«Друзья друзьями и остались,
Враги как жили, так живут,
Когда возьмет меня усталость,
И те и эти помянут...»
Александр Маршал
Тихо. Спокойно. Ничего не болит, даже душа, страх куда-то ушел, на сердце лег теплым одеялом покой... Хорошо-то как! Ветерок обвевает разгоряченное лицо, мысли шевелятся мягко, лениво... Эмоции спят, чувства – тоже. Можно лежать так вечность, наслаждаться тонкими ароматами, теплом, покоем, лежать и не двигаться, но... Где он? Почему так пахнет? Откуда этот ветерок?
Алексар медленно открыл глаза, сел на мягкой траве и с удивлением огляделся. Как он сюда попал? Никогда не видел ничего подобного, никогда не испытывал: его тело, послушное и легкое, казалось невесомым, ветерок, что только что ласкал щеки, осторожно вывивал из его исстрадавшейся души годами накопившуюся грязь, глаза обрели невиданную зоркость, а уши чуткость, которой Алексар не знал даже в детстве. Все обиды, страдания, переживания, все отошло куда-то в сторону, и Алексару было на удивление легко, тепло. В тот момент он впервые в жизни ничего не хотел, ни о чем не думал, просто растворился в идеально красивом мире, и невиданное до тех пор чувство, чувство критической точки, выше которой ничего нет и не может быть, чувство исполнения всех желаний, острое и резкое, эйфория, желание исчезнуть, раствориться в этом мире, подняли его с травы и заставили поднять руки вверх, помогая внезапно окрепшему, но все еще мягко-теплому ветру проникнуть внутрь, выветрить все лишнее, даже если этим «всем» будет он сам.
– Остановись! – Алексар вздрогнул, и столь острое недавно чувство растворилось, оставляя за собой неприятный осадок горечи, который бывает от переедания любимым лакомством. Юноша медленно повернулся, еще не вполне веря, что вновь слышит этот голос. Но он не ошибся: оболочка ненавистного Мираниса и дружеский блеск в глазах...
– Я умер? – тихо спросил Алексар, начиная понимать, что происходит.
– Это я умер, – улыбнулся Красавчик, махнув рукой. Мир вокруг закрутился, сжался в комок, а затем вновь расширился, оставив за собой пустоту... и одинокий полупрозрачный образ, образ ушедшего друга. – Знаю, что тянет, сам то проходил! Но тебе еще рановато. Хотя, признаюсь, здесь вполне приятно... милый край...
– Прости..., – прошептал Алексар, а Красавчик с недоумением посмотрел на друга, и лишь после некоторого времени морщинки задумчивости исчезли с его лба, а глаза озарились смехом.
– А, ты об этом? Разве я не говорил тебе, Рассвет, что ты излишне щепетилен? Для твоего положения – даже опасно щепетилен. Говорил, что однажды щепетильность может стоить тебе жизни? Я рад, что на этот раз ты сумел себя преодолеть. Рад, что ты сделал то, что должен был сделать, не рад только, что ты из-за этого мучаешься... Осторожней, дружок! Слишком много выделил совести Единый на твою долю, наверняка, за нас двоих. Мучаешься там, внизу, а я только радуюсь, что хоть для чего-то сгодилась наша дружба! Не смотри на меня так! Некоторые вещи мы вынуждены сделать, ты... ты был обязан.
– Я не только об этом, – опустил взгляд Алексар.
– Ах, тебя еще и это замучило! – махнул рукой Красавчик. – Рассвет, ради Единого, но тут-то в чем твоя вина? Не ты меня убил...
– Но из-за меня...
– Лучше я, чем ты, – быстро ответил Красавчик. – И мы оба об этом знаем. Перестань себя мучить, не размышляй над тем, что уже случилось, так захотел Единый. Не ты. Осторожней, Рассвет. Вижу, усталость в твоих глазах, боль одиночества, подозрительности. Правильно, дружок. Потому что и у чудовищ бывают верные слуги...
– Пророчишь мне предательство? – удивился Рассвет.
