Рассказ
- Да ты не огорчайся, - она лежала, прикрытая простыней и смотрела на него, повернув голову набок. – Главное – не зацикливайся на этом.
Он лежал рядом, не прикрывшись, и смотрел в потолок. Она не унималась:
- Я ведь знаю, как у тебя хорошо получается… - она подумала, что была с ним всего один раз, и запнулась на мгновение, - …получилось в прошлый раз…
Она подумала, что последним замечанием обидела его, и растерянно замолчала. Он не стал ей помогать выкручиваться из столь глупой, неловкой ситуации, и она обиделась за себя.
- Не хочешь разговаривать со мной?
Он молчал.
Она поднялась с кровати и стала медленно, обстоятельно одеваться.
Он продолжал молчать, глядя в потолок.
Уходя, она хлопнула дверью, но предварительно попрощалась, сказав не «до свиданья», а именно так: «прощай».
Полежав немного, он поднялся, натянул трусы, прошел на кухню, вдев по пути худые ступни в огромные – пузырями – комнатные тапки. Налив в стакан густой чайной заварки, он разбавил ее едва теплой водой из чайника на плите, долго размешивал в почти холодной жидкости четыре чайные ложки сахара, затем отрезал кусок батона, уложил на этот кусок ровненькие ломтики твердого – из холодильника – сливочного масла и сразу же отхватил от бутерброда кусок побольше: какой только поместился в рот.
- Что бы ты сказала, если бы узнала, что я дрочу по два раза в сутки? – запоздало ответил он ушедшей женщине набитым ртом и добавил, прожевав: - Дура!
Антон не умел быть счастливым. Вернее, у него это иногда получалось, но как-то непроизвольно, независимо от его желания. Все эти редкие и короткие мгновения счастья случались не вовремя и не по тем поводам, по каким ему хотелось быть счастливым. Поводом для счастья вечно служила какая-нибудь мелочь. Нет, в тот самый момент он, как и все люди, ощущал самое настоящее счастье, но потом, разобравшись в своих чувствах, он начинал понимать, как мелко все это было, буднично и, главное, - впустую. Он искренне считал, что у других счастье приносит кроме самого чувства еще и достаток, уверенность в будущем, а у него – только яркие мгновения нечаянной радости, которые со временем тускнеют, если их долго рассматривать с практической точки зрения.
С женщинами у него счастья не было. На пути его мужского счастья встали два Ричарда – Ричард Гир и Ричард Чемберлен. Вернее, «поющий в терновнике» Чемберлен встал на его пути раньше, завладев сердцем жены Антона. С женой Антон к тому времени спал крайне редко, не получая от секса удовольствия, выхода из этой ситуации они оба – и он, и жена – не видели, и потому Антон, когда узнал о пристрастии своей супруги, стал чаще задерживаться у зеркала, разглядывая свое плебейское лицо и все больше убеждаясь, что оно ничего общего с благородным профилем Чемберлена на имело.
С женой Антон развелся тихо, некоторое время наслаждался свободой, с удовольствием бросаясь в любое подвернувшееся сексуальное приключение, меняя партнерш, как перчатки, но вскоре у него это как-то само собой закончилось, и он притих. У него появилась одна женщина, с которой ему было хорошо, но потом он понял, что ей нравится Ричард Гир. Разобравшись в ее чувствах, он опять подолгу стоял у зеркала, разглядывая свое лицо, пока не решился. Оставшись один, он понял, что ему хорошо с женщиной только один раз, да и то - после хорошей дозы спиртного. То ли женщины ему попадались не те, то ли он их воспринимал не так… Сам он считал, что не те – женщины. У него была мечта. Женщина его мечты была худенькой, изящной. Она была в меру симпатична, неназойлива, умна, не обременена семьей, желала счастья и стремилась к нему, понимала все без слов, косметикой пользовалась чуть-чуть, к тряпкам была почти равнодушна. У нее был один недостаток: она никак не попадалась на пути Антона.
