«Самоубийство. Вы видите жизнь только в черно-белом варианте. Нежелание видеть иной выход из положения»
Глава 1
- У тебя дома кто-нибудь есть?
Юлька снизу посмотрела на Кощея, потом смущенно опустила глаза:
- Нет.
- А предки где?
- К тетке уехали.
И опережая его вопрос, зная, что он обязательно об этом спросит, сиплым голосом прошептала:
- Их до завтра не будет.
Кощей закатил глаза, как будто решал какую-то сложную математическую задачу, что-то там высчитал и радостно протянул:
- Так их, что ночью не будет?! Ты одна, что ли, сегодня ночуешь?
Юлька сразу же пожалела, что сказала.
В ней боролись два чувства. Одно из них было желанием попробовать взрослой жизни: как это, вдвоем с мужчиной, в пустой квартире?
Поиграть в эту взрослую жизнь хотелось давно, но мешало второе чувство, которое называлось страхом. Это как в присказке: «И хочется, и колется, и мамка не дает»
Да и на мужчину-то Кощей тянул слабовато. Высокий и безобразно тощий, он, тем не менее, каким-то, совершенно неожиданным для него самого, способом пользовался повышенным спросом у девиц, не то чтобы легкого, ну, скажем, облегченного поведения. Причем, они, девицы эти, совершенно искренне влюбляясь в него, собирались даже завязать со своим полупозорным прошлым, создать семью и нарожать ему кучу, таких же, как он длинных и тощих детишек.
Кощей, подливая масла в огонь, собирался жениться на каждой третьей из них. Делал это совершенно искренне, полагая, что только из таких, прошедших огонь и воду, и получаются хорошие жены. Может и прав?
- Пойдем к тебе?
Юлька, продолжая метаться между желанием стать взрослой и нежеланием найти на свою попу приключений, задала дурацкий вопрос:
- Зачем?
Кощей, со свойственной ему бесшабашностью, громко заржал:
- Трахаться. Хочешь ведь?
- Что «хочешь»?
- Трахаться.
Краска стыда оттого, что эта пошлятина была сказана ей и про нее и, что она совершенно точно определяла теперешнее Юлькино состояние, сначала хлынула в щеки, потом залила лоб и уши и опустилась таким же горячим пунцовым цветом в низ живота. Чувство было не то чтобы незнакомо, но пока еще непонятно ей. Приятно-тягучая сладковатая боль разлилась по ногам, делая коленки слабыми и как будто прогнутыми в обратную сторону.
- Дурак!
Кощей заржал еще громче, запрокидывая свою несоразмерно большую, за счет рыжей гривы волос, которые он не стриг уже несколько лет, голову, так далеко назад, что кадык оказался самой верхней точкой его туловища.
- Дурак!!
Почти прокричала, с надрывными нотками в голосе, Юлька.
- Да, ладно, Юль, хватит тебе!
Кощей ухватил ее за талию, с таким расчетом, что ладони плотно легли на ягодицы, и рывком прижал к себе, делая упор именно на этой части тела.
Юлька прогнулась до хруста в спине, громко ненатурально взвизгнула и уперлась кулачками ему в грудь.
- Пусти!
- Угу.
- Пусти!! Отпусти, дурак!
- Пустить? Это мы щас!
Он быстро и плотно прихватил ее ниже попы и одним рывком приподнял вверх. Ладони скользнули по ногам, раздвигая их в разные стороны. Кощей, неуловимым движением оказался у Юльки между ног, повернул к стене и прижал ее спиной к холодной темно-зеленой поверхности, которая давно не красилась и пестрила разными надписями от признания в любви до откровенных предложений заняться «этим».
Юлька, не ожидавшая такого, ухватилась за край его рубашки, чтобы не упасть.
- Лешка! Отпусти меня!
Почувствовала, как под краешек ее тоненьких трикотажных трусиков со смешным, плейбоевским кроликом-зайчиком на копчике, настойчиво проникают длинные и, почему-то, острые пальцы Лешки-Кощея.
Замерло, и потом застучало быстро и громко, сердце. Та же пунцовая волна горячего желания прокатилась, запульсировала под этими нетерпеливыми пальцами, подтолкнула Юльку вперед, сжимая мышцы ягодиц и влагалища.
- Хочешь?!
Помял хомоватыми движениями промежность.
- Хо-очешь!!
- Леш, отпусти меня! Пожалуйста!
- Юль, ты че?
- Отпусти меня, я кричать буду!
Лешка плотнее прижался пахом, упираясь в нее чем-то твердым и выпуклым, как теннисный мячик и делая ей больно. Немного отпустил и опять прижался.
- Да не будешь ты кричать!