– Ну-ну, – пригрозил ему пальцем призрак. – Интересуешься, думаешь о будущем, о борьбе! Наконец-то вижу твое упрямство! Желание победы! Так держи, Рассвет, помни, свет есть даже в темноте. Надо только его увидеть...
– С каких это пор ты заговорил загадками? – раздраженно ответил Алексар. – Появляешься в моих снах, приходить и наяву, мучаешь меня, и утверждаешь, что не винишь?
– Поддерживаю! – усмехнулся призрак. – Как всегда все понимаешь неправильно. Тут... идеально, но скучно... помощь тебе меня несколько развлекает.
– Развлекает? – не поверил своим ушам Рассвет.
– Сеанс поддержки закончился, – усмехнулся призрак. – Кому-то из нас пора домой... развлекайся и ты, Рассвет, развлекайся за нас обоих. И помни, все, что было моим, теперь принадлежит тебе. Никто этого у тебя не отнимет! Даже мои родные!
Призрак растворился в темноте, и Алексар с ужасом понял, что теряет опору под ногами и неудержимо летит вниз. Сопротивление волной поднялось в душе Алексара, он забился в темноте, и вдруг завис, не совсем понимая, где низ, где вверх, и движется ли он вообще.
– Не сопротивляйся! – выплыл из темноты знакомый голос. – Доверься мне!
Алексар поморщился, но доверился, под ногами внезапно показался огромный шар огня, который приближался с ошеломляющей скоростью, тянул к себе обреченную душу. Юноша в ужасе закрыл глаза, ожидая столкновения, мгновенной боли и смерти, но ничего не происходило. Мгновение, еще... страх уходит, приходит осознание, что что-то надо делать, куда-то двигаться... сначала – открыть глаза... Алексар медленно поднял веки, оглядевшись. Он был один на огромной равнине, уложенной черным камнем. Где-то впереди маячил еще неясный огонек, Алексар попытался встать, но не мог, и тогда он пополз... Камень жег ему ладони, оставлял ожоги на коленях, но он полз, медленно полз к свету. Полз по гладкому, черному камню, нагретому на ярком, красном солнце.
– Давай, давай, дружок, – шептал ему назойливый голос. – Знаю, что сложно, но отдохнуть еще успеешь. Тебе жить надо, жить для нас обоих. Ползи! Не будь размазней! Ползи! Ползи! Ради ненависти к нашему врагу, ползи! Ползи! Я что, зря умирал? Зря ты страдал? Ползи! Борись!
Алексар полз. Слушал поддерживающий и раздражающий одновременно голос и полз. Надо ползти! Необходимо, но тяжело... Как же тяжело... Мешает огромная тяжесть на плечах, жар камня и острый кинжал, то и дело врезавшийся в правый бок. Препятствует и беспомощность собственного тела, отрывки кошмаров, витавших вокруг, и тени умерших, зовущие юношу тихим, манящим шепотом. Лишь один голос, один единственный поддерживает и толкает вперед, и Алексар ползет, а знакомый голос слабеет, вот уже он ничего и не слышит, кроме злого шепота, а он ползет, хоть и не знает зачем, ползет из чистого упрямства, слабея с каждым движением, ползет к свету, сиянию впереди, мягкой прохладе, такой томительной после страшного жара камня, ползет, не смотря ни на что, и доползает!
Свет ослепил его, вызвал слезы на измученных от жара глазах, слабость вновь овладела уставшим телом, но теперь он мог отдохнуть, и Алексар закрыл глаза, чтобы немного полежать, привыкнуть к свету, насладиться прохладой.
Тишина. Покой. Темнота... Мысли текут медленно, осторожно, оставляют за собой серые тени, а он медленно приходит в себя, начинает думать здраво, или почти здраво. Где он? Куда пропадает сияние? Почему так пахнет травами и порошками?
Вскоре, все также не поднимая век, он догадался, что лежит на кровати в какой-то небольшой комнате, комнате, где хорошо топят и где не гуляют по углам вечные сквозняки. За окном идет дождь, и крупные капли, несомые ветром, барабанят по плотно закрытым ставням. Наверно была ночь: в доме царит мертвая тишина, не слышится шагов служанок, разговоров домочадцев, тихо и на улице, а сквозь завывание ветра не доносится стук колес по мостовой. В воздухе пахнет болезнью, лекарствами и горевшими свечами. Душно...
