...По сцене разгуливает птица. Странная такая птица, с повадками местечкового еврея. И совершенно непонятно, где в ней помещается актер, настолько абсолютно перевоплощение. Те же немигающие пуговичные глаза, характерная походка вразвалочку на полусогнутых ножках, резкие, фиксированные повороты головы. Да еще полеты на расправленных крыльях. Вот уж поистине – нет предела совершенству…
- На самом деле я играю не ворона, а старого местечкового еврея, на которых насмотрелся в детстве, - говорит актер театра «Гешер» Алекс Сендерович. - Кстати, я и себя таковым считаю, хотя еще и совсем не старый (улыбается открыто, как-то совсем по-детски). Ведь что значит местечковый? Это наивный, провинциальный, без малейшего налета цинизма, взгляд на вещи; добрый юмор, непритязательность в желаниях, такая абсолютная простота и доступность в общении. Меня с детства окружал идиш, я не понимал ни слова, но все эти выражения - они до сих пор во мне сидят… (выразительно стучит себя по груди). Мой дедушка часто говорил на идиш одну фразу (Алекс быстро произносит несколько слов, сливающихся в сплошной рокот), значения которой я тогда еще не знал: «Да провались оно все сквозь землю!». Оказывается, все это никуда не исчезает, а находит где-то свой уголок и сидит там до поры до времени. По сюжету пьесы ворон прилетает в дом благополучных американских евреев, утративших всякую связь с еврейством и давно обрубивших корни, и по сути возвращает их в местечко, откуда вышли их предки.
Однажды во время репетиции Евгений Арье сказал мне: «Тебе в роли ворона не хватает еврейского…» Мне назначили урок с Йони Лукасом – нашим языковым "тренером", который помогает актерам убирать тяжелый акцент, или учит произносить фразы с нужной интонацией. В случае со мной Йони должен был заставить меня заговорить на иврите с идишским акцентом. Мы пошли с ним по тексту, и буквально с третьей фразы я понял, чего мне не хватало – местечкового еврейского напева в речевых оборотах. Я попытался воссоздать его, и тут же произошло моментальное соединение с тем, что было запрятано в глубинах детской памяти, где сидели все мои дедушки и бабушки. Когда это вдруг открылось, мне уже не нужно было ничего выстраивать – достаточно было просто находиться в таком состоянии, и все: появилось ясное понимание, как я должен реагировать в той, или иной ситуации. Тем более, что и ворон уже сидел во мне буквально физически: птичья походка, повороты головы, «пуговичные» глаза были отработаны на уровне рефлекса.
Кстати, птицу я играл уже второй раз, - добавляет Алекс. – Впервые это произошло со мной еще в университете, когда мы ставили учебный спектакль. Там я играл древнего бога – Меркурия, а одновременно был еще и попугаем. И вот я ходил каждый день в птичий парк "Цапари", наблюдал за попугаем – как он переступает по жердочке, бьет крыльями, щелкает клювом. А на сей раз мне даже в "Цапари" идти не пришлось: в парках полно ворон. Наблюдая за ними, я понял, как их изображать: укоротить ножки, максимально прогнуть спину, выпрямить голову, ходить вразвалочку, но не слишком. А еще все движения шеи должны быть резкими, фиксированными – никакой плавности. Потом, по ходу репетиций, добавились еще полеты, и мне пришлось учиться сохранять равновесие, передвигаясь по качающейся балке.
…Одно его появление на сцене вызывает в зале улыбку. Публика хорошо знает Сендеровича – чего от него ждать, и все равно он всякий раз выкидывает нечто такое…например, танец маленького лебедя в спектакле «Якиш и Пупче», глядя на который зрители едва не рыдают от смеха.
