Морские новеллы

Виталий ЯКОВЕНКО

М О Р С К И Е
 
Н О В Е Л Л Ы

Мурманск

       2008

Морские новеллы написаны
профессиональным морским врачом
на основе реальных событий.

ШАХИНЯ
       
       Некоторое время я работал старшим судовым врачом на пассажирском теплоходе, совершавшем морские круизы с англичанами на борту.
       Принимали мы их в английском порту Гулль, затем шли на Фарерские острова, а возвращались прекраснейшими по своей красоте норвежскими фьордами.
       Ах, эта зеркальная голубизна воды, чистейшей слезой пролитая среди живописных скал, а эта неожиданная на севере яркая зелень долин, а эти уютные норвежские поселки с оранжевыми черепичными крышами аккуратных домиков, а это безбрежное поле алых роз под хрустальным колпаком голубого, будто отмытого, неба и кристально чистого, бьющего своей свежестью в нос, как газировка, воздуха!

       В мою судовую амбулаторию вошла, прихрамывая, тонкая яркая женщина с густыми волосами цвета вороньего крыла и смуглым лицом явно не британской наружности.
       Это оказалась иранка, проживавшая ныне в Англии, причем высокого происхождения – из шахской семьи. Так что я окрестил ее для себя «шахиней».
       Как я узнал, в Англию ее привело замужество. Первым супругом у нее был летчик Королевской авиации. Правда, недолго продолжалось ее семейное счастье – его самолет потерпел катастрофу над океаном, и даже останков не нашли – уж больно глубокой оказалась морская могила, не менее глубокой, чем рана на сердце только что расцветшей в любви женщины.
       Вторым у нее был брак с доктором-англичанином, который выводил пациентку из стрессового состояния после неожиданной трагедии. Умелое лечение, внимание, забота, искреннее сочувствие не только помогли зарубцевать душевную рану, но и посеяли зерна новой любви – к доброму мягкому полнеющему человеку. Но и здесь ее подстерег злой рок.

       Она вела машину по ночному городу в предместье, где жила на вилле со своим новым мужем. Ее супруг, утомленный работой в клинике, дремал рядом, откинувшись на подголовник кресла, и смешно улыбался во сне. Звучала тихая приятная музыка по радио, нежно светилось зеленоватым светом табло на передней панели автомобиля. В какой-то миг ей показалось, что это и есть счастье: все былые печали и горести позади, рядом мило посапывающий супруг; и эта прекрасная ночь в огнях рекламы; и эта успокаивающая мелодия; и эта ровная, как полотно, дорога; и скоро родной и надежный, как крепость, уютный дом, который она обставила с восточной выдумкой и любовью.
       А еще она собиралась сегодня вечером по приезду сделать мужу особенный подарок, о каком он только мечтал, и торжественно объявить о том, что она беременна. Ведь он так хочет малыша!..
       Пусть ее милый поспит, наберется сил перед важным известием, которое раскрасит новыми красками их благополучную семейную жизнь.
       Она представила себе, как обрадуется этой новости супруг, как поднимет ее на руки и начнет вальсировать, а потом с шумом откупорит бутылку шампанского, чтобы отметить радостное событие…
       В это время ее стремительный автомобиль, набрав скорость на загородном шоссе, неожиданно влетел в полосу тумана и столкнулся с остановившимся рефрижератором, у которого заглох мотор.
       Спящий супруг ее погиб, не проснувшись.
       А она осталась жива, потому что успела вцепиться, как кошка, в руль, который больно ударил ей по низу живота, убив там ее будущего ребенка и сломав ей самой кости таза и шейку правого бедра.
       Все это я узнал от своей пациентки гораздо позднее в доверительной беседе за коктейлем, но рассказываю об этом сейчас, чтобы была понятна линия поведения этой женщины.
       Дело в том, что образ своего любимого мужа-доктора она невольно переносила на других докторов, которые хотя бы мало-мальски были похожи на ее безвременно ушедшего из жизни супруга. Как выяснилось, это относилось и ко мне. Потому что эта женщина прямо сказала:
       - Вы очень похожи на моего покойного мужа. Он тоже был доктором.
       И вытащила из дамской сумочки цветную фотографию.
       Пока я рассматривал фотографический образ ушедшего из жизни коллеги, чье сходство со мной требовало известного воображения, она вглядывалась в меня, и ее глаза наполнялись влагой.
       Заметив слезинки в глазах пациентки, я полез за валерьянкой, но она сделала отстраняющий жест.
       - Не надо! Я и так много принимала всяких успокаивающих средств. Мне сейчас нужно другое. Я нарочно пошла в этот круиз, чтобы после долгого траура развлечься, забыться, пофлиртовать немного по-женски, может, влюбиться ненадолго. Знаете, женщина без любви – все равно, что покойница, жизнь в ней замирает.
       - Да, - согласился я, - женщина живет, пока любит, а любит она всю жизнь. Это сказал один мудрец.
- Вероятно, это был очень умный мудрец!
- А разве бывают глупые мудрецы?
       - Мудрецы бывают всякие. Иные так перемудрствуют, как никакой дурак не сможет!
 «Интересная мысль», - подумал я.
       - Что вас привело ко мне? – стал я подводить сколь красивую, столь словоохотливую пациентку ближе к медицине, которой в данный момент я служил.
       - Доктор, у меня есть некоторая проблема… Я очень люблю танцевать…
       - О, поздравляю! Я тоже очень люблю танцевать. В студенчестве у меня был даже разряд по бальным танцам, - похвастал я, хотя разряд был всего-навсего третий.
       - Что вы говорите! – всплеснула руками моя пациентка. – Мой покойный супруг тоже хорошо танцевал. Он так любил вальс! Он так меня в этом танце кружил, кружил, что я пьянела, как от шампанского…
       - Что касается танцев, то в этом отношении у вас не должно быть проблем. У нас каждый вечер работает музыкальный салон, играет английский оркестр. Вы можете танцевать, сколько хотите.
       - Я очень хочу танцевать, но не вполне могу… У меня была автомобильная катастрофа, травма таза и бедра. А сейчас я ощущаю боли внизу спины, когда пытаюсь танцевать. Можно ли что-нибудь с этим сделать, доктор? Хотя бы на время…
       - Мне вас надо осмотреть.
       Пациентка послушно разоблачилась и представила врачебному осмотру свое смуглое и тонкое, как ивовый прут, тело. Правда, этот прут был надломлен. Уже при поверхностном взгляде было заметно повреждение крестца, причинявшее боль в танцевальных движениях. К тому же сросшийся внутри правого тазобедренного сустава перелом делал сустав малоподвижным, и вот отчего моя пациентка прихрамывала. Не знаю, как она собиралась танцевать.
       - Постараюсь вам помочь, хотя наверняка обещать не могу. Необходим курс лечения.
       - А это возможно на судне? Я хорошо заплачу! Я богата!
       - На нашем судне медицина бесплатна. Это вам не будет стоить ровным счетом ничего. Кроме одного: доброй улыбки.
       - О, я вам подарю тысячу, нет, миллион улыбок!
       - Вот и договорились. Теперь давайте приступим к лечению. Примите, пожалуйста, эту таблетку.
       - А это не наркотик? А то я много принимала наркотиков после травмы. Сейчас мне нельзя принимать наркотики.
       - Нет, это не наркотик. Это эффективный противовоспалительный и анальгезирующий препарат. Он должен облегчить вам боли. А еще я вам хочу назначить массаж со специальной обезболивающей мазью.
       - А кто мне будет делать массаж? У вас есть специальная медсестра?
       - Нет, медсестры у нас нет вообще. У нас на судне только два врача: один для пассажиров, другой для экипажа. А потому массаж буду делать вам я.
       Вот так приходится все подробно растолковывать иностранным пациентам; наши в этом отношении менее притязательны.
       Женщина приняла таблетку и улеглась на кушетку. Я вымыл руки горячей водой, чтобы были теплыми и мягкими, выдавил из тюбика лечебную мазь, нанес ее на нежную кожу пациентки в области крестца и стал легонько массировать, чтобы ненароком не причинить боль. Тело моей пациентки расслабилось, как у кошки, которую гладят по спине.
       - Не больно? – спросил я.
       - Нет, напротив… Какие у вас руки мягкие и нежные! – похвалила она.
       - Это у меня профессиональное качество.
       - У моего мужа тоже были мягкие руки…
       Вероятно, поглаживания мужской рукой по нижней части спины для этой чувствительной восточной женщины были приятны, наверное, даже всколыхнули в ней эротические ощущения, потому что она блаженно прикрыла глаза и стала чуть глубже дышать.
       Не желая подвергать излишнему возбуждению молодую женщину, истосковавшуюся по мужским прикосновениям и ласке, я прекратил массаж.
       - Все! Спасибо за терпение! На сегодня достаточно!
       - Как, уже все?
Она с некоторой разочарованностью стала одеваться.
       - А вы посещаете музыкальный салон, доктор? – вдруг спросила она, застегивая платье.
       - Иногда. Когда прикажут.
       - Кто вам должен приказать?
 - Капитан.
       - А сами? Ведь вы любите танцевать.
       - Люблю… Но работы много.
       Не мог же я сказать, что нам в ту пору были запрещены неслужебные контакты с иностранцами. За этим строго следили помполит и офицер КГБ, скрывавшийся под формой помощника капитана. Сейчас это кажется идиотизмом, но так было.
       - А сегодня вечером вы будете на танцах?
       - Не знаю… Не уверен. Как сложатся обстоятельства.
       - Ну что ж, спасибо вам, доктор! Бай-бай!
       - Одну минуточку! Вы обещали миллион улыбок, а не подарили ни одной.
       - Ах, извините! Конечно! Как вам нравится моя улыбка?
       - Ослепительная!

       После обеда мне позвонил капитан.
       - Доктор, вам надлежит сегодня быть в парадной форме в музыкальном салоне на танцевальном вечере!
       - Откровенно говоря, - возразил я в телефонную трубку, - у меня на этот вечер другие планы. Есть каютные больные. Надо их навестить, температуру измерить, давление…
       - Ничего, ваш коллега Василий Константинович один справится!
       - Он плохо знает английский.
       - Ничего, разберется как-нибудь с помощью «авось да небось». Вывернется!
       - А что это за надобность такая: доктору быть на танцах? Вроде, не работа…
       - В круизных рейсах и танцы работа… Одна богатая пассажирка, которую вы лечите, просит вашего присутствия. Мне об этом сказал директор круиза Ноэль Брукс. Он в ней очень заинтересован - она достаточно влиятельная особа, из семьи иранского шаха, и к ее мнению о нашем круизе обязательно прислушаются в туристской фирме, которая нас фрахтует. К тому же по условиям круиза морские офицеры должны регулярно оказывать внимание пассажирам, участвовать в совместных мероприятиях. Это международный стандарт морского сервиса.

       Воленс-ноленс я вынужден был облачиться в свою приберегаемую белоснежную парадную морскую форму с золотистыми нашивками, начистить до блеска туфли и дисциплинированно явиться на предписанное мне место дислокации.
       Народу в музыкальном салоне пока было мало. Я устроился у стойки бара, и знакомый бармен налил мне тоник со льдом, потому что на более дорогие напитки валюты из того мизера, что я получал, было откровенно жалко.
       В это время меня тронули за рукав. Ну конечно, это была моя сказочная шахиня! Говорю именно так, потому что она выглядела и впрямь героиней сказок «Тысяча и одна ночь» в своем, вероятно, безумно дорогом ярко-красном, как пожар, платье с золотистой отделкой, сверкая бриллиантами в ушах, на шее, на запястьях, на пальцах. А эта роскошная прическа с золотой заколкой в виде маленькой короны! А этот праздничный макияж, переливающийся блестками! А эти сочные губы цвета переспелого граната!
       - Доктор, я должна вас угостить! – попыталась изобразить она сразу миллион улыбок на своем лице.
       - Что вы, спасибо, у меня есть «дринк»! – поднял я бокал вверх. – Да и не принято у нас, чтобы женщина угощала мужчину.
       - Как, вы не знаете? Сегодня же «Лэдиз Найт» («Ночь Леди»)! Сегодня женщины исполняют роль мужчин.
       Тут я вспомнил, что действительно в программке на сегодняшний вечер в музыкальном салоне объявлялась эта самая «Лэдиз Найт», когда в порядке развлечения мужчины и женщины как бы меняются местами: женщины сами приглашают партнеров на танец, предлагают сигареты, щелкают зажигалками, угощают коктейлями за свой счет, ухаживают, короче, ведут себя вольно, как мужчины, сбрасывая с себя на некоторое время многовековую паранджу условностей в отношении полов.
       Это официально объявленное мероприятие в корне меняло дело, и я позволил своей пациентке угостить себя.
       Бармен долго сооружал вавилонскую башню дорогого коктейля из десертных выдержанных вин, коньяка, сока, ягод, ананаса, взбитых сливок, украшал сверху маленькими безе. Я даже устал ждать и не знал о чем говорить в это время, сковывало известное смущение человека, которому подают с барского стола.
       Наконец, два высоченных бокала были приготовлены. Моя мадам кинула бармену английские фунты в размере моего месячного валютного жалованья и проводила меня за столик в уютном уголке музыкального салона. Когда же мы уселись и стали потягивать через соломинки замысловатого вкуса жидкость, то постепенно разговорились, и я услышал на английском ту историю, которую уже изложил в своем пересказе на русском – историю любви и смерти.
       Краем глаза я мог видеть как вольно вели себя в этот вечер добропорядочные англичанки: садились на колени к мужчинам, целовались прилюдно, сами приглашали на танец, давали прикурить, наливали в рюмки виски и коньяк, как заправские мужики.
       Одна из пожилых англичанок, которая числилась в моем списке пассажиров актрисой, со следами былой привлекательности на лице, в немыслимом для ее возраста бальном платье с глубоким декольте на впалых грудях и донельзя оголенной веснушчатой спиной, полезла на эстраду, чтобы спеть, невзирая на одышку.
       Но прежде она засунула два пальца за лиф платья, вытащила оттуда сложенную стофунтовую банкноту и, развернув, помахала ею перед зрителями.
       - Этот приз достанется тому мужчине, который отважится пойти со мной и подарить мне страстную ночь любви… Что, нет желающих? Может быть, мало денег? Я добавлю сколько угодно! Или я настолько стара?
       После этого театрального вступления она запела (оркестр ей подыграл) с придыханием от недостатка воздуха в старческих легких грустную песенку о том, что были времена, когда ей сулили золотые горы за ночь любви, но она это с негодованием отвергала, а вот теперь она готова отдать все за то же самое, но отвергают уже ее. Как быстротечно время! Как надо спешить любить!..
       Зрители прочувствовано похлопали.
       Моя шахиня поманила одного из музыкантов-англичан, и когда он подошел к нашему столику, вручила ему деньги, шепнув что-то на ухо.
       Через некоторое время оркестр заиграл медленный вальс.
       - Я вас приглашаю, доктор! – встала моя красавица.
       Мы вышли первой парой в танцевальный круг, освещенный переливающимися огоньками цветомузыки с плавающими пятнышками зеркальных зайчиков от вращающегося блестящего шара над нами.
       Здесь я сделал поклон, как меня учили в школе бальных танцев, после чего взял за руку партнершу и положил свою ладонь на ее гибкую и тонкую, как у лозины, талию.
       Дождавшись такта, я повел женщину по кругу, делая для начала простые танцевальные движения, хотя и они давались нам непросто. Сказывалась хромота моей красавицы. Но она изо всех сил старалась выводить вслед за мной танцевальные фигуры, как отличница-первоклассница старательно перерисовывает прописи.
       И вальс, наконец, у нас получился! Да так славно получился, что нам даже зааплодировали. Еще и потому, что видели, как трудно дается этот танец травмированной женщине, как стойко она противостоит своему увечью, чтобы танцевать, несмотря ни на что!.. Да и морской офицер, не могу исключить, выглядел романтично в своей белой с позолотой форме, держа в руках эту пламенеющую червонную розу, - красивое сочетание, наверное, радовало глаз.
       После этого танца мои шансы у английских дам, раскованно празднующих «Ночь Леди», неизмеримо выросли, меня стали наперебой приглашать танцевать. Но моя восточная красавица с присущей ей твердостью всех их жестко отсекала.
       - Нет, это мой кавалер! – безапелляционно заявляла она.
       И мне пришлось танцевать с ней все танцы – медленные и быстрые, так что я даже приустал. А она казалась неутомимой.
       По окончании этого сложного для меня во всех отношениях вечера я должен был по этикету проводить даму до каюты. Но ей захотелось подышать перед сном свежим морским воздухом, и мы вышли на прогулочную палубу.
       О, эти ласковые морские ночи, когда не штормит и океан сливается с небом, полным звезд, а легкий ветерок приятно обмахивает, как веером, разгоряченные щеки.
       Мы глядели вдаль, опершись на фальшборт, и вкушали солоноватый морской ветерок, казавшийся вкуснее дорогого коктейля.
       Моя иранская подруга повернула ко мне свое светившееся улыбкой после удачного вечера, почти счастливое лицо.
       - Мы увидимся завтра? – спросила она.
       - Конечно, ведь я вам назначил утром прием.
       - А вечером вы придете в музыкальный салон?
       - Не знаю, как получится.
       - Нет, вы должны твердо обещать! Не могу же я каждый раз просить об этом капитана.
       - Хорошо, постараюсь.
       - Тогда спокойной ночи! Не провожайте меня! Я сама!
       И она ушла, подобрав свое бальное платье рукой, слегка прихрамывая, переваливаясь, как уточка, - красивая и богатая женщина, которой так не повезло в жизни.

       На следующий день она буквально приползла ко мне в амбулаторию с глазами, полными слез. Вчерашние танцы с доктором дорого обошлись ей: крестцовые боли настолько усилились, что всю ночь не спала.
       - Надо сделать инъекцию… - смущенно предложил я, чувствуя себя невольным виновником страданий этой женщины.
       - Только не наркотик! – почти плача, проговорила она. – А то у меня уже зависимость к ним.
       - Нет-нет, я сделаю вам спирт-новокаиновую блокаду в области крестца – боль, как рукой снимет, причем надолго, так что сможете танцевать. Очень эффективное средство!.. А то доктор у вас плохой – довел пациентку танцами до такого вот плачевного состояния, вместо того, чтобы назначить ей охранительный режим.
       - Не ругайте, пожалуйста, моего доктора! Он подарил мне вчера первый счастливый вечер после смерти мужа… Это пациентка у вас плохая!
       - Пациентка у меня замечательная, - в тон разговору сказал я, набирая в шприц спирт-новокаиновую смесь. – Очень стойкая, как амазонка! Как она вчера прекрасно танцевала – ей так хлопали!
       К лести чувствительно всякое сердце, а женское особенно, поэтому слезы у моей красавицы немедленно просохли, и она даже попыталась улыбнуться.
       - Прилягте, пожалуйста, на кушетку, - продолжил я, - и обнажите нижнюю часть спины («лоу бэк»).
Русские медсестры в таких случаях говорят: «ягодку».
Она послушно легла на живот, задрала платье и приспустила трусики.
       - Вы переносите новокаин? – привычно спросил я, обрабатывая место инъекции йодом и спиртом. – Не было у вас раньше аллергических реакций?
       - Не знаю, не помню такого лекарства. А это очень больно?
       - Не очень. Только в первый момент, какую-то секунду придется потерпеть, пока лекарство не подействует.
       Я воткнул иглу под кожу пациентки в области крестца и стал нагнетать поршнем шприца свой алкогольно-новокаиновый коктейль, который должен был надежно и надолго обезболить страдающий после травмы нерв.
       Моя пациентка тихо ойкнула, потом затихла. Я был удовлетворен: хорошо терпит болезненную инъекцию. Однако в следующий момент засомневался – не слишком ли хорошо? Позвал ее, но отклика не получил. Шахиня была без сознания!
       Я немедленно прекратил инъекцию, перевернул безвольное тело на спину и заглянул в зрачки, затем поискал на запястье пульс. Его не было!..
       Боже мой! Аллергический шок! Черт меня побери, не приготовил заранее шприц с адреналином. Кто же мог знать? И кислород нужен немедленно! И капельница! И место инъекции надо обколоть! А где у меня гидрокортизон?..
       На мое счастье, в этот момент в амбулаторию вошел мой коллега.
       - Вася! – грубовато вскричал я. – Аллергический шок на новокаин!.. Срочно капельницу с полиглюкином! Срочно кислород! И гидрокортизон, преднизолон – что там у нас еще есть – все тащи!
Шприц, в который я набирал адреналин, прыгал у меня в руках, как живая лягушка.
«Да не суетись ты так, - уговаривал я себя, делая инъекцию, - соберись, иначе человек погибнет. Обратный счет уже пошел…»
       Вот уже Василий Константинович притащил кислородный баллон и вставляет катетер в нос пациентки.
       - Погоди, Вася, с кислородом! Давай срочно капельницу! Струйно с гидрокортизоном!
       - Айн момент! – не стал спорить коллега.
       А я в это время уже раскалываю ампулы с кофеином, кордиамином, супрастином, чертыхаясь, что они, как маленькие сосульки, выскальзывают из рук. Опять проклятый шприц мелко дрожит в моих руках, пока я набираю растворы и делаю инъекцию.
       Кажется, пошла только третья минута, но у меня ощущение, что мы безнадежно упускаем время. Дыхание поверхностное, пульс прощупывается только на сонной артерии, сердце прослушивается все слабее и слабее… Не дай Бог, сердце остановится! Придется реанимировать – непрямой массаж сердца, искусственное дыхание «рот в рот». Французы его называют «поцелуй жизни». Не хотел бы я сейчас такого «поцелуя» даже с этой красивой женщиной. Кажись, она обладает какой-то роковой способностью притягивать несчастья. Только вчера почувствовала, что к ней возвращается радость жизни, и вот снова висит над пропастью… Чего ты ждешь, сударь? Надо обнажить локтевую вену и наложить жгут! Боже мой, какие у нее тонюсенькие венки, в такие фиг попадешь!.. Что же Вася так долго копается?.. Надо пока дать кислород…
       Наконец, мой коллега вносит штатив с капельницей.
       - Вася, тебя только за смертью посылать!
       - Все готово! Адская смесь заправлена! Не волнуйся, все будет «зер гут»!
       Василий Константинович не знал английского, но когда-то изучал немецкий.
       - Я не волнуюсь, только вены сам видишь какие, как ниточки.
       - Давай я попробую…
       - Нет уж, отвечать все равно мне! Лучше подержи руку.
       - Так удобно?
       - Ладно, хорошо! Боже правый, помоги!
       На счастье, я попал в тоненькую синюю вену с первого раза, и туда через иглу заструилась противошоковая смесь с реанимационными дозами лекарств.
       В ответ на вливания моя шахиня уже через минуту открыла свои прекрасные персидские глаза и глубоко вздохнула.
       - Ах, я как будто провалилась в какую-то пропасть, - стеснительно улыбаясь, произнесла она. – Что это было со мной? И что вы сейчас делаете?
       - У вас был просто обморок, - соврал я, убирая носовой катетер с кислородом, - оказывается, вы не переносите новокаин.
       - Да, а я и не знала…
       Меж тем медикаменты делали свое дело, и моя пациентка порозовела, похорошела; ей так шли разбросанные в беспорядке на медицинской кушетке пышные черные волосы.
       И у меня возникло умильное чувство к возвращенному с того света человеку. Это чувство жалости с примесью нежности заставило меня погладить шахиню по голове и волосам.
       - Какой вы ласковый! – сказала она и попыталась поцеловать мою руку.
       Василий Константинович за спиной смущенно крякнул и посоветовал:
       - Давление нужно померить, а то не мерили.
       - Померь ты, Вася! – сказал я, уступая место у кушетки.
       - Яволь! - и он полез в стол за тонометром.
Давление оказалось приличным.
       - Ну что, капельницу докапаем или уже будем убирать? – спросил коллега.
       - Давай докапаем!.. Ты иди, Вася: тебе пробу на камбузе пора снимать. Я все сделаю сам.
       Сердце у меня после перенесенных волнений постепенно успокаивалось.
       - Сегодня вам придется полежать в своей каюте, - сказал я пациентке, когда пришло время убирать капельницу. – Я распоряжусь, чтобы вам обед из ресторана принесли в каюту.
       - Это невозможно! – запротестовала шахиня. – Я себя прекрасно чувствую, и даже боль ушла, спасибо вам! А вечером я должна идти в музыкальный салон с вами. Вы же обещали!
       - Так надо… - стал уговаривать я. – Так положено. А то еще голова закружится, и вы упадете.
       - Но ведь вы будете рядом!
       Черт возьми, вот упрямая! Вроде бы восточные женщины по законам шариата должны слушаться мужчин беспрекословно. А эта… Впрочем, я и забыл – она же шахских кровей! Она рождена повелевать, а не исполнять чужие приказания.
       Когда я провожал ее в каюту, шахиню слегка покачивало, но она лишь посмеивалась над своей слабостью.
- Я как пьяная! Или это теплоход так качает?
       Встречные пассажиры улыбались нашей танцевальной паре, как старым знакомым, и я вынужден был с каждым здороваться, крепко придерживая под любопытными взглядами неустойчиво державшуюся на ногах женщину.
       Едва я уложил пациентку в постель, как к ней примчался директор круиза, вероятно получив первичную информацию от благожелательных англичан, чтобы выяснить, в чем дело, что случилось, не нуждается ли богатая пассажирка в чем либо, нет ли у нее каких-либо претензий к медицинскому обслуживанию, после которого ее вынуждены вести в каюту под руку.
       - Ничего особенного не случилось; просто у меня от инъекции закружилась голова, и доктор оказал мне необходимую помощь. Претензий и просьб нет никаких.
       Потом с подачи директора круиза меня вызвал к себе капитан с требованием доложить, что такое случилось с пассажиркой, числящейся, как «очень важная персона».
       Я изложил капитану версию об обмороке в ответ на обезболивающую инъекцию и сказал, что рекомендовал пациентке постельный режим.
       - Вы уж не оставляйте ее без внимания, - посоветовал капитан. – Подежурьте там по очереди с Василием Константиновичем. Особа важная! Надо проявить к ней максимум внимания!
       Он тут же позвонил директору судового ресторана и велел организовать питание больной в каюте по высшему разряду. А потом навестил ее сам, справился о здоровье, преподнес цветы и корзину с фруктами, как того требовал международный стандарт морского сервиса.

