Дом стоял на развилке дорог. Он, как перст, торчал рядом с низкорослой рощицей, посеченной осколками. Верхние этажи его были разрушены, стропила обуглены, и в них подвывал мокрый апрельский ветер.
Наступали сумерки, и дом выглядел мрачным, покинутым. На втором этаже его два окна были заделаны кусками фанеры и жести — это были свежие заплаты.
Не успел лейтенант Мисюра подойти к двери, как из нее вышли два связиста с катушками — сержант и ефрейтор.
— А, лейтенант... На теплое местечко, — весело сказал сержант в шапке-ушанке.
— Там кто-нибудь есть?
— Есть, — сержант подмигнул.
— А вы куда? — спросил лейтенант.
— Сматываемся. Дальше.
— А вы не знаете, где хозяйство Назарова?
— Где-то я видел указатель. А вы откуда, лейтенант?
— Из госпиталя.
— Аа-а, — понимающе кивнул сержант и снова подмигнул: — ну, ничего, утром разберетесь. Где-то недалеко я видел указатель: «Хозяйство Назарова», километра три отсюда. Ну, приятного времяпровождения, лейтенант. Пошли, — кивнул он молчаливому ефрейтору.
«Славные ребята», — подумал Мисюра. Все солдаты, от которых пахло махоркой, дымом, потом, казались ему славными. Он соскучился по ним за месяц лежания в госпитале. Так же, как когда-то в окопах он мечтал о чистой простыне, тепле, манной каше (он любил манную кашу, но скрывал это, чтоб избежать насмешек), так теперь после чистых простыней, тепла, света и манной каши ему не хватало землянки с каганцом из гильзы, запахов махорки и шинельного сукна, не хватало ребят, с которыми он воевал.
Темнело быстро. Стало накрапывать. Идти искать хозяйство Назарова до утра не имело смысла. Мисюра, решив заночевать, стал подниматься на второй этаж.
Лестница была целой. Они почему-то сохранялись лучше всего. И он за войну уже видел много домов, в которых сохранились только лестницы.
В коридоре было почти совсем темно, только слабый, тусклый свет проникал сверху через пролом.
Коридор был длинным, со множеством дверей, и на одной из них уцелела табличка на немецком языке: «Дорожная служба». Скорее, каким-то чутьем, по наитию разведчика, Мисюра нашел нужную дверь и толкнул ее. Он остановился на пороге и, так как в комнате было еще темнее, чем в коридоре, щелкнул включателем карманного фонарика.
— Есть тут кто? — спросил он.
Луч света скользнул по обшарпанным стенам, на которых кое-где виднелись надписи: «Здесь ночевал сержант Иванов», «Привет сержанту Иванову от сержанта Петрова», «Дураки вы, ребята!». Надписей было много.
-Есть тут кто?- переспросил он Мисюра чувствовал, что кто-то есть и, наверное, в той, другой комнате, дверь в которую была у самой наружной стены. Но из дома только что вышли двое наших….
На всякий случай он переложил фонарик в левую руку, расстегнул кобуру и достал трофейный парабеллум.
— Есть тут кто? — переспросил он.
Опять никто не отозвался. Мисюра шагнул к двери в другую комнату. Луч фонарика скользнул от стенки к стенке и остановился: девушка в офицерской шинели внакидку со споротыми погонами стояла в углу, у кровати. «Связистка? Тогда почему не отзывалась?» — мелькнуло в голове.
— Кто вы? — спросил он как можно строже. Теперь он уже успел разглядеть ее хорошенько: все гражданское, только шинель офицерская, но уже довольно потертая — БУ*. Девушка была молодой, светловолосой. Она прикрыла рукой глаза от слепящего света фонарика.
«Репатриантка», — решил лейтенант.
— Кто вы такая?
Девушка чуть отклонила голову от света, опустила руку.
— Их — Марта, — ответила она.
— Вы русская или немка? — все так же по-прежнему строго спросил Мисюра.
* Бывшая в употреблении
— Их ферштее нихт *.
— Зи зинд дойч? ** — уже по-немецки задал он вопрос.
— Я, натюрлих ***, — как-то даже радостно воскликнула девушка, и лейтенант понял, что она радуется тому, что он понял ее, и как бы в подтверждение этих мыслей она несмело, в полуутвердительной форме,, спросила:
—Шпрехен зи дойч? Я?****
— Бисхен *****, — ответил лейтенант.
