После увольнения из органов госбезопасности я некоторое время служил прокурором города Первомайска, что на Луганщине.
Он был вполне обычным для старого Донбасса, с той лишь разницей, что имел еще два города районного подчинения - Горское и Золотое, а также несколько крупных поселений, расположенных на живописных берегах Северского Донца.
Только что отгремели майские праздники 1988 года, на окраинах буйно цвели сады и под лучами солнца искрилась Лугань, а я сидел в кабинете, изучал очередное уголовное дело и ждал неприятностей.
Что они неизбежны в ближайшие дни, знал по опыту прошлых лет.
Они были не мед, если учесть, что мое назначение в этот город, тогдашний первый секретарь горкома партии с нарицательной фамилией Плахотченко встретил «в штыки» и заявил, что он со мной не сработается. Почему, отдельный разговор.
Спорить с Юрием Павловичем я не стал и вскоре уличил его в хищениях и взятках, за которые совсем недавно поплатился его предшественник на этом посту вместе с председателем горисполкома.
В обкоме поднялась шумиха, но пришлось согласиться. Причем рычать на меня не стали, к тому были основания.
В город примчался его второй секретарь с ласковой фамилией Зверев и предложил дилемму: я не возбуждаю дела по их ставленнику, чтоб не шокировать ЦК Украины, а они разбираются с Плахотченко на месте, «по тихому».
В Малороссии есть хорошая пословица: «Нэ буды лыхо, покы тыхо». Будить его я не стал, ибо уже имел некоторый опыт по аналогичному делу в этом же городе, где раньше работал помощником. Свалка была страшная, с публикациями в «Правде» и наездами парткомиссий самого высокого уровня.
В итоге, проворовавшиеся партийно-советские лидеры закончили весьма плачевно, а спустя некоторое время прокурора и начальника милиции, вновь назначенный Плахотченко, «размазал по стенке» не без участия обкома.
Со Зверевым мы встретились в «белом доме» и беседа напоминала торг.
Не зная всех материалов, Рид Петрович старался подешевле купить голову первого секретаря, а я подороже ее продать. Но, как нас учили когда-то, для таких случаев, я «держал камень за пазухой».
У меня были с собой еще кое-какие материалы, касающиеся уже непосредственно обкома и секретарь «скис».
Плахотченко сняли с должности, наказали по партийной линии и сослали помощником директора на одну из шахт области, где я, кстати, в свое время работал горным мастером. На прощание он вернул городу все, что украл.
Но вернемся к тому, чего я ждал - депутацию ветеранов Великой Отечественной войны.
Каждый год, через несколько дней после праздника Победы, они неизменно посещали прокуратуру и учиняли мне разнос. Затем писали жалобы в различные инстанции на прокурора - держиморду.
Наезжали кураторы и начинали брюзжать, требуя удовлетворить петиции фронтовиков. Им предъявлялись материалы имеющихся проверок, которые, как водится в таких случаях, находили поверхностными, о чем докладывали наверх.
Меня вытаскивали туда и «драли», о чем сообщали ветеранам. И так каждую весну, до начала полевых работ. Они благостно действовали на стариков, которые начинали в меру сил копаться на своих участках и забывали о моем существовании. До новой весны.
А дело было в следующем.
Еще с екатериниских времен местное население селилось по берегам Северского Донца по признаку достатка. На правом, высоком, с плодородными землями и сосновыми борами – как водится, богатые, по местному «кугуты», на левом, пологом и песчаном – беднота, по местному «незаможники» Так и жили, целыми родами, со своими церквями, школами и кладбищами.
Правобережные в большинстве служили в Войске Донском, имели обширные земли, стада и пасеки; левобережные работали на шахтах и разводили на песке бахчи.
Когда началась Гражданская война, первые, как и следовало ожидать, оказались в казачьих сотнях Каледина, Деникина и Махно, а «незаможники» вступили в красногвардейские отряды Буденного, Пархоменко и Щорса.
После ее окончания, оставшиеся в живых бойцы, вернулись в родные села Крымское, Нижнее и Калиново, где вновь расселились по тому же принципу.
Грянула Великая Отечественная и мужская часть левобережья этих сел, влилась в Красную Армию, которая с боями оставила Донбасс.
