Невольно собрались в холле. Об Андрее не говорили, оттого присутствие его в доме чувствовалось особенно: нервной дрожью задрапированной тёмной геометрии. Бог весть о чём,
когда Инга, встав лицом к тяжёлой складчатости, протянула руку, вспомнив отошедшую в пропасть привычку, взялась за шнур, крупно свитый из малиновых наощупь волокон пространства, времени и сознания. Утренним свежим скальпелем
свет резанул по мозгам, запотевшим от солнца и неба. Умытая зелень, стерильность яблоневого цвета и грязь обесчещенных сапогами и женскими каблуками дорожек. Инга сказала ни о чём:
- Ночью был дождь. – не новость, зато услышали все: шторами она остановила их. Но диалоги, монологи, прологи и эпилоги, эклоги, некрологи тихо и скользко вползли снова, едва изменившись: в уши, в глаза, в ноздри, в поры, снова – во рты:
- Я ответил! Зачем, говорю, служить у меня, если не согласен хотя бы на один процент?
- Позавчера купили Алевтинке платье. Красивое, как настоящее, в старинном духе.
- Он не подходит для нашей семьи.
- Он что, обиделся?
- Всё потому, что ему вредит религиозность.
- Представь: плечи, как надо, открытые, бутоньерки розовые с голубым, бантики, юбка пышная, как колокол.
- Не знаю, просто ушёл.
- В наши дни – не есть свинину?!
- Не говори мне про это. Я брошусь в колодец. – то, что Лорк появился внезапно-непрошенно лишь напомнило теперь, но никто не подал виду. Все непринуждённо ждали неизбежной бестактности, которая не замедлила проявиться во всей красе. Он, ломаной эпитафией изрезав пространство, агрессивно-близко поздоровался со всеми. Последней, как и ожидалось,
оказалась Инга. Ночью был дождь, Лорк внёс его послед на холёные квадраты паркета. Стёр с трудом измалёванную гармонию. Взгляд плевком повис на вовремя опущенных ресницах. Галина упала в
обморок, ей помогли. Инга с радостью распахнула рамы, впустив отрезвление. Об Андрее ведь не говорили, присутствие его в доме ощущалось особенно. Истерик не будет, каждый впитал особенную, спасительную, отстранённость и расчётливую родственность, выставив скромно вперёд жерлом пулемёта ночной дождь. Ланцет, –
старомодно сказал брат, врач. На чердаке в пяти чемоданах - состояние вдовствующей семьи. А эта… она ведь даже не вдова… Достояние человечества! –
сказал Лорк. Позавчера по телефону Андрей сам сообщил, что закончил вторую часть трилогии. Наверняка остались черновики недописанного… Мне кажется, мы с Вами были знакомы? –
сказала сестра. – Но, право, это было так давно!.. Умытая зелень, стерильность яблоневого цвета и грязь обесчещенных сапогами и женскими каблуками дорожек… Красиво, –
подхватил дядя, – уйти из жизни дано не многим. Наверное, поэтому после прощания возникает совсем излишняя суета… Инга сказала ни о чём дяде Андрея, его сестре, брату и Лорку:
- Пошлость имеет привычку нападать, когда отстаивает право на существование. Но никто у неё этого права не отнимает. Его просто никогда и не было. Жизнь – лишь плод без основания разыгравшегося воображения… Лорк стал промокашнее, потеряв
вид и цельность: проведи ладонью – скатается в грязные колбаски и шарики, ни на что не претендующие. Выразить общественное мнение – не три солдафонских бряка к столу. Вошла
мать. Свет резанул по мозгам. Есть в ней что-то такое… умытая зелень, стерильность яблоневого цвета и грязь. Спокойное, как сон среди синего неба, как вздох заблудшего ветерка, как лист, что упал на воду застоявшегося в
беспогодье пруда. Инга насторожилась трусостью зайца – мелькнувшей тенью. Круги остановились, их было мало, они были легки. Слишком легки, чтоб кого-то ещё растревожить по-настоящему.
- Вот и я могу вслед за Андрюшкой. Зажилась – хватит.
- О чём Вы, матушка? Ты здесь нужна! – Бог весть о чём, когда
матушка спокойно объяснила:
- Я-то почему же задержалась? Не хотела вам, милые мои, обузой уйти. Да вот позавчера-то, слава Богу, последний взнос за проводы и уложила. Андрюшка мой, царствие ему небесное, помог напоследок. Макулатурой своей. Поторопился, один ведь раз в месяц сборщики-то заезжают, вот и поспешила я. Цельных семьсот рублей – тютелька в тютельку.
Об Андрее не говорили.