Алексар с трудом открыл глаза, поблагодарив Единого, что снова может видеть, может вернуться в реальность, освободиться от кошмаров... Он был в своей комнате. Кто-то плакал за стеной, но звуки были такие тихие, что Алексару они показались отблеском былого кошмара. С трудом повернув голову, он увидел сидевшего рядом в кресле Валессия. Мужчина спал. Алексар машинально отметил, что Валессий похудел, под глазами его зависли тени, лицо обострилось, а шрам, казалось, еще больше обезобразил худую щеку.
Алексар более не пытался двигаться, понимая с трудом, что был болен, очень болен, а слабость нормальна, но приведет к выздоровлению. Хорошо-то как! Просто оттого, что не больно, тихо, и нет кошмаров. От простыни пахло свежестью и каким-то растением, названия которого Алексар, как ни силился, не мог вспомнить. Облизав губы и окинув знакомую спальню затуманенным взглядом, юноша вдруг страшно захотел пить. Ударила по ставням ветка дерева, и ветер, бросив горсть капель на ставни, с новой силой завыл на улице, но в комнате было тепло и спокойно, только огонь трескал паленьями в камине, да тихо повизгивал рядом Агор. Боясь разбудить усталого Валессия, Алексар тихонько свистнул. Звук вышел слабым и беспомощным, но настороженный пес услышал. Когтистые лапы осторожно зашлепали по полу, рядом с Алексаром над белоснежной пеленой кровати появилась огромная морда, исчезла, и влажный нос легонечко ткнулся в руку юноши. Движение незамедлительно отозвалось в больном боку жжением. Сдержав стон, Алексар подождал, пока боль снова станет терпимой, и прошептал:
– Приведи, приведи кого-нибудь.
Слова были тихие и неразборчивые, но пес понял. Умные глаза Агора сверкнули в неярком пламени свечей, голова пса исчезла с поля зрения юноши, и вновь раздалось шлепанье лап по полу. Скрипнула дверь, зашелестела легкая ткань платья, мелькнула тень, ласковые руки осторожно коснулись волос юноши, и тихий, счастливый голос Сарины прошептал:
– Очнулся!
– Сколько, сколько я здесь? – с трудом разлепил непослушные губы Алексар.
Сарина наклонилась к брату так близко, стараясь его услышать, что губы Сара почти коснулись ее маленького ушка. Странно. По тему Алексара пробежала волна, и ему внезапно стало стыдно своей слабости, стыдно за предательский блеск в больших, еще детских глазах.
– Второй десяток дней пойдет, – ответила девушка, поправляя одеяло больному.
Алексар некоторое время лежал неподвижно, стараясь осознать услышанное, а когда осознал, ужаснулся, рывком попытался встать. Сарина испуганно вскрикнула, разбудив Валессия. Телохранитель, быстро разобравшись, в чем дело, осторожно пригвоздил больного к постели, быстро зашептав Алексару на ухо:
– Тише, он еще долго не будет повелителем.
Брови Алексара поднялись вверх, лицо его посерело, но юноша внешне успокоился, прикусив губу, но больше не пытаясь подняться. Шок медленно оставлял его, а Валессий осторожно отпустил его, сев на край кровати.
– Принесите брату воды, госпожа, – мягко прошептал Валессий, не спуская с юноши настороженного взгляда. Бледность медленно сходила с щек юноши, глаза его обрели здравый смысл, и Алексар, нервно покусывая губу, пытался успокоится, ожидая пока Сарина выйдет. – Попросите Сирила приготовить новую порцию укрепляющего зелья. Ну, идите же!
Сарина, даже не заметив властных ноток в тоне Валессия, внезапно задрожала:
– Позволь, позволь мне остаться!