Правобережные же дождались «освободителей», многие из них вступили в полицию и карательные отряды, которые зверствовали в наших местах не хуже своих новых хозяев.
В 1943 году Донбасс освободили и часть изменников, вместе с фашистами, покатилась на запад. Оставшихся же отловили «СМЕРШ» и местные органы НКВД и, расстреляв наиболее замаравших себя кровью, остальных отправили «до далэкых таборив».
Закончилась война. Крымские, нижнянские и калиновские фронтовики вернулись в родные места. А в середине 50-х, туда же стали возвращаться и отбывшие свой срок предатели.
В это время по ранее оккупированным областям России еще катилась волна громких процессов над бывшими карателями, которая не минула и наши края.
Затем все затихло и только время от времени, далекими зарницами войны мелькали в газетах все более редкие сообщения об осуждении очередных, долгое время скрывавшихся предателей.
Время лечит. Но не все.
К моменту моего повествования, в городе насчитывалось более тысячи фронтовиков и несколько десятков бывших изменников.
В подавляющем большинстве жили они в тех же родовых селах, что и раньше. И вражда не затихала.
Изломанные войной, тяжелым послевоенным трудом и не особо обласканные привилегиями фронтовики, люто ненавидели «искупивших вину».
Сначала те сидели тихо, но по прошествии времени, оклемавшись от лагерной баланды, нарожав детей и получив пенсии, стали понемногу наглеть. В различные инстанции полетели их прошения о реабилитации, а порой и получении статуса участника Войны, причем не только у нас, а по всей Стране.
И самое интересное то, что они порой удовлетворялись.
К счастью, в то время еще были живы многие военачальники, которых возмутило подобное кощунство, и не без их участия, военные комиссариаты Министерства Обороны, в СССР осуществили перерегистрацию оставшихся в живых фронтовиков.
Она выявила немало примазавшихся к их славе подлецов, которых лишили почетного статуса участника Великой Отечественной войны. Но, по - видимому, не всех.
Я сам знавал такого «ветерана», который уклонился от призыва и всю оккупацию просидел по вдовьим погребам, а затем оказался участником множества сражений в местах, где никогда не бывал. Причем боевых наград имел до пупа.
Впоследствии оказалось, что на освобожденной территории он возил одного очень крупного правоохранителя, который и помог дезертиру стать героем войны.
Вот таких деятелей и бывших пособников фашистов, осужденных по их мнению не за все злодеяния, и отыскивали наши Первомайские ветераны.
Заводилой у них был здоровенный дед, с протезом вместо ноги и увесистой клюкой, который воевал в морской пехоте и ко мне являлся в черной мичманке с позеленевшим крабом. Причем только после 9 Мая и в не приемные дни.
Его сопровождал десяток ветеранов при всех регалиях.
Пока вся эта делегация, чертыхаясь и гремя костылями поднималась на второй этаж, в кабинет заглядывала перепуганная секретарша и сообщала:
- Валерий Николаевич! Знову нижнянские диды прийшлы. При медалях. Будэ скандал!
Сначала ветераны заходили к одному из моих помощников, Савицкому, который тоже воевал и дошел до Берлина, командуя артиллерийским дивизионом, и поздравляли его с Днем Победы.
Затем, поговорив с ним о жизни, просились на прием к прокурору.
Илья Савельевич появлялся в кабинете, присаживался у стола и молча смотрел на меня. А я на него, зная, что за этим последует.
- Валера, нужно принять,- задушевно басил он.
Кого, уточнять не приходилось, ибо это повторялось из года в год, с завидным постоянством.
- Илья Савельевич, дорогой, не могу, не приемный день, тем более сейчас задержанных на «санкцию» привезут.
- Ничего, подождут, у них срок все равно идет, в крайнем случае Николай Иванович арестует. Надо принять, надо, ведь у тебя самого отец фронтовик.
- Они ж снова будут орать, чтоб посадил нижнянских полицаев, да еще крымских и калиновских в придачу, а те уже все сидели, пусть лучше едут к Славяносербскому прокурору. Это пограничная территория.
- Не будут, просто хлопцы хотят тебя поздравить и поговорить.
- Как в прошлый раз? Чуть голову костылем не проломили! Да потом же на меня еще и жалобу накатали, в области объяснялся.