— О, дас гут ******. — Лицо ее, которое прежде сковывал страх, теперь как бы ожило…
— Варум? *******.
Но тут она быстро вьшалила длинную фразу, которую лейтенант не осилил, хотя отдельные слова были ему понятны.
— Битте, шпрехен зи лянгсам. Их хабе шон гезагт, дас дойч шпрахе их вайс бисхен ********.
Фраза получилась неуклюжей. Он понял это, переведя ее на русский.
— Зи шпрехен гут (вы говорите хорошо, теперь он сразу переводил ее слова на русский). У вас хорошее произношение. (Она не первая говорила ему об этом.)).
— Не говорите слишком быстро..)Он искал подходящее слово для сравнения)
* Я не понимаю.
** Вы немка?
*** Да, конечно...
**** Вы говорите по-немецки? Да?
***** Немного.
****** О, это хорошо.
******* Почему? •
******** Пожалуйста, говорите медленно. Я уже сказал, что немецкий язык я знаю немного.
—Вы говорите быстро, как пулемет…
«Пулемет?!»-она снова напряглась…
— О, я сказал — чепуха. — Николай попробовал улыбнуться, чтобы развеять ее страхи.
— Чепуха?
— Да, все чепуха.
— Да, все чепуха, — согласилась она весело, снова успокаиваясь. — У вас есть спички?
— Да…Вот — Лейтенант достал зажигалку, чиркнул.
— Пожалуйста, зажгите, — Марта указала на коптилку на столе.
Комната осветилась, и темнота ушла в углы.
В комнате еще были диван, печка-«буржуйка», на полу лежало два матраца и стояло несколько стульев.
— Садитесь, пожалуйста, — предложил он. Хотел еще добавить: «В ногах правды нет». Но фраза, которую он построил в голове, звучала примерно так: «Ноги не имеют правды». И он решил: «Не поймет». — Вы здесь живете?
— Да, я теперь живу здесь.
— А раньше где вы жили?
— Раньше? Когда раньше?
— Ну, раньше.
— Я жила в Ростоке, до войны и в войну, вначале, пока меня не взяли в «рабочий фронт».
— А что такое «рабочий фронт»?
— Это такая организация. (Но следующую длинную фразу, которую она произнесла, он не понял).
— Значит, это организация, это фронт?
— Нет, не фронт, — нараспев и не скрывая досады, сказала она.
— Вы оказали: «Фронт», а теперь говорите: «Не фронт».
— «Рабочий фронт» — это не фронт. — Сообразив, что он не понял, она пыталась как можно проще объяснить ему значение этих слов: — «Рабочий фронт» — это организация. Она мобилизует девушек на работу и посылает их в другие города. Я жила в Ростоке, меня мобилизовали и послали в Беленсдорф на маргариновую фабрику.
— Ах, вот как.
— Да, — с облегчением подтвердила Марта. «Быстро осмелела. Может, она — шпионка.Место хорошее: перекресток дорог».
— А ваши родители живут в Ростоке?
— Да. Отец. А мама погибла, от бомбы.
— Есть ли у вас братья, сестры?
— Нет. Я одна.
— А где в Ростоке работает ваш отец?
— Он — мастер.
— Мастер?
— Мастер на авиационном заводе.
— Почему же вы не уехали к отцу?
Но она, видимо, не поняла его, тогда он опросил:
— В доме есть еще люди?
— Нет, я полагаю, нет.
— А что вы здесь делаете? (Он хотел спросить: «Как вы сюда попали?», но не знал слова «попали»).
— Я? Я ничего не делаю. Я живу здесь. Мне нужна крыша над головой.
— Но вы были в Беленодорфе, а теперь здесь?
— Я бежала.
— Бежали? Куда?
— В Росток, к отцу.
— Бежали в Росток, к отцу, а я нашел вас здесь...
И тут Марта поняла, что он не доверяет ей, и спросила его об этом, но он не понял, тогда она спросила по-другому:
— Вы думаете, что я есть шпион.
— Нет, я так не думаю, однако...
— Тогда арестуйте меня и отведите в ГПУ. И не столько смысл того, что сказала немка, а интонация, все ее поведение несколько развеяли подозрения лейтенанта.
— Можно, я останусь здесь до утра?
— Вы первый, кто спрашивает меня об этом, — сказала она не без злости.
Мисюра сразу вспомнил веселого сержанта с ефрейтором, и чувство, похожее на ревность, шевельнулось в нем.
