ходить вечером, а тем более ночью. Не потому, что здесь шлялась пьяная шпана. Меня пугали неприятные тени, наполнявшие ночью улицу.


С детства избегал ходить по темным местам, особенно по лесу. Деревья превращались в страшных великанов, кусты – в монстров. Панически боялся темных проемов, устроенных на лестничных клетках в том старом родительском дореволюционном доме. Проемы были похожи на окна, но по сути это были шкафы на лестничных клетках. Дверцы были разбиты. Проходя мимо них в темноте, испытывал ощущение, будто это окна в неведомый неприятный мир.


Мы жили в квартире на пятом этаже с красной побитой гвоздем дверью. У дома был парадный вход и черный. Огромные квартиры перегородили, сделали из них по две, и получилось, что нам досталась та, вход в которую был «черным», с узкой, почти замковой, чуть ли не винтовой лестницей и этими неприятными вмонтированными шкафами, похожими на окна. Десятилетия ими никто не пользовался. «Окна» облюбовали кошки. Оттуда пахло сыростью и той самой плесенью, запах которой позже я почувствовал от садовода. Лестница не освещалась, и когда на улице было темно, шкафы, как мне казалось, превращались в логово таинственных потусторонних существ. Дыры, похожие на темные глазницы, пугали. В них кто-то шевелился. Вообще-то я знал, что это кошки, но темнота меняла не только вид «окон», но и мое сознание. Проходя мимо, я боялся длинной сухой руки, которая могла вырваться оттуда и схватить меня за ногу. Старался быстрее прошмыгнуть.


В то раннее утро, как обычно, в ужасе спускался по лестнице, ожидая, что из проема вылетит рука. И тут из ближайшей глазницы в раме «окна» метнулась светлая полоса.


Сердце пронзила молния. Я вскрикнул.


Но это оказалась обыкновенная белая кошка. Она муркнула и убежала.


Страх исчез.


Я забыл о детских суевериях, но однажды они вернулись. Служил на флоте, на подводной лодке. Когда корабль стоял на базе, у пирса, часто приходилось нести вахту. Ночью, борясь со сном, топал по палубе с автоматом на груди, избегая глядеть в черную воду.


Лодка вздыхала легкими вентиляции, пускала мелкие пузырьки цветной гидравлики, а ее борта омывали вялые черные волны. Я избегал глядеть в воду, потому что она гипнотизировала меня. Когда я был ночью одинок на узкой палубе, чудилось, будто из глубины кто-то всматривается прямо мне в глаза. Неприятное ощущение не удавалось подавить усилием воли. Отводил глаза от волн, как отводишь их, пытаясь не встретиться взглядом с неприятным человеком. И в то же время эта черная пучина манила. Вглядевшись однажды в глубину, отпрянул. Будто два глаза – зеленых огонька - сверкнули из пучины.


Больше никогда не смотрел ночью в воду. И сейчас шагал домой по брусчатке и старался не смотреть в темноту улицы. Шел по проезжей части, где было светлее от редких фонарей. Глупо - взрослый человек, а боюсь непонятно чего. Но не мог побороть страхи.


Знал, что через минуту, когда буду проходить мимо ненавистного двора, появится тень уродливого хищника, похожего на собаку с крокодильей мордой. Это место особенно не любил. Тень всегда, как только наступал вечер, возникала в углу этого двора. Фонарь был далеко, его свет с трудом долетал до отдаленного уголка, из-за чего и возникала причудливая фигура.


Я прибавил шаг, чтобы побыстрее пройти мимо неприятного двора. Уголком глаза видел шевеление теней, но не стал всматриваться. Видно, кроны вздрагивали от легкого ветерка. Или там все-таки кто-то ходил, наблюдая из темноты? Шпана, вечная пьянь, для которой эти тени - прекрасное прикрытие.


Быстрые шаги отзывались эхом в тишине пустынной улицы, и я с удивлением обнаружил, что, несмотря на попытку идти быстрее, двигаюсь все медленнее. Тяжелели ноги, и уже почти невозможно было оторвать их от мостовой. В ногах возникла смертельная усталость. Она нарастала, как будто шел навстречу мощному ветру и не мог преодолеть его силу. Однако ветра не было. Деревья застыли как на картинке. Шевеление листьев прекратилось. А тени во дворе ожили. Если бы не они, улица стала бы похожа на фотографию. От усталости я почти не мог двигаться. Мозг обволокла пелена. В ушах возник писк.


Покарябал ногтями правую щеку, пытаясь привести себя в нормальное чувство. Но ничего не изменилось. Меня словно сковало. Ноги завязли будто в твердеющей бетонной жиже.


Тени в мерзком дворе соткались в знакомые очертания, и я увидел то чудовище с крокодильей мордой. Только теперь оно выходило из тени и становилось все явственнее.


Тонкая визжащая нота зазвучала в мозгу.


Я пытался бежать, но не вышло – ноги будто в землю вросли. Чудовище приближалось. Я понимал, что это бред, такого быть не может, однако монстр становился все реальнее. Спасение было недалеко, в редакции, в тихой приемной, где у бормочущего телевизора дремал сторож-пенсионер. Я попытался развернуться, побежать, но ноги прилипли к брусчатке.


Оглянулся на страшного зверя - он был уже рядом. Я бросил взгляд вниз, и сердце ухнулось туда же. Увидел, как туфли медленно опустились, будто в темную лужу, в отсвечивающую сталью брусчатку. И я словно стоял по щиколотку в той черной воде, которую так не любил, когда служил на флоте. Но это была не вода, а камень, отшлифованный веками. Я не мог выдернуть ступни, как будто их схватило цементом. Напряг одну ногу, другую. Стоял как монумент, впаянный в камень. Поверхность брусчатки, на вид прочной и незыблемой, медленно поднималась по ногам, как будто я погружался в нее.


Почувствовал озноб. Снова попытался оглянуться на монстра. Никого не было. Чудовище пропало. Писк в ушах не прекращался.


Я с облегчением вздохнул, еще раз попытался выдернуть ногу, но не смог. Брусчатка добралась уже до половины икр. Я чувствовал ее сильное давление. Происходило что-то непонятное, страшное. Я тонул в камне, как в зыбучем песке! Это было невозможно, этого не могло быть. Но это происходило.


Представил, как камень стискивает грудь, схватывает лицо, я задыхаюсь, лопаются от давления глаза, камень проваливается в глотку, раздавливает мозг...


- Помогите! – тихо сказал, обреченно наблюдая за своими ногами.


Я опустился в брусчатку почти по колено.


- Помогите!


На сей раз крикнул. Охватила паника. Я всматривался в черную поглощающую каменную лужу, говорил себе: нет, этого не может быть, и медленно опускался в нее.


И тут я ощутил перед собой нечто громадное. Дыхание чудовища окатило запахом плесени. Я поднял голову.


Монстр был огромен. Он загораживал улицу и мощно, утробно, с легким свистом дышал, как будто внутри у него работали насосы. Рассмотреть его не удавалось. Свет фонарей почему-то не падал на него.


Монстр приблизился настолько, что ощущалось его жутковатое тепло, обдувающее как из горячей турбины.


И тут он сделал резкое движение ко мне.


Мысленный вопль стал последней надеждой. Я попытался оттолкнуть монстра от себя, но руки то проваливались в пустоту, то бились во что-то вязкое и твердое, как глина, и я с трудом вырывал их оттуда. Чудовище было соткано из теней, из непонятной субстанции. От него сильным потоком шел кисловатый смрад, бивший в лицо так, как духом горячей солярки бьет от мощного двигателя.


И тут я увидел, что это вовсе не чудовище с крокодильей головой, а червь. Огромный страшный червь с зеленой чешуей. Он распахнул пасть. Она оказалась страшной и странной. Челюсти вращались по кругу, как зубья циркулярной пилы, а посредине был огромный вздрагивающий оранжевый язык.


Я упал ничком на брусчатку, выламывая ноги, вмурованные в камень. Что есть силы закричал и ударил кулаком по морде, точнее, туда, где, как я полагал, была морда. Кулак больно скользнул по жесткой чешуе, кислое дыхание ударило прямо в глаза, и показалось, что сейчас монстр раскрошит меня.


Правой рукой я схватил страшную тварь за выступающую шершавую пластину чешуи, резко рванул от себя и завизжал. Пластина неожиданно легко оторвалась, осталась в раненом кулаке.


И тут дорога покатилась под ногами. Оказалось, что я бегу изо всех сил. Червь, как как воздушный змей, резко метнулся от меня и растворился в свете фонарей. Я бросился к редакции.


Деревья ожили от легкого ветра. Я пролетел мимо «Опеля», принялся стучать в дверь. Заспанный сторож отворил через пару минут. Старик удивленно смотрел на меня. Я оттолкнул его и влетел в свой кабинет.


Тело гудело от боли и тревоги. Я плюхнулся в кресло, попытался успокоиться. Сердце рвалось из груди. Не хватало воздуха.


Голова кружилась.


Что это было? Сошел с ума?


Ну ничего. Такое лечат. Есть таблетки. Схожу к психиатру. Ничего страшного. В семье не было шизофреников. Наверное, от перенапряжения. Надо в отпуск!


Надо в отпуск.


В отпуск.


В отпуск...


Когда я открыл глаза, за окном было светло.


Услышал голоса в коридоре. Значит, проспал остаток ночи. Слава Богу. Наверное, это действительно был ночной кошмар. Ну конечно же, никуда я не ходил, это был только сон!


Вышел в коридор.


- Шеф, здравствуйте, а мы и не заметили, как вы пришли.


Ответственный секретарь - полная молодая женщина с тревогой вглядывалась в лицо.


- Что это с вами? Кто-то ударил?


- Вы о чем?


Она протянула зеркальце. Я увидел будто чужое помятое лицо. Оно было бледное, землистое, с зеленоватым оттенком. Синяки под глазами. Правую щеку украшал маленький глубокий кровоподтек, словно оставленный ногтями.


Только сейчас почувствовал, как ее саднит. Болел и кулак. Я посмотрел на него. Пальцы были судорожно сжаты, а я и не заметил этого. На костяшках увидел глубокую кровавую ссадину, будто поранился обо что-то твердое.


Чешуя дракона?


Смертная тоска навалилась на сердце. Я с трудом разжал пальцы. Но в ладони лежала не зеленая пластинка, а большой мятый лист какого-то дерева. Я поднес его к лицу.


Толстый скомканный лист почему-то пах не зеленой свежестью. Я ощутил знакомый дух кислятины. А из ранки, показалось мне, потянулись длинные зеленые ниточки-червячки...


И тут я вздрогнул, осмотрелся и понял, что нахожусь не в воспоминаниях, а у Артура. Все перепуталось в голове. Провалы в прошлое с настоящим. Сны с реальностью.


Я окинул взглядом комнату Артура. То странное происшествие впечаталось в память. Я еще долго хранил лист, хотел показать его биологам, но так и не решился, и однажды он просто пропал. Как будто растаял. Коробку с ним никто не трогал, она была закрыта. А лист исчез.


Я тогда подошел к Даше и спросил, не трогала ли она коробку?


Не рассказывал ей о происшествии, и она не знала, что за лист там лежал. И не поняла вопроса.


- Какой лист?


- Да вот от какого-то растения необычного. Мне дали на хранение. Он лежал в этой коробочке.


Даша непонимающе посмотрела...


Я глянул на ее приветливое мягкое лицо, так мило знакомое, и решил ее не расстраивать. Глупо рассказывать о непонятном неприятном событии. Тем более, что мои переживания, я не исключал, могли быть сумасшествием. Я, правда, ходил к психиатру, но он ничего не нашел.


Я не стал расспрашивать Дашу и уточнять, но она что-то почувствовала. Женская интуиция.


Посмотрела на мой кулак, в котором была зажата маленькая коробочка.


- Что там у тебя?


- Коробка. Она пустая.


- Нет. Я не о ней.


Я посмотрел на кулак. И увидел на нем ссадину. Ту ссадину, которая возникла после ночного происшествия. Но она давно зажила. Почему снова проявилась? Или это другая? Я что-то случайно зацепил?


Я присмотрелся. Откуда она? Почему зеленая? Я не мог оторвать глаз.


- Что там у тебя? – еще раз тихо спросила Даша.


Я молчал. И отчетливо видел, как из раны стали вырастать, вытягиваться, переплетаясь, тонкие зеленые нити.


Даша тоже увидела. Я попытался спрятать руку, но было поздно.


- Ой, что это?! Какую заразу ты подхватил? Ой! Это не зеленый грипп? Надо к врачу.


Она схватила мою руку, в ужасе рассматривая зеленые нити.


- Это правда или мне кажется? Саша? Что это такое?


Я молчал, не зная, что сказать.


И вдруг нити резко удлинились, впились ей в лицо, в глаза и ушли в тело.


- А-а-а-а-а! - закричала Даша, слепо махая руками. .


Я схватился руками за железную перекладину кровати и понял, что окончательно проснулся.


Что из того, что я видел во сне, происходило на самом деле? Чудовище, мне казалось, было наяву, лист тоже, а этот последний эпизод с Дашей?


Я понял, что с моей памятью что-то происходит, и я не всегда могу отличить сон от яви.


Я судорожно дышал, пытаясь отойти от кошмара, и только сейчас увидел – рядом стоял Артур. Я не заметил, как он вошел.


- Ты кричал, - сказал он.


Я лежал на той же железной кровати в его доме. Моя грудь вздрагивала, сердце колотилось.


Артур пристально разглядывал мое лицо. За окном было светло.


- Ты долго спал, - сказал Артур. – Так что тебе все-таки снится? Какая хрень? Тебе должны сниться не совсем человеческие сны.


- Да уж, – пробормотал я. – Если бы это были просто сны, я был бы рад.


- А что это? - спросил Артур. – Может быть, ты где-то наяву летаешь?


- Не знаю. Похоже на то.


- Н-да... - скептически хмыкнул он. - Значит, на тебя положили глаз потусторонние силы.


- Не шути. Мне и без того тошно.


Я сел.


- Или я сам на себя положил глаз, - сказал я, вспомнив о грибном лесе, о скелетах динозавров.


Артур как бы не услышал.


- Тебе повезло, - сказал он. - Или не повезло. Так что ты видишь? Ты ведь сам не знаешь собственных тайн. Расскажи. Может быть, вместе разгадаем?


Я не ответил. Мне нечего было сказать. Артур был прав и не прав одновременно. В моих видениях был какой-то сигнал мне же, и похоже, мое подсознание само же его формулировало, находясь в необъяснимой связи с непонятными явлениями. Мне не хотелось впускать Артура в свою душу. По крайней мере, до тех пор, пока сам не пойму смысл своих тайн. К тому же и я давно не тот Саша, который доверялся ему, и он не тот Артур...


Я подошел к окну.


Солнце висело в зените.


Ястреба не было.


Ясно.


- Мне надо на телебашню, - сказал я.


Ощущение потери
---------------


Артур не ответил. Я повернулся к нему. Он выжидательно смотрел.


- Мне нужно к Ястребу, - уточнил я. – И как можно скорее.


- Ну хотя бы так, - ответил он.


Лицо Артура не дрогнуло, но тут я наконец почувствовал исходящую от него слабенькую колючую волну. Наконец он разозлися. Но с чего вдруг?


- Ты все-таки человек или нет? – спокойно спросил он. - Тебе твой птеродактиль дороже всего?


- Так тебе ж все равно, - ответил я. – Ты сам говорил – лишь бы я попал на башню.


- Да, да. Говорил. Но мне показалось, что ты начал тянуться к нам.


Не показалось, подумал я. Но сейчас к Ястребу это не имеет отношения – мне все равно надо к нему, хочу я быть с людьми или нет. Он во мне нуждается. Я чувствую. С Ястребом я много лет, и он поддерживал меня в этой жизни.


- Что бы я делал без него? – спросил я, продолжая мысль вслух. – Это не я вас отталкивал, а вы меня!


Артур вздохнул и сказал:


- Мы тоже надеемся на твою помощь. Она может быть разносторонней. Ты должен рассказать про свои сны. В них может быть разгадка. Нам нужно, чтобы ты проник на телебашню и настроился на «Плато «Спасение». Ты много чего можешь сделать. Ты можешь продолжить наш род.


- Не могу, - ответил я.


- Брезгуешь? Стеняешься? Когда вопрос стоит о судьбе цивилизации, неловкость неуместна.


Я пожал плечами.


- Мне показалось, мы поняли друг друга. Мы уже говорили об этом. Знаешь, что такое несовместимость? Она, кстати, не только в генах.


- Надо попытаться.


- Я не монстр, но рожден монстром.


- Или самой Землей, - задумчиво произнес Артур. – Так ты поможешь нам?


- Если ты имеешь в виду башню, – да.


Артур разочарованно вздохнул, хотя лицо, как обычно, осталось пластмассовым.


- Потому что хочешь помочь своему птеродактилю...


- Ну и что? Какое это имеет значение? Наши интересы совпадают. Тебе нужно, чтобы я попал на телебашню. И мне это нужно. Они совпадают даже больше, чем ты думаешь, не так, как у разных народов в прошлом, чьи цели случайно временно совпадали. Я хочу помочь вам. Я выполню твою просьбу.


Артур молчал.


- Ты что, засомневался? Или боишься, что я сбегу и останусь на башне? Так ты сам говорил – уходи, если хочешь.


Артур не ответил.


- Тебе придется довериться. Другого способа нет. И еще: я хотел бы знать, что происходит у вас. Ты хочешь знать про меня, а я про вас. Я ведь знаю не все. Неизвестно, что важнее. Может быть, мне потом мои сны подскажут выход.


Мне показалось, что Артур размышлял о чем-то своем, как бы потеряв меня, но тут он очнулся от раздумий.


- Может, и помогут, - сказал он. - Ну ты все-таки не Бог. Наш мир – это наш мир.


- А что, он засекречен? Или ты стесняешься? Я же вижу, каким ты стал. Ты был моим другом, нормальным человеком, а сейчас ведешь себя, как диктатор. Может быть, ты и есть хозяин Острова? Ну тогда ваша секретность понятна. Только это смешная секретность – даже не государства, а крошечной издыхающей общины.


Артур вскинул на меня глаза. На миг исчезла водянистость, они блеснули, меня окатило колючками, которые тут же исчезли.