Савицкий начинает тяжело сопеть, багроветь и я сдаюсь.
- Ну вот и добре! - радостно восклицает он. А если начнут бузить, ты кричи, я их успокою,- рокочет он.
- Хлопцы, заходи!
Старики неспешно появляются из приемной и чинно рассаживаются на стульях, звеня медалями. Илья Савельевич с чувством выполненного долга благодушно крякает и исчезает.
- Витаемо вас зи святом товариш прокурор. Давно нэ бачилысь, як життя? - начинает моряк.
- Спасибо отец, и я вас поздравляю, пока работаю.
- Я бачу ты вже майор? - кивает на мои петлицы младшего советника,- мабуть за Плахотченка дали? Поганый був сэкрэтар.
- Поганый,- соглашаюсь я, - но не за него.
Затем следуют еще несколько вопросов от других ветеранов, но я понимаю, что они пришли не с этим и настоящий разговор впереди. Так и получается.
- А мы до вас с заявой,- хмурится моряк и вытаскивает из кармана несколько исписанных листов.
- Ось тут! - сжимает их в кулаке, - хвакты про зрадныка, та ще якого!
Я открываю рот, пытаясь возразить, что по нижнянским или калиновским полицаям жалобу принимать не буду, но он опережает меня.
- Вин нэ наш, нэ з Нижнього, то шавки, а цэй був нимэцьким ахвицэром, тут, у Первомайську, в сорок другому роци.
Далее последовал рассказ, который заинтриговал меня, поскольку сопровождался серьезной фактурой и походил на правду.
Из него следовало, что сразу же после отступления наших войск в 1941 году, на территории Первомайска, который тогда еще не был городом и относился к Попаснянскому району, дислоцировалась крупная немецкая часть.
С первых же дней оккупации, хозяйственные немцы стали вывозить из района запасы зерна, оборудование и скот, а затем восстанавливать затопленные шахты. Для этого создали так называемый дирекцион, что-то вроде административного управления, который в 1942 году возглавил офицер в чине обер - лейтенанта, отлично говоривший на русском языке.
Под его руководством, на Попаснянском железнодорожном узле были сформированы и отправлены в Германию несколько эшелонов с продовольствием и молодежью, а согнанное на шахты местное население занялось их восстановлением. Затем немцы отступили, война закончилась и в городе вновь появился этот же офицер, но уже в форме советского майора.
О нем бдительные граждане сразу же сообщили органам НКВД, но те, пообщавшись с майором, его отпустили, а заявителям порекомендовали поменьше болтать. Мол, обознались.
Но отчуждение не проходило. Чужак, а он был родом не из наших мест, устроился заместителем главного энергетика на завод имени Карла Маркса и поселился в выделенной ему администрацией половине «итээровского» домика, в старой части города.
Жил отшельником и вне работы практически ни с кем не общался. Его часто видели с удочкой на Лугани, или на курганах в степи, где он собирал дикие травы.
Шли годы, и в каждый из них, 9 Мая над Страной гремел салют Победы. Во всех больших и малых городах чествовали ветеранов, но этого человека никогда не видели среди них.
Не ходил он и в военный комиссариат, где фронтовикам вручали юбилейные медали. Их возили ему на дом. Он брал, но никогда не благодарил, оставляя в недоумении очередного работника военкомата.
Так и жил. Затем вышел на пенсию и стал еще нелюдимей.
- И шо ты на цэ скажешь?! - возмущенно тряс бумагами побагровевший моряк.
- Тут у сорок другому вин був? Був. Фашистьску форму носыв? Носыв. Людей до Нимеччины видправляв, на шахтах робыты прымушував. У нас цилый лыст свидкив, ще не вси померли!
- Це так, товаришу прокурор, - вмешивается в разговор самый щуплый из ветеранов, - вин, курва, мэнэ з сестрою эшелоном у Нимеччину видправляв! Слава Богу що нэ дойыхалы, пид Дебальцевом партизани охорону повбивалы и нас звильнылы.
- Помовч, Пэтро, нэ встрявай! - обрывает его моряк.
- Микола, - обращается он к сидящему рядом усатому старику, - ты у нас ахвицэр, докладай дальше, бо я начинаю нервничать.
Я с опаской поглядываю на костыль моряка.