- Кстати, сцены с «Лебединым озером» в моем исполнении в спектакле поначалу не было: в начале второго акта я просто так смешно, по-клоунски, выходил на сцену с ведром и кистью, писал на стене надпись, кланялся и уходил. Новое решение пришло достаточно спонтанно, - рассказывает Алекс. - Сначала Ави Биньямин (музыкальный руководитель театра «Гешер» - Ш.Ш.) сочинил для второго акта один музыкальный отрывок, потом решил заменить его на другой. Евгению Арье новая музыка понравилась, и он сказал мне: «Попробуй под это подстроиться». Когда музыканты заиграли новый отрывок, я неожиданно для самого себя приподнялся на цыпочки и начал изображать балетные па, а в конце задергал ножками. Все, кто в этот момент находились в репетиционном зале, смеялись до слез. Эпизод получился с первого раза, так он в спектакле и остался – только немного расставили акценты.
…Его амплуа - комедийный актер. Даже исполняя драматические роли, он все равно привносит в них некий элемент комедийности, как это случилось, например, в спектакле «Шоша», где Алекс Сендерович сыграл Хаима - польского еврея, который потерял во время Катастрофы близких и состояние, успел бежать в Палестину, начал, как и все новоприбывшие, с нуля и продолжает жить воспоминаниями о прошлом.
- Мне кажется, юмор в трагической ситуации придает происходящему большую остроту, делает все более выпуклым, - говорит Алекс.
…Когда Сендерович появился в театре «Гешер» (о том, как он туда попал – чуть позже), к нему подошел один из «старичков» -Володя Халемский и сказал: «Ты знаешь, почему ты смешной? Потому что ты НЕ ЗНАЕШЬ, что ты смешной. И на дай Бог тебе этого узнать. Лучше не узнавай». Впоследствии Алекс часто вспоминал его слова.
- Я не знаю, насколько легко быть смешным, - размышляет он. - В отличие от Жванецкого, я ничего не придумываю, а только исполняю некую, данную мне роль. Конечно, добавляю что-то свое от импульсов, которые получаю от текста, режиссера, публики, но не более того. На сцене быть смешным получается как-то само собой. А в жизни… Я конечно, человек не угрюмый, но и не душа компании и никогда не претендую на эту роль.
…Алекс совсем невысокого роста, что отчасти, может быть, и определило его амплуа – комедийного актера, но у него никогда не было по этому поводу комплексов.
- Так меня воспитывали с детства – с ощущением, что никаких дефектов у меня нет, - объясняет Алекс. - Один журналист как-то заявил мне: «Надо было обладать большой смелостью, чтобы с твоим ростом пойти в артисты – зная, что тебе никогда не сыграть Гамлета». Как будто это имеет какое-то значение! Я не сыграл Гамлета, но зато сыграл Сганареля, и еще немало других замечательных ролей. Вообще-то, и это не так уж важно – главная роль тебе выпала, или второстепенная. Хороший актер, он и второстепенную роль сыграет так, что в зале это почувствуют. Что же касается малого роста, который может изначально определить твое амплуа – комедийного актера, в этом есть свои плюсы (характерность) и минусы (некое ограничение, рамки). Что лучше – быть среднестатистическим, усредненным, или заранее определенным? Вот вопрос…
…Алекс никогда не считал себя человеком поющим. Отец его – профессиональный музыкант, проверил слух своего первенца, когда тому исполнилось пять лет, и сказал: «Этот ребенок будет учиться играть только на барабанах». И Алекс вырос с ощущением, что ему никогда не придется петь. Правда, позже, когда он учился на актера, ему сказали, что у любого человека можно развить слух. Но даже после этого он не был уверен, что подобное может произойти и с ним. И вдруг такой случай представился. В «Гешере» решили поставить мюзикл «Дъявол в Москве» по роману Булгакова «Мастер и Маргарита», где Алекс получил роль поющего Азазело.
Это была грандиозная постановка – с огромным количеством техники, людей, большим оркестром из 23 музыкантов. Декорации были огромными, собирались на один раз – для того, чтобы они поместились, пришлось вытесывать часть стен изнутри. Так что спектакль никуда не возили, а играли в «Гешере» каждый вечер, за исключением пятницы, и так 82 раза подряд.