— Ну, хорошо. — Лейтенант снял вещмешок. — Я иду искать дрова, а потом мы сделаем ужин.
Освещая путь карманным фонариком, он пошел по комнатам и в одной из них нашел стол. Стол оказался крепким, и только после того как Мисюра несколько раз ударил его углом об пол, он поддался.
— Ну, скоро здесь будет тепло, — сказал он, входя в комнату с охапкой дров. Он бросил их на пол и принялся щипать лучины.
— Вы делаете это так хорошо, будто всю жизнь этим занимались, будто это ваша профессия. (Что-то в таком раде она оказала, так он понял ее).
— Это не моя профессия, но я (он хотел оказать: «Часто ходил на охоту с отцом и там научился», но не знал слово «охота») часто с моим отцом ходил в лес и там научился.
— Ваш отец — лесник?
— Он стрелял зверей, диких зверей.
— А, он — охотник? (Кажется, это слово означает «охотник»).
— Да, да. Мы жили в Сибири, и там много лесов и зверей.
— О, Сибирия! — Марта зябко повела плечами. — Нас, немцев, всех сошлют туда?
И снова в ее словах было озлобление, которое прорвалось невольно. Он хотел было уже спросить ее: «А вы знаете, что делали ваши солдаты у нас?», но не спросил.
...Печь разгорелась, от нее повеяло теплом, в комнате стало светлее.
— Теперь мы «сделали Ташкент».
— «Ташкент»? Что это такое?
— Это — город. Теплый город на юге Азии. У нас говорят «сделать Ташкент» — это значит сделать тепло.
— Вот как!
Мисюра достал из вещмешка банку американской тушенки, пшенный концентрат, буханку хлеба, сахар.
— У меня есть немного картофеля, — сказала Марта и вытащила из-под дивана сумку.
— Что вы хотите варить? Суп?
— Здесь нет кастрюли. Мы испечем картошку.— Она очистила картофель, нарезала его кружочками, положила на печку и спросила: — Это у вас мясные консервы?
— Это «второй фронт».
— «Второй фронт»?
— Да, мы так зовем американские мясные консервы. Американцы сказали нам — второй фронт будет в сорок втором году; потом — в сорок третьем; потом — в сорок четвертом. А фронта все не было, а была только американская тушенка. И мы стали звать эти консервы — «второй фронт».
Кажется, он сумел ей объяснить, во всяком случае, она улыбнулась.
— «Второй фронт» — это очень смешно. А вы, мой офицер, веселый.
— А почему вы сказали: «мой офицер». Во-первых, я — лейтенант. Во-вторых, почему я ваш?
— А, лейтенант. Две звезды — лейтенант! А три?
— Старший лейтенант. Скажите мне, почему я ваш? — допытывался Мисюра.
— О, «мой» — это совсем не мой. Солдат говорит: «Мой генерал», генерал говорит: «Мой фюрер», это совсем не значит: «мой», принадлежит мне. Но, если вам не нравится, я не буду говорить «мой», господин лейтенант.
— Я не господин. В Красной Армии говорят: «Товарищ лейтенант».
— О! А генерал?
— Тоже: «Товарищ генерал».
— О! Это очень забавно: «Товаришш лейтнант, товаришш генерал» — это не звучит.
— Меня зовут Николай. Зовите меня по имени.
— Лейтнант Николя — это звучит.
— Я пойду принесу воды. Будем варить чай. Здесь есть вода?
— В доме нет, только на улице, в лужах.
— В лужах?
— Да. Там есть старое ведро. — Марта показала пальцем в угол.
Мисюра взял фонарик, ведро и спустился вниз. Кругом стояла тишина, и далекий гул самолета только подчеркивал ее. «В лужах... А где тут лужи?» — подумал Николай. Почва была здесь песчаной, и, хотя весь апрель шли дожди, воду сразу впитывало. Мисюра обошел дом вокруг, но ни одной лужи не увидел. Тогда он направился вдоль дороги в сторону рощицы, но и здесь ничего не обнаружил. Вернулся, пошел в другую сторону по дороге и увидел воду: в цементированном открытом небольшом резервуаре собралась, видно, дождевая вода. Он высветил резервуар фонариком — на поверхности плавали щепки. Он спустился вниз, разогнал рукой плавающий на поверхности мусор и зачерпнул ведром.