- Так, значит вот,- тихо вступает в разговор Микола,- были мы на днях у военкома, и он показал нам анкету из личного дела Квитко. В ней значится, что тот родом из-под Харькова, где перед войной закончил педагогический институт. Потом был призван в РККА и участвовал в финской кампании. Еще есть записи, что войну начал лейтенантом, командиром стрелкового взвода и закончил в Бреслау, майором при штабе армии. Имеет ранения и медаль «За победу над Германией». Все.
- Ну и что здесь такого?- удивляюсь я.
- Э-э, сынок, не скажи, - отвечает старик,- я сам был «ванькой-взводным» до Сталинграда, пока не списали в чистую, - показывает беспалую руку. Награждали не густо, но чтоб наш брат, взводный, всю войну прошел и не имел боевых наград? Такого не может быть, что-то здесь не чисто. К тому же он беспартийный. А на таких должностях, без партбилетов при штабах фронтов не держали, поверь мне.
Его бурно поддерживают все присутствующие и начинают «заводиться».
- Тыхо! - рякает на них моряк стуча клюкой в пол. - Разоралась, бисова пехтура! Шо вам тут, шалман?!
Те затихают.
- Значыть так, сынку,- он тяжело встает, подходит к столу и ложит на него свои бумаги, - ось тоби наша заява, пэрэвиряй. И досконально, цэ нэ якись полицаи, цэ скрытый ворог. Трэба з ным кинчать. Бо пойыдымо до областного прокурора и в обком, у нас тэпэр свий транспорт, Мишку собес выдав «Запоржця».
- Мишко, бисова душа, кончай спать! - орет он на грузного деда, мирно посапывающего в уголке,- як же ты нас у Луганськ повэзэш, повбываешь на Бахмутке!
Я в это время бегло просматриваю исписанные крупными каракулями листы «заявы», прикидывая, как бы сбагрить ее «смежникам».
- Иван Карпович, - обращаюсь я к усевшемуся уже к приставному столу моряку и чуть отодвигаюсь от своего, - а может Вам с этим заявлением лучше в горотдел КГБ обратиться?, оно больше по их части. Я позвоню полковнику Швачке.
- Ни. Там мы булы. У прошлому роци по полицаям ходылы. Воны, курвы, сказалы шо тилькы шпыгунамы займаються, идить мол диды до прокурора, у нас дела поважнее. И яки там дила? Тикы горилку жруть и дивчат до сэбэ водять. Цэ нэ СМЕРШ, чув про таку?
- Доводилось.
- Во-во. Ти хлопци усих ловылы. Стрилялы падлюк на фронти и у тылу. А ци – йдить до прокурора! Ну, мы у тэбэ писля ных трохи и пошумилы. Так, що звыняй. А заяву пэрэвир и щоб цэй гниды у городи нэ було.
Я прощаюсь с фронтовиками за руку, и они уходят. Некоторое время тупо сижу за столом, осмысливая услышанное.
Затем закуриваю и подхожу к окну, наблюдая, как старики спускаются с крыльца. У него стоит « черный ворон » из которого выгружают нескольких рецидивистов в наручниках. Ветераны останавливаются и наблюдают, как конвой сопровождает их в прокуратуру.
- А цим блатнякам, чого нэ хватае?! - слышу я бас моряка и вся группа удаляется в сторону собеса. «Поздравлять» председателя.
Я вызываю секретаря и прошу ее зарегистрировать оставленные фронтовиками бумаги.
- Как жалобу?
- Нет, как заявление о преступлении.
- Цього дида я знаю, - хлопает она ресницами, - знову будэ свалка. А кому розпышытэ?
- Сам займусь. Иди.
Затем звоню Судье. Это фамилия нашего военкома. Полковник на месте и мы договариваемся о встрече в комиссариате после восемнадцати часов.
Из-за ветеранов весь рабочий график полетел к черту и начинается дурдом.
Оказывается зам срочно выехал на какое - то убийство и все это время «зак» стоял у прокуратуры, а задержанные дурели в нем от жары.
Это сразу же аукнулось. Они распсиховались и отказались признать свою вину в разбое. Всех арестовал – их взяли с поличным, и орущих парней поволокли из кабинета.