– Останетесь, когда вернетесь, – гораздо мягче пообещал Валессий, не спуская с Алексара встревоженного взгляда, и девушка выбежала из комнаты, оставив за собой шлейф из фиалкового аромата.
– Что ты знаешь? – с трудом спросил Алексар, как только Сарина скрылась за дверью.
– Многое, мой господин. Главное – точно знаю, – Алексар все еще вопросительно смотрел на своего телохранителя. – Не опасайтесь меня. Я такой же друг Миранису, как и вы. Вы же давно все поняли, господин.
– Мой бред? О Единый, – застонал Алексар, на этот раз не от боли.
– Я ведь не слепой..., Алексар, – тихо, как бы опасаясь чужих ушей, ответил Валессий. – Вижу, что происходит. И ваши полунамеки тоже улавливаю. Нам надо о многом поговорить. Время еще есть, сейчас поправляйтесь.
Мужчины внезапно замолкли, их тихий разговор спугнуло предупреждающее ворчание Агора. Вскоре они услышали то, что уже давно уловили чуткие уши пса – раздались легкие, приближающиеся шаги, дверь отворилась, и в комнату вбежала запыхавшаяся Сарина, державшая в руках чашу с прохладной водой. Валессий, обменявшись с юношей понимающим взглядом, скрылся в соседней комнате, оставив Агора в спальне. Сарина, осторожно придерживая брата, помогла больному напиться, стараясь скрыть предательскую дрожь в руках и слезы в глазах, пытаясь, но безуспешно, и Алексар осторожно поймал ее ладонь, успокаивающе прошептав.
– Тс..., сестренка. Уже хорошо. Что еще в городе нового.
Сарина положила вторую ладонь на ладонь брата и вдруг начала тараторить, не спуская с юноши полного нежности взгляда:
– Много случилось, братишка! В город опасно теперь выходить. Народ стал злой, подозрительный. Оно и понятно – началась эта проклятая эпидемия. Говорят, на окраине днем и ночью костры горят, где умерших сжигают. Так страшно, братик! Отец приказал всем каждый день мыться в каком-то вонючем зелье, комнаты тоже этой гадостью обрабатывают, и все боятся. Боятся, что и сюда зараза придет. Даже Миранис боится. Заперся в своих покоях, вечно злится. Коронацию и празднества пришлось отложить – надо дождаться, пока пройдет болезнь, приедет Великий, а траур закончится. Правда, какой там траур? На обычных людей дается время скорби лишь семь дней, – Девушка поставила чашу на стол и продолжила. – Того, кто тебя ранил, принц едва в гневе не убил. Придворные сдержали – больно род у Принаса могущественный. Но ему и так досталось. Сказали, что если выживет, то ничего лучше деревни ему вовек не видать. Миранис потребовал род от него отречься. Против сына повелителя не возразишь – пока ты в постели, его уже перенесли в дом одного из горожан. Он решился всего, что имел, ну, да так ему и надо! Миранис злой, да не только из-за тебя. Одного из его слуг в парке убили. Ну, той ночью, перед тем, как тебя... А погода какая! На улицу лучше и носа не высовывать, так что братик, ты удачное время выбрал, чтобы поболеть. Мне ночами иногда и спать страшно, как дождь льет. И молнии такие, такие страшные! А гром-то, гром! Так близко, будто совсем рядом... Представляешь, снилось как-то, что наш дом до самой крыши затопило...
Сарина продолжала, а Алексар с трудом улавливал разношерстные мысли сестры. Но вот девушка внезапно замолкла, Агор недовольно заворчал, и в спальню вошел Сирил, принесший поднос, заставленный какими-то коробочками. Слуга окинул больного одобрительным, теплым взглядом и почтительно попросил девушку на время выйти. За слугой в спальню вошли забавный старичок с ласковым, улыбающимся взглядом и Глений. Мужчины что-то вполголоса обсуждали, скорее всего, состояние больного, но Алексар не вдавался в подробности, погрузившись в состояние полубреда. Сложно ему далось это пробуждение, еще сложнее – короткий разговор с Валессием. Шок от опасности разоблачение отнял все силы больного, и Алексар почти машинально слушал, как отец быстро представил ему доктора, принявшегося за осмотр, и через мгновение больного ласково ощупывали, рассматривали, заставив бледные щеки юноши покрыться раздраженным румянцем. Он больной, но не беспомощный! Алексар пытался возражать, но доктор не слушал: властно откинув одеяло, врач начал разрезать повязки, объясняя Глению, что лихорадка прошла, и теперь больной пойдет на поправку. Дав несколько указаний поджидавшему в сторонке Сирилу, врач ловко перевязал замученного вконец юношу и все так же улыбаясь, покинул покои Алексара, обещав прийти чуть позже.