Алису больше всего раздражало то, что ей приходилось мотаться по магазинам. Конечно же, теперешние очереди – совсем не то, что когда-то: многометровые, плотные, пахнущие потом, несвежим бельем, чесночным и водочным перегаром, гремящие пустой стеклянной посудой, источающие скудные и скучные сплетни, наполненные недоброжелательством скопления людей в больших и пустых магазинах ушли в прошлое. Теперь всё другое: переполненные прилавки во всех магазинах, обилие товаров, отсутствие очередей. Купить можно всё - были бы деньги - но тут таилась другая закавыка: в разных магазинах – разные цены. Алиса понимала, что на этой разнице не сыграешь, бюджет этим не поправишь, но все равно ходила в дальние магазины, где все подешевле, посещала оптовые продуктовые и вещевые рынки, убивая на это свое драгоценное время. Впрочем, времени у нее было достаточно: она была не замужем (уже), детей не имела (увы), но каждый раз, убивая время на походы за продуктами и необходимыми в жизни вещами, страдала нешуточно. Ей хотелось счастья, но оно не приходило. Она понимала, что счастье предполагает наличие мужчины рядом: пусть не всегда, а лишь тогда, когда этого хочется, но мужчина должен быть.
С мужчинами ей не везло. Бывшему мужу хватило трех лет, чтобы полностью исчерпать себя для нее. Все, что в нем было, она уже изучила, и это успело ей изрядно надоесть, а нового в нем не появлялось ничего. Вернее, ничего из того, что ей было нужно. Она не смогла бы точно сформулировать, что именно ей было нужно от мужчины, но она точно знала, чего ей не было нужно: всем этим сполна обладал ее бывший муж. Он заглядывался на ярких, размалеванных женщин, не имевших ничего ни в голове, ни в сердце, «западал» на яркие приманки – одежда, прическа, макияж – которыми умело пользовались потенциальные соперницы Алисы. Не то, чтобы они намеренно отбивали у нее мужа: эти женщины просто овладевали его помыслами, и она, внимательно наблюдая, как он смотрит на них, ощущала дискомфорт, а потом, уже в постели с ним, в то самое время, когда следовало отключаться от всего и полностью отдаваться прекрасному чувству, ей вдруг приходило в голову, что муж в эти минуты в воображении своем находится с другой женщиной. С какой - она не знала, но чувствовала, что с другой. У нее был выход: самой поступать так, как эти женщины – тряпки, макияж, легкомысленно-сексапильный образ - но она не делала этого то ли из гордости, то ли исходя из внутреннего убеждения, то ли предчувствуя, что это ей не поможет. Что проку в мужчине, который за три года не сумел оценить истинных качеств собственной жены?
После мужа в ее жизни были мужчины, но их хватало ненадолго. Некоторые не дотягивали даже до постели, полностью исчерпав себя как личность еще в первых попытках ухаживания. Ей бы - одинокого мужчину без лишних проблем, которого не привлекает первая встречная юбка, который может понять женщину, чей духовный мир гораздо шире тряпок, косметики, сверкающей бытовой техники и дешевых «женских» романов. Она неплоха собой, стройна, одевается просто, но со вкусом. Мужчины обращают на нее внимание не с первого взгляда, к тому же - не все. Но те - не обращающие на нее внимания - ее как раз и не интересуют. Беда в том, что, обратив на нее внимание, понравившиеся ей – сначала – мужчины потом обязательно старались определить ее вкусы, пристрастия, чтобы впредь умело воздействовать на нее в достижении своих интересов, и она это ощущала каждый последующий раз все ярче и четче. Потом, когда мужчины убеждались, что ей нравятся Фолкнер и Достоевский, что любит она посещать театры и музеи, а в людях ценит простоту, порядочность и независимость, одни из них теряли к ней интерес сразу, сочтя роман с ней непозволительной для себя тратой сил и времени, другие пытались продолжить отношения, но, подавленные ее неуемным желанием независимости, удалялись раньше или позже. Она считала, что нужный ей мужчина сам должен обладать сильнейшим чувством независимости от чего- или кого бы то ни было, потому что именно такой может оценить и поощрить в женщине желание быть независимой.