Он впился в ее шею толстыми губищами, изо всех сил втягивая в себя тонкую, почти прозрачную, еще совсем детскую, кожу.
Юлька попыталась вырваться. Подбородком уперлась в Лехину щеку, волосы попали ей в рот, и теперь их противный влажный вкус отвлекал ее от борьбы. Внимание рассеялось. Рукой, которой она только что еще хоть как-то удерживала Лешку на расстоянии, она попыталась вытащить прядь. Промахнулась, оцарапала себе щеку, и даже не то чтобы, поняв, а где-то седьмой своей сущностью почувствовав, что не это сейчас главное, хотела опять упереться ему в грудь, но Кощей, уловив удобный для него момент, плечом отодвинул, прижал ее еще сильнее к стене, практически обездвижил.
- Не будешь ты кричать! Ты орать будешь…От удовольствия!... Ты визжать будешь!... Поняла?... Будешь визжать?
Он громко дышал. С надрывом. Прямо ей в ухо. Голос срывался на каждом его вдохе. Кощей со свистом втягивал в себя воздух, а на выдохе, делая очередной рывок вперед, выдавливал из себя:
- Будешь визжать? Будешь?!
Пальцы отодвигали край трусиков, обнажая то, что на протяжении многих лет, с того момента, как Юлька узнала, что существует такое понятие как «взрослые игры» пряталось под юбки или брюки. Скрывалось, чтобы потом, позже, когда сок зрелости наполнит не только тело, но и мысли, обнажить в своем природном бесстыдстве, не испытывая при этом ничего, кроме животного желания.
Кощей, протолкнул руку дальше между ног, захватив при этом несколько волосков на лобке. Юлька взвизгнула от боли, и еще раз попыталась вырваться из его цепких длинных рук.
- Я ж говорил, визжать будешь!
- Леш, больно!
Юлька обмякла, понимая, что справиться с Кощеем она не сможет.
- Леш, отпусти меня… Пожалуйста… Леш, я тебя очень прошу… Леш, мне страшно! Отпусти меня…
- Ниче, Юль! Ты девочка?
Юлька, даже сквозь туман в голове, сразу поняла, о чем он спрашивает. Появилась надежда.
- Да! Леш, отпусти меня.
- И че? Никогда, ни с кем?
- Нет.
- Блин, ну ты даешь! Ты ж в следующем году школу заканчиваешь!... Ладно, не бойся. Это сначала чуть-чуть больно. Зато потом такой кайф! Потом еще просить меня будешь! Это я тебе обещаю.
Громко, смачно, с хлюпающим звуком работающего насоса, он целовал ее в губы, засасывая, чмокая, прожевывая их. Прядь волос, которую Юлька так и не смогла убрать изо рта, к этим неприятно-животным ощущениям добавила еще какой-то первобытности.
Лешка навалился на нее всем телом, раздавил, распял ее на грязной стене старого подъезда, коленом поддерживая ее маленькое хрупкое тельце школьницы, навису. Другой рукой повозился где-то в области живота, судорожными, дергающими движениями, почти вырывая «с мясом», расстегнул ремень. Пряжка громко звякнула. Так громко, что заглушила и тишину, которая нависала между лестничных пролетов, и те звуки подготовки к сексу, которые прерывали эту тишину: шорохи, шепот, вскрики, молящий женский голос и настойчивый мужской в ответ.
-М-м, Юлька, грудь у тебя какая!
Лехе, привыкшему иметь дело с девицами, которые и не знали, наверное, как это - сопротивляться, даже в голову не пришло назвать Юлькины маленькие, с острыми сосками, груди, так как обычно он их называл: «сиськи», «булки», «буфера». В расстегнутой кофточке, на которой одна пуговица была оторвана, другая еле держалась на тонкой белой нитке с узелком, растрепанная, с темно-красными зацелованными губами, с задранной выше пояса юбкой, похожая на последнюю подворотнюю шлюху, Юлька, все равно пахла детством и парным молоком.
Еще не испорченная, не заляпанная грязью и не залапанная ничьими руками, она вызывала в нем, то самое животное желание растоптать, опустить ее ниже тех девок, которые отдавались легко и запросто. Легко приходили и уходили, не задавая никаких вопросов.
Она была худенькая, маленькая, неумелая. Мило и трепетно хотела, чтобы ее раздели, чтобы ее взяли, при этом делая вид, что ей стыдно, что ей еще рано. Но дрожь, которую можно было бы принять за нервный озноб, и редкие, но достаточно откровенные движения навстречу, выдавали ее с головой.
Кощей, который вначале испытывал какие-то угрызения совести, почувствовав под своей ладонью, которою продолжал держать в промежности, влагу, окончательно убедился в том, что даже такие легкие, воздушные девочки – подростки, с самого своего рождения, с тем самым парным молоком матери, которым они пахнут, впитывают в себя инстинкт самки. И не одна из них не нуждается в его понимании и защите, тогда, когда спиной чувствует холод бетонной стены, а животом тепло и упругость напрягшегося члена.