Но Алексару и после ухода врача не дали отдохнуть. Глений, действуя то уговорами, то ласковыми приказами, терпеливо споил сыну чашу с лекарством и заставил больного проглотить несколько чашек какого-то супа. Алексар даже не почувствовал вкуса еды, но есть ему и не хотелось, только бы немного отдохнуть. Однако перед сном пришлось с помощью мужчин сесть на нужник – уставшее тело все же требовало своего, при этом требовало немедленно. Алексару было стыдно за свою немощность, но даже стыд не мешал усталости... Лишь только сменили белье, как сон снова сморил его, погрузив в темную пропасть.
Когда он проснулся, был уже день. Видимо, непогожие деньки закончились, и в широко раскрытое окно ласково заглядывали солнечные лучики. Дежурившая у постели Сарина, заметив, что брат проснулся, выбежала в соседнюю комнату, сказала кому-то пару слов и вернулась к постели больного, ласково спросив:
– Хочешь пить?
– Очень, – прошептал Алексар, обрадовавшись, что говорить стало легче.
Сарина помогла брату сесть и подала в еще слабые руки чашу с питьем. Сон помог Алексару, и теперь юноша уже практически был в состоянии напиться сам, но Сарина так горела желанием помочь, окружила брата такой заботой, что Алексар только ради света в ее глазах заставил себя играть в полную беспомощность:
– Где отец? – устало поинтересовался он.
– На службе, – бойко ответила девушка. – Он же не может сидеть здесь только потому, что один глупый мальчик подрался с другим глупым мальчиком! Мама спит. Ты ведь у нас великий соня – она просидела рядом всю ночь, а теперь отдыхает.
– Сарина, это ты тогда плакала за дверью? – тихо спросил Алексар, прерывая болтовню девушки.
Впрочем, сестра очень внимательно смотрела на брата и умолкала, как только тот силился что-то сказать. Услышав вопрос, девушка вдруг покраснела и потупилась, а Алексар только сейчас заметил тени под глазами сестры и почувствовал укор совести. Имел ли он право так рисковать так мучить и себя и своих родных...
– А может и не я! – неожиданно с вызовом ответила Сарина. – Может та красотка, которая как-то приходила спрашивать о тебе. Кукла расфуфыренная! А держится так, будто сама повелительница, и все вокруг ей принадлежит. Ты же, братик, не собираешься, на ней жениться, правда? Не надо нам такую, я тебе сама приведу, ласковую, нежную, чтобы любила, а не эту... – холодную.
– Значит, это была ты, – прошептал Алексар, улыбнувшись описанию Нирины. Кто же еще это мог быть?
Сарина вновь потупилась и неожиданно тихо прошептала:
– Тебя принесли, а я не могла поверить, что это ты. Как кукла тряпичная на руках у отца. Страшно-то как! Сзади – редкие капли крови на полу. Потом служанки полдня от ковров кровь отдирали. Некоторые так и выбросили. И Валессий! Никого к тебе не пускал! Агор злой такой был, и мамино лицо – страшное такое, такое застывшее. И все боялись – не болезни там, за окном, а твоих криков. Так тихо кругом, только ветер и ты... Страшно до ужаса! И никто ничего не знает – лишь Сирил зелье варит, да Валессий от тебя ни на шаг не отходит. Как он сумел, не знаю. Столько времени и почти не спать... Мог бы и другим помочь дать, что я не могла бы посидеть! И мама, и папа – все сидели бы, все бы помогали, а он...
