Байки и тосты морского эскулапа

Виталий ЯКОВЕНКО

Б А Й К И И ТОСТЫ

М О Р С К О Г О

Э С К У Л А П А

Мурманск
2008

Забавные истории из своей жизненной
копилки поведаны бывалым морским врачом.
А "на посошок" - авторские морские тосты
(вторая премия на Всероссийском конкурсе
"Тамада-2000")

       
О Г Л А В Л Е Н И Е
«Святое место»………………………………………5
Поза льва...........……………………………………..7
Кто тесто сглазил?...……………………………….11
Гуманизм и тараканы..…………………………….13
Каждому - свое!…………………………………….16
Покурил, называется!………………………………18
Радиотелеграфный роман………………………….24
Шоковая терапия…………………………………...28
Варфоломеевская ночь……………………………..32
Ах, Адесса!………………………………………….35
Пельмени с сюрпризом…………………………….39
Тимур Гайдар в Арктике…………………………...41
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!……………44
Как я чуть не подсидел Президента Финляндии…48
Ки-ко-сэ…………………………………………… 50
Микроземлетрясение в Мессине…………………..53
За куревом………………………………………….. 58
Правозащитник……………………………………..62
Бифштекс……………………………………………68
Облико морале………………………………………72
Отпугиватель комаров……………………………...74
Как звали отца «отца марксизма»?………………...79
Выстраданная мужская гордость…………………..82
Тост с противогазом………………………………...88
МОРСКИЕ ТОСТЫ
Вступление…………………………………………..92
За меру!………………………………………………93
За удачу!……………………………………………..93
За надежду!………………………………………….94
За любовь!…………………………………………...94


«СВЯТОЕ МЕСТО»

       Вспоминаю, с чего началась моя профессия морского эскулапа.
       В медицинской службе флота мне вручили направление на сухогруз, который вот-вот должен был отойти от причала, и велели рысью мчаться в отдел кадров пароходства, чтобы быть внесенным в судовую роль, затем аллюром к капитану порта получить паспорт моряка, далее галопом на судно, где принять дела судовой амбулатории у старшего помощника капитана, временно исполнявшего медицинские обязанности.
       Выполнив первые две задачи, я в мыле, как скаковая лошадь, примчался на нужный причал и с некоторым напряжением от грядущей неизвестности поднялся по запыленному трапу на обсыпанный белым порошком мой первый теплоход. Шла погрузка апатита.
       Вахтенный матрос, напоминавший больше мельника от стоявшей в воздухе белой пыли, не проявил ко мне никакого интереса. Глаза у него слипались.
       - Старпом у себя в каюте, - лениво ответил он на мой вопрос и продолжил кунять, опершись на фальшборт.
       Я прошел в надстройку. В коридорах было пусто, спросить дорогу было некого, и меня взяла опаска заплутать во внутренних помещениях. Слегка поблукав, повинуясь внутреннему инстинкту, как крыса в лабиринте, я все-таки сумел преодолеть зигзаги коридоров и трапов, найти по табличке на двери каюту старшего помощника капитана.
       - Некогда, доктор, мне сейчас заниматься передачей дел, - сказал он, принимая направление, - тут всяких разных проверяющих выше головы; набежали, как шакалы на падаль. Вот вам ключи от вашей каюты, идите, разденьтесь. Потом сходите в кают-компанию пообедайте. Сейчас как раз время. После обеда передам вам медицинское заведование; вот оно где у меня уже сидит, - похлопал старпом по шее.
       Открыв каюту судового врача, я остался удовлетворен чистотой и порядком своего нового жилища; и койка застелена чистым бельем, и свежее полотенце висит у рукомойника.
       Сняв плащ, я осмотрелся в большом зеркале на переборке, одернул свой темно-синий с металлическими пуговицами костюм, слегка напоминавший морскую форму, которой тогда у меня не было. Затем помыл руки и отправился на свою первую флотскую трапезу.
       В кают-компании, куда я вошел с чувством некоторого стеснения, никого не было, кроме буфетчицы. Длинный стол был накрыт обеденными приборами, вкусно парили открытые металлические супницы с борщом.
       - Добрый день, где мне можно присесть?
       Буфетчица даже не поинтересовалась, кто я такой, вероятно, приняв меня за одного из проверяющих.
       - Добрый день, садитесь там! – не очень определенно указала она рукой и ушла на камбуз.
       Слегка посомневавшись, я скромно уселся в самом дальнем углу стола, на торце. Наполнив тарелку, приступил к своему первому обеду на новом месте.
       Едва я проглотил несколько ложек, как в кают-компании стали появляться люди в морских формах. В то время посещение кают-компании без форменной одежды считалось нарушением морского этикета.
       Первый же из вошедших, пристально взглянув на меня, сказал:
       - Добрый день, приятного аппетита, прошу разрешения!
       - Добрый день, спасибо! – вежливо ответил я, не вполне понимая, почему у меня просят разрешения.
       - Прошу разрешения! – бойко произнес второй морской офицер, явно адресуясь ко мне. – Приятного аппетита!
       Сочтя неделикатным смолчать на проявления ко мне такого уважения, я ответил.
       - Пожалуйста-пожалуйста! И вам приятного аппетита!
       Следующим зашел уже знакомый мне старпом.
       - Елы-палы, док! – чуть не выпал он «в осадок». – Нехорошо подсиживать капитана!
       - Как подсиживать?
       - Ну, вы же заняли капитанское место за столом. Оно у моряков почитается вроде как «святым», никто не имеет его права занимать.
       - Извините, не знал; а где мое место?
       - Вот здесь, рядом со мной.
       - Хорошо, я сейчас пересяду.
       - Ладно уж, «покапитаньте», пока «мастера» на борту нет. Дообедайте!
       - А мы думали, что это наш новый капитан, - рассмеялись сидевшие за столом. – Разрешения спрашивали…
       - Вот и не верь в приметы, - сказал им старпом, наливая в тарелку флотский борщ. – Правильно доктор подсидел нашего капитана, тот действительно сегодня сдает свои дела.
       Вот так со «святого места» в кают-компании началась моя морская карьера.

ПОЗА ЛЬВА

       Есть у моряков "пунктик", с которым они традиционно обращаются к судовому врачу: "А правду ли говорят, что через несколько лет морского плавания у человека наступает "сдвиг по фазе", так что в некоторых странах моряков даже не подпускают к избирательным урнам, как недееспособных?"
       На попытку развенчать это заблуждение приводится подтверждающий факт: "Захожу к приятелю в каюту, а он смотрится в зеркало, хлопает руками и кричит: "Ку-ка-реку!"
       Здесь морской эскулап может признаться, что для снятия психоэмоционального стресса, вызванного длительным плаванием, иногда и сам выходит в ночной час на корму, истошно орет в адрес моря первые пришедшие на ум слова или отбивает чечетку, но лучше пусть он в этом не признается, чтобы любопытствующий не счел, что у доктора тоже "крыша поехала". А подозрительность в психической адекватности соплавателей лишь укрепится.

       Однажды капитан зашел ко мне в судовую амбулаторию.
       - Доктор, обратите внимание на третьего помощника. Странный он какой-то!
       - А в чем странность?
       - Ну, вообще... Например, решил я пошутить с ним на мостике, когда он снимал показания барографа. Говорю: "Будьте добры, обеспечьте завтра в проливах хорошую погоду, а то вечно в узкостях попадаем в туман". А он мне в ответ: "Извините, но наука еще не дошла до возможности влиять на погодные факторы. Я могу лишь уточнить прогноз, а вот изменить его, к сожалению, не в состоянии. Так что выполнить ваш приказ нет объективной возможности. Прошу отменить его." …Да при этом так серьезно! Что вы скажете на это? Хоть стой, хоть падай!
       - А может быть, он тоже с вами шутил?
       - С капитаном? Ну-ну!

       Через некоторое время, когда мы стояли на рейде Архангельска, «вахтивший» на мостике третий помощник сделал по судовой трансляции такое объявление: "Желающие взглянуть на китов, могут выйти на правый борт!"
       Пол-экипажа выбежало полюбопытствовать, но ничего не увидели, невзирая на заверения третьего помощника, что киты только что были. Вышел и заспанный капитан, прервавший свой "адмиральский час", рассердился и сказал мне:
       - Вот видите, доктор, у третьего помощника уже галлюцинации начались, а вы говорите что-то про особенности характера. Откуда в Северной Двине могут быть киты?
       Однако в тот же день местное радио сообщило, что в Северную Двину вошла белуха, из семейства китовых, и многие жители Архангельска могли наблюдать с набережной фонтанчики воды от резвящихся "китят".
       Временно третий помощник был реабилитирован.

       Пока, наконец, в моей каюте не раздался настойчивый телефонный звонок, и капитанский голос не велел срочно поднять на мостик.
       - Что случилось? - поинтересовался я.
       - Поднимитесь - сами увидите!
       Капитан встретил меня у дверей штурманской рубки с грозной надписью: "Посторонним вход запрещен!" и укоризненно сказал:
       - Вот вы, доктор, все выгораживаете третьего помощника, а у него, меж тем, психическое заболевание прогрессирует, и я не знаю, как доверять ему вахту. Вы только поглядите, что он на мостике выделывает!
       - А что?
       - Нет-нет, вы поглядите, а то скажете, что капитан придумывает. Он морю язык показывает, вот что! Да еще рычит при этом, как лев, и глаза пучит.
       Капитан по-заговорщицки приоткрыл запретную дверь.
       Действительно, третий помощник капитана, держась за поручень, старательно высовывал язык, стремясь достать его кончиком подбородок, выпучивал глаза и издавал рычащие звуки: "а-о-э".
       - Что скажете, доктор? - торжествующе произнес капитан.
Я улыбнулся.
       - Это "поза льва" по системе йогов. Я сам ему посоветовал делать это упражнение. Хорошо помогает при заболеваниях горла. Дело в том, что вчера на медосмотре я обнаружил у третьего помощника небольшое покраснение зева и рыхлость миндалин. Вот и назначил ему это эффективное упражнение, а он его дисциплинированно выполняет.
       - Помогает, говорите? - смутился капитан. - Ну-ну!

       После этого случая капитан ко мне с требованием о психиатрическом освидетельствовании своего помощника уже не обращался.
       Зато однажды буфетчица тихонько вошла в мою амбулаторию, прикрыла за собой дверь и полушепотом сказала:
       - Доктор, но только это между нами, я вам ничего не говорила! Наш капитан... того! Захожу к нему прибираться в каюту, а он стоит на четвереньках на диване с высунутым языком, выпученными глазами и рычит, как лев.
       - А... - сказал я, - это, наверное, у капитана горло заболело...

       КТО ТЕСТО СГЛАЗИЛ?

       Почему-то моряки убеждены, что вкус пищи зависит не столько от повара, который ее готовит, а от судового врача, который снимает пробу перед раздачей.
       - Док, чего это щи сегодня не ахти и котлеты не того? - высказывают они претензии судовому эскулапу.
       Попытки объяснить, что от снятия пробы вкус пищи улучшиться не может, что вкусовые качества блюд зависят не от квалификации доктора, рискующего первым "отдать концы" после опробования камбузных творений, а от профессионального мастерства кока, отвергаются, как неосновательные.
       - А вы должны научить повара, подсказать ему, чего в супе не хватает!
       Признаваться в том, что сам доктор, кроме яичницы, ничего готовить не умеет, что поварских "академиев" не кончал, что в мединститутах кулинарии не учат, не стоит, чтобы морского эскулапа не сочли не соответствующим занимаемой должности.

       Удивительно, что не только команда считает главным "бизнесом" судового врача повышение квалификации кока, но нередко сами работники камбуза обращаются в
судовую амбулаторию не по поводу своего здоровья, а по поводу технологии приготовления пищи.
       - Доктор! - как-то вкатилась в мой медицинский офис пухленькая, как колобок, пекариха, каждый понедельник собиравшаяся худеть, чтобы обрести, как она выражалась, "товарный вид". - У меня тесто не подымается, а остаток хлеба всего на один раз. Что делать, команда взбунтуется, знаете же наших горлодеров?
       - Чем же я тебе могу помочь?
       - Как? - широко раскрывает она глаза. - Вы же доктор, вы должны знать!
       Чтобы не разочаровывать ее в своем профессионализме, осторожно высказываю предположение.
       - Может быть, кто сглазил?
       - Как сглазил?
       - Ну, посмотрел недобрым глазом на твою дежу. Камбуз-то у вас, как я с вами не борюсь, всегда нараспашку, просто проходной двор! Вот и доигрались!
       - Что же теперь делать?
       - Как что, фиги крутить над тестом! Единственное радикальное средство!
       - Вы это серьезно?
       - Вполне! - подавляю я невольную улыбку.
       Пухленькое создание убегает на камбуз крутить фиги.

       Через некоторое время тесто начинает подниматься: то ли качка уменьшилась, то ли ферментативный процесс, наконец, набрал силу.
       Хлеб получается на славу, экипаж доволен. А пекариха проводит собственное расследование: кто же мог сглазить тесто?
       Двери камбуза теперь плотно закрыты к неудовольствию тех моряков, которые любили забежать туда на минуту-другую, чтобы полакомиться то морковкой, то кочерыжкой капусты, сообщив в порядке "товарообмена" свеженькую новость, отчего камбуз традиционно считается неформальным информационным центром.
       Поскольку самодеятельное следствие пекарихи не выводит на чистую воду злоумышленика, этот вопрос она выносит на общесудовое собрание. Ее прокурорское заявление в разделе "разное": "Кто у меня в пекарке давеча тесто сглазил?.. Лучше признайтесь, а то без хлеба будете сидеть!" - вызвало такое непреходящее веселье, что весь остаток рейса моряки "прикалывались" друг перед другом: "А это не ты, случайно, тесто сглазил?" - и неизменно хохотали, будто этот вопрос щекотал им под мышками.

ГУМАНИЗМ И ТАРАКАНЫ

       Как известно, тараканы бывают рыжие и черные. А также (условно) сухопутные и морские. И хотя последние на тельняшку не претендуют, в остальном они делят с моряками все тяготы судовой жизни. Когда тонет судно, моряки используют спасательные средства: шлюпки, плоты, нагрудники, гидрокостюмы. Для тараканов подобные меры не предусмотрены, они уходят под воду, не оставляя своей тараканьей вахты. Случаи спасения тараканов в море, строго говоря, неизвестны.
       Мало что известно об участии тараканов в великих географических открытиях и знаменитых морских путешествиях, хотя без них там вряд ли обошлось. Известный всему миру Фритьоф Нансен описывал в своих романтичных книгах о полярных походах, как он с паровых шлангом гонялся за тараканами по легендарному
"Фраму", чтобы выкурить этих "зайцев", вознамерившихся разделить с ним славу первооткрывателей Северного полюса.
       Нансен, как мы знаем, не достиг заветной цели. Зато это удалось осуществить новому поколению морских тараканов - особых, атомоходных, привыкших греться возле ядерного реактора. Жаль, что об этих участниках славных рейсов наших атомных ледоколов к макушке планеты средства массовой информации умалчивают, вероятно, чтобы не снижать пафоса достижения Северного полюса.

       Когда я был назначен судовым врачом на именитую старушку "Обь", прославленную двумя десятками экспедиций в Антарктиду, тараканов на этом заслуженном дизель-электроходе было вдосталь. На моих глазах один из "нахалов" свалился с подволока прямо в капитанскую тарелку за обедом. Маститый капитан, привыкший к любым перипетиям, не дрогнув ни одним лицевым мускулом, спокойно выловил ложкой спикировавшего во флотские щи прямокрылого и продолжил трапезу, как ни в чем не бывало... Ну, а моему реноме ревнителя санитарии на судне этим досадным фактом был нанесен, как вы понимаете, весьма болезненный укол.
       А потому после соответствующего объявления по трансляции я обвесился аэрозольными баллонами с дихлофосом, как противотанковыми гранатами, вознамерившись дать генеральное сражение этим самозванным членам экипажа, не включенным в судовую роль.
       Я методично, одну за одной, отворял каюты, просил выйти жильцов и напускал внутрь вредоносного для тараканов туману.
       Главное в этом деле было - не пропустить ни одного помещения, чтобы отступать противнику от моей газовой атаки было некуда.
       К моей жестокой акции моряки отнеслись, в основном, сочувственно: их уже давно достали беспокойные соседи.
       Пока на моем пути не встал в дверном проеме престарелый заслуженный боцман.
       - Как ты можешь, док! - сказал он мне укоризненно. - Оно же живое! Где же твой профессиональный гуманизм?
       - Ну, гуманизм, - миролюбиво заметил я, - означает любовь к людям, а не к тараканам. Как раз ради людей я и делаю дезинсекцию. А что, разве вас эта живность не достает?
       - Да ты что? - искренне удивился боцман. - Они ведь соплаватели и братья наши меньшие, делят с нами наш нелегкий морской хлебушек! Да когда таракан идет по коридору, я ему дорогу уступаю - проходи, родной! А ты их отравой! Э-эх!
       Я не нашел, что ответить, подумал, что меня разыгрывают.
       - Знаешь, что я тебе скажу, док, - доверительно поведал боцман, - у меня в каюте живут два прирученных таракана - Витька и Митька. Я их сахарком прикармливаю. Хочешь посмотреть?
       Округлив глаза, я шагнул в боцманскую каюту. Хозяин поставил на стол облупленное блюдечко, насыпал в него сахарного песку и легонько постучал ногтем, позвякивая, по краешку.
       - Витка! Митька! Ребятки! Кушать подано!
       И действительно, из какой-то щели выскочили два откормленных веселеньких тараканчика, бойко затрусили к блюдечку, взобрались на него и стали лакомиться.
       - Это Витька, а это Митька! - указал мне боцман. - Кушайте, ребятки, и ничего не бойтесь, я вас в обиду не дам!
       Глаза у старого мореплавателя умильно блестели.
       - И ты хочешь, док, этих славных ребяток порешить за здорово живешь? Да ведь они мои друзья-приятели неразлучные. С ними я по вечерам беседую "за жизнь", и
они меня понимают, не то, что некоторые! Кому еще можно так излить свою душу, чтобы не перебивали и не считали, что у тебя "крыша поехала"?.. Да мне будет без них так тоскливо, хоть вешайся! Этого ты хочешь, док? В этом, что ли, твой гуманизм заключается? Не надо прыскать в моей каюте этой гадостью!
       И если сначала я было подумал, что старый моряк разыгрывает меня, как салагу, то сейчас, наконец, понял всю серьезность боцманского заявления и махнул рукой.
       А то и впрямь затоскует лютой тоской старый морской волк, взвоет его необласканная душа, стесненная замкнутой коробкой судна, и захочет полезть в петлю. А это пострашнее тараканов. Так что пусть его живет со своими друзьями-приятелями, как хочет. Насильственное добро добра не приносит.
       