       Вечером я сидел в мягком кресле в каюте-люкс у постели моей едва не ушедшей из жизни пациентки и сначала щупал пульс, потом просто держал ее за руку, потому что ей так хотелось. Пульс у нее был хороший, ровный, тем не менее, я продолжал настаивать на постельном режиме после перенесенного шока.
       Моя шахиня была в розовом прозрачном пеньюаре, через который просвечивали вишенки сосков. Голова моей красавиц была тщательно причесана, губы накрашены, словно она собралась не болеть, а на танцы. Антураж дополняли капитанские цветы на прикроватной тумбочке.
       - Я могла бы умереть? – неожиданно спросила она.
       - Ну, вот еще, что за глупости!
       - А это было бы славно – умереть!
       - О чем вы говорите! У вас впереди большая и прекрасная жизнь. Вы красивы и богаты. У вас большие возможности для счастья.
       - А счастья нет! Потому что ни красота, ни богатство сами по себе счастья не дают. Нужен близкий человек, который бы тебя понимал и любил, а ты - его.
       - Найдется и такой человек! – убежденно сказал я.
       - Вы, русские, судя по книгам, большие романтики! – улыбнулась она. – Чем мне и нравитесь. Найдется… Кому захочется любить хромоножку не из-за денег, а просто так? К тому же, у которой никогда не будет детей… Вы смогли бы? Только говорите откровенно!
       - Смог бы! – решительно сказал я, хотя не вполне был в этом уверен.
Она смолкла, задумалась, перебирая мои пальцы своими… Затем потянула мою ладонь к своему лицу и положила ее на свою матовую нежную кожу. Прикрыла глаза…
Что я мог поделать в тот момент? Не отдергивать же руку, если пациентку моя ладонь на щеке успокаивает… Все мы нуждаемся в прикосновениях, как утверждает профессор Сол Шенберг. Даже самые крупные из млекопитающих – киты-горбачи - известны своей склонностью выставлять из воды громадные головы, позволяя себя гладить несколько часов кряду. Что уж говорить о чувствительной персиянке!
Когда же я, не став изображать ханжу, вполне искренне погладил ее по щеке, моя шахиня удержала мою ладонь у губ и стала обцеловывать каждый палец, пахнувший лекарствами. Для нее это был родной запах, пробуждал ассоциации с прошлым счастьем.
       - Когда мы прибудем в Англию, - сказала шахиня, - я хочу вас пригласить к себе в гости. У меня большой и красивый дом.
       - К сожалению, это вряд ли возможно.
       - Почему?
       - Стоянка короткая, капитан не отпустит.
Про помполита и офицера КГБ я, естественно, умолчал.
       - С капитаном я договорюсь. Он не посмеет отказать мне.
       - Ладно, там видно будет… А сейчас постарайтесь уснуть.
       - Хорошо, только не уходите, посидите со мной, пока не усну. И руку не убирайте, так мне покойней.
       Дождавшись, когда моя пациентка затихнет во сне, я вышел из каюты на прогулочную палубу.
       Была, на удивление, тихая прозрачная звездная ночь, какие бывают перед наступлением осени. Теплоход шел своим курсом по глади спокойного в эту пору моря.
       Я поднял глаза вверх, к небу и звездам. Отыскал взглядом знакомый ковш Большой Медведицы и Полярную звезду. Как раз в той стороне мой Мурманск, мой дом на Пяти Углах, моя беременная жена и маленький сынишка… Спят уже, наверное, в своих постельках…
       И я почувствовал, едва ли не впервые, как страшно, если ты одинок, если тебя никто не любит, если ты кому-то, хоть одному человеку в мире, не нужен…


ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ
       
       В морской медицине бывает так, что обычная история болезни обрастает такими жизненными коллизиями, что впору на полях амбулаторного журнала писать роман, как Омар Хайам писал свои знаменитые рубаи на полях научных трудов. И если у Булгакова в книге «Мастер и Маргарита» есть «роман в романе», то я хочу поведать «роман в истории болезни».
       
       …Дневальная Марина Мотылькова пребывала в печали.
       К четвертому помощнику капитана, с которым она последнее время была близка, неожиданно приехала невеста, как раз в тот момент, когда Марина приняла окончательное решение стать верной женой будущему капитану, имевшую собственную квартиру в Москве, подаренную состоятельными родителями, уйти с флота и поступить в театральное училище.
       Правда разговора на эту тему с молодым человеком, которому чернявая судовая красавица дарила сладкие ночи, у нее еще не было, но то, как он привязался к ее жгучим ласкам, какими нежными словами осыпал ее во время объятий, подразумевало официальное закрепление постельных отношений.
       Московская невеста, о существовании которой Марина не ведала, оказалась элитной блондинкой с вызывающе толстой платиновой косой, перекинутой на соблазнительную грудь, и «прикидом» как на обложке модного журнала. Она прошла по коридору в сопровождении жениха как раз в тот момент, когда Марина мыла шваброй палубу в своем неказистом рабочем комбинезоне без макияжа и с растрепанными волосами.
       Марина зашла в мою каюту.
       - Можно я у вас посижу, доктор?
       - Посиди. Что-нибудь случилось?
       - Да просто на сердце камень.
       - Проблемы на личном фронте?
       - Да разве на судне что-нибудь утаишь? Вы все сами, наверное, знаете… Ну, зачем он вызвал на стоянку свою невесту? И почему раньше о ней ничего не говорил? Знала бы, что у него есть серьезная партия там, в Москве, ни за что бы не согласилась ходить к нему в каюту чай пить.
       - Может быть, и не вызвал, а сама прилетела - сюрпризом. Соскучилась. Интуиция женская подсказала, что может своего суженого потерять, если его не навещать.
       - Было бы кого терять! Ложка души в нем! И ее обманул, и меня!
       - Дать тебе, Марина, чего-нибудь успокаивающего?
       - Лучше угостите кофе!
       Мотыльковой явно хотелось выговориться, чтобы облегчить душу. Пришлось подставить свою медицинскую «жилетку» для ее женских слез и уши, привыкшие к прослушиванию сердца, для выслушивания сердечных женских тайн.

       В этот сложный для Марины период у нее нашелся утешитель – бывший футболист, а ныне старший матрос Евгений. На пушкинского Евгения Онегина он не был похож, скорее напоминал престарелого Бельмондо – приплюснутым носом, глубокими морщинами на лице и спортивной жилистостью.
       Каждое утро он бодро приветствовал шуршавшую шваброй в коридорах Марину: «Вот она, самая симпатичная в мире труженица моря!», после чего останавливался и заговаривал, участливо заглядывая в глаза. Опыт общения с девушками на южных спортивных базах подсказывал ему, что любое женское сердце может растаять от добрых слов, если тех не жалеть.
       В другое время молоденькая Марина, знавшая цену своей привлекательности, не обратила бы внимания на перестарка, к тому же простого матроса, которому уже не быть капитаном. Но здесь сочувствие Евгения пало на подготовленную почву, и Мотылькова не сразу, но однажды согласилась «попить вместе чайку, музычку послушать». Вероятно, еще и в пику неверному москвичу, чтобы побольнее уязвить его, ведь тертый жизнью матрос стоял вахту вместе с малоопытным салагой - четвертым помощником капитана.
       Живительная аура юной Марины и ее возбуждающая цыганская красота заставили на глазах помолодеть дряхлевшего и спивавшегося, как многие бывшие спортсмены, матроса, достигшего такого потолка в жизни, когда ни карьеры, ни новой женской любви ждать особенно не приходится.
       Евгений перестал по-старчески сутулиться, расправил плечи, как крылья, и выглядел молодым петушком. Теперь он брился не по утрам, а по вечерам, как француз, ежедневно стирал и наглаживал сорочки, благоухал мужским одеколоном.
       А после того, как Марина склонилась на его мольбы и дала вкусить своих женских прелестей, она превратилась для него почти что в наркотик. В сладком дурмане чувств он начисто забыл, что у него в Мурманске есть расплывшаяся, как тесто, жена-кассирша и двадцатилетний сын - курсант мореходки.
       Однажды Марина обнаружила в его каюте их фотографии, засунутые в книгу, и стала их с интересом рассматривать.
       - Мариночка, - стал на колени перед ней бывший футболист, - вот тебе крест, разведусь со своей женой, скажи только слово!
       - Не надо, - засмеялась Марина, - ты все равно для меня старый. Лучше я за твоего сына замуж выйду! А что, он ничего у тебя, симпатичный. К тому же будущий капитан. Если был бы сейчас на судне, я бы его не упустила.
       - Как ты можешь? – взревновал Евгений и в ярости порвал фотографию сына.
       - Ты что делаешь? – возмутилась Марина.
       - Потому что люблю тебя больше жизни и никому не отдам!
       - Но-но! Говори, да не заговаривайся! Я пока птица вольная! Кого захочу – полюблю, кого захочу – разлюблю! Запомни это!

       С приходом нашего судна в китайский порт Синган экипажу была предложена автобусная экскурсия на Великую китайскую стену. Евгений очень хотел, но не смог поехать вместе с Мариной, потому что стоял вахту.
       Туда, куда нас привезли, вблизи крепостной стены продавались различные сувениры. Я купил расписанные драконами чашечки из фарфора, который был изобретен, как известно, именно в Китае, как и компас, бумага, книгопечатание, порох. Еще древними китайцами составлен первый в мире звездный каталог, сделана первая запись о пятнах на солнце, найден метод решения уравнений с двумя и тремя неизвестными. Приглянулась на лотке мне и маленькая сувенирная черепашка, шевелившая лапками и головой, как живая. Не знал я, приобретая этот сувенир, что черепашка поможет мне в решении моих профессиональных уравнений с неизвестным числом неизвестных.
       Молоденький китаец, симпатичный такой юноша с сияющими от восхищения глазами-маслинами, поманил Марину к своему лотку с розовым речным жемчугом. Марина отрицательно покачала головой. Тогда он подбежал и вложил ей в ладонь небольшую нитку с перламутровыми горошинками. Мотылькова вопросительно вскинула свои тонкие брови, но юноша замахал руками, показывая, что денег не надо.
       - Везет же красивым девушкам! – шутливо сказал я.
       - Жемчуг к слезам, - суеверно сказала Марина.
       И она не ошиблась.
       Когда она вернулась с экскурсии, то обнаружила своего пожилого любовника спавшим прямо в верхней одежде на койке в ее каюте. Неприглядный вид храпевшего поверх ее одеяла немолодого мужчины, распространявшего вокруг себя запах перегара, возмутил Марину. Она растолкала выпившего Евгения и велела ему идти досыпать в свою каюту. Тот полусонный и плохо соображавший покорно подчинился.
       А в это время на наш теплоход пожаловали одесситы с ошвартовавшегося неподалеку судна. Это были молодые, красивые, смешливые ребята, разговаривавшие языком одесского Привоза и своего знаменитого одесского юмориста Жванецкого. Ах, Одесса! Ух, Одесса! Эх, Одесса! Одесса – жемчужина у моря! Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка?
       В руках они держали большие сумки с наворованными в собственных трюмах мандаринами, которые принесли обменять на продукты из нашей артелки, чтобы таким образом сэкономить на питании и сделать на этом свой маленький одесский бизнес.
       Увидев Марину, они тут же пригласили чернявую красотку к себе в гости на вечер «одесского юмора». В качестве фрукта, которым змей соблазнил библейскую Еву, они наполнили ее обе руки оранжевыми ворованными плодами, весело вырвав у нее согласие скоротать с ними сегодняшний вечерок.
       Боже мой, как бежал за Мариной вечером по причалу проснувшийся Евгений, как хватал за руки, как становился на колени в пыль, пытаясь нетрезво целовать ноги, умоляя не ходить на «одессит» с веселыми разбитными ребятами, положившими глаз на его сокровище.
       Вняв его мольбам, Марина с испорченным настроением вернулась в свою каюту, где Евгений попытался устроить ей еще и сцену ревности.
       Тогда она открыла дверь настежь.
       - Вот тебе Бог, а вот порог! Ты мне не муж, чтобы мной распоряжаться! Пошел вон, старый дурак!
И вытолкала взашей занудного любовника, пригрозив:
       - Будешь стучаться – вахту позову!

       Назавтра мы ушли под погрузку в другой китайский порт – Далянь. Поскольку причал оказался занят, наше судно бросило якорь на рейде.
       Вечером вместо ужина я бегал для похудения трусцой по наружной палубе вдоль трюмов. В это время из громкоговорящего динамика донеслось: «Судовому врачу срочно прибыть на мостик! Вахтенному матросу плохо!»
       Перейдя с трусцы сразу на галоп, я забежал в амбулаторию за сумкой первой помощи и поскакал через две ступеньки трапа наверх, в ходовую рубку. Там находились капитан, старший помощник и четвертый помощник-москвич, чья вахта была как раз в это время. По дермантину кушетки елозил, скрючившись и мыча от боли, вахтенный матрос Евгений.
       - Что случилось?
       - Пили кофе, курили, - стал взволнованно рассказывать четвертый помощник, - вдруг он побледнел, схватился за грудь, сказал «ой-ой-ой!», опустился и стал кататься по палубе. Я его сюда на кушетку перетащил.
       «Все ясно, - вначале подумал я, - довела-таки сумасшедшая любовь к молоденькой красавице бывшего футболиста до сердечного инфаркта».
       Однако, когда я стал щупать у пациента пульс, то почувствовал где-то на уровне врачебной интуиции, что пульс «не инфарктный». Мой знаменитый предшественник восточный врач Авиценна в свое время различал 46 видов пульса, а «Книга о пульсе» китайского врача третьего века Ван Шу-хэ вообще состоит из 10 больших томов.
       Я, конечно, не достиг и вряд ли достигну высокого искусства древнекитайских врачей, которые с помощью многочасового исследования пульса определяли все совершавшиеся в организме человека процессы: работу сердца, легких, печени, течение соков, крови в жилах, «игру» чувств — печаль, гнев, радость, болевые ощущения, состояние экстаза, томление духа, но определенный опыт в древней науке о человеческом пульсе приобрел.
       - Где болит? – задал я пациенту безнадежный вопрос, потому что тот ответить не мог, лишь скрежетал зубами и мычал.
       Я распахнул медицинскую сумку, набрал в шприц обезболивающий раствор и ввел его страдальцу в вену.
       - Пусть кто-нибудь принесет мне аппарат ЭКГ из амбулатории, - попросил я.
       - Я принесу, - вызвался молодой старпом.
       После инъекции пациенту стало легче, скрежет зубов и мычание уменьшились. Старпом принес электрокардиограф, я быстро наложил электроды. Самописец вычертил кривую. Явных признаков инфаркта на ней не было.
       - Ну все, отпустило, кажется! – с облегченным вздохом сказал Евгений, когда я отстегнул с его рук и ног резиновые полоски. – Можно встать?
       - Лежи и не дергайся! – велел я, рассматривая ленту ЭКГ. -Лучше расскажи, как было дело!
       - Да никак! Курил себе, пил кофе, как обычно. Вдруг, как кинжалом, ударит под ложечку, аж в глазах потемнело.
       Я стал щупать живот, потому что «кинжальная боль» один из признаков перфорации желудка. Так и есть! В надчревной области определялось напряжение мышц. Надо еще проверить симптом Спижарного-Жобера: есть ли в брюшной полости воздух.
       - Ну что, док, можно встать? – повторил Евгений.
       - Пока нет. У тебя, голубь мой сизокрылый, есть подозрение на прободение язвы желудка.
- С чего бы это у меня язва? Раньше не было!
- Если чего-то раньше не было, это не значит, что этого не будет никогда. Есть такая «немая» язва желудка, которая может впервые проявиться прободением. Сейчас тебя поместим в судовой лазарет.
       - Какой еще лазарет? У меня – вахта!
       Но тут вмешался капитан, до сих пор дипломатично стоявший в сторонке.
       - А ну прекратите спорить с доктором! Как доктор говорит, так и будет!

       Едва я уложил пациента в койку лазарета и водрузил ему на живот пузырь со льдом, как на пороге появилась Марина.
       - Доктор, что с ним?
       - Ты кстати, Марина! - сказал я ей. - Не могла бы посидеть возле койки, покараулить, чтобы ничего не пил, не ел, не вставал?
       - Что-нибудь серьезное? - глаза Мотыльковой стали тревожными.
       - Боюсь, что надо оперировать, ушивать дырку в желудке. Сейчас будем связываться с китайцами, надо госпитализировать.
       - Никуда я с судна не двинусь, - подал голос с койки Евгений. – Если нужна операция – делайте здесь! Ни к каким китайцам я не поеду!
       - А ты помолчи, - не стал я церемониться со строптивым пациентом. – Твое дело телячье! Сейчас я отвечаю за твое здоровье и жизнь больше, чем ты сам!.. Ну что, посидишь, Марина?
       - Конечно, посижу.
       - Если что - позовешь. Я буду на мостике.
       Я написал срочную радиограмму в медицинскую службу флота с сообщением о клиническом случае, требующем госпитализации в иностранном порту, а капитан связался с берегом, запросив катер.
       - Кого вам в сопровождение дать? - спросил капитан.
       - Лучше всего Марину.
       - Марину? - хмыкнул капитан.
В тот же момент на мостике появилась она, легкая на помине.
       - Ой, доктор, скорее! Жене стало так плохо, так плохо!
       Вновь мой пациент корчился от болей, вонзив свои пальцы в живот, будто пытался вырвать свою боль оттуда. Марина пребывала в психологическом шоке от близкого вида мучений не чужого для нее человека, по ее лицу непроизвольно текли слезы.
       Я вновь сделал внутривенную инъекцию, быстро прервавшую болевой приступ. Однако пациент предпочел благодарить не меня.
       - Ой, Марина, как хорошо, что ты рядом. Дай твою руку! От одного твоего прикосновения мне становится легче.
       - Готовься, Евгений, к рейдовому катеру, - предупредил я, - поедем на берег в госпиталь.
       - Я уже сказал вам, что никуда не поеду!
       - Марина тоже поедет с нами, - привел я дополнительный аргумент. – Поедешь, Марина?
       - Поеду!
       - Ты серьезно, Мариша? Ну, тогда я готов с тобой хоть на край света! – сказал Евгений.
       - На край света еще успеешь. Сходи, пожалуйста, Марина в каюту к Жене, собери там ему в полиэтиленовый пакет зубную щетку, пасту, мыло, смену белья. Найдешь?
       - Найду!