Воскресное летнее утро было солнечным, но не жарким: легкий ветерок гнал по голубому небу надутые бокастые облака, которые поочередно загораживали на короткое время солнце своими белыми рыхлыми телами. Антон поглядел в окно и вздохнул: еще один воскресный день, который некуда деть. Можно почитать «Братьев Карамазовых», но сегодня почему-то не хочется. Антон перечитывал роман в третий раз: первый - в пятнадцать лет, второй – в двадцать пять, третий – теперь, в тридцать пять (надо же: какая цикличность), и в третий раз он читал совершенно другую, новую книгу. Телевизор он смотрел редко. Раньше Антон считал, что, глядя в этот волшебный ящик, он остается самим собой, не принимая на веру из того, что в нем говорят и показывают, ничего без доказательств и созвучия своим внутренним убеждениям. Потом телевизор у него «накрылся», и он избавился от его влияния на целых три месяца - ровно столько времени понадобилось ему для пресыщения книгами и преодоления собственной лени: телевизор-то надо было везти в ремонт. Так вот, за эти три месяца Антон вдруг понял, что был не прав в отношении своей независимости от одноглазого многоканального чудовища: он мог сколько угодно не верить тому, что вещали из «ящика», но ежедневное глядение в «домашнее зеркало мира» направляло его помыслы – даже бытовые – в определенном направлении, и он особенно ярко почувствовал это, пока телевизор в его квартире был слеп и глух, а сам Антон погрузился в мир книг и журналов. Уже неделю телевизор работал, но теперь Антон включал его очень редко, да и то, в основном, пользовался каналом «Культура», где не было тошнотворной рекламы, фильмы были действительно художественными или по-настоящему документальными, а тематические передачи – интересными.
Читать в это воскресное утро Антону не хотелось, сидеть без дела он не привык, осталось одно – отправиться куда-нибудь, чтобы провести время, покинуть это скопление многоэтажных коробок «спального» района, где он проводит большую часть своей жизни, выехать в центр, походить среди людей, посмотреть в их лица, никуда не торопясь.
Так он и сделал.
Выйдя из метро на станции «Площадь революции», он медленно прошел мимо бывшего музея Ленина, разглядывая политические газетки и тех, кто их продает: крепкий старик в рубашке с короткими рукавами торговал коммунистической литературой, рядом с ним – молодой наголо бритый парень в черных брюках и черной рубахе с длинными рукавами. В руках у парня была газета «Лимонка». Чуть дальше – еще один гололобый. Этот - в камуфляже, на его газете изображена стилизованная свастика. Обойдя газетно-политический вернисаж и чуть, было, не зевнув при этом, Антон приостановился возле парня со свастикой. Не то, чтобы его заинтересовала газета: ему хотелось понять этого парня, которому не лень заниматься такой ерундой. Парень же понял интерес Антона по-своему:
- Покупайте газету Русского национального единства! Только национальная идея способна вывести Россию из кризиса!
Антону всё сразу стало ясно, он слегка поморщился, но все-таки спросил:
- А в чём она заключается, идея ваша?
- А вы почитайте, - предложил гололобый, протягивая Антону газету.
- А сказать не можете? В двух словах.
Гололобый замялся, продолжая держать газету в вытянутой руке:
- Ну… чистота крови… Не пускать кавказцев и евреев к управлению страной…
- А чистоту крови как будете проверять? По паспорту или по морде? – усмехнулся Антон. – Вы хоть разницу между этносом и нацией видите?
Гололобый опустил руку с газетой и посмотрел на Антона с ненавистью:
- А ты не еврей, случайно?
- Неужто моя заточка на еврейскую похожа? – удивился Антон, дотрагиваясь пальцами до своего носа. – Нет, любезный. Я-то как раз русский националист, а вот если был бы евреем и хотел бы русским окончательно привить отвращение к национальной идее, то выдумал бы такую партию, как ваша, нарисовал бы именно такую свастику, издал бы точно такую пошлую газету, а торговать ею тебя бы поставил. И профинансировал бы всё это, денег не жалея.