КАЖДОМУ СВОЕ

       Наше судно стояло в арктических льдах в ожидании подхода ледокола.
       Около трех ночи меня разбудил громкий стук в дверь, причем ногой.
       "Ну, совсем уж «оборзели», - спросонья ругнулся я, - барабанят ногами, будто рук нет!"
       Когда я вскочил в одних трусах и распахнул каюту, то понял причину нарушения этикета. В коридоре стоял вахтенный матрос, зажав кровоточившую рану на левой ладони пальцами правой кисти. Постучать рукой он явно не мог.
       - Хлеб резал... - пояснил он. - Вахтенный штурман послал меня на камбуз хлебушка свежего отрезать к чаю.
       Надев тапочки на босу ногу, я, чтобы не терять времени на одевание, как был в трусах, повел пострадавшего в рядом расположенную амбулаторию, где усадил пациента на стул, а сам напялил на полуголое тело халат и стал мыть руки.
       Из зажатой раны кровь продолжала капать на палубу.
       - Ну и полнокровный же ты! - подбодрил я пациента, открывая шкафчик с перевязочными средствами. - Наверное, по пути сюда все коридоры залил кровью. Голова не кружится?
       - Покуда нет...
       Я смочил тампон перекисью водорода и стал обрабатывать рану. Порез оказался неглубоким, так что надобности в наложении швов не было, достаточно тугой
повязки.
       Я прижал рану тампоном и велел пациенту придерживать его. А сам отвернулся, чтобы обмакнуть палочку с ватой в йод.
       Не успел я открыть флакон с йодом, как за моей спиной раздался глухой звук свалившегося со стула тела. Мой пациент упал в обморок.
       Что ж, дело обычное. Когда я работал в больнице, иные посетители, войдя со свежего воздуха в больничную палату с ее специфическими запахами, тоже с непривычки грохались на пол.
       Поэтому вместо йода я смочил вату нашатырем и поднес ее к носу лежавшего матроса...

       А в это время вахтенный штурман, у которого остывал чай, не дождавшись свежеиспеченного хлеба, отправился на камбуз сам, бормоча себе под нос, что такого матроса только за смертью посылать.
       На камбузе морской офицер обнаружил взрезанную буханку, окровавленный кухоный нож и капли крови на палубе, ведущие по коридору в судовую амбулаторию. По этим каплям свежей крови морской следопыт и вышел к открытой настежь двери моего медицинского офиса.
       Его взору предстала страшная картина. Вахтенный матрос лежит без сознания на палубе, разбросав ноги в кирзовых сапогах и раскинув руки, как распятый Иисус Христос. Над головой "склеившего ласты" моряка скорбно склонился, как архангел в хитоне, доктор в белом халате.
       Вновь раздался шум упавшего тела, на сей раз в коридоре. Вахтенный штурман не выдержал увиденной картины. Вероятно, сказалось хроническое кислородное
голодание высоких арктических широт, которое описал русский врач Носилов еще в начале 19 века.
       Пришлось мне подносить нашатырь под нос еще и вахтенному штурману.
       Впрочем, оба моряка быстро пришли в себя, никто из них при падении серьезно не ушибся. Только очень конфузились и просили никому не рассказывать, чтобы их не засмеяли за эту слабость, словно они не моряки, а институтки.
       - Ничего зазорного в таком обмороке нет, - сказал я, туго
перебинтовывая раненую кисть матроса, пока бледный штурман наблюдал за моими действиями из коридора. - У нас в институте в учебной операционной специально вдоль стен стояли кушетки для студентов, которые теряли сознание во время операции. А потом некоторые из них становились классными хирургами. Ко всему привычка нужна.
       - Нет, лучше быть моряками, - высказались оба.
       - Что ж, - ответил я, - как говорит латинская поговорка: "Квикве суум" - "Каждому свое!"
 
ПОКУРИЛ, НАЗЫВАЕТСЯ!

       Наше судно стояло на рейде английского порта в ожидании постановки к причалу.
       В третьем часу ночи ко мне в каюту прибежал насмерть испуганный молодой кок и сообщил, что его пожилой сосед-токарь кончается. Только и хватило у того сил постучать в переборку, чтобы вызвать помощь.
       Когда я прибыл с врачебной сумкой в каюту пациента, старослужащий моряк сидел на койке, судорожно вцепившись в ее край, беспомощно глотал, как рыба, воздух, пучил глаза и синел, словно напился фиолетовых чернил.
- Что случилось? – встревожено спросил я его.
       Но задыхающийся пациент не мог не то что говорить, но даже мычать.
       По выраженной синеве его кожных покровов в первый момент можно было подумать про закупорку легочной артерии кровяным сгустком (тромбом). У пожилых людей такое случается. Если это так, то здесь морская медицина бессильна. Холодный пот выступил у меня на спине. Представилась рыбная морозильная камера в артелке, куда надо будет помещать полиэтиленовый мешок с телом моряка.
       В отчаянии я пощупал пульс и ткнул головкой фонедоскопа в грудь пациента, чтобы прослушать сердце и легкие. Токарь дернулся, будто бы я своим прикосновением причинил ему боль.
       И тут меня осенило; вероятно, за моей спиной стоял ангел-хранитель, нашептывая догадку.
- Что, упал на грудь, ушибся?
Старый токарь нашел силы кивнуть.
       Слава Богу! Вероятно, здесь перелом ребра и болевой шок, не дающий вздохнуть полной грудью. А вот это уже мне по плечам.
       - Разбуди боцмана! – крикнул я маячившему в коридоре повару, боявшемуся войти в каюту умиравшего. – Пусть принесет кислородный баллон от КИПа!
       А сам стал лихорадочно набирать в шприц новокаин, чтобы обезболить место перелома.
       - Что за шум, а драки нет? – вошел в каюту разбуженный боцман в длинных трусах и кирзовых сапогах на босу ногу.
       Но осекся, завидев посиневшего задыхающегося токаря, которому доктор вкалывает иглу прямо в грудь.
       - Где кислород? – строго спросил я.
       - Так у меня под койкой, я на нем сплю.
       - Почему не захватил?
       - Я думал повар шутит: кому это среди ночи может понадобиться кислород; что, воздуху уже вокруг не хватает?
       - Тащи скорее, не видишь, человек умирает!
       Это я несколько преувеличил, чтобы придать боцману необходимое ускорение. Ибо после введения обезболивающего раствора к моему пациенту стало возвращаться дыхание, он стал розоветь.
       Пулей примчавшийся с кислородным прибором боцман позволил задыхавшемуся человеку вдохнуть через маску живительного газа и прийти в себя окончательно.
       - Уф! – наконец сказал токарь, оторвавшись от маски. – Спасибо, док! Думал, все, «кондратий» пришел!.. Представляешь, не спалось, вышел перекурить наружу, поскользнулся на мокрой палубе, упал на комингс так, что аж что-то хрустнуло в груди. Ни вздохнуть, ни пернуть! Еле до каюты добрался. Покурил, называется!
       - Ведь не зря нам говорят: сигареты – это яд! – пошутил я.
       Осмелевший повар вступил в разговор.
       - А я думаю, какой это гад мне среди ночи в переборку молотит? Вроде бы котел с водой на плиту ставить еще рано… Вставать не хотел. А потом как щелкнуло в голове: что-то случилось! И впрямь, гляжу: токарь помирает и даже ухи не просит.
       - Тихо! – сказал я. – Дайте послушать!
       Я воткнул оливы фонендоскопа себе в уши. Дыхательные шумы в грудной клетке со стороны сломанного ребра не прослушивалось. Это могло быть из-за того, что пациент непроизвольно щадит эту половину грудной клетки при дыхании, но могло быть и признаком грозного осложнения: травматического разрыва и спадения легкого. Без рентгена это не определить.
       «Ладно, будем посмотреть, куда нас кривая выведет» - подумал я.
       Повар и боцман ушли спать, а я все сидел в каюте токаря, беседуя «за жизнь» и наблюдая за дыханием пациента.
       Через некоторое время пациенту вновь стало трудно дышать.
       Я пощупал кожу в области шеи – нет ли специфического «снежного хруста» от проникшей в подкожную клетчатку воздуха из разорванного легкого. Пока нет.
       Я дал пациенту еще подышать кислородом и повторно сделал инъекцию новокаина в место перелома ребра.
       - Вроде бы отпустило, - сказал токарь. – Что, теперь у меня каждый раз такие задышки будут?
       - Рентген надо бы сделать, - сказал я. – Пойду разбужу капитана.
       Поднятый мной с койки капитан выслушал мои опасения и пошел связываться по радио с берегом.
       Англичане были оперативны. К медицине у них отношение самое трепетное. На десятифунтовой британской банкноте у них с одной стороны портрет Королевы, а с другой – портрет первой английской сестры милосердия Флоренс Найтингейл. Наша знаменитая Даша Севастопольская, начавшая благородную миссию по оказанию помощи раненым на поле боя задолго до англичанки, такой чести не удостоена, никто в России и не вспоминает, что первыми в мире сестрами милосердия были наши соотечественницы.
       Вскоре мы с токарем были доставлены быстроходным катером к причалу, а затем каретой «скорой помощи» в госпиталь «Святой Катерины».
       В приемном покое нас встретил дежурный врач примерно моего возраста в элегантно сшитом, словно от кутюр, белом халате, придававшем ему особый авторитетный вид. Мой английский коллега, выслушав меня, не стал осматривать пациента, а сразу повел его на рентген. Через некоторое время он вышел и торжественно-радостно сообщил, что перелома ребра на рентгенограмме нет.
       «Здрасьте! – подумал я. – Как нет, когда я его пальцами прощупывал?»
       И припомнил заповедь покойного профессора Джанелидзе: «Снимай перед рентгенологом шляпу, а не голову!» Здесь же передо мной стоял даже не рентгенолог, а просто дежурный врач, и при всем нашем «придыхании» перед иностранными эскулапами, голову перед ним снимать вовсе не хотелось.
       - Не могли бы вы показать мне рентгеновские снимки? – попросил я коллегу.
       - Они еще влажные…
       - Как, вы сделали вывод об отсутствии перелома по непросушенным рентгенограммам?
       Дежурный врач покраснел, его тоже, наверное, учили в каком-нибудь Кембридже, что мокрые снимки искажают рентгенологическую картину.
       - Через несколько минут они подсохнут, и мы вместе посмотрим их, - заверил он.
       Когда дежурный врач вынес, наконец, просохшие рентгенограммы и водрузил их на светящийся экран негатоскопа, мы принялись их совместно рассматривать. Главное, что мои подозрения о разрыве легкого могли быть сняты. Легкое было расправлено, а не сдулось, как проколотый воздушный шарик, чего я опасался.
       Мой коллега провел пальцем по ребрам и с победной интонацией произнес:
       - Как видите, перелома нигде нет.
       - Нет ли у вас, случайно, спички?
       - Вы хотите закурить? Могу предложить зажигалку.
       - Нет, я не курю, но мне нужна заостренная спичка.
       - Может быть, подойдет зубочистка?
       - Это еще лучше!
       Вежливый английский доктор, верный традициям джентльменства, невозмутимо принес упаковку зубочисток, вероятно решив, что русский доктор имеет обыкновение ковыряться в зубах при рассматривании рентгенограмм. У каждого свои причуды, лично он, например, закурил.
       Но тонкое острие мне нужно было не для ковыряния в зубах, в которых со вчерашнего дня еще маковой росинки не побывало, а для того, чтобы «отковырять» на рентгеновских снимках малозаметные, на первый взгляд, признаки перелома ребра. Как нас учил старенький профессор Рохлин, помнивший, кажется, еще самого Рентгена: «Перелом ребра надо искать на рентгенограмме не пальцем, а тонко заостренной спичкой, потому что он может быть незаметен под надкостницей, как излом ивового прутика под кожурой».
       - А теперь следите, коллега, - сказал я английскому врачу, - как нас учили определять на рентгенограммах переломы ребер в Первом Ленинградском медицинском институте!
       И уверенно повел кончиком зубочистки по краю рентгенологической тени известного мне ребра, пока в том месте, где перелом определялся при ощупывании, не наткнулся на маленькую вырезку, свидетельствовавшую о разломе костной структуры.
- Вот вам и перелом!
       Мой коллега слегка сконфузился, но сохранил все достоинства английского джентльмена: протянул мне руку.
       - Оу, Фэст Лэнигрэд мэдикэл инститьют! – с уважением повторил он название моей «альма матер» по-английски.
       Пожимая протянутую руку, я не мог не испытать некоей профессиональной гордости за то, что мы тоже не пальцем деланные и можем иногда даже утереть нос хваленым зарубежным коллегам.
       Вот такими обстоятельствами обросло обычное курение моряка на открытой палубе.

РАДИОТЕЛЕГРАФНЫЙ РОМАН

       На дизель-электроход, прославленный своими антарктическими экспедициями, пришел четвертым механиком высокий сдержанный и крайне молчаливый молодой человек по имени Константин, основательный и стабильный, как физические константы, но почему-то напрочь лишенный чувства юмора.
       Последнее обстоятельство заметно раздражало начальника рации Гавриила, от чьих шуток и анекдотов вся кают-компания взрывалась хохотом и поперхивалась пищей. Не смеялся лишь четвертый механик, только кривился на очередную остроту судового "маркони", словно слышал глупость, над которой могут потешаться только дураки.
       У начальника рации, носившего библейское имя архангела, который в свое время возвестил старцу Захарию рождение Иоанна Крестителя, а непорочной Деве Марии зачатие маленького Иисуса, от такого снобистского поведения самого младшего из механиков оставался неприятный осадок на душе, будто бы этот салага держал его, старого морского волка, за шута горохового.

       Известно, что девушки предпочитают веселых неунывающих парней, с которыми не скучно, и потому было даже непонятно, как серьезный до угрюмости Константин с его нелюдимостью вообще сумел познакомиться с подругой, которая пришла провожать его перед отплытием в полугодовой рейс в Антарктиду.
       Тоненькая, как тростиночка, приподнятая длинными ногами, будто не касающаяся земли, она казалась в своем легком платье красавицей Ассолью, провожающей своего капитана Грея.
       Константин же был по своему обыкновению сдержан, молчал при прощании, как сурок. Когда же его подруга, проявив инициативу, приподнялась на цыпочки и нежно чмокнула четвертого механика в щеку, тот даже отшатнулся от неожиданности, вместо того, чтобы в ответ обцеловать это милое создание с головы до пят.
       Так она и осталась стоять на причале не обцелованной и с увлажненными, как у лани, глазами. С точки зрения Гавриила это было непростительно.

       Через несколько дней рейса начальник рации принял радиограмму для четвертого механика: "Дорогой Костя =тПоздравляю днем рождения = Желаю счастья здоровья
благополучного плавания = Лена".
       Итак, Ассоль, оказывается, носит не менее красивое имя Елена. В груди охальника Гавриила сладко защемило при воспоминании о трогательной девушке с большими красивыми глазами.
       И он, вставив в пишущую машинку чистый бланк радиограммы, перепечатал присланное поздравление в своей редакции.
       "Милый родной любимый единственный Вскл Сердечно поздравляю тебя Днем твоего рождения Вскл Желаю огромного как океан счастья крепкого морского здоровья семь футов под килем = Целую скучаю = твоя Лена".

       Начальник рации имел обыкновение приносить радиограммы в кают-компанию перед обедом и подкладывать под суповые тарелки счастливчикам, как сюрприз. Это всегда вносило оживление за столом, потому что нет ничего для моряка важнее в дальнем рейсе, чем весточка с родного берега.
       Интересно было понаблюдать Гавриилу, как отреагирует этот каменное изваяние - четвертый механик на нежное послание девушки, усугубленное лирическими эмоциями
от широкой души начальника рации.
       И потому, склонясь над тарелкой, Гавриил исподлобья следил, как усевшийся на свое место Константин сначала настороженно взглянул на краешек листочка под тарелкой, потом медленно вытащил деликатно свернутую радиограмму, сдвинул густые брови к переносице, стал медленно читать интимные слова и заливаться краской, как девица на смотринах. Стрельнув глазами по сторонам, он подрагивающими пальцами сложил листок вчетверо и сунул в карман.
 