«Удивительно тихо», — подумал он, возвращаясъ. Где-то в стороне, там, где виднелось хмурое темное небо, находился Штеттин. Послышался тул самолета. Гул усилился: видно, самолет пошел на снижение. И тотчас в стороне, где лежал Одер, ударили зенитки — трассирующие снаряды заструились вверх. Потом гул стал удаляться, и зенитки смолкли.
— Ну, лейтнант Николя, где вы потерялись? — спросила Марта, когда он вошел.
— Я искал воду. Это не так легко в первый раз.
Марта уже сняла шинель и сидела у печки на стуле. Ее короткая юбка не закрывала круглых, обтянутых чулками колен.Ее волосы цвета спелой пшеницы
рассыпались по плечам.
В комнате стало тепло. На столе лежали нарезанный хлеб, подрумянившиеся ломтики картофеля.
Николай открыл консервы, достал из вещмешка флягу со спиртом и сало.
— Это шнапс, водка? — спросила Марта, когда он поднес ей в крышке из-под котелка спирт.
— Да, водка. Жаль, но я не имею стакана. Я прошу извинить меня, придется пить из этой... (как называется крышка, он не знал).
— Я вас извиняю, Николя. У меня тоже нет стаканов. А из чего будете пить вы?
— Тоже из этой штуки. Если вы ничего не имеете против.
— Я? Конечно, нет.
— А вы не боитесь, что после этого я узнаю, что вы думаете?
— Почему? Как узнаете?
— У немцев разве не так? У русских считается: если пьешь из одного стакана — узнаешь мысли другого.
— Ах, так. Ну что ж, это хорошо, если вы узнаете мои мысли, — сказала Марта многозначительно, так, по крайней мере, ему показалось.
Она выпила и задохнулась, на глазах выступили слезы.
— Ешьте, ешьте!—Мисюра совал ей в руку сало: «Нужно было первому пить мне».
Наконец, Марта перевела дух:
— О-оо!.. У меня все горит внутри..
— Это нужно пить с водой, но воды у нас нет. Нужно было сначала показать вам, как надо пить. Вот смотрите. — Мисюра налил изрядную порцию спирта в крышку и, выпив, затаил дыхание. Потом сунул в рот кусок хлеба,потом-сала.
— Великолепно...— не сдержалась Марта.— Это все-таки очень крепкий шнапс.
— Вы ешьте, ешьте...
Марта принялась за консервы.
— Это очень вкусно — «второй фронт»,— сказала она и рассмеявшись. У нее оказались ямочки на щеках, щеки раскраснелись, глаза влажно заблестели, и в них появилось лукавое выражение. — Вы очень милый, Николя,— заметила она без всякого перехода и добавила: — Мне так спокойно с вами.
— Выпьем еще раз, — предложил Николай.
— О, нет, я совсем уж пьяная, — запротестовала Марта.
— Немножко...
— Так, как вы показывали?
— Да, так...
Николай налил. Марта выпила, затаила дыхание, потом- хлеб в рот..
— Ну, так лучше? — спросил Николай.
— Да, только это очень крепко... — на глазах у нее снова появились слезы. — О-ля-ля, у меня все плывет перед глазами, — несколько минут спустя сказала она и поднялась.
— Вы ешьте, ешьте, все пройдет, — настаивал Мисюра, оглядывая ее с ног до головы и вспоминая сержанта и того, который оставил ей шинель. — Хотите еще «второй фронт»?
— Нет, спасибо. Это будет уже чересчур.
— Хотите сахара?
— Нет, спасибо. Я сыта. Вы очень милый, Николя, и добрый, и вы мне нравитесь.
«Вот сейчас подойти к ней и обнять», — подумал он.
— Может, вы все-таки хотите чего-нибудь? — спросил он снова, чтобы что-то сказать.
— Я хочу домой, к отцу!
— К сожалению... — развел Николай руками.
— А еще я хочу искупаться и спать.
— Искупаться?.. Ну, купайтесь.
— Но где?
— Здесь есть ванная комната.
— Ванная комната?
— Разве вы не видели?
— Нет.
— Вы живете здесь и не знаете?
— Да, живу... я живу здесь, как... (он не понял сравнения). Я никуда не выхожу из комнаты. Я всего боюсь.
— Но меня-то вы не боитесь?
— Нет, вас я не боюсь. Вы совсем непохожи на других. Вы — хороший.
Николай поднялся: «Сейчас обниму ее».
—' Так хотите искупаться? Я принесу воды.