Во время репетиций с актерами работали несколько педагогов по вокалу. Поскольку Алекс входил в свиту Воланда, то в основном находился на сцене в составе этой четверки, и пел со всеми хором. Там где «нечисть» - жди беды: без происшествий не обошлось. Когда проходили сцену похорон Берлиоза, свита Воланда наблюдала за происходящим с балкончика, который, очевидно, плохо закрепили. Стоило Бегемоту навалиться на перила, как «нечисть» полетела вниз вместе с балконом – прямо в оркестровую яму, где в этот момент, к счастью, никого не было. Зато торчали острые прутья пюпитров и ударной установки. То ли актеры успели сгруппироваться в полете, то ли чисто рефлекторно разбросали перед падением тарелки и пюпитры в стороны, но им удалось избежать участи шашлыка. Отделались легкими ушибами.
- Роман «Мастер и Маргарита» произвел на меня в свое время очень сильное впечатление: я прочел его довольно поздно, и хорошо, что поздно, потому что уже все понимал, - вспоминает Алекс. - Азазело в моем представлении на самом деле существо ранимое, его никто не понимает. Он верит в то, что есть некий порядок вещей, дисциплина, но люди относятся к этому легкомысленно. Азазело в некотором смысле офицер, и что такое честь офицера – ему знакомо.
…У Алекса была в спектакле всего одна сольная сцена – на балконе, с Маргаритой.
- У меня был очень простой, такой детский подход к роли – «верю я или не верю в то, что сегодня я - Азазело». И так повторялось каждый вечер, - возвращается Алекс к периоду, когда ему довелось играть в нашумевшем мюзикле. - Помню через знакомых мне достали папиросы «Беломорканал», и в сцене с Маргаритой я доставал одну из котелка и начинал с ней возиться – сминал гармошечкой, отрывал кончик, брал папироску в рот, собираясь сделать затяжку и выплевывал (пожарные запретили нам курить на сцене). И вот какая штука: именно в тот момент, когда я разминал в пальцах папироску, ко мне приходило абсолютное ощущение, что я – Азазело. И я с полной верой в это произносил строки, позволяющие мне смотреть на Маргариту свысока, как на какое-то смертное создание, которое вообще не понимает сути происходящего – что, где, зачем? Это были такие приятные моменты…
…Я прошу Алекса рассказать о том, что происходило в его прежней, доактерской жизни.
- А ничего особенного и не происходило, - произносит он. - Жил себе в Чернигове. Просто жил и все. И совершенно не знал, чем буду заниматься. В городе было два вуза – педагогический и политехнический. Учителем я точно быть не хотел, а в политех шли все, кто точно знал, что хочет там учиться, и те, кто собирался закосить от армии. Тогда еще шла война в Афганистане, и моя мама жутко за меня боялась. Так что я пошел в политех, но провалился. Точнее, меня завалили. Просто откровенно и цинично заявили: «Мы вашего брата (еврея) в этом году уже достаточно приняли». Так что я попал в политех только со второй попытки. Там был студенческий театр миниатюр, куда меня долго уговаривали пойти. Точно так же, как когда-то уговаривали пойти в драмкружок Дворца пионеров, где я появился всего один раз, увидел, какие сумасшедшие там дети, и мне этого хватило, чтобы больше туда ни ногой.
Где-то через месяц учебы у нас в институте устроили КВН между двумя факультетами – нашим и еще одним, - продолжает Алекс. - Я придумал смешную сценку и изображал, как рабочий трудится на токарном станке, помогая себе руками, ногами, головой. После этого ко мне подошел старшекурсник (для меня, зеленого новичка старшекурсник был чуть ли не полубогом, БОЛЬШИМ человеком) и позвал на репетицию студенческого театра. Я пошел. И опять мне не понравилось: старшекурсники только что вернулись из гастрольной поездки, бурно делились впечатлениями, а я сидел неприкаянный. На вторую репетицию я попал только благодаря парню из этого театра: он жил по соседству и уговорил меня пойти еще раз. И тут уже все получилось: мне сразу дали роль.