       Целую неделю начальник рации ждал, что четвертый механик родит ответное благодарственное послание, но так и не дождался. Тогда неуемный Гавриил решил простимулировать это дело. Побудительным мотивом должна была послужить еще одна радиограмма от имени Лены, сочиненная великим романистом - начальником рации.
       "Милый Костя Вскл Обеспокоена твоим молчанием = Сообщи как твои дела = Очень волнуюсь сильно скучаю = Каждый день жду весточки = Буду рада каждому твоему слову = Ты мне часто снишься = Целую люблю = твоя Лена".
       Когда четвертый механик прочел эту мистификацию, споткнувшись на слове "люблю", он озадачено наморщил лоб. Деваться ему было явно некуда. Теперь этому «замороженному» воленс-ноленс придется сочинять ответ.
       Вымученная им радиограмма была похожа на автора.
       "Находимся океане тчк Все порядке тчк Константин тчк"
       Бочком войдя в радиорубку, четвертый механик с нерешительностью положил свой опус на стол перед начальником рации.
       - Вот...
       - Хорошо, передам, - бесстрастным тоном занятого человека ответил Гавриил.
       И передал в очередной сеанс связи:
"Милая моя единственная Елена Прекрасная Вскл Большое спасибо поздравление Вскл Твои ласковые слова как ласточки перелетели океан принесли весну мое сердце = Каждую минуту думаю тебе = Пиши чаще = Очень скучаю жду встречи = Крепко обнимаю нежно целую = Твой навсегда Костя".
       Ответ Лены не заставил себя долго ждать. Его даже не пришлось особо редактировать. Ассоль сама нашла нужные слова для своего капитана Грея.
       После этого радиотелеграфный роман между Костей и Леной стал разгораться все жарче и жарче, тем более, что Гавриил позволял себе добавлять в переписку от имени Кости все больше горячих слов, тайно подбрасывая свой хворост в чужой костер любви.
       Начальник рации понимал, что действует на грани фола, но тешил себя мыслью, что способствует прибавлению человеческого счастья.
       "Не бойся греха, от которого кому-то благо" - сказал кто-то из библейских пророков.

       Когда судно вернулось из длительного антарктического рейса, среди встречавших, естественно, была и сияющая Лена с огромным букетом цветов. Она приподымалась на цыпочки, будто желая взлететь на борт к возлюбленному. А ее Костя, позабыв врожденную сдержанность, почти пританцовывал на наружной палубе, махал девушке обеими руками и кричал что-то маловразумительное, но счастливое.
       А ведь их счастье, сказал себе в самооправдание радиохулиган Гавриил, соткал именно он из переданных в эфир ласковых слов, найденных им в запасниках собственной души.
       Не зря в Святом Писании сказано: "В начале было Слово".

ШОКОВАЯ ТЕРАПИЯ

       Начальник рации Гавриил, наконец, женился. Его избранницей стала судовая дневальная Аня, ежедневно приходившая прибираться в радиорубку, пока не прибрала к своим рукам сердце радиста. Бывшая морячка, чье имя в переводе означает «Милостивая», в силу беременности оставленная на берегу, отнюдь немилостиво пригрозила своему благоверному, что по-черному расправится с ним и любой его судовой пассией, если что. А о том, что любая его ходка налево до супруги дойдет, Гавриил не сомневался: шила в мешке не утаишь, на судне ничего ни от кого не скроешь.
       И потому Гавриил самоотверженно блюл "облико морале", раздражаясь от того, что не все его соплаватели следуют, как он, библейской заповеди: "Не прелюбодействуй!"
       Так, второй механик, посетив во время стоянки в отечественном порту полный греховными соблазнами берег, возвратился с него "награжденный" дурной болезнью, от которой на третий день начинают капать слезы из глаз при посещении туалета "по-маленькому".
       Я пролечил пациента в судовой амбулатории инъекциями антибиотиков в соответствии с инструкцией и
строго-настрого предупредил его, чтобы тот не смел под страхом уголовного наказания вступать в интимные отношения до обследования в поликлинике Водников на предмет установления полной излеченности.
       Тот клятвенно обещал, но не смог соблюсти. Потому что на ближайшей стоянке ко второму механику нагрянула без предупреждения соскучившаяся жена, предвкушая, как обрадуется истосковавшийся по ее ласкам супруг. Не исполнить супружеских обязанностей, за которыми жена летела самолетом две тысячи километров, второй механик, естественно, не мог...
       После чего пришел ко мне с повинной: что делать?
       Я только развел руками: ожидать последствий! Ведь если пациент, паче чаяния, "наградил" свою супругу, это не заставит себя долго ждать.
       Каким-то образом переживания второго механика дошли и до начальника рации, хотя я, памятуя о врачебной тайне, был нем, как рыба. Вероятно, сам грешник поделился с кем-то, чтобы облегчить душу, и эта информация, как круги по воде, разошлась по судну.
       Правду говорят, что тот, кто уже не может грешить, становится праведником.
       Это могло быть отнесено и к начальнику рации. Возмущенный нецеломудренным поведением соплавателя, бросающим черную тень на вынужденного "ангела" Гавриила, тот решил примерно наказать греховодника по своим каналам.
       Через несколько дней после того, как от изменщика убыла жена, начальник рации сочинил, отпечатал на стандартном бланке и положил под суповую тарелку перед
обедом второму механику короткую, но энергичную радиограмму, якобы посланную его супругой.
"НЕ ОЖИДАЛА = ПОДРОБНОСТИ ВСТРЕЧЕ"
       Прочтя фальшивку, второй механик побледнел и даже не притронулся к пище, а встал из-за стола и отправился в судовую амбулаторию, чтобы, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, дождаться после обеда меня.
       - Да, - подтвердил я его опасения, - все может быть! Я же предупреждал, чтобы никаких контактов до обследования!
       - О, горе мне! - возопил второй механик. - Все рухнуло! Вся семейная жизнь моя под откос! Развод, и деньги пополам!
       Попытки как-то успокоить его успеха не имели.
       - Боже мой! - чуть не плакал кающийся грешник. - И черт меня дернул пойти в этот долбанный ресторан! И откуда она на меня свалилась эта смазливая "гонорейщица"! А еще говорила, что замужем: муж, мол, в командировке! О, женщины, исчадие ада!

       С приходом судна в Мурманск, второй механик взял отгул выходных, чтобы слетать "по семейным обстоятельствам" к себе домой в Воронеж.
       - Прощайте, други! - с трагизмом в облике помахал он рукой с причала своим приятелям на борту, среди которых счел необходимым быть и начальник рации. - Не
поминайте лихом! Прилечу домой, брошусь в ноги благоверной, кончики туфель целовать буду, может, и простит... А нет - пропади оно все пропадом! Жизнь исковеркана, как металлолом!
       - Не спеши! – сказал, удовлетворенный результатом своих воспитательных мер, "архангел" Гавриил. - Никуда тебе ехать не надо! Не было никакой радиограммы... Это я пошутил.
       - Как не было, когда я сам читал?
       - Я писал, а ты - читал!
       - Не верю! - эмоционально, как Станиславский, воскликнул второй механик.
       - Клянусь своей беременной Анютой!
       - Ты что?.. И зачем ты это сделал?
       - А не блуди! У тебя такая хорошая жена, за тыщи верст к тебе мотается, денег не жалея, а ты ей такие "подарки" делаешь! Она хранит твой домашний очаг, блюдет себя, хотя ей тоже несладко, а ты что?..
       - Я тебя, Гаврик, задушу!
       И точно бы задушил, если бы находившиеся рядом моряки не удержали второго механика за руки... Потом, правда, все вместе пошли в каюту начальника рации распить "мировую", после которой расчувствовавшийся второй механик, переживший очищающий душу катарсис, даже пустил слезу.
       - Прав ты, Гаврила Иванович, ой как прав! Они нас верно ждут, скучают, любят, а мы?.. А ты не обманываешь, что сам мне ту радиограмму начирикал?
       В итоге второй механик не полетел выяснять отношения с супругой, а вместо этого пошел, как ему и было предписано, в поликлинику Водников, где после обследования ему выдали, наконец, индульгенцию: "Излечен, здоров".
       Теперь он, наверное, примерный семьянин. Такая "шоковая терапия" обычно оставляет стойкую следовую реакцию.
       Хотя не у всех и не всегда.

ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ

       Нашему дизель-электроходу, некогда возившему научные экспедиции в Антарктиду, для чего в твиндеках были сделаны выгородки с нарами для пассажиров-полярников, было навязано доставить, на сей раз в Арктику, помимо военного груза еще и тридцать солдат-срочников с офицером и оружием.
       Поскольку импровизированные жилые помещения в твиндеке ввиду их длительного неиспользования пришли в негодность, экипажу пришлось вывозить годами копившуюся грязь, механикам снимать заглушки с трубопроводов, пуская горячую воду для отопления, боцману с матросами ремонтировать нары и пробивать ватерклозеты, электрикам проверять рассохшуюся проводку и вкручивать лампочки.
       Военнослужащие, отправлявшиеся служить на остров в Северном Ледовитом океане, казалось, прощались не с Большой Землей, а с самой жизнью. Трезвых среди них не наблюдалось.
       Их командир в чине капитана, с опухшим от попойки лицом, едва разместив подчиненных в расчищенных, как авгиевы конюшни, твиндечных помещениях, заперся в предоставленной ему каюте в надстройке и продолжил «квасить».
       Вечером наше судно вышло в рейс, а уже ночью среди вооруженных пассажиров в твиндеке началась пьяная драка. Ко мне в амбулаторию стали поступать первые пострадавшие: с разорванным ухом, с рассеченной губой, с переломом нижней челюсти. По информации пациентов, там, внизу, уже кое-кто хватается за оружие и щелкает для острастки затворами.
       Я постучал в каюту командира этого разбушевавшегося воинского подразделения, но внутри никто не ответил, вероятно, из-за глубокого алкогольного погружения.
       Дело пахнет керосином, подумал я, и стал, невзирая на ночной час, звонить своему утомленному предотходными передрягами морскому капитану.
       Нашему «мастеру» было под семьдесят, но был он крепок, кряжист, из поморов, считался суровым, но справедливым.
       - Ясно, - хрипловатым со сна голосом ответил старик, услышав мой доклад про обстановку в твиндеке.
       Через минуту раздался сигнал общесудовой тревоги звонком громкого боя.
       Хмурые от недосыпа моряки, широкоплечие, с натренированными многочисленными самовыгрузками мышцами, яростно ворвались в твиндек, надавали по шее молоденьким соплякам-солдатам, не умеющим еще грамотно пить, разоружили их и повыгоняли взашей на наружную палубу.
       Наш капитан приказал дебоширам построиться. Те послушно подчинились: против них стояла могучая толпа гневно дышавших матерых мореплавателей.
       - Это что же, бунт на корабле? – грозно спросил капитан, обходя нестройный ряд быстро трезвеющих салаг, хмуря мохнатые брови и припечатывая каждого в строю тяжелым свинцовым взглядом, как кастетом. – Боцман! – продолжил капитан. – Скоро войдем в лед. Выдать каждому бузотеру продуктов на неделю и высадить всех на лед. Пусть пешком следуют к месту своей службы. А оружие запереть в кладовой, ключ – мне. Рано таким доверять оружие!
       Настолько серьезной и внушительной была лаконичная речь капитана, что солдатики приняли угрозу за чистую монету, хмель из их голов сразу выветрился, ноги подкосились.
       - А сейчас разойтись по каютам! И если хоть какой-нибудь шум дойдет ко мне из твиндека, виновные будут посажены в канатный ящик. Есть у меня, как у капитана, право арестовать на судне в море всякого, нарушающего закон и порядок.
       На дрожащих полусогнутых ногах, как побитые собачонки, разошлись солдатики по своим конурам в твиндеке, улеглись на нары и затихли.
       Но на этом события этой «варфоломеевской ночи» не закончились. Потому что горячая вода, поданная по проржавевшим, давно не пользованным трубам, быстро нашла свои дырки и стала заливать проход между каютами. Над водой поднимался пар. Наконец, замкнуло электропроводку и погас свет.
       Кто-то из солдатиков, проснувшись по малой нужде, чиркнул в темноте спичкой и, обнаружив вокруг себя туман, решил спросонья, что это дым, и завопил истошно: «Пожар! Горим! Спасайся, кто может!»
       Вскочившие с нар сослуживцы в клубах пара, словно ежики в тумане, выбирались в коридор и попадали ступнями ног в обжигающе горячую воду, что заставляло их подпрыгивать и танцевать на месте, метаться в темноте, натыкаясь лбами друг на друга. Эта «пляска святого Витта» в исполнении босых солдат оказалась словно бы расплатой за устроенную служивыми «варфоломеевскую ночь». Испытанный ими шок окончательно подавил их.
       Утром наш морской капитан вызвал к себе очнувшегося после алкогольного забытья сухопутного капитана и устроил тому изрядную взбучку, после чего озлобленный военачальник предпринял единоличные разборки в своей каюте, хорошенько поколотив за закрытой дверью поодиночке весь свой личный состав.
       Эти крутые меры в дополнении к перенесенным потрясениям возымели свое действие и остаток рейса солдатики вели себя тише воды, ниже травы, словно воспитанницы института благородных девиц. Заглаживая провинность, они вовсю драили палубы, переборки и подволоки надстройки под руководством судовой уборщицы тети Маши, командовавшей ими не хуже старшины.

АХ, АДЕССА!

       Именно так, «Адесса», коренные жители произносят название любимого города. Им лучше знать, как называть свою «жемчужину у моря», и лучше с ними не спорить. Иначе могут отбрить. Как некогда отбрили меня. В прямом и переносном смысле.
       Я тогда проходил врачебную переподготовку по инфекционным болезням на кафедре морской медицины Одесского мединститута, где знали не понаслышке о заразных заболеваниях, только что пережив эпидемию холеры, вибрионами которой кишело в черте города «самое синее в мире Черное море мое».
       Зайдя после занятий в одесскую парикмахерскую побриться (моя электробритва неожиданно забарахлила), я обнаружил в пустом зале единственное кресло, в котором сидела фигуристая девушка с выразительными выпуклостями и полупрозрачном халатике (так чтобы были видны заграничные лэйблы на ее лифчике и трусиках), а напротив нее возле зеркального трюмо с парикмахерскими принадлежностями сидел на табуретке молодой человек, с которым она оживленно беседовала.
       На мое появление «сладкая парочка» не отреагировала.
       - Добрый день вам! – кашлянув для приличия, поздоровался я. – Извините, если помешал.
       - И чего вы желаете? – едва повернув голову в мою сторону, отозвалась, как бы между прочим, сексапильная парикмахерша, словно сошедшая с обложки «Плэйбоя» (запрещенного в нашей стране в те времена).
       - Если это брадобрейня, - ответил я, невольно переходя на одесский специфический говор, - так побриться, а если нет, так нет!
       - Ну так что же вы стоите у дверей памятником, как Дюк Ришелье, проходите и садитесь! – ответствовала работница помазка и бритвы, выговаривая вместо русского «што» одесское «щьто», не вставая с кресла.
       И только когда я подошел поближе, она, слегка выждав, словно сомневаясь, стоит ли уступать мне место, как инвалиду в трамвае, наконец встала, чтобы продемонстрировать огромное розовое сердечко на трусиках спереди и надпись по-английски «Kiss me here!» («Целуй меня здесь!») сзади.
       Парикмахерша стала намыливать мои щеки, продолжая прерванный так некстати разговор со своим кавалером о том, кто какую контрабанду привез из-за границы, кто кого забеременел, кто уже сделал аборт, а кто еще только собирается, кто уже в Израиле, а кто еще раздумывает.
       Я стоически выдержал, когда мыльный помазок ткнул меня в глаз, но когда красавица принялась, отвернувшись к своему ухажеру, который был ей, естественно, интереснее моей персоны, скоблить опасной бритвой мои щеки, я подал голос.
       - Вам не мешает молодой человек?
       - Мне – нет!
       И она стала еще энергичнее водить лезвием по моему лицу, с усилием нажимая на бритву крепенькой рукой.
       - Не могли бы вы так сильно не нажимать на бритву, а то у меня кровеносные сосуды очень поверхностно, боюсь, что будет много порезов.
       - Вот когда будет – тогда и поговорим!
       - Ну, я же говорил! – в отчаянии сказал я, когда мучительница закончила бритье и я смог в зеркале увидеть свою окровавленную в нескольких местах физиономию.
       - Так лицо надо порядочное иметь, чтобы ходить в порядочную парикмахерскую, - снисходительно ответила одесситка пришлому чужаку.
       - Ну ладно, Ляля, - встал с табуретки молодой человек. – Пойду, пожалуй, чтобы тебе не мешать.
       Почему-то во время процесса бритья у него такой мысли не возникло.
       Парикмахерша, не удосужившись спросить меня, желаю ли я этого, стала опрыскивать меня ненавидимым мною одеколоном «Шипр», а ее кавалер в это время, пользуясь тем, что глаза клиенты были вынужденно закрыты, запечатлел на пухлых губах пассии глубокий чувственный поцелуй, затянувшийся и после прекращения опрыскивания моих израненных щек.
       После его ухода оживленная красавица поскучнела и обесцветилась, словно цветок, свернувший свои лепестки с заходом солнца.
       - А за порезы дополнительной платы не надо? – спросил я, решив подковырнуть одесситку.
       - Нет, - зевнув, ответила она. – Только за двойную порцию «Шипра».
       - А почему за двойную? Я и одной не просил!
       - Для дезинфекции, медицину изучать надо! – сказала она человеку, отучившемуся семь лет в медицинском институте и два года в клинической ординатуре.
       «Отбритый» в одесской парикмахерской, я брел по одесскому пляжу, изнывая от жары, в поисках глотка воды. Но везде были только теплое вино и жареные шашлыки. Автоматы газированной воды (в те времена еще были) все, как один, не работали, на стеклянные стаканы со специально надкусанными кусачками острыми краями (чтобы не украли!) никто не покушался.
       Возле самого прибоя сидела на маленьком стульчике, ножки которого утопали в песке, расплывшаяся, как квашня, дородная одесситка в белом медицинском халате, как у главного врача санатория, и дремала, прикрыв голову газеткой со свежими одесскими новостями. Перед ней на столике находился поднос с оплавленными под горячим солнцем кремовыми пирожными.
       - Молодой человек! – окликнула она меня, прервав свою дрему, едва я поравнялся с пирожными, от внешнего вида которых мне, с пересохшим от жажды ртом, стало дурно. – Купите пирожное!
       Конечно, я мог высказать свое возмущение антисанитарным обращением с продуктом, могущим вызвать пищевое отравление, но не захотел быть еще раз «отбритым» в один и тот же день и сказал извиняющимся тоном.
       - Ах, мадам, не с моей комплекцией кушать ваши сладкие пирожные!
       И тут одесситка сказала мне фразу, которая могла стать для меня путеводной на все времена.
       - Сколько той жизни осталось, чтобы отказывать себе в последнем удовольствии!
       В это время из пляжных динамиков неслась популярная в те годы песня «Ах, Одесса, жемчужина у моря…», а в воде среди холерных вибрионов плескались купальщики, не могущие отказать себе в удовольствии, нахлебавшись заразной морской воды, подружиться с «белым другом» - унитазом.