Почувствовав гнев, Антон отвернулся и пошел в сторону Александровского сада. Зачем он устроил эту глупую перепалку? Кругом столько интересного: девушка идет навстречу, кофточка у нее полупрозрачная, бюстгальтер вообще прозрачный, кружевной. Видны соски. Заметила его взгляд, покраснела от удовольствия.
Антон успокоился, оглянулся вслед девушке: и сзади ничего…
Проходя мимо памятника Жукову, Антон остановился. Полководец. Неподалеку - могила Неизвестного солдата. Памятник - национальному герою, могила - неизвестному солдату. Один посылал на смерть, второй шёл на неё. Как они там, на небе? Примирились ли?
Антон прошел мимо торгового комплекса на Манежной, скользнув невнимательным взглядом по громоздкой вычурности работы модного скульптора, у Кутафьей башни свернул влево и спустился в Александровский сад. Зачем, – он и сам не знал. Усевшись на скамью, огляделся – ничего интересного – и достал из полиэтиленового пакета «Братьев Карамазовых» (прихватил, всё-таки, на всякий случай).
Не читалось.
Аккуратно зевнув - легкий зевок, рот, прикрытый ладонью, взгляд по сторонам – Антон положил книгу на скамью рядом с пакетом, поднялся и прошел к киоску, в котором торговали всякой продуктовой всячиной. Поглазев с минуту на батарею красочных пивных бутылок, выбрал «Балтику» № 9 (самое крепкое), вернулся и сел на скамью. Напротив, через аллею, была другая скамья, и на ней расположилась молодая женщина. Одна.
В манеже была выставка фотографий. Алиса прошла лишь ее начало и потеряла к выставке всякий интерес. Даже природное любопытство, заставляющее вглядываться в таинственные лица незнакомых, неизвестных тебе людей, здесь не помогло: на фотографиях не было лиц. Это была выставка фотографических натюрмортов – мёртвых форм. Покинув манеж, Алиса заглянула в Кремль как в замочную скважину сквозь ворота Кутафьей башни и спустилась в Александровский сад. Усевшись на пустующую скамью, она заметила напротив, на другой скамье, полиэтиленовый пакет и книгу рядом с ним. Она узнала книгу – это было старое издание «Братьев Карамазовых», малахитово-зеленое, в разводах, уже без суперобложки. У нее дома было такое же: осталось от мамы. Она мучительно вспоминала, какой была суперобложка у книги – вернее, суперобложки, потому что книг было две - и не могла вспомнить. Сейчас она увидит хозяина книги (или хозяйку?), спросит. Хорошо, если это будет мужчина: кто попало Достоевского читать не станет, и повод для знакомства прекрасный.
Хозяином книги оказался мужчина, но в руке его была открытая бутылка пива. «Достоевский и пиво!», – Алиса мысленно пожала плечами. Может, и книга-то не его? Да нет - его: мужчина положил книгу в пакет и стал пить пиво прямо из горлышка. Так делают только алкаши или юнцы, которым всё «по барабану», а ведь мужчине - за тридцать. Алиса стала смотреть в другую сторону, но краем глаза видела, как мужчина, сделав несколько глотков, замер, посидел с задумчивым видом и тихонько отрыгнул. Он сделал это совсем тихо, аккуратно, но она заметила. Потеряв к мужчине практический интерес, Алиса стала спокойно разглядывать его: простоватое лицо, судя по виду - умен, неженат (был бы женат, всех проходящих женщин разглядывал бы). Интересно, почему он упорно не смотрит в сторону Алисы? Не понравилась сразу, или ему совершенно незачем определять, нравится ему женщина или не нравится? Ей в голову совсем некстати пришла мысль о «голубых», которых в последнее время развелось непозволительно много. Мужчина нравился ей все меньше и меньше. Про суперобложку «Карамазовых» она забыла.