Не успели затихнуть их маты – позвонил председатель суда и сообщил о внеплановом деле. Забыли уведомить, нужен государственный обвинитель. Полаялись. Все «судебники» были в разгоне, послал молодого следователя. А у того допрос насильника, срывать нельзя. Допросил сам.
Затем стал печатать обвинительное по находящемуся в производстве делу, не дали. По прямому позвонил Первый. Ветераны «поздравили» собес, возбудились и теперь мордовали его.
Стал ныть, «чтоб по партийному разобрался с их обращением и «проинформировал». Заверил, что все сделаю.
После приехали зам по оперработе Толя Пролыгин с начальником БХСС и стали клянчить заочную санкцию на обыск у кого-то из торгашей. Не дал, оказалось мало фактуры. Обиделись.
Короче, до восемнадцати часов я был в мыле, но по своему родному уголовному делу в отношении начальника городского торга, так ничего и не сделал. А это было «чревато». Оно стояло на контроле прокуратуры республики и оттуда уже дважды звонили. Могли потащить «на ковер» в Киев, на улицу с недвусмысленным названием Ризныцька, 13. А там пустить кровь. За делом просматривался обком, и облажаться было нельзя.
* * *
Без четверти шесть, голодный и злой, я запихав бумаги ветеранов в папку, вышел из прокуратуры.
Напоследок «обрадовал» водитель, который копался у гаража в двигателе служебной «Волги». Он сунул мне в нос какую-то железяку и заявил, что ехать не может, аппарат сломался. Я злобно выругался, плюнул и поплелся к военкомату пешком через парк, так было ближе. По дороге вспомнил, что не ел и наскоро перекусил в ближайшем кафе.
В комиссариате было прохладно и пусто. За стойкой дежурного мирно дремал пожилой прапорщик, весом с центнер, который при моем появлении проснулся и хмуро поинтересовался, - кто я и к кому?
Представился.
- Будь ласка, проходьтэ, полковнык ждуть.
Комиссар сидел в своем кабинете, больше похожем на военный музей, и читал «Красную Звезду». Отношения у нас были самые доброжелательные, поскольку каждый год, во время призыва в армию, мы помогали военкоматовцам отлавливать «уклонистов».
После взаимных приветствий, присев к столу, рассказываю Судье о встрече с ветеранами и даю прочесть их заявление.
- Что ж, тут все абсолютно правильно изложено. Меня самого очень интересует этот человек, очень уж странная у него послужная анкета, да и поведение вызывает недоумение. Я здесь пятый год, и за все время Квитко ни разу не приходил в военкомат.
Не бывает он и на торжественных встречах с ветеранами ни у нас, ни в доме культуры. Все юбилейные награды возим ему домой, сам за ними не является. Даже когда к сорокалетию Победы фронтовикам вручали «Ордена Отечественной войны», не пришел. Орден отвозил ему на дом мой заместитель.
- А вы не пробовали выяснить, почему так получается? С ним побеседовать, с людьми поговорить, наконец запросить дополнительные сведения из военных архивов?
- Пробовал, и не только я. Этим вопросом занимался еще покойный военком, полковник Подвальный, вы его знаете, дело вели по факту его гибели.
Ну, так вот. Он посылал запрос в центральный архив Министерства Обороны в Москву. Оттуда пришел ответ, подтверждающий сведения, имеющиеся в послужном списке Квитко. За одним исключением. В 1945 в Германии, уже в звании майора, он был исключен из партии и находился под следствием. Вот и все.
- Хорошо, что вы не показывали этот документ ветеранам, он, прямо вам скажу, не проясняет, а запутывает всю историю.
- Почему и не показал. Да еще эта служба в немецком дирекционе, - хмурится полковник. Я съездил в Нижнянский и Золотовсий поссоветы, поговорил там со стариками, они в один голос заявили, что начальником дирекциона был именно Квитко. То же самое многие говорят и в Первомайске.
Я, Валерий Николаевич, что думаю. Или он был военным разведчиком и находился в городе с заданием, а потом в конце войны попал в какую-то «историю» или..., ну вы сами понимаете. Только непонятно, зачем он тогда сюда вернулся? И как его «просмотрели» органы? Я, кстати, встречался по этому поводу с Попаснянским начальником райотдела КГБ, они тогда обслуживали и Первомайск. Тот сказал, что на Квитко по их линии ничего нет.