- Что, позволяю себе слишком много? – спросил я. – Так я не твой подданный. Да и вдруг я пусть и не Бог, но его посланник? Не кажется ли тебе, что сумею помочь вам больше, если буду знать о вас все?


Артур задумчиво посмотрел на меня.


- Да, у нас происходят странные вещи, - произнес он. – И действительно, я стараюсь не всех посвящать в детали. Да, нас немного на этом острове, несколько сотен. Но для себя мы – государство. Нужны дисциплина, самоосознание нашей общины как очага цивилизации, четкая цель и, если хочешь, чинопочитание. Без этого не выживем. А это пока и есть главная цель. Национальная идея, если хочешь, хотя тут у нас много национальностей. Цивилизационная идея. Идея выживания. Ты хоть понимаешь, что тут происходило после потопа и что пришлось сделать, чтобы выстроить жизнеспособную вертикаль отношений? Благодаря этому люди не сожрали друг друга. Возможно даже и в прямом смысле.


Он говорил, внешне не выражая эмоций, однако его узко посаженные глаза лучились жесткостью и уверенностью, и меня изредка покалывали колючки.


Вдруг глаза его погасли, снова стали ледянистыми, и он сказал:


- И еще кроме, так сказать, политических тайн, секрета управления островом, у нас есть тайна метафизическая. Она тесно связана с остальными. Если все остальное так или иначе известно населению, разве что им неизвестно об уровне наших материальных запасов – и не нужно им знать, что осталось на складах, то в метафизическую тайну посвящены немногие.


Артур хмыкнул в ответ на собственные мысли и продолжил.


- Не столько потому, что знание о ней может быть опасным, сколько из-за того, что мы сами не можем понять ее. Стало быть, не в состоянии оценить уровень опасности – и самой тайны, и знания о ней.


- Как с зябрами? Вы же их боитесь, а они не опасны.


В глазах Артура мелькнуло раздражение.


- Тебя не было с нами пятьдесят лет, ты судишь о том, чего не знаешь о наших знаниях.


- Разве они что-то сделали вам?


Он жестко усмехнулся.


- Если хочешь знать, мне известно про безопасность зябров для живых людей. Но миф о них как раз и является одним из средств управления. Они опасны, и мы должны защищаться. И ты опасен. Я сейчас вынужден разрушать один из мифов острова, поэтому хотел бы, чтоб тебя видело поменьше людей. А впрочем, до конца я действительно не знаю, так ли уж безопасны эти зябры, и ты...


Он сел рядом, положил руку мне на колено, посмотрел в глаза.


- Так вот. Сейчас об одной из главных тайн нашей крошечной цивилизации. Да, цивилизации, не смейся. Цивилизацией можно назвать и то, что ты видишь на этом острове, и то, что ушло под воду. Навсегда или нет.


Он помолчал, собираясь с духом.


- Пожалуй, я попрошу тебя об еще одном одолжении, непосредственно связанном с тайной. Видишь ту башню?


Он показал рукой на торчащую из воды красную зубчатую верхушку средневековой замковой башни - одного из символов затонувшего города.


- Ну да. К ней тоже трудно подплыть. Вокруг сильный водоворот. Я и не пробовал.


- Мы пробовали. Это не так уж сложно. Водоворот не очень сильный. Слабее, чем вокруг телебашни. Но мы побывали только на верхней части, нижняя затоплена. А знаешь, почему она привлекает наше внимание?


- ?


- Вот это и есть тайна. Мы случайно нашли подземный ход. Помнишь легенды про то, что башня была связана с городом и замком, который отсюда в тридцати километрах? Мы и туда плавали. Там торчат его крыши. Пытались найти выход с острова и наткнулись на подземелье. Скорее всего, оно ведет на башню.


- Ну и прошли бы да посмотрели.


- Не получается.


- Ход затоплен?


- Нет. Как ни странно, нет. Хотя он под океаном. Но то, с чем мы там столкнулись, как и твои сны, удивительно и страшно. И вполне возможно, там тоже таится разгадка. Вот это и есть тайна. Возможно, одна из главных. В нашей прошлой жизни мы ничего не знали о ней, хотя ощущение было – были легенды. Только они отражали не суть. Если поймем суть, возможно, поймем и причину произошедшего с нами, сумеем спасти цивилизацию...


- Или умрете в счастливом осознании происшедшего, - неожиданно грубо сказал я, но тут же решил исправить свою резкость и уточнил:


- Не думаю, что мы сможем понять причины Катастрофы, если все человечество не сумело распознать и остановить ее. Но попытаюсь. За сорок лет на Камне я так и не постиг эту тайну. Ну да, я не ученый. Пытался познать мир, стремясь познать всего лишь самого себя. Этого маловато, наверное. Так что там, в подземелье?


Артур слушал, не прерывая, но на последний вопрос не ответил.


- Но эту же ошибку делала и цивилизация, - продолжал я. - Она пыталась познать себя, делала это глубже, чем я – себя, но все равно многое недопоняла, ошиблась и самоуничтожилась...


- Или бессознательно пустила ход развития по другому пути, - тихо уточнил Артур.


- Не знаю. Может, мои рассуждения наивны, но уверен - дело действительно в нас самих. Люди не смогли познать себя за все историю цивилизации. Мы делали и делаем - все вместе и каждый по отдельности - одни и те же ошибки и тысячу, и две тысячи лет назад. Только масштабы ошибок разные. А итог один.


- Ты хочешь сказать, что мы познали себя и этого оказалось мало?


- Не совсем это. Возможно, мы просто не сумели познать даже себя, но при этом уже думали, что познали основные законы мира. Я сейчас просто упрощаю проблему, и она может стать одним из первых шагов на пути к реальному познанию. Я ведь вот зеленый с оранжевой кровью. Я и такой как вы, и другой одновременно. Вот я и уточняю: мне надо познать себя и вас, то есть ближнего. В том мире мы не сумели это сделать. Мы были вообще одинаковые по физиологии, но абсолютно разные по сути. Ведь были же сплошные войны. А ради чего? Сейчас смешно сказать! Ради денег - этого фантома счастья. А сейчас у меня не такая физиология, как у вас, но мы должны быть едины. Странно, правда?


Артур усмехнулся.


- Ты не совсем прав. У нас не вполне совпадают задачи. У тебя другая физиология. Тебе не нужно жрать, одеваться. А для меня оставшееся на складах имущество – инструмент выживания и политического влияния.


- А я возражаю? Но ответь, почему я такой? Когда-то очень давно, может быть, в период динозавров, жизнь двинулась по ошибочному пути. Цивилизация не смогла исправить сбой природной программы и даже усугубила ошибки. Мы стремились не к познанию, а к удовольствию - к удовлетворению нужд, чаще всего связанных с физиологией, а не с духом. И, возможно, началась перезагрузка. Может быть такое, а? Это ведь мы сами для себя – венец творения. Думаем, точнее, думали так. А для того, кто нас сотворил, всего лишь опыт? Может быть, мое существование как раз и является подсказкой?


- Какая еще подсказка? Мы же не можем стать такими, как ты. Нас загнали в тупик. Наши бабы не рожают. Да и можешь ли ты различить, где кончается физиология и где начинается дух и как они переплетаются? И вообще, что за перезагрузка? Ты говоришь о глобальной катастрофе, о чудовищной трагедии как об обыденном процессе в компьютере.


 - В некотором смысле – да. Наша цивилизация росла только в технологическом отношении. А фактически и духовно мы мало отличались от кроманьонского человека. Разве что у него были шкуры, скребки и стрелы, а у нас на завершающем этапе - гламурная одежда, машины, ракеты. Гламур и технологическая роскошь казались нам естественными ценностями, радостью жизни. Мне даже кажется, что гламур – это один из символов Катастрофы. Впрочем, может быть и нет никакой Катастрофы? Просто мы так воспринимаем заурядную перезагрузку.


- И там, куда пришли заблудшие овцы, их ждала кара, - иронично продолжил Артур. – Ну, ничего нового ты не сказал. Хрень всякую несешь. Ты не задавался вопросом, почему инквизиция карала всякую прогрессивную мысль?


Я не зря подумал, что Артур в своем одеянии был немного похож на Великого Инквизитора.


- Тут особо и задаваться нечем. Как только человек изобрел колесо, развитие цивилизации покатилось в тупиковом направлении, хотя нам казалось – происходит прогресс. Колесо было чудовищной подменой, фальшивкой.


 - Вот. Я тебя специально спровоцировал. Хотел услышать, что ты думаешь по этому поводу. И не ошибся. Ты в плену спорных, ошибочных утверждений - подобные я слышал в той жизни. Но они не подкреплены доказательствами. Версии такие. То же самое, что разговоры про НЛО. Может, так, а может, и не так. Но мне некогда разбираться во всей этой хрени. Важнее понять физическую подоплеку произошедшего и попробовать исправить, если еще не поздно.


- Или все-таки умереть с осознанием знания. Нет, ты не понял, что случилось на планете.


- А ты? Чем ты в этом отличаешься от меня?



Ощущение Бога
-------------



Я повернулся к Артуру. Мы сидели так близко, что я чувствовал тепло его тела.


- Ты касался моей руки, - сказал я. - Скажи, на ощупь я теплый или холодный? Я не знаю, какова температура моего тела.


- На ощупь обычная.


- Значит, внешне я почти такой же, как ты, температура моего тела примерно та же. А внутри у меня другая кровь. И мне дано что-то еще. Так вот. У меня есть ощущение. Это иногда важнее понимания, вернее, того, что люди обычно принимают за понимание. Графики там всякие, таблицы, формулы, уникальные машины, эксперименты с тем, в чем ничего не понимают, вроде черной дыры. А у себя дома эти ученые не могут разобраться с женой и детьми... То есть разобраться в простейших, казалось бы, вопросах. Или в сложнейших? Опишите, великие мыслители, физики и математики, формулами отношения между людьми. Какие происходят физические, химические, математические, временные процессы? Когда люди ревнуют, любят, интригуют, разговаривают, смеются, мечтают, созидают... Невозможно? Все сведете к движению химических веществ, ферментов и гормонов? Так ведь все это бурлит в теле самой примитивной твари. Невозможно! Как невозможно делать однозначные выводы о природе и ее явлениях, опираясь только на знание физики и химии.


- Ты снова о Боге? – хмыкнул Артур


- Как-то говоришь неуважительно. Впрочем, не знаю. Может быть, о нем.


- Умничаешь. Почитай философов, все до тебя описано.


- Ну и что? Цивилизация все равно погибла. С этим знанием. Значит, философы чего-то недопоняли. Да и судьбы вершили не они, а политики, властители. А у тех были иные цели – не познания, а накопление материальных ресурсов, удовлетворяющих интересы – свои и хорошо, если заодно и общественные.


- Но одно другому не должно мешать! Это была не подмена, а взаимодополнение! В основе все равно материальное.


Артур говорил запальчиво, и в этот момент был не похож на себя.


- Мне кажется, мы спорим зря, - констатировал я. - Думаю, говорим об одном и том же, только разными словами.


- Может быть. Только в своих рассуждениях я не касаюсь Бога. Я не знаю, что такое Бог.


- Касаешься, не осознавая. Но чтобы понять произошедшее, надо хоть немного подняться, хотя бы на один маленький уровень. А это очень трудно. Ты хочешь понять сложнейшие явления, а для того, чтобы разобраться всего лишь во мне, да и то поверхностно, тебе пришлось украсть фотографии, а не написать невероятную формулу. Твой способ познания естествен, но его мало. Как вырваться из этих пут, не знаю, но думаю, что интуиция – не последний помощник. Невидимая дверь где-то тут, рядом. Возможно, даже мы ее приоткрыли, но не догадываемся об этом. Надо учиться читать озарения...


- Ну-ну. Как это? Понимаю, когда сопоставил факты, посчитал, сделал вывод. А озарения – это для художников.


- Не только. Представь. Живут в аквариуме рыбы. И самой умной приходит озарение: о том, что корм, который они получают невесть откуда, – это пища, которую дает Бог. «А кто такой Бог, где он живет?» - спрашивают другие, менее умные рыбки. И самая умная рыба делает еще одно открытие. Она догадывается, что за пределами аквариума есть Большая вода, и там живет самая большая всемогущая рыба - она и есть Бог. Это открытие на уровне интуиции. Оно приближается к истине, но не является правдой. Так и мы – находимся на уровне познания мира этой умной рыбой. Бродим вокруг да около, а простое решение нам не дано, потому что мы судим о явлениях в рамках собственного опыта.


- Умничаешь? А из какого опыта исходить? Прошлого или настоящего? Да и простого решения может вовсе не быть.


- Или от него отделяет один шаг, невидимая тонкая стена... Все зависит от отношения. Ты же сам рассказал - меня выплевывает на Камень Змей. Для меня он Бог или его орудие. Для вас – тварь морская. Вы увидели его и решили – чудовище. Вот ваше простое решение. А когда мне сказали о способе моего рождения, я понял, что это не чудовище, а мой творец. Я перешел на следующий уровень. Но все равно я не знаю правду. Теперь мы вместе должны перейти еще на один. Это и есть движение к пониманию вопроса о том, кто создал тот наш мир и кто этот?


Артур помешал карандашом воду в миске, и медленно, нараспев произнес:


- Бога нет. Есть физические процессы, явления природы, которые мы не в состоянии познать, понять своим маленьким слабеньким умишком. В этом смысле, а не в познании Бога мы как твоя рыбка.


- А есть большая разница между Богом и теми явлениями, которые привели к Событию?


Артур внимательно посмотрел мне в лицо. Подумал. И ответил:


- Не знаю.


Это был прогресс в наших отношениях.


- В общем, нам просто надо хоть что-то понять, чтобы попробовать выжить, - тихо сказал он. – Бог или не Бог это называется, не знаю. Если Бог, надо найти с ним общий язык. Он нам позволил тут выжить и тебя выплевывает на камень. Значит, может быть, еще не конец цивилизации. А?


Помолчал, посмотрел на меня, и добавил.


- Или конец и начало одновременно. Я в этой хрени запутался. Мне надо сначала просто добраться до «Плато «Спасение», а заодно понять, что находится в этом подземелье.


- Ну так и я не против. На самом деле мы с тобой не такие уж разные. Наши позиции близки. Замыслы Творца, независимо от того, кто экспериментирует с нами, имеют в том числе и физико-химическое воплощение. То, что случилось, можно рассматривать и как естественный природный процесс, и как Божие испытание, и как наказание. Наверное, его можно даже описать формулами. А можно - через понимание духовного мира в храме, через молитву, через икону, через Библию.


- Нет храмов. Они утонули, - хмыкнув, сказал Артур.


- Храм в первую очередь должен быть здесь, - я положил руку на грудь. – Это же так просто и банально. Нельзя понять, если не веришь. А иконы и Библия есть. Пусть и не такие роскошные, как в церкви. У меня в библиотеке. Познание через веру близко к познанию через ощущение, интуицию.


- Вера есть вера, при чем тут познание? Или веришь, или не веришь. А если познаешь, то уже не веришь. И наоборот. Твое отношение к Богу тоже чересчур технологичное, - с иронией произнес Артур.


- А я пытаюсь сблизить наше понимание одного и того же. Разве то, что говорю я, не похоже на то, о чем говоришь ты? Ты в Бога не веришь. Твое дело. А о физической сущности молитвы, колокольного звона знаешь?


- Читал когда-то. Что-то связанное с волнами, воздействием на организм.


- Да. Физическое и духовное тесно связаны. Наша цивилизация разделила неразделимое, предпочла физическое понимание, и поплатилась за это.


- Ваша в лице одного индивидуума? - с напором сказал Артур. – Говори о нашей.


- Ты нас разделяешь? А я нет. Не физиологически, а духовно. Ведь память, знания и боль у нас общие...


- Ну ладно. В чем-то ты, возможно, прав. Поэтому меня и интересуют твои сны. Их я понимаю как работу подсознания, которое может подсказать решение, а не как общение с неведомыми силами, а уж тем более с Богом. Всю эту хрень наверняка действительно можно описать формулами. Просто мы еще умом не доросли.


- Мне снова кажется, что говорим об одном и том же разными словами.


Артур долго молчал. Я ждал. У меня по сравнению с ним гораздо больше времени. И, наверное, терпения. Я прислушался. Идеальная тишина оказалась наполненной шорохами, нашим дыханием, редкими стуками за стеной. Я не видел, что там происходит, и для меня мир Артура во многом был почти таким же, как пространство за пределами аквариума для той рыбы...


- А даже и сам не знаю, - прервал молчание Артур. - Ты меня окончательно запутал. А мне нельзя путаться. У меня должны быть твердые, точные решения. Иначе я допущу роковую ошибку. И на острове может наступить новая катастрофа. Мы здесь просто попередохнем, и ты останешься один. Поэтому не морочь мне голову всякой чушью. Я, например, уверен, что даже любовь можно рассматривать как сложный, но в целом обыкновенный физиологический процесс, движение химических веществ по телу. Вот видишь, мы все-таки думаем с тобой по-разному. Ты мне что-нибудь о духовности ляпнешь. А мне надо понять замысел твоего Бога или чего там еще. Все может быть гораздо проще, чем ты тут рисуешь. Ты почему на солнце любуешься? Почему от него тебе радость? Потому что у тебя иная физиология, и ты питаешься фотонами. Тебе повезло. Тебе не нужно жрать чужую плоть, как нам. У тебя, наверное, в крови хлорофилл. Поздравляю. А нам надо жрать и гадить. Вот и вся наша божественная сущность. Что-то не очень получается "по образу и подобию".


- Артур, давай прекратим этот спор. Он бессмыслен. Надо просто выполнить то, что ты наметил. Бесполезно спорить. По крайней мере, мы с тобой даже не на подходе к пониманию главного. Иначе мы, человечество, не устроили бы этот Всемирный потоп? Мы сами стали себя менять. И возможно, я, снова скажу, - первая ласточка.


- Первый птеродактильчик, - буркнул Артур.


Я сделал вид, что не обратил внимания. Он продолжил:


- Ты же только что говорил, что все это наказание устроил Бог.


 - А это одно и то же. Мне кажется, Бог - внутри каждого из нас, и мы сами себя пересоздаем. Это страшно для конкретных людей, но естественно для мира. Если говорить твоими технологическими терминами, а Землю воспринимать как гигантский компьютер, всю Вселенную так воспринимать, то действительно происходит перезагрузка. Запускаются новые, более совершенные программы. Удаляются вирусы.