Антон заметил, что женщина, сидящая на скамье напротив, внимательно рассматривает его. Сначала его будто в сердце кольнуло, но он тут же ощутил антипатию этой женщины к себе, и предчувствие растаяло. Женщина была как раз такая, как надо: скромная, не измазанная в макияже, глаза умные, но это презрение в глазах… Антон чувствовал ее презрение к себе физически. Наверное - какая-нибудь замужняя фифа, переложившая бремя вины перед ней со своего непутевого мужа на всех остальных мужчин, а Антон просто подвернулся под руку.
Отхлебнув из горлышка бутылки, Антон пригляделся к рукам женщины: нет ли обручального кольца на правой или левой руке. Кольца не было, но такие (такие!) женщины из презрения к украшениям могут и обручальные кольца игнорировать. Если бы не это ее презрение к нему, Антон бы обязательно познакомился с этой женщиной, потому что, чем больше смотрел на нее, тем яснее понимал: она очень похожа на ту… волшебную… в мечтах… Но – презрение. А, может, - к черту гордость? Познакомиться, узнать имя, адрес, номер телефона. Вдруг – это она? Та самая.
Антон допил пиво и аккуратно поставил бутылку у ножки скамейки. В голове приятно шумело, мысли скакали нестройно, но весело. Женщине надоело сидеть, и она поднялась. Поднялся и Антон. Изобразив хитрое выражение на своем лице, он подошел поближе:
- Девушка, а можно мне с вами познакомиться?
- Я с незнакомыми мужчинами на улице не знакомлюсь, - отрезала женщина, даже не улыбнувшись. Антон понял - это шутка, но сказана она была таким тоном, что продолжать ему не захотелось. Он развел руками, изобразив обескураженный вид, и промолчал.
Женщина дернулась, было, уходить, но на мгновение задержалась:
- А вы не помните, какой была суперобложка у «Братьев Карамазовых»?
Антон удивленно поглядел на нее и пожал плечами: он не помнил.
Женщина уходила. Ему хотелось догнать ее, потормошить за плечи, разбудить от сна, но он стоял и смотрел ей вслед.
Алиса уходила. Ей хотелось обернуться, чтобы еще раз увидеть лицо этого человека, но она не делала этого, потому что так не делают. Нужно идти и не оборачиваться.
Больше они не встречались. Ругая себя последними словами, Антон не раз приходил в Александровский сад, садился на ту же скамейку (если она была занята кем-то – рядом) и ждал, вглядываясь в лица всех женщин. Она не приходила.
Да и что было бы, если бы они встретились вновь? Они узнали бы друг друга, некоторое время были бы увлечены, но потом, с годами, всё стало бы обыденным. О чем они говорили бы друг с другом через полтора года? Через десять лет? Сколько можно говорить о Достоевском?
Иногда Антону было бы хорошо, иногда – плохо. Ему перестала бы нравиться независимость Алисы, он стал бы ее ревновать и ненавидеть себя за эту ревность, потому что ревность – это потеря собственной независимости. Он купал бы свое мужское самолюбие в черной грязи, поднявшейся с самого дна души, потому что в каждой душе, даже самой светлой, есть эта грязь, и не дай Бог этой грязи подняться и завладеть сердцем человеческим. Он выискивал бы в ее поведении, в ее поступках злой умысел и коварство, он оправдывал бы любой самый гадкий свой поступок, потому что в каждом человеке есть эта защитная реакция – оправдывать собственные поступки, даже самые гадкие. Никто не знает и никогда не узнает, чем бы всё это закончилось, потому что он…
Он… А что она?
А ничего, потому что её и не было вовсе: Антон все придумал. Нет, конечно же, были и Александровский сад, и башня Кутафья, и пиво он пил, сидя на скамейке. Только Алисы не было. Она была, но лишь в его мечтах: неземная, волшебная. Иногда плод воображения настолько материализуется, что ты даже запахи начинаешь обонять. Вот она: закрой глаза, протяни руку и дотронься.
А, впрочем, и Антона никогда не было. Он – тоже плод. Воображения. Иногда, - когда долго смотрюсь в зеркало, - я начинаю понимать, что не похож ни на одного из Ричардов.
г. Буденновск, 18-25 февраля 2002 г.