- Давай, Юль, обними меня!
Лешка продолжал возиться, расстегивая молнию на брюках, а Юлька вся замерла в ожидании.
- Юль, обними меня, Юль… Дай руку!
Юлька почувствовала, как Кощей крепко ухватив ее за кисть, потянул руку вниз. С усилием отдернула ее. Кощей перехватился поудобнее, и опять, теперь уже более настойчиво вернул ее на то место, где тонкая грань между телами, разделялась белой скрученной полосой Юлькиных, уже ничего не меняющих, трусиков.
- Все, Юль, я больше не могу!
Юлька уже не сопротивлялась. Тело как будто наполнилось малиновым сиропом, сладким, с сумасшедшим резким запахом позднего лета. Она уже сама опустила руку ниже, потом еще ниже, обхватила то, что еще вчера было для нее запретным плодом и, не зная, что ей делать дальше опять замерла в ожидании.
Опять захлюпал Лешкин насос, который втягивал в себя все, что попадалось ему на пути от Юлькиных губ, до ложбинки между грудей, а потом обратно. Он даже не заметил этот Юлькин подвиг, а просто задвигался ритмично, то, отстраняясь, то, приближаясь к ней.
- Давай, Юль, иди ко мне! Иди на меня! Иди! Иди!
И ритм, ритм! Потом приостановился, ожидая от нее ответного шага. Юлька на секунду вдохнула в себя воздух, а потом, так же как Кощей, на выдохе прогнулась и сделала этот шаг.
- Да ты на глазах взрослеешь! Молодца!
- Леш, я боюсь!
- Давай помолчим!
- Леш!
- Давай помолчим!!
И еще одно движение, самое последнее в подготовке, откуда-то снизу вверх, что-то большое, то, что было в руках еще секунду назад, скользнуло, на мгновенье приостановилось, и потом…раздирая изнутри, причиняя страшную боль, вошло, ворвалось в нее. Опять приостановилось, как будто наткнулось на невидимое препятствие, чуть отступило назад, и с новыми силами, уже руша все на своем пути, не обращая внимания на дикий крик Юльки, задвигалось жестко: вперед, назад, вперед, назад.
Вперед, назад, вперед, назад.
Юлька стонала от боли, пытаясь вырваться. Она уже не хотела быть взрослой! Она хотела быть маленькой! Совсем…маленькой! Крохотной!
«Мамочка, мамочка моя! Ну, зачем? Ну, почему? Не хочу! Не хочу!! Не хочу!!!»
- Леш, мне больно!
Лешка не останавливаясь, и не сбивая ритма, что-то нечленораздельно промычал.
- Леш, мне больно! Больно!! Больно!!!
Получалось: «Боль-н-но! Боль-н-но!! Боль-н-но!!!», потому что каждый удар Лешкиного тела приходился на середину слова. И оно делилось на две части: «боль» и «но».
Юлькино тело, вопреки разуму, который еще делал попытки что-то предпринять, сопротивляться отказалось полностью и повисло на руках Кащея тряпичной куклой.
- Потерпи чуть-чуть… Немножко осталось…М-м-м!
Он конвульсивно задергался, затрясся, как эпилептик и, потом, как-то разом обмяк, навалился на нее всей своей тяжестью, опустил руки.
Юлька, медленно сползая по стене, почти на грани обморока, вдруг отчетливо поняла, что, то, чего она так ждала и так хотела, уже произошло.
Вот эта грязь, боль, страх и брезгливое чувство непромытости и пошлости…Это и есть то самое: «заниматься любовью»?
Она подняла глаза и посмотрела в лицо Лешки.
Тупой взгляд в никуда, полураскрытый рот, из уголка которого, медленно стекала струйка слюны.
«Мамочка! Что же я наделала? Мамочка моя! Что же мне теперь делать?»
Лешка еще немного постоял, прижимая ее к стене, потом рывком, всем телом оторвался, выпрямился, повозился в области паха, застегнул джинсы, ремень и только потом обратил свое внимание на Юльку.
- Ну, ты чего? Живая?
Юлька так и продолжала сидеть на корточках с задранной до пояса юбкой. Хотелось то ли плакать, то ли кричать. Но сил не было, и она тихонько скулила, как побитый маленький щенок.
- Юль, да ты чего?
Кощей присел напротив нее, осторожно опустил ей юбку, тихонько расправил складку. Погладил ее по голове.
- Юль, да ладно тебе! Чего ты? Больно, что ль было?
