Может, слишком старательно
я по прожитым дням
бегу...
Старые фотографии,
зачем я вас берегу?
Роберт Рождественский
Действительно, зачем берегут пожелтевшие, истрепанные временем листочки картона, зафиксировавшие некоторое мгновение, момент, ставший координатой между прошлым и будущим на линии жизни? Вероятно потому, что помимо конкретного действия каждое изображение представляет собой концентрацию воспоминаний, эмоций, переживаний. И большинство людей, особенно немолодых, разглядывая снимки, вновь и вновь переживают события, имевшие некогда место. Итак, фотография, случайно попавшаяся мне на глаза и послужившая отправной точкой для следующего рассказа.
Когда Белла Иоганновна Кракович вернулась из поездки в Ташкент, то привезла оттуда множество фотоснимков. Было интересно увидеть, какие изменения произошли с моим родным городом за неполные десять лет. А для того, чтобы впечатление было более ярким, хозяйка достала старый альбом со снимками, на которых те же места были запечатлены много лет назад.
Листая альбом, я обратила внимание на одну из фотографий, которая явно отличалась от других. Чем? Тем, что человек, изображенный на ней, несмотря на экипировку: узбекский халат и тюбетейку, вовсе не походил на представителя местной национальности.
- Что это за странный бабай? - спросила я и услышала неожиданный ответ:
- Миша Вишневский.
Видя мой недоуменный взгляд, Белла Иогановна добавила: "Да, да, тот самый Вишневский, что работал на израильскую разведку в Германии. Мы были с ним хорошо знакомы. Только тогда я и понятия не имела, кем был этот человек в действительности. О том, что он сделал для Израиля, узнала сравнительно недавно совершенно случайно из местной прессы.
- А как Вы с ним познакомились?
- Для того, чтобы ответить на этот вопрос, я должна, несколько уйдя в сторону, начать с другой истории.
Много лет назад, а именно 9 мая 1945 года, когда по всему городу шли массовые гуляния в честь Победы, на Карла Маркса (центральная улица города - прим. Т. Я.) я познакомилась с одной девушкой. Между нами сразу возникла взаимная симпатия, перешедшая в крепкую дружбу, которую мы храним до сих пор, несмотря на то, что жизнь раскидала по разным странам. Звали ее Ревмира Исмаилова. Такое имя (Революция мира) дали дочери партийные родители, члены КП с двадцатых годов, по-настоящему
преданные делу рабочего класса, а потому чудом уцелевшие в сталинской мясорубке и впоследствии занимавшие разные руководящие посты.
После окончания школы Ревмира поступила в университет, и через год ее выдали замуж за родственника, секретаря кулябского обкома, который был старше ее на 16 лет. В один из приездов в Ташкент он без памяти влюбился в девушку и, поставив на уши всю родню, добился желаемого.
Несмотря на то, что невеста была к нему равнодушна, не смогла пойти против воли родителей. Но, как и следовало ожидать, брак не удался. Когда молодые через некоторое время перебрались в Москву, потому что Шамансура направили на учебу в Высшую партшколу, они, промаявшись несколько лет, развелись.
Впрочем, этот брак сыграл и определенную положительную роль в жизни Ревмиры. Вряд ли иначе она бы поступила в МГУ, где закончила истфак и продолжила учебу в аспирантуре ленинградского университета. Там она познакомилась с немцем из ГДР Хорстом Фругом, который изучал экономику. Они быстро нашли общий язык потому, что оба воспитывались в истинном коммунистическом духе. Его родные, пройдя гитлеровские концлагеря, сумели сохранить верность идее.
Когда стал вопрос о свадьбе, папа и мама Исмаиловы высказали свое категорическое «нет». Ведь в 50-х связи с иностранцами считались ничем иным как криминалом. Но дочь их слушать не стала и все же вышла замуж за своего немца. А в 1955 году, после защиты Хорстом диссертации, уехала в Германию, где несколько позже тоже получила степень кандидата исторических наук.
В Берлине они устроились совсем неплохо. А по тогдашним нашим меркам - просто прекрасно. Он работал в институте экономики АН в столице, она - в институте Международных отношений в Потсдаме. Родилось двое детей, которым по инициативе отца были даны чисто узбекские имена Лайла и Алишер - Хорст был сторонником сохранения традиций, которые наблюдал, бывая в Узбекистане. А бывал он там часто. Почему? Не могу ответить на этот вопрос.
И вот в один из своих приездов в 1971 году этот человек сказал нам с мужем: "Нехорошо, что мы встречаемся только здесь. Теперь вы должны приехать к нам".
Только, к сожалению, больше встретиться с ним не довелось. В том же году Фруг внезапно скончался. А было ему только сорок с небольшим. Хотите - верьте, хотите - нет, но в тот момент, когда он умирал, я, будучи в Кисловодске, увидела сон, из которого узнала об этом печальном событии.
Этот горький факт подтвердило письмо от Ревмиры, полученное мною по возвращении домой. Она рассказывала, как все произошло, а в конце добавляла: "Хорст было чень расположен к вам, мечтал о том, чтобы вы приехали. Поэтому жду вас летом. Его последнюю просьбу надо выполнить непременно". Так в 1972 году мы с мужем попали в Германию, где и познакомились с Мишей Вишневским.