Сарина разрыдалась, выпуская наружу многодневный страх и боль. Алексар, не в силах видеть ее слез, еще больше побледнел и твердо прошептал:
– Валессий молодец. Он знал, что делал.
Когда Сарина очнулась от рыданий, Алексар уже крепко спал сном уверенного в своей судьбе человека. Девушка осторожно поправила одеяло и, вздохнув, с сожалением подумала, что не успела дать брату лекарства и немного еды. Но вошедший с подносом Сирил лишь покачал головой и посоветовал сестре просто дать больному немного поспать – сон сейчас для него лучшее лекарство.
Следующее пробуждение Алексара нельзя было назвать особо приятным – теперь у постели больного сидел улыбающийся Миранис:
– Опять ты от меня спрятался! На этот раз в этом проклятом беспамятстве..., – засмеялся посетитель, и Алексар еще успел заметить, как слуга, подчинившись знаку властителя, скрылся в соседних покоях.
Агора в спальне не было и это слегка успокоило больного:
– Ну, вот и скажи, почему я вечно обречен за тобой бегать? Это ж надо, подраться на моем обеде и умудриться проваляться почти две недели в лихорадке! А мне что, прикажешь во дворце одному скучать? Ну, уж нет – вставай на ноги и живо на службу!
– Постараюсь, мой господин, – ответил Алексар, которому очень хотелось, чтобы все это посещение оказалось бы лишь дурным сном.
Юноше было сложно соображать, подыскивать нужные в разговоре слова, а легкое заигрывание Мираниса казалось неприятным, как прикосновение лапок крысы к коже.
– Я уж прослежу, чтобы постарался, – рассмеялся Миранис, принимая с рук слуги чашу с питьем.
Алексар вдруг с удивлением понял, что принц осторожно приподнимает его, и тонкая рука в кружевах терпеливо подносит к спекшимся губам чашу с питьем:
– Пей, дружок! Пей до дна, не отлынивай! Я приказываю!
Алексар пил, и в глазах юноши блестело удивление. Миранис был неплохой сиделкой и, казалось, уже не в первый раз ухаживал за больным. Потом принц, с неприсущим ему терпением, заставил больного немного поесть, весело болтая о каких-то мелочах. И лишь вытирая губы Алексара салфеткой, Миранис тихо прошептал:
– Жаль, что Владий не свел тебя куда намеревался. Это тебе пошло бы на пользу, друг мой. И не испытывай больше моего терпения. Не делай глупостей.
С этими словами Миранис встал и, не сказав более ни слова, удалился из спальни больного. Алексар, не в силах выносить тонкого запаха духов повелителя, смешанного с запахом лекарств, попросил вошедшего Сирила пошире распахнуть окно, впустить в комнату привычную свежесть... На улице была глухая ночь. Опять шел дождь, но ветра не было, и погода показалась больному на редкость приятной. Алексар даже терпеливо снес манипуляции Сирила со своим телом и в очередной раз удивился, что гордому служителю так подошла роль сиделки при лежачем больном.
В комнату вошел слуга, что-то шепнув Сирилу на ухо. Служитель незамедлительно свернул свою деятельность и вежливо поинтересовался:
– Хотите видеть Владия?
– И что всех так тянет ко мне на ночь глядя, – горько усмехнулся Алексар. – Зови уж, чего там!
Владий стремительно влетел в покои больного, сразу же заполнив все пространство своим странным, непонятным для юноши запахом. Алексар так и не решил для себя, нравится ли ему этот неуловимый аромат или нет, но что там удивительного, если Сар до сих пор не определился – нравится ли ему Владий или раздражает. И все же, нравится или раздражает? В присутствии Владия Алексар испытывал некое противоречивое чувство, которое обостряло нюх и приятно действовало на нервы... раздражением. Владий был как резкое сочетание черного и белого, контраст, что заставлял встать с кровати и действовать, давал энергию, при этом Алексар не забыл, кто ему помог в день ранения. Только знание держал при себе, не позволяя вырваться даже слову благодарности. Будто черные как смоль глаза Владия ему запретили... Сказали, что помнят, принимают благодарности, но вслух просят не произносить не слова. И Алексар со вздохом подчинился, улыбнулся тепло в ответ на улыбку смуглого гостя, улыбку, демонстрирующую окружающему миру ровные, на удивление белые зубы.
