7.
Не перебивая дослушала Наталья рассказ мужа о событиях последнего дня. Аркадий замолк, а она ещё долго сидела неподвижно, уткнувшись взглядом в какую-то точку перед собой.
В путаном рассказе мужа она вычленила две истории. Первую - о том, что Аркадий потерял работу врача, и вторую - о том, что они оба потеряли дочь. Татьяна придумала невероятную манипуляцию, чтобы вырваться из клетки счастливого детства в независимую юность.
Материнским чутьём она давно почувствовала, дочь изменилась: замкнулась, отгородилась от родителей, стала запираться в комнате, начала односложно отвечать на вопросы и подолгу шептаться с кем-то по телефону, прикрывая рукой трубку.
Не ускользнуло от цепкого материнского взгляда, что родительские просьбы остаются без внимания, а требования и, особенно, запреты - воспринимаются в штыки. Она не знала, что с этим поделать и привычно списывала всё неблагополучие на переходный возраст.
Мать предчувствовала: зреет мятеж, но, каким он будет, знать, конечно, не могла и совсем не думала, что этот бунт возникнет сейчас, когда Аркадий, наконец, сдал экзамен и начал работать врачом.
За пятнадцать лет супружества Наталья уверовала в силу терпения и молчания. Она не позволяла себе роскоши переоценки ценностей, меланхолии и рефлексий.
Уже три года подряд она пахала по десять часов в день на фабрике, а дома убирала, стирала, варила, создавая Аркадию условия для учёбы. Она надеялась, что, если хотя бы один из них вернется в медицину, жизнь всей семьи переменится к лучшему.
Стиснув зубы мать терпела, а четырнадцатилетней дочери терпения не хватило. Она устала жить ожиданием светлого завтра.
В глубине души Наталья понимала причины Танькиного протеста, но сама не была бунтаркой; она привыкла молча подчиняться обстоятельствам, которые часто оказывались сильнее маленькой женщины.
Тишину, не выдержав её незримого натиска, нарушил сам Аркадий:
-Ну, скажи хоть что-то! Хоть один раз в жизни скажи! Домолчались уже…
8.
Наталья ответила не сразу, потому что нарушить многолетнюю привычку молчания так же трудно, как, например, ножом ледокола вспороть вековые льды Арктики. Лёд Натальиного молчания за долгие годы превратился в толстый монолит с расплывшейся поверху наледью, которая, по сути, была накипью невысказанных, и потому замороженных несогласий и обид.
Говорить Наталья начала медленно, почти выдавливая из себя каждое слово. Постепенно речь её становилась уверенной, а слова весомыми, как глыбы только что вспоротого льда. Ледокол уже пробил фарватер для каравана кораблей – вереницы Натальиных мыслей,- впервые за много лет так безжалостно высказанных вслух.
-Я молчала. В этом моя вина. Я молча шла за тобой всю нашу жизнь.
Решал всё один ты. Ты убеждал и даже подавлял меня стройной логикой рассуждений, точным знанием того, что и как нужно делать, выверенной дозировкой проявленных чувств...
После этой фразы Наталья замолкла, как бы погрузилась в ощущение давнишней невысказанной обиды, но потом опять ухватила оборванную нить своего размышления и продолжила, не давая более воли чувствам. Она не была ни холодним, ни сухим человеком, но жизнь научила её основному приёму самозащиты - подальше прятать подлинные чувства.
-Я благоговела перед тобой и искренне была со всем согласна. Лишь потом, спустя годы, у меня начали появляться ростки сомнений. Я даже стыдилась их, потому что продолжала верить в твою светлую голову, в непогрешимость твоей логики, - в тебя.
Ты выбирал экстрим! Я шла за тобой, как с завязанными глазами. Таньку мы тянули за собой, никогда не спрашивая, нравится ей это или нет. Всё и всегда мы решали за неё. Решал ты, а я поддерживала твои решения. Тебе была нужна необыкновенная дочь, и ты выгибал Танькин характер, как только умел.
Наталья встала с табуретки, прошла через кухню к умывальнику, хлебнула воды из-под крана, и продолжила:
-Ты читал доктора Спока, верил, что каждый человек должен сам себя воспитывать, и погружал нашу Таньку то в ванну с водой, то в прорубь, то в мир шахмат, то в математику.