ПЕЛЬМЕНИ С СЮРПРИЗОМ
(Святочная история)

       При обсуждении меню новогоднего стола возобладало пожелание старпома, в те времена заведовавшего на судне службой быта. Он предложил в качестве главного новогоднего блюда свои любимые сибирские пельмени, как их умела изумительно делать Зоя Александровна, наша судовая повариха. И чтобы одна пельмень была для романтичности с сюрпризом. Пусть все загадывают новогодние желания, а кому попадется пельмень с сюрпризом – значит желание сбудется!
       Обычно сюрпризом служит жгучий перец, чтобы у везунчика слезы из глаз полились от счастья на потеху менее везучим едокам, позавидовавшим счастливцу.
       За новогодним столом старпом рассказал по этому поводу забавный случай.
       Дело было на американских Великих Озерах; на борту нашего судна находился американский лоцман. Обычно лоцману предлагают на ходовом мостике перекус в виде кофе, сливок, сервелата, сыра. А тут капитан предложил американцу, управлявшему судном, откушать для сытости сибирских пельменей, как раз подававшихся на ужин экипажу.
- О, Сайбирия!
       Знал, оказывается, лоцман об этом знаменитом на весь мир своими холодами регионе России и согласился попробовать блюдо, которые сибиряки делают впрок, складывают в кадушки и выставляют на трескучий мороз, чтобы в любой момент можно было на скорую руку побаловать себя пельмешками.
       Пожилой кок Митрич, облаченный в белую камбузную куртку и высокий, как пароходная труба, поварской колпак, самолично доставил на мостик порцию пельменей, по-ресторанному украшенных и прикрытых выпуклой блестящей крышкой, чтобы не выветрился пельменный дух. Задержался на минуту, чтобы лицезреть выражение лица американца от опробования русского национального блюда, выслушать слова восторга и скромно сказать: «Кушайте, на здоровье!».
       Вместо этого у лоцмана, отправившего первую пельмень в рот, чуть ли не искры посыпались из глаз и он задышал часто-часто, как собачонка после пробежки.
       - В чем дело, Митрич? – спросил капитан, видя, как глаза лоцмана заполнились слезами, мешая тому ясно видеть окружающую обстановку и осуществлять безопасную проводку судна.
       - Так им, наверное, досталась пельмень с сюрпризом, ответствовал Митрич. – Счастливый, однако!
       Капитану пришлось долго потом объяснять американцу по-английски пельменные традиции на русском флоте, и международный конфликт был улажен.
       … Но вернемся к нашему новогоднему столу в тот момент, когда на него стали подавать вожделенные пельмени. Кое-кто даже зажмурился, загадывая желание, прежде чем начать тыкать вилкой в тарелку.
       - Ой, а почему у меня одна пельмень сладкая? – спросил через некоторое время кто-то.
       - Это потому, - ответила повариха, - что я сюрприз сделала из сладкого изюма – чтобы жизнь в новом году была сладкой.
       - Ой, и у меня пельмень с сюрпризом! И у меня! И у меня! – стало доноситься с разных концов стола.
       - Это потому, - сказала Зоя Александровна, - что я каждому в тарелку положила пельмень с сюрпризом. Пусть у каждого сбудутся новогодние желания!
       - Ну, так не интересно… - протянул кто-то.
       - Зато справедливо! – сказал, как отрезал, капитан.
       И все с ним согласились. Не потому что капитан всегда прав, а потому что всем хочется счастья в новом году.

ТИМУР ГАЙДАР В АРКТИКЕ

       В Мурманске на борт нашего ледокольно-транспортного судна поднялся, чтобы совершить на нем творческий вояж в Арктику, маленький и крепенький, как гриб-боровик, лобастый и окончательно облысевший сын писателя Аркадия Гайдара - контр-адмирал и журналист Тимур Гайдар, чье имя прославил знаменитый отец в детской повести «Тимур и его команда». Хотя мало кто знает, что в рукописи имя главного героя сначала было не Тимур, а Дункан. Так что «тимуровское движение» вполне могло быть «дункановским», а сын писателя уже не был бы по жизни так привязан к популярному литературному образу и, возможно, не взял бы вместо своей настоящей фамилии Голиков писательский псевдоним отца.
       Мне, как судовому врачу, пришлось в рейсе пользовать Тимура Аркадьевича по поводу радикулита и простуды. Я растирал ему поясницу мазью, поил пациента настоем лекарственных трав, так и раззнакомились. Он рассказал, что только что расстался с военным отделом газеты «Правды» и перешел в «Известия». Это была его первая командировка в новой газете. Еще сказал, что у него есть сын Егор от дочери известного писателя Бажова Ариадны.

       …Так случилось, что когда наше судно застряло в районе Диксона в ожидании ледокола, за спецкором центральной газеты местное начальство прислало вертолет. А у меня появилась возможность слетать на этом вертолете в поселковую больницу с пациентом, которому требовался рентген.
       После посещения больницы мы устроились с пациентом в диксоновской гостинице вместе с Гайдаром в ожидании обратной вертолетной оказии. Тимура Аркадьевича по законам полярного гостеприимства повезли на зимнюю охоту, потом греться сауну, и не только паром.
       Поздним вечером я услышал грохот гусеничного вездехода у гостиницы и выглянул в окно. При ослепительном свете фар я мог наблюдать, как из чрева машины бережно вынимают безвольное тело в меховой одежде и на руках осторожно несут ко входу. Мелькнуло знакомое лицо с блаженной улыбкой удовлетворенного доверху человека.
       Утром я сидел возле гостиничного телефона в ожидании звонка из штаба морских операций, обещавшего предоставить вертолет для возвращения на судно.
       Наконец, долгожданная трель раздалась, и я поднял трубку.
       - Тимур Аркадьевич, – раздался из телефона вместо ожидаемого мужского голоса звонкий девичий голосок, - пионерская дружина имени Аркадия Гайдара построена, знамя вынесено, мы все ждем вас на встречу!
       - Одну минутку, - сказал я, - сейчас позову Тимура Аркадьевича.
       Оставив трубку возле аппарата, я прошел в номер, где проживал сын писателя, имя которого, оказывается, носит пионерская дружина на Диксоне.
       Тимур Аркадьевич сладко спал, не отреагировав на громкий стук в дверь. Я посомневался, стоит ли будить человека после вчерашнего тяжелого дня, но потом подумал, что пионерская просьба – дело святое, ведь дети сейчас стоят взволнованные под знаменем, предвкушая, как чудо, встречу с живым Тимуром из любимой книги. А потому решительно потряс живую легенду за плечо.
       - А?.. Что?.. – с усилием приоткрыл контр-адмирал осоловелые глаза.
       - Тимур Аркадьевич, пионерская дружина имени Гайдара построена, знамя вынесено, ждут вас на встречу!
       - У-у-у… - замычал, как от зубной боли, непроспавшийся человек. – Как они мне все… Кто все это придумал?.. Я им ничего не обещал!
       - Понял, - ответил я, трезво подумав, что если бы сейчас отождествляемый детворой с литературным Тимуром реальный Тимур Аркадьевич предстал перед школьниками в таком тяжелом виде, это было бы, по меньшей мере, непедагогично, могло дискредитировать пионерский идеал.
       - Алло, вы слушаете? – сказал я в телефонную трубку. – Тимур Аркадьевич передает вашей дружине свой горячий тимуровский привет, но сегодня, к сожалению, он прибыть не сможет. Так что позвоните ему попозже, чтобы договориться на другой день.
       - Доктор!.. Доктор!.. – заслышал я жалобный зов контр-адмирала через неплотно прикрытую дверь его номера. – Чего мне так хреново? Сделайте что-нибудь, доктор!
       - Сейчас, - ответил я и пошел на общественную кухню, где в холодильнике по моим наблюдениям должна была остаться не до конца оприходованная бутылка водки.
       Остаток оказался достаточным для «лечения». Я вылил все до капли в граненый стакан, захватил недоеденный кем-то соленый огурец и понес это для поправки здоровья жертве северного гостеприимства.
       - Спаситель вы мой! – благодарно высказался мой пациент, употребив «лекарство».
       И блаженно смежил веки.
       Не мог я представить тогда, что сын этого мило посапывающего человека Егор Гайдар через какое-то время возглавит правительство России, устроит «шоковую терапию» для страны, лишит людей сбережений, и станет доказывать нецелесообразность оседлого проживания россиян в арктических регионах с точки зрения макроэкономики.

ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!

       Когда наше судно стояло у причала португальской столицы Лиссабон, помполит (помощник капитана по политической части) повез группу специально отобранных членов экипажа на интернациональную смычку с местными коммунистами. В число избранных попал и я, эскулап-эсквайр, как представитель самой гуманной, хотя и аполитичной профессии.
       Братская коммунистическая встреча состоялась в районном комитете португальской компартии, внешне просто убогом в сравнении с нашими солидными райкомами КПСС. Это были несколько смежных комнат в обычном жилом доме, все убранство которых состояло из простецких деревянных столов (на таких обычно пенсионеры забивают "козла" во дворах), деревенских лавок вдоль стен и колченогих стульев для заседаний.
       Единственным украшением центральной залы был большой и облупленный портрет вождя мирового пролетариата, на котором дедушка Ленин приветственно приложил свою ладошку к демократичной кепчонке. Все остальное пространство голых стен занимали многочисленные партийные лозунги, отличавшиеся от наших традиционных лишь своим португальским правописанием.
       Мы скромно, как и подобает представителям великой державы, уселись рядком на жесткую лавку по одну сторону длинного деревянного стола, португальские партийные функционеры устроились на стульях по другую.
       Стол с коричневыми следами ожогов от сигарет был пуст, не покрыт, как принято у нас, красной скатертью, не стояло даже обязательного графина с водой для смачивания глоток ораторам.
       Некоторое время мы строили друг другу глазки, как "голубые", потом попытались заговорить. И тут выяснилось, что в отличие от шолоховского деревенского
коммуниста Макара Нагульнова, самостоятельно изучавшего зловредный английский язык для борьбы с врагами мировой революции, португальские коммунисты его "не понимэ". Испанский, язык их ближайших соседей, на котором наши моряки, многажды посещавшие Кубу, могли как-то изъясняться, португальским партийным функционерам тоже был чужд. Хоть бы пару слов на русском выучили "только за то, что им разговаривал Ленин"!
       Общения, ради которого мы пришли, не получалось, обсудить проблемы мирового коммунистического движения из-за языкового барьера мы не могли.
       Неловкое молчание затягивалось. Ограниченный обмен состоялся лишь между курильщиками - сигаретами и колечками дыма.
       Наконец, когда были докурены сигареты, самый главный из наших хозяев щелкнул пальцами и позвал:
       - Мария!
       Вошла молоденькая конопатая португалочка в джинсах и обтягивающей острые грудки футболке. В руках у нее был широкий поднос, на котором стояли запыленные (признак выдержанности) бутылки португальского портвейна и обычные граненые стаканы.
       За нашим столом после продолжительной тягостной паузы возникло восторженное оживление.
       Как только радостное бульканье красного коммунистического вина, разливаемого по стаканам, прекратилось, вновь наступила неловкая минута, потому что по этикету полагалось произнести приличиствующий случаю тост. Не для пития же мы, в самом деле, собрались в райкоме братской компартии, а для идеологического общения.
       Наш помполит пребывал в легком замешательстве, потому что хозяева упорно уступали право первого слова нашей делегации из великого СССР.
       - Доктор, - толкнул помполит меня, сидевшего рядом, локтем, - может вы чего ни будь сообразите? Скажите им пару слов на латыни - может быть, поймут? Сами говорили, что в португальском языке много латинских корней.
       Про латынь, конечно, он хорошо придумал, полагая, что в мединститутах учат не только выписывать рецепты на латыни, но и произносить тосты на этом "мертвом языке".
       Впрочем, я быстро сообразил, как вывернуться из создавшейся ситуации. Тем более, что перед моими глазами маячил на стене понятный по латинским корням типичный партийный лозунг на португальском, который я, некурящий, от скуки рассматривал, пока курильщики были заняты глубокомысленным вдыханием никотина.
       И потому я, слегка подражая кавказскому тамаде, солидно встал, высоко поднял свой наполненный доверху стакан, как бараний рог, и, как выяснилось, довольно правильно прочел слова португальского лозунга на стене:
       - Вива эль партитудо коммуниста португеза!
       Наши хозяева, с восторгом услышав из уст чужеземца родную речь, отреагировали на мой тост, славящий их компартию, по-южному темпераментно: вскочили со своих мест и прокричали, потрясая стаканами с вином:
       - Вива эль партитудо коммуниста португеза!
       Верный тон был взят, и после первого же глотка замечательного вина нашей компании стало ясно, откуда черпать тосты: ими были увешаны все стены райкома. А сходство партийных призывов КПСС и португальской компартии делало содержание выступлений понятным обеим сторонам, к тому же идеологически выдержанным.
       Между первой и второй - промежуток небольшой! И поскольку закуски выставлено не было, мы стали последовательно пропивать все коммунистические лозунги, включая
"ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!"
       Шутники утверждают, что на украинский язык этот лозунг переводится так:
"ГОЛОДРАНЦИ УСИХ КРАИН, ГОП ДО КУПЫ!"
       В связи с тем, что лозунгов на стенах оказалось чуть больше, чем портвейна на столах, главный "партайгеноссе" сказал девице Марии, чтобы принесла еще несколько бутылок, вероятно, из партийного резерва.
       После которых я, развивая роль кавказского тамады, обучал тонкую, смешливую и ловкую девушку танцевать "лезгинку". После недолгого экзерсиса она уже кружила вокруг меня под прихлопывания достаточно опьяненной компании, как настоящая горянка, помахивая над головой носовым платком, а я, вооружившись невесть откуда взявшимся столовым ножом, зажал его лезвие зубами, как кинжал, со свирепым видом абрека, только что спустившегося с гор, выделывал невесомыми от выпивки ногами соответствовавшие искрометному грузинскому танцу кренделя.
       Ну а потом гости и хозяева смешались, начали дружески похлопывать друг друга по плечам, обниматься, целоваться... Но самое интресное: стали оживленно переговариваться, непостижимым образом понимая друг друга.
       Наш помполит, упершись своим крепким потным лбом в раскрасневшийся от вина лоб главного райкомовского функционера, о чем-то горячо с ним спорил, а потом, достигнув консенсуса, лобызал своего оппонента взасос, как Генеральный секретарь Брежнев своих соратников.
       Так сам собой рухнул разъединяющий нас языковый барьер. Оказывается, не бывает непонятных языков, бывает просто мало вина.
       Расстались мы верными друзьями, клялись на прощанье в вечной дружбе и не менее вечном пролетарском интернационализме.
       Хотя ничего вечного на свете не бывает, даже пера, именуемого "вечным".