Юлька продолжала скулить, упулившись на эту блестящую, отвратную струйку слюны, которую Кощей так и не вытер. Не заметил, наверное.
-Давай, вставай! Хочешь, помогу?
Юлька обреченно замолчала и, превозмогая боль, которая, не смотря на то, что все уже закончилось, тошнотой выворачивала ее наизнанку, тихонько, стараясь не прикасаться к Лешке, облокотившись на стену маленьким кулачком, встала, подтянула и расправила скрученные трусики.
- Не надо, Леш. Я сама.
Кощей хотел было поддержать ее, но она испуганно шарахнулась в сторону, ударилась коленом о старую ржавую батарею, даже не заметив ссадины.
- Леш, не трогай меня. Пожалуйста.
- Да, че ж не трогай-то? Тронул уже! Я че-то не понял. Че случилось то?
Юльку трясло. Она, сжав зубы, чтобы они не стучали, стараясь не подавать вида, что боится, вдруг Лешке вздумается продолжить, тихонько в сторону прошептала:
- Я домой пойду.
Лешка не расслышал, переспросил:
- Чего? Куда пойдешь?
Чуть громче, но все еще тихо и неуверенно Юлька повторила:
- Домой пойду.
Кощей потер растянутые пузыри на коленях, подтянул локтями джинсы повыше, похлопал ладонь о ладонь, чтобы стряхнуть пыль.
- Вместе пойдем.
Юлька ахнула так же тихо и испуганно:
- Вместе? Куда?
- К тебе. Все равно предков у тебя дома нет. Хата ж свободная! Ты че, Юль? Этим пользоваться надо.
Он мечтательно потянулся. Край рубахи, которую он небрежно заправил за пояс штанов, выскользнула, поднялась и обнажила, почему-то, довольно смуглую кожу, которая никак не вязалась с цветом его волос. Ну, уж если рыжий, то и кожа должна быть белой. Но кожа была не белой, а именно смуглой. Да еще плюс лежащий на ней загар, делал ее еще темнее и тоньше. Она напоминала папирусную бумагу, потемневшую от времени и сухого ветра. Сквозь эту бумагу проступали ребра, которые можно было, не напрягаясь, пересчитать.
Юлька, остановив взгляд, на этом кусочке обнаженной кожи, вдруг перестала волноваться. Кащей, с его проступающими, как стиральная доска, ребрами, как-то неожиданно для нее перестал казаться ей противным и чужим.
Лешка, разминаясь, размашисто покрутил руками сначала в одну сторону, потом в другую.
- Пошли?
Юлька сделала полшага вперед, больше и не надо было, так близко он стоял, приподнялась на цыпочки, и тыльной стороной ладони вытерла, почти высохший и так мешавший ей воспринимать все адекватно, след слюны от уголка губ до подбородка.
- Пошли.
Боль отступила, зубы перестали выбивать дробь. Ее больше не трясло.
Легкая ломота в теле, и туповатая остаточная боль в промежности уже не мешали, а, наоборот, давали новое ощущение принадлежности к совершенно другой категории женщин. Женщин, которые, ими стали.
И, уже не было все так отвратительно страшно. И, уже не казалось, как несколько минут назад, что она совершила ошибку. И, мамочка, которую она звала, была теперь совершенно лишней.
- Пошли!
Она решительно взяла его под руку, намереваясь продефилировать с ним через двор, пусть незнакомый, но расположенный, недалеко от ее дома.
Но Лешка, вдруг, отстранился, нервно откинул ее руку.
- Не надо!
- Почему? Мы ведь ко мне идем.
- Не надо. А то еще увидит кто.
- И что?
- Ну…Подумают еще чего.
- Да чего подумают то?
Лешка посопел и не своим, охрипшим голосом сказал:
- Ну, что мы с тобой… это…
Юлька быстро поморгала глазами:
- А мы не «это»?
Лешка нетерпеливо тряхнул ее за плечи:
- Ладно, все пошли. Только под руку не бери меня. Не люблю я этого. Поняла?
- Поняла.
Юлька вздохнула, немного подождала и опять спросила:
- А почему не брать то? Мы ведь теперь с тобой встречаемся? Да?... Или нет?
- Слушай, пошли, а? А то, не дай бог, кто-нибудь выпрется из квартиры, а у тебя вон пуговица оторвана и кровь на ногах. Вытри! И причешись! Как через двор-то пойдешь?
Юлька вывернула ногу и только теперь увидела темно-коричневые пятна, высохшей уже крови. Послюнявила палец и потерла. Вытереть не вытерла, только размазала.
- Ладно, пошли.- Еще раз повторил Лешка и подтолкнул ее в спину к. двери.- Дойдем как-нибудь. Темнеет уже. Может, незаметно будет.
Продолжение следует...