— Это правда?
— Конечно.
— О, Николя! — воскликнула она. — Вы просто, просто, ангел...
— О нет, я совсем не ангел. — И снова ее слова смутили его, остановили.
Николай взял ведро и загремел сапогами по лестнице.
Небо разъяснилось, и сквозь облака проглядывали звезды. Теперь Мисюра без труда нашел дорогу к резервуару, зачерпнул полное ведро и пошел назад.
Марта встретила его в коридоре у ванной комнаты с коптилкой в руках.
— Сюда, сюда...
— Но воду сначала нужно подогреть?
— Не надо. Сейчас не холодно. Я просто помоюсь. Я очень хочу помыться.
— Мойтесь. Я еще принесу воды.
— Нет, спасибо. (Тут она произнесла длинную фразу, которую Мисюра не понял). А теперь выйдите, пожалуйста.
Она прикрыла за Николаем дверь. Но он заметил, что засов на двери сбит.
Он налил себе еще спирту выпил. Затем направился в коридор. Его шаги, видно, услышала Марта: плеск воды в ванной прекратился. Медленно прошел он мимо двери, за которой притаилась немка, и стал опускаться по лестнице.
Когда Мисюра вернулся в дом и вошел в комнату, то печь уже прогорела, а Марта лежала в постели.
Он подошел к ней и присел рядом. Ее волосы Марты влажно поблескивали, пахли мылом и еще чем-то тонким, едва уловимым, чем пахнут женские волосы. И у Николая уже не было сил подняться, не поцеловав ее в мягкие губы. Она благодарно прижалась щекой к его лицу, сплела пальцы рук у него на затылке. Он снова нашел ее губы и, лаская, провел рукой по шее и оголившемуся плечу.
— Не надо, Николя!
— Но почему?
— Не надо, я прошу тебя. Я не хочу, чтоб у нас с тобой было все так... Я прошу тебя... Не сегодня...
— Но почему? — снова спросил он.
— Я прошу тебя...
— Ну, хорошо, хорошо, — сказал он. — Спи!
— А ты?
— Я?.. Я хочу еще покурить.
— Не уходи, пожалуйста.
— Хорошо, спи!
Марта свернулась калачиком, сладко зажмурила глаза, и снова эта ее доверчивость и беззащитность обезоружили его.
Он посидел около нее недолго: глубокий сон быстро сморил ее.
На улице он расстегнул гимнастерку. Начинал накрапывать дождь. Пошел сильнее. Волосы, лицо, гимнастерка — все стало мокрым. Холодные струи побежали за воротник, по спине, но лейтенант не прятался от дождя, он поднял голову и ловил губами приятно прохладные капли. Его тело медленно охлаждалось, и голова становилась ясной.
Утром Николай проснулся рано и, еще не открывая глаз, подумал о Марте. Потом он подошел к ней, наклонился, но по ее дыханию понял, что она еще спит. Ее лицо было безмятежно и еще красивее, чем показалось вчера: густые черные ресницы, маленькие уши... Розовые губы чуть приоткрылись...
Ему пора было собираться. Николай спустился вниз. Тучи разошлись, но было зябко, сыро, дул пронзительный ветер. Вода в резервуаре стала мутной.
Мисюра умылся до пояса и, одевшись, заправил гимнастерку, потянулся На-
тянул шинель Взгляд его скользнул по дороге, по рощице: «Неужели березы?». Белые, тонкие, еще не окрепшие стволы, казалось, зябли в этой утренней сырой хмари.
Вчера, в сумерках, лейтенант не разглядел рощу как следует — деревья и деревья. «Вот куда вы забрались», — шагая по дороге, с нежностью подумал Николай.
В одном стволике торчал осколок. Мисюра вытащил его. То тут, то там из посеченных, израненных стволов капал березовый сок. Николай подставил ладонь, а когда в нее накапало немного, выпил. Сок был сладковатый, точь-в-точь такой, какой в детстве он пил в Сибири, когда ходил с отцом на охоту в тайгу.
Давно забытый вкус березового сока разбудил в нем что-то давнее, детское, чистое, то, чего не смогли убить ни война, ни время. И о Марте, и обо всем, что было вчера и чего не было, но могло быть, он подумал как-то легко и чисто, и ощущение этой чистоты и счастья долго не покидало его.
© Copyright: Игорь Гарри Бондаренко, 2008
Свидетельство о публикации №2805070037