ВОВКА
- Пальма, ходи домой!
Это сапожник Лазарь с второго этажа зовет свою дворняжку.
Скрипнула дверь полуподвальной квартиры. Из нее вышла тетя Фая с кумганом и направилась к деревянному сортиру в глубине двора. Весь подход к уборной был покрыт желтоватыми ледяными натеками.
В сарайке заорал гигантский драчливый петух Петька.
Утро началось.
Вовка поежился, пошмыгал носом, вдыхая влажные запахи сумеречного утра, и постучал в дверь соседской квартиры.
Утром мать разбудила его, вся зареванная. Умер Сталин, и все взрослые ходили, как потерянные, мать с вечера ревела. Замотала Вовку шарфом, вставила в валенки, сунула в руки два бидона (ведро Вовке не поднять) и отправила перед школой за водой.
- Кто там?
- Ильгиз, пошли за водой!
- Погоди, сейчас оденусь.
Ильгизка на пять лет старше, он признанный пахан (сейчас бы Вовка – Владимир Семенович – сказал бы "лидер") двора, с ним не так тоскливо тащиться на колонку.
- Поперли.
Ильгизка вышел с коромыслом и двумя ведерками. Открыли скрипучую щеколду калитки, вышли на заснеженную улицу и потопали гуськом по едва заметной тропинке – Вовка впереди. Идти два квартала.
- Ильгиз, тебе Сталина жалко?
- Нет.
Вовка от неожиданности остановился, Ильгизка наехал коромыслом:
- Ты чего?
Вовка с недоумением глядел на спутника. Ильгизка был авторитетом, но и мнение взрослых… да еще в таком вопросе.
- Как это – не жалко?
- Дурак. Шуток не понимаешь. Конечно, жалко.
Колонка обросла заледеневшей водой, и подобраться к ней было трудно. Ильгиз подпирал Вовку, чтобы он не съехал с горки, пока тот набирал воду. Потом поменялись. Конечно, замочили все валенки, даже внутрь попало. Дома мать заставила сменить носки, сунула в ранец яблоко и бутерброд с сыром. В руки дала мешочек со второй обувью и чернильницей-непроливашкой.
До школы четыре квартала.
Вовка ходит во второй класс.
ДОМ
Дом был деревянный, двухэтажный. На двенадцать квартир. По две в каждом подъезде. Это по-современному – подъезд. Скорее, подход. Входы располагались причудливо – на второй этаж вели - где внутренние лестницы, а где наружные, с намерзшим снегом. Видно, разные части дома надстраивались в разное время, без всякого плана.
Все дома на улице были такие, одноэтажные и двухэтажные, сплошь деревянные, иногда очень затейливые. Да одно слово – улица, один квартал, хоть и близко к центру, но захолустная, машины по ней не ездили (их вообще мало было), летом волейбольную сетку поперек дороги натягивали.
Улица сначала называлась имени Лассаля. Потом выяснилось, что он был меньшевик, и переименовали в Энгельса.
ВОВКА
- После школы не задерживайся, сегодня в очередь пойдем.
День пропал! Эта бодяга часа на четыре. Сегодня будут давать колбасу – по кило в одни руки. Значит, Вовке с матерью – два. На неделю хватит, а больше и не сохранишь, даже в подполе – портится. А у кого семья большая, им мало – одалживают чужих ребят, чтобы больше получить. Но в магазине же всех знают, из очереди выкинут вообще.
Магазин у колонки (или колонка у магазина). На витринах баранки, хлеб (когда привезут, разбирают быстро), соль. Все полки уставлены яркими банками с надписью "АКО". Отец объяснил, что это крабы. Их никто не покупает. Во-первых, дорого. Во-вторых, черт его знает, может их и есть нельзя.
КВАРТИРА № 5
Здесь живет сапожник Лазарь Гинзбург с женой и двумя дочками-близнецами. Он на работу не ходит, а сидит в своей сарайке и чинит обувь. Не злой и не добрый. (Как теперь понимает Владимир Семенович, Лазарь очень глупый человек. Вообще, это частое явление – еврей или Эйнштейн, или Лазарь. Середина – редкое явление.)
Иногда, когда повезет, Лазарь "гоняет жмурика". У него большая круглая труба, которую он надевает на шею, и в компании еще троих музыкантов (у одного желтые тарелки, у другого барабан, у третьего труба поменьше, он ее в руках держит) провожают покойников, которых несут на руках через весь город на Серьгиевское кладбище.