       На причале вместо специализированной машины «скорой помощи» нас ожидала обычная легковушка, а вместо врачей в белых халатах молодой улыбчивый китаец в американских джинсах. Это был морской агент. Он и повез нас в госпиталь.
       Мы проехали по ночным улицам большого китайского города и остановились возле массивного каменного здания.
       В приемном покое, куда мы зашли, было пусто, свет был пригашен.
       Морской агент прошел внутрь и вскоре вернулся с заспанным дежурным врачом. Это был полный немолодой китаец в тяжелых роговых очках, в желтых шортах и распахнутом на упитанном животе белом халате. Медицинская шапочка на его голове выглядела, как поварской колпак, а сандалии были обуты на босую ногу.
       По-английски мой китайский коллега решительно ничего не понимал.
       - Переведите ему, - попросил я по-английски морского агента, - что я установил у пациента прободную язву желудка и полагаю, что ему необходима операция.
       - Что такое «прободная язва»? - стал уточнять мой переводчик с английского на китайский.
       Я взял шариковую ручку и стал рисовать на бумаге анатомические контуры желудка, в стенке которого изобразил отверстие.
       Китайский коллега удивленно взглянул на мои художества и жестом предложил пациенту лечь на кушетку.
       - Ляг, Женя, покажи живот! – дополнил я его жест словами.
       Дежурный врач присел рядом и стал толстыми, как сардельки, пальцами мять брюшную стенку пациента, следя за выражением лица последнего.
       Поскольку действие обезболивающей инъекции, которую я сделал перед транспортировкой, еще не закончилось, Евгений при ощупывании мышцы живота не напрягал и лицо не морщил.
       - Мэйо! – сказал китайский доктор, обращаясь к морскому агенту.
       - Он говорит, - стал переводить мне агент заключение дежурного врача, - что ничего у пациента не находит, вы можете забрать его обратно.
       - Какое «мэйо»! - возмутился я и стал, как Марсель Марсо, изображать на себе пантомиму развития «кинжальных болей» у своего пациента, надеясь, что воображение подскажет профессионалу от медицины кардинальный симптом перфорации желудка.
Китаец с интересом глядел на это театральное представление.
       - Скажите ему, - попросил я морского агента, - что для уточнения диагноза пациенту показана фиброгастроскопия.
       - Что такое «фиброгастроскопия»? - не понял переводчик.
       Вновь я взял свой рисунок и попытался схематично изобразить это сравнительно несложное, но очень информативное исследование, которое в свое время сам производил в больнице, где работал до флота, а потом дополнил еще и пантомимой, показав, как засовываю гибкий световолоконный зонд себе через рот в желудок, а затем смотрю в него через окуляр.
       - Он говорит, что у них в госпитале нет такого прибора, - перевел слова дежурного врача морской агент.
       - Ну, тогда пусть рентген сделают! - настаивал я. – Надо посмотреть, есть ли воздух в брюшной полости – один из признаков перфорации желудка, потому что в норме воздуха в брюшной полости быть не может, он туда может попасть только через дырку в желудке
Кажется, китаец, наконец, понял меня, потому что стал чиркать иероглифы на бумажке направления.
Оставив Марину сидеть в холле, мы пошли в рентгеновский кабинет. Морской агент долго стучал в его дверь, прежде чем оттуда высунула недовольное лицо заспанная китаянка в белом халате. Я сунул ей под нос направление, она раскрыла дверь, и мы с Евгением вошли внутрь, оставив агента в коридоре.
 Когда она стала облачаться в защитный свинцовый фартук, я жестом попросил себе такой же, желая составить ей компанию при рентгеноскопии. Мало ли что, может быть, она не заметит воздуха в брюшной полости и придется мне ей указать на него. После инцидента в приемном покое приходится держать ухо востро. Китаянка не совсем любезно кивнула мне.
Некоторое время мы с узкоглазой рентгенологиней посидели в темноте, чтобы адаптировать свое зрение, после чего она поставила пациента за экран и, включив аппарат, стала энергично водить его по животу обследуемого. Надо отдать ей должное – она сразу заметила воздух в брюшной полости, как признак прободения желудка, и изобразила это на стандартной рентгенологической схеме в заключении.
       - Ну что там у меня, док? – спросил Евгений, когда мы вышли из рентгеновского кабинета.
       - Дырка в желудке, - ответил я. – Надо ушивать.
       - Это что же, вы бросите меня здесь? Не останусь!
       - Вот что, тебе уже давно за сорок, поэтому не надо этих детских капризов. Без операции разовьется перитонит.
       - А Марину нельзя оставить за мной ухаживать?
       - Ты что, вообще? – покрутил я пальцем у виска.
       - Ну, тогда я не останусь! Лучше умру, но на судне!
       - А кто тебе сказал, что я тебя возьму на судно? Обратного хода у тебя нет! Выход в море тебе медицина запрещает.
       Дежурный врач приемного покоя, которому я протянул рентгенологическое заключение, подтверждавшее мой диагноз, смущенно поправил толстую оправу очков и уже без прежнего важничанья стал названивать по телефону.
       В приемном покое сделалось многолюдно, откуда-то, как муравьи, набежали медсестры, санитарки, лаборантки. Евгений и опомниться не успел, как его безо всяких китайских церемоний переодели в больничную пижаму, уложили на кровать-каталку, стали брать кровь на анализы из одной руки и втыкать толстую иглу капельницы в локтевую вену другой. Он словно опешил от такой массивной атаки белых халатов и потому безропотно подчинился.
       - Нам пора ехать! – сказал мне морской агент. – Катер ждет!
       - Прощайся, Марина, с Евгением! – сказал я.
       - Как только станем к причалу, я тебя навещу, Женя! – сказала Марина.
       - Не оставляй меня, родная! – на глазах переодетого в сиротские одежды матроса появилась влага.
Марина тоже расчувствовалась и прослезилась.
       - Я за тебя буду молиться! – сказала она. – Держись, Женя! Будь умницей!

Через сутки нас поставили к причалу. На судно приехал морской агент, поднялся к капитану. Тот вызвал меня к себе.
       - Доктор, он говорит, что нашего матроса не оперировали, а лечат так.
       - Ну, это иногда возможно, если отверстие маленькое, «микроперфорация» на медицинском языке, и прикрыто сальником. Есть такой метод лечения по Тейлору. Хотя у нас принято оперировать во всех случаях. Вы же читали радиограмму из бассейновой больницы: «Пациенту показана срочная операция в хирургическом стационаре».
       - А мы можем его забрать на судно и лечить здесь, раз ему можно обойтись без операции?
       - Для этого у меня недостаточно медикаментов. Ему только одних растворов для внутривенного введения нужно ежедневно не менее трех литров. А у меня их всего шесть литров – на два дня. Ни есть ведь, ни пить с отверстием в желудке нельзя – все, что попало в желудок, выйдет через дырку в брюшную полость. А это смертельно! Да и потом, если консервативное лечение окажется безуспешным, все равно встанет вопрос об операции. Причем очень сложной. Такие операции делаются не в судовых условиях, а в больницах, и не одним хирургом, а целой операционной бригадой с анестезиологом под общим наркозом.
       - Ясно! А то он требует там, чтобы его отвезли назад, устроил самый настоящий бунт. Морской агент просит меня, чтобы я приехал и угомонил своего матроса. Придется нам с вами ехать.
       - Марину надо с собой взять, она его поможет успокоить.
       Капитан поморщился.
       - Ох, не люблю я этих судовых романов, они только проблемы создают и головную боль вызывают… Ладно, подготовьте Марину, поедем вместе.
       Марина оказалась, к удивлению, выпивши, что на нее не было похоже.
       - Ты что, Марина, - упрекнул ее я, - в рабочее время!..
       - Утешители нашлись, доктор, угостили сладким вишневым вином, чтобы не было так тошно.
       - Собирайся, «пьяная вишня», поедем в госпиталь к Евгению. А то он требует, чтобы его возвратили на судно. И все из-за тебя!
       - Тю, старый дурак! – нетрезво высказалась Марина. – Я скажу ему, что он мне больше не нужен. Даже если вернется на судно, все равно получит кукиш. Так что пусть не рвется. Они его что, прооперировали?
       - Нет, пока лечат так.
       - Вот и пусть лечится, скажу, а меня забудет. Это все Бог ему послал за его грехи. И мне в наказанье.
       - Если ты так ему скажешь, это его так подавит, что он может и не выкарабкаться из своей болезни. Говорят же: «От одного слова может померкнуть солнце».
       - А что, я ему должна сказать, что люблю и буду любить вечно?
       - Ну, оставь ему хоть какую-нибудь надежду. Сыграй – ты же хочешь стать артисткой! Фотографию свою подари, хороший будет ему стимул для выздоровления.
       - Не вожу с собой собственных фотографий – дурная примета!
       - Ну, тогда подари ему какой-нибудь сувенир, безделушку какую-нибудь, которая напоминала бы тебе.
       - Да и безделушек у меня подходящих нет. Не бусы же ему жемчужные дарить, что мне самой подарили.
       - Хорошо я дам тебе симпатичный китайский сувенир – маленькую черепашку, которая шевелит лапками, как живая. Расскажешь старинную китайскую легенду о том, как двое влюбленных были разлучены злыми силами, сосланы на разные острова, между которыми не было регулярного сообщения. Только маленькая черепашка регулярно курсировала между ними, а на ее панцире разлученные писали иероглифы любви, которые, в конце концов, и соединили их.
       - Сами, доктор, сочинили?
       - Не без этого. Хочешь, придумай что-нибудь получше.
       - Зачем, мне и эта история нравится.

       Морской агент повез нашу троицу на своей легковушке. Капитан грузно восседал на переднем сиденье, едва разместив свои ноги бывшего баскетболиста под передней панелью автомобиля, а мы с Мариной сзади.
       Вечерело. На большой площади стояли стройными рядами китайцы и синхронно делали оздоровительные упражнения под руководством молоденькой инструкторши в красном спортивном костюме.
       В госпитале нам нашли русскоговорящего врача, некогда учившегося в России. Мы с ним углубились в историю болезни, пока капитан ходил в палату выслушивать претензии своего матроса. Марина ожидала в кресле ординаторской.
       - Почему вы его не оперировали? – спросил я.
Коллега заулыбался.
       - У китайской медицины есть свои отличия. Если в русской медицине лечат болезнь, то мы стараемся лечить весь организм, чтобы прошла болезнь. Китайские врачи придерживаются «философии регенерации».
       - Что это значит?
       - Мы считаем, что любая клетка, любой орган способны к саморегуляции и самовосстановлению, если очистить и отбалансировать организм с помощью растительных формул и предоставить ему биологически активное питание. Еще древние китайские монахи разработали такие рецепты растений, которые позволяют организму без химических лекарств самому исправлять свои нарушения. Для запуска механизмов саморегуляции мы также применяем иглоукалывание и прижигание особых точек.
       - Что, и антибиотиков при перитоните не применяете?
       - Почему, назначаем в необходимых случаях. Как раз вашему моряку назначен мощный американский препарат. Вот, посмотрите, у нас есть его печатное описание на английском.
       - Да, сказал я, - прочтя аннотацию антибиотика новейшего поколения, - судя по описанию, слона свалить с ног может, не то, что маленькую бактерию.
       В ординаторскую вернулся капитан.
       - Нет, вы представляете, - возмущенно сказал он мне, - матрос капитану ультиматум ставит: заберите меня и все! Раз мне операция не нужна, пусть меня доктор в судовом лазарете лечит! Поговорите-ка вы с ним сами!
       Мы с Мариной прошли к одноместной палате, где лежал Евгений.
       - Подожди, Марина, за дверью, - сказал я. - Я сначала сам.
Отдельная палата, предоставленная нашему матросу, была по нашим меркам вполне приличной. Евгений лежал под капельницей бледно-серый с огромными, как у Христа на иконах, глазами, ввалившимися в потемневшие глазницы. В носу у него был резиновый зонд, проведенный в желудок.
       - Здравствуй, как дела? – спросил я.
       - Все хорошо, забирайте меня отсюда! Я уже и капитану об этом сказал. Капельницы и на судне можно делать.
       - Покажи-ка лучше язык! Да, сухой… А теперь позволь посмотреть живот. Так больно? – надавил я под ложечкой.
       - Нет.
       - Не ври! Сам вон сморщился, а брюшная стенка напряглась… Вот что, Евгений, все что я могу тебе предложить на судне – так это морозильную камеру для перевозки твоего трупа. Или ты предпочитаешь мешковину на голову, а колосник к ногам – и в море, акул кормить? Говорю это тебе совершенно откровенно. Эта болезнь лечится в больнице!
       - Все равно я здесь не останусь, не уговаривайте! – упрямо сказал этот влюбленный сумасшедший.
       - Ладно, пусть Марина с тобой поговорит. Марина, заходи!
       Мотылькова зашла, держа в руках игрушечную черепашку, а в голове придуманную мной легенду.

       - Ну что там? – встретил меня в ординаторской вопросом капитан.
       - Запустил в палату Марину. Думаю, она уговорит.
       - И долго они там намерены ворковать? Делами капитану надо заниматься, к отходу готовиться, а не уговаривать глупого матроса лечиться в больнице!
       - Ну, хотя бы минут десять надо дать.
Через десять минут капитан залпом осушил полный стакан воды из графина и вытер пот со лба.
       - Поторопите их там, доктор!
       Когда я вошел в палату, игрушечная черепашка лежала на груди Евгения, а сам он держал за руку сидевшую на стуле Марину и глядел на нее с молитвенным выражением наполненных влагой глаз.
       - Извините!.. Нам пора, Марина, капитан торопит.
       - Ну, все, Женя, будь умницей! – сказала Мотылькова, поднимаясь со стула. - Выздоравливай скорее!
И она, нагнувшись к его лицу, поцеловала его в сухие губы, абсолютно небрезгливо отодвинув в сторону резиновый катетер, торчавший из носа.
 У Евгения на глазах появились самые настоящие слезы. Он ухватил Марину за пальцы и стал их обцеловывать.
       - Ну же, Женя, ну! – стала вырывать свою ладошку Мотылькова. – Будь мужчиной! Мы же обо всем договорились! Я же согласилась стать твоей женой, чего тебе еще нужно? Прилетишь после больницы в Мурманск – обязательно дай телеграмму: что и как.
       - А ты ответишь?
       - Конечно!
       - Ну ладно, - отпустил он Марину. – Бывай! Счастливого плавания! Не забывай меня!
       - Выздоравливай, Евгений! – подошел я в свою очередь к койке.
       - И вам до свиданья! – вяло пожал мою руку Евгений, не отводя глаз от Марины.
       Мы вышли из палаты.
       - Давай поторопимся, - сказал я Марине, - а то капитан уже всю воду из графина выпил. Ты что, действительно, решила выйти замуж за Евгения?
       - А что? Иначе бы он не согласился остаться в больнице, говорил, что лучше умрет. А так у него появилась мечта.
       - А он тебе ничего не говорил про то, что у него есть жена, сын?
       - Обещал, что как только вернется в Мурманск, сразу подаст на развод. А сыну уже двадцать лет, алименты платить не надо.
       - Ну, ты и артистка, Марина!
       - Самое смешное, что я сейчас не играла, а на самом деле неожиданно для себя приняла решение выйти за Женю замуж. Только не падайте, доктор! Ведь еще никто меня не любил так глубоко, как он, не говорил, что жить без меня не может. Вы знаете, когда мы с ним занимаемся любовью, то в самый сладостный момент, когда у меня наступает разрядка, он говорит, что видит над моей головой свечение, вроде нимба.
       - Так что ты для него святая, - продолжил с некоторой иронией я, - ведь «святой» от слова «свет»; говорят, раньше видели свечение над головами тех, кого потом определили в святые.
       - Да, святая грешница, вроде Марии Магдалины, в то время как для других мужчин только грешница.

       На следующий день наше судно отходило в рейс. Марина успела передать с морским агентом письмо Евгению. К письму были приложены стихи, которые Марина сочинила этой ночью под впечатлением собственного неожиданного решения, которое переворачивало всю ее жизнь.
Я пьяной вишней упаду к твоим ногам,
Зарею окроплю…
И встретишь утро ты, как жизни всей начало.
Луч утренней звезды прильнет к твоим губам.
Вот мир… И ты в моем миру.
И сам поймешь, как все в нем по тебе скучало.


Из Китая мы направились в Европу. По пути предстояло заправиться топливом и водой в Сингапуре.
Сингапур нас встретил сизой дымкой. Рейдовый катер доставил нас к морскому вокзалу, где стоял плавучий ресторан, украшенный резными драконами, и сновали низкорослые малайцы в шортах.
Моряки гурьбой поспешили к вожделенному Хай-Стрит-центру. Это высотное здание, первые этажи которого были заполнены мелкими магазинчиками с русскими названиями «Одесса», «Новороссийск», «Альбатрос» и т.п. Здесь сносно говорили по-русски, даже матом, а от изобилия товаров можно было ошалеть.
Мотылькова, завидев женские манекены в пышных свадебных нарядах, резво шагнула им навстречу и… стукнулась лбом о незамеченное ею стекло витрины такой необыкновенной чистоты, что делало его как бы отсутствующим.
       - Наверное, это Женя меня вспоминает, - сказала она, потирая лоб.
       - Приложи холод, - посоветовал я, протягивая только что купленную металлическую банку охлажденной пепси-колы.
Приложив холодную банку ко лбу, Мотылькова заметила сидевшую у прилавка небольшую собачку с грустными глазами, непонятно чью.
       - Ах, посмотрите, доктор, у нее глаза, как у Жени, правда?
Она присела возле собаки и стала гладить ее за ушами, а потом прижала смирную голову псины к своей груди.

       Когда мы покидали Хай-Стрит-центр, на нас обрушился тропический ливень. Это был буквально водопад воды с небес. Пришлось пережидать его под навесом небоскреба. Когда же ливень прекратился, в неожиданно наступивших сумерках мокрые улицы празднично заискрились яркой световой рекламой.
       Под впечатлением от прогулки по вечернему Сингапуру Мотылькова по возвращении на судно написала стихи, посвященные Евгению.
Я по шумным улицам ходила,
Но тебя нигде не находила.
И огни, и бары, и авто –
Было все, но было все не то.
Вот и дождь – он сильный, но слепой.
Все залил водою дождевой.
Я по мокрым улицам ходила,
Но тебя нигде не находила…

       … В Баб-эль-Мандебском проливе - при входе из Индийского океана в Красное море у нас отказал главный двигатель: заклинило поршень. Неуправляемое судно развернуло лагом к океанской зыби и стало раскачивать, как ваньку-встаньку. Отключилось электричество, кроме аварийного освещения, а с ним и судовой кондиционер, подававший прохладный воздух в жилые и служебные помещения надстройки; отключились холодильники и охлаждаемые камеры, где хранились замороженные продукты. Жаркое тропическое солнце раскалило судно, как консервную банку, опущенную в кипяток.
       Капитан, страдавший полнотой, ходил по мостику в одних спортивных трусах на подтяжках, тяжело дыша, как кашалот. Когда-то он, высокорослый, занимался баскетболом и даже получил разряд мастера спорта. Но потом спорт наказал его, как наказывает почти всех бывших спортсменов. С прекращением былых спортивных нагрузок он стал катастрофически полнеть.
       Однако самое пекло было не на мостике, а в машинном отделении, где механики и мотористы в течении долгих часов сначала извлекали заклинившийся поршень, потом устанавливали новый. Из своей преисподней они выползали едва ли не на четвереньках, обессиленные и обезвоженные, изнуренные адской жарой. У кого-то начались от перегревания организма судороги, а у одного моториста случился тепловой удар.
       Первая помощь в таких случаях предусматривает помещение пациента в прохладное помещение, обтирание прохладной водой, обдувание прохладным воздухом, прикладывание к голове, к подмышечным и подколенным впадинам пузырей со льдом. Но где взять этот живительный холод, если ни одного прохладного помещения на судне нет, даже морозильные камеры за это время так нагрелись, что мясо «потекло»? И если из под крана и душа течет горячая вода, если вентилятор гонит влажный горячий воздух, а хранившиеся в холодильнике пузыри со льдом растаяли и были наполнены уже не льдом, а теплой водой.
       Немного помог медицинский спирт, которым я обтирал тела пострадавших от теплового изнурения; испаряясь, он охлаждал кожу, отбирая губительное тепло.
- Может, не все на кожу тратить, а внутрь употребить? – пытались шутить мои пациенты.
       Моториста, у которого случился тепловой удар, я уложил на койке в судовом лазарете, дал ему через нос кислород и поставил в вену капельницу с солевым раствором.
       Мотылькова согласилась подежурить возле капельницы, пока я ходил в кают-компанию перекусить. Вернувшись, я заметил слезинки в уголках ее глаз.
       - Вот так, наверное, и мой Женя лежит сейчас в китайской больнице под капельницей и какая-то китаянка сидит рядом с ним. Только поговорить он с ней не может – китайского языка не знает.
 
       В Красном море, разделившем, словно широкий меч, Азию и Африку, наш теплоход накрыла огромная, как туча, стая перелетающих птиц: сов и журавлей. Некоторые из обессилевших крылатых садились на нашу только что выкрашенную зеленой краской палубу и разгуливали по ней, как по луговой траве, оставляя следы своих лапок. Матросы пытались разогнать незваных гостей, размахивая руками, как голландские ветряки лопастями, но уставшие птицы не улетали, а бегали по свежей краске, портя все малярские труды.
       Боцман, изрыгая проклятья, помчался было за особо нахальным журавлем, убегавшим на длинных ногах-ходулях, но тут заметил возле трюма забившегося в уголок совенка с огромными круглыми детскими глазами, удивленно непонимающе глядевшими на грозного громилу.
       В суровом боцманском сердце что-то щелкнуло, и вместо агрессивных действия он присел на корточки и сказал:
       - Что, приустал, маленький? Идем ко мне в каюту, я тебя водичкой напою и хлебушком угощу. Или что ты там ешь? Может, молоко пьешь? Есть у меня сгущенка.
       И совенок доверчиво дался в заскорузлые руки боцмана. А когда тот почесал его холку, закрыл глаза от удовольствия, как будто заснул, словно младенец на руках у родителя.