Куда бы ты её не погружал, она всплывала. Выталкивающая сила здоровых инстинктов всегда удерживала её на плаву. В твоём воспитании было слишком много бессердечной научности, и слишком мало естественной простоты и человеческих чувств.
Ты всё решал сам. Помнишь, как ты принёс уже купленные билеты и географическую карту? Ты показал мне точку в Заполярье и рассказал красивую сказку о служении науке. Одиннадцать лет мы прожили, как декабристы на поселении: летом кормили комарьё, зимой морозили задницы. И что мы лечили? Обожженные спиртом глотки, обморожения и чесотку! Никакой науке мы не служили - мы зарабатывали и копили на будущее.
Танька училась в поселковом интернате. Осенью по тундре собирали учеников, а потом весь год вымораживали вшей. Помнишь эти распластанные на снегу матрасы и одеяла…
Чему она могла научиться в такой школе?
Ты говорил: потерпите, мы зарабатываем на достойное будущее. Где это будущее? Весь трест лопнул.
И опять экстрим! Снова карта, билеты, визы...
Наталья прикурила сигарету, сделала несколько затяжек и продолжила:
-Таньку мы опять не спросили! Мы сами знали, как ей будет лучше. Три года живём ожиданием завтрашнего дня. А если он не будет таким светлым, как ты хотел?! Танька – твоя дочь! Она не хочет ждать! Она выбрала экстрим. И не бойся за неё! Она выплывет! А вот выплывем ли мы?
9.
-Я знаю тебя. Ты надеешься на экспертизу. Поверь, не будет никакой экспертизы! Они засвидетельствовали факт побоев, есть заявление,- и всё! Им этого хватит! Только не мели чушь про презумпцию невиновности! Это ты теперь обязан доказать, что Таньку не бил. У тебя этих доказательств нет!
Глаза Аркадия были бездонными озёрами скорби, но Наталья ни разу не встретилась с ним взглядом. Она понимала, что бьёт лежачего, но уже не могла остановиться:
-И вчера вечером ты отстаивал принцип: будет по-моему! Вот оно и вышло вчера - по-твоему, а сегодня... Наталья осеклась, она не знала слова, которым можно назвать то, что произошло сегодня.
-Ну, и что ты намерена делать? – Аркадий увидел, что Наталья куда-то засобиралась.
- Я хочу понять, почему ей было так важно пойти на эту дискотеку.
- Ты знаешь что-то еще?
- К сожалению, пока не знаю, но догадываюсь, где искать.
- Где?- Больше всего на свете Аркадий хотел действовать, но совсем не знал, как.
- Всё может быть очень просто,- почти самой себе сказала Наталья. - У нашей дочери появилась подруга – какая-то Светка. Я не видела её никогда, но позавчера она звонила Тане, и они долго шептались. Она обязательно знает то, чего не знаем мы. Я иду искать эту Светку.
- И я с тобой, - почти сорвался с места Аркадий, но Наталья отрицательно качнула головой и тихо сказала:
- Пожалуйста, останься дома. Это, скорее всего, женский разговор.
10.
Аркадий еще долго сидел посреди пустой кухни. Мысленно он что-то доказывал жене, его доводы, как всегда, были вескими и убедительными. Когда аргументация иссякла, Аркадий налил стакан
водки, выпил залпом и пошел спать.
Наталья вернулась поздно. Она была потрясена наивной нелепостью сделанного открытия: какой-то пятнадцатилетний Славик из девятого класса на этой дискотеке должен был предложить дружбу одной из двух подруг. Танька на дискотеку не пришла...
Мать вошла в комнату дочери. Она, не зажигая света, повалилась на Танькин диван, уткнулась в подушки и зарыдала. Никто не слышал, как тихо, почти беззвучно , одними губами она шептала:
- Таня! Танечка! Девочка моя! Что же ты наделала?!
Только пальма, почти живая в свете уличного фонаря,заглядывала в окно, качала перчаткой своих листьев в такт горьким Натальиным мыслям о полной невозможности что-либо изменить, о непоправимости того, что случилось.
( продолжение следует)