За Владием вошел слуга, державший на руках поднос, укрытый синим платком с тонкой золотой вышивкой. Предположив, что его опять будут кормить, Алексар про себя застонал, но внешне не выдал беспокойства: яства Мираниса пошли ему на пользу – теперь он уже почти полностью владел собой и вполне мог поддержать дружескую беседу, на этот раз действительно дружескую.
– Рад видеть вас живым, друг мой, – Алексар в очередной раз спросил себя: и с чего эти двое мнят его своим другом – разве он давал для этого повод?
Владий, не замечая недовольства больного, скинул ткань с подноса, и рот Алексара раскрылся сам собой – там что-то блеснуло среди многочисленных коробочек:
– Мне тут доложили, что вы, оказывается, богаты женским обществом. А женщины должны быть счастливы в доме, тогда и мужчинам хорошо. Вашей милой сестричке я принес это скромный браслет, – Алексар оценил «скромность» подарка, но не успел больной и слова вставить, как гость продолжил. – Ваша мать достойна большего, родив такого сына, – Алексар закрыл рот, решив дать Владию высказаться. Его уже и не удивил комплект из изумрудного ожерелья, двух браслетов и изящной заколки. – А это вам. Мужчину камушки не очень украшают, поэтому я решил подарить вам это скромное оружие.
Алексар даже не взглянул на подарок.
– Владий, вы же понимаешь, что эти дары достойны повелителя, – улыбка гостя показалась Алексару на мгновение несколько хитроватой. – И дарите их мне, обычному человеку. Почему?
– Это дары прощания, друг мой, – ответил Владий. – Мне надо покинуть вас на время, и думаю, когда я вернусь, эти дары будут вас достойны.
Алексар побледнел, гадая, была ли последняя фраза намеком или всего лишь вежливостью, а тем временем Владий продолжал:
– Жаль, что мы не можем поговорить в соответствующем месте, жаль, что я не могу остаться, но будьте очень осторожны. Миранис не так глуп, чтобы давать себя вечно обманывать, и каждый раз, когда вы встречаетесь с принцем, вы подвергаете себя огромной опасности.
– Я не понимаю..., – слегка округлил глаза юноша. – Чем я могу угрожать Миранису?
– Еще как понимаете, но можете и дальше играть передо мной. Я не против. Только носите с собой этот кинжал, я прошу вас. Однажды он спасет вам жизнь и может послужить пропуском.
– Пропуском куда? – спросил Алексар, разглядывая на первый взгляд скромный кинжал, на рукоятке и лезвии которого были выведены какие-то символы.
– Больше я не могу помочь, – покачал головой Владий. – Жаль, что мне на время надо покинуть поле битвы. Жаль... И я не знаю, смогу ли я вернуться. Миранис все точно рассчитал, – Владий гневно сверкнул темными глазами. – Знал, что мое время не терпит, вот и тянул, как мог.
– Ваши слова непонятны мне, – прошептал Алексар.
– Даст Единый, они вам и не станут понятнее. Долгой жизни вам, господин. Берегите мои дары. Поверьте, Владий никогда не желал вам зла. Ни вам, ни вашему отцу.
С этими словами гость встал и ушел, оставив юношу в недоумении. Потом, очнувшись от размышлений, Алексар пробовал все же отослать богатые дары обратно владельцу, но дом Владия вдруг опустел. Поговаривали, что посол уволил всех слуг, заплатив им хорошие деньги, продал дом и исчез в неизвестном направлении в полном одиночестве.
Выслушав принесенные Сирилом вести, Алексар помрачнел. Повертев в руках великолепный клинок, юноша осторожно положил его на туалетный столик и попытался заснуть, а упрямого Владия выкинуть из головы. Хватит проблем на сегодня его уставшему сознанию.
Последняя правка: 23.12.2008.