       …В иллюминатор каюты Мотыльковой, выходивший на наружную палубу, неожиданно кто-то постучал. Она выглянула из-за шторы и увидела журавля, постукивающего по стеклу клювом. Марина выбежала наружу, но журавль уже удалялся на высоких тонких ногах.
       «Неужели от Жени будет сегодня известие?» - расценила это событие, как вещий знак, Марина.
       И действительно, в тот же день начальник рации принял радиограмму от Евгения, уже вернувшегося из Китая самолетом в Мурманск.
       «МИЛЫЙ КОТЕНОК = ПРИЕХАЛ = ЗДОРОВЬЕ ОТЛИЧНОЕ =
БОЛЬНИЧНЫЙ КОНЦА ОКТЯБРЯ = ЦЕЛУЮ = Я»
       Радостная Мотылькова прибежала в амбулаторию.
       - Доктор, танцуйте! Я сегодня от Жени телеграмму получила! Не зря мне утром журавль в иллюминатор постучал.
       - А почему я должен танцевать, если телеграмма тебе?
       - Ну, он же ваш пациент, вы за него так переживали!
       - И как у него дела, что со здоровьем?
       - Здоровье отличное – можете прочесть.
       - Рад за него. Будешь отвечать – привет передай.
       - Обязательно!.. Я собираюсь ему сразу напомнить, чтобы не тянул с разводом и к нашему приходу в Мурманск был уже свободным, как журавль в небе. Не люблю я выяснений отношений с бывшими женами. Одна такая чуть мне глаза не выцарапала, за то, что я у нее мужа будто бы отбила. А я его не отбивала, он сам отбился. Я его не подманивала – сам меня добивался. Хотя я ему сразу сказала: сначала разберись со своей женой. Пока не разведешься – обо мне и думать не смей!
       - Развелся?
       - Нет… С приходом в Мурманск сдулся, как воздушный шарик; куда только девалась переполнявшая его любовь.
       - А не боишься, что так же получится и с Евгением?
       - Все может быть. Но что делать, если я люблю любить, если мне и день без любви прожить скучно. Вот нет Жени – хожу какая-то пустая, как раковина без жемчужины, словно из меня всю женскую сущность вынули, какой-то средний пол остался.
       Однако вторая радиограмма от возлюбленного Марину, похоже, разочаровала. Она пришла ко мне посоветоваться.
       - Доктор, что бы это значило? – и она протянула мне отпечатанный на бланке текст.
В нем вместо прямого ответа на вопрос Мотыльковой о разводе Евгений туманно мямлил, что ему сначала надо повидать Марину, обсудить с ней все, обдумать…
       - О чем он еще собирается думать, - возмущенно высказалась Марина, - если он мне на больничной койке в китайском госпитале официальное предложение сделал, а я, как дура, приняла?
       - Ну, наверное, твой адресат не до конца уверен в тебе, боится, что может одновременно и семьи лишиться, и тебя.
       - А ведь как клялся, как божился! По-моему, он не во мне не уверен, а в себе!

       Когда мы пришли в итальянский порт Равенна, я взял фотоаппарат и отправился в увольнение в город, поминутно останавливаясь, чтобы запечатлеть достопримечательности. Хотя больше всего мне нравится снимать людей и бытовые сценки, человек всегда интересней памятников. Возле крупного универмага мое фотографическое внимание привлек размалеванный клоун, раздававший всем прохожим надутые воздушные шары в виде розовых сердечек с рекламой универмага. На наведенный фотоаппарат клоун отреагировал доброжелательно, специально стал позировать, скорчив физиономию посмешнее, а когда я щелкнул затвором, протянул и мне надутое резиновое сердечко.
       Так я с ним и пошел по улицам Равенны, потешаясь сам над собой: вот идет солидный доктор, при лысине, бородке и усах, и держит в руках, как идиот, воздушный шарик, который, к тому же связывает руки, мешая фотографировать. Может быть, отпустить это воздушное сердечко к небу, пусть летит себе к облакам?
       Но тут из-за столика уличного кафе, размещенного прямо на широком тротуаре, мне, не знающему как распорядиться шариком над головой, улыбнулась миловидная девушка с задорными конопушками на вздернутом носике. И мое решение созрело мгновенно. Я подошел к молоденькой итальянке, которую насмешил внешний вид немолодого человека с детским шариком в руках, будто впавшего в детство, и протянул ей розовое воздушное сердечко.
       - Бон джорно, синьори! Квесто э ун регало ди тутто иль кворэ! (Здравствуйте, синьора! Это подарок от чистого сердца!) – сказал я по-итальянски, нахватавшись за время своих заходов в итальянские порты местных обиходных слов и выражений.
       Тем более что ряд итальянский слов созвучен с русскими, словно их изначально придумывал один и тот же человек. Например, вино – вино, лимонад – лимоната, туалет – тоалетта, билет – бильетто, автобус – аутобус, порт – порто, моряк – маринайо, город – чита (есть у нас такой город Чита), покажите мне - индикатэми (вроде «индикатора», который тоже что-то показывает).
       Это милое юное создание рассмеялось, и мое подношение милостиво приняло.
       Присаживайтесь! – сказала она по-английски, без труда по моему коверканному произношению определив во мне иностранца и указывая на свободный стул возле ее маленького столика.
       Я с удовольствием принял ее приглашение, решив немного передохнуть, поскольку ноги, отвыкшие в замкнутом контуре судна от длинных прогулок, уже требовали этого.
       Через минуту знакомства я уже знал, что передо мной сидит будущая медсестра, которая, правда, еще только учится. А она, узнав, что я самый настоящий морской врач, да еще из заполярного Мурманска, где в эту пору уже снег и мороз, а скоро будет полярная ночь с северным сиянием, прониклась ко мне уважением и неподдельным интересом.
       К нашему разговору стали прислушиваться двое мужчин, скучавших за соседним столиком. Они, спросив по-итальянски, не будем ли мы возражать (моя собеседница перевела их просьбу мне на английский), подсели к нашему столику и заказали вина для нашей компании за знакомство. Итальянцы вообще общительны и дружелюбны: климат такой располагающий.
       Моя будущая коллега-медсестра с удовольствием выполняла роль переводчицы с итальянского на английский и наоборот, так что я вскоре узнал, что эти два приятеля, работают в банковской сфере, причем занимают не хилые посты: управляют отделениями банков; один из них женат, а второй еще в поиске.
       Тот, который холостяковал, задал традиционный вопрос, правда ли, что в России самые красивые девушки.
       - Самые красивые девушки те, которых мы любим, - парировал я, - чтобы не обидеть нашу юную собеседницу, поигрывавшую пальчиком, к которому она привязала нитку от воздушного шарика-сердечка, покачивавшегося от дуновений ветра над ее головой.
       Хотя вполне мог согласиться с тем, что жительницы южных пальмово-кипарисовых стран уступают по внешнему облику и некоторым другим женским качествам своим сестрам, родившимся в березовой России, чье истинное богатство, на мой взгляд, отнюдь не нефть и не газ, и даже не золото и алмазы, а уникальные по своей особой красоте и чувственности российские женщины. Непонятно, каким образом случился такой генетический отбор именно в России, но случился.
       - А не хотите ли познакомиться с красивой русской девушкой? – задал я холостяку вопрос, охмелев от первого же глотка замечательного итальянского вина «Изабелла», после которого возникает желание целовать кончики собственных пальцев, подносивших этот напиток ко рту. – Если понравится – возьмете замуж. У нас на судне работает стюардесса по имени Марина. Настоящая чернявая красавица, немного на цыганку похожа. Знаете этот цыганский романс: «Очи черные, очи страстные, очи жгучие и прекрасные?» Это как раз о ней.
       Я знал, что романс «Очи черные» популярен везде, тем более в Италии, где всегда было много русских эмигрантов и русских ресторанов, в обязательное меню которых входило исполнение цыганских песен, в первую очередь «Очи черные».
       - А что? – немедленно восхитился этой идеей в первую очередь его женатый друг. – Давай, может это твоя судьба! Ты же давно мечтал о русской невесте!
       - А она согласится на встречу? – осторожно поинтересовался холостяк, видимо испытывая комплекс неполноценности из-за своей невыразительной внешности и залысин.
       - Скажите, а вилла на море у вас есть? – стал я развивать, как Остап Бендер, свою авантюрную идею.
       - Есть.
       - А яхта?
       - Небольшая, но есть.
       - Тогда согласится! Она ведь носит имя Марина, что означает «морская». Так что вилла на море и яхта ее обязательно заинтересуют.
       - А бриллианты? – спросил холостяк.
       - Бриллианты вообще лучшие друзья девушек! – сказал я, и все рассмеялись.

       Вернувшись на судно, я нашел Марину.
       - Марина, не хочешь познакомиться с итальянцем? Управляет отделением банка, есть вилла на море, яхта, правда небольшая. Не скупой, готов одарить тебя бриллиантами. И с самыми серьезными намерениями – давно мечтал о невесте из России. Завтра будет ждать тебя за столиком кафе ровно в девятнадцать ноль-ноль с цветами в руках.
       - Вы это серьезно, доктор?
       - Вполне!
       - И как же я с ним буду общаться?
       - Выйдешь замуж - выучишь итальянский, как выучила когда-то цыганский, а на первой встрече я тебе обеспечу двойной перевод. Есть у меня договоренность с одной симпатичной переводчицей с итальянского на английский. Все схвачено!
       - Ну, вы даете, доктор! А вам что за интерес сватать меня?
       - Прямой! Я ведь не за просто так, а за честное слово, что как только ты освоишься в Италии и возьмешь своего супруга под каблук, а ты с твоей эффектной внешностью обязательно сделаешь это, пришлешь мне приглашение в гости на двоих с супругой и обеспечишь нам отдых за свой счет на вилле у моря с прогулками на яхте. Идет?
       - Идет! – рассмеялась Мотылькова, развеселившись от неожиданно открывшихся перспектив.

       На следующий день мы пошли в увольнение в порту Равенна с Мариной на пару. Мотылькова «почистила крылышки», подкрасила губы, распушила ресницы, подвела глаза, сделала прическу и выглядела неотразимо.
       - Куда это вы, док, нашу расфуфыренную красавицу повели? – грубовато поинтересовался вахтенный матрос, скучавший у парадного трапа. – Смотрите, как бы итальянцы ее у вас не отбили! Они народ темпераментный.
       - Сватать! – сказал я правду, насмешившую матроса.
       
       Поскольку до семи часов вечера был еще запас времени, я предложил Мотыльковой пройти со мной к церкви Сан-Витале, где покоятся мощи преподобного Виталия, считающегося небесным покровителем Равенны.
       - Так он и ваш покровитель, доктор? – спросила Мотылькова. – Вы ведь тоже носите имя Виталий.
       - Вот потому и хочу туда зайти, поставить свечу. Вчера не успел, храм был уже закрыт.
       - А чем прославился этот святой? – спросила Марина.
       - Он с юности был монахом в Палестине, а шестидесятилетним старцем покинул свой монастырь и отправился в египетский город Александрию. «Что из того, - сказал он себе, - что я живу в монастыре, следуя заповедям Христовым? Ведь главная Его заповедь – возлюбить ближнего своего, как самого себя». Так вот, днем старый монах усердно работал, а вечером относил заработанные деньги женщинам, торгующим своей красотой, понимая что нелегко им живется, и не осуждая их, как окружающие, а помогая встать на путь истинный. «В сто раз грешнее человек, - проповедовал он, - обладающий показным благочестием, чем те, кого называют грешниками. Не осуждайте другого, и не будете осуждены сами». С его помощью и под его влиянием многие из женщин оставили свою самую древнюю профессию, кто-то сумел найти подходящую работу, кто-то обрести семейную жизнь, кто-то ушел в монастырь. Все ночи преподобный Виталий проводил на коленях в молитве за женщин, отмаливая их грехи. Так во время молитвы и скончался этот старец. В руках у него нашли бумагу с написанными, как завещание, словами: «Не судите да не судимы будете!» На погребении преподобного Виталия женщины, спасенные им, со слезами на глазах и рассказали людям о его тихом и незаметном духовном подвиге. С тех пор святой Виталий считается небесным покровителем и заступником женщин, устроителем женских судеб.
       На Марину мой короткий экскурс в житие моего святого тезки произвел серьезное впечатление. Она вошла с непокрытой головой в красивую церковь с высокими арочными сводами, украшенную изнутри яркой разноцветной мозаикой. Время вечерней службы еще не наступило, и храм был пуст. Даже обязательного служителя не было видно, вероятно, скрылся во внутренних помещениях. А свечи – не наши желто-коричневые восковые, длинные и тонкие, а белые парафиновые, короткие и широкие, в круглых металлических чашечках, лежали свободно у ящика для сбора пожертвований, в прорезь которого следовало опустить денежку, прежде чем взять свечу для возжигания. Что я и сделал, не пожадничав пожертвований для церкви своего небесного покровителя. Моряк вообще не должен быть скрягой, море таких не любит.
       - А как молятся этому святому? - тихо спросила Мотылькова, когда мы зажгли свои свечи в специально отведенном для этого месте.
       - Моли Бога о мне, святый угодниче Божий Виталие, ако аз усердно к тебе прибегаю, скорому помощнику и молитвеннику о душе моей, - медленно и в разбивку сказал я, и Марина за мной повторила.
       А затем, когда я отошел, чтобы внимательнее рассмотреть храмовые мозаики, еще что-то шептала и о чем-то просила святого своими словами.
       Полукруглый купол церкви украшали мозаичные фигуры ангелов. А на центральной мозаике Иисус Христос подавал преподобному Виталию венец небесной славы, которой тот был лишен при жизни, более того, обруган и унижен тупой египетской толпой, кидавшей в его сторону не только оскорбительные слова, но и острые камни.
       И я подумал, что для святого Виталия, в чье имя мистическим образом оказалась включена прекрасная страна Италия, наверное, благостно покоиться именно здесь, а не в Египте, где он до самой кончины совершал свои тихие незаметные духовные подвиги под градом ругательств гонителей, считавших престарелого монаха греховодником, пользовавшимся интимными услугами женщин, которым он помогал спасти их души. При встрече со старцем в убогом плаще, общавшегося с отвергнутыми всеми грешницами, люди забрасывали будущего святого камнями, удары которых тот смиренно сносил. Только повторял слова Священного Писания: «Кто сам без греха, пусть первый бросит камень!» А ведь кидали в него камни те, кто пользовались интимными услугами лицемерно отвергаемых женщин. Такова психология человека.

       …Мои новые друзья из Равенны оказались точны, будто они не безалаберные итальянцы, а привыкшие к порядку на генетическом уровне немцы. Когда мы с Мариной подошли к тому самому уличному кафе, где договорено было о встрече, вся троица была уже на месте за столиком: два друга и будущая медсестра, с сугубым интересом воспринявшая предложение продолжить роль переводчицы в амурных делах. Словно для того, чтобы мы их быстрее заметили, она держала в руках тот самый розовый шарик в форме сердечка, который я ей подарил вчера. А у будущего жениха, естественно, был букет цветов.
       - Докторэ Витали! – первой заметила меня моя будущая коллега-медсестра, приветственно помахав рукой с воздушным шариком, отчего тот запрыгал над ее головой, словно затанцевал от радости встречи.
       - Бон джорно! - поприветствовал я с широкой улыбкой ожидавшую нас итальянскую компанию.
       - Бон джорно! – вслед за мной повторила Марина, приступившая к изучению языка своего будущего жениха еще до первого свидания с ним; уже во время следования по улицам Равенны на судьбоносную встречу я преподал ей первый урок бытового итальянского из своей языковой копилки, как тот Аристотель в школе перипатетиков, обучавший своих учеников во время прогуло
       Мотылькова, имея неплохой стимул в виде замужества за банкиром с виллой у моря, яхтой и бриллиантами в подарок к свадьбе, буквально схватывала на лету, что «спасибо» на итальянском будет «грация»; «извините» - «скузи»; «да» - «си»; «нет» - «но»; «хочу» - «вольё»; «я» - «йо»; «ты» - «ту»; «любовь» - «аморэ», «свидание» - «инконтро»; «поцелуй» - «бачио», «счастье» - «феличита»; «выйти замуж» - «спосарэ»; «жених» - «фиданцато»; «невеста» - «рагацца»; «свадьба» - «ноцце»; «свадебный подарок» - «регало ди ноцце»; «бриллиант» -«бриллиантэ»; «ребенок» - «бамбино»; «один» - «уно»; «два» - «дуэ»; «три» - «трэ»; «четыре» - «кватро» («Больше четырех детей я ему вряд ли рожу», - сказала Мотылькова); «дом» -«каса»; «семья» - «фамилья»; «яхта» - «яхт»; «море» - «марэ»; «я согласна» - «соно д`аккордо», «до скорой встречи!» -«арриведерчи престо!»; «счастливо, любимый!» - «чао, амато!». Тем более что ни памятью, ни способностью к языкам ее Бог не обидел.
       На холостяка внешность Марины произвела ошеломительное впечатление, будто увидел банковскую купюру номиналом в миллион долларов. Он смешался и засуетился, протягивая букет и подставляя Марине стул. А у его друга явно потекли слюнки и возникла острая зависть к неженатому другу, у которого выбор еще впереди, в то время как у него позади, когда уже трудно что-то исправить и поменять.
       Вечер удался на славу. Нас хорошо угощали. Претендент на роль жениха оказался не скупердяем, а красота Марины вдохновляла его на мелкие безумства, соответствовавшие его кредитной карточке. Много смеялись, потому что Марина дополняла только что схваченные итальянские слова такой артистичной пантомимой, что банковский холостяк смотрел на нее уже влюбленными глазами, а его друг завистливыми и жадными, понимая недоступность этого лакомого куска, предназначенного другому.
       При расставании претендент на сердце Марины обцеловал ей все пальчики, но когда потянулся щекой к ее щеке, как у них, итальянцев, принято изображать поцелуй при встрече и расставании, Марина отрицательно покачала головой, а вместо этого поцеловала кончик своего указательного пальца и приложила его к губам воздыхателя, на которого этот непривычный для него жест произвел неизгладимое впечатление.
       Договорившись о завтрашнем свидании «на том же месте, в тот же час», мы с Мариной вернулись на судно.
       - Ну, как тебе итальянец? – поинтересовался я.
       - Ничего. Но сердце ни разу не екнуло.
 - А что это значит?
 - Это значит, что между нами так и не пробежала искра, хоть итальянец и старательно крутил свою динамомашину: цветы красивые подарил, угостил славно. В общем, типичный джентльменский набор для обольщения девушки.
       - А без из искры никак не возгорится пламя?
       - Никак!
       - А вилла у моря? А яхта? А бриллианты к свадьбе?
       - Скучно это все, если нет искры любви. На вилле от тоски можно повеситься, на яхте в море утопиться, а дорогие бриллианты хранят в сейфе, чтобы тебя за них не убили.
       - Может быть, у тебя еще чувства к Жене не остыли?
       - Может быть…
       - Так что, завтра не пойдем на свидание?
       - Не пойдем. Мужчину надо бросать как камешек в колодец – бульк и все!

       
       Мы отошли от причала Равенны в пятницу.
       - Не следовало бы выходить в рейс в пятницу – плохая примета! – сказал я капитану за обедом.
       - А что, у нас был выбор? И почему нельзя именно в пятницу? Может быть, в понедельник? Говорят же, что понедельник день тяжелый. Еще бы, после воскресных возлияний всегда на следующий день болит башка и общее состояние «нестояния». Да и на работу после двух дней отдыха чего-то не тянет, требуется усилие, чтобы заставить себя приступить к делу.
       - В пятницу по свидетельству Библии был распят Иисус Христос. А потом статистика морских катастроф и кораблекрушений зафиксировала, что чаще других страдали суда, выходившие в рейс именно в пятницу, а не в другие дни недели.
       - Не знаю я такой статистики, по-моему, это суеверие.
А что такое суеверие? Это замеченная людьми устойчивая связь разнородных событий. Но все это укладывается во всеобщую научную теорию причинно-следственных связей, которую хорошо описал детский поэт в стишках о том, какая связь может быть между тем, что в кузнице не было гвоздя и поражением целой армии. Помните? Из-за того, что в кузнице не хватило гвоздя для закрепления подковы боевого коня командира – подкова упала. Подкова упала – лошадь захромала. Лошадь захромала – командир убит, армия разбита, армия бежит. Враг вступает в город, пленных не щадя, потому что в кузнице не было гвоздя.
       - Это ладно, а какая связь между выходом в рейс в пятницу или субботу, если бы я всякими правдами и неправдами смог задержать отход судна, пока не наступит ноль часов?
       - А такая же, как бы мы вышли с вами из дома в тот момент, когда с крыши сорвалась огромная сосулька прямо нам на голову, или задержались бы и вышли, когда эта сосулька уже упала перед нашим носом.
       С капитаном у нас сложились приятельские отношения еще с тех времен, когда он был вторым помощником, и мы с ним вместе ходили на сухогрузе из Мурманска в Монреаль.
       Помнится, высокий и тогда еще худой второй помощник капитана полушутливо донимал меня, судового врача, тем, что ему по закону положена двойная порция еды, как имеющему рост под два метра.
       - А что, разве вам повар отказывает в добавке, когда вы просите?
       - Да мне неудобно просить лишний раз у повара добавки, особенно когда он готовит порционные блюда. Я хочу, чтобы мне безо всяких просьб накладывали две мои законные порции.
       - Нет такого закона! Во всяком случае, я такого в нашем медицинском законодательстве не встречал.
       - Это потому что вы не знаете своего медицинского законодательства.
       На это регулярное полушутливое пикирование я однажды, не поленившись сходить в библиотеку, ответил солидным томом законодательства по здравоохранению, в котором были собраны все законы, начиная с Октябрьской революции. Действительно, существовал закон Совета Народных Комиссаров от 1927 года, по которому красноармейцам, имевшим рост выше 180 см, полагалась вторая порция первого блюда, и только первого, а никак не второго.
       - Вот видите! – торжествующе сказал я. – Можете из супницы для себя налить не только две, а даже три порции – все равно первое остается, и повар его выливает. А вот про две порции вторых блюд, о чем разговор, в законе ничего не сказано.
       - Это старый и неправильный закон! Должен быть более новый и правильный!
       - Ищите сами, - вручил я второму помощнику гроссбух медицинского законодательства.
       Судя по тому, как долго продержал второй помощник у себя эту толстую книгу, он не на шутку пытался отыскать закон, который бы утолял болезненный аппетит бывшего мастера спорта.
       «Бычий голод», или «Булимия», - так окрестил это состояние древний врач Александрийской медицинской школы Эразистрат, практиковавший в третьем веке нашей эры. Иногда это болезненное состояние называют другим медицинским термином «Кинорексия» - «Собачий голод», или «Волчий голод», но суть одна. Кстати, этим недугом страдала прицесса Диана, которую довел до булимии своей неверностью принц Чарльз, так что она пыталась заглушить горечь его измен безудержным поглощением королевской пищи. Ну, а нашего второго помощника, как многих других спортсменов, просто настигла расплата за чрезмерные для организма спортивные нагрузки, сломавшие механизм нормального обмена веществ и регулирования аппетита.
       Так и не нашел второй помощник капитана подходящего закона для удовлетворения своей булимии. Зато когда стал капитаном, закон оказался и не нужен, достаточно было капитанской просьбы, ибо на судне просьба капитана – это приказ! Теперь ему на стол постоянно ставили широкую тарелку с двумя порциями вторых.