- Кстати, а с чего ты Вселенную с компьютером сравниваешь? – удивился Артур.


- Для упрощения модели. Тебе не приходило в голову, что формула дезоксирибонуклеиновой кислоты или генетический код очень похожи на сложную компьютерную программу? – спросил я.


- Приходило. Ладно. Но почему ты понятию перезагрузка придаешь позитивный смысл? А может, наоборот: хорошие программы испортились и теперь в них внедрились вирусы, и возникли змеи и всякая зеленая хрень?


Артур выразительно посмотрел на меня. Его пластмассовое лицо озарилось жестковатой обличительной улыбкой.


 - Ты не согласен с такой постановкой вопроса, – саркастически констатировал он. – Почему же я должен верить в твои примитивные версии?


Я развел руками.


- Извини, у меня нет доказательств. Я не ученый. Не физик, не химик и даже не философ, или, вернее, философ по принуждению. Философ на Камне. Но я просто чувствую. Мне кажется, некоторые мои мысли даже можно потрогать. И не только мои. Твои тоже.


- Ну и чушь ты несешь! Совсем рехнулся.


- Нет, мысль материальна...


- Ты не оригинален. Задолго до катастрофы об этом говорили ученые. Между прочим, все, что исчезло, да и кое что из того, что осталось, было итогом материализации мысли. Разве не так?


- Так, только на более простом уровне. А я думаю, что материализация мысли распространяется гораздо глубже. Ты веришь в бесконечность Вселенной?


- Скорее да, чем нет.


- Тогда поймешь. Если она бесконечна, то бесконечно велика вероятность существования любого образа, который придет в голову. Лишь бы он не противоречил законам природы. Это и есть физическое воплощение мысли. Каждый из нас как Бог, а мы – его дети, и он нас моделирует.


- Ну и зачем он смоделировал катастрофу?


- Мы же говорили об этом. Но, впрочем, Событие можно понимать всего лишь как уточнение модели. Для нас – страшная беда, для Бога – процесс развития. Но толчок процессу дали мы сами. Это сделал наш мозг, отправивший цивилизацию по технологическому пути. Но он же предполагал и возможность других путей. Я представляю мозг, как модель Вселенной. Бог экспериментирует. Мозг – его инструмент. Инструмент Вселенной, природы. Приемник Вселенной. Ее модель - как перевернутая пирамида, чье основание уходит вверх, в бесконечность, к Богу. А мириады моделей внутри нее, сужаясь и упрощаясь, уходят вниз. Где-то там, у острия перевернутой пирамиды, - Земля, где-то еще ниже – наш мозг, мы. Еще ниже – всякие твари, в том числе и зябры.


- Здравствуй, родственник червей. Значит, мы произошли не от обезьян. И на том спасибо. Слава Богу. В общем, я делаю вывод из твоих слов: выблевывающий тебя на камень змей реализует новую компьютерную программу. Правда, я склонен видеть появление вируса.


- Не сложновато для вируса?


- А компьютер твой разве не сложный? В любом случае я до сих пор предполагал, что людей делают люди, а не змеи.


- Раз у вас не рождаются дети, значит, все изменилось. Да и вообще можно подумать, что человек разгадал загадку рождения жизни. В том числе и собственной. Ему известно только самое поверхностное.


- По крайней мере, так привычнее, - с обычной ухмылкой сказал Артур. – Хотя понимаю: тебе приятно, что ты рождаешься, может быть, непосредственно от самой планеты.


Перед моим мысленным взором возник калейдоскоп образов. Лица Даши и детей, Лес, садовод, зябры, Ястреб.


- Приятно? - содрогнувшись, спросил я. – Ты не был в моей шкуре.


- И не хотел бы.


- Вот тут я тебя понимаю лучше, чем ты меня.


Мы снова замолчали. Артур смотрел прямо перед собой, будто вглядываясь в нечто, я изучал его неподвижный профиль.


Нам нужен был этот разговор, каким бы нелепым после полувека таинственных событий он ни казался. Наш диспут был бы неестествен до События, в той жизни. А в этой некоторая карикатурность общения, на которое я смотрел как бы со стороны, глазами человека, когда-то жившего здесь и дружившего с будущим Великим Инквизитором, была вполне естественна и не смешна. Нормы поведения и взгляды поменялись под воздействием необычных обстоятельств.


- Что-то я не слышал в прошлой жизни от тебя таких мыслей, - снова первым прервал молчание Артур. – Уж не с приветом ли ты?


Я усмехнулся. Артур заметил.


- Ладно, ладно, - примирительно сказал он. – Давай не будем ссориться. Не в наших это интересах.


- А мы разве ссорились? Мы спорили. Вот когда твои люди стреляли в меня, это, понимаю, - ссора. Апофеоз ссоры.


Я снова усмехнулся.


- Все равно, согласись, мое мышление более логично, - сказал Артур. – Я не подвержен фантазиям. Может быть, в новой реальности это и недостаток. Увидим. Но я точно знаю, что в нормальной физической реальности мы часто ошибаемся, оценивая какие-то предметы или явления на уровне эмоций. Вот смотрим на эту прекрасную средневековую башню, у подножия которой мы с тобой бегали детьми, и чувствуем в ней романтическую тайну. А для современников она, может, была просто холодным казематом. Или тот же гламур. Нам нравились красивые модные вещи, мы считали их признаком респектабельности, положения в обществе. А они во многом были признаком пустоты бытия, подменой реальных ценностей. На самом деле человеку много не надо. А роскошь и тот же гламур порождали ложь, коррупцию, войны. Нас ведь всегда обманывали. Те, кто призывал бороться за идеологические ценности, на самом деле часто решали лишь свои конкретные меркантильные проблемы. Были, конечно, одержимые идеей. Но благими намерениями вымощена дорога в ад. Помнишь такую поговорку? А в целом идеологией прикрывали интересы корпораций, финансовых кланов. Наши взгляды на прошлое в чем-то похожи, но во многом и расходятся. При чем тут Бог? Глобальное потепление, войны – результат хищнических интересов, не учитывавших реальные потребности цивилизации. Они и довели до катастрофы. В ее основе – чисто физические причины. Я чистый практик и прагматик. И мой Бог – прагматизм, факты и конкретная работа.


- А откуда я? Ястреб? Почему у вас нет детей? Твоя трактовка не отвечает на эти вопросы. Ты отказываешь в существовании законам, физическим или духовным, я не знаю, о которых просто не догадываешься. Но раз мы есть, значит, и эти законы есть.


- Да, я не романтик. Катастрофа показала реальную ценность нашего духовного мира. Знаешь, что случилось, когда мы остались на этом островке?


Я догадывался.


- Не знаешь, - врастяжку произнес Артур. - А я не просто знаю. Я остановил это. И ты меня видишь таким, каким я вынужденно стал. Если бы я этого не сделал, ты был бы сейчас единственным разумным обитателем острова. Видел бы ты, как интеллигентные в недавнем прошлом люди, бывшие учителя, инженеры, врачи с ненавистью убивали друг друга за ящик консервов! Как соседи, месяц назад ходившие друг другу в гости, бросались друг на друга с топором...


- Разве это имеет отношение к вопросу о тайне События? Это последствия.


- Еще как имеет. Это же модель. Только не твоя, придуманная, романтическая, а настоящая, реальная. Называется она – жизнь, борьба за существование. Мне с друзьями пришлось вступить в нее. Ради всех, не только ради себя. И навести порядок. Жестко и без сантиментов.


Артур перевел дух.


- Помнишь, было такое понятие – демократия, - сказал он. - Так вот, я ее достиг здесь. А та была возможна только при изобилии жратвы и вещей. И та демократия возникла к тому же в результате ограбления тех, кому демократия не положена.


- Ты не прав. Свобода – это очень важно.


- Ты путаешь демократию со свободой, - резко сказал Артур. – Это не всегда совпадающие понятия. Можно быть внутренне свободным даже в условиях диктатуры и, наоборот, быть рабом в условиях полной свободы. А если материальных ресурсов не хватает, то и свобода – внешняя, не духовная - не может быть для всех. Возникает принцип распределения, от которого и зависит выживание. Вот и вся модель. Здесь у нас идеальная демократия, а полной свободы нет. Потому что в наших условиях она невозможна. У нас не власть народа, а власть для народа. Для его выживания и благоденствия в реальных условиях. И сейчас, когда мы выжили, у нас одна главная задача – сохранить цивилизацию. Выжить в высоком понимании этого слова. Иначе зачем жить вообще?


- Ты властелин этого маленького мира?


- Не считай меня простаком. Не мира, а несчастного островка. И я воспроизвожу на нем модель. Только не твою гипотетическую слюнявую, а реальную модель выживания. Это вынужденная ситуация.


Артур вдруг подмигнул мне, из-за чего его пластмассовое лицо на мгновение ожило, он стал похож на прежнего Артура.


- Вообще-то я даже и не спорю с тобой. Просто у меня нет другого опыта, - продолжил он. - Вот я и воспроизвожу те модели, в которых человечество уже существовало. Я не могу создать эфемерный мир, в котором все любили бы всех и ничего не потребляли. У нас иная физиология. Если бы я с товарищами не взял власть сразу после катастрофы, все было бы погублено, разграблено, большинство умерло бы голодной смертью. Я навел порядок и спас людей. Так что можешь считать меня диктатором, а можешь – великим демократом. Ведь ты, по-моему, был демократом?


- А ты?


- А я был и остался практиком. Ты видел склады на острове? Должен был заметить, что они сохранились и охраняются. Все пятьдесят лет. Они стали одной из основ выживания, особенно на начальном этапе. Я сразу все понял. Как только сошла вода и взошло солнце, я увидел торчащие кресты и башни там, где был город. И все радиостанции молчали. Я собрал друзей и знакомых – из числа бывших силовиков и спортсменов, и мы договорились встать на охрану складов и единственного фермерского хозяйства на окраине города. Там были козы, куры, свиньи. Свиней пришлось съесть. Нет, не мы сами их сожрали, а через распределение. Фермера мы спасли от грабежей. Отбили его. Потому что он был нужен. Всем нам. В отличие от нас, городских, знал, как выживать на земле. И он тоже помог спасению общины. Я считаю, что демократия – это когда люди защищены, в том числе и от голода. И жесточайшая дисциплина. Иначе не выжить. Свобода – это действительно осознанная необходимость. Вот решим главные задачи, станут наши бабы рожать, создадим нормальную материальную базу существования, тогда и будет демократия в твоем понимании. А пока в моем. Какая еще свобода слова? Кому она тут нужна? Что за чушь? Какое еще народовластие? Мы видели, как народ чуть сам себя не погубил. Делайте как надо, чтобы выжить, – вот и вся свобода. А знают, как надо, немногие. Я с товарищами. И все. Опыт выживания у нас, а не у литераторов. Так что у нас такая демократия, какая возможна в условиях катастрофы и выживания. Пришлось сразу пристрелить несколько самых ретивых. В лес запретили доступ. Только за ягодами и грибами. Ты бывал в лесу, я знаю. Видел там людей? Нет. Расстреляли мужика, убившего зайца. И сразу все встало на свои места. Выжившие звери в лесу нужны не только для пропитания. Это ведь тоже богатство планеты.


- Ну вот, а ты говоришь только о материальном, - сказал я.


Артур не понял.


- Конечно, о чем же еще? Косуль, белок, ежей, зайцев трогать нельзя. Мы их считаем. Иногда немного сокращаем популяцию. Раз в год. Фермерское хозяйство, рыбная ловля худо-бедно кормят общину. На складах много полезных вещей. К оружию - тут была войсковая часть - мы сразу запретили доступ. Оружие только у нас. А некоторые вещи со склада бесполезны. Очень много электроприборов. Нет источников питания, кроме тех, что мы сами сварганили. Бензин, мазут – все кончилось в первый же год, как ни экономили. Нас было несколько тысяч, осталось несколько сотен. Мы выжили, но стареем и скоро умрем. Самым младшим по пятьдесят. Кто будет смотреть за ними, когда им будет восемьдесят? Не завидую их судьбе. Может, ты?


Он вопросительно посмотрел на меня. Я не смог ответить. Да, я мог бы помочь пяти-десяти. Но сотням...


Артур все понял.


- Все правильно, а смысл? - с горькой ухмылкой угадал он мои мысли. - Итак, моя армия – несколько десятков относительно молодых мужчин. Глубокие старики, кроме меня, все умерли. Но вот я поел гадости, из которой ты рождаешься, и живу пока. Порядок у нас очень жесткий. Кто пытается нарушить принцип распределения, того ждет наказание палкой. Мы больше не расстреливаем.


Он задумался и уточнил:


- Никого, кроме тебя. Слишком дорога жизнь. Только вот ее смысл, кажется, угасает. Дай надежду. Когда я понял, что ты – мой друг из прошлой жизни, или по крайней мере, его модель, как ты говоришь, я решил попробовать. Мой план таков. Сначала подземелье.


Ощущение чуда
-------------


Я удивился.


- Мы тут такие теории разводили, а ты про подземелье. Ну найдешь ход с Острова? При чем тут метафизика? Как подземелье связано с будущим цивилизации? Доберетесь до башни или замка, ну и что?


Артур не изменился в лице, но по фигуре чувствовалось, что он напрягся. Такого с ним не бывало, разве что в той жизни. Я ощущал его тревогу, когда он рассказывал мне про садовода.


Я понял: сейчас он наконец-то скажет крайне важное. Прикоснется к одной из особо охраняемых тайн. Но он по-прежнему тянул.


- Связано и имеет прямое отношение, - возразил он. – Когда видишь какое-то явление, надо пытаться понять, что видишь на самом деле. И если разгадаешь загадку, поднимешься над стереотипами, то, может, получишь возможность воздействовать на тайный механизм.


- Не тяни. Что вы увидели в подземелье? Ты все время уходишь от ответа.


Артур хмыкнул.


- Тебе сказать, что мы увидели или что я думаю о том, что мы увидели?


- Все говори.


- В подземелье мы увидели рыцаря. В латах. И все. Можно было бы подумать, что там со Средних веков лежат доспехи. Но латы новенькие, как будто только что от кузнеца. Не тронуты временем. Выглядят так, будто их не выковали, а нарисовали на компьютере. Гладкие, блестящие. Еще более странно другое. Рыцарь живой.


- Не понял. Он что, дышит, ходит, разговаривает?


- Нет. Все гораздо хуже. На планете теперь много непонятного, начиная с тебя. Рыцаря я сам видел. Не уверен, что увидел то, что там на самом деле находится. Он полулежит, от него исходит неприятная звуковая волна. Она наводит ужас. Как будто происходит облучение мозга. Мне кажется, там нет никакого рыцаря. Это образ. Его подсовывает неизвестно кто, заинтересованный в том, чтобы мы не прошли в этом месте. Своеобразный электронный сторож. Предполагаю, что сторож появился в Средние века, и его создатели не перенастроили образ. Хотя бы потому, что с тех пор там никто не побывал.


- Это как с НЛО! – воскликнул я. - В старину люди видели в небе парусники, иконы, религиозные образы, а в технологический век – летающие тарелки.


- Ну да. Что-то в этом роде. Не знаю, кто нам подсунул рыцаря, но мы не можем обойти его и проникнуть в башню.


- Она же все равно затоплена.


- А зачем тогда охранник?


- Так уши закройте.


- Пробовали. Этот звук не имеет отношения к слуху. Он бьет прямо в мозг. Или в сердце. Становится страшно, хочется убежать. Мне почему-то кажется, что ты сумеешь его обойти.


Я представил рыцаря в латах в темном подземелье, и по ассоциации перед мысленным взором возник Ястреб. Если с этой невесть откуда взявшейся необычной птицей я сумел найти контакт, может, и с псевдорыцарем смогу договориться?


- Пойдешь - сам увидишь, - сказал Артур.


- Попробую, - ответил я.


Мне стало интересно. Редкое чувство после События.


- Когда? - спросил Артур.


Спросил нетерпеливо, как будто один день в череде этих несчастных десятилетий играл роль.


- Да хоть сейчас, - ответил я.


Мы вышли из жилища Артура. Это оказалось бывшее административное здание с окнами в решетках, примыкающее к огромному складу. Незадолго до События я подъезжал сюда, подвозил знакомого. Обратил тогда внимание на неуютность, неуклюжесть здания. Теперь это единственное нормальное безопасное место на Острове.


А может, и на планете.


Вокруг был высокий забор, заросший лианами и мхом. У дверей и ворот стояли угрюмые брезентовые мужики. Бороды, усы затянули их лица, как мхом, и казалось, они не могут говорить, а о мимике невозможно догадаться. Но сверкали безумные глаза.


Я подумал, что управлять ими нелегко.


Артура сильно изменила жизнь. Не предполагал, что он сможет стать диктатором, пусть в небольших масштабах. И пусть даже вынужденным.


От брезентовых мужиков сильно пахло потом. Его запах ударил издалека.


Мужчины проводили нас угрюмыми взглядами.


Мы вышли за ворота и направились с двумя суровыми охранниками к бастиону, расположенному в нескольких сотнях метров.


- Там начинается подземелье, - сказал Артур.


- Догадался.


По дороге встретили несколько человек. Первый был похож на бомжа и шарахнулся за угол. Остальные - одна женщина и трое бородатых мужчин - были внешне опрятны. Они не стали прятаться, но остановились и прижались к стенам полуразрушенных зданий. Я не был уверен, что люди испугались меня. Мне показалось, что напряжение вызвал Артур. Он сделал вид, будто не заметил их, на его невозмутимом лице не отразилось никаких эмоций. Я тоже сделал вид, что не обратил внимание ни на его реакцию, ни на поведение прохожих.


Бастион внешне мало изменился. Удивительную способность древних сооружений сохраняться почти навсегда я заметил задолго до События. Современные постройки ветшали, их реконструировали, разрушали, возводили новые. Но древние крепости и дворцы, если их не уничтожили стихии или завоеватели, гордо возвышались веками и даже тысячелетиями.


Таким же был и красный бастион. Он пережил нашествия и смену режимов. Внешне остался таким же, как столетия назад. Перед Событием в нем открыли музей, выставили там средневековые пушки и холодное оружие, а до этого использовали как склад. Мальчишками мы взбирались на красные стены, щурились на большую красную башню с зубцами, расположенную в нескольких километрах на горе. Сама гора была в низине, поэтому башня скрылась по водой, выставив лишь зубцы. Они торчали из воды, и даже отсюда было видно, как расходятся круги водоворота.