Нас свел Ханс Фруг, который после смерти брата считал своим долгом покровительствовать Ревмире, оставшейся одной с двумя детьми. Он был намного старше Хорста и в чине генерала служил в ШТАЗе – ГДР-ровском Министерстве государственной безопасности, чего вовсе не скрывал.
Как я понимаю сейчас, они были связаны с Вишневским по работе. Но в ту пору мы этого, конечно, не знали. Новый знакомый, представившись коммерсантом, об истинном роде своей деятельности не распространялся. Рассказывал лишь то, что родом из Польши, что в Германию попал с семьей во время войны и жил на юге, что вся его семья погибла.
Это был исключительно приятный, обаятельный, интересный человек, довольно эрудированный, и, что немаловажно, простой в общении. Все, что бы он ни делал, исходило от души. Миша прекрасно говорил по-русски и был изумительным рассказчиком всяких историй. Ведь в отличие от нас, впервые попавших за рубеж, много путешествовал и имел массу впечатлений об этих поездках.
Не знаю, чем это было вызвано, только он принял в нас весьма активное участие. Мы бывали у него и дома, и на даче, ездили по стране на его "Мерседесе", который казался нам истинной диковиной.
Уезжая, мы расстались с ним друзьями. А на следующий год Вишневский приехал в Ташкент вместе с женой, которая была с нами не знакома, так как во время нашего визита в Германию, занималась проблемами здоровья дочери где-то в Европе. Это была немногословная сухопарая немка по имени Анита, ни слова не говорившая по-русски.
Она вообще выглядела весьма странно в нашем обществе, выделяясь всем. Прежде всего, одеждой. По тем временам в Узбекистане джинсы с майкой на все случаи жизни выглядели довольно странно. Помню, какую интересную реакцию вызвал ее наряд у матери Ревмиры.
На обеде, который в честь гостей устраивала ее сестра, тетя Фатима, отозвав меня в сторону, озабоченно спросила: "Наверно, у нее нечего надеть. Может быть, ей стоит подарить какое-нибудь платье?"
Мише, человеку по натуре любознательному, очень хотелось посмотреть Узбекистан. И, несмотря на то, что официально он приехал к родителям подруги, курировать его пришлось нам, потому что пожилые люди не могли уделять ему много внимания.
Жили Вишневские в гостинице "Ташкент", куда и пригласили нас на прощальный ужин в ресторан, где состоялся обмен подарками. Он привез очень симпатичные, дефицитные в ту пору вещи, не забыв никого из членов семьи. А я подарила ему старую папину пивную кружку с секретом, которая называлась "Напейся и не облейся", ибо ею надо было уметь пользоваться. Такой подарок выбрала неспроста: знала, что Миша собирает подобные вещи и имеет неплохую коллекцию. Судя по реакции, кружка ему понравилась. Мне было приятно, что попала в точку.
Когда в 1975 году в Германию поехал мой брат Исаак, то они так же подружились с Мишей. Как я теперь понимаю, им было интересно общаться еще и потому, что Изя был работником наших органов, в МВД Узбекистана занимал должность начальника оперативно-технического отдела. Кстати, мой брат, несомненно, о чем-то догадывался, потому что, говоря о Вишневском, он не раз многозначительно подчеркивал, что это не простой коммерсант. Однако распространяться по этому поводу не считал нужным.
Следующая наша встреча состоялась уже в 1985 году в Германии. К тому времени Ханс умер, и у Миши не было прежних дружеских отношений с Ревмирой. Однако нас он принял по-прежнему радушно.
Прошло еще пять лет. Мы репатриировались в Израиль. И здесь вдруг, читая газету, я узнаю о том, что мой давний знакомый никто иной, как Михаэль-Клаус Вишневский, занимавший один из ключевых постов в секретной службе "Штази", на самом деле был израильским агентом. Руководя сотнями компаний, действовавших под прикрытием немецкой секретной службы, курировал поставки сюда оружие ГДР палестинским террористическим организациям, стараясь, по мере возможности, сделать так, чтобы оно пришло к заказчикам не в лучшем виде. Он информировал Израиль, давая сведения о количестве вооружения и его видах. По предположениям авторов книги, вышедшей в Германии, главным героем которой оказался никто иной, как Миша, он передавал Мосаду также новые образцы советского оружия. Это было очень опасно из-за известного отношения как ГДР, так и СССР к этой стране.
После падения Берлинской стены Вишневского арестовали за предполагаемую причастность к ряду политических убийств, имевших место в 50-60 годах. Но, благодаря вмешательству главы немецкой еврейской общины Хейнца Галинского, ему удалось освободиться под залог и бежать. Так в 1991 году он объявился в Израиле.
Несмотря на то, что предоставление гражданства Вишневскому могло внести осложнения в едва установившиеся израильско-германские отношения, по-другому поступить было невозможно, потому что, по словам профессора истории Михаэля Вольфсона, "бывших агентов не бросают на произвол судьбы".
Здесь я его не встречала. Лишь из через несколько лет, в 1996 или в 1997 году, из газетной публикации узнала, что Вишневского не стало. Его жену знакомые потом видели в Германии. Приезжала ли она туда по делам, вернулась ли домой - мне неизвестно. Как неизвестно и то, где сейчас мишины дети, дочь Эстер, по профессии врач, и сын Рене, получивший инженерное образование. Впрочем, это уже плохо знакомые мне чужие люди.
2000