       Как только мы вышли на рейд Равенны, капитан приказал бросить якорь – не из-за пятницы, а потому что по курсу судна впереди штормило. Он всегда поступал так, в отличие от других капитанов, отважно направляющих судно в самое горнило бури: «Али мы не моряки?» И никогда при этом наш капитан никуда не опаздывая, в отличие от других капитанов, тративших время и дорогостоящее топливо на штормование и силы моряков на борьбу со стихией. В этом, наверное, и заключается искусство судовождения. За полгода плавания с этим добродушным толстяком, любящим поесть, у меня сложилось впечатление, что наше судно заговорено от изнурительной качки - так капитан умело обходил циклоны, где-то пережидая, где-то меняя курс, где-то следуя галсами, в то время как другие капитаны, как только усвоили в навигации, что кратчайшее расстояние между двумя точками прямая, так от этого постулата уже не отступали. Я ходил однажды с таким капитаном из Мурманска в США через зимнюю штормящую Атлантику напролом по кратчайшему расстоянию, вместо того, чтобы спуститься на юг к Азорским островам и спокойно идти себе по дуге большого круга. Мы, помнится, тогда чуть погибли от крена и потеряли, штормуя и борясь со стихией, больше времени, чем если бы пошли южным путем. И я уяснил для себя, что прямой путь в море не самый близкий и не самый безопасный.
       Нынче же, отправляясь в плавание из Мурманска в китайский порт Синган, мой теперешний капитан позволил себе пошутить, когда я зашел после отхода на мостик:
       - Ну что, доктор, рейс имени Кагановича объявляю открытым!
       - А почему Кагановича? - не понял я.
       - А потому что при нем все поезда ходили точно по расписанию. Попробовал бы кто-то выбиться из расписания, его бы сразу арестовали - и в тюрьму за саботаж. А то бы и расстреляли.
       - Ну, трудно, наверное, по расписанию прибыть в Китай, когда надо преодолеть столько миль, столько морей! Да и как еще погода сложится – шторма могут задержать.
       - А я вам сейчас назову дату, когда мы придем в китайский порт Синган, вы запишите и по приходу сверите.
       И, надо сказать, что мы пришли точно в названный день. В то время как у других капитанов вопрос о полагаемой дате прихода в подобных длинных рейсах всегда вызывал саркастическую улыбку и объяснение мне - профану, что это невозможно точно просчитать: погода и иные обстоятельства вносят такие коррективы, как в решении уравнения со множеством неизвестных. А вот мой нынешний капитан решал эти уравнения легко, будто щелкал семечки.

       В ту же пятницу, в день отхода у третьего механика случился юбилейный тридцатый день рождения. Именинник предусмотрительно запасся на стоянке в порту итальянским вином в картонных упаковках, напоминавших кирпичи, а также кое-чем покрепче в стеклянных бутылках, включая знаменитый итальянский ликер «Амаретто Диссароно», вкусив которого, женщины от удовольствия начинают, по образному выражению моряков, «писать кипятком».
       В каюту третьего механика были приглашены его друзья и сослуживцы по машинному отделению. В число приглашенных попал и я, как «инженер-механик» по ремонту человеческого организма, сложность которого на несколько порядков выше, чем всех механизмов машинного отделения. А еще и потому, что в этом рейсе одной внутривенной инъекцией, на уровне чудотворца, прервал у третьего механика приступ таких сильных болей, от которых он лез на переборку, ожидая самого худшего, предвидя, что его ждет экстренная эвакуация вертолетом в береговую клинику с последующей репатриацией и увольнением из пароходства по состоянию здоровья. Я же, когда пациент, не выдержав мучений, обратился за помощью ко мне, сразу распознал типичную почечную колику, вызванную прохождением по тонкой трубке мочеточника острой песчинки, образовавшейся из выпавших в осадок в почечной лоханке мочевых солей, слипшихся между собой и так царапающей чувствительную слизистую, что это сопровождается сильным спазмом и мучительными болями, сравнимыми с теми, которые испытывает роженица (все знают, как кричат в родах женщины, которым Господь за их грехи установил в муках рожать детей своих). А дальше было делом техники: набрать в шприц из ампулы необходимого лекарства, содержавшего компоненты обезболивающего и противоспастического свойства, закатать пациенту рукав, наложить жгут и вколоть иглу в набухшую вену локтевого сгиба, чтобы через считанные секунды, как говорится, «на острие иглы», непереносимые боли, от которых человеку хочется умереть на месте, внезапно оборвались, будто бы их никогда и не было. На взгляд пациента это выглядело чудом, сравнимым с тем, какое совершал, врачуя, Иисус Христос, одним прикосновением излечивая болезнь. Секунду назад пациент был еще смертельно больным, не могущим не то, что работать, даже лежать в койке, метаясь от болей, а сейчас вдруг стал здоров и даже трудоспособен. Потому что при этой болезни показан не строгий постельный режим, как при других болях в животе, а напротив, ходьба и подпрыгивание, питье мочегонных трав и поглощение арбузов в теплой ванне (для вымывания песка из почек).
       Так что я был по праву одним из почетных гостей юбиляра, который на собственном опыте прочувствовал, что с судовым врачом лучше дружить – в любой момент может понадобиться его медицинская помощь даже такому молодому и «хронически здоровому» человеку, каким считал себя до того случая третий механик.
       Стол в каюте именинника помогла накрыть Марина Мотылькова и, надо сказать, это получилось у нее шикарно: не зря она в свое время работала официанткой в ресторане. А сама она, будучи тоже приглашена на день рождения, как самое лучшее украшение праздничного стола, ушла ненадолго переодеться и принарядиться.
       Я сидел рядом с мотористом Вадимом – симпатичным молодым спортивным человеком. Каждый день он совершал длительные пробежки по палубе в спортивных трусах и кедах. А потом отрабатывал удары руками и ногами на запасном якоре, закрепленном на наружной палубе вблизи полубака. Боцман однажды в шутку сказал Вадиму, что если тот повредит своими ударами якорь, то у него вычтут из зарплаты компенсацию за нанесенный материальный ущерб. Поговаривали, что у Вадима черный пояс по какому-то из восточных единоборств, но сам он об этом скромно умалчивал – идеология этого единоборства не позволяла хвастать. Но что бросалось в глаза – так это его вегетарианство, которое он тоже не афишировал, просто скромно просил не класть ему в тарелку мяса, ограничивался одними гарнирами и овощными салатами, сохраняя при этом высокую мышечную силу. В то время как другие моряки были убеждены, что если не поешь мяса, гаечный ключ у моториста или шкрябка у матроса в руках ни за что не удержится. А еще он был почти что «абсентистом» – не употреблял спиртных напитков в пику другим морякам, считавшим, что моряк периодически должен «размагничиваться» - упиться так, чтобы потом, стоя на ковре перед начальником службы, наматывать сопли на кулак и клятвенно заверять, что этого никогда больше не повторится. До очередного «размагничивания».
       Учился Вадим заочно в «вышке» на механика, преодолел уже третий курс. А еще у этого симпатичного вегетарианца и абсентиста была примечательная жена: участница мурманского конкурса красоты «Принцесса Лапландия». «Принцессой», правда, была признана не она, а работница Водоканала, больше отвечавшая заданным параметрам тела, но приз зрительских симпатий сумела завоевать. А это, на мой взгляд, даже более высокий приз, потому что зрительское жюри в принципе невозможно подкупить, в отличие от профессионального, которое к тому же сковано рамками европейского стандарта красоты с искусственными улыбками победительниц, больше напоминающими лошадиный оскал.
       Мы уже выпили под первый тост за именинника (при этом Вадим пил вместо вина виноградный сок), когда появилась Марина Мотылькова, встреченная аплодисментами за явление народу такой откровенной женской красоты и сексуальности, подчеркнутых нарядами и макияжем, так что ее хоть сейчас можно было фотографировать на суперобложку мужского журнала, потому что в своем откровенном полупрозрачном платье, сквозь которое просвечивали ажурный лифчик и микроскопические трусики, она вызывала большее вожделение, чем если бы даже разделась.
       - Извини, что без подарка! – сказала Марина третьему механику.
       - Ты сама лучший подарок! – ответствовал тот.
       Она села рядом с именинником, который тут же провозгласил тост: «За них, красивых, и за нас, неверных! Гусары пьют стоя!»
       - Нет, так не пойдет! – кокетливо возмутилась Марина, заметив, что Вадим наливает себе в бокал сок. – С каких это пор настоящие мужчины пьют за настоящих женщин виноградный сок? Тост не проходит!
       Тут же у Вадима отобрали бокал с соком и всучили бокал с водкой.
       - Не позорь нас, Вадик, - сказал укоризненно третий механик мотористу, как старший по должности.
       Тот вздохнул и подчинился: выпил не морщась. После чего встал из-за стола.
       - Пойду, пожалуй, надо отдохнуть перед вахтой.
       - Успеешь отдохнуть! На том свете все вместе будем отдыхать! Да тебе на вахту заступать в четыре утра, а еще только девять вечера ! – загалдели его друзья-мотористы.
       - Нет, спасибо, надо проспаться после выпивки.
       - Какая там выпивка! Всего-то сто грамм! Да для мужика это что слону дробина – ни в одном глазу!
       - Нет, пойду, - непреклонно сказал Вадим.
       - А если я попрошу? – спросила Мотылькова, уверенная в своей неотразимости, которая не допускает отказов.
       Вадим, у которого молодая жена завоевала приз зрительских симпатий на конкурсе красоты «Принцесса Лапландия», только усмехнулся краешком губ и ничего не ответил, бочком выбираясь из-за стола.
       - Хочу музыки! – воскликнула несколько уязвленная этим Марина, пытаясь сгладить впечатление от своего женского поражения.
       - Всенепременно! – ответствовал третий механик-меломан, включая свою стереосистему с несколькими колонками, установленными в четырех углах каюты, так что создавалось впечатление «купания» в музыке, словно в волнах особого звукового моря.
       Пока шли быстрые танцы, все танцевали вокруг быстро опьяневшей Марины, которая раскованно извивалась, оглаживая руками округлые формы своего гибкого тела, словно нарочно дразня лишенных женской ласки моряков, пытая их сладострастной пыткой созерцания близкого, но запретного плода.
       Но вот именинник пригасил свет для медленных интимных танцев. Марина стала танцевать по очереди с каждым присутствовавшим, пока не дошла очередь до виновника торжества. По праву именинника он не отпустил партнершу, а продолжил с ней томные танцы, под тягучую, как ликер, музыку, так что я так не дождался своей очереди потанцевать с Мариной. Отрешившись от окружающих, они с каждой новой танцевальной мелодией продолжали и продолжали без перерыва и стеснения топтаться в обнимку в свободном углу каюты вблизи задернутой шторой койки.
       За столом сделалось как-то сразу скучно, все старательно отводили глаза, завидев как откровенно мнет сладкое тело Марины третий механик, как интимно близко прижимает ее бедра к своим, как его руки опускаются ниже женской талии на круглые сдобные булочки ягодиц Мотыльковой. Когда же эта парочка, тесно слившаяся в танцевальных объятиях, начала все откровенней целоваться, гости поняли, что они лишние на этом празднике жизни. Вероятно, Мотылькова, решила сделать сегодня особенный подарок имениннику – подарить себя с ночью волшебной чувственной любви, благо, что по случаю дня рождения третьему механику был предоставлен выходной; на вахту ему в ближайшие сутки заступать не надо было.
       Первым ретировался я, по-английски, не прощаясь. Других на некоторое время задержала недопитая водка – надо было допить, не оставлять же драгоценный продукт не востребованным. Но как только водка была допита, все гости, не сговариваясь, дружно переместились к телевизору в столовую команды, чтобы не мешать имениннику сорвать со своего сладкого подарка упаковку и насладиться содержимым в интимном уединении.
       По телевизору итальянское телевидение демонстрировало какой-то популярный конкурс с раздеванием мужчин и женщин. Вроде игры в карты на раздевание. Итальянцы любят такие шоу.
       А я в это время представил себе на минуту, как третий механик раздевает Марину и что он при этом испытывает.
       Мне приходилось видеть Мотылькову в своей амбулатории обнаженной – и при проведении профилактического медосмотра, и когда она простыла и требовалось прослушивать легкие, и когда ее настиг пояснично-крестцовый радикулит и пришлось делать массаж спины со специальной обезболивающей мазью. Как сказал восточный поэт: «Нет красавиц без изъяна, есть болячка у любой!»
       И ничего особо привлекательного в ее обнаженном теле, на мой взгляд, не было. И груди без лифчика как-то бесформенно повисали. И талия была так себе. И излишне тонкие ноги казались кривоватыми. Но это в обстановке медицинской амбулатории и на ярком свету. Другое дело в интимном полумраке каюты при зыбком пламени свечей, которые зажег третий механик, когда полупрозрачные одежды, слегка прикрывающие сладкое женское тело, возбуждают безумную фантазию, а из четырех колонок стереосистемы приглушенно звучит томный романс: «Я жажду знойных наслаждений во тьме потушенных свечей…».
       Впрочем, у всех великих красавиц внешность была не без изъянов. Вспомним хотя бы Наталью Гончарову, жену Пушкина, с ее раскосыми глазами. Или одну из муз Пушкина Анну Керн, которой он посвятил бессмертные строки: «Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты». О ней же лицейский друг Пушкина Кюхельбекер, так же как и Пушкин вкусивший прелестей этой «вавилонской блудницы», семнадцати лет от роду отданной замуж за престарелого генерала-солдафона, чтобы в отместку за свою безрадостное замужество наставить мужу лес рогов, написал по своим личным впечатлениям о «гении чистой красоты» известную эпиграмму, дошедшую до нашего времени: «У мадамы Керны ноги скверны!»
       …Судовое время приближалось к полуночи; я уже стал зевать и подумывать об отходе ко сну. Как вдруг резко и неожиданно раздался троекратный звонок громкого боя, за которым последовало объявление по громкоговорящей трансляции: «Внимание, тревога «Человек за бортом»! Тревога «Человек за бортом»! Тревога «Человек за бортом»!
       - Ничего себе! – вскочили со стульев в столовой команды еще не все разошедшиеся телезрители. – Кого это угораздило оказаться за бортом в такой ночной час?
       - Наверное, какой-то итальяшка выпал за борт по пьяни со своей яхты.
       - Интересно, а дадут нам за него итальянскую медаль «За спасение утопающих»?
       - «Орден Сутулого» дадут! Четвертой степени с завязками на спине!
       Я побежал в амбулаторию за сумкой первой помощи и носилками, чтобы вынести их, согласно расписанию по тревогам, к месту спуска дежурной шлюпки. Мотылькова, числящаяся в санитарной партии, должна поднести туда же теплые одеяла для выловленного из воды утопленника.
       Возле дежурной шлюпки по левому борту уже суетились матросы и боцман, готовя ее к спуску. Выскочил из надстройки в расстегнутой белой сорочке сегодняшний именинник, третий механик, полез внутрь шлюпки, чтобы запустить двигатель. На судовые тревоги никакие отгулы выходных дней не распространяются, каждый должен занять свое место согласно штатного расписания. Только вот Мотылькова все не появлялась, вероятно, переодевается. Весь кайф им эта тревога обломала!
       - А что за человек за бортом? И далеко ли от нас? – спросил я боцмана.
       - А хрен его знает! – недовольно ответил боцман, у которого, как это бывает в экстренной ситуации, неожиданно заклинил какой-то механизм спуска шлюпки, до того работавший исправно.
       - Да вот же он, возле борта плавает! – сказал кто-то из матросов.
       Действительно, когда я перегнулся через фальшборт, то заметил в воде чью-то голову.
       - Двигатель не заводится! – высунулся из чрева шлюпки третий механик в перемазанной машинным маслом белой рубашке, в которой он встречал сегодня день рождения. –Стартеру кирдык! Надо переходить на шлюпку правого борта.
       - Ничего не надо, - сказал кто-то. – Вон уже сбросили с главной палубы штормтрап и полезли в воду.
       Я с сумкой первой помощи и носилками спустился со шлюпочной палубы на главную палубу и прошел к месту крепления штормтрапа – веревочной лестницы, если кто не знает, с поперечными деревянными ступеньками-балясинами. К ее опущенному в самую воду концу один из наших матросов, бросившихся в воду, подталкивал, нещадно матерясь, плавающего человека, из-за которого и была сыграна только что общесудовая тревога «человек за бортом». Когда же этот самый «человек за бортом» с помощью своего спасителя стал взбираться на ступеньки штормтрапа, я опознал в нем нашего спортивного вегетарианца и абсентиста, обладателя черного пояса по восточным единоборствам Вадима, с которым пару-тройку часов назад расстался в каюте именинника, когда он после ста граммов водки отправился отдыхать перед ночной вахтой. Понять, как и почему тот оказался в воде, разум отказывался понимать.
       Взобравшегося по штормтрапу с посторонней помощью Вадима трудно было узнать. Он плакал и смеялся одновременно, из носа текли сопли, а изо рта слюни, он то размахивал руками, как в карате, от кого-то защищаясь, то порывался бежать, но его ноги подкосились, и он осел. Как охарактеризовал его состояние подошедший боцман, где-то краем уха слышавший медицинский термин «прострация», - «полная просрация». На спортсмене были его спортивные трусы и кеды, будто бы он вышел на ежедневную пробежку по палубе. Посиневшая кожа была покрыта пупырышками: даже в теплых водах Италии разница температур между телом человека и воды вызывает охлаждение организма. Неизвестно, сколько провел Вадим в воде, но, судя по «гусиной коже», не меньше часа.
       Я уложил пациента, которого не держали ноги, на носилки и стал фиксировать его тело ремнями для транспортировки по трапам в судовой лазарет. Вадим дергался и извивался на носилках, как червяк, мешая мне застегнуть ремни.
       Тут из толпы наблюдавших за моими действиями моряков вырвался пьяненький маляр из БТО - базы технического обслуживания флота, специально взятый в рейс для покраски судна. Это был маленький сухощавый человечек пятидесяти с небольшим лет, однако имевший молоденькую жену, недавно родившую ему двойню близнецов: мальчика и девочку. Весь рейс его видели в одной и той же одежде, невзирая на жару: полинялой выцветшей клетчатой рубашке, черных брюках и сандалиях. Позднее на его голове для защиты от прижигающего темечко жаркого тропического солнца появилась красная кепка с рекламной надписью «Coca-Cola», доставшаяся на «халяву» в каком-то магазине распродаж. Всю получаемую в рейсе валюту он тратил на приобретение вещей для своей молоденькой жены, годившейся ему в дочки, и маленьких близняшек. Себе он позволял «бонус» лишь виде маленькой бутылочки какого-нибудь дешевого алкоголя, с которой и коротал вечера в своей одинокой каюте. А еще он любил запах краски, бесплатно пьянел от нее, как токсикоман, за что получил в экипаже прозвище «нюхач».
       И вот этот сухонький маленький маляр, нежданно-негаданно появившийся за моей спиной, стал категорично отталкивать меня от носилок, провозглашая такие пьяные лозунги:
       - Не сметь вязать человека! Свободу человеку!
       - Отойди, чмо! – пытался урезонить его боцман.
       - Кто меня назвал «чмо»? – обернулся в благородном гневе пьяненький маляр. – Ты?!
       И крепко стукнул боцмана по носу своим маленьким кулачком, да так что у того кровь полилась из обеих ноздрей.
       Рассвирепевший боцман схватил маляра за грудки, их принялись разнимать, и пока шла эта потасовка, я умудрился таки застегнуть фиксирующие ремни носилок и с помощью двух молодых штурманов, третьего и четвертого помощников капитана, вынести беспокойного Вадима из толпы, покрикивая: «Дорогу пациенту!» подобно тому, как гвардейцы из «Трех мушкетеров» кричали на узких городских улочках «Дорогу кардиналу!»
       Мотылькова наблюдала за всем этим спектаклем из «ложи-бенуа», опершись локтями на металлический поручень палубой выше.
       - Ты почему, Марина, не явилась на тревогу? – бросил я ей упрек, когда мы проносили носилки мимо.
       - А я думала мне не надо, - наивно ответило это подвыпившее очаровательное создание, не сменившее по случаю тревоги даже своего полупрозрачного платья, под которым проглядывалсь отсутствие трусиков.
       В судовой лазарете, куда мы занесли носилки с дергающимся, бессмысленно мычавшим и пытавшимся вырваться из пут Вадимом, я набрал в шприц нужного лекарства, вытащенного из сейфа в медицинской кладовой, поскольку оно относилось к психотропным средствам и в сумке первой помощи его хранить было нельзя по инструкции, и воткнул иглу прямо в мышцу бедра пациента, потому что привычное место инъекции на ягодице было недоступно. Через несколько минут, как только лекарство подействовало, Вадим перестал дергаться, затих и крепко уснул. Я отстегнул фиксирующие ремни, снял с пациента спортивные трусы и кеды, обтер его мокрую гусиную кожу и мы втроем уложили безвольное тело моториста в койку. Я приступил к измерению пульса и давления, прослушиванию сердца и легких, проверке, нет ли каких наружных повреждений.
       - Все, коллеги, спасибо! – обратился я к штурманам. – Можете быть свободны. Дальше уже сугубо мой медицинский бизнес.
       - Не за что, не за что! Если что, позовите на помощь, -ответили молодые ребята, слегка польщенные, что я их назвал «коллеги».
       Едва удалились мои добровольные помощники, на пороге лазарета появилась, «как мимолетное видение, как гений чистой красоты», Мотылькова, которую, вероятно, все-таки начал где-то изнутри грызть червячок совести за неявку на тревогу.
       - Простите, доктор, вам моя помощь не нужна? – спросила Марина, с интересом разглядывая накачанное мышцами красивое спортивное тело, лежавшее на койке без одежд.
       - А ты сама как считаешь – легко ли доктору обходиться без медсестры и санитарки при уходе за больным, которому требуется постоянное внимание? Ты ведь вместе со мной входишь в судовую санитарную партию, и эти обязанности зафиксированы в твоем надкоечном расписании по тревогам.
       - Так я готова!
       - Тогда иди, переоденься, и трусики не забудь надеть, а то свою «ромашку» застудишь.
- А что, очень заметно? – спокойно ответила Мотылькова.
- Просто третий механик куда-то сунул мои трусики, а когда началась эта долбанная судовая тревога и он убежал, не дожидаясь меня, я обыскалась, но не смогла найти. Поэтому и на тревогу опоздала.
       - Ладно, иди и возвращайся, мне сиделка у пациента на какое-то время нужна. Нельзя Вадима ни на минуту оставлять без присмотра.
       Когда Мотылькова вернулась в своей будничной одежде, я усадил ее на стул возле койки пациента, занял ее руки какой-то книгой для чтения и велел: если что – нажать кнопку вызова врача на переборке; сигнал будет слышан не только в моей каюте и в амбулатории, но и на ходовом мостике, куда я намеревался отправиться для доклада капитану о состоянии пациента.
       - А что он говорит, как оказался в воде? – задал вопрос капитан, когда я зашел в ходовую рубку.
       - Ничего не говорит, спит после укола. Проснется, будем выяснять.
       - Помощь итальянцев не будем запрашивать?
       - Нет необходимости. Состояние пациента в целом удовлетворительное.
       - А консультацию из бассейновой больницы?
       - Мне самому сначала надо разобраться, чтобы правильно сформулировать вопросы. Консультанты не боги, какую им информацию дашь, так они и ответят.
       - Ладно, утро вечера мудреней. Вам кого в помощь дать?
       - Так Мотылькова уже выполняет роль сиделки.
       - Ладно, я отдам распоряжение, чтобы на ее объектах вахтенный матрос утром приборку сделал. А Мотылькова будет в вашем распоряжении.
       - Хорошо.
       - И составьте мне ту часть текста радиограммы в пароходство, которая касается медицинской помощи пациенту и вашего предполагаемого диагноза.
       - Ладно… Помните, я вам говорил, что не стоит выходить в рейс в пятницу, а вы не верили. Вот вам и подтверждение!
       - Это случайное совпадение.
       - А любая случайность – это просто не познанная закономерность.