КАК Я ЧУТЬ НЕ ПОДСИДЕЛ
ПРЕЗИДЕНТА ФИНЛЯНДИИ

       Наше судно стояло на ремонте в финском порту Турку. Дирекция судоверфи любезно предоставила морякам автобус и билеты для посещения концерта органной музыки в близлежащем курортном городке Нантали.
       Концерт проходил в солидном каменном соборе, погруженном в полумрак густых крон лиственниц и сосен.
       Когда мы вошли внутрь, то обнаружили, что большинство мест на тяжелых темного дерева лавках уже заняты. Так что сесть вместе всей группой не удалось, каждому пришлось подыскивать себе отдельное местечко.
       Из любопытства я прошел вперед, к самому оркестру, и обнаружил, что первая лавка совершенно свободна, вероятно, из-за нежелания слушателей, чтобы музыка "давила" им на чувствительные уши. Мне же все равно, как сказал учитель пения в школе, "медведь на ухо наступил", так что я эту громкость как-нибудь вынесу. Зато отсюда будет отлично видно, как управляются со своими замысловатыми инструментами музыканты органного оркестра, как смешно трясет головой и машет крыльями-руками дирижер. И потому с видом истинного ценителя Баха, произведения которого значились в программе, я уселся на широкую прохладную скамью, закинув ногу на ногу.
       В ожидании начала концерта я повертел головой, оглядывая публику: дам в вечерних туалетах и мужчин в строгих парадных костюмах. Никто из них повышенного внимания к моей одиноко сидевшей персоне не проявлял, впрочем, и рядом никто из еще входивших не садился. Я мог не только вальяжно и со вкусом сидеть, но даже улечься на лавку.
       Наконец появились музыканты, важно вышел дирижер - им похлопали.
       Дирижер после поклона внимательно поглядел на меня и отвернулся к пюпитру, стал перелистывать ноты, потом вновь почему-то взглянул на меня через плечо, будто я ему чем-то понравился. Наверное, видом меломана.
       Неожиданно музыканты встали и захлопали в ладоши. Зрители тоже стали приподыматься с мест и аплодировать. Наверное, здесь такой обычай перед началом концерта. Пришлось встать и мне...
       И тут я увидел поверх голов, как по проходу идут знакомый мне по телевизионным новостям Президент Финляндии с супругой, сопровождаемый адъютантом в красивой военной форме с аксельбантами.
       Высокие гости явно направлялись к моей лавке, и у меня хватило сообразительности вовремя отступить. Президент одарил меня дипломатичной улыбкой и уселся на мое пригретое место. Рядом расположились его супруга и красавец-адъютант. И хотя дальше эта лавка оставалась свободной, я счел для себя нескромным без приглашения сидеть на одной доске с Президентом суверенной Финляндии и поискал себе другое место.
       Дирижер взмахнул руками, и загремел орган. Музыку я слушал невнимательно, а больше думал - выгнали бы меня или нет, если бы я остался на одной лавке рядом с Президентом Финляндии? Может быть, и раззнакомились бы, обменялись взаимными приглашениями...
       Зато было бы о чем вспомнить! Мир полон возможностями, никогда не осуществленными.

КИ - КО - СЭ
       
       Нас поставили к причалу в предместье французского города Бордо, куда я и отправился в увольнение, не забыв прихватить блокнот с записями обиходных французских выражений, выписанных русскими буквами.
       Автобус привез меня на большую площадь с памятником жирондистам. Тот был окружен вздыбленными бронзовыми конями и фонтанирующими струями воды. Приметное место. Но на всякий случай я запечатлел в памяти табличку на автобусной остановке: "ESPLANADA QUINCONCES".
       Теперь можно двигаться в любом направлении, не заботясь о запоминании обратного пути. Если что - всегда можно спросить. Как говорят моряки, лучший способ определения на местности - спросить у местного населения.
       Оставлю описание славного Бордо, давшего название одноименному вину, чтобы не потерять нити повествования. Ибо я вскоре потерял ориентировку во времени и пространстве, углубившись в лабиринты романтичных улочек старинной части города, ощутив себя перенесенным в прошлые века.
       Меж тем по моим наручным часам приближался срок последнего рейса нужного мне пригородного автобуса. И потому я достал свой заветный блокнот-разговорник и обратился к молоденькой и худенькой до прозрачности мадмуазель.
       - Сильвупле, коман ватон а "Эспланада Куинконцес"?
       Мадмуазель сделала удивленные глаза и ответила в том смысле, что "Эспланады Куинконцес" в Бордо нет.
       - Как же нет? - уже по-русски возмутился я. - Там еще памятник жирондистам с во-от такими лошадьми и фонтанами!
       Ах, эти ветреные француженки! Не знают города, в котором живут. Впрочем, как и москвичи не знают своей столицы. Можно стоять на искомой московской улице, спрашивая всех, где она находится, и только, может быть, десятый прохожий скажет, что это она и есть, остальные только пожмут плечами.
       Пришлось обратиться к престарелому замшелому месье, родившемуся, вероятно, еще до французской революции. Уж он-то должен знать эту историческую площадь.
       Когда и месье на мой вопрос об "Эспланада Куинконцес" недоуменно пожал плечами, мне стало несколько не по себе. Хотя, возможно, старик страдает склерозом и не помнит не только площади с огромным памятником жирондистам, но и своего собственного имени.
       Тогда я стал искать среди прохожих человека, который хотя бы мало-мальски владел английским. Таковой вскоре нашелся. Напоминал он своим строгим костюмом и отрепетированной улыбкой банковского служащего. И почти с банковской гарантией он заверил меня по-английски, что "Эспланады Куинконцес" в Бордо нет.
       Это озадачило меня. Заулыбалась перспектива опоздать на последний автобус и провести всю ночь под открытым небом и французскими каштанами.
       Что в таких случаях должен делать профессиональный мореплаватель?
       Правильно, он должен раздобыть карту, чтобы определиться на местности.
       А где можно найти карту города? Естественно, в ближайшем книжном магазине.
       Мне повезло, что подобный магазин был открыт, и туристские карты были в наличии - хоть Бордо, хоть Парижа, хоть Нью-Йорка, хоть Токио, хоть Стамбула. Не было только плана-схемы Жмеринки, но это извинительно, в Жмеринке и так скажут где что.
       Едва я развернул нужную карту, как сразу наткнулся на площадь с обозначением: "ESPLANADA QUINCONCES".
       - Да вот же она! - радостно воскликнул я. - И никуда не девалась. Ну, граждане-бордовцы, не знаете вы своего Бордо!
       Осталось выяснить свое местоположение. Продавщица помогла мне определиться. Когда же я ткнул пальцем в заветную "Эспланаду Куинконцес", как я произносил это название, тщательно выговаривая все написанные латинские буквы, она меня поправила. Оказывается, "Quinconces" читается вовсе не "Куинконцес", а "Ки-ко-сэ".
       Ох, эти легкомысленные французы! Не произносят и половины написанных букв. Как говорится, пишут "Манчестер", читают "Ливерпуль".
       Далее все было просто. Я шел по кривым улочкам, помнившим, кажется, звон шпаг королевских мушкетеров, с удовольствием спрашивал встречных, правильно ли я иду к этой самой "Ки-ко-сэ", стараясь воспроизвести французский прононс, похожий на заложенность носа при насморке, и все мне подтверждали правильность маршрута.
       На автобус я успел, ночью уютно спал в своей каюте, а не на жесткой лавке под французскими каштанами. Хотя последнее было бы более романтичным.

МИКРОЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ В МЕССИНЕ

       Если кто забыл: упомянутое в поэме Блока сильнейшее землетрясение 20 века на итальянском острове Сицилия произошло 28 декабря 1908 года.
       В 5 часов 20 минут вдруг вспучилось море, поднялись к небу огромные волны-цунами, которые понеслись на древний приморский город Мессину, опрокидывая на своем пути суда у причалов, сшибая мосты, превращая красавицу-набережную в груду мокрых камней. В это же время начала содрогаться земля. И один мощный толчок превратил Мессину, заселенную еще до Рождества Христова, в руины.
       А в это время в заливе стоял на якорях учебный отряд русских кораблей - броненосец "Цесаревич", крейсеры "Аврора" и "Олег".
       Когда русские моряки высадились на берег, их взору предстала искалеченная набережная, обрушенные дома в клубах пыли и дыма, разбитые в щепу вагоны на разрушенном вокзале, разорванные и скрюченные страшной силой металлические рельсы.
       День и ночь работали наши моряки, вытаскивая из-под обломков моливших о помощи живых и навеки смолкших мертвых.
       ...По окончании спасательной операции итальянские власти устроили большой прием в чудом сохранившейся, хотя и обгоревшей городской ратуше.
       Говорились благодарственные речи. Русским морякам вручали серебряные медали за спасение мессинцев. Подносили вкусное итальянское вино (водки не подавали -
не принято).
       
       В нынешнем отстроенном городе-порте Мессине, куда зашло наше судно, на современной каменной набережной возвышается гранитное изваяние грозного Нептуна, направившего свой трезубец в сторону Мессинского пролива, известного своими крутыми водоворотами под названиями Сцилла и Харибда, вошедшими в поговорку:
"Пройти между Сциллой и Харибдой".
       Наш теплоход благополучно прошел между Сциллой и Харибдой, миновал Повелителя морей и океанов на набережной и ошвартовался почти в самом центре города рядом с белой статуей красивой женщины, на постаменте которой было выбито по-итальянски "Мессина". За ее спиной возвышался утопающий в зелени муниципалитет с государственным флагом на крыше, вокруг которого кружились голуби. Далее на холмах раскинулся живописный город, над которым доминировал величественный собор, упиравшийся крестами в самое небо.
       Полицейский на набережной отгонял любопытных с причала, чтобы не мешали швартовке. Рыбаки с удочками отрывали свои взгляды от поплавков, чтобы взглянуть на русский ледокольно-транспортный корабль, пришедший из морозного заснеженного Мурманска.
       У них же зимой вместо изморози была легкая изморось, вместо белого снега - белые цветы на клумбах, а вместо серебристых сосулек на уличных деревьях золотились мандарины.
       После длительного и утомительного перехода по сильно штормящим в эту пору морям у нашего экипажа появилась возможность "размагнититься" в этом теплом раю.
       
       Один из мотористов накануне позволил себе от души утолить жажду пивом, купленному в магазинчике в двух шагах от парадного трапа. А утром после ночной вахты он отправился осваивать город.
       В пиццерии, куда наш моряк зашел просохнуть от накрапывающего мелкого дождика, русской водки не подавали, как, впрочем, и "Смирновской" и "Абсолюта" (не принято) - только виноградное вино разных сортов.
       Однако в ответ на настойчивое повторение клиентом одного и того же заклинания "водка" хозяин принес-таки из кладовой какого-то крепкого напитка.
       - Водка? - уточнил моторист. - Наливай!
       Первые же сто грамм сицилийской водки, напоминавшей самогон, принятые "для сугреву" за стойкой бара, вероятно, пришлись на "вчерашние дрожжи", потому что
стойкий, как оловянный солдатик, русский моряк совершенно неожиданно для себя сомлел и сполз со стула на пол заведения.
       Хозяин, как принято у них, вызвал полицию.
       Приехавшие карабинеры, удостоверившись в отсутствии криминала, вызвали "скорую помощь", которая и увезла безвольное тело утомленного бессонной ночью и алкоголем моряка в ближайший госпиталь.
       Там в палате приемного покоя бесчувственного пациента окружили опытные врачи и заботливые медсестры, сделали протрезвляющую инъекцию. Охранник госпиталя
в черной униформе, помогая пациенту прийти в сознание, стал похлопывать его по щекам...

       Когда наш моторист открыл глаза, закрытые еще за стойкой бара, он немало удивился перемене обстановки. Какой-то амбал в черном хлещет его по щекам, а вокруг стоят незнакомые люди во всем белом и сверлят его глазами.
       Все ясно! Он попал в руки сицилийской мафии, о которой как раз прошел сериал по российскому телевидению.
       Размышлять своим суженным после протрезвления сознанием на кой ляд простой русский моторист сдался сицилийской мафии он не стал, ибо был человеком решительных действий.
       А потому крепкой натруженной рукой, привыкшей к тяжелым гаечным ключам, он, извернувшись, нанес неожиданный удар в челюсть охраннику, так что тот свалился в нокаут.
       После чего вскочив на ноги и плохо соображая, что делает, борющийся за свою свободу моряк схватил, как кинжал, лежавшие на инструментальном столике длинные ножницы для разрезания повязок и с их помощь обратил в бегство остальных "мафиози" в белых халатах.
       А далее он, не раздумывая, вскочил на подоконник, двинул ногой по раме, от чего створки окна разошлись, и прыгнул вниз, не ведая высоты. Хорошо, что это оказался первый этаж. Тем не менее, приземлившись на асфальт внутреннего дворика, подвернул ногу в голеностопе. Но не сдался, а побежал, хромая и превозмогая боль, к высоким металлическим воротам и стал карабкаться по ним наверх, как матросы при взятии Зимнего.
       За беглецом уже мчались перепуганные врачи, медсестры, санитары и вызванные на подмогу другие охранники. Скопом они стащили упиравшегося героя, заломили ему руки, защелкнули на запястьях наручники, и пока он бился насмерть с превосходящими силами, сумели заголить ягодицу и вонзить в нее иглу, через которую ввели такое сильное средство, против которого не устоял бы и слон.

       На наш теплоход приехал морской агент.
       - Капитан, - сказал он, - надо забрать из госпиталя вашего моряка. Он слегка перебрал, и ему там оказали некоторую медицинскую помощь.
       К моменту приезда капитана наш герой уже пришел в себя и пребывал в сладко-заторможенном состоянии на сидячей каталке. Его только что свозили на рентген, перелома в области голеностопного сустава не нашли, поэтому ограничились только давящей повязкой.
       - Капитан, - попросили итальянские врачи, несколько сконфуженные тем обстоятельством, что не сумели профессионально обеспечить безопасность пациента, когда тот пребывал в сумеречном состоянии сознания, - проявите милосердие и не наказывайте этого моряка. Мы понимаем - он устал в море. С каждым такое может быть. У нас к нему нет никаких претензий, платы за медицинскую помощь никакой не нужно. Мы помним, что русские моряки некогда спасали жителей Мессины при землетрясении. За добро надо платить добром.
       Капитан обещал подумать.

ЗА КУРЕВОМ

       Как-то случилось, что в судовой артелке закончились сигареты, и курильщики в отсутствии привычной услады взвыли, стали делать самокрутки из чая. Помполит, как самый заядлый курильщик (профессия такая), встал на защиту интересов «народа», совпадавших с его собственными, и поставил перед капитаном этот вопрос, как политический: воля народа превыше всего.
       - Ничего, - утешил своего первого помощника капитан, - навстречу идет судно нашего пароходства, там капитаном мой приятель, договоримся насчет курева.
       При сближении суда застопорили машины и легли в дрейф.
       С нашего теплохода была спущена спасательная шлюпка, в которую сгрузили тушенку, сгущенку и другие продукты для обмена на сигареты. В шлюпку сели капитан, старший, первый, второй и третий помощники, у которых на встречном судне тоже оказались кореша и однокашники по «макаровке». Два матроса были взяты для отдачи швартов, третий механик для запуска шлюпочного двигателя.
       Командовать нашим дрейфующим судном остался самый младший из судоводителей – четвертый помощник капитана. Пусть привыкает к самостоятельности!
       Радостная встреча друзей и однокашников в открытом море затянулась до полуночи. К этому времени усилился ветер, подняв высокие волны.
       Ошвартованную шлюпку стало чувствительно бить о борт теплохода, а разгулявшаяся компания все веселилась, дорогие гости все не могли расстаться с гостеприимными хозяевами, хорошо упившись. Непонятно даже, как они в таком состоянии смогли спуститься по шторм-трапу в ходившую вверх-вниз на волнах шлюпку.
       Хорошо, что на ней были трезвыми оба матроса, которых забыли угостить. Они и повели шлюпку с пьяными пассажирами в ночную темь, ориентируясь по судовым огням. Но на середине пути мотор стал чихать и заглох. Шлюпку развернуло бортом к волне и стало ощутимо раскачивать, кидая из стороны в сторону и без того нетвердо державших равновесие людей. Нетрезвый механик долго не мог запустить двигатель, пытаясь устранить неисправность при свете фонарика.
       - На весла! - с пьяной удалью кинул лозунг в массы помполит. – Али мы не моряки?
       Наконец, шлюпочный двигатель с грехом пополам удалось запустить и к двум часам ночи морские путешественники подошли к борту родного судна, изрядно поколотив о него шлюпку и что-то там повредив при ее подъеме. «Сломавшегося» после митинговых выступлений помполита пришлось выносить из шлюпки и нести в каюту на руках.
       … А поутру они проснулись. И тут выяснилось, что то, за чем ехали, как раз и забыли взять. Свои продукты для обмена оставили, а сигареты не забрали.
       - Нет, этот случай нельзя так оставлять! – высказался за обедом в столовой команды председатель судового комитета профсоюза, по должности старший моторист. – Это же надо: потеряли зазря столько часов ходового времени, спасательную шлюпку сломали, свои кровные продукты «дяде» подарили, а курева в обмен так и не получили.
       Курильщики шумно поддержали народного представителя. Досада их была велика, чайная заварка для курения оказалась хуже махорки.
       Проспавшийся помполит зашел ко мне в амбулаторию.
       - Доктор, для вас есть важное общественное поручение. Надо экипажу срочно прочесть лекцию о вреде курения. И побольше страшных фактов – чтобы курить не хотелось… Кстати, а у вас сигаретки не найдется? Как, не курите? Доктор – и не курит! Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет! Ха-ха-ха…
       А в это время председатель судкома, этот зачинщик народной смуты, был вызван по трансляции к капитану.
       Когда он явился, капитан уважительно усадил профсоюзного лидера на мягкий диван за журнальный столик, на котором уже стояли тарелки с бутербродами и салатами, окружая большую бутылку виски.
       Наливая до краев два полных стакана, капитан ласково проговорил:
       - Надеюсь, не откажетесь выпить с капитаном? За то, чтобы между нами не было недопонимания. Вы ведь и дальше хотите на моем судне плавать?
       И пронзительно глянул прямо в зрачки старшему мотористу, облеченному народным доверием. Тот дрогнул и не посмел отказаться от навязываемого стакана.
       - Вот и молодец! – удовлетворенно сказал капитан. – До дна, на слезы не оставляй! Закуси… Будут какие-то проблемы – смело ко мне обращайся! Если есть у нас какие-то отдельные недостатки – все сделаем, чтобы устранить. А проблему с обеспечением сигарет возьму под свой капитанский контроль, чтобы больше такого «прокола» не повторялось. Так и передайте экипажу.
       После приема «на грудь» стакана крепкого виски старший моторист успел часок вздремнуть, прежде чем вышел на свою вахту в машинное отделение. Тут его и застукал с еще не выветрившимся запахом алкоголя старший механик.
       Немедленно был составлен акт отстранения от работы в связи с алкогольным опьянением. И вот наш герой снова в капитанской каюте, но уже в сопровождении старшего механика, как провинившийся.
       Капитан вертит в руках компрометирующий документ и с удивлением спрашивает:
       - А ты почему, собственно, позволяешь себе являться на вахту в нетрезвом состоянии? Думаешь, если тебя избрали председателем судового комитета профсоюза, тебе все можно?
- Вы же сами угостили…
       - Ну и что? Угощал, а не заставлял. В рот не вливал. Отказался бы. Откуда я знал, что тебе скоро на вахту? Я к тебе с полным уважением, а ты вон как платишь за добро – выходишь на вахту в состоянии алкогольного опьянения. Ну, просто не знаю, что теперь с тобой и делать. Списать, что ли, в первом порту с последующим увольнением из пароходства по статье? …И часто он себе позволяет подобные нарушения? – спрашивает капитан уже старшего механика.
- Да нет, это первый раз.
       - Ну, на первый раз ограничимся предупреждением. Все-таки как-никак председатель судкома, избран народом. Окажем ему уважение. Чтобы не говорили, что администрация профсоюз зажимает. Пусть этот случай пока будет между нами. Но если что – эта бумага может всплыть. Вот здесь она будет храниться, в этой папке. Понял?
       - Понял, - обречено сказал профсоюзный лидер и крепко-накрепко прикусил свой язык, до боли, чтобы не высовывался.
       На ближайшем профсоюзном собрании он попросил о своем переизбрании. Но его самоотвод никто не принял.