- Мы взбирались на нее, - напомнил Артур. - Внутри заполнена водой. И если бы не подземный ход с рыцарем, она нас вовсе не интересовала бы. Но этот железный или не железный лом что-то охраняет.


Выложенный булыжниками вход в бастион вел резко вниз. Камни мутновато блестели в свете факелов. Было сыро. Красные своды набухли каплями.


Ход привел в большой подвал с низким сводчатым потолком. В углу были свалены пушки. Свет факела метался по стенам. Среди дрожащих теней я увидел черный проем. Стена была разбита, черную дыру обрамляли неровные кирпичные выступы.


- Это здесь, - сказал Артур. – Мы простукивали стены, ты ведь помнишь легенду о подземном ходе, и поняли - там пустота.


Я помнил легенду. Подземный ход, гласила она, вел от башни через город к другому замку. Непонятно, почему ход не нашли до События?


- А его и не было в наши времена, возможно, засыпали подальше от нечисти, - высказал мысль Артур. - Сотни лет назад под землей что-то было спрятано или поселилось. На всякий случай на охрану поставили образ рыцаря. Отсюда и легенды. Кто-то что-то знал. Во все века были мудрецы. А после потопа обитатель этого тайного места поискал выход, наткнулся на стену. А мы и нашли его лаз.


Я заглянул внутрь.


Ощущение правды
---------------


То, что я увидел, отличалось от представления об обычном средневековом подземелье. Я сразу понял, что имел в виду Артур.


Не было ни каменных стен, ни сводчатого потолка, ни булыжного пола. Вглубь уходил длинный узкий земляной коридор с висящими корешками. Он показался длинной норой, вырытой неизвестным существом.


- Ну да, - снова угадал мои мысли Артур. - Скорее всего, это нора. Мы искали подземелье. Надеялись, найдем выход с острова. А нашли нору.


- Она может быть и ответом на многие вопросы. Только как прочитать его?


- Вот на тебя и надеюсь.


- Может быть, ее вырыли узники бастиона?


- Давно бы обрушилась. И почему не нашли раньше? Что, мы одни такие умники? Простучали стены, услышали глухой звук. Такое ощущение, что в этом состоянии нору поддерживают, не дают ей обрушиться.


- Кто?


- Вот ты и ответишь.


- Если сумею. И в себе-то разобраться не могу.


Артур протянул факел.


- Не нужно, - сказал я. - Вижу в темноте. Надо только чуть-чуть напрячься. Пойдем?


- Нет, - сказал Артур. – Не могу. И не хочу. Это выше моих сил. Очень неприятно.


- Ладно.


Пригнув голову, я протиснулся в земляной коридор. Двигался в абсолютной темноте. Глаза привыкли. Стал различать, а потом отчетливо увидел замысловатые корешки, свисавшие повсюду.


Не уверен, что это были корешки. Показалось, будто некоторые шевелятся. Из-за сквозняка?


Сквозняк порадовал. Значит, впереди выход, тогда подземелье действительно ведет с Острова.


Я осторожно шел по норе. И наконец услышал рычание. Сначала подумал: звук издает животное. Но тут же понял, что ошибся.


Тихое низкое рычание, почти инфразвук, не прерывалось ни на миг и напоминало то ли утробный рокот мотора, то ли нескончаемую очень низкую ноту, взятую полной грудью.


Артур говорил именно об этом. Действительно неприятно.


Я ощутил холодок. По спине словно корябнуло. Паники не чувствовал. Значит, мое восприятие отличается от обычного человеческого.


А чего бояться? Если произойдет самое неприятное, снова очнусь на Камне.


Чем дальше шел, тем явственнее слышалось это жутковатое "р-р-р-р-р…". Оно отдавалось эхом внутри меня, царапая спину невидимым коготком.


Страхи Артура были оправданны.


В конце земляного коридора что-то загораживало проход. Дальше, мне показалось, виднелось большое пространство. Оттуда и веяло теплым ветерком.


Подошел ближе. И увидел рыцаря. Самого настоящего. Он был тут как сбежавший музейный экспонат.


Рыцарь полулежал. От него исходил неприятный рокот.


Мне было не по себе. Что-то царапало изнутри. И все же особого страха не испытывал, просто неприятно. Как и надеялся Артур, я действительно мог перешагнуть через рыцаря или протиснуться мимо него.


Но почему он издает звук? Почему лежит? Почему доспехи как новые? Что охраняет?


- Эй? – тихо сказал я.


Я не знал, как общаться с ним. Слово «эй» было чуть ли не единственным в моем лексиконе - и в общении с рыцарем, и в прежних, до появления в Доме Артура, контактах с людьми. Это было удивительное слово, даже не слово, а как звук животного, желающего пойти на контакт.


Неприятный рокот не стихал. Рыцарь полулежал, облокотившись на правую руку и согнув ногу в колене.


Он что, спит? Но если бы это был храп, он прерывался бы. Монотонный звук не стихал ни на мгновение. Как будто работал мотор.


- Эгей, отзовись. Кто ты?


Я почувствовал нелепость ситуации. Все как бы и правда, вижу рыцаря, и в то же время – как бред. Однако уверен, что это реальность. Впрочем, порой ее трудно отличить от видений, рождающихся в воспаленном мозгу. В своей новой реальности я не раз думал о том, что вот хорошо бы проснуться и оказаться дома, рядом с Дашей, детьми, что все, происходящее со мной, - обычный ночной кошмар. Однако вырваться из него не удавалось. И это было одним из главных признаков реальности, потому что сон удавалось прервать. Непрерывность кошмара была свидетельством, что он настоящий.


Вот и сейчас рыцарь никуда не исчезал. Рокот не прекращался и даже чуть усилился.


Забрало было поднято. Латы как новые. Ни грязь, ни ржавчина их не коснулись. Показалось, что цвет стали, отсвечивающей в темноте, хотя отражать было нечего, похож на цвет брусчатки, в которой я тонул, когда за мной гналось чудовище.


- Привет! – наигранно произнес я.


Эти слова показались глупыми, но ничего другого придумать не сумел.


С шорохом осыпалась земля со стен. Колыхнулись корешки.


Мне стало ясно: рыцарь не из нашего человеческого прошлого. Никто его здесь не мог оставить семьсот или сколько там лет назад. Он действительно напоминал фигуру из компьютерной игры. Очертания были зыбкими, линии чуть колыхались, как мерцали неоновые очертания скелетов в палеонтологическом музее. Разве что у рыцаря не светились.


Я подумал, что он - создание все тех же неведомых сил, которые сотворили Ястреба, оживляют меня и которых временами случайно касался мой разум в прошлой жизни. Либо все это плод наведенной фантазии. Кто же тот гипнотизер? Ну да раз он все-таки есть, почему бы не поискать общий язык? Правда, с тем же Ястребом я жаждал общаться, чувствуя в нем, несмотря на внешнее различие, родственную душу, и он тоже стремился ко мне, а тут такое желание у меня отсутствовало. Была необходимость. Что, случается, более важно.


- Ну, что? Кто ты? Я Александр.


Рыцарь рокотал.


- Ля-ля-ля! – пропел я.


Рокот не менялся.


- В той жизни я был Александром, - уточнил я то ли для себя, то ли для рыцаря. - А сейчас точно и не знаю, кто я. А ты кто?


Рыцарь не реагировал.


- Кем ты был?! И кем ты стал?! – театрально прокричал я.


Неожиданно отозвалось эхо.


- …ты был… - услышал я глухой отзвук.


Ничего себе. Это в норе-то. Значит, за рыцарем кроется по-настоящему большое пространство. Мне не показалось. Или кто-то подшучивает?


Стало совсем неуютно.


Рыцарь рокотал.


- Мы с тобой одной крови – ты и я, - ни с того ни с сего ляпнул очередную нелепую фразу.


А какие слова могли быть естественными в неестественной ситуации? Полуголый зеленый человек в земляной норе беседует с компьютерным рыцарем.


Я подумал и добавил:


- А если и не одной, ну и что? Давай, поговорим.


Монотонное "р-р-р-р" продолжалось.


Я подошел, присел.


Фигура в латах не шевельнулась.


Заглянул в нишу поднятого забрала, надеясь увидеть лицо. Или на худой конец глазницы. По крайней мере, ситуация стала бы понятнее. Я ведь уже видел страшные глазницы, наполненные красно-оранжевыми мерцающими червями, пусть и в бреду.


Впрочем, в бреду ли?


Ничего страшного, если увижу наяву.


В темном провале шлема ничего не было. Точнее, там была темнота. Густая черная темнота, которую я не смог пробить взглядом.


Черная дыра, не имеющая дна.


В это мгновение мне наконец стало страшно. Но я решил не возвращаться.


Еще раз пристальнее заглянул в темноту под забралом. Рокот, доносившийся из этого жутковатого отверстия, усилился. Я попытался постучать кулаком по латам, но не услышал металлического звука. Пальцы провалились, не встретив препятствия. Я выдернул руку. Она была в оранжевой слизи. Рыцарь оставался незыблем.


Снова бросил взгляд в темноту черного провала. И увидел, как из глубины черной дыры поднимаются два зеленоватых огонька. Крошечные, словно глазки далекого животного, они приближались, как будто издалека, из темноты шел неведомый зверь. Я вспомнил про огоньки, показавшиеся мне в черной глубине залива...


Рокот изменился, рыцарь захрипел, как задыхающийся человек. И начал вставать.


Я отбежал. Видно, попытавшись постучать по латам, случайно запустил механизм, управляющий жутковатой фигурой.


Вставал рыцарь натужно, со скрипом, но без металлических звуков, а с чавканьем. Все же движения напоминали манипуляции механического робота.


Поднявшись, он застыл. Хрип, как раньше рокот, был непрерывен. Затем перешел в визг, словно включилась бензопила.


Руки рыцаря в железных перчатках втянулись в железное тело, шлем удлинился, стал остроконечным. Пошатнувшись, он широко расставил ноги, вновь вылезли руки, и он их развел. Теперь они были похожи на огромные прямые мечи. Такими же стали и ноги. Фигура оказалась похожей на пятиконечную стальную звезду. Внутри нее возникли вращения, и я смотрел будто сквозь мутное грязное стекло, видел обилие вращающихся шестеренок, как в стеклянных часах. Латы потеряли металлический блеск, стали краснеть. Фигура начала быстро менять очертания, как будто двигались осколки в окуляре калейдоскопа, потом застыла, вновь обретя форму звезды, и вдруг сверху из нее вырвались длинные оранжевые нити. Они тут же изменили цвет, став зелеными, упали на земляной пол и быстро, с шумным чавканьем всосались. Очертания звезды стали колыхаться. С шумом водяной мельницы она расплылась, осела и превратилась в огромную груду извивающихся красно-оранжевых червей.


Тех, которые сопровождали мои кошмары.


Они быстро, с таким же чавканьем, втянулись в пол и стены норы. Ход в земляную пещеру был открыт.


Несколько минут я приходил в себя. Что же мне решил показать невидимый гипнотизер?


Я сделал несколько шагов. И сразу увидел Червя.


Земляная нора была как большой спортивный зал. Из ее рыхлого пола произрастал огромный колыхающийся чешуйчатый Червь. Он стоял, извиваясь. Такой, каких я видел на дне, и которых Артур называл змеями. И которые, по словам Артура, приносили меня на Камень.


Он не издавал звуки. Я не видел у него глаз, зато рассмотрел страшную оранжевую пасть. По ее краям раскачивались слизистые зеленоватые нити. От них отделялись и падали на землю тягучие капли.


В пасти что-то вращалось. Наверное, челюсти, подумал я, вспомнив слова Артура и свое столкновение с чудовищем на пустынной улице.


Я прислонился спиной к рыхлой холодной стене, готовясь бежать. Удерживало любопытство. И еще неведомое чувство. Я ощущал, что, несмотря на чудовищность обитателя пещеры, мне ничего не угрожает.


Не знаю, сколько продолжался этот змеиный танец. Я стоял как завороженный. Мне показалось, что он меня загипнотизировал.


Наконец Червь застыл как столб, изогнулся вопросительным знаком и широко распахнул пасть.


Из нее стало что-то вываливаться. Это был огромный зеленый мешок с черными прожилками. Такой, в каком, судя по описанию Артура, появлялся я.


Сейчас выбросит человека, подумал я. Удивился, что думаю спокойно, отвлеченно. Как будто ничего особенного не происходит.


Новый человек - это хорошо, подумал я. Мне одному плохо. Неважно, что человек появится от Червя. Я ведь тоже так возник. Важно, что он появится.


Подумал про Дашу. Почувствовал, что очень странно думать про Дашу в этой нелепой жутковатой ситуации.


Мешок выпал, хлопнулся о землю и осел, расплывшись блином. Через несколько секунд по нему заструились трещины. Он лопнул.


Нет, это был не человек.


Из мешка полезли тысячи красно-оранжевых червей. А может, миллионы.


Каждый из них, неприятно извиваясь, перебирал сотнями крошечных, как реснички, ножек. Они стали кружить вокруг опадающего мешка, потом застыли и быстро поползли, нет, побежали ко мне.


Червь направил свою голову или что там было вместо нее в мою сторону, безглазо уставился на меня. Вокруг ног стали виться страшные червячки. Я их не боялся, но было неприятно. Они поползли по ступням, по икрам. Стряхивая их на ходу, я бросился прочь.


Как в ту ночь, когда я тонул в брусчатке, показалось, что ноги сковала неведомая сила. Но это была короткая иллюзия. Я побежал. Видел несущиеся земляные стены с корешками, которые стали длиннее, покраснели, пытались задеть.


Выскочил на улицу. Почему-то сразу оказалась улица, а не сводчатый красный подвал. Зажмурился от яркого света. Открыл глаза. Не было домов. Не было Артура, хотя я был уверен, что вернулся туда, откуда пришел.


А может, было разветвление норы? Я не заметил? Она вывела с Острова? Не это ли искал Артур?


Я очутился у крепостной стены. Но у незнакомой, не у той, у которой мы играли мальчишками.


Огромная, выложенная не из старинных красных кирпичей, а из серых необтесанных булыжников, она уходила ввысь и терялась в тумане. Отверстие норы, как окно в застенок, темнело у основания. Внутри что-то шевелилось. С другой стороны возвышалась песчаная гора. Я оказался словно в овраге, одна сторона которого была каменной крепостной стеной, другая песочной.


Стал карабкаться по крутому склону. Несколько раз скатывался, но вновь собирался с силами.


Будто кто-то меня сдергивал, как только приближалась вершина.


Наконец зацепился локтями за узкую полоску земли, поросшую редкой травой и оттого более плотную. Подтянулся. И увидел, что это действительно песчаная стена с крутыми склонами. Другая ее сторона поросла длинной зеленой травой, похожей на волосы русалки. Как в том памятном лесу. Внизу была узкая прибрежная полоса. Из моря ничего не торчало. Ни купола, ни шпили, ни небоскребы, ни телебашня. Ничего. Бескрайнее сверкающее море. Или океан.


На берегу, почти у воды, стоял все тот же дом – деревянная хижина садовода. Но во сне я видел ее у реки, и в той реальной жизни она тоже стояла у реки.


Я не раз обходил Остров и никогда не видел это место. Дом садовода и русло реки остались на дне моря.


Но вот он – дом. Волны подкатывались к порогу. Дул теплый ветерок.


Я посмотрел на Солнце. Ястреба не было.


Скатился по склону, отряхнулся, подошел к дому.


Да, это он.


Толкнул дверь. Скрипнув, она отворилась.


На стуле посреди комнаты сидел садовод. В комнате было светлее, чем в прошлый раз. Увидел пятно на его голове, бледную землистую кожу.


Я кашлянул. Садовод не реагировал. Прямо как рыцарь. Представление продолжается?


- Здравствуйте, - на всякий случай тихо произнес я.


Не знаю, почему на сей раз не сказал: «Эй!»


Он не ответил и не обернулся. Но я видел, как он дышит. Грудь неровно вздрагивала, двигался кадык.


На всякий случай я оглянулся, опасаясь, как в прошлый раз, увидеть мертвую маму.


За порогом был яркий день.


Хотел коснуться плеча садовода, но не решился. Смотрел на его лысую голову, помеченную большой родинкой, потом обошел его и икоса глянул в лицо, ожидая увидеть изъеденные червями глазницы. Но это был живой человек. Лицо его было очень бледно, под глазами обозначилась синева. Он смотрел в пол и тяжело дышал.


- Вам плохо? – спросил я.

Садовод не реагировал.


- Вам нужна помощь? Вам помочь?! – громко спросил я.


Он вздрогнул, поднял блуждающие водянистые глаза и не выразил никакого удивления. Я услышал тихий скрипящий шепот, не совсем совпадающий с движением губ.


- Помогите, - проскрипел он.


Садовод остановил взгляд на мне. Во взоре возник момент узнавания. Он вздохнул и снова прошептал.


- Ах, это вы...


Он помолчал. И снова заскрипел:


- Долго же вас не было. Вижу, вы сильно изменились.


И замолчал, бесстрастно рассматривая меня.


- Поздравляю, - непонятно сказал он. – Вы оказались сильнее учителя.


Мне хотелось сказать: «Я не нарочно. Это случайно». Я почти догадывался, о чем он говорит. Но все же слова были на грани понимания. Я промолчал.


- Я вас ждал, - прошептал старик. - Но уже поздно.


Как и тогда, когда он посетил меня в редакции, слова были не совсем понятны, но теперь за ними угадывался смысл, и я не думал, что он сумасшедший.


- Я виноват. Нет, не виноват. Все виноваты, - сказал он.


Он замолчал тяжело дыша. Вскинул на меня глаза, резко произнес:


- И вы тоже. Но я-то хоть попробовал.


- Что попробовали? Это очень важно. В чем я вас обошел? В чем я виноват? В чем мы все виноваты?!


Я чувствовал, что он говорит именно о том, что мучило меня все эти годы. Но ответа не получил. Снова намеки, будто в ночном кошмаре.


Я всматривался в его лицо, пытаясь понять слова – не догадаться об их смысле, не осознать интуицией, а понять, как хотел бы Артур.