       Раздумывая перед открытым амбулаторным журналом о диагнозе, который я должен выставить пациенту, я пришел к выводу, что все это укладывается в картину патологического алкогольного опьянения.
       Оно развивается после приема незначительного количества алкоголя у лиц, обычно не злоупотребляющих вином и водкой. Количество выпитого алкоголя может быть настолько мало, что его запах в выдыхаемом воздухе даже не чувствуется.
       Проявляется патологического алкогольное опьянение в виде внезапного помрачения сознания, двигательного возбуждения со стремлением куда-то бежать, совершать что-то немотивированное. Пациент как бы выключается из окружающего, хотя внешне производит впечатление трезвого человека. Такое состояние может длиться от нескольких минут до нескольких часов. Прекращается внезапно с переходом в глубокий сон, после которого пациент приходит в себя и обычно ничего вспомнить не может.
       «Так и запишем», - сказал я себе, заполняя амбулаторный журнал и составляя тексты радиограмм для своих начальников в бассейновой больнице и для начальников капитана в пароходстве.
       В это время раздался звонок вызова врача. Я прошел в лазарет.
       - Вадим проснулся! – сообщила мне шепотом Мотылькова.
       Я склонился над пациентом.
       - Привет, Вадим! – бодро сказал я. – Как самочувствие?
       Тот широко открыл глаза.
       - А где это я? И что со мной?
       - Что, ничего не помнишь?
       - А что я должен помнить? Был на дне рождения у третьего механика, сидел же вместе с вами… Помню, выпил сто грамм водки и пошел спать. Сейчас вот проснулся, потому что собственные внутренние часы сработали – на вахту пора.
       - Никакие кошмарики не снились?
       - Да снилось что-то не совсем приятное. Будто бы я в воде плаваю, а рядом еще какой-то человек.
       - Так вот, Вадим, это был не сон. Тебя действительно выловили из воды. Скажи спасибо капитану, что бросил якорь на рейде Равенны. Если бы были на ходу, то очнулся бы ты где-то в водах Средиземного моря вдали от берегов. А на судне бы тебя хватились только после невыхода на вахту в четыре утра, когда прошли бы от места твоего падения за борт почти сто миль. И если бы даже немедленно сделали разворот на сто восемьдесят градусов и вернулись на обратный курс, то потребовалось бы не менее семи часов ходу до вероятной точки твоего местонахождения. Так что, благодари Бога, в сорочке родился. Или ангел-хранитель у тебя сильный.
       - А как это могло быть? С чего бы это я за борт выпал? Я ведь точно помню, что лег в своей каюте в койку и заснул в ней.
       - А потом те выпитые на дне рождения сто грамм водки повели твое помраченное сознание совершить пробежку по палубе в спортивных трусах и кедах, после чего велели остудиться в морской воде, для чего ты и спрыгнул за борт.
       - Разве такое может быть от ста грамм водки?
       - А раньше у тебя такого никогда не бывало?
       - Я вообще-то не пью, разве что в исключительных случаях, как вчера на дне рождения. Но ничего такого никогда не было.
       - Если чего-то никогда не было, это не означает, что этого никогда не может быть. Ладно, Вадим, сейчас дам тебе снотворную таблетку, поспи еще, наберись сил. Любые неприятности лучше переспать. Тем более что вахту за тебя уже стоят.
       Потом обратился к Мотыльковой.
       - Посидишь еще немного, Марина? Покараулишь? Мало ли что!
       - Посижу, - согласилась прекрасная сиделка.
       Так Мотылькова провела эту ночь не в койке третьего механика, как предполагала, а у койки моториста в лазарете. Правду говорят, что человек предполагает, а Бог располагает.
       Утром ко мне в каюту зашел начальник радиостанции.
       - Док, как там ваш пациент? Можно ему радиограмму передать? Ночью принял.
       - Это смотря какое в ней содержание. Потому что с неприятными сообщениями лучше повременить, пока не оклемается.
       - Да ничего особенного, просто жена волнуется, просит сообщить, все ли у него в порядке.
       - Вот так-так! Вот оно чувствительное женское сердце – за тысячи миль приняло сигнал, что с любимым человеком что-то не в порядке. Конечно, передайте радиограмму и сразу попросите написать ответ – пусть не волнуется жена: жив, здоров! Хотя могло быть и иначе.
       А про себя я подумал, что истинным ангелом-хранителем Вадима, вероятно, была его молодая супруга-красавица. Ведь если говорят, что красота спасет мир, то можно предположить, что красота участницы конкурса «Принцесса Лапландия», завоевавшей приз зрительских симпатий, могла чудесным образом спасти жизнь своему любимому. Вероятно, не захотел Господь на небе, чтобы горе утраты иссушило ее красоту.

       … Перед приходом в «Мурлындию», как фривольно прозвали моряки свой родной порт Мурманск, Мотылькова делала генеральную приборку у меня в амбулатории. Неожиданно она сказала.
       - Знаете, доктор, я однажды проснулась и поняла, что Женю абсолютно не люблю. Наверное, у меня к нему была просто жалость. А сейчас, когда он выздоровел, и жалость прошла.
       - И что ты ему скажешь при встрече?
       - А ничего! Это ему надо оправдываться. Если бы любил, как клялся, уже бы к нашей встрече давно развелся со своей женой.
       - А что у тебя с третьей стороной твоего любовного треугольника? С третьим механиком?
       - Тогда уж квадрата, если посчитать и четвертого помощника капитана. Представляете, снова начал ко мне подбивать клинья, намекая на то, как нам вместе было хорошо, когда я его, как дура, любила и думала выйти за него замуж. А с третьим механиком у меня был просто легко проходящий женский каприз. Тем более что он недавно получил телеграмму от своей жены из Питера. Собирается приехать встречать его в Мурманске на причале. Так что он сейчас активно уничтожает следы моего пребывания в его каюте, чтобы супруга случайно не нашла чужого женского волоса, шпильки, губной помады, женских духов и вообще женского запаха. Женщины очень чувствительны к таким вещам. Я, например, всегда могу определить, была ли с моим мужчиной другая женщина или нет.
       
       Да, Мотыльковой в откровенности трудно отказать, она не делала секретов из интимных подробностей своей личной жизни. Выбрав судового врача поверенным своих женских тайн, она регулярно приходила ко мне на прием, как клиентка к какому-нибудь зарубежному психоаналитику, чтобы выговорить все, что лежало у нее на душе, вспомнить все свои прежние переживания и драмы, чтобы тем самым отделаться от своего прошлого. На этом принципе, который русская поговорка коротко формулирует словами «сказал и облегчил душу», построены многие психологические методики. Некий Рон Хаббард, создатель так называемой науки «Дианетика», на которой сейчас его разворотливые последователи делают хорошие деньги, присвоил этому давно известному принципу свой псевдонаучный термин «оотинг» и включил его, как собственное психологическое открытие, в программу помощи тем людям, которые желают снять тяжесть волнующих воспоминаний со своей души. Часами сидят пары таких людей друг против друга и повторяют в разных вариантах тревожащие их душу истории из прежней жизни, пока то, что так волновало их раньше, начинает терять из-за частых повторений свое тревожащее душу действие. Как теряется аппетит к приевшейся пище, казавшейся раньше вкусной.
       
       Так я узнал от Мотыльковой во время одного такого непроизвольного «оотинга», что свою невинность она потеряла раньше, чем получила паспорт. Впрочем, этим сейчас трудно кого-то удивить; некоторые школьницы лишаются девственности чуть ли не в первом классе – из любопытства и подражания старшеклассницам, которые считают, что школа должна выпустить их в жизнь не только с теоретическими знаниями предметов, включенных в Аттестат зрелости, но и с практическими навыками пития алкоголя, курения сигарет и техники секса. А иначе трудно, будучи «белой вороной», найти себе пару для жизни.
       …В Мурманске на центральной площади Пять Углов высится трилистник самой большой городской гостиницы «Арктика» с музыкальными часами на торце, ежечасно играющими мелодию песни, ставшей визитной карточкой города. На седьмом этаже этой гостиницы, в номере 777, и состоялось посвящение Мотыльковой в женщины.
       … Она была участницей танцевального ансамбля при Дворце культуры имени Кирова, разместившегося в одном из углов той же центральной площади Пять Углов. Прекрасно исполняла сольные цыганские танцы. Так что, когда в Мурманск с концертом пожаловал популярный киноартист Вася Васильев, сыгравший роль озорного и певучего Яшки-цыгана в нашумевшей киноленте «Неуловимые мстители», от которой «фанатели» в свое время все подростки Марининого возраста, ее пригласили сопровождать выступление московского актера своими цыганскими танцами.
       Вася Васильев к тому времени уже постарел, раздобрел, стал Василием Федоровичем и лишь отдаленно напоминал молодого Яшку-цыгана из любимого кинофильма. Однако приклеившийся к его лицу, как маска, кинематографический образ заставлял зрителей видеть в нем прежнего кумира. Такова сила искусства.
       Василию Федоровичу понравились цыганские танцы в исполнении длинноволосой чернявой Марины, вдохновленной тем, что она участвует в концерте своего любимого артиста. С особой страстностью она иллюстрировала в танце своим гибким девичьим телом куплет из знаменитой песни Яшки-цыгана:
       Был я и богом и чертом,
       Знал я и черта и бога.
Спрячь за высоким забором девчонку –
       Выкраду вместе с забором.
       И в какой-то момент ей безумно захотелось, чтобы Яшка-цыган, каким выглядел сейчас чувственно исполнявший своим гортанным голосом эту песню Василий Федорович, выкрал ее так же, как пел в песне – вместе с оградой всяких моральных условностей и возрастных различий.
       В благодарность за цыганские танцы Василий Федорович прилюдно на сцене расцеловал раскрасневшуюся Марину под овации зала и по-отечески погладил ее по распущенным, как у цыганки, длинным курчавым волосам.
       Устроители концерта восприняли это как знак вспыхнувшей симпатии актера и пригласили несовершеннолетнюю Марину на традиционный послеконцертный ужин в гостиницу «Арктика», где актер проживал в номере «люкс» с тремя «счастливыми» цифрами 777, как на этикетке популярного в то время портвейна, обладавшего особо быстрым опьяняющим действием.
       Как это практикуется без особого афиширования, заезжим знаменитостям обычно «на десерт» предлагают «для расслабления» доступную девушку в соответствии со вкусом и пожеланиями гостя. Редко это бывают профессионалки древнейшей профессии, потому что всегда в избытке любительниц-фанаток, которые почтут за великое счастье быть допущенной до ложа кумира, чтобы вспоминать об этом потом всю свою жизнь, а если родится ребенок, то назвать его именем своего единственного любимого, который позабудет о дарительнице женских ласк уже к полудню следующего дня.
       На застолье, где собралось немало каких-то людей, Марину усадили рядом с артистом. Она обратила внимание, что Василий Федорович совершенно не пьет (связки горла бережет, как он объяснил). Ну, а ей он налил, как взрослой, дорогого коньяку. Она с лихим безрассудством опрокинула его в рот, закашлялась от жгучего вкуса, а через минуту «поплыла»: все стало каким-то легким, свободным, доступным, а Василий Федорович молодым и симпатичным, как тот Яшка-цыган, в которого Марина была тайно влюблена.
       Гости потихоньку расходились, а Мотылькову все что-то удерживало. Наконец, когда они остались одни, она поднялась.
       - Мне кажется, что и мне пора, – сказала она.
       - Вам действительно пора, или Вам кажется, что Вам пора? –знаменитый артист обращался к ней, девчонке, подчеркнуто уважительно, как к взрослой особе.
       Мотылькова помедлила, потому что от ее ответа зависело дальнейшее развитие событий.
       - Мне просто кажется, что мне пора, - наконец, выдохнула она.
       - Ну, тогда оставайтесь. Если, конечно, родители о вас беспокоиться не будут. Здесь в номере есть телефон, можете позвонить, предупредить.
       - Я уже предупредила маму, что задержусь после концерта. Мы часто задерживаемся в дворце культуры полночь за полночь после выступлений. А папа у меня сегодня на ночном дежурстве, он у меня командир пожарного подразделения.
       - Ну, мы ничего поджигать не будем, чтобы не тревожить Вашего папу, - пошутил Василий Федорович.
       О том, что он у своей молодой гостьи может нечаянно зажечь любовь к себе, у артиста даже в мыслях не было. Такие гостиничные романы были в обязательной программе всех его гастролей, словно дежурные блюда в меню ресторанов.
       От предчувствия близкой потери девственности у Мотыльковой неожиданно разболелся низ живота и захотелось в туалет.
       - Конечно-конечно, - воспринял по-своему эту просьбу артист, - сейчас я вам дам полотенце для тела.
       В туалете ее пронесло, как от «медвежьей болезни». Но, приняв душ и охорошившись, она обернула свое еще слегка влажное тело большим мягким и душистым полотенцем, как индуска сари, и приготовилась психологически к дальнейшим приключениям.
       - Ну, что, Марина, - сказала она своему отображению в огромном зеркале туалета, - хватит тебе быть, на смех подругам, несверленной жемчужиной – ни себе, ни людям. Все равно когда-то надо становиться женщиной. Так лучше здесь, в комфортном номере-люкс с тремя счастливыми семерками на двери после дорого коньяка с любимым артистом в постели, чем на ступеньках какого-нибудь пахнущего мочой подъезда со сверстником-сопляком после бутылки портвейна с тремя семерками на этикетке.
       Василий Федорович к выходу Мотыльковой из туалета уже переоделся, на голое тело его был наброшен тонкий атласный халат.
       Он взял Марину за указательный пальчик и повел, как на заклание, в спальню. Там ее ждали на широкой кровати горячие объятия цыгана, его обжигающие поцелуи и нежные прикосновения к таким сокровенным местам еще не знавшего мужских ласк девичьего тела, которых кроме нее еще никто не касался.
       А само соитие, которого Мотылькова ждала с некоторым страхом и надеждой на что-то невероятно яркое, как праздничный фейерверк, оказалось неловким, смешным и разочаровало ее – она ожидала большего! После опьянения от коньяка особой боли разрыва девственной плевы, стоявшей на границе между ее детским прошлым и взрослым будущим, она не почувствовала.
       А Василий Федорович, заметив кровь на простыне, поинтересовался:
       - Ты что, еще девушка, что ли? Или у тебя месячные начались?
       - Месячные, - соврала Марина, стыдясь признаться в том, что ей уже скоро шестнадцать, а она до сих пор никем не была востребована, как женщина.
       - Ну, тогда ладно, - прекратил терзать ее нагое тело артист, - давай я тебе лучше спою.
       Он взял гитару, подогнул под себя ноги, как индус, тем более, что цыгане выходцы из Индии, и запел своим чувственным голосом, проникающем, казалось, до самого позвоночника лежавшей перед ним девушки-женщины любовный романс, который сотряс ее тело такой сладостью, какое она не испытала при физической близости с ним, как с мужчиной.
       К себе домой на улицу Челюскинцев Мотылькова шла в три часа ночи. Хотя о какой ночи могла идти речь, если светило полуночное незаходящее солнце полярного дня, одуряюще пахла сирень в сквере на Ленинградской, а притихший на несколько ночных часов город, чье лицо умывали сейчас многочисленные поливальные машины, с нежностью и лаской принимал в свои объятия спешившую домой Марину - новую женщину планеты Земля.
       До самого утра она, потрясенная сегодняшним событием, главным событием ее шестнадцати прошедших лет, не могла уснуть. Вместо сна она писало огромное всепоглощающее письмо своему первому в жизни мужчине, которое никогда не было ни передано, ни отослано адресату, долго хранилось и перечитывалось, чтобы однажды, под настроение, быть разорванным и выброшенным в мусоропровод, как расставание с иллюзиями и мечтами ее девичества.

       По окончании средней школы Мотылькова уехала из Мурманска в Петрозаводск, поступив в культурно-просветительское училище. Проживала в женском общежитии, которое, как водятся, регулярно штурмовали особи противоположного пола.
       Поскольку окна нижнего этажа были надежно защищены крепкими металлическими решетками, для соискателей женской ласки молоденькие обладательницы сладких тел выбрасывали, при обоюдном желании сторон, из окон второго этажа связанные женскими узлами простыни со следами замытых менструаций, по которым вожделеющие парни взбирались наверх.
       А проход особям мужского пола через вертушку парадной двери женского общежития был надежно перекрыт стоявшими насмерть на защите девичьей чести пожилыми вахтершами. Как в той самодеятельной песне какой-то группы.
       Солидные матроны, причем еще не вдовы,
       За честь Марин-Наташек – свою отдать готовы!
       Они проход закроют отчаянным парням,
       Чтобы те лезли в окна по женским простыням.
       