Вскоре мы выступали в красном уголке какого-то завода: спектакль продолжался минут 50, я находился на сцене всего сорок секунд, но мне и этого хватило: утроенный пульс, кровь, прихлынувшая к лицу, невероятное возбуждение… Я вдруг ощутил, что никогда еще не испытывал в жизни ничего подобного. А потом мы шли через весь город такой шумной гурьбой, горланя песни под гитару, и я почувствовал себя причастным к чему-то очень большому, настоящему, что меня сразу и определило. Из двух с половиной лет последние полтора года перед выездом в Израиль я уже учился не столько техническим дисциплинам, сколько специальности «художественная самодеятельность». Мы выступали в институте с большими концертами, ездили на фестивали студенческих театров… В общем, я превратился в такую «звезду» местного значения, меня узнавали в институтских коридорах, преподаватели делали на экзаменах всякие поблажки, а вместо зачетов я иной раз предпочитал сдавать донорскую кровь – и такое было.
Потом появились мысли – а не поехать ли в Москву? Но тут как раз вышел документальный фильм о том, как тысячи абитуриентов осаждают в столице театральные вузы. Я увидел на экране темные, прокуренные комнаты, ленивые физиономии экзаменаторов, и то, с каким пренебрежением они смотрят на ребят, рвущихся в актеры, - почесывая глаз, или вот таким менром сбрасывая в сторону пепел, - Алекс молниеносным движением показывает - как, создавая образ корифея-экзаменатора буквально двумя-тремя жестами. – И то, как они равнодушно прерывают чей-то монолог одной фразой: «Достаточно. Следующий», после чего парень, или девчонка ломаются буквально на глазах. И меня это здорово отрезвило. Я понял, что не хочу над собой подобных экспериментов.
…Этот счет - перед самим собой – Алекс закроет много лет спустя, когда театр будет гастролировать в Моске, и он выйдет в составе «Гешера» на сцену МХАТа и «Современника», а в зале будут сидеть и аплодировать актерам те самые, когда-то такие важные и недосягаемые корифеи.
- А потом мы уехали в Израиль, - продолжает рассказывать Алекс. -5 апреля 1991-го я еще был на фестивале в Тульской области, а 11-го наша семья уже держала путь на историческую родину. По прибытии я явился в управлении студентов, где узнал, что два с половиной года в политехе фактически пропали зря, и у меня есть единственная поблажка – не идти на подготовительное отделение. Не скажу, чтобы меня это огорчило. Напротив: появился еще один аргумент в пользу того, что нужно начинать все сначала. Я сообщил родителям о своем решении учиться на актера. Известие привело их в ужас: родители видели меня уже инженером. Семья призвала на помощь всю родню, и в том числе – совершившую алию в 1970-е. Двоюродный брат-программист привел весомый, с его точки зрения аргумент: «Чтобы получить подобную работу в Израиле, нужно быть по-настоящему талантливым актером». Меня же его слова только укрепили в желании стать актером.
…И этот счет он закроет спустя несколько лет, когда брат, произнесший жестокую фразу, позвонит после одного из спектаклей с участием Алекса, и восхищенно скажет ему: «Ты молодец! Добился своего. Я был тогда неправ и беру свои слова обратно».
- В нашей семье актеров никогда не было, - продолжает Алекс свой рассказ. - Дед – парикмахер, мама – портниха, папа – кларнетист. Сначала он играл в оркестре Черниговского театра, потом в парке культуры и отдыха, а затем переквалифицировался в фотографы и пошел работать в городское фотоателье. Забавно, но мои родители познакомились на улице: мама жила неподалеку от театра, а папа там работал и часто прогуливался перед началом репетиций оркестра. В первый год после своего рождения я переболел всеми детскими болезнями, а папа тогда часто выезжал с театром на гастроли, и по два месяца не находился дома. Однажды мама не выдержала и накатала ему письмо, предъвив ультиматум: «Или семья, или театр». Получив его, папа тут же отправился в отдел кадров, уволился и вернулся домой. Больше он в театре не работал.