- Это так тяжко, - сказал садовод вместо ответа. - Я не ожидал. Если бы знать заранее. Помогите мне.


- В чем, кто виноват? Как вам помочь? - спросил я.


- Я не должен говорить, кто и почему виноват, - прошептал садовод. – Это было бы слишком просто и, значит, стало бы очередной ошибкой. Я не отвечу на этот вопрос. Всю правду вы никогда не узнаете. Но вы и так все знаете, только пока не догадываетесь. А впрочем…


Он чуть привстал, поднял руку, протянул мне вялую ладонь, чтобы я помог ему встать. Кажется, он был готов ответить.


Я попытался взять его за руку. Но как с рыцарем, мои пальцы провалились в неприятную слизь. Тело садовода рухнуло на стул и опало, превратившись в груду червей. Они стали падать на пол, уползать в щели. Некоторые, как в норе, быстро поползли ко мне.


Я бросился к двери, споткнулся о порог и упал.


Грохнулся не на крыльцо, а на камень. Это был мой Камень. Вокруг было море. Темнело.


Я приподнялся, оглянулся. Никакого дома садовода. Все как обычно. Вокруг тихо дышало море, из которого торчали купола и шпили. С берега доносились голоса. Там стояли люди с факелами.


Я привык к кошмарам, их переплетению с реальностью и подумал, что, может быть, не было ни Артура, ни земляной норы, ни Червя.


Зачем эти люди пришли? Снова хотят меня убить? Ничего. Лишь бы Дом не тронули. До сих пор обходили его стороной. Там библиотека и ценные вещи. Ценные только для меня. А может быть, и для будущей цивилизации. Лишь бы это не тронули. А меня - пожалуйста. Придется мне самому к ним прийти, чтобы ушли от Дома.


- Что вам надо?! – крикнул я, встав на Камне. – Я не причиняю вам зла! Оставьте меня в покое!


И тут я понял, что на мне набедренная повязка, которой раньше не было. Значит, я все-таки встречался с Артуром.


Из группы кто-то вышел вперед.


- Александр! У тебя все в порядке? - крикнул он.


Это был Артур.


Ощущение надежды
-----------------


Да, это был Артур. Он стоял с факелом, блики падали на его лицо. Я узнал голос.


- Артур! - крикнул я. – Я не знаю, как попал сюда.


- Зато я знаю! Тебе помощь не нужна?


Я еще раз осмотрелся. Вокруг было все то же тихое море, на мне набедренная повязка и кожаная сумка с ножом и фотографиями. На берегу – люди с факелами.


Я бросился в море, доплыл до берега.


Брезентовые мужики осторожно отошли. Я по-прежнему чувствовал исходящую от них колючую волну, хотя уже далеко не той силы, что раньше.


Артур стоял в напряженной позе. Его черная одежда сливалась с вечерней мглой, я ощущал его пронзительный взгляд. Появилась и исходящая от него волна энергии, но она была не колючей, а холодной. Он испытывал не страх.


- Ну вот, - сказал я, – опять со мной что-то случилось.


Он осматривал меня.


- Я не знаю, как оказался на Камне, - добавил я.


- Кажется, ты Александр, – странно ответил он.


- Конечно. Ты опять сомневаешься? Что произошло? Я думал, что вижу очередной кошмар. Как всегда, с непредсказуемым финалом. Но я все тот же, Артур, знаю точно.


Он отвел в сторону руку с факелом, еще раз внимательно посмотрел мне в лицо. Облегченно вздохнул.


- Мы не знаем, что случилось в норе.


- Мы ведь расстались у входа? – на всякий случай уточнил я.


- Да. Ты ушел, и мы тебя не дождались. Как понимаю, ты все-таки вышел, но весьма своеобразно.


- Как?


Артур привычно не спешил с ответом. Он подошел, посветил мне в лицо факелом, коснулся моего плеча, провел рукой по кожаной сумке на бедре и неожиданно сжал ее, пытаясь нащупать содержимое. Сжал нож.


- Не порежься, - сказал я. – И сумку пропорешь.


- Как всегда, нож, - пробормотал он. – Почему ты его в сумке носишь? Мог бы в ножнах.


- Потому что я ныряю и иногда что-нибудь нахожу. Например, те фотографии.


- А где они? Я их отдал. Ты положил их в сумку.


Я схватился за нее. Она была пуста. Только нож. Где фотографии?! Сумка была надежно закрыта. Выпасть они не могли.


- Или я ошибаюсь? - спросил Артур. – Ты не помнишь?


Я помнил. Положил в сумку. Совершенно точно.


Артур вздохнул.


- Вот, - сказал он. – Значит, ты не совсем тот Александр, с которым мы общались несколько часов назад.


- Меня что, Червь выплюнул на Камень?!


Артур покачал головой.


- Погоди, - воскликнул я. - Я же в повязке и с сумкой, а появлялся на Камне голый.


- Тогда случилось что-то другое, - с задержкой произнес Артур. – Но куда делись фотографии?


- Что случилось? Что ты знаешь?


- Почти ничего... Меня ответ интересует не меньше...


Я бросил взгляд на брезентовых мужиков. Колючая волна усилилась. Они все слышали.


- Пойдем ко мне, - сказал я. – Поговорим там.


Артур застыл в напряженной позе, как будто его что-то удерживало.


- Я же был у тебя в гостях, - привел я аргумент, - а ты приходил ко мне без приглашения.


Артур улыбнулся – спокойно, без сарказма, что было не свойственно ему. Пластмассовое лицо на секунду потеряло черты жесткости, озарилось, но тут же погасло.


Мы вошли в Дом, и я увидел фотографии. Что-то подсказывало, что увижу, и не ошибся.


Они стояли там же, между книг, где раньше. Словно никто их и не брал. Было темно, свет факела метался по стенам и потолку, как в подземелье, но Артур тоже рассмотрел их. Возможно, и он ожидал этого. Не выразил никаких эмоций, лишь спросил:


- Как думаешь, твои друзья могут управлять временем?


- Они мне такие же друзья, как и тебе, - ответил я, подойдя к полке.


Мама, как и прежде, счастливо смотрела мне в лицо. Отец, Даша с детьми застыли будто на мгновение, и мне показалось, что сейчас они вздохнут и засмеются.


- Это не имеет отношения ко времени, - сказал я. - Мне о чем-то дают знать. А я не понимаю. И ты не понимаешь. Мы все не понимаем.


Мы молча смотрели на снимки.


- Как я снова появился на Камне?


- Погоди. Дай собраться с мыслями, - сказал Артур.


Я ждал. На всякий случай стукнул ногтем по фотографии мамы. Раздался металлический звон. Все нормально.


- Ладно, - деловым и немного усталым тоном произнес Артур. – Давай разбираться. Начнем сначала. Ты вошел в подземелье, а через несколько часов из норы выкатился пульсирующий шар, состоящий из сплетенных зябров...


Меня затрясло. Я сел на топчан. Рядом опустился Артур.


- Мы такого не ждали, - продолжил он после паузы. – Что за бредятина? Шарахнулись от него. Шар выкатился из бастиона. Мы побежали за ним. Он помчался к берегу. Там остановился, покачался и вкатился в воду. Доплыл до камня, вполз на него, как лягушка, и сразу рассыпался. Зябры упали в воду. А мы увидели тебя. Ты лежал на камне вот в этом виде. И будто бы спал. Мои люди хотели приплыть на лодке и снова пристрелить тебя, но я сказал, что это бесполезно, не нужно все начинать сначала. К тому же ты нужен. Через полчаса проснулся, встал, увидел нас. Остальное тебе известно. А что видел ты?


Я не сразу ответил. Пытался разобраться в ощущениях. Червь вернул меня в Дом. Он связывает мое будущее с фотографиями, с моим прошлым. Впрочем, прошлое всегда связано с будущим. И наоборот.


- Так что было? – еще раз спросил Артур.


 Я рассказал. О встрече с рыцарем, который оказался грудой червей. Об огромном Черве, изрыгающем мешок с зябрами. О доме на берегу реки и о садоводе.


Артур молчал. Я тоже.


- Это не хрень, - сказал он.


Быстро повернулся ко мне. Лицо было, как всегда, непроницаемо, но я чувствовал его волнение.


- Начинаю верить в твои бредни, - быстро сказал он.


Покачал головой, привычно пожал плечами.


- Не только потому, что что-то понял. Иначе можно свихнуться. Не думаю, что мы живем в одном большом коллективном сне.


Он пристально посмотрел мне в глаза и неожиданно ткнул пальцем в грудь.


- Видишь, настоящая, - сказал я.


- Да, и я так думаю. Только не понимаю. Реальность с хренью так переплетаются, что все становится реальностью, независимо от степени нелепости.


- А это и есть реальность. Только не осознанная нами. Поэтому и включаются подсказки.


 - Это Земля, - задумчиво произнес Артур после паузы, как бы рассуждая над произошедшим.


Однажды он уже сказал так. Похоже, наши позиции сближались.


- Да, вполне возможно, это Земля, - сказал я. – И не только.


Мы сидели на топчане, пытаясь осмыслить произошедшее.


 - Интересно, на что способна такая мать? – спросил Артур, повернувшись ко мне.


- Тогда уж надо говорить «матерь», - уточнил я.


- Ну матерь, - согласился он. – Интересно, а мы можем влиять на ее поведение?


- Думаю, да. Уже повлияли. И исчезли с ее лица. А кроме того, она знает, о чем мы думаем.


- И куда все пойдет?


- Не знаю, - сказал я. – Но мне кажется, не надо ждать ничего плохого.


- Если вспомнить о потопе, то что может быть хуже?


- Хуже всегда может быть, но мне кажется, мы миновали эту черту. Земля чего-то ждет, к чему-то готовится. И дает мне сигналы. Вам. Ты согласен?


- Скорее да, чем нет.


Мы снова помолчали.


- Выпить хочешь? – спросил Артур. – Есть коньяк.


Я посмотрел на него. Мне стало смешно. Я – и выпить.


- Ты снова?


- Коньяк – не вода, - сказал Артур. – Может, тебе на пользу пойдет? Помнишь, как любил коньячку тяпнуть?


Он ткнул меня в плечо и засмеялся. В этот момент он стал самым обычным Артуром из моей прошлой жизни, только постаревшим. Достал из черных складок одежды флягу, глотнул.


- У меня есть запасы на складе. Ящиков десять наберется. На.


Я с улыбкой посмотрел на флягу. Сколько же лет я не выпивал? Полвека.


- Извини, не пью.


- Диета – это плохо. Вон какой стал – зеленый, хоть и не в пупырышках. Но от нормального мужика должно пахнуть сигарами, коньяком и бабами. А ты зеленый. Хорошо хоть не голубой.


Мы засмеялись.


Со мной это случилось впервые после События. После встречи с Ястребом я стал улыбаться. Но ни разу не смеялся. Хорошо, что это случилось, когда рядом человек, подумал я.


Было забавно представить, как мы глушим коньяк и закусываем его солеными огурцами. Так произошло однажды, когда в кабинете Артура не нашлось водки, но в шкафу стояла припрятанная бутылочка коньяка. Я зашел к нему по пути из магазина, в сумке были соленые огурцы.


Я не знаю, вспомнил ли он тот же эпизод или просто коньяк шибанул в голову, но на некоторое время он превратился в прежнего Артура.


- Ну и фигня с нами приключилась, - сказал он.


- Да уж.


- Ты не думай, я пью редко. Здесь вообще никто не пьет. Это только мое право как генератора идей и хозяина острова. Считается, что коньяк стимулирует мои мыслительные способности. А так оно и есть, если понемножку. Ну а сейчас как не выпить с другом, возрожденным от змея и катающимся в куче червей, как Золушка в тыкве?


Мне стало не смешно. А он вдруг сник.


Мы снова замолчали.


Дверь заскрипела, в проеме возник брезентовый мужик.


- Все в порядке, - крикнул Артур.


Дверь закрылась.


- Н-да, чудеса, - сказал Артур. - Или оно управляет сознанием, или в новом мире что-то с законами бытия не в порядке.


- С нами не в порядке, а бытие оно и есть бытие, - не согласился я. – Это мы законам природы не соответствуем.


- Раз мы есть, значит, соответствуем.


- Ну тогда природа нас исправляет.


- Или мы сами себя исправляем.


- Ну что ж, твой прогресс заметен, - сказал я.


- И все равно это хрень, - опроверг сам себя Артур.


- Ну хрень так хрень, - согласился я. – Только Бога так не называй.


Артур удивленно вскинул глаза.


- Не кощунствуй. Я имел в виду другое.


Мне понравилась его реакция.


- А вообще ты и не монстр, только на вид странный, - миролюбиво добавил он. – Но я уже привык.


Он встал, осмотрел полки с книгами.


- И библиотеку, как порядочный человек, собрал. Она действительно может стать интеллектуальной основой новой цивилизации.


Не станет, подумал я. Вы все умрете. Еще несколько десятков лет, и я останусь один. С Ястребом, если он выживет. Но озвучивать мысль не стал. Мне стало грустно.


- Завтра поплыву на башню, - сказал я, вспомнив о Ястребе. – Готовь свой приемник. Почему ты считаешь, что есть надежда на эту радиостанцию? Как ты ее назвал – «Плато «Спасение»?


- Потому что военная база США обещает помощь. Я ведь помню каждое слово сообщения. Оно обрывочно. Фактически мы слышали его дважды. Первый раз лет пять назад, второй раз удалось поймать в этом году. Сообщение все то же. Расслышали не все. Я выучил каждое слово. Первый раз оно звучало так: «Говорит «Плато «Спасение»... база США... у нас есть все... ресурсы... вертолеты». Второй раз: «Спасение»... слышит нас... помощь... У нас есть лекарства от всех болезней... мы вас ждем, наши координаты... » Думаю, это постоянное сообщение для таких как мы. Людей на планете осталось мало. Они ищут тех, кому можно помочь. Надо выжить. Если узнаем координаты и это недалеко, попробуем построить большую лодку и доплыть. Или попытаемся запустить передатчик на телебашне. Там должен быть резервный дизельный генератор. А у них есть вертолеты. Мы спасемся. Что тебе говорит интуиция. А?


Интуиция говорила мне, что надежда есть.


- Я думал, все гораздо хуже, - сказал я.


- Эх ты, а еще всегда был оптимистом.


Нет, он точно читает мысли. Новости от Артура меняли мое отношение к будущему. Правда, я не был уверен, что дело в интуиции. Логика говорила: если были ученые, рассчитавшие момент трагедии, предусмотревшие беду, если правительство США готовилось и у него были средства для выживания, то существует шанс и для Острова.


Мне снова стало грустно. Я представил, как цивилизация возрождается, как на оставшихся островах встают новые города, а меня изучают в секретной лаборатории ЦРУ.


Помогу Артуру, но сам останусь здесь, решил я. Или в телебашне. Если спасу Ястреба.


- До завтра? – спросил я.


- Давай лучше мы с тобой останемся. Или пойдем к нам? Я боюсь потерять тебя в такой ответственный момент, - сказал Артур, положив ладонь на мою зеленую руку.


- Спи на топчане, - сказал я. – Мне все равно. Я полежу на полу.


Мы лежали - он на топчане, а я на полу, и молчали. За стеной негромко разговаривали брезентовые мужики. Потом Артур захрапел, а я смотрел на фотографии, стоящие на полке, и мне снова казалось, что почти общаюсь со своими родными.


Это было удивительно. Несмотря на несколько десятилетий, я все еще жил прошлым, в собственной памяти, и мои родные были рядом. Все тот же строгий взгляд отца и мягкий – Даши.


Я представил Дашу, спокойную, приятно улыбающуюся, теплую и мягкую, какую всегда хотелось обнять. И умную. Лишь один раз ее мнение оказалось неверным. И это была трагическая ошибка.


Я смотрел на веселые глаза мальчишек, которые, казалось, застыли на мгновение, чтобы после слов «Сейчас вылетит птичка!» рассмеяться и подбежать ко мне.


Мать с полным счастливым лицом. Что было бы с ней, если бы она знала, какая участь ждет меня и ее внуков? Она нервничала по любому поводу, устраивала разборки из-за мелочей. Сейчас ее обиды и упреки, отравлявшие жизнь мне и Даше, казались милыми и незначительными.


Как эти страсти были мелки и нелепы по сравнению с тем, что произошло. Единственное, что мне не казалось мелким даже по сравнению с бедой, обрушившейся на цивилизацию, это собственная вина перед мамой, вина, которая была и которой одновременно как бы и не было. Это была одна из миллиардов человеческих ошибок. Моя вина была крошечной, почти невидимой по сравнению с гигантским телом общей вины цивилизации, но огромной для меня лично.


Я всматривался в фотографию, мне казалось, что я - карапуз в смешных байковых штанах с резинками, что лицо мамы оживает, и она приветливо улыбается мне гордой улыбкой женщины, обладающей таким замечательным малышом. Мозг обволакивала пелена обжигающей, щемящей памяти.


Ощущение вины
--------------


Теперь, много лет спустя, вспоминая о прошлом, я понял, что любил в той ушедшей жизни все, даже то, что, как мне иногда казалось в те времена, ненавидел.


Тратил себя порой на ерунду, казавшуюся сутью. В мою любовь к Ястребу, чужеродному созданию, выплеснулась поздно осознанная любовь к прошлому. Управляла ностальгия, боль утрат.


В той жизни я только подступился к этому чувству, но не обрел его полностью. Для осознания понадобилась сначала смерть матери. Потом всех остальных. Только тогда я понял, как мне было дорого все то, что я потерял.


...Рядом посапывал великий и ужасный Артур. Картины прошлого и настоящего причудливо переплетались в моем сознании. В ушах звучала мучающая нота ностальгии, осознание того, что я заплатил слишком высокую цену за этот опыт.


Почему я должен расплачиваться за ошибки целой цивилизации? Дай Бог расплатиться за собственные. Обжигающее чувство вины рвало сердце.


Однажды, лет за десять до События, меня поразила мысль, которую я всячески отгонял, потому что она была противна естеству, воспитанию, опыту. Я стал думать, будто не люблю мать. Она, казалось мне, мучала меня. Устал от ее капризов, претензий, раздражений.


Потом, когда стало поздно и неисправимо, понял, что так выражались ее своеобразная безраничная любовь ко мне и старческий эгоизм, замешанный все на той же любви к сыну и ревности к его окружению.