       В какое-то время в дворике общежития возле белоствольных берез напротив девичьих окон стал появляться молоденький солдатик-цыган, проходивший срочную службу в ансамбле песни и пляски местного военного округа.
       Он приходил сюда во время увольнений с маленькой гитарой, опирался спиной на березку и начинал петь цыганские романсы, никому не адресуя и ни на что особо не рассчитывая.
       Сердце Мотыльковой, чьим первым мужчиной был цыган, дрогнуло, и она своими руками связала все имевшиеся в комнате простыни, чтобы выбросить их из своего окошка.
       Целовался солдатик неумело, но ей это было неважно. Достаточно было того, что у нее сладко содрогалось тело от одного его прикосновенья и млело сердце от его цыганских песен. Она сама его всему научила – и целоваться, и поведению в постели, поскольку к тому времени необходимый опыт уже приобрела в своем женском общежитии во время пьяных вечеринок с парнями, которые, как правило, заканчивались разводом по койкам.
       Когда срок воинской службы у ее любимого истек, она сняла для них отдельную квартиру и, бросив училище, пошла работать официанткой в ресторан, чтобы оплачивать жилье и содержать своего невенчанного мужа.
       Красивой официантке не жалели чаевых, и денег на жизнь им хоть и скромно, но хватало.
       Ее суженый в роли мужа оказался, как многие цыгане-мужчины, сущим лентяем – решительно ничего не делал по дому, не вбил ни одного гвоздя. Мог целыми днями лежать на кровати, перебирая струны гитары.
       Но и этого ей казалось достаточно для счастья – лишь бы ее любимый, ее солнышко, был рядом. Марина сама наловчилась и готовить, и шить, и обустраивать свое семейное гнездышко, создавая в нем уют милыми безделушками и вышитыми салфетками.
       Стала пополнять свой словарный запас цыганскими словами.
       Рома – цыган.
       Морэ – друг.
       Чай – женщина.
Чайори – девушка.
       Чава – парень.
       Чавелы – ребята.
       Сыр – что.
       Со – как.
       Джа – пошли…
       Так они жили в ладу, как соль с хлебом (по цыганскому выражению), пока ее гражданский муж не поступил в цыганский ансамбль и не закрутила его гастрольная жизнь с вином и девочками, которые липли к нему, сладенькому, как мухи к меду. В цыганском словаре Марины появились новые выражения.
       Нани чачу! – Неправда!
       Лиля ваз! – Убери руки!
Яв ту мангардо! – Будь ты проклят!
       Своих жен цыгане не больно балуют; напридумывали им массу запретов. Например, такой: цыганка не имеет права сидеть на стуле, только на полу. Восседать на стуле имеет право только мужчина. Не имеет она права и садиться за мужской стол, только за свой женский в другом помещении.
       Прибившаяся к специфическому цыганскому табору, этому суверенному государству, в котором чужаков не терпят, Марина вскоре была вызвана на откровенный разговор с родственниками ее любимого.
       Он «ром», а ты «гаджо», сказали ей. У «гаджо» кровь медленней в жилах течет; они, взять любого, как сонные мухи. Они сами в себе потерянные. «Гаджо» жизни не чуют. Солнца не чуют. Ветра весеннего не чуют. Чужая ты нам!
       Оказалось, что ее невенчанному мужу уже сосватали невесту – шестнадцатилетнюю нетронутую девочку из семьи московского цыгана-мииллионера. Тот дал свое родительское согласие: уж больно парень был внешне хорош, мог дать красивое потомство. И уже готовилась пышная цыганская свадьба, когда новобрачным перевяжут руки цветастым платком и будут водить вокруг высокого костра, жаркого, как любовь, ослепительно яркого, как предстоящая жизнь молодых.
       Впервые Марина познала, что любовь может причинять боль, жгучую, как горящий уголь на ладони.
       …Зареванная Мотылькова стояла в тамбуре скорого поезда «Арктика», следовавшего в Мурманск. В какой-то момент ей захотелось выброситься наружу, чтобы разом оборвать свои непереносимые душевные муки. Она даже стала дергать ручку входной двери вагона.
       За этим занятием и застал ее престарелый проводник, вышедший в тамбур.
       - И даже не пытайся, дочка! – сказал он Марине. – Дверь надежно заперта – с этим у меня строго! Что же такое могло случиться, чтобы такой красавице захотелось выброситься из поезда? А, понимаю, несчастная любовь! Но это ты сейчас думаешь, что на твоем любимом сошелся клином белый свет. Сколько у тебя еще таких будет! На то она и первая любовь, чтоб стала настоящею вторая. Или третья – это как у кого.
       Проводник увел Марину из тамбура в свое купе и налил ей для «лечения» коньяку: «Медицина советует!»
       - Знаешь, что, а ты помолись, легче станет. Верующие люди говорят, что помогает. Сам-то я безбожник, не верю ни в бога, ни в черта, ни в партию, ни в правительство. Верю только в свою железную дорогу. А дед у меня большевиком был, Зимний брал, с Лениным за ручку здоровался. А потом по призыву партии кресты с маковок церквей сбивал и колокола со звонниц сбрасывал. За что Бог его и наказал. Как-то сидели они с приятелем, с которым Зимний вместе в Питере брали, выпивали за советскую власть и Великую Октябрьскую революцию. Взгрустнул тут мой дед, вспоминая свои встречи с Ильичем, и сказал: «Эх, жаль, что умер Ленин!» А его приятель, верный партийному долгу, доложил куда следует, что мой дед недоволен нынешним руководством страны во главе со Сталиным, жалеет о Ленине. Ну, моего деда и арестовал, сослали на Соловки, где он и сгинул. Да только и его приятель-стукачок тоже был наказан. Потому что приехал из Москвы в какой-то проверяющий, вызвал доносчика, расспросил и задал провокационный вопрос: «А вам разве не жаль, что умер Ленин?» И приятеля моего деда тоже арестовали. Стоило им тот Зимний брать, в гражданскую войну кровь свою проливать, чтобы родная советская власть обоих сгноила в лагерях. И поделом! Знать, не праведное дело делали они. А отец мой погиб в сорок первом, когда мне было всего три года. Говорят, в его гимнастерке нашли письмо о том, что если его убьют, чтоб считали коммунистом. Как в том анекдоте про еврея, который перед боем пишет заявление: «Если погибну, прошу считать меня коммунистом, а если нет - так нет!»
       Видя, что у Марины потихоньку высыхают слезы, словоохотливый проводник налил ей чаю и спросил.
       - А как же тебя зовут, девонька?
       - Марина.
       - Славное имя! В переводе означает «морская». Ты же в Мурманск едешь – морской город? У тебя отец, наверное, в море ходит, раз назвал тебя таким именем?
       - Нет, он у меня пожарник.
       - Тоже профессия с водой связана. Чем огонь тушат, как не водой… А знаешь что? Давай я тебе иконку подарю, мне тут недавно ее один глухонемой торговец всучил, который вечно по вагонам шляется, предлагает пассажирам всякую всячину: иконки, календари, крестики. Чтобы я ему препятствий не чинил. Мне-то эта иконка без надобности, а тебе, глядишь, пригодится. Человек верить во что-то должен. Без веры трудно, по себе знаю.
       И добрый проводник вытащил из-под полки икону Марии Магдалины.
       - Смотри, какая красавица писаная на иконе, чем-то на тебя похожа. Такая же чернявая и длинноволосая. И надпись здесь есть, смотри: «Святая великомученица Мария Магдалина». Видишь, она Мария, а ты Марина, даже имена у вас похожи.
       Мотылькова внимательно вгляделась в иконку с обликом молодой красивой женщины, чем-то, действительно похожей на нее, Марину, и в ее груди неведомым образом стал таять, как тает воск церковной свечи, закаменелый стержень души, будто от образа на иконе исходило тепло и свет зыбкого свечного пламени.
       Ничего не знала тогда Марина про святую Марию Магдалину. Лишь позднее вычитала в календаре, что эта красавица была в свое время замужем за богатым торговцем, но любила военных. В воинском гарнизоне Магдалы было много мужчин, лишенных на службе женской ласки, которым она бескорыстно дарила свою любовь, нерастраченную с торговцем, за что любимые мужчины прозвали ее ласково Магдалина.
       Но когда она повстречала Иисуса Христа со страстно горящими глазами и неожиданными речами, проникающими в самое женское сердце: «Чем больше женщина предается любви, тем она мне милее; прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много; кто много любил, тому многое
простится», она поняла, за кем следует идти, кому омывать ступни слезами любви и вытирать их длинными женскими волосами.
       Это она, Мария Магдалина, стала главной свидетельницей воскрешения Христа. Это она по существовавшей тогда традиции принесла на Пасху в подарок императору Тиберию голубиное яйцо и благую весть: «Христос воскрес!».
       Не поверил тогда император святой грешнице из Магдалы и возразил: «Скорее белое яйцо в твоей руке покраснеет, чем Христос воскреснет». И в тот же миг голубиное яйцо в руке Марии стало огненно-красным. С тех пор и пошла традиция окрашивать яйца на Пасху в красный праздничный цвет.

       … Через некоторое время после возвращения в Мурманск Марина пошла в море для зализывания своей сердечной раны. Море ведь великий лекарь, врачует страдающую душу лучше иных психотропных средств.
       И море, действительно, вылечило Марину от ее болезненной любви к молодому красивому цыгану с его страстными романсами и романом с печальным концом, смыло своими сине-зелеными волнами из ее сердца боль воспоминаний, растворив ее в своей бездонной глубине.
       Только ведь от любви иммунитета нет. И поведанная выше «история болезни», пока еще не завершенная, тому подтверждение. Правда, мы уже приблизились к финалу.
       
       …Встреча бывших любовников Марины и Евгения состоялась у меня на глазах в прозаичном месте – в помещении продуктовых кладовых, где пахло смешанными запахами провизии. В связи с окончанием рейса артельщик раздавал экипажу продуктовые наборы в счет образовавшейся экономии. Я тоже был в общей очереди, галантно пропустив Мотылькову впереди себя.
       В это время в судовую артелку и вошел Евгений. От него попахивало спиртным, и выглядел он мрачным. Вероятно, вахтенный матрос у трапа уже просветил его по-приятельски, что Мотылькова не блюла верности человеку, за которого дала согласие выйти замуж.
       - Здравствуй, Женя, как дела? – приветствовали бывшего соплавателя моряки.
       - Нормально!.. Привет, Марина! – подошел он к Мотыльковой.
       - Привет-привет, - ответила она, едва оглянувшись на бывшего сожителя.
       - Выйдем, поговорить надо!
       - Не видишь, я продукты получаю.
       - Давай я тебе помогу!
       - Помогай своей законной супруге!
       - Ах, так? – краска прилила к лицу Евгения, ноздри его раздулись.
       - Как здоровье, Женя? – спросил я, желая разрядить обстановку.
       - Спасибо, вылечили! – не очень любезно ответил мне мой пациент. – Лучше бы я сыграл в ящик!
       И он ушел.
       Хотя язву желудка ему залечили, язва на сердце явно кровоточила. От насморка и любви, говорят доктора, лекарств нет.

       Этот клинический случай мне пришлось докладывать в бассейновой больнице на лечебно-контрольной комиссии, проверявшей обоснованность госпитализации моего пациента в иностранном порту, повлекшей значительные валютные расходы. Естественно, в представленной мной истории болезни не фигурировали описанные сопутствующие обстоятельства.
       Мои коллеги без особого интереса выслушали сухой лаконичный доклад. Случай, в общем-то, ординарный. Им эти прободные язвы регулярно поставляет «скорая помощь»; они достаточно набили руки на зашивании дырок в желудках.
       - А почему китайцы его не оперировали? – был задан мне вопрос. – В случае подтверждения диагноза перфорации желудка они обязаны были по всем медицинским канонам срочно положить пациента на операционный стол.
       - Этот вопрос следует адресовать не мне, а китайским коллегам. У них другая медицинская философия. И каноны китайской медицины не во всем совпадают с канонами европейской. Тем более что китайская медицина намного древнее, и нам есть чему у них поучиться. Впрочем, как и им у нас, - вспомнил я тут дежурного врача приемного покоя больницы Далянь, который хотел было без обследования отказать в госпитализации моему пациенту с подозрением на прободную язву желудка.
       - А может быть у пациента была просто пенетрация язвы без прободения стенки желудка, раз они его не оперировали? – высказал предположение какой-то умник из моих береговых коллег.
       - А воздух в брюшной полости откуда взялся? А разлитой перитонит? От пенетрации?
       Малопонятным для непосвященных термином «пенетрация» (в переводе с латыни «проникновение») обозначают осложнение язвенной болезни, когда язва распространяется в толщу соседнего органа: печень, поджелудочную железу, сальник. При этом целостность стенки желудка сохраняется, в то время как при прободной язве через дырку в желудке в брюшную полость выходит воздух и кислое желудочное содержимое, вызывающее обширное воспаление брюшины – разлитой перитонит, по поводу которого старые хирурги говорили так: «Мы все ходим под страхом Бога и перитонита».
       «Умник» покашлял и не нашел что возразить.
       В результате высокий медицинский суд постановил, что моя тактика в данном случае была правильной, госпитализация обоснованной.
       Человеческую же историю, наложившуюся на эту историю болезни, я решил рассказать только сейчас. Тем более что есть в клинической истории болезни такой обязательный раздел «Anamnesis vitae», что переводится с греческого, как «Воспоминание о жизни», а в медицинских документах фигурирует под названием «Анамнез жизни». В этом разделе записывают сведения, полученные путем расспроса, о жизненных обстоятельствах, приведших к болезни, о бытовых условиях и вредных привычках (курении, употреблении алкоголя и т.п.), о половой жизни, ее регулярности и отклонениях, о профессии и характере трудового процесса, наконец, о перенесенных заболеваниях, нервных стрессах, операциях, психических и физических травмах.
       Так что вполне можно считать мой рассказ фактическим приложением к «Истории болезни», как раз этим самым «Анамнезом жизни».

ЭПИЛОГ

       Через три года Марина, работая уже на другом судне, вышла замуж за молодого штурмана - третьего помощника капитана и родила ему девочку, которую назвала Машенькой – Марией, в честь своей небесной покровительницы Марии Магдалины.
       Сейчас ее муж уже капитан, и она верно, как Ассоль, ждет своего капитана Грея у домашнего очага.

       Что касается Евгения, то однажды я встретил его возле винного магазина, обернувшись на оклик: «Эй, док, добавь «пятихатку» на «мерзавчик»!»
       - Это ты, Женя? – с трудом я узнал в «бритой шилом» сизой физиономии бывшего соплавателя.
       - Что, перестал быть похож на себя? – со злостью в голосе ответил проситель денег. – А я не позабыл, как ты, коновал, сбагрил меня тогда с судна в Китае, чтобы самому воспользоваться самой главной любовью всей моей жизни, без которой мне до сих пор свет не мил.
       - Что за бред ты несешь, Женя? При чем здесь Марина? Я жизнь твою спасал, когда госпитализировал тебя в Даляне.
       - И на хрена мне теперь такая жизнь? Лучше я бы тогда ласты склеил.
       - Это ты всегда успеешь. Тем более что, судя по всему, идешь верной дорогой в этом направлении. Как у тебя сейчас язва, не беспокоит?
       - Когда беспокоит, лечусь сам, врачам не доверяю. Знаешь, как правильно надо лечить язву?
       - Научи.
       - Надо каждое утро натощак выпивать сто грамм чистого спирта и заедать столовой ложкой сливочного масла. Проверенное народное средство, не то, что ваши таблетки, которыми вы травите людей.
       - Так ты, значит, не пьешь, а лечишься. И не чайными ложками, а чайными стаканами. Как говорится, в малых дозах алкоголь безвреден даже в больших количествах. Ладно, держи свою «пятихатку» - протянул я алкоголику мелкую по тем временам купюру в пятьсот рублей.
       - Мог бы и больше дать бывшему соплавателю, оказавшемуся на мели!
       - Извини, чем могу. Была бы побольше зарплата – дал бы больше. Ты, наверное, не в курсе, что из-за этих долбанных гайдаровских реформ судовой врач стал самым низкооплачиваемым членом экипажа, получает меньше матроса-уборщика. Да к тому же постоянно зарплату на несколько месяцев задерживают.
       - А за что вам, врачам, на судне вообще платить? Вы же все равно ни хрена не делаете. Возят вас вроде балласта на всякий случай. Кормят вас бесплатно – спасибо скажите!
       - Одно могу сказать, Женя, не будь врача на судне, ты бы сейчас мог не стоять здесь передо мной, жалуясь на несбывшуюся любовь, а тихо лежать себе в Мурмашах в могилке под венком от безутешной вдовы.
       - И лучше бы так, чем так, как сейчас, - с упрямством алкоголика возразил Евгений, видимо, потерявший вместе с Мариной всякий вкус к жизни. – Лучше бы я умер на руках у любимой женщины, чем ты насильно заставил меня жить без нее, сдав меня тогда в больницу китайцам без моего согласия.
       - Знаешь, Женя, что написали немцы на воротах своего «лагеря смерти» Бухенвальда? «Jedem das Seine!» - «Каждому – свое!»
       - Не знаю, не слышал! – сказал он с вызовом. - Зато хорошо помню, как я тебя просил забрать меня из больницы на судно, а ты все врал, что мне нужна операция, нужна операция… А операция оказалась не нужна! Мог бы и на судне меня лечить. Если бы захотел! Но ты специально разлучил нас с Мариной, чтобы самому воспользоваться ею. Как я вас, врачей-коновалов, после этого ненавижу! Была б моя воля – перестрелял!
       - Знаешь, дорогой, оправдываться мне перед тобой не за что и незачем. Да и много чести. Посмотри на себя! Кто ты такой, чтобы я перед тобой оправдывался?
       И я ушел, откупившись от бывшего пациента, как от нищего на паперти, всего лишь небольшими деньгами. Мелочь в сравнении с тем, чем пришлось расплачиваться мне однажды с подобным пациентом.
       А было это еще на заре моей врачебной профессии, когда я работал на берегу. И вот тогда один из моих хирургических больных, с таким же сизым носом алкоголика, которого я после выписки из больницы навестил в качестве патронажа на дому, в состоянии алкогольного психоза «отблагодарил» меня за предыдущее лечение и нынешнюю заботу двумя выстрелами из охотничьего ружья картечью, решив своим сумеречным сознанием, что хирург, который его некогда оперировал, пришел доделать не до конца выполненную работу и зарезать его прямо на дому. Так он потом объяснял следствию мотивы покушения на убийство, убежденный в своем праве защищаться с оружием в руках от «врачей-вредителей».
       Выпущенная алкоголиком картечь нанесла мне восемь огнестрельных ранений: в голову, в грудь, в живот, в бедро, в голень, в стопу, перебила два пальца руки. А та картечина, которая угодила в мой живот, не дошла до брюшной аорты всего каких-то пять миллиметров, остановившись у самой стенки этого самого крупного сосуда организма. Если бы дошла, я бы не писал сейчас эти строки.

ГАДКИЙ УТЕНОК

       Держа листок с направлением отдела кадров, пекарь Аля вошла в открытую дверь каюты старпома, когда тот, не сняв еще с головы каски после обхода судна, раздалбывал за что-то «хозяина палубы».
       - Что, надоело быть боцманом? Хочешь у трапа яйцами звенеть?
       - Не понимаю, за что… - гундосил боцман.
       - Не понимаешь? А ты откупорь свою банку с огурцами! – выразительно постучал старпом по пластмассовой каске на своей голове.
       Явление молоденькой девушки прервало тираду старшего помощника. Он взял направление и критическим взором оглядел тоненькую девичью фигурку новой судовой пекарихи, ее маленькие, как два финика, грудки, обтянутые свитером, светлую школьную косу, закинутую вперед, белесоватые брови, будто посыпанные мукой…
       - Ты чего такая тощая и бледная, как спирохета? – спросил старпом. – Пекариха должна быть румяненькой и пухленькой, как пирожок.
Боцман загоготал.
Аля улыбнулась и дерзко ответила начальству.
       - Я же вас не спрашиваю, зачем вы арбуз проглотили.
       Старпом перевел взгляд на свой выдающийся пивной животик, похлопал по нему и добродушно согласился.
       - Да, арбуз у меня большой.
       - Арбуз большой, а хвостик сухой, - съязвила Аля.
       Старпом покраснел, а боцман, когда до него дошло, загоготал еще пуще.
       - Присылают тут детский сад, но с длинным языком, - заворчал старший помощник.
       - Я уже вышла из детсадовского возраста, - сообщила Аля.
       - Не похоже!
       - А я в холодильнике сплю, чтобы лучше сохраниться.
       Следующий визит новая пекариха нанесла мне в амбулатории. Я проверил ее санитарную книжку, где в строке «профессия» значилось «кондитер».
       - А вы кто по специальности, доктор? – полюбопытствовала Аля.
       - Хирург.
       - Значит у нас с вами две самые страшные профессии: кондитер травит, а хирург режет.
       - Надеюсь, до этого у нас с вами не дойдет.


       Через короткое время острый язычок и независимость Али восстановили против нее часть экипажа.
       Не стал давать ей проходу судовой токарь, бывший бабник, по инерции продолжавший волочиться, невзирая на ушедшую молодость, за каждой юбкой.
       В очередной раз на «пяти углах» возле столовой команды он задел проходившую мимо Алю вопросом:
       - Что же ты, подруга, ночью ко мне не пришла?
       - А что с тебя взять, кроме анализов? – отрезала пекариха.
       Словно бы для того, чтобы уменьшить к себе мужское внимание, Аля вызывающе не желала следить за своей привлекательностью, позволяла себе появляться на людях кое-как причесанной, без макияжа, в мешковато сидящей старушечьей одежде. Это намеренное самопревращение симпатичной девушки в «гадкого утенка» вызывало дополнительное раздражение, словно пощечина общественному вкусу, и провоцировало злословие на ее счет.


       Аля сидела в гордом одиночестве на камбузе, очищала от скорлупы вареные яйца для салата. Закончив дело, она разрезала одно очищенное яичко пополам, вынула желток и положила полулунную белую лодочку из сваренного белка себе на ладонь, покачала, как на волнах.
       - Это будет кораблик, - сказала девушка сама себе. – Кого мы на него посадим? – продолжила она, доставая длинными музыкальными пальцами из консервной банки зеленый горошек.
       Подумала секунду и решила:
       - Боцмана! – и положила в яичную лодочку одну горошину. – За то, что не дал мне веревок привязать кастрюли в качку. И вообще, ходит как лось, не подступиться, что ни попросишь – сразу отсекает… Потом токаря и плотника – вообще козлы, постоянно пристают. А плотник еще и краской ручку двери в каюту измазал, чтобы испачкалась.
       И она примостила рядом еще две горошины.
       - Теперь третьего помощника – что он ко мне все с предложениями лезет: когда ко мне на чай придешь, а то без тебя чай не сладкий. На сладенькое потянуло – а у самого жена беременная, вот-вот должна родить.
       Еще одна горошина опустилась в «трюм» импровизированного «кораблика».
       - Ну и конечно посадим сюда буфетчицу, эту старую ведьму, за ее змеиный язык. Зачем она надо мной измывается? Когда идешь веселая, говорит: «Чего такая веселая, от мужика, что ли, идешь?» А когда грустишь, язвит: «Чего грустная, одна сегодня спала, что ли?»
       Уложив горкой горошины, пекариха мстительно поглядела на этот символический «ноев ковчег».
       - А теперь я вас всех съем! – и она отправила яичко со своими «недругами» в рот.
       Я оказался невольным свидетелем этой сцены, когда зашел за кусочком хлеба в буфет, из которого просматривался камбуз.
       - Тихо сам с собою я веду беседу… - пошутил я в адрес Али.
       Заметив с опозданием меня, пекариха смутилась и постаралась с помощью шутки провести отвлекающий маневр.
       - Доктор, - сказала она, а знаете, как молдаване пьют черный кофе?
       - Как?
       - Надевают черные очки и наливают в чашку голый кипяток.
       
       Меж тем на «пяти углах» при всяком удобном случае «чесальщики языков» продолжали обсуждать «спирохету», как стали они прозывать бледнолицую пекариху с подачи старпома.
       При появлении Али токарь переходил в аллертное состояние: в таком состоянии пребывает кот перед прыжком на мышь.
       - Ишь ты, как она шевелит поршнями, - говорил он при появлении длинноногой девушки. – Остановись, подруга, можно с тобой «общнуться»?
       - Только летом и только на пальме! – не оборачиваясь в его сторону, бросала Аля.
       - Слушай, - говорили друзья токарю – профессиональному холостяку, - если ты так на нее западаешь, сделай ей официальное предложение и женись!
       - На этой замурзанной чухонке? Больно нужно! Хотел бы я видеть того олуха, который польстится на эту белобрысую швабру.