Вот и гадай, после всего этого, что он за человек. И правильно наши деды стучат костылями. Им правду подавай.
Ты знаешь, сколько липовых участников войны «вычистили» перед сорокалетием Победы только по нашему городу? Несколько десятков. Вот тебе и правда. С каждым годом фронтовиков по Стране умирает все больше, а общее число не снижается. Как это понимать?
А льготы мизерные, стыдно говорить, и те получается, отнимали у настоящих, и давали примазавшимся.
Так что, здесь аккуратно разбираться надо, по вашим каналам. Мои исчерпаны. И выходить советую не на Министерство Обороны, а непосредственно на его архив в Подольске. Вот адрес.
Полковник достает из лежащей на столе папки лист бумаги и передает мне.
- Я в прошлом году дважды направлял туда запросы, но ответа так и не дождался. И знаю почему, их тысячи, не успевают исполнять. Вам ответят быстрее. И, кстати, советую обратиться в наш горотдел КГБ, к Швачке. Часть попаснянских архивов у них.
- А это личное дело майора запаса Квитко. Достает из стола тонкую глянцевую папку с трафаретной звездой и надписью «Министерство Обороны СССР» в верхней части.
Такие дела мне уже доводилось листать, когда шла «чистка» ветеранов и некоторые из них обращались с жалобами на решения военных комиссариатов о лишении этого статуса. Случаев, чтоб они были неправомерными, в своей практике не припомню, но допускаю и такое.
Открываю папку.
С выцветшей от времени анкеты, на меня смотрит молодой светловолосый офицер с пронзительными глазами и с двумя кубиками в петлицах. Ниже, выполненные от руки потускневшими чернилами, записи в графах.
Из них следует, что Андрей Иванович Квитко, родился в городе Изюме Харьковской области в 1915 году, закончил педагогический институт и работал преподавателем немецкого языка в одной из сельских школ.
Далее идут записи о его участии в войне с белофиннами и Великой Отечественной. Первая офицерская должность - командир взвода, датирована летом 1941, последние - командир роты и старший офицер штаба армии Южного фронта, сорок третьим и сорок четвертыми годами. В графе «награды» - медаль «За победу над Германией» и все последующие юбилейные награды.
Короче, все именно так, как и рассказывали ветераны, с незначительными подробностями.
Листаю дальше: справка о демобилизации, выписки из военного билета, краткая автобиография, различные документы для оформления удостоверения Ветерана войны.
Стоп! Две справки из эвакогоспиталей, подтверждающие факты ранений на фронте, датированные после сорок третьего года и заключение медицинской ВТЭК, что с учетом степени их тяжести и последующего освидетельствования, оснований для признания Квитко инвалидом войны, не имеется. И еще формализованный бланк ответа из Попаснянского РО МГБ на имя полковника Подвального, об отсутствии компрометирующих сведений на него.
Завершает все эти бумаги ответ из Министерства Обороны, в котором то, о чем рассказал мне военком – исключен из партии и находился под следствием. За что и по каким основаниям, не указано. Больше ничего, заслуживающего внимания.
- Я не раз изучал все материалы дела, - произносит военком, - они убедительны и не вызывают сомнений. Кроме отсутствия фронтовых наград. При его должностях и ранениях они должны были быть. Разве что лишили, когда исключили из партии или находился под следствием? Но это возможно только по суду или специальному постановлению. Ведь так?
Я соглашаюсь.
- И еще, - продолжает полковник, - он не отрицает, что был здесь в сорок втором и руководил дирекционом.
- Как?!
- Был. Сам подтвердил. Разве ветераны вам ничего не сказали?
- Нет. Они правда на приеме здорово горячились, может забыли?
- Ну, так слушайте. Накануне этих праздников горисполком организовал каждому фронтовику по три тонны угля, поскольку большинство их них живет в частном секторе. Требования на него нужно было получать в объединении, о чем мы известили всех ветеранов. Там Квитко и столкнулся с несколькими из них, которые сегодня были у вас.
Слово за слово, начался скандал, они обозвали его предателем и потребовали, чтоб рассказал, чем занимался в 1942 году в наших местах. Тот вспылил, заявил, что это не их собачье дело и ушел.
- М-да,- пробормотал я,- чем дальше в лес, тем толще партизаны.