Что же касается меня, то вскоре после приезда в Израиль я поступил в тель-авивский университет и учился актерскому ремеслу четыре года. На курсе я был единственным «русским», все остальные - сабры. В Израиле, в отличие от России, система другая. Нет никаких «мастерских» именитых актеров, которые ведут свой курс от начала и до конца. Здесь учат все кому не лень, и где-то к концу обучения нам это поднадоело: мы захотели и сами каким-то образом повлиять на отбор преподавателей. Помню, собрались у кого-то дома и начали составлять список известных в Израиле театральных педагогов и режиссеров. Каждый называл какую-то фамилию, и я назвал: «Запишите Евгения Арье». Все тогда засмеялись: «Ну да, пойдет он нас учить, как же!» Дело в том, что театр тогда находился на пике успеха – о нем без конца писали газеты: «Гешер» был для Израиля чем-то вроде чуда, диковинной птицы, залетевшей сюда случайно и почему-то задержавшейся - ко всеобщей радости. Так что для нас было большой неожиданностью, когда Евгений Арье согласился нас учить (впоследствии на основе двух его курсов образовался «Гешер-2»).
Потом объявили дополнительный набор в «Гешер», и я отправился на прослушивание, подготовив отрывок из «Вишневого сада», - продолжает Алекс. – Меня взяли, и вскоре я получил свою первую роль – Сганареля в спектакле «Дон-Жуан». Первые два года я находился в состоянии такого восторга и эйфории: все время ловил себя на мысли, что даже и мечтать не мог о том, что увижу декорации «Гешера» со стороны рампы.
Что меня греет помимо театра? Семья. Вот они – за стенкой прячутся: жена и дочка. Иногда наблюдаю за тем, как моя дочь разыгрывает со своими игрушками целые спектакли: когда она в роли тигра, то верит в то, что она – тигр, я вижу это по ее глазам. А когда играет за антилопу, то боится тигра по-настоящему. И я всякий раз говорю себе, что элемент веры в лицедействе - самый важный.
На самом деле я очень основательный человек и жутко дотошный. Могу запомнить лист причудливой формы, который увидел в парке три дня назад. Мне очень трудно распыляться сразу на несколько дел. Я привык концентрироваться на чем-то одном и доводить его до конца. Наверное, поэтому мне далеко не всегда удается отключиться от работы, особенно, когда идут репетиции нового спектакля и очень трудно выйти из образа героя. Но я стараюсь не загружать семью своей работой и оставлять то, чем я занят в театре – там. Захожу домой, и с этой минуты - просто человек, никакой не актер. Те, кто меня видят вне сцены, иногда удивляются тому, что я в быту такой обыкновенный и ничем от них не отличаюсь. Наверное, в их представлении актер – это что-то такое эксцентричное и в крайней степени эгоистичное (изображает с помощью мимики и снова возвращает привычное выражение лица). А я обыкновенный – и таковым собираюсь оставаться. Но зато у меня сильная воля: бросаю курить, уже не курю целых четыре дня! (делает паузу, потом смеется) правда, бросаю курить уже в третий раз! Впрочем, мне гораздо проще говорить о своих слабостях. Я ловлю себя на мысли, что иногда могу проявлять огромное терпение к одним вещам, а из-за других, напротив, взрываюсь с полоборота. Или, еще бывает такое: копишь в себе какой-то негатив молча, не желая идти на конфликт, а потом – бах! -выливаешь свое раздражение не на тех и не по тому поводу, так что приходится потом извиняться. (ненадолго замолкает, потом произносит с чуть виноватым видом) Как бы мне научиться не молчать и высказывать все претензии по ходу дела, постепенно… Работаю над собой (снова улыбается очень по-детски).
Что меня может выбить из колеи? (задумывается, а потом произносит с большим убеждением) Думаю, что несправедливость по отношению к любому человеку. У меня вообще это ощущение справедливости-несправедливости очень обострено.
Если бы мне довелось чего-то просить у Машиаха (делает паузу, улыбается), я бы попросил для себя здоровья. А где здоровье, там и долгие годы жизни, и дети, внуки, семейные радости и много новых ролей. И еще не мешало бы побольше удачи. Она в нашем деле тоже присутствует: очень многое зависит от того, какой материал попадет тебе в руки, с какими людьми встретишься.