       С приходом судна в большой датский порт Ольборг Аля принарядилась, накрасилась, распустила волосы и ушла в увольнение в город.
       Вернулась она поздно вечером. Точнее ее доставил на шикарном лимузине прямо к борту судна видный мужчина благодатного сорокалетнего возраста. Как раз судовые курильщики по традиции вышли на наружную палубу к парадному трапу, чтобы насытить перед сном свои легкие сигаретным дымом.
       Удивлению их не было предела. Эта худосочная «золушка», над которой они посмеивались, сейчас утирала им нос, грациозно вылезая длинными ногами вперед из богатого автомобиля, а хорошо упакованный иностранец придерживал дверцу и подавал ей руку, как леди. Оказывается, если она «почистит перышки», нанесет макияж, распустит золотистые волосы, наденет облегающие лосины и модную кофточку – то с ее точеной фигуркой ей впору дефелировать не по судовому коридору под градом насмешек, а по подиуму для моделей под блицами фотокамер.
       Приехавшие некоторое время прощались на виду у моряков. Выяснилось, что Аля довольно бойко изъясняется по-английски, даже датчанин медленней подбирал неродные слова.
       Когда же они при расставании поцеловались, кто-то подтолкнул наблюдавшего эту сцену насмешника-токаря.
       - Вот ты и увидел того чувака, который польстится на нашу пекариху. А он ничего: и прикид, и тачка – куда-те там!

       Когда наше судно уходило из Ольборга, датчанин приехал провожать свою русскую подругу на причал с роскошным букетом цветов. Но слегка опоздал. Трап уже убрали, и букет для Али боцман поднял на тонком кончике. Мужчина посылал воздушные поцелуи, девушка махала ему с палубы, пока швартовщики в оранжевых жилетах сбрасывали с причальных кнехтов тросы, удерживавшие судно у датского берега.
       … В очередной раз, когда Аля проходила мимо «пяти углов», где тусовались курильщики, токарь впервые не задел ее ни словом, ни жестом.
       - Что-то ты вдруг охладел к пекарихе, - стали подтрунивать над ним, - делаешь вид, будто и не замечаешь ее вовсе.
       Токарь ответил зубоскалам в свойственной ему манере «плэйбоя»:
       Осень наступила, отцвела капуста,
       Что-то поутихли половые чувства…


«МИСС АРКТИКА»

       Над Арктикой уже опустилась полярная ночь, лишь по утрам невидимое солнце слегка золотило небо. К середине дня сиреневый полумрак сгущался до иссиня-фиолетовых тонов, и в этой бесконечной, как Вселенная, темени горел серебристыми огнями одинокий город на побережье Северного Ледовитого океана.
       Когда-то на этом месте у Вздутой горы, которую чукчи называют на своем языке Пээкиней, стояла одинокая яранга, и женщина, проживавшая в ней, не знала, что огонь ее очага станет первым огоньком будущего арктического города Певек.

Наш ледокол, натужно работая винтами и вибрируя, как отбойный молоток, пробивался сквозь твердый припайный лед, чтобы подойти ближе к берегу для пополнения запасов топлива.
Лучом света в темном царстве казалась цивилизация в этой тмутаракани: кинотеатр «Чукотка», ресторан «Арктика», многоэтажные дома, магазины, гостиницы, кафе.
У приуставшего экипажа появилась возможность «размагнититься».
Я присоединился к компании высокого и громко говорящего старшего электромеханика Лобова, именуемого чаще по отчеству «Степаныч», и его подчиненному – молодому электромеханику Игорю Попову, носившему, словно в оправдание своей «поповской» фамилии, окладистую бороду священнослужителя. Мы направили свои стопы по льду к местному ресторану, стоявшему, как своеобразный маяк, у самого берега.
Впервые я посещал ресторан в валенках: уж больно крепок был мороз.
Сняв в раздевалке казенные тулупы с надписью «ММП» на спинах, наша троица отряхнула пух овчины с плеч, приосанилась и, растирая отмерзшие носы, степенно поднялась на второй этаж в ресторанный зал.
Рассевшись, мы стали изучать меню.
       - Что такое? – спросил я. – «Трубач»… Никогда не пробовал.
Степаныч полунасмешливо ответил.
       - Доктору такие вещи след знать. Это сердце оленя, забитого в брачный период, когда он трубит от вожделения. Говорят, в таком сердце много гормонов, стимулирующих половую потенцию.
       - «Трубач» - это вроде креветок, - сказал Игорь: он не любил розыгрышей.
В это время подошла официантка.
       - Сделали свой выбор, мальчики?
       - А як же ж! – откликнулся Степаныч, будто он не Лобов, а Лобенко. – Принеси нам, дорогоша, бутылочку «огненной воды». Душа сугрева просит.
       - Чем закусывать будете?
       - А что хозяйка присоветует?
       - Возьмите, мальчики, салат – очень удачный, мясо с грибочками, рыбки красненькой – на бутерброды, ну, брусники с сахаром на десерт, кофе…
       - Мне еще и «трубача»! – попросил я .
       - И мне, - отозвался Игорь.
       - Ну и мне, черт с вами, - сказал Лобов. И обращаясь к «дорогуше», спросил: - Правду бают, что «трубач» способствует мужской силе?
       - Да, - не смутившись ничуть, улыбнулась официантка. – Я своего мужа по возвращении из длительных командировок всегда «трубачом» балую… А вы не боитесь, мальчики, что наедитесь «трубача» без толку? Женщин ведь у нас мало, каждая на вес золота…
       - Ничего, - заверил ее Степаныч, - у нас на ледоколе свой «женский батальон» имеется.
Заиграл оркестр. На нашем столике появилась выпивка и закуска. Опрокинув по стопке «огненной воды» и зажевав обжигающую жидкость «трубачом», мы стали оглядываться. Женщин в зале действительно было мало. В танцевальный круг выходили молодые парни и тряслись друг против друга.
       - Это в Игарке, - стал рассказывать Степаныч, - пошли мы в местный клуб на танцы. И был у нас моторист Лева – косая сажень в плечах, красавец, одним словом. Пригласил он на танец аборигенку – долганку там или нганасанку, не разбери-поймешь: у всех лицо, как луна, глаза-щелочки, а вместо носа две дырочки, как на швейцарском сыре. Короче, девушка-таймырочка. В брючках, в расшитой бисером дохе… Сплясали они с Левой быстрый танец. Заиграла медленная музыка. Лева опять тащит за руку свою зазнобу в круг, облапил ее, прижимает к сердцу. А та отбивается и кричит: «Не жми меня, я – самец!»
Мы с Игорем рассмеялись. Начался очередной танец. Игорь поднялся, выбрав глазами кого-то.
       - Смотри, не напорись на самца, - напутствовал его начальник службы, словно давая инструктаж перед началом работы.
Игорь не ответил, он туго знал свое дело.
Избранная им партнерша-чукчаночка отличалась стройностью маленькой фигуры и открытостью миндалевидных глаз, европейским платьем и модельными туфлями, напоминая эротичных девушек на японских календарях.
Танцуя, Игорь как бы ненароком приглаживал свободно ниспадающие на спину миниатюрной девушки прямые темные волосы; она в ответ украдкой изучала его любопытным темно-маслиновым взглядом. Было у этого бородача сильное мужское биополе, заставлявшее женское сердце биться учащенней.
К концу вечера Попов, не церемонясь с соперниками, стал приглашать свою партнершу на все танцы подряд, и она расслаблено и податливо шла в его танцевальные объятия, доверчиво прижимая свою круглую разгоряченную щечку к его шелковистой бороде.
Пришла, однако, пора нашей троице покинуть ресторан. Расплатившись, мы пошли одеваться. Игорь, надев тулуп, занял выжидательную позицию у гардероба. Когда появилась его луноликая пассия, он взял в свои руки девичью шубку и стал ждать, пока ее владелица, скрывшись в туалете, наденет на капроновые чулки шерстяные колготки и сменит модельные туфли на унтайки из оленьего меха.
       - Я провожу девушку, Степаныч, - сказал Игорь.
       - Смотри, ледокол может ночью уйти, - по-отечески предупредил Лобов.
       - Штурмана говорили, что никуда не двинемся до утра, - возразил Игорь. – Кто же в ночной темени будет дергаться? Тем более, что сжатие льда сейчас нарастает.
       - Смотри, Игореха, на твою личную ответственность! Знаешь морской закон: кто не успел, тот опоздал?
       - Знаю, не первый раз замужем.
Мы с Лобовым вышли наружу, оставив Игоря поджидать свою прелестную аборигенку.
На сиреневом полярном небу были рассыпаны зеркальные осколочки звезд.
       - Ну, твой Игорь не промах… - завел я со Степанычем разговор на морозе, выпуская клубы пара изо рта, как паровоз.
       - Были и мы когда-то рысками! – ответил Лобов. – И нам девки на шею вешались, как монисто.
Мороз подгонял нас лучше всякого кнута, и уже вскоре мы поднимались по заиндевелому трапу на свой ледокол.
В вестибюле на «пяти углах» сидела на диванчике в одиночестве и покуривала дневальная Маргарита, прозванная в экипаже «королевой Марго», отчасти из созвучия имени, отчасти из-за нрава женщины, знающей цену своей привлекательности.
       - Риточка! Лапушка! – воодушевлено потянулся к ней Степаныч. – Почему не спит прелестная королева? Меня дожидается?
Маргарита снисходительно улыбнулась нетрезвому Лобову.
       - Вроде бы вы втроем уходили, Степаныч, - с наигранным равнодушием сказала она. – Куда третьего-то дели? Что, отяжелел сильно, нагрузился? Бросили замерзать на льду - на съедение белым медведям?
       - Не боись, с Игорехой все в порядке! – стал пьяно выбалтывать Лобов деликатную информацию. – Оставили его на съедение такой симпатичной аборигенке, что я сам был бы не прочь, чтобы она меня скушала.
Я незаметно толкнул Степаныча в бок. Ведь для него, наверное, тоже не были секретом отношения Маргариты и Игоря.
В ответ «королева Марго» сделала глубокую затяжку, затушила сигарету задрожавшими пальцами и резко встала.
       - Куда же ты, Ритулечка, моя сладенькая! – запротестовал Лобов.
       - Спать пора! – ответила она по-королевски непреклонно. – Завтра вставать в шесть утра, чтобы пока ваша светлость изволит почивать, навести чистоту и порядок вокруг ваших апартаментов.
       - Суета это все – чистота и порядок! – стал доказывать Лобов. – Сейчас они есть, а через пять минут их уже нет. Доктор тебе простит, если ты раз приборку не сделаешь. Может, черт побери, красивая женщина позволить себе хоть раз поспать, понежиться в постели, покапризничать?
       - Кроме доктора есть еще и другие начальники, - трезво отозвалась Рита, как-то буквально на глазах потускнев и обесцветившись.
       - Все равно я к тебе этой ночью приду, - упрямо, как балованный ребенок, полушутя-полусерьезно настаивал Лобов. – Ибо в моем сердце распустились ландыши вспыхнувших сил! Переел, понимаешь, «трубача». А он здорово действует на мужскую потенцию. Так что на моем внутреннем потенциометре сейчас напряжение в тысячу вольт. Требуется разрядка!
       - Можешь приходить, Степаныч, только дверь будет заперта. Придется тебе разряжаться в замочную скважину!
Это был по-королевски острый укол. Степаныч поперхнулся слюной, не найдя, что ответить.
А «королева Марго» удалилась в свои покои.

Она вышла, как положено, в шесть часов утра на приборку, за час помыла свой объект, потом заняла выжидательную позицию на «пяти углах», меланхолически шурша шваброй по палубе в одном и том же месте в ожидании Игоря. Периодически она поднимала свои печальные глаза на всякого, кто входил через наружную дверь в надстройку со стороны спущенного на лед трапа.
       - Ой, извини, - говорили ей, здороваясь, - наследили!
       - Ничего, я подотру, - вяло отвечала она и подтирала чужие следы.
Когда, наконец, появился Игорь, она содрогнулась, губы ее побелели. С вызовом, будто выстрелила, Маргарита сказала:
       - Доброе утро!
Но убийственные стрелы пролетели мимо мужественного бородача, не только не ранив, даже не оцарапав.
       - Доброе утро, - спокойно, будто бы чужой, будто бы случайный прохожий, ответил он и наследил на палубе, даже не извинившись.
«Королева Марго» тщательно вытерла следы его ног, а так ей хотелось сейчас стереть его следы в своей измученной переживаниями душе, причем насухо, начисто, до бела.

Закончив прием топлива, наш ледокол приступил к проводке судов, грудью прокладывая им дорогу в сплошном ледяном массиве.
Наваливаясь корпусом на тяжелый лед, ледокол натужно вибрирует, и все на нем трясется и дрожит. Дребезжат стаканы и тарелки на столах, дребезжит опущенная в суп ложка, дребезжат и клацают зубы во рту. Выпадают, самоотвинчиваясь от вибрации, шурупы дверных замков.

Не прошло и трех дней после Певека, как ко мне в судовую амбулаторию пожаловал с неловкой улыбкой Игорь Попов. Уже по виноватому выражению его лица я все понял. Он лишь подтвердил.
       - Ну что ж, давай посмотрим, чем тебя твоя чукотская подруга наградила, - сказал я, вынимая из стола предметные стекла для лабораторного анализа.
Чтобы как-то сгладить неловкость момента при взятии мазка, я грубовато пошутил:
       - Видел я у одного пациента на этом деле татуировку с такой надписью: «Ключ от женского сердца».
       - Да уж, ключ, - ответил покрасневший Попов, - скорее отмычка.
       - Еще один деликатный вопрос, Игорь… Был ли у тебя контакт с кем-нибудь из судовых женщин после Певека?
       - Нет-нет, - слишком поспешил с ответом Попов, так что я усомнился в его искренности.
       - Смотри, Игорь, шила в мешке не утаишь, дело серьезное.
       - Не маленький, понимаю.
       - Ладно, ложись на кушетку, начнем лечение.
Я сделал пациенту глубоко в мышцы инъекцию антибиотика и велел являться «узнику Венеры» на уколы каждые четыре часа. За удовольствия надо платить.
       - Было хоть за что принимать грядущие страдания? – сочувствующе спросил я на прощание.
       - Черт его знает, - вымученно ответил Игорь. – Тогда казалось, что будет что-то необычное: у меня еще никогда не было чукчаночки. Ждал чего-то особенного, а оказалось все, как у всех. Ничего нового, кроме вот этого…
Отправив Игоря восвояси, я позвал к себе дневальную Маргариту, шуршавшую шваброй в одном из ледокольных коридоров.
«Королева Марго» пришла в амбулаторию в рабочем комбинезоне с бретельками на узких плечах, со слегка растрепанными волосами, выбившимися из-под косынки, и капельками пота на носу.
       - Что случилось, доктор? Замечания по приборке? Так в тамбурах я еще не убирала, сейчас только собираюсь. А маты боцман обещал выбросить и помыть, да забыл, наверное…
       - Присядь, Рита, на минуточку… Как здоровье? Настроение?
       - Здоровье в порядке – спасибо зарядке! Настроение –отлично, спасибо «Столичной»!
       - И по женской части тоже все в порядке?
       - Почему вы об этом спрашиваете? – подозрительно нахмурилась Рита.
       - Да так, интересуюсь, а то вот девочки стали простужаться; хотел тебя предупредить, чтобы пододевалась теплее, когда наружу выходишь.
       - Неужто за этим позвали? Не темните, доктор!
       - Хорошо… Извини за нескромный вопрос: какие у тебя сейчас отношения с Игорем?
       - Вы о беременности? Не беременна! А после его измены – вы же были свидетелем, доктор – я его к себе вообще не подпускаю. Дверь на ключ замыкаю. Пусть помучается. Чтоб знал, котяра несчастный! Женщина его на судне ждет, а он, видите ли, со случайной подругой, что в ресторане снял, всю ночь провожжался. Чтоб у него там отсохло, чтоб он от этой гадины себе «намотал»!
       - Ничего себе пожелания!
       - Да, у меня темные глаза, могу и порчу навести, если захочу.
       - Неужели такое можно желать человеку, который был близок?
       - О, от любви до ненависти один шаг!
       - И этот шаг уже сделан?
       - Хотела бы, да не получается. Умом понимаю, что не тот человек, что мне нужен для жизни, - он никогда не бросит свою жену и сына, страшно их любит, а вот прилипла к нему, как муха к меду… Захлебываюсь, а улететь не могу, крылышки увязли. И все тут… Вы знаете, доктор, мне электрик Юра Платанов недавно предложение сделал. Парень из хорошей семьи, москвич, отец – главный инженер, мать в институте преподает, а сам он заочно учится… Верите, встал передо мной на колени и говорит: «Люблю тебя, Рита, больше жизни и ничего не могу с собой поделать!» - Я отвечаю: «Зачем тебе женщина с ребенком, тебе чистая, непорочная нужна. А я великая грешница, к сожалению». – А он мне: «Не говори ничего, не смей на себя наговаривать, ты для меня святая! И Светланку твою удочерю, буду любить, как свою!» Представляете?
       - И что ты в ответ?
       - Ни да, ни нет; ни тпру, ни ну! Не могу же я так сразу отказать – все равно что голову отсечь человеку. Он же в этом не виноват! Еще с ума сойдет или руки на себя наложит. Я ведь знаю, как это тяжело, когда любишь безнадежно…
       - Глупая ты женщина, Марго, - несколько фамильярно высказался я. – Счастье само идет тебе в руки, а ты его отпихиваешь. Другого такого случая может не быть, второго такого Юру, если потеряешь, вряд ли найдешь.
       - Глупая, - согласилась Маргарита. – Глупость – это основное достоинство нас, женщин, чтобы оттенять глубокий ум у вас, мужчин. Потому-то мужчины так любят именно глупых женщин.
       - Ну ладно, - слегка уязвленный метким замечанием, стал я сворачивать разговор, тем более, что нужную информацию для своих медицинских целей уже получил. – Ступай, Маргарита, да теплее пододевайся.
       - А претензий по приборке, значит, нет? Никто не возникал?
       - Пока нет. Иди, пчелка, продолжай собирать свою пыльцу…
       
А наш ледокол, на котором происходили эти внутренние события, меж тем продолжал свою наружную работу по ледовой проводке судов.
Полярная ночь уже полновластно царила над Арктикой, шел снег, свистели вьюги. Окружающие мрак и холод наводили уныние, не хотелось глядеть в иллюминатор, чтобы не поддаться вселенской тоске, от которой хочется вешаться.
Сопротивляясь монотонному однообразию и сонливости круглосуточной полярной ночи, ледокольщики решили устроить состязание КВН между постоянно соперничающими палубной и машинной командами.
В кинозале ледокола яблоку негде было упасть, пришел капитан.
Один из конкурсов требовал изобразить в соответствии с модным поветрием «Мисс Арктику».
На сцену вышел ледокольный вокально-инструментальный ансамбль и заиграл «Мелодию любви» Фрэнсиса Лея. Под эти звуки, сопровождавшиеся сполохами цветомузыки, влюбленный электрик Юра Платанов в строгом темном костюме ввел, как невесту во Дворец бракосочетания, свою возлюбленную Маргариту. Она была в рукотворном белом платье «Снежной королевы», пышные волосы были украшены сверкающей бижутерией.
Зрители секунду поразмышляли, потом зааплодировали. Тут же их ждал новый эффект. В высокой прическе «Снежной королевы» зажглись, словно звездочки, миниатюрные лампочки в форме созвездия Большой Медведицы. Конечно, это придумал электрик Юра.
Аплодисменты были неистовыми!
Лицо Игоря Попова, сидевшего с краю, дрогнуло, глаза налились печалью одинокого волка; мужественный бородач не выдержал пытки созерцания ослепительно красивой женщины, которую он оставил, и бочком вышел из зала.
Маргарита в образе «Мисс Арктики» проводила бывшего друга победной улыбкой, которая, впрочем, быстро погасла. Наверное, «королеве Марго» ее женская победа показалась пирровой.

А в это время наш трудяга-ледокол продолжал вести свои суда в караване.
«Караван»… Слово какое-то знойное. Так и представляешь себе ослепительное солнце, золотистые барханы, цепочку медленно ступающих по пустыне верблюдов.
Здесь, однако, тоже пустыня – только ледяная. А вместо барханов – заметенные снегом торосы, вместо жаркого солнца – холодная луна. Ну а скорость нашего продвижения была почти что верблюжья.

… В один из вечеров в каюту Маргариты громко и настойчиво постучали.
       - Кто там? – спросила она.
       - Открывай поскорей, - услышала она торжественный голос Лобова, - не задерживай добрых и честных людей!
Отворив дверь, «королева Марго» широко раскрыла глаза. Ее взору предстала занимательная картина.
Электрик Юра Платанов, пунцовый, как мак, был в черном костюме с белым платочком в нагрудном кармане. По бокам от него стояли старший электромеханик Лобов и боцман Хватов, перевязанные рушниками, как сваты. Боцман держал на полотенце хлеб-соль, а Лобов зажал под мышкой бутылку.
       - Добрый вечер, хозяюшка! – начал Степаныч. – Пусти к себе в терем красный купцов заморских!.. Прослышали мы, что в твоем подворье есть красивая козочка, а в нашем обозе для нее имеется отличный козел! Пока безрогий, но это дело поправимо…
Маргарита не была бы «королевой Марго», если бы смутилась.
       - Милости просим, дорогие гости, к нашему столу, да со своим калачом!
Так состоялось сватовство Юры Платанова. Маргарита, наконец, решила дать согласие стать женой этому серьезному и умному парню, сделавшему на ее взгляд не самый лучший выбор.
А на ночном небе полыхало, как отблеск далекого пожара, безумное полярное сияние. Над островом Врангеля, похожим на безжизненную марсианскую равнину, висела большущая, как шаманский бубен, оранжевая луна. И не верилось, что здесь тоже есть жизнь, что в этих суровых местах тоже живут люди – со своими домашними хлопотами, со своими чувствами и страстями.

ЯКОРЬ

Сухогруз шел в Хатангу