- Какие еще партизаны?, - не понял военком.
- Да это я так, к слову. Вы, пожалуйста дайте команду, чтоб из дела сняли для нас копии всех документов, я пришлю за ними следователя. Будем готовить запрос в Подольск и опросим людей. А там посмотрим.
Из военкомата вновь возвращаюсь в прокуратуру и допоздна занимаюсь со свои уголовным делом.
На следующий день организовываю проверку заявления и вместе с одним из молодых работников мотаюсь по кругу Первомайск – Горское – Золотое. К концу дня у нас копии документов из военкомата, характеристики на Квитко с его прежней работы и по месту жительства, справка из объединения «Первомайскуголь» о времени восстановления в период войны затопленных шахт, а также пара десятков объяснений граждан, поименованных в заявлении.
Вырисовывается следующая картина.
В период оккупации, немецким дирекционом на территории района были восстановлены несколько шахт, одна из которых работает и поныне. Отправкой рабочей силы, продовольствия и оборудования в Германию фигурант также занимался, и немецкого обер-лейтенанта, похожего на Квитко, часто видели на шахтах, железнодорожном узле Попасная и в вагонном депо. Принимал ли он участие в карательных операциях, жителям неизвестно.
Самое интересное то, что слов некоторых из них, многие эшелоны с продовольствием и оборудованием, на территории области пускались под откос и в Германию не попадали. Не были по каким-то причинам взорваны немцами и находящиеся в стадии восстановления шахты.
И это при всем том, что партизанских отрядов в нашей степной местности не было, а созданное перед отходом Красной армии подполье, в первые же месяцы оккупации фашисты выявили и уничтожили.
Со следственными материалами в этой части, я в свое время знакомился в архиве прокуратуры области и поражался, насколько же они не соответствуют всему тому, что впоследствии написал в «Молодой гвардии» А. Фадеев.
Кое-что становилось ясным, необходимы были дополнительные сведения из Министерства Обороны и помощь «смежников».
Мотивированный запрос в Подольск, с интересующими нас вопросами, мы подготовили вместе с Савицким, а вот в горотдел КГБ я обращаться не стал.
Дело в том, что в период следствия в отношении партийно-советских лидеров нашего города, уличенных во взятках, а затем проверки аналогичных материалов по пришедшему им на смену Плахотченко, местные чекисты, знавшие обо всех их «художествах», не только не помогли нам, но даже «ставили палки в колеса».
Я поступил проще - связался со своим давним приятелем, который работал «направленцем» в областном УКГБ и заручился его поддержкой.
Когда наш запрос ушел в Подольск, он продублировал его по своим каналам в Москве.
Не знаю, что сыграло свою роль - бланк прокуратуры или содействие КГБ, но оттуда довольно быстро пришел ответ. Он был ожидаемым.
В документе значилось, что с первых дней войны, Андрей Иванович Квитко был военным разведчиком, сначала штаба дивизии, а затем одной из армий Южного фронта, части которого освобождали Донбасс. Награжден тремя орденами «Боевого Красного Знамени», орденом «Красной Звезды» и медалью «За победу над Германией».
По вопросу нахождения его под следствием и исключения из партии, дополнительными сведениями архив не располагал и рекомендовал обратиться в Главную военную прокуратуру.
Все стало на свои места.
Давать запрос в военную прокуратуру мы не стали и проверку заявления на этом, решили прекратить.
Оставалось главное. Пригласить Квитко и получить от него объяснение, таков был порядок.
Я надеялся, что в беседе ветеран более подробно расскажет о своем боевом пути и прольет свет на оставшиеся невыясненными вопросы.
Ошибся.
Это я понял сразу, как только он вошел в кабинет. По глазам. Они были такими же жесткими, как на старой фотографии в личном деле.
Разговор был коротким.
- Андрей Иванович, я приношу Вам извинения от себя лично и городского Совета ветеранов войны. Мы во всем разобрались.
Он долго молчал и пронзительно смотрел мне в глаза.
Затем встал и бросил только одну фразу: «Мне это уже не нужно».
И ушел. Так и не простив.
А вскоре умер.
С почестями похоронен на старом Первомайском кладбище и забыт.
Как многие солдаты Великой Отечественной, о которых мы так ничего и не знаем…