ПРАВОЗАЩИТНИК

       На арктическом ледоколе, где я одно время работал, сауна была окружена всеобщим благоговением. На ее двери висел "Устав" в стихах, начинавшийся словами:
       Так уж исстари ведется,
       Баня "доктором" зовется.
       Простудился, захандрил -
       Баньку тут же истопил!
       И действительно, в древних летописях есть сведения о русской бане.
       Некий чужестранец сообщал, что узрел он в русской земле диво чудное, как русские мужики сами себя мучат жаром и паром от раскаленных каменьев, да еще и хлещут при этом березовым веником по своему голому телу, а потом сигают в холодную воду, и тем здоровы.
       В то время как в "цивилизованной" Европе особо мыться было не принято. Вместо этого они поливали себя духами и одеколонами, чтобы перебить дурной запах грязного тела, а на королевских столах даже ставили специальные плошки для раздавливания выловленных на себе блох.
       
       В банный день на ледоколе с утра замачивались веники, заваривалась мята для ароматизации пара, настаивался потогонный чай из липы с медом, повар разливал в емкости "банькоманов" свежеприготовленный квасок, прачка выдавала чистые простыни и полотенца - это был целый ритуал.
       После сауны у всех наблюдалось приподнято-радостное настроение, как у детей поутру.
       И вот этот храм психологической разгрузки повелел прикрыть в целях экономии пресной воды недавно пришедший на судно новый капитан.
       У каждого капитана свой "бзик", подметил писатель-моряк Виктор Конецкий. Один из его литературных героев шил на досуге тапочки для покойников. А у нашего
капитана оказался "бзик" по части экономии воды. Вероятно, потому что сам он, в отличие от прежнего "мастера", не был поклонником банных процедур и считал
судовую сауну излишеством, приводящим к перерасходу пресной воды.
       На прием к капитану явилась делегация моряков-ледокольщиков во главе с председателем судового комитета профсоюза. Но капитан жестко объяснил ходокам, что не намерен обсуждать свои служебные распоряжения с общественностью.
       - Откуда я знаю, - сказал он, - хватит ли нам пресной воды, если у меня нет еще планов ближайшей работы?
       Аргументы, вроде того, что судовая опреснительная установка исправно и даже с избытком "варит" пресную воду, капитан решительно отверг.
       - А если нам придется длительно находиться без движения в ожидании, в обеспечении, когда опреснительная установка не функционирует?
       - Ну, мы не первый год на ледоколе, никогда такого у нас не было.
       - Я тоже не вчера стал капитаном, и у меня такие случаи были! А капитан должен все предвидеть и предусмотреть, иначе он плохой капитан.
       Несолоно хлебавши, профсоюзная делегация в полном составе явилась в судовую амбулаторию.
       - Вот ты, док, давеча нам песни пел на лекции о пользе сауны для поддержания здоровья в условиях Арктики. А капитан на все это дело положил "с приветом", приказал старпому закрыть нашу сауну на ключ. Неувязочка получается: медицина твердит одно, администрация другое. Требуется ваше "хирургическое вмешательство". Сами говорили, что по морскому уставу требования судового врача в вопросах здоровья обязательны для всех членов экипажа. Наверное, и для капитана тоже? Вот и потребуйте! А то ему воды жалко, а не моряков! Хотя воды у нас - хоть залейся!
       Что ж, отступать мне было некуда, пришлось пообещать морякам порадеть за их любимое детище буквально на сегодняшнем командирском совещании. Хотя прошибить
капитанское упрямство особо не рассчитывал.
       Первое впечатление от нового капитана у меня было: хладнокровен, как лед, невозмутим, как сфинкс. Потом, правда, стала доходить противоположная информация. То один, то другой штурман, молодые крепкие ребята, стеснительно обращались ко мне после вахты за успокаивающими средствами.
       - Что, новый капитан достает? - интересовался я.
       Они отвечали словами фривольной песенки.
       Капитан глядит угрюмо,
       Джон Кровавое Яйцо.
       Словно зад у бегемота
       Капитаново лицо.
       Сильные успокаивающие средства судоводителям давать нельзя, чтобы не вызвать замедление реакции при управлении ледоколом. Поэтому я составлял более мягкую
растительную смесь из пустырника, валерианы, ландыша, боярышника.
       - Вы бы бадейку с успокаивающей микстурой на мостике поставили, - шутили мои пациенты.
       Я расценил это периодом "притирки", подумал, что новый капитан, как новая метла, по-новому метет в ходовой рубке, и в этом причина повышенной нервозности
молодых штурманов. И не мог поверить, что это связано с неустойчивостью психики нового капитана, которую он позволял себе проявлять на своем капитанском мостике, в то время как в другое время на людях исполнял совсем другую роль: спокойного выдержанного человека. Как это иногда бывает: человек с двумя лицами.
       Вот и на командирском совещании, где я взял слово, в ответ на мою пламенную речь в защиту прав моряков на здоровье с помощью судовой сауны, официально признанной Институтом гигиены водного транспорта эффективным профилактическим средством поддержания здоровья в условиях арктического плавания, капитан не дрогнул ни одним лицевым мускулом, будто на лице его маска.
       - Хороший пасечник, - сказал я, чтобы пробить брешь в капитанском панцире, - заботится о здоровье пчел, и потому всегда бывает с медом, а плохой пасечник заботится лишь о том, как больше выкачать меда, и потому остается без пчел и без меда.
       - Не будем отвлекать командирское совещание на мелкие бытовые вопросы, которые решаются в рабочем порядке, - сказал, поморщившись, капитан. - Давайте по делу и о производстве. И без ненужных эмоций!
       Я счел, что выпустил свои патроны вхолостую. Морские офицеры глядели на меня сочувственно, но словесно не поддержав. Они люди флотские, подневольные, не то, что доктор, который подчинен Минздраву.
       Вернувшись после командирского совещания в каюту, я успокаивал себя тем, что сделал все, что мог. Пусть кто может, сделает больше. Ведь даже профсоюз на этом капитане обломал себе зубы.
       Не успел я снять морскую форму, положенную при посещении командирских совещаний, как услышал по судовой трансляции: "Судовому врачу срочно зайти в каюту капитана!"
       "Что там могло стрястись, - подумал я, - что вызывают не по телефону, а по громкоговорящей связи?"
       Когда я, поднявшись на лифте, вошел в просторную капитанскую каюту, ее хозяина трудно было узнать. Маска невозмутимого сфинкса была сброшена, передо мной предстал совершенно другой человек.
       Он нервно ходил по мягкому паласу из угла в угол и выглядел, как закипающий самовар.
       - Вы! - истерично задыхаясь, набросился капитан с упреками на меня. - Как вы не понимаете, что своим выступлением на командирском совещании подрываете мой капитанский авторитет, который мне, новому капитану, необходимо завоевывать, чтобы эффективно управлять экипажем и судном? Почему вы ведете себя так
безответственно? Почему вы вместо того, чтобы помочь капитану найти общий язык с командирами, вбиваете клин в деловые отношения? Почему вы, обязанные по должности владеть психологией взаимоотношений в коллективе, позволяете себе нарушать главный врачебный принцип "не навреди"? Где ваш медицинский профессионализм?
       Чем больше капитан говорил, тем больше "заводился", жестикулируя, театрально заламывая руки и буквально бегая по каюте, а голос его приобретал женские визгливые интонации.
       Короче говоря, это была самая натуральная истероидная реакция, и я оказался ее причиной. Впрочем, не единственной. Сказался, вероятно, и хронический судоводительский стресс, и так называемый "синдром полярного напряжения", который испытывает в Арктике всяк туда приходящий, и "кислородное голодание" высоких широт, вызывающие нервное истощение. Да и характер у капитана, как выяснилось, оказался неврастеничным, хоть он и пытался это усиленно скрывать.
       Как порой обманчиво первое впечатление! Теперь я понял, почему судоводители после вахты с капитаном идут ко мне за успокаивающими средствами. Ведь меня самого уже начали "заводить" визгливо бросаемые мне в лицо обидные капитанские упреки, вроде бы логичные по форме, но несправедливые и демагогичные по существу.
       Обычно истерику останавливают сильным внешним раздражителем, например, пощечиной или плесканием воды из стакана в лицо. Для данного случая это не подходило, могло быть неправильно истолковано, как оскорбление действием или даже нападение на капитана. Оправдывайся потом!
       И потому я для прерывания истероидной реакции пациента выбрал словесный раздражитель.
       - А ну, прекратите истерику! - грубо заорал я на капитана, как старшина на новобранца. - Вы капитан или портянка? А ну, возьмите себя в руки, а не то я вас спишу с ледокола, как психопата!
       Впервые за свою врачебную практику я так повышал голос на пациента, тем более капитана. Мне за свое поведение было стыдно, но ничего лучшего я придумать не мог.
       "Шоковая терапия" оказала свое воздействие. Капитан осекся, выпучив от удивления глаза, и вроде как остолбенел. Только через минуту он обрел дар речи.
       - Вы почему на меня кричите? - удивился он.
       - Чтобы прекратить вашу истерику... Принести вам чего-нибудь успокаивающего?
       - Не надо! - отказался капитан. - А то еще запишите в амбулаторном журнале, что у капитана нервы не в порядке, потом на медицинской комиссии начнут придираться.
       - Хорошо, я ничего нигде писать не буду. А как насчет сауны?
       - Я подумаю.
       На том мы и расстались. Сауна в тот же день по распоряжению капитана была открыта.
       Я мог праздновать маленькую победу, принимать поздравления от экипажа, как правозащитник.
       Однако ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Капитан нашел способ мне отомстить. Но об этом мне не хочется вспоминать. Бог ему судья!

БИФШТЕКС

       На пассажирском теплоходе, куда я был назначен после плаваний на сухогрузе, было два камбуза: один для ресторана, другой для экипажа.
       Камбузом для экипажа заправлял веселый молодой паренек Степа, возле которого все время вертелась симпатичная камбузница Лида, часто напевавшая во время
работы. Я даже сделал ей комплимент, перефразировав известные стихи:
       Хорошая девочка Лида
На камбузе нашем поет!
       Готовил Степа не так изысканно, как это делалось на ресторанном камбузе для пассажиров, но вполне добротно. Зато у меня с ним никогда не было головной боли в отношении соблюдения санитарных правил. На все мои докторские замечания он шутливо вскидывал ладошку к поварскому колпаку и бойко отвечал: "Бу сде!", что означало: "Бу-дет сде-лано!"
       Когда я в очередной раз зашел на камбуз для снятия пробы, "шеф", как и положено, был в свежей камбузной куртке и белом накрахмаленном колпаке, готовый к раздаче пищи.
       - Все готово, все вкусно, все романтично! - с привычной веселостью доложил он. - Суп с "хрюкадельками", бифштекс с "яйками" и компот с витаминком "С"!
       Взяв протянутую ложку, я отпробовал приготовленные кушанья, расписался в бракеражном журнале и пошел переодеться к обеду.
       Именно в этот обед и случилось "страшное"...
       Один из степиных бифштексов по непонятной причине оказался сыроватым изнутри, недостаточно прожарен в духовке.
       И надо же такому случиться, что именно этот злополучный бифштекс попал на тарелку самому капитану!
       На капитана, разломившего вилкой недожаренный бифштекс, было больно смотреть. Так, должно быть, выглядит человек, получивший смачный плевок от верблюда.
       Тяжелой тучей поднялся наш тучный капитан из-за стола.
       - Этот бифштекс - ко мне в каюту! - приказал он буфетчице.
       Через минуту по судовой трансляции донесся громкий голос вахтенного помощника: "Судовому врачу, первому помощнику капитана, старшему помощнику капитана, секретарю партийной организации, председателю судового комитета профсоюза, председателю группы народного контроля и шеф-повару экипажа срочно прибыть в каюту капитана!"
       Я несколько замешкался в судовой амбулатории, осматривая пациента, и прибыл в каюту капитана, когда уже все вышеперечисленные лица дисциплинированно собрались.
       В каюте царило тяжелое молчание, как у гроба покойника, все ждали меня. Вместо покойника на письменном столе стояла тарелка с разломанным пополам
бифштексом. Капитан сидел перед ней в скорбной позе.
       - Доктор, ждать себя заставляете! - с места в карьер бросил мне гневный упрек капитан. - Вы снимали пробу?
       - Конечно.
       - Так почему же мне подан сырой бифштекс? Решили капитана отравить?
       "Ну, от сырого бифштекса, - хотел сказать я, - еще никто не умирал. В некоторых ресторанах бифштекс специально не дожаривают - на любителя. А немцы вообще едят сырое рубленое мясо, смешанное с сырым яйцом. Сам пробовал этот "деликатес" во время студенческой практики в Эрфуртской медицинской академии. И ничего - жив!"
       Но не стал высказывать капитану этих крамольных мыслей - не поймет! Так же как не поймет слов Чехова о том, что человек, считающий себя культурным, не станет устраивать скандала из-за плохо прожаренной котлеты.
       Вместо этого я сказал:
       - Не мог я, к сожалению, разломить для пробы все бифштексы. Кто бы после этого их стал есть? Проба в соответствии с санитарными правилами снимается выборочно.
       Моя железная логика, как щит, отразила брошенное в меня тяжелое копье капитанского упрека.
       - С вами, доктор, все ясно! - перевел "мастер" свой грозный взор на побелевшего, как камбузная куртка, кока.
       - Доктор снимал пробу? - подозрительно переспросил капитан бедного Степу, стоявшего ни живым, ни мертвым.
       - А? Что? - вышел повар из оцепенения. - Снимал! - утвердительно закивал он головой. - Могу бракеражный журнал показать. Принести? Сейчас сбегаю!
       - Не надо, верю, - царственным движением руки капитан отмел поползновение виновника сбежать.
       После чего наступила тягостная минута, в течении которой капитан наливался гневом и багровел.
       - Так почему же, - выдержав актерскую паузу, возвысил, как трагик в шекспировской пьесе, свой голос капитан, - у тебя бифштексы сырые?
       - Не все, всего один, извините, не доглядел, сам не знаю, как так получилось, больше этого не повторится, обещаю... - залепетал Степа, уже не похожий на того весельчака и балагура, каким его любили в экипаже.
       - Зато я знаю, по-че-му! - прервал его жалкие оправдания капитан. Это - тебе - Лида - мешает! Отвлекает от производства!
       - Нет, ничего она мне не мешает, наоборот, хорошо помогает, - скороговоркой продолжал оправдываться Степа.
       - Как не мешает, когда ты с ней крутишь шуры-муры?
       - Никак нет, не кручу!
       - Это что же, по-твоему, капитан врет?
       - Ну что Вы, ни ради Бога!
       - Хорошо, пусть нам скажет первый помощник капитана: крутят они или нет?
       Помполит для солидности раскрыл свою заветную тетрадку, в которую записывал компромат обо всех, сверился с записями и важно кивнул головой.
       - Вот видишь, - сказал капитан Степе. - А ты тут нам наводишь тень на плетень. Правду надо говорить капитану! Правду, правду и ничего, кроме правды!
       За все время этого скорого капитанского "суда" никто из "присяжных" даже не кашлянул.
       - Значит так, - огласил свой "приговор" капитан. - Камбузницу списать, а вам, доктор, впредь усилить контроль за качеством приготовления пищи! Все свободны!

       ..."Хорошая девочка Лида" была списана, никто больше на камбузе не пел, а все бифштексы у Степы теперь были пережарены.

ОБЛИКО МОРАЛЕ

       На пассажирском теплоходе у пожилого капитана, страдавшего импотенцией, был свой «бзик» по части соблюдения членами экипажа библейской заповеди «не прелюбодействуй». Вероятно, этим он пытался искупить грехи своей молодости, поскольку за ним самим тянулся из прошлого длинный хвост его коротких связей. Правильно говорят, что хорошие советы дает тот, кто уже не в состоянии подавать дурные примеры.
       После полуночи капитан, которого мучала возрастная бессоница, выходил на «охоту» за нарушителями «облико морале» в «кошачий переулок», или «кошатник», как прозывали моряки жилой блок, где проживал женский обслуживающий персонал (бортпроводницы, официантки, уборщицы, прачки), прислушиваясь к звукам, доносившимся из кают.
       В одной из кают чуткий слух «охотника» уловил шорохи, поскрипывания, стоны и иные звуки библейского греха.
- Откройте! – громко застучал капитан в дверь каюты,
предусмотрительно запертой на ключ изнутри.
       Ну, какой же дурак откроет дверь в такой момент! Вместо этого раздалось приглушенное чертыханье, постукивание стекла убираемых фужеров и бутылки шампанского, шорох наспех надеваемых одежд и шлепание босыми ногами по палубе.
- Откройте! Капитан! – еще грознее стал стучаться в
закрытую дверь охотник за любовниками.
       В это время из машинного отделения в коридор вышел моторист.
       - Срочно сюда пригласите судового плотника с инструментами, - отдал ему распоряжение капитан, - пусть ломает филенку!
       Прибывший плотник лишь пару раз ударил молотком по четырехугольной вставке в нижней части двери, предназначенной для выбивания в экстренных случаях, чтобы выбраться из каюты, как дверь отворилась и из нее выскочил молодой третий штурман в слегка помятой морской форме и галстуке, сдвинутом набок.
       - А, это вы? – сделал удивленные глаза капитан. – А почему так долго не открывали? Я уж думал что-то случилось. Вот, пришлось среди ночи плотника вызывать, филенку ломать…
       Третий помощник капитана не знал, как отвечать на эти иезуитские вопросы, и молчал.
       Так же молча с опущенной головой он сидел в кают-компании на командирском совещании, срочно собранном капитаном на следующий день.
       - Вчера был апофеоз вашей безнравственности! – патетически провозгласил капитан в адрес своего третьего помощника! – Как вы могли?!
       Третий штурман в этой ситуации мог пойти двумя разными курсами. Одним – встать и выйти из кают-компании, собрать чемодан и покинуть борта судна. Вслед за ним в отдел кадров пойдет капитанская «телега», после которой вся карьера молодого штурмана пойдет под откос. Вторым – повиниться, пустить слезу, «намотать сопли на кулак»: «Я больше не буду…».
       Прагматичный судоводитель выбрал второй курс.
       Капитан тут же сменил свой гнев на милость, даже выразил сочувствие:
       - Все мы не без греха! Как сказано в Библии: кто сам без греха – пусть кинет первый камень! Но, смотрите! Если что – мы дадим этому делу ход! Поняли? Осознали?
- Понял… Осознал…
       Капитан остался доволен поведением своего помощника. Теперь третий штурман у него «на крючке», а руководить такими людьми проще. Ведь ничто не делает человека таким «шелковым», как собранный на него компромат.

ОТПУГИВАТЕЛЬ КОМАРОВ
       
       Представление о сдержанности, сухости и чопорности англичан, сложившееся у меня после чтения книг своего коллеги Конан-Дойля, одно время тоже подвизавшегося судовым врачом и написавшего еще до своего знаменитого "Шерлока Холмса" несколько морских рассказов, было опрокинуто навзничь при непосредственном общении с жителями туманного Альбиона.
       Во время морских круизов на пассажирском судне с англичанами на борту я даже сделал открытие, что чувство юмора у моих иностранных пациентов на порядок выше, чем у отечественных.
       Не было случая, чтобы они не ответили улыбкой и даже смехом на мои незамысловатые шутливые высказывания, типа: "У вас пульс даже лучше, чем у моего капитана!"
       Чаще всего пассажиры вызывали меня в каюты по поводу морской болезни – время было штормовое.
       И пока я, балансируя на ходившей, как качели, палубе набирал в шприц лекарство, помогавшее при укачивании, то позволял себе легкое подтрунивание для ободрения пациента.
       - О, а я думал, что все англичане бравые моряки, ведь Великобритания издревле считается владычицей морей!
       И каким бы трагичным не выглядело бледно-зеленое лицо страдальца, которого морская болезнь выворачивала наизнанку, он находил в себе силы раздвинуть губы в вымученной улыбке.
       - Да, вы правы, доктор: англичане - великая морская нация! Это я что-то выпал из общей колоды, подвел свою королеву.

       Одно время мою амбулаторию посещала симпатичная престарелая пара. Они приходили всегда вместе, взявшись за руки, как дети.
       У супруга были постоянные головные боли, вызванные радиооблучением носа по поводу злокачественной опухоли. Обычные обезболивающие средства ему не помогали. Мои английские коллеги не нашли ничего лучшего, как порекомендовать пациенту развеять свою головную боль в морском круизе. Однако в штормящем море страдания от постоянной головной боли не только не уменьшились, а даже усилились, так что путешествие ему оказалось не в радость, а в тягость.
       К счастью для моего пациента, я имел опыт лечения подобных состояний во время предшествующей работы в онкологическом центре, применил соответствующую терапию, которую почему-то не назначили мои английские коллеги, и, о чудо! - в одночасье хронический страдалец проснулся, с удивлением обнаружив, что боль ушла, словно из головы вынули вбитый в мозги гвоздь.
       Хотя и говорят, что если в пожилом возрасте ты проснулся и у тебя ничего болит, значит ты умер, к моему пациенту это не относилось. Он, напротив, ожил, смог, наконец радоваться свежим впечатлениям от экзотики Фарерских островов и красот норвежских фьордов, полноценно наслаждаться жизнью.
       Для него это было равносильно счастью. Ведь счастье – это разность потенциалов между плохим и хорошим. Чем хуже вам было, тем больше счастья вы ощутите, когда отрицательный знак сменится на положительный. Засветилась улыбкой и его престарелая супруга, переживавшая боль мужа, как собственную.
       В беседах с другими пассажирами они славили русского доктора, которому удалось сделать то, чего не сумели английские коллеги, и эта ходячая реклама лила воду на мельницу моего врачебного авторитета.
 
       Через некоторое время медицинская помощь понадобилась уже супруге моего пациента. Ее на стоянке в норвежском порту сильно покусали какие-то очень злые комары, особенно в неприкрытые чулками ноги, которые от аллергической реакции опухли донельзя.
       Я назначил соответствующие средства, но они заметного эффекта не давали. Требовалось время для лечения. Чтобы как-то сгладить юмором ситуацию, когда и у опытного доктора не все сразу получается, я выдал пациентке завирательную и, признаюсь, не очень остроумную историю.
       - Вы знаете, у меня тоже бывают проблемы с комарами. Всегда возвращаюсь с рыбалки с опухшим от комариных укусов лицом. А однажды почему-то комаров не было, и я пришел домой с нормальной физиономией. Так жена заподозрила, что я был не на рыбалке, а у любовницы. По поводу же предъявленной рыбы сказала, что я купил ее в магазине.
       Видели бы вы, как смеялись престарелые супруги от придуманной ради шутки истории! И как только отек ног у пациентки в результате упорного лечения стал спадать, так что эта пара получила возможность свободного передвижения, они словоохотливо пересказывали докторскую историю другим пассажирам.
       Что удивительно, в их пересказе моя малоудачная шутка имела непонятный успех. Теперь при встрече со мной многие пассажиры понимающе-сочувственно улыбались и при всяком удобном случае напоминали мне, как насмешила их история, когда доктор был заподозрен женой в неверности из-за отсутствия на рыбалке комаров.
       Мало того! Моя высосанная из пальца история имела своеобразное продолжение. С возвращением в Англию вышеупомянутая пожилая пара предприняла попытку с типично английским юмором отблагодарить судового врача за успешное лечение в рейсе. Они купили в магазине электроники и попытались мне преподнести занятную штучку - электронный отпугиватель комаров.
       Портативный прибор, не больше спичечного коробка, при включении издавал особо тонкий, не различимый человеческим ухом, комариный писк, означавший для этой назойливой мелюзги сигнал тревоги, отпугивавший их.
       - Теперь ваша супруга не сможет узнать, где вы действительно были: на рыбалке или у любовницы! - смеясь, говорили старики. - Всегда можно будет сослаться на этот аппарат.
       Большого труда стоило мне со всей возможной деликатностью отвергнуть этот чистосердечный и не без юмора подарок.
       Дело в том, что нам было категорически запрещено под страхом лишения визы принимать какие-либо материальные знаки внимания от пассажиров, чтобы не дискредитировать идею бесплатности отечественной медицины. Так что этот подарок мог мне выйти боком. А потому пришлось юлить и выкручиваться, чтобы ненароком не обидеть англичан, пытавшихся ответить добром на добро.
       - К сожалению, - привел довод я, - в нашей стране нет миниатюрных батареек для подобного прибора.
       - Нет проблем! - сказал старик. - Я вам завтра же привезу запасные.
       - Все равно срок их годности истечет раньше, чем я смогу воспользоваться аппаратом. Жаль будет, если эта ценная вещь окажется без дела. Полагаю, что для вашей супруги, у которой больше проблем с комарами, чем у меня, эта штука будет более полезна.
       Железный прагматизм доктора в какой-то мере убедил благодарных англичан, и они, по-моему, не обиделись.
       - Ну, тогда разрешите пригласить вас к себе на обед, - предложила уже вторая "половинка" супружеской четы.
       Вероятно, им очень не хотелось выглядеть неблагодарными. Ведь это довольно тяжкое душевное бремя - быть кому-то обязанным и не отплатить сторицей.
       - Боюсь, что капитан не отпустит.
       Не мог же я им открыть, что засекреченные "Правила поведения советского моряка за границей", под которыми я подписывался при приеме на работу, строго-настрого запрещали частные визиты к иностранным гражданам.
       Наивные старики, приняв мои слова за чистую монету, тут же отправились к капитану с убедительной просьбой разрешить судовому врачу отобедать в их доме.
       Капитану пришлось вежливо, но твердо отказать, мотивируя тем, что судовому врачу необходимо готовить амбулаторию к следующему рейсу.
       Когда старики удалились, несолоно хлебавши, капитан вызвал меня к себе выразить неудовольствие провоцированием подобных обращений.
       - И чем это вы, интересно, заработали такую особенную благодарность этих англичан, что они решили пригласить вас на семейный обед? - с иронией спросил капитан.
       - Юмором, наверное, - высказал предположение я.
       - Так вот, постарайтесь больше не юморить, - посоветовал капитан, - и не ставить меня в неудобное положение.
       - Постараюсь, - ответил я.
       Тем не менее на подозрительный вопрос о причинах "особой благодарности" англичан мне пришлось отвечать по возвращении в родной порт и сотрудникам "компетентных органов", курировавших экипаж. Они пытались выяснить: какую подспудную цель мог преследовать судовой врач, добиваясь теплого человеческого расположения иностранных граждан из враждебного капиталистического лагеря. Может, "мосты наводил", сбежать хотел?
       А вот это уже было не смешно!



КАК ЗВАЛИ ОТЦА «ОТЦА МАРКСИЗМА»?

       После завершения очередного круиза с англичанами на нашем пассажирском теплоходе неделю работала целая комиссия так называемых «компетентных органов», выясняя, не завербован ли кто-нибудь из моряков иностранной разведкой, а заодно – куда подевал «чаевые», которые нельзя было брать.
       Что касается меня, как судового врача, то в отличие от прочего обслуживающего персонала, «чаевые» мне никто даже не осмеливался предлагать, ибо по представлениям англичан доктора столь обеспеченные люди, что их можно просто обидеть мелкой подачкой.
       Тем не менее, мне, как и другим членам экипажа, было предложено составить реестр своих покупок за несколько месяцев с указанием цен. Но это было еще не все. Требовалось составить финансовый отчет не только в отношении себя, но и в отношении тех лиц, с которыми ходил в увольнение. Такой перекрестной проверкой комиссия надеялась выявить тех, у кого расходы превышали легальные доходы, чтобы обвинить их в незаконном получении и присвоении «чаевых».
       Задание, которое мы получили, сидя, словно школьники на экзамене, перед чистыми листками бумаги в кают-компании, только на первый взгляд могло показаться легким. Мало того, что я не помнил стоимости покупок своих спутников, во многих случаях я просто не знал их, ибо в нарушение инструкции по увольнению я по-человечески стыдился роли соглядатая и, будучи старшим группы, доверительно разрешал своим подчиненным разойтись в больших магазинах по своим интересам.
       - Я не помню, кто что покупал и почем, - заявил я «компетентному», разрабатывавшему меня. – Свои-то покупки с грехом пополам вспоминаю.
       - Только не надо, доктор, ссылаться на память! – ответил «сероглазый», сверля меня своим стальным и острым, как штык, взглядом, пронизывающим до самого позвоночника (их, наверное, этому специально обучают). – Вон у вас в судовой аптеке сколько лекарств, и все вы их прекрасно помните.
       - Ну, - смутился я, - откровенно говоря, и лекарства свои не все помню, ориентируюсь по фармакологическим справочникам. … А вот вы разве помните, сколько стоит ваш костюм?
       - Мой костюм стоит сто тридцать семь рублей сорок восемь копеек! – жестко отрезал чекист, не оставляя мне шанса вывернуться в отношении человеческой забывчивости.
       - Ну, если у вас такая отличная профессиональная память, - стал внутренне вскипать я, - тогда вы наверняка помните, как звали отца Карла Маркса.
       Был в нашем институте преподаватель, который «сажал» студентов такими вопросами.
       - Фридрих… - не совсем уверенно ответил мой визави.
       - Фридрихом звали Энгельса, - возразил я, - у отца Карла Маркса было другое имя… Вот видите, вы, коммунист, оказывается не помните как звали отца «отца марксизма», хотя наверняка изучали его биографию. Только не обратили внимания на отчество Карла Маркса, потому что в Германии не принято пользоваться отчествами. Вот и не отложилось в памяти, хотя могу держать пари, что помните, как звали жену Карла Маркса: Женни фон Вестфаллен. Потому что она была первой красавицей Трира и на год старше супруга. А это интересно и запоминается.
       - Так как же звали отца Карла Маркса? – спросил мой дознаватель, перестав высверливать во мне дырку, а напротив, доброжелательно и мило заулыбавшись (их этому тоже, наверное, учат).
       - А вы попытайтесь вспомнить! – уже более нахально посоветовал я. – И не ссылайтесь при этом на плохую память. Маркс ведь был единственным в своем роде, это вам не разнообразные товары, купленные в разных портах разных стран за разные цены! Тем более что каждый год пятого мая наша страна официально празднует день рождения Карла Маркса, и его биографию во всех вариациях повторяют газеты, радио, телевидение.
       - Ладно, - согласился «компетентный», убедившись на личном примере, что человеческая память может иметь изъяны, - можете быть свободны, доктор.
       Однако в конце рабочего дня мой «сероглазый» неожиданно нагрянул в мою каюту. Я внутренне напрягся, ожидая неприятностей.
       - Да нет, доктор, - заметив мою реакцию, успокоил меня мой «куратор», - я буквально на секундочку… Представляете, специально опросил всех своих – никто и вправду не может вспомнить, как звали отца Карла Маркса.
       - Отца Карла Маркса, - не стал я более «тянуть кота за хвост», - звали Генрих. И полное имя основоположника марксизма: Карл Генрих Маркс! Или «Генрихович» - как вам будет угодно…
       - Ну, спасибо… - словно разочарованый простотой ответа, поблагодарил «сероглазый», оставляя в моей каюте профессиональную улыбку «чеширского кота», прежде чем закрыть дверь с другой стороны.
       - Ну, - пожалуйста, - ответил я вслед.




ВЫСТРАДАННАЯ МУЖСКАЯ ГОРДОСТЬ

       Некогда на флоте бытовала пословица: "Моряк без усов - что корабль без парусов!"
       Мой коллега Антон Чехов тоже высказывался в пользу растительности на мужском лице: "Мужчина без бороды и усов - это все равно, что женщина с бородой и усами!"
       И потому, вступив еще в молодые годы в должность судового врача, я решил придать своему облику докторскую солидность с помощью бороды и усов.
       Замечено же, что доверие пациентов к бородатым докторам при прочих равных условиях всегда выше, будто бы борода сообщает эскулапу больше мудрости, особенно когда тот ее задумчиво оглаживает. Вспомним, что и магическая сила старика Хоттабыча тоже размещалась в бороде.
       Однако на фотографии в паспорте моряка, который был получен еще до принятия ответственного решения, я фигурировал с "голым", как куриное яцо, лицом, не облагороженным отросшей позднее бородкой и усами.
       Собственно говоря, никаких проблем названное обстоятельство при пересечении морских границ не вызывало. Пограничники при сравнении моей личины в паспорте моряка с предъявляемой им личностью претензий не предъявляли. Пока не грянул гром среди ясного неба.

       Я в то время работал на пассажирском судне в морских круизах с английскими пасажирами на борту. И вот однажды по судовой трансляции голос помполита перечислил пофамильно более десятка членов экипажа, включая меня, которым надлежит собраться в столовой команды.
       Окинув внимательным взором наши вытянутые в недобром предчувствии физиономии, первый помощник заявил:
       - Получена радиограмма из пароходства! Имеются случаи провокаций со стороны иностранных властей в связи с тем, что фотография на паспорте моряка и фактическая наружность не совпадают по факту растительности на лице. Поэтому тем, кто на паспорте зафиксирован без бороды и усов, но затем их зачем-то отрастил, бороду и усы надо категорически сбрить! Ну а тем, кто на паспорте моряка фигурирует с бородой и усами, но почему-то их сбрил, отрастить их срочно, чтобы точно соответствовать фото на официальном документе. Иначе в увольнение в иностранных портах я вас не выпущу! Всем все ясно?
       И тех и других "не соответствовавших" оказалось примерно поровну.
       Легче было тем, кому велено было обриться, труднее тем, кому следовало срочно восстановить растительность на лице. Ибо в момент обрести былую мужскую красу нельзя. Как говорит английская пословица: "Если хочешь иметь красивую бороду, то какое-то время придется ходить небритым".
       Что касается меня, то я мысленно проиграл ситуацию: что будет, если мои английские пациенты-пассажиры, которым я был официально на капитанском коктейле представлен с типично докторскими бородкой и усами и которые за время круиза уже успели привыкнуть к этому моему имиджу, вдруг неожиданно увидят меня с гладко выбритым лицом, на котором несимпатично, как следы от плавок, контрастно белеют незагорелые полоски кожи? Едва ли не каждый из моих пациентов такой традиционно консервативной нации, как английская, обязательно поинтересуется, что случилось, почему это вдруг солидный доктор так несерьезно, как мальчишка, в одночасье меняет привычный устоявшийся облик. И что я им буду отвечать? Да и с какой стати я буду вопреки собственной воле срезать свою заботливо выращенную и подстриженную аккуратно, как английские газоны, растительность? Ведь никто из пограничников, ни наших, ни не наших, ни разу не выразил ни малейшего сомнения в том, что лицо на моем документе и лицо, стоявшее перед ним, одно и то же.
       - Я не буду сбривать, - сообщил я помполиту.
       - Как хотите, - не стал уговаривать он. - Останетесь без берега!
       Остальные "прихваченные" моряки, опустив очи долу, молча покорились.
       Потом над ними в экипаже потешались, особенно над теми, кто после собеседования с помполитом дисциплинированно лишили себя мужской гордости с помощью помазка и бритвы. Иные даже стеснялись лишний раз показываться на людях, чтобы не подвергаться насмешкам. Хотя через некоторое время они,
осмелев, принялись в свою очередь зубоскалить над теми, кто усиленно отращивал бороды и усы, саркастично советуя удобрять компостом и почаще поливать растительность на лице.
       Один я, как старообрядец, остался верен избранному однажды канону внешности старых русских врачей чеховской поры. И так же, как староообрядец, вынужден был терпеливо нести свой крест в виде лишения меня увольнения на берег в портах, куда заходил наш круизный лайнер.
       Попытка обращения к капитану, как в высшей инстанции на судне, успеха не имела - тот только развел руками.
       - Сбрейте - и делов-то! - посоветовал он. - Что вы, в самом деле, за свои бороду и усы держитесь, будто они у вас волшебные, как у старика Хоттабыча?
       Гладкобритый, пахнущий дорогим коньяком и сладковатым трубочным табаком капитан вряд ли был способен понять психологию владельца бороды и усов, пропахшего йодом и лекарствами. И мне ничего не оставалось, как стоически переносить положение узника совести в замкнутом контуре судна, особенно обидное тогда, когда при заходе в очередной город-порт, наполненный достопримечательностями, большинство моряков вслед за пассажирами спешили по трапу навстречу береговым радостям.

       Моя дискриминация вызвала некоторое сочувствие в экипаже. Мне не отказывали в просьбах купить памятные сувениры в портах захода. Так у меня появилась фигурка сказочного тролля из норвежского порта Берген - симпатичного горбатенького уродца с почти живыми зелеными глазами, доброжелательно покачивавшего головой с длинным кривым носом, на кончике которого красовалась выразительная бородавка. Говорят, что при внешней уродливости сказочные тролли на самом деле добрые, проживают в лесу и помогают заблудившимся детям найти дорогу домой.
       С этим троллем мы и куковали на пару в каюте, когда пассажиры и моряки сходили на берег.
       - Ну что, братец, - грустно говорил я, - оба мы с тобой уродцы, только ты физический, а я моральный.
       И напевал песенку студенческих времен.
       Обгорев на кострах эмоций,
       Мы по жизни шагаем ногами -
       Симпатичнейшие уродцы
       С перевернутыми мозгами!
       После чего панибратски щелкал своего напарника по заточению по его длинному носу, и тот начинал забавно кивать парадоксально обаятельной при внешней уродливости головой, поблескивая смешливыми глазками, будто соглашаясь со сделанным мной выбором.

       История доносит, что юные египетские фараоны специально подвешивали фальшивые бороды, пока не вырастет собственная. Фараон не мог без бороды внушать уважения и почтения.
       На Востоке седая борода всегда считалась символом мудрости. Арабы торжественно клялись своей бородой. А чтобы выразить самые лучшие благожелания гостю или другу, обыкновенно говорили: да хранит Аллах твою бороду!
       Описан случай, когда некий араб, раненый в бою в нижнюю челюсть, отказался сбрить бороду для хирургического лечения, предпочитая умереть, но с бородой.
       Когда царь Аннон в древней Иудее решил нанести оскорбление царю Давиду, он приказал обрить бороды его посланникам. Более сильного оскорбления не существовало.

       С возвращением судна в родной порт я решительно направился в отдел кадров пароходства с логичной просьбой поменять мне паспорт моряка, коль скоро мои нынешние внешние данные не соответствуют фотографии, удостоверяющей личность.
       Инспекторы отдела кадров, курировавшие наш теплоход, внимательно посмотрели на мои "незаконные" бороду и усы, потом на снимок в паспорте и высказались в один голос.
       - Ничего менять не надо! Ваша растительность на лице не мешает идентификации личности.
       - Как же так? Первый помощник объявил, что по этому поводу пришла от вас служебная радиограмма, на основании которой он мне в связи с моим отказом сбрить бороду и усы запретил увольнение в иностранных портах.
       - Это он "перебдел"... Радиограмма действительно была, но она касалась тех случаев, когда зарастают так, что и глаз не видать. Вот полиция где-то к кому-то и придралась, об этом мы и проинформировали.
       - Значит, помполит был не прав, лишив меня берега из-за усов и бороды?
       - Помполит не всегда прав, но он всегда помполит, - мудро заметили кадровики.
       Понимая, что плетью обуха не перешибешь, упущенных заграничных впечатлений не вернешь, я огладил свои злосчастные бороду и усы, заложником которых я оказался, и решил для себя, что теперь уж их точно не сбрею. Ведь свою мужскую гордость я выстрадал!
       
       ТОСТ С ПРОТИВОГАЗОМ

       Когда пассажир-англичанин на круизном теплоходе обнаруживает в своей каюте таракана, он излавливает бедное насекомое и с британской державностью несет его
через все судно на вытянутой руке для предъявления пассажирскому администратору. Если же ему на пути встретились, скажем, сто соплавателей, то это будет означать, что пойманы с поличным не один, а все сто тараканов, потому что каждый из заинтересованных свидетелей сочтет своим долгом поведать об этом директору круиза и капитану.
       Поскольку тараканы на пассажирских судах не редкость, ибо их регулярно заносят в каюты сами же пассажиры с чемоданами и картонками, то пассажирские администраторы научились лукавить.
       - О, сэр, - делали они круглые, как пятаки, глаза при виде неопровержимой улики, - вообще-то у нас на судне тараканы не водятся, за этим строго следит доктор. Однако в вашей каюте как раз перед вами проживал один престарелый английский джентльмен. У него, как мы заметили, было очень много старых чемоданов, из которых, наверное и вылез этот наглец, так возмутивший вас. Взгляните, по внешнему виду он явно не русской наружности. Наши тараканы и толще, и усы у них длиннее. Этот же сухопарый, как англичанин, к тому же рыжий. У нас же водятся только черные тараканы, рыжих в России нет!
       В части случаев эти доводы заставляли добропорядочного англичанина смутиться. Ему становилось неловко за соотечественника. Из чувства патриотизма претензии снимались.
       Тем более, что после каждого двухнедельного круизного рейса, как только последний пассажир покидал судно, во всей его надстройке проводилась тотальная дезинсекция силами экипажа. При этом пасажирские каюты я орошал противотараканьими аэрозолями лично, чтобы быть уверенным в полноте и тщательности этого мероприятия.
       Готовясь к этой операции, я надевал длиннополый противочумный халат и резиновые перчатки. На голову натягивал противогаз, потому что от частых контактов с ядохимикатами иммунитет к последним у меня, в отличие от тараканов, не возникал, а возникала, напротив, повышенная чувствительность к этому химическому оружию, которая на медицинском языке называется аллергией, или идиосинкразией.
       В опустевшую после извлечения противогаза матерчатую зеленую сумку я укладывал большие аэрозольные баллоны и с возгласом "Банзай!" шел в очередную газовую атаку на превосходящие силы противника.
       Я приспособился локтем (поскольку обе кисти были заняты баллонами) нажимать на ручку каютной двери, энергично толкая последнюю ногой, быстро напускать в открытое помещение сразу из двух "стволов" ядовитого аэрозольного облака и тут же захлопывать дверь за собой, тяжело дыша и потея под противогазом. Очки последнего быстро запотевали, и у меня было ощущение ежика в тумане.

       Итак, вытащив два свежих аэрозольных баллона, я толкнул носком ноги очередную каютную дверь и пустил в открывшееся пространство две мощных струи ядохимиката, практически ничего не различая перед собой через запотевшие очки.
       В ответ из каюты неожиданно раздались истеричные женские визги и грубые мужские вопли.
       Я опешил, потому что все каюты пассажиров должны были быть пусты, подготовлены к дезинсекции, о чем повторно объявлялось по судовой трансляции.
       Оказалось, что, презрев объявление, официанты и официантки из судового ресторана решили, пользуясь временной передышкой из-за отсутствия пассажиров на борту, устроить "междусобойчик" и облюбовали для этой цели пасажирскую каюту-люкс - подальше от глаз начальства. Стол был сервирован излишками ресторанных трапез: красной и черной икрой, крабами, креветками, бужениной, овощами-фруктами, алкогольно-безалкогольными напитками. Красиво жить не запретишь!
       Как выяснилось, в описываемый момент веселая компания на секунду притихла с наполненными бокалами, чтобы выслушать традиционный тост бармена.
       - Мы здесь собрались, чтобы выпить. Так выпьем за то, для чего мы здесь собрались!
       Только он это произнес, как ударом ноги широко раскрылась дверь каюты, а на пороге весь в белом, как привидение, возник лупоглазый урод с хоботом вместо носа и стал с обеих рук опрыскивать широкими струями всех присутствовавших какой-то мелкодисперсной жидкостью с резким запахом.
       Психический шок был таков, что на мгновение все оцепенели, затем последовала разрядка в виде женского визга и мужской брани.
       Эта картина и предстала моему взору, когда я, вздрогнув от неожиданности, стащил с головы противогаз с запотевшими очками.
       - Прошу большого пардону! - с некоторой иронией высказал я пирующей на ресторанный счет компании, окинув завистливым взглядом богато сервированный стол - На судне, некоторым образом, проводится плановая дезинсекция, о чем было официально объявлено по трансляции... Не слышали, разве?
       Завидев превращение страшного монстра в знакомого доктора, которому многие из присутствовавших были обязаны за консультацию и лечение, ошарашенная компания сменила проявление ужаса на гомерический хохот. Вслед за ними рассмеялся и я.
       - Милости просим к нашему столу! - заикаясь от смеха, пригласил меня старший официант.
       - Да со своим пузырем! - в тон ему ответил я, потрясая аэрозольным баллоном. - К сожалению, не могу, на службе... Мне вон еще сколько кают надо опрыскать!
       Но когда к приглашению присоединились голоса красивых официанток, тут уж я не мог устоять, оправдывая себя тем, что следует как-то сгладить впечатление от неприятного инцидента.
       И потому, взяв в руки рюмку с кубинским ромом, я позволил себе произнести морской тост, зажав снятый противогаз под мышкой.
       - Старый пират, уже на покое, рассказывает своим внукам разные смешные истории из своей бурной биографии. "Дедушка, - спрашивают внуки, - а страшные
случаи у тебя были?" Задумался старый пират, раскурил трубку... "Да, - наконец сказал он, - припоминаю один страшный случай... Это когда у нас ром на борту… чуть не кончился!" Так вот, я хочу выпить за то, чтобы за вашим столом никогда не было таких "стра-а-шных" случаев!
       Тост был встречен "на ура!", и доктор, который "пришел и все испортил", был прижизненно реабилитирован.
       Долго потом эту историю работники ресторана вспоминали при очередных застольях. Может быть, до сих пор им икается при одном только воспоминании.


М О Р С К И Е Т О С Т Ы

ВСТУПЛЕНИЕ

       Первое, что сделал библейский праведник Ной, причалив свой ковчег к горам Араратским, - насадил виноградник и наделал вина.
       Первое чудо, которое совершил Иисус Христос, - превратил обыкновенную воду в благородное вино.
       Ни одно судно не сойдет со стапелей, пока о его форштевень не разобьют бутылку шампанского.
       "Пьют все: кому запрещено, и те, кто запрещает пить вино!" - сказал дагестанский поэт Расул Гамзатов, всенепременный тамада многих застолий. К его мудрости стоит прислушаться:
       Уменье пить не всем дано,
       Уменье пить - искусство!
       Тот не умен, кто пьет вино
       Без мысли и без чувства!
       Вот и мне хотелось бы, чтобы предлагаемые морские тосты привнесли мысль и чувство в звон бокалов за дружеским столом, вызвали улыбку, дали нить для задушевного разговора.
       А с позиций врача я разделяю следующее мнение поэта:
       Пить можно всем,
       Но надо только
       Знать: где и с кем,
       За что, когда и сколько!
       Вот по этому поводу первый тост!

ЗА МЕРУ

       Во времена оные, когда моряки слыли последними бродягами, в переполненный портовый кабак зашел молодой матрос.
       - Я сильнее всех в этом баре! - заявил он, едва выпив первую кружку пива.
       Моряки переглянулись, пьют.
       - Я сильнее всех в этом порту! - повысил голос матрос, выпив вторую кружку пива.
       Моряки переглянулись, пьют.
       - Да я сильнее всех во всех портах мира! - вскричал забияка после третьей кружки пива и грохнул ее об пол так, что осколки разлетелись во все стороны.
       И тогда со своего места медленно встал старый кряжистый боцман с огромными кулаками-кувалдами и припечатал возмутителя спокойствия крепким ударом по лбу.
       Падая и теряя сознание, салага успел произнести сакраментальную фразу:
       - И зачем я не остановился на этом порту?
       Так выпьем за то, чтобы мы знали, когда нам надо остановиться!

ЗА УДАЧУ

       Старый матерый капитан, попыхивая трубкой, делится воспоминаниями с молодыми моряками-салагами.
       - Припоминаю страшный шторм! Мое судно не слушалось руля, мачты поломаны, в трюме течь... И тут налетает страшная высокая волна, "волна-убийца", и топит
мою посудину в пучине морской! Ни один человек не спасся...
       - Позвольте, а как же вы? - делают круглые глаза салаги.
       - Я? - задумчиво переспрашивает капитан, пуская дым. - А я в это время был в Лондоне!
       Так выпьем за то, что если какая-нибудь неприятность должна случиться, мы были бы подальше от нее!
       За удачу!

ЗА НАДЕЖДУ

       Идет служба в морской церкви, и пастор поучает моряков.
       - Представьте себе страшный шторм, ваше судно не слушается руля, и его несет на рифы. Гибель близка! И что делать в сей страшный миг, как не воздеть руки к небу и...
       - Якорь надо кидать, три тысячи чертей, - раздается с задних рядов хриплый просоленный голос старого морского волка, - якорь!
       Так выпьем за то, чтобы мы знали, что делать в трудной ситуации, чтобы у нас под рукой оказался якорь и было за что его зацепить. Как говорят англичане: "Якорь - моя надежда!"
       За ваши надежды!

ЗА ЛЮБОВЬ

       История доносит, что на одном из пиратских судов была переодетая в мужское платье девушка по имени Мэри, которая ничем не выдавала своего женского естества, хотя тайно была влюблена в молодого навигатора. А когда того в ссоре вызвал на дуэль старый пират, сама, опередив возлюбленного, вызвала обидчика на дуэль.
       Поединок пирата с Мэри состоялся на пустынном острове. Пират был сильнее Мэри, но девушка была проворнее. И все-таки в один из моментов клинок пирата
рассек рубашку на теле Мэри, так что обнажились ее ослепительно красивые груди. От неожиданности пират опешил, и это стоило ему головы. Так любовь Мэри спасла
жизнь молодого навигатора...
       Так выпьем за любовь верных и преданных женщин, которая охраняет нас в дальних плаваниях!


КОНЕЦ