Возвращается с похорон он слегка пьяненький. Дворовая шпана окружает его:
- Лазарь, дай подудеть!
Если у Лазаря хорошее настроение, он надевает на шею счастливчику медный инструмент, и тот под общее ржанье выдувает немыслимые звуки.
- Папашка, ты опять пьяный?! Ходи домой сейчас же!
Это со второго этажа кричит привлеченная гвалтом одна из близняшек – Дора. Она истеричная. Вторая - Маня – тихая, мягкая и красивая. Дворовые мальчишки на нее помаленьку засматриваются. Дора, вроде, тоже ничего, но лицо злое. Ее дразнят "Дора-дура".
ДВОР
Двор большой. Зимой он весь засыпан снегом, только к сортиру и сарайкам протоптаны тропинки. Зато летом – красота! Весь поросший мягкой травкой (кажется, она называется спорыш, а тогда – просто трава), он давал полную свободу для игр. Городки, "Кандалы", "Штандер", догонялки, прятки… Велодром! У всех были велосипеды (ЗИФ, МВЗ – завод им.Фрунзе, Минский велосипедный завод).
У каждой квартиры персональный сарайчик, а у Вовкиных родителей – почему-то – очень большой, его называли "каретник". Хотя карет там сроду не было. Во всяком случае, при Вовке. Все сараи стояли в ряд и составляли особую зону двора. И еще над ними был общий чердак – по-дворовому – "подлавка" (видимо, искаженное старинное слово "подволока").
Была еще одна особая зона – "задомом" (именно, так – в одно слово). Это щель метра в полтора между стеной дома и соседским забором. Зона была запретной, туда запрещалось ходить (почему?). "Мам, я играть пошел." "Ладно, чтоб за дом не ходил!"
Вообще, двор был больше, чем двор – это была ТЕРРИТОРИЯ. Окруженная со всех сторон забором (тщательно поддерживавшимся), массивными воротами, запертыми тяжеленным поперечным брусом, и калиткой с пружиной, эта территория была абсолютно запретной для чужаков. Для чужого пацана войти на территорию ДВОРА было то же, что сегодня вломиться без спросу в чужую квартиру.
В своем дворе чувствовали себя в полной безопасности. Если во время уличной драки удавалось относительно невредимым проскользнуть в свою калитку – все! Врагам оставалось только выкрикивать бессильные угрозы через щели штакетника.
КВАРТИРА № 3
Здесь живет фантастическая старуха – Громиха. (Никто из мальчишек не интересовался, почему Громиха – зовут и зовут… Потом оказалось, что ее фамилия – Гром!).
Она выходит из дому, одетая в невообразимую хламиду – вся в черном, тяжелое платье или пальто – по сезону – до пят, на голове черная шаль, и через плечо две черные сумки, связанный за ручки веревкой.
В таком виде она шествует по улицам, и когда встречает бродячую кошку, останавливается, снимает с плеча сумки, достает блюдечко, наливает в него молоко из бутылочки. Если есть – дает колбаски или мясных обрезков. Дожидается, пока кошак насытится, собирает свое хозяйство и двигается дальше.
Она ни с кем не разговаривает, только с собой, и то невнятно. Скорее всего, она сумасшедшая. В ее квартире обитает до пятнадцати кошек сразу. Даже рядом с входной дверью находиться трудно, а уж что, наверно, в квартире делается! Вовке и в голову не приходило заглянуть туда под каким-нибудь предлогом.
Вместе с бродячими кошками Громиха где-то подобрала и сироту-беспризорника. (Это еще до Вовки.) По фамилии Говарс. Он тоже у нее жил. (Впоследствии Владимир Семенович догадался, что Громиха не всегда была старухой, Говарс, наверное, был ее любовником). Дворовое прозвище у него было "Ягодка" (почему? уже не у кого спросить). Он огромный и мрачный человек, и страшный пьяница. Благодаря могучему здоровью, никогда не валился с ног, шел твердо, тоже ни с кем не разговаривал. Мальчишек не обижал, он их просто не замечал, но боялись его ужасно.
Старуху поколачивал.
Однажды исчез. И все.
ВОВКА
Новогодние каникулы. Вовка с закадычной подружкой Милкой лепят снежную Бабу. Милка на два года старше и на одну голову выше. Уже готовы три заготовки – большой снежный шар, поменьше и совсем маленький – для головы. Помойное ведро без дна, заранее заготовленное на "подлавке", тоже рядом. Угольки для глаз – не проблема, во всех квартирах самовары. Осталось достать морковку для носа. Домой идти рискованно – могут больше не пустить.( "Опять весь в снегу извалялся! Завтра с температурой сляжешь!" )
- Вова, вон дядя Салих, погреб чинит. Попроси, у них там морковка есть.