Она мучалась, страдала и мучала меня.


Но тогда мысль о моей нелюбви к матери вползла в сознание помимо моей воли и была как неприятное открытие самого себя. Я отмахивался от этой мысли, но она вползала в мозг и не покидала его, и я смирился, как с чем-то постыдным, о чем все равно никто не узнает.


Думая о том, что мать скоро умрет, а к этому естественно вела ее старческая непреодолимая болезнь мозга, я почему-то полагал, что отреагирую на это Событие спокойно. Философски. Все же умирают. Умирали миллиарды до нас. И мы умрем. И после нас будут умирать. Смерть, думал я, даже более естественна, чем жизнь, ведь она вечна по сравнению с периодом бытия. Правда, тут возникали мысли о вечной жизни, о Боге, но они меня эгоистично успокаивали. Если так, значит, мама как бы и не умрет, и ничего страшного не случится, и вообще она сама ведет себя к смерти. Постоянным нервным напряжением. Я ждал, думая о том, что это неприятно, но естественно и неотвратимо. Эгоистично думал, что ее уход освободит ее и меня от тяжкого груза взаимных обид.


Но все оказалось совсем не так. Появился другой груз, еще более тяжкий. Возникло чувство огромной вины и большой непоправимой ошибки. И понимание того, что мое ощущение нелюбви к матери не соответствовало реальному отношению к ней.


Что-то очень важное перепуталось в моей голове и душе, а когда все встало на свои места, было поздно.


Я все понял лишь в тот момент, когда ничего исправить было нельзя. Как не могла цивилизация исправить все свои ошибки, отмотать киноленту времени назад после События.


Когда умерла мама, возникло ощущение непоправимой беды, полного бессилия и растерянности. Я не мог понять, почему так жестоко поступал по отношению к ней. Обижал ее равнодушием, хотя внутри меня жило другое чувство. За много лет до ее смерти возникли порывы прийти к ней, откровенно поговорить, поцеловать, как в раннем детстве, успокоить, взяв сухую знакомо теплую ладонь в свою, но никогда не делал этого. Мешали то очередные обстоятельства, то раздражение из-за постоянных старческих капризов, то неправильно понимаемое чувство неловкости. Я не стеснялся демонстрировать в разных ситуациях естественные эмоции наедине с собой, но на трезвую голову скрывал их и не мог проявить даже в отношении к матери. Мешало фальшивое что-то. Я метался между Дашей, с которой она меня и свела и к которой остро ревновала, и нею. И от этого еще больше злился. Даша уговаривала меня лишний раз позвонить маме, а я сопротивлялся.


И вот я стоял у гроба и понимал, что был неправ, что уже нельзя ничего исправить. И думал о том, что она ушла с обидой, но все же надеялся, что в последний момент простила меня.


Почему то, что можешь позволить себе в отношении к матери, никогда не совершишь по отношению к незнакомому человеку?


Я стоял у гроба и снова, как всегда, не мог поцеловать маму, но на сей раз не в теплую щеку со знакомым запахом, а в восковой холодный лоб. Мешало все то же фальшивое чувство неловкости. Да к тому же я не понимал, как можно целовать мертвое тело. Мама это ли не мама? Я боялся ощутить губами холодное и чужое.


Мысли мои были банальны, но острое чувство переживания, которое до меня ощутили миллиарды людей, было лично моим и мучило меня.


Я ловил себя на мысли, что слово «мама» обладает странным свойством. Оно не меняет суть и когда тебе два года, и когда восемнадцать, и сорок, и шестьдесят... Старики, вспоминая маму, помнят себя малышами.


...Я всматривался в ее лицо, которое неожиданно стало особо красивым в своей холодности, и чувствовал в сжатости губ суровое осуждение меня. Скорее всего, этот образ нарисовало воображение, но кто знает?..


В тот момент истины мне казалось, что я совершил естественное предательство, оправданное жизненными обстоятельствами.


Мать лишь в последние дни дождалась от меня тех чувств, в которых нуждалась много лет, , а вот слов, которые так были нужны ей, вообще не услышала.


Мы все немного виноваты в смерти своих близких, думал я, настолько, насколько в этом виновата жизнь. Но облегчения эта возникшая у гроба мысль, через которую прошли миллиарды, не принесла, как, наверное, никому не приносила. Это не те ошибки, на которых учатся. В этом, наверное, и кроется одно из существенных отличий разума – неумение жить без ошибок.


Но что я мог изменить? Этот вопрос - не оправдание, и все же... Надо же мне было найти какие-то слова, объясняющие мою жестокость. Мама умирала из-за естественной старческой болезни мозга, которая наверняка обострилась из-за ее фантазий и переживаний. Я работал за рубежом, все время собираясь вернуться. Проклятый инстинкт карьеры оторвал меня от семьи, от мамы, от маленькой столицы, которая казалась мне то чужой, то родной. В этом тоже было что-то от предательства.


Когда мама спрашивала, вернусь ли я, а она очень хотела этого, я всегда обещал, не зная, когда это случится. Она не верила и осуждающе-понимающе вздыхала.


- Да, тебе там лучше, - говорила она.


А мне там лучше не было. Просто так сложилась жизнь. И это ее недоверие тоже вело к ухудшению состояния.


А я не лгал.


Но если бы вернулся, кажется мне, она бы пожила еще. Когда я появлялся, ее глаза оживали, и она почти выздоравливала. А когда уезжал, старческий мозговой недуг активизировался и забирал власть. И эта мысль угнетала.


Но все те слова, выражающие мое сыновнее отношение к маме, которые я мысленно произносил у гроба, надо было сказать ей, когда она была жива. Может, это и не помогло бы ей, но моя совесть была бы чиста.


Если бы она сейчас могла меня слышать...


Я помнил каждое мгновение тех дней. С вокзала сразу пришел домой. Срочно приехал, понимая, что, возможно, если опоздаю, не увижу маму живой. Признаки беды увидел в коридоре. Предупредительные сочувствующие соседи. Даша с понимающим усталым взглядом. Ей досталось самое трудное. Она ухаживала за моей мамой последние дни.


Почувствовал неприятный запах, как будто горчичный, хотя к горчице никакого отношения он не имел. Запах смерти, подумал я.


Шагнул в комнату, где на большой кровати лежала мама. И ужаснулся.


Страшный обострившийся профиль, совсем не похожий на привычное полноватое жизнерадостное лицо. Провалившиеся глаза с синевой вокруг. Набрякшие слипшиеся веки. После смерти лицу вернулась холодная красота, оно стало даже красивее, чем при жизни, когда была здорова, и в этом чудилось нечто мистическое.


А в тот момент, когда увидел ее тяжко больной, меня пронзило острое чувство жалости, вины, осознания близости неотвратимого и необратимого момента.


- Она ничего не понимает. Она не видит, что это ты.


Это был тихий голос соседки. Я подошел, сказал с фальшивой бодростью:


- Мама, это я.


А в груди и горле было тесно, и поэтому я больше не говорил, чтобы не выдать свое настоящее чувство. Не знаю, почему я его стеснялся. Последние годы мне казалось, что я был равнодушен к маме и ее жалобам, но оказалось, что это не так.


Знал, что я плохой сын, но не думал, что настолько. Лучше бы действительно был равнодушен. Зачем ей сейчас эта жалость?


Я стал мерзок себе.


- Вижу, вижу, - вдруг сказала она.


Мамино лицо ожило, как обычно оживало, когда она смотрела на меня.


Мама сумела разлепить веки, сквозь щелочки виднелись полоски глаз. Она приподняла свою суховатую ладонь, я взял ее, ощутив привычное тепло, как будто мама была абсолютно здорова, и она довольно сильно пожала мои пальцы.


- Вот видишь, что с мамой стало, - не совсем внятно произнесла она с легким оттенком укоризны. – Ты приехал. Ты меня спасешь?


- Конечно, мама. Все нормально. Ты выздоровеешь, - бодро выдавил я, мучаясь от лживости фразы.


Страшное лицо мамы посветлело, она улыбнулась, насколько могла обозначить улыбку ее омертвевавшая маска, и я на мгновение узнал привычное с детства выражение лица, когда на меня, малыша, она смотрела с любовью. Но через несколько секунд улыбка исчезла, глаза закрылись, мама стала громко стонать.


- Ей больно? – спросил я, чувствуя боль в собственной душе.


Не знаю, что такое душа, пишут о ней разное, но тогда я ее точно ощутил, явственно чувствуя сильнейший дискомфорт внутри, наверное, именно там, где она и находится...


Я подумал, что если кто-то никогда не чувствовал внутри себя хоть чуточку дискомфорта, значит, у него с душой не в порядке. Особенно остро осознал в то же мгновение, когда мама застонала.


- Нет, - ответил кто-то за спиной. – Она ничего не чувствует.


- Надо же врача вызвать! Вы что, не вызывали врача?!


- Успокойся. Были врачи. Много. Сказали - умирающий человек. Со «скорой помощи» ругались даже. Велели больше не вызывать.


Ночью мама затихла. Стоны прекратились. Я быстро пришел из кухни, где мы сидели с Дашей и соседкой.


Тусклая лампа освещала постель. Я взял мамину руку. Пульс был далеко за сто. Вдруг мама, не произнося ни слова, открыла глаза, как будто не было слепившихся век, ясным пронзительным взором посмотрела мне в лицо. Я отпустил руку.


 - Мама!


Она не ответила. Глаза потускнели.


- Саша, мама умерла.


Эти слова прозвучали как-то слишком просто. Как обычные слова. Их произнесла соседка. У нее был большой опыт. Она знала наверняка.


А потом я стоял у гроба и смотрел на ее маленькую морщинистую руку с узловатыми, испорченными полиартритом пальцами. Они казались абсолютно живыми. Даже тонкие синие прожилки не поменяли цвет.


Я должен был взять эту ладонь в свою много лет назад. Вот же она, рядом. Я коснулся ее маленьких пальцев, приподнял ладошку. Она была холодной, абсолютно неживой. Отпустил. Ладонь мертво тяжело упала на черную ткань. Но ощущение живых пальцев не проходило. Я чувствовал невозможность ситуации. Вот она, мама. А руки мертвые. Нет! И тогда я с глупым упорством и осознаваемым бессилием еще дважды коснулся ее изломанного жизнью указательного пальца, попытался приподнять. Он был твердый, холодный, и так же мертво падал...


Я вспомнил, как последний раз мы прощались. Я в очередной раз уезжал. Как всегда ненадолго приехал, мы посидели у нее на неухоженной кухне – она не хотела жить с нами, но и сама не могла нормально управляться с хозяйством, а прислуга у нее не удерживалась из-за ее капризов. Она проводила меня и стояла у парадной двери маленькая, пухленькая, с приятно знакомым морщинистым лицом и смешная в своей грязноватой соломенной шляпке-канотье. С любовью посмотрела на меня, немолодого мужика, и сказала, улыбаясь:


- А был такой маленький, крошечный, и я тебя за ручку водила.


 - Мама, прекрати, - раздраженно сказал я, чувствуя неловкость перед стоявшими здесь же соседями и внутренний раздрай. Мне одновременно хотелось обнять ее и со злостью отстраниться.


Она подошла, взяла мою руку и, всматриваясь в лицо, - глаза ее искрились, произнесла:


- Боже мой, как же я тебя люблю, сынок.


Слова прозвучали не совсем адекватно, и у меня мелькнула мысль, что с ней не все в порядке. Искры в глазах показались подозрительными. Но она была искренна.


На следующий день, оказавшись за тысячу километров от родного дома, я сидел в баре с друзьями, потягивал крепкий коктейль, и вдруг возникло сильное чувство, что видел маму в последний раз.


Так почти и вышло. Я увидел ее еще раз, но уже на смертном одре.


И, стоя у гроба, представил маму живой, ласково улыбающейся. Мне захотелось вжаться лицом в ее теплый мягкий живот, в халат, как делал когда-то очень-очень давно, почувствовать запах старенькой ткани, пропитанной запахом ее тела и кухни, и ощутить, как она гладит меня по стриженой голове.


Но ничего нельзя было исправить. Нельзя было загладить вину перед мамой, нельзя было исправить последствия События.


И мне все время снился один и тот же сон. Он начался еще до События, а в последнее время возникал все чаще.


Я набирал мамин телефон. Я как бы не знал, что она умерла. Телефон звонил и звонил, но мама не брала трубку, день, другой, третий, и я не мог понять, в чем дело, и в сердце вкрадывалась тревога. А я звонил и звонил, как бы не веря в то, что случилось, и надеясь, что мама все-таки возьмет трубку.


И я дождался. Трубку кто-то взял.


- Саша, пора, - сказал человек на том конце.


Это была не мама.


Я открыл глаза.


Надо мной стоял Артур.


На улице ярко светило Солнце.


Ощущение перемен
-----------------


Не сразу пришел в себя. Смотрел на Артура, пытаясь понять, где я. Как не сразу пришел в себя после похорон мамы. После ее смерти в прежнее состояние вообще не вернулся.

Ее уход изменил восприятие жизни и даже отношение к истории страны. Стал видеть как бы ее глазами. Возникла ностальгия по тому прошлому, которого я не мог знать. Было полное ощущение, будто довоенные годы, война и послевоенные – часть моей реальной жизни. Чувствовал запах шинелей фронтовиков, радость Победы, надежды оттепели. Особенно остро ностальгировал по 50-м и началу 60-х. Это была ее молодость и мое раннее детство.

Я стал идеализировать прошлое, ностальгически всматриваясь в кадры кинохроники и старых фильмов, и в лицах актеров угадывал черты родных людей, хотя это были всего лишь актеры, к которым привыкла страна, с их собственной жизнью, сильно отличающейся от экранной. Но сердце сжималось, будто узнавал далекое близкое.

Мое восприятие прошлого, которое стал испытывать после Катастрофы, после гибели планеты, после События, точно совпадало с ощущением, возникшим после смерти матери. Как и тогда, я пытался похоронить эти чувства, потому что они были мучительны, но сделать это не удавалось. Или удавалось временно, и они вспыхивали с новой ужесточенной силой.

Появление Ястреба пробуждало их. Артур, как бы он ни изменился, завершил процесс, прочно связав меня с прошлым, которое я безуспешно пытался похоронить.


Я испытывал противоречивые чувства, стремясь воссоздать перед мысленным взором все подробности ушедшей жизни, но одновременно и желая вычеркнуть их из памяти. Наверное, поэтому, увидев над собой лицо Артура, я медленнее выходил из сна. Сознание сопротивлялось и уходу в прошлое, и возвращению в реальность.


- Пора, - повторил Артур.


Что пора, куда пора, подумал я.


Передо мной стояли несколько человек. Впереди Артур, за ним – брезентовые мужики. Они смотрели на меня, и я уже не чувствовал вообще никакого потока энергии – ни зла, ни радости.


- Пойдем, нельзя терять время, - сказал Артур.


Я вскочил и тут же сел.


- Пойду, пойду. Я же обещал. Но куда спешить?


- На башню. На телебашню.


- Ждал десятилетия, какое имеет значение, сегодня или завтра.


- А Ястреб?


Тут я окончательно проснулся.


Ястреб!


Надо было сразу идти на башню.


Мне стало стыдно. Как я мог забыть о Ястребе? Сам же рвался туда. Артур, наверное, тревожился о нем, опасаясь за меня, предполагая, что беда с Ястребом может как-то отразиться на мне.


Итак, двойная задача: надо включить приемник на верхушке телебашни и помочь Ястребу. Если успею.


Я посмотрел на потолок, как в небо, спросил, словно констатируя:


- Он не появился?..


- Нет. То есть да, нет его.


- Ясно.


А сам подумал – ничего не ясно. Плохо.


- Где аппарат?


- Вот.


Артур протянул завернутый в полиэтилен небольшой японский всеволновик. К нему была приторочена коробка – самодельный аккумулятор.


- Приемник настроен. Если что – чуть-чуть покрутишь ручку. Надеюсь, «Плато» еще выходит в эфир. Тебе только включить и послушать. Там высоко. Надеюсь, примешь полную трансляцию.


Я представил, какой праздник будет на Острове, если это удастся. Очень захотелось помочь.


- Вот тогда ты будешь у нас как Бог, - вырвалось у Артура. - Цивилизацию спасешь.


- Островную, - уточнил я. – На плато «Спасение», как я понимаю, уже есть одна. А может быть, их много?


- Неважно. Мы уже сейчас на тебя молимся. Каждая жизнь на счету. Пока нам известны два островка цивилизации - наша и американская.


Он замолчал, рассматривая приемник. Потом произнес:


- Слушай, а любопытно: если американцы нас спасут, не следует ли сделать вывод, что жизнь до катастрофы была неправильной? Или мы просто теперь товарищи по несчастью?


- Такая беда нивелирует интересы. Теперь ведь нет государств. И остался один интерес - выжить человеку как виду.


- Просто надо выжить, а потом начнется все то же.


- Может быть. Но очень нескоро. Лет через тысячу.


- Знаешь, а я верю в тебя. И даже немного в Бога. Возможно, он тебя специально создал. Ты наш путь к спасению.


- Спасибо за признание. А если не получится, снова будете в меня стрелять?


Артур посмотрел на меня.


- А смысл? – сказал он.


- И то правда.


Мы прикрепили приемник с аккумулятором ремнями к сумке. Артур дал команду, и брезентовые мужики стали грести. Я впервые видел, чтобы они сидели на веслах.


До телебашни оставалось метров тридцать или сорок. Издали она казалась узким серым шпилем с круглыми окнами, а вблизи превратилась в мощное, гигантское бетонное сооружение, торчащее из воды. Оно стояло как бы в огромной воронке, которая с шумом водопада вращалась против часовой стрелки. Выглядело так, будто вода уходит в огромное отверстие, но я не раз опускался до дна и никакой дыры не видел. Просто вращалась, как ротор вокруг статора. Водоворот был вокруг всего тела башни до основания, поднимая ил и песок лишь на самом дне, будто поток был слабым. Вокруг полуразрушенных зданий, расположенных рядом, движения воды не было. Вообще она вращалась только вокруг торчащих из поверхности объектов.


Над водой башня возвышалась еще метров, наверное, на двести. Венчал ее ржавый шпиль антенны, вблизи тоже оказавшийся довольно крупным технологическим сооружением. Он покосился, заржавел, но сохранил свой вид.