Вовка нехотя идет к сарайке. Дядя Салих и правда чинит крышку погреба. Он плотник. Никогда не ругается, выпивает только по мусульманским праздникам, и тогда тоже не ругается. По-русски говорит плохо. И понимает тоже плохо.
- Дядя Салих!
- Айе?
- Дядя Салих, дай морковку.
- Ай, малай, мана киряля… щиво нада?
- Морковку…
- Морковча? Защим?
- Мы снежную бабу делаем. Нос надо.
- Айяла… Сищас достанем.
Ужас. Морковка уже не нужна. Милка ревет. От снежных шаров – одни развалины. Ильгизка хохочет:
- На фига вам баба! Ерундой занимаетесь.
Драться с ним невозможно, он вне досягаемости – король двора, самый сильный. Только Равиль, сын дяди Салиха, сильнее. Но он увалень. Пока замахнется, Ильгизка надает ему и убежит. А тот ревет, позорник.
Вовка с Милкой уходят "за дом". Милка, утирая слезы, говорит:
- Вова, давай поженимся, когда вырастем.
Вовка пугается. Раньше Милка ничего такого не говорила. Вот еще обузу-то взваливать! И отказать прямо не может – характер мягкий. Мямлит:
- Ладно… посмотрим… мне домой надо.
Мокрую одежду на стул – и к русской печке. Валит пар. Вовка залезает на печку. Там, под горячей овчиной, запрятан томик Жюль Верна. Вовка читает, слегка поскуливая от ломоты в отогревающихся пальцах рук и ног, и незаметно засыпает.
Будит его нянька. Она гремит ухватом, пристраивая чугунок со щами на горячую еще плиту. (Когда Вовка был младенцем, отец и мать работали, вот и наняли старушку, кормить да приглядывать. Давно уж нянька не нужна, но у нее никого. Так и живет в чуланчике, комната-то одна, да кухня):
- Вовочка, вставай, а то в ночь заспишься… иди, погуляй, тебя вон бандит твой звал.
Чудо! Заснеженный двор освещен светом из окон. Вся ребятня тут. Идет строительство горки. Ильгизка всем руководит. Одни таскают воду, другие катают снежные комья, третьи слепляют их, формуют гору и заливают водой.
- Вовка, идем, работай давай, завтра застынет – кататься будем!
Ильгизка обид не помнит, ни своих, ни чужих.
КВАРТИРА № 11
Дядя Костя – уполномоченный. Это значит – главный по дому. Вовку всегда смешило это слово. "Упал намоченный".
Дядя Костя – слесарь-инструментальщик на заводе. Его очень уважают. Мать говорит: "золотые руки". (Вовке кажется, что в этих словах есть какой-то намек на отца.)
Дядя Костя не пьет, очень строгий. На него все молятся, потому что он "пробил" водопровод. Во дворе появилась СВОЯ колонка. Какое счастье! Наскоро накинул телогрейку, выскочил с крыльца – два шага – и полное ведро!
Дядя Костя хорошо зарабатывает и купил машину – подержанный "Москвич-401" – чудо техники! Зимой "Москвич" стоит в Вовкином "каретнике", а летом дядя Костя его холит. Все вечера лежит под машиной, подтягивает наконечники, меняет сальники, спринцует солидолом…
Наконец, настает, по его мнению, момент, когда автомобиль готов к поездке. Он надевает выходной костюм, и они с тетей Валей торжественно выходят, чинно садятся в авто и едут на базар, провожаемые восхищенными и завистливыми взглядами дворни. (Базар в городе один, пешком минут двадцать идти. Туда даже два автобуса ходят – один стоит на базаре, другой у нашего магазина, и через час они меняются местами, заодно перевозя пассажиров).
Возвращаются они часа через два. Тетя Валя несет полные сумки. Дядя Костя переодевается в спецовку и залезает под "Москвича" еще недели на три.
ВОВКА
Суббота – банный день. Кошмарный день.
Ближних бань – две. Одна – "гарнизонная". Потому что по вторникам и четвергам в ней моются солдаты из воинской части. Но ближе – баня "в овражке". Она маленькая, одноэтажная. Внутри – парикмахерская и буфет. В буфете – единственное, что скрашивает банный день – морс. Это святое. Родители дают три копейки, и выпить можно только после бани.