Гребцы еле удерживали лодку. Ее тащило в водоворот.


- Давай! - выдохнул Артур.


Я встал на нос лодки, изо всех сил оттолкнулся.


В воде меня закрутило. Потерял ориентацию и рванулся наугад. Я не боялся утонуть, поскольку это было невозможно, и все же не было уверенности в том, что водоворот не затянет меня куда-нибудь, хотя дыры я не видел. Потому избегал плавать близко от башни. Никогда не приближался к ней.


Вода почему-то была прозрачной. Водоворот не поднимал песок и ил высоко, и я в конце концов сориентировался, рванулся к бетонному телу, сильно ударился лбом. Почувствовал, как тянет вниз вдоль башни. И провалился в огромное круглое окно, оказавшееся без стекла.


Внутри было много мути. Увидел техническую железную лестницу, поплыл вверх, медленно ввинчиваясь в высоту бетонного шпиля.


До поверхности оказалось недалеко. Вынырнул около очередного окна. Подтянулся, выглянул наружу. Лодка отошла от водоворота, издали казалась крошечной.


- Эгей! - крикнул я. – Я тут!


Меня заметили. Артур, выделявшийся на фоне брезентовых мужиков, помахал, что-то прокричал, но ветер и шум воды не дали расслышать.


Что он может сказать? Все очевидно. Желает удачи, просит послушать радио. Я кивнул и помахал, тихо сказав:


- Да, я все сделаю.


Как будто он мог услышать. Впрочем, конечно, он все понял.


Я спрыгнул на железную решетчатую площадку.


Сначала радио. Сброшу с себя это обещание. Потом к Ястребу.


Возможно, должен был сначала найти Ястреба, но боялся увидеть его в таком состоянии, что станет не до приемника.


Я поднимался по гулкой скользкой капающей лестнице, железные ступеньки почему-то чавкали. Ощущал грязь и слизь.


Не думал, что я чуть ли не заправский альпинист. Вообще не устал. Я редко уставал. Но тут было неудобно и высоко. Тем не менее эти метры почти пролетел.


Все. Бетонное жерло сузилось. Выше - заржавевший люк. Вверх вели кабели.


Попробовал толкнуть люк. Не вышло. Не беда. Тридцать-сорок метров погоды не сделают.


Отстегнул ремни, взял приемник. Развернул полиэтилен, включил.


К легкому шуму ветра в маленьком пространстве добавились шорохи эфира. Или не эфира, а собственные электронные шумы приемника? Радиостанций не было. Как давно я не слышал такой звук, характерный для электронного аппарата. На секунду он вернул меня в прошлое. До потопа я любил слушать радио. Просто крутил ручку настройки, ловил радиостанции и чувствовал свою причастность к огромному миру. Подумал: сейчас поверну ручку, и радиостанции одна за другой заполнят эфир.


Иллюзия пропала. Я чуть-чуть повернул ручку настройки. И сразу услышал станцию. Ту станцию, о которой говорил Артур.


Монотонный голос произносил фразу, часть которой мне была известна


Конечно, это запись. Ее транслируют в надежде, что кто-то услышит. Возможно, там уже спасены тысячи людей. Может, миллионы, цивилизация начинает возрождаться, и только мы на этом Острове оторваны от мира.


Ради этой радиостанции я лез наверх, а Артур жил последние годы. Может быть, и Червь выплевывал меня на Камень ради этой миссии?


Это была станция «Плато «Спасение». С затаенной радостью я прислушался к лишенному эмоций мужскому голосу. Диктор произносил слова без выражения, как будто говорил о чем-то будничном, не очень важном. И как только заканчивал фразу, через несколько секунд снова ее повторял. И так без конца.


Я не вслушивался в смысл слов, а просто был счастлив. Я радовался, что мир сохранился. Что диктор произносит какие-то координаты, и Артур разберется в них. Я не знал, далеко ли это, но уже не имеет значения – как-нибудь доберутся. Штормов не бывает. Всегда штиль. Главное - взять верный курс и достаточный запас пищи. Или сообщить о себе.


Военные есть военные. Хорошо, что есть военные. Артур прав. Демократия – это дисциплина, порядок и безопасность. Там где есть военные, ученые, инженеры, где дисциплина и порядок, – там надежда и спокойная жизнь.


Как я в этот момент хотел спокойной жизни, той, которая исчезла!


Только военные могут так, десятилетиями, повторять один и тот же текст в надежде помочь. Используют последний шанс.


И тут до меня дошел смысл фразы. Я содрогнулся. Представил себя со стороны, мысленно увидел растерянные глаза Артура.


- Говорит «Плато «Спасение», - монотонно произносил невидимый мужчина. - Всем, кто слышит нас. Это военная база США, мы подготовились к катастрофе. У нас есть все необходимые запасы и ресурсы, техника и вертолеты. Но нам необходима помощь. У нас не рождаются дети. Никакие лекарства не помогают. У нас есть лекарства от всех болезней, но через несколько десятков лет мы умрем от старости, и наступит конец цивилизации. Пока мы не смогли связаться ни с кем. Если вас не коснулась эта беда, мы вас ждем. Наши координаты...


Они не смогли связаться ни с кем. Прошли десятилетия или как минимум пять лет – столько, сколько прошло с того момента, когда Артур в первый раз услышал эту радиостанцию, но они никого не нашли. Или автомат продолжает произносить слова на погибшем «Плато»?


Неужели только два очага и остались – «Плато» и Остров? Или есть похожие острова, но их обитатели, как и мы, лишены возможности сообщить о себе?


Все.


Я выключил приемник.


А вдруг Артур не поверит? Я выглянул в круглую дыру. Крошечная лодка колыхалась недалеко от водоворота. Ждут.


Все, Артур. Ничем помочь не могу. Я сделал то, что ты просил. Нет, не смогу помочь. Разве что последним старикам - дожить последние дни.


Но как быть? Если сообщу новость всем, будут ли Артуру подчиняться его суровые брезентовые мужики? Они ведь тоже пока живут надеждой. Это основа железной дисциплины и авторитета Артура. Надежда – единственный реальный капитал. Все остальное отнимут мужики, если потеряют надежду.


Я сел на железную ступеньку. Ладно. Скажу только Артуру, а там будь как будет.


Но где Ястреб?


Я стал спускаться по лестнице.


В первом же техническом помещении увидел его.


Он лежал навзничь, среди кабелей, похожих на черных змей, раскинув огромные кожистые крылья с когтями на концах. В углу высился огромный ворох костей.


Ястреб оказался так же одинок, как и я. Ему было все же легче. Природа оставила необходимость искать добычу. И он был занят. Ему некогда было размышлять. Тем не менее он пришел ко мне.


Он дышал. Глаза были закрыты.


Я подбежал.


Правое крыло в двух местах было пробито пулями. Непонятно, как он долетел. Красная кровь - красная, не оранжевая, - запеклась на огромных ранах. Я подбежал, попробовал поднять крыло. Я не знал, что делать.


- Я тут! Я тебе помогу! – прокричал я. – Что надо делать? Я не знаю!


Я абсолютно точно не знал, что делать. Почему не догадался спросить у Артура, есть ли у него йод. Йод мог быть на складе. Или что-то другое. В конце концов они же как-то обходились почти полвека.


Надо срочно вернуться к Артуру – и назад, к Ястребу. С медикаментами, бинтами, тряпками. Кровь запеклась. Остановилась. Он потерял много крови. Или началось заражение. Срок антибиотиков, если они есть на складе, давно истек. Да и помогли бы они существу из нового мира? Что делать?


- Я не знаю! – закричал я.


Ястреб открыл глаза, хрипло заклекотал.


Я бросился к нему, обхватил его голову и прокричал:


- Я не знаю, что делать!


Тут же испугался своей беспомощности и попытался успокоить его.


- Я сейчас оставлю тебя, но вернусь. Ненадолго оставлю. Нужны тряпки, травы, не знаю, что еще. Артур поможет.


От Ястреба исходила слабая теплая волна. Он, как всегда, смотрел куда-то в сторону, глаза ничего не выражали, но он был рад. Он скучал по мне, как я скучал по нему. Но я чувствовал, что его покидают последние силы. Чувствовал почти физически. Дело не в голоде. Я нырну и принесу рыбу. Она не спасет. Силы уходят, потому что он потерял много крови, раны оказались смертельными.


Глаза Ястреба ничего не выражали.


Теплая волна усилилась. Он приоткрыл мощный клюв. В нем была запекшаяся кровь и пузырьки слюны.


- Хр-р-р-р, х-р-р-ра, - донеслось оттуда.


Ястреб шевельнул крылом, попробовал меня коснуться. Я положил его голову себе на колени, стал гладить.


- Не уходи, - тихо сказал я. – Останься. Я попробую тебя спасти. Потерпи.


Я говорил, но не верил, что смогу помочь. Я говорил по смыслу примерно то же, что говорил маме у ее кровати, когда она с надеждой спрашивала меня, помогу ли я ей, и я лгал, понимая, что не могу помочь. И она умерла с этой надеждой.


Я чувствовал, как Ястреб умирает.


Я сорвал повязку с бедер, намочил ее, приложив к ступенькам, покрытым зеленью и крупными каплями. Если это конденсат, вода должна быть пресной. Попробовал. Так и есть. Поднес тряпку к клюву, обтер его, выжал несколько капель.


И тут я почувствовал, как Ястреб сначала встрепенулся, будто обретя силы, но тут же обмяк. Его глаза подернулись пленкой.


Он застыл.


- Ты же дождался меня! – закричал я.


И заплакал.


– Почему? Все еще можно исправить!


«Нет, нельзя», - отчетливо прозвучало у меня в голове, как будто это сказал Ястреб. Я понимал, но не хотел слышать. Однако не мог заткнуть уши, чтобы не слышать самого себя.


Я обнял его голову, прильнул к ней губами и застонал. От бессилия непонимания, накопившегося за пятьдесят лет.


Вода у лестницы забурлила. Рядом из водяной мути взметнулось зеленое чешуйчатое тело Червя. Точно такого, какой был в огромной норе.


Он не напугал. Я равнодушно смотрел на страшное гигантское тело.


Червь взмыл до самого люка, он еле помещался в пространстве башни, изогнулся вопросительным знаком, и ко мне повернулась его голова, или не голова, головы у него не было, а было утолщение, заканчивающееся огромной щелью, которая, раскрываясь, превращалась в кошмарную пасть. В ней были видны вращающиеся ряды зубов. Челюсти - как шестеренки огромных часов, способных перемолоть что угодно. А внутри было что-то, похожее то ли на оранжевый пузырь, то ли на язык.


- Что тебе надо?! – закричал я, когда Червь безглазо уставился на меня, как тот, которого видел в пещере.


Я смотрел в страшную пасть с вращающимися челюстями и оранжевым нутром и чувствовал жаркое дыхание, как у чудовища, напавшего на меня на ночной улице в прошлой жизни.


- Что, хочешь жрать?! Кто ты? Откуда взялся? Почему ты меня преследуешь? Я устал. Мне не нужна такая жизнь! Отдай мне Ястреба! Или забери меня! Зачем ты выблевал меня на эту планету? Я погиб полвека назад! Я погиб с детьми, женой и всеми людьми. Почему ты вернул только меня?


Червь беззвучно раскачивался. И хотя глаз у него не было, мне казалось, его взгляд проникает в самое сердце. Снова услышал писк в ушах.


 - Зачем ты меня создал и дал мне Ястреба? Чтобы отнять его? Где ты был, когда в него стреляли? Я не хочу жить один!


Я кричал ему еще что-то. Моя слюна летела ему в пасть, и в конце концов я плюнул прямо туда, в его ужасное оранжевое чрево. Я вскочил, отпустив голову Ястреба, и, раскинув руки, как крест, бросился на Червя. Я хотел, чтобы он перемолол меня своими акульими шестернями и, может, все наконец закончится, и я больше не появлюсь, и расставание с семьей, с Дашей и детьми, перестанет мучить, как мучило сорок или пятьдесят лет. Но он отпрянул, выпрямился, постоял, покачиваясь, как огромное дерево от порывов урагана, и резко, с громким хлюпающим звуком исчез в воде.


Я постоял, рассматривая мощные водяные разводы, оставленные Червем. Он больше не появлялся.


Я присел около Ястреба. Погладил его голову. Перья стали мокрыми и липкими.


За круглым окном стемнело. Ветер стих.


Я слышал выстрелы. Меня звал Артур. В тишине ночи я мог расслышать его голос. Но что-то удерживало около Ястреба. Да и что я мог сказать Артуру?


Где-то в глубине души шевелилась слабенькая надежда, что сейчас Ястреб закряхтит, заклокочет, встрепенется, откроет глаза и встанет. И все будет по-прежнему.


Но ничего не происходило, и я испытывал такое же бессилие, какое было, когда проснулся на Камне и переживал утраты, ощущая полную беспомощность. Как тогда, когда стоял у гроба матери.


Ястреб лежал мертвый, холодный, и ничего не менялось.


Я заснул прямо на его крыле.


Почему-то мне ничего не снилось.


Когда открыл глаза, над морем снова висело Солнце. Ястреб был безнадежно мертв. Я подошел к окну.


Лодки не было. Посмотрел на Солнце.


И увидел черную точку.


Я не поверил глазам. Оглянулся.


Сзади лежал мертвый Ястреб.


Живой Ястреб, мой друг, парил в небе.


Я знал, что это он, мой Ястреб, потому что он меня тоже заметил и послал теплую волну радости.


- Привет! – тихо сказал я, махнув рукой. - Привет! – крикнул я как можно громче и еще раз оглянулся.


Мертвый Ястреб лежал все так же, и мне показалось, что к нему из воды тянулись красно-оранжевые нити. Я не стал рассматривать происходящее, снова повернулся к Солнцу.


Парящий Ястреб обдал меня теплой волной.


Спасибо, мысленно сказал я.


Я не знал, кому говорить спасибо. Наверное, Червю. Кто бы это ни был, - спасибо.


Как все непонятно и в то же время понятно. Я не понимаю сути явления, возвращающего Ястреба, но это и не нужно. Какое имеет значение? Мой Ястреб вернулся. Спасибо. Жаль, что на большее не могу рассчитывать. Или могу?


Я подошел к мертвому Ястребу. Он был в красной паутине. Это были не зябры. Наверное, морские родственники, подумал я.


- Прости, - сказал Ястребу.


Я понимал, что он не может слышать, но ведь слышит тот, парящий под Солнцем. А это тоже он.


- Я пришел поздно. Но все-таки не очень виноват перед тобой, ведь выпросил твое возвращение.


Я встал на край огромного окна, резко оттолкнулся и прыгнул в море. До воды было далеко. Я никогда не прыгал с такой высокой точки, и поэтому вытянулся как струна, пытаясь безболезненно войти в воду. Прыгнул как можно дальше, чтобы не попасть в водоворот.


Удар о воду был болезненным. Меня обожгло, я вошел глубоко, открыл глаза. Как всегда, вода была прозрачной. Вынырнул. До берега далековато. Но это не имело значения. Я преодолевал и не такие расстояния, путешествуя по подводному городу.


Вот уже мой Камень. А вот и мой Дом.


У берега покачивалась лодка Артура. Брезентовых мужиков не было.


Я вышел из моря.


Из Дома вышел Артур.


Он осмотрел меня. Я снова был обнажен - повязку истратил на Ястреба, лишь сумка висела на боку. И увидел, что Артур понял - в башне что-то произошло.


- Я надеялся на твое возвращение, - сказал он.


Помолчал, рассматривая меня.


- Может, тебе все-таки штаны сшить?


И напряженно улыбнулся.


Я не ответил. Вопрос был не по существу.


- Все нормально? – спросил он.


- Почти, - сказал я, посмотрев на Солнце.


Там парил Ястреб. Артур снова улыбнулся, уже естественнее. Его пластмассовая маска исчезла.


- Значит, ты успел.


- Нет, - сказал я. – Не успел. Он умер.


Пластмассовая маска вернулась.


- А это кто? – спросил Артур.


- Он.


- Ясно, - сказал Артур. – Тебе повезло. У нас так не бывает.


- Да, - ответил я. – Только для этого мне тоже пришлось умереть. И не раз. И ему тоже.


Артур кивнул.


- Спасибо, - сказал я. – Ты мне очень помог.


Теперь не ответил Артур. Наверное, не понял, в чем помог.


Я оторвал взгляд от Ястреба, и тихо произнес:


- Я не обманул тебя. Я сделал все, что ты хотел.


- Да. Ну и?..


- Где твоя охрана?


- Отослал.


- Ты умный. Ты всегда был умным. Ты все правильно сделал.


- Я предусмотрительный, просчитал варианты.


- Значит, среди них есть и правильный. Сам решай, что сказать людям.


- Так ты не принял сигнал?


- Принял. Только они не могут помочь. Сами просят о помощи. У них все есть, но ситуация такая же. Они вымирают. Им осталось столько же, сколько и вашему Острову.


- Населению острова, - уточнил Артур. – Ну что ж. Есть чем гордиться. Будем как динозавры.


- Как динозавры, - согласился я. – Но, может, это и неплохо? Ведь после них появились мы.


- Мы, - уточнил Артур.


- А теперь мы.


- Ты, - снова уточнил Артур.


- Я, - сказал я. – И он.


Я посмотрел на точку в небе.


Мы помолчали. Артур посмотрел на небо.


- Понятно. Доволен?


- Ты сошел с ума, - сказал я.


- Станешь хозяином планеты. Через каких-нибудь тридцать-сорок лет.


– Мне это нужно?


 Артур нагнулся, подобрал плоский камешек, присел на корточки, бросил его в сторону моего Камня. Несколько раз подпрыгнув на воде, камешек нырнул.


- Вот и жизнь такая же короткая, - сказал он.


- Ты пессимист. Но ты же почти один из нас. Ты ведь тоже немного зеленый. Может, все как-то образуется?


- Один из нас двоих? – хмыкнул Артур. - Высокая честь.


- Может, и высокая... Может, у меня своя миссия, а у тебя своя?


- Ты о чем? С чего это вдруг? Я все равно сдохну, а ты будешь тут прозябать со своим ястребом.


Я показал вдаль.


Там зарождалась волна. Огромная. Как та цунами, на которую показывала мама.


Артур застыл и через мгновение сказал:


- Да, такая волна возникает, когда приходит змей.


- Может, отойдем? Мне волна не страшна. А тебе?


- И мне. Это змей. Такая волна приносила тебя. Меня он не тронет. Он пришел к тебе.


Я не стал возражать. Посмотрел на Артура. Увидел лицо человека, одновременно переживающего радость, душевную боль и надежду.


- Сейчас это произойдет, - сказал он. – Возможно, мы были нужны друг другу. Для твоей программы перезагрузки.


- Нашей программы.


Он не стал возражать.


Мы сели на траву у берега.


- Может, все-таки уйти? – спросил я.


- Нет, - сказал Артур.


Огромный Червь, заслонив Солнце, покачиваясь, навис над моим Камнем. Зеленой чешуей он немного напоминал китайского дракона, но у него не было привычной драконьей головы.


- Ну вот, сейчас у тебя появится пополнение, - грустно сказал Артур.


- Не уверен, - ответил я.


Вспомнил, как Червь выплюнул мириады червей.


- Ты подумал про змея из подземелья? – угадал Артур. – Нет. У твоего камня другое предназначение. Это же не змеиная нора. А у меня интуиция.


- Или просто логика, - возразил я.


Мы смотрели на раскачивающегося Червя.


- Красивый. Что-то мистическое, - сказал Артур. – Раньше мы его боялись.


- Еще бы, - сказал я. – Только это не мистика. Их много. Я видел. На дне. Прямо из Земли вырастают.


Червь изогнулся, с мощным хрипением выдохнул на Камень пронизанный черными нитями сосудов зеленый мешок.


Я затаил дыхание.


Червь шумно, как подводная лодка, ушел в море.


Мешок лопнул.


И все стало ясно.


- Плыви, - сказал Артур. – Теперь ты нужен там.


Он улыбнулся и выдохнул несколько тактов «Желтой субмарины».


Я бросился в море. Через несколько мгновений был на Камне.


Остатки мешка сползли в воду. На Камне лежала с закрытыми глазами Даша.


Она была прекрасна. Такая, какой встретил ее первый раз. Тонкая, изящная, будто время никак не сказалось на ее облике. Меня не удивили ни зеленоватая кожа, ни отсутствие волос. Я был готов. Мне показалось, что такой была библейская Ева.


Я сел на Камень, скрестив ноги. Положил ее голову себе на колени. Почувствовал ее волшебное тепло.


Даша всхлипнула, закашлялась, открыла глаза.


Увидев меня, вскрикнула, отпрянула. Испуганно оглядевшись, инстинктивно прикрыла ладонями грудь. Оторвав от меня взгляд, Даша посмотрела на свои ладони, окинула взглядом свое зеленое обнаженное тело. И тихо, дрожащим голосом спросила:


- Саша, это ты? Это мы?


Это был ее голос. Я узнал бы его и через тысячу лет.


- Да, Даша.


Боже мой, как я тосковал по тебе.


- Это мы. Не бойся. Все нормально. Мы живы.


- Что нормально? Что ты говоришь? Где дети? Мы что, умерли?


Я обнял ее, прижав к груди.


- Не плачь, - сказал я. – Мы не умерли. Но что-то в этом роде. Я потом объясню. Сейчас все равно не поймешь.


Она смотрела то на меня, то на море с торчащими куполами и шпилями, то, вздрагивая, на свои руки.


- Но ты совсем не такой.


- Ты же узнала меня, - возразил я.


- Да, - ответила она.


Я прижал ее еще крепче.


Она плакала и спрашивала:


- А дети? Где дети? Мы только что утонули. Я знаю, мы утонули. Я все чувствовала. Это было страшно.


Я погладил ее по голове.


- Даша. Сейчас ты не поймешь. Это невозможно понять сразу. Мне для этого понадобилось сорок лет. Нет, пятьдесят.


- Что? Что ты говоришь? Все случилось только что.


- Да. Только что. Но прошло пятьдесят лет.


Мое сердце сжалось от памяти о детях, о прошлой жизни, о маме. Даша плакала. Я обнимал и целовал ее. Надо было начинать новую жизнь. Я не знал, сколько было суждено. Век. Тысячу лет? Вечность? В любом случае мы получили шанс.


- Сашенька, что это? Что случилось? Почему мы такие? Где мы? Где дети? Я ничего не понимаю!


Она говорила, захлебываясь от слез и с надеждой заглядывая мне в глаза. Я их не отводил.


Ей еще предстояло узнать.


Я немного отстранился, улыбнулся и тихо сказал:


- Я и сам многого не знаю. Попробуем выяснить вместе. Но точно знаю, что это не конец, а начало.


В небе, под Солнцем, парила точка. Я чувствовал ее тепло. На берегу виднелась фигура Артура. Он встал, посмотрел в нашу сторону и пошел к себе, прочь от Дома.


 Ощущение будущего, или Эпилог
--------------------------------
       

– Дети, сегодня урок об одной из самых больших ценностей цивилизации. Мы коснемся материальных свидетельств прошлого планеты. Как вы знаете, человек гемоглобиновый не был нашим прямым предком, мы произошли непосредственно от Земли-Матушки. О том, как это случилось, существует множество версий, главная из которых связана с Червями-Родителями и Зябрами. Историческая память гласит: первых представителей нашей цивилизации - Александра и Дарью произвели на свет непосредственно они. Сначала Зябры забрали их в облике людей гемоглобиновых, а потом Червь-Родитель вернул в новой сущности. И мы от них произошли. Часть культурного наследия и знаний пришли к нам именно от той ушедшей примерно тысячу лет назад цивилизации. От них нам достались также внешний вид и память. Мы начинали не на пустом месте, как сам человек гемоглобиновый. Вот о культурном наследии мы сегодня и поговорим. Я принесла вам инкунабулу из Александровой библиотеки.


Теплый ветерок не мешал детям слушать учительницу. Когда шум сосен все-таки заглушал ее слова, они восполняли рассказ усилием прямого внимания. Дети еще не вполне освоили этот метод, но учительница специально выбрала ветреный день, чтобы постепенно приучать детвору к восприятию мыслей.


- Анна Знание! - вдруг выкрикнул парень с озорным лицом, колыхавшийся вместе с высокой травой.


Ну конечно, это был постоянный школьный проказник Вова Просто Вова.


- А Игорь Шутколов сказал, что люди произошли от обезьян, - игриво, с нагловатой улыбкой и с долей вызова сказал он. - Это правда?


- Вова Просто Вова, нам до этого урока еще далеко. Хочу заметить только три вещи. Во-первых, нам фактически ничего не известно об обезьянах, есть лишь предположение, что это и были люди гемоглобиновые первых стадий, но в любом случае возникает вопрос о происхождении обезьян. Серьезные ученые предполагают, что и они произошли от Земли-Матушки, но это был ее неудачный эксперимент по собственному развитию, так как она в итоге породила людей с порочной гемоглобиновой основой крови. Гемоглобин направил цивилизацию в сторону агрессивного воспроизводства и накопления энергии. Поэтому цивилизация быстро отошла от основ Земного бытия, последовало физиологическое и технологическое становление, и когда цивилизация зашла в тупик и стала влиять на состояние Земли-Матушки, та прекратила эксперимент и начала новый. Так появились мы.


Учительница улыбнулась.


- Мы - дети Земли-Матушки, и наше самовоспроизводство нисколько этому не противоречит, потому что пока с нами дружит Ястреб, мы с ним - как бы одной крови, хотя она красная, и у него восполнение энергии так и осталось на прежнем уровне. Как только Ястреб перестанет нас понимать, придется сделать вывод, что мы пошли не туда. Так учил Александр. Поэтому теория о происхождении даже предыдущей цивилизации от обезьян не очень достоверна, хотя и существует. Но к нам она точно не имеет отношения. Во-вторых, Вова Просто Вова, не перебивай старших, особенно Носителей Знаний. Нежелание познавать мир изнутри привело наших предшественников к гибели. И в-третьих, сейчас же опустись на траву. Уроки левитации еще впереди. Ты можешь себя ранить и даже убить. А Червь-Родитель восстанавливает нас, как тебе известно, в очень редких случаях. Достанешься Зябрикам. Ты хочешь этого?


- Не-а, - сказал парень и плюхнулся в траву.


- Что будут делать Мама и Папа? Плакать. И кстати, почему ты опять без пояса? Рано! Тебе еще восемь лет ходить с поясом. Ты же знаешь, мальчики и девочки до периода Восстановления не должны видеть свои отличия. Счастье рождения детей приходит только с осознанием своей роли в становлении Земли-Матушки. Вы по сути еще малыши. Вам по восемь лет. Вы научились нырять, ходить, думать, учитесь читать мысли. Вам осталось научиться Высокой Ответственности, левитации и закончить курс Познания Прошлого. Итак, инкунабула. Выпущена примерно тысячу с лишним лет назад. Напомню: инкунабулами называли первые книги человечества. В данном случае предыдущей цивилизации, но в духовном смысле и нашей как ее наследницы. А книга, что это такое? Ну-ка, Игорь Шутколов, ты у нас большой умник.


Из травы вскочил высокий мальчик.


- Книги, Анна Знание, - это передатчики информации на примитивных древних хрупких носителях, называвшихся бумагой. На бумагу наносились символы и картинки. Книги сохранились в Александровой библиотеке.


- Правильно. Для нас все книги – инкунабулы, потому что те, что сохранились, - самые древние, а других уже не выпускали. Вот одна из самых ценных инкунабул - так называемый альбом 2003 года выпуска.


Учительница взяла с большого валуна толстую сильно потертую, чуть ли не разваливающуюся книгу с изображением картины Леонардо да Винчи «Дама с горностаем». Через обложку крупными буквами проходило слово «Леонардо». Дети не умели читать, да это им было не нужно, они мысленно услышали, как слово прочитала учительница.


- Здесь - хронология жизни, репродукции картин великого художника и мыслителя цивилизации человека гемоглобинового, - продолжила она. – Леонардо да Винчи жил намного раньше, чем была выпущена эта книга. Предполагается, что первые инкунабулы как раз и появились примерно в период его жизни, но они хранились в библиотеках, которые захватил океан, и бумажные носители истлели в воде. Вот почему наши мыслительные хранители и каналы гораздо надежнее. То, что знает один, знают все. Наше знание существует, пока существуем мы. Мы передаем знание от человека к человеку, и нам не нужны книги. Но они помогают использовать опыт, знания и высшие духовные достижения предыдущей цивилизации. До нас дошло только то, что сумел сохранить Александр, который собрал в своем доме библиотеку из книг, найденных в оставшихся на суше жилищах. Их было мало, потому что община, сохранившаяся на Острове, использовала часть книг для разжигания огня. Нам огонь не нужен, как и способ воспроизводства энергии, именуемый употреблением пищи, который позволил жить человеку гемоглобиновому.


Дети весело зашевелились. Некоторые закрыли глаза и, раскинув руки, с улыбкой подставили солнцу овальные зеленые личики.


- Не паясничайте. Лучше пожалейте тех, кто жил до вас на этой планете. Им приходилось убивать себе подобных и впитывать в себя их плоть.


- Меня сейчас вырвет, - крикнул Вова Просто Вова.


- Откуда ты знаешь, что такое «вырвать»?


- А я попробовал погрызть рыбку. Мы же грызем веточки, чтобы укреплять зубы. А зачем нам зубы? Непонятно. Вот я и попробовал сделать то, что делали наши предки.


- Не предки, - поправила учительница.


- Ну не предки, но все равно предки, раз мы внешне такие же. Так рыбка оказалась даже очень приятной во рту. И я попытался ее проглотить, как слюну. Меня тут же и вырвало. О том же писал Александр.


- Ну, что ты такие слова знаешь, - это хорошо. Тогда, может, знаешь, откуда слово «паясничать»?


- Наверное, от слова «пояс». Тот, кто снимает пояс и показывает себя до шестнадцати лет, тот смешит людей.


- Ты прав насчет смешит. Только не от слова «пояс», а от слова «паяц», - так в древности называли тех, кто действительно смешил людей. Вот и ты все время смешишь. Завтра пусть прилетят твои родители. Но вернемся к инкунабулам. Обратите внимание на обложку. Картина называется «Дама с горностаем». Женщина, изображенная на ней, держит древнее животное. Такие звери не сохранились до наших дней. Скорее всего, они погибли во время События. Но я хотела бы обратить ваше внимание на лицо и фигуру женщины. Хотя туловище прикрыто горностаем и одеждой, по линиям ее тела мы угадываем великое предвидение художника. Это одна из немногих картин, изображающих людей, физически почти совпадающих с нами. У других художников той эпохи, репродукции чьих картин дошли до нас, изображенные люди не столь совершенны. Особенно поражают анатомические рисунки Леонардо да Винчи. Фактически он рисовал людей будущего, нас с вами.


- А женщины у него на картинах все-таки немножко пухленькие, таких сейчас не бывает.


Эти слова мысленно произнесла стройная девчушка, фигура которой была почти полностью скрыта в траве. Учительница услышала.


- Анна Веселая, ты права, но ведь великий художник жил примерно за пятьсот лет до События. Именно поэтому поражает его дар предвидения. Люди, которых он изображал, максимально близки нам по внешнему виду.


Затем учительница громко сказала так, чтобы слышали все.


- Особенно заметно проникновение в будущее человечества, то есть в наше настоящее, на его анатомических рисунках. Изображения тел можно описать математическими формулами, настолько они совершенны, близки к Природе, то есть нам с вами. Вряд ли мертвые люди, которых он препарировал и мышцы которых рисовал, выглядели так совершенно. Фактически он рисовал нас.


- Анна Знание, но он же рисовал мертвых людей, а мы живые, - возмущенно выкрикнул Вова Просто Вова. – Тогда не было Зябриков, и те люди просто растворялись в Земле-Матушке. Гнили, и все. Значит, это были не мы.


- Конечно, не мы. Я же говорю о предвидении. Но мертвое мертвым не является. Оно состоит из точно тех же веществ, что и живое. Вопрос лишь в том, как Земля-Матушка сложит эти кубики. Можно сказать, что сама Земля-Матушка определила в своих экспериментах наши будущие формы, а великий Леонардо да Винчи их предвидел. Наши формы не испорчены технической цивилизацией. Предшественники пошли по неверному пути, а великий художник как бы очищает фигуры от этих изъянов. Ну а Зябрики возникли незадолго до События, когда планета приняла решение закончить свой неудачный эксперимент и сменить цивилизацию. Самое хорошее, совершенные формы она оставила нам. И дала более совершенные способы восполнения энергии, общения и воспроизводства. В особо сложных случаях, как вы знаете, нам помогают Черви-Родители.


- А зачем мы живем, если Зябрики все равно заберут нас после смерти? – спросила Анна Веселая.


- Это, девочка, очень сложный вопрос - о смысле жизни. Наши предшественники тоже искали его, но не нашли и исчезли. А мы не исчезнем, а станем частью Земли-Матушки. Ответ на вопрос о том, зачем она сама живет, и станет ответом на твой вопрос, Аннушка. Но мы его не знаем. И думаю, что Земля-Матушка тоже может задавать такой вопрос о себе Солнышку. А Солнышко - Вселенной. Но это очень сложно, и мы живем, чтобы радоваться жизни и познавать ее, а ответ когда-нибудь найдут наши потомки. Мы не знаем, есть ли еще Острова на планете. Думаем, что есть. Вам или вашим потомкам еще предстоит открыть их, как когда-то люди открывали большие Острова, плавая на огромных устройствах, именуемых кораблями. Нам не нужны такие корабли. Когда-нибудь наша цивилизация наберет такую силу, что мы просто полетим, а не поплывем, как древние путешественники, может быть, найдем то «Плато «Спасение», о котором говорится в последней и главной книге цивилизации и нашей Александровой библиотеки – в его собственном сочинении. Я покажу его вам.


Класс затих. Только сосны шумели.


- Дети, это очень серьезно. Прежде чем показать эту инкунабулу, попрошу всех прекратить шутки и отнестись к ней со всей серьезностью. Вова Просто Вова, к тебе что, особое внимание? Отпусти Зябрика. Зачем намотал его на палец? Зябрику на живых людях плохо, ты же не можешь дать ему энергию. Наши предшественники, судя по книге Александра, боялись Зябриков, а мы их любим. Все, рожденное Землей-Матушкой, надо уважать и любить. И эту книгу тоже.


Учительница подняла над головой перешитую тесемками общую тетрадь в кожаной обложке.


- Мы извлекаем эту инкунабулу из хранилища раз в восемь лет, в середине периода Становления. Дети, существуют вопросы, на которые нет прямых ответов. В том числе и о смысле жизни. Каждый должен дать ответ себе сам. Может быть, когда-нибудь ученые выведут формулу смысла жизни. Но пока есть косвенный ответ, и он хранится в этой инкунабуле – главной для нашей цивилизации. Дата на ней не сохранилась. Судя по всему, она написана где-то в конце XXI века, через несколько десятилетий после События. Способ производства самый примитивный - от руки. Вы все ее знаете, она у вас в памяти, но вы ни разу не видели ее. До сих пор слышали ее в пересказе родителей. Сегодня я показываю ее. Это не научный трактат и не художественное произведение. Это самый дорогой для нас документ. Это личное и единственное свидетельство первого и непосредственного момента перехода от человека гемоглобинового к нашей цивилизации. Это свидетельство самого Александра.



Ощущение счастья
----------------


Люблю опускать ноги в море. Прохладное, ласковое. Вижу, как в лучах полуденного солнца на его ровной, чуть подернутой рябью, поверхности сверкают блики, и мои ступни приятно омывает, покалывая кожу, соленая вода. Сижу на своем камне и болтаю ногами.


- Ну сколько можно сидеть?!


Даша вырывает меня из фантазий, я оглядываюсь.


Красивая, стройная, с приятной улыбкой Мадонны, она стоит по пояс в воде недалеко от камня, дальше идти не решается - не хочет плыть в прохладной воде. Машет рукой.


Вижу - на берегу играют наши малыши. Увлеченно строят замок из песка.


- Саш! Пойдем погуляем. Надоело валяться на солнце.


Я улыбнулся, глянул в небо. Оно было чистым, ни облачка. Где там мой Ястреб? Нет его.


Теплый сильный ветер звенел в ушах, обвевая тело и наливая его энергией.


Я прыгнул в воду и поплыл к берегу...