В субботу тянутся к бани семейные группки. Все несут веники. Многие идут со своими тазами (шайками) – брезгуют казенными. В бане очередь часа на два. Очередь занимают основательно, интересуясь, за кем крайний, за кем тот, за кем крайний… до седьмого колена. Плохо выясненная родословная частенько приводит к склокам, иногда и к дракам.
Одновременно занимается очередь в парикмахерскую. Здесь есть тонкость – стригут только сухую голову (до бани), а бреют только после бани. Поэтому помывшиеся, под возгласы "с легким паром", проходят к креслу без очереди.
Вовка в очереди не мается, бегает на улице с ребятами. Только время от времени должен заглядывать, не подошла ли очередь. Это легко определить издалека, потому что все постепенно пересаживаются ближе к входу в мыльню.
Заходят по крику банщицы:
- Двое проходят!
Отец и мать сидят, естественно, в разных очередях – в мужское и женское отделение. В женское отделение очередь больше и движется почему-то медленнее. Мужчины обычно возвращаются одни, не дожидаясь.
Мальчики до лет пяти ходят с матерями. Но бывают исключения. Вовка слышал, как матери рассказывала знакомая учительница:
- Представляешь, Маруся, моюсь в прошлую субботу, только намылилась, подбегает мой первоклассник, Илюша Моисеев, ручки по швам вытянул: "Здравствуйте, Вера Михайловна!" Я чуть сквозь землю не провалилась…
- Господи, бывают же дуры!
Мать хохочет. Она тоже учительница, наверно, представила себя…
Вовка старается в мыльне выбрать лавку поближе к двери, разделяющей мужское и женское отделения. Дверь, конечно, закрыта, но давно покоробилась от температурных перепадов и влажности. В щелях мелькают загадочные фрагменты женских тел, ничего определенного разглядеть не удается, но это мелькание вызывает в Вовке неопределенные, но приятные ощущения.
Парилка. Адская жара, смягчаемая предвкушением шайки ледяной воды. Помывка начисто – и, наконец, вершина дня – морс! Полстакана выпивается сразу, остаток смакуется в компании таких же красномордых друганов. Потом неспешное возвращение по крутым лестницам (вниз-вверх) через овраг, часик валяния с книжкой на кровати, и во двор.
Завтра – воскресенье!
КВАРТИРА № 7
Здесь живет страшный человек – дядя Леша. У него все лицо в шрамах. Пацаны говорят, что он во время войны был в штрафбате. Вовка смутно представляет себе, что такое штрафбат (до Высоцкого с его "Штрафными батальонами" еще далеко), но знает, что там были уголовники. (Что такое уголовники, Вовке хорошо известно, район бандитский).
Дядя Леша вообще спокойный, разговаривает мало. Но выражение глаз у него такое – скажи ему что-нибудь – и с катушек сорвется! Раз в месяц-два он и срывается. Напивается. По виду и не скажешь – не шатается. Но дома звереет. Тетю Галю и Таньку бьет. Они убегают к кому-нибудь из соседей. Из квартиры все выкидывает. Один раз выбросил ламповый радиоприемник (со второго этажа!). Вовка с друзьями потом всякие детальки находили занятные.
ВОВКА
-- "Поделите денежку! Поделите денежку!"
Под окном маячит рваная шапка-ушанка. Это побирается городской сумасшедший Вова Цыпин. Ему лет 35-40, он и зимой, и летом в ушанке на огромной голове. Говорят, в детстве переболел менингитом. Он, вообще-то, безобидный, но Вовка боится – родители запугали: "откуда ты знаешь, что у дурачка на уме, не подходи даже близко!" Некоторые мальчишки Вову Цыпина дразнят, тот плачет: "вот пожалуюсь карпасику!" Кто такой "карпасик" – никто не знает. Вовке дурачка жалко. И страшно – как бы не заболеть менингитом.
И еще Вовка боится, когда родители вечером уходят куда-нибудь – в гости там, или в кино… Он лежит на подоконнике, не включая свет, и всматривается в темноту. Тоска сжимает сердце, и ноги делаются ватными – мысль одна: а вдруг они не придут?! вдруг что-то случилось?
Улица у них непроезжая, прохожих почти нет, и Вовка слушает тишину, замирая при звуке шагов. Вот шаги ближе, ближе… чей –то сиплый кашель – нет, не они! .. и Вовка снова умирает… как жить дальше? И вдруг – мамин смех, огонек отцовского "Казбека" – и счастье! И под одеяло – притворяется, что и не ждал, что спит… и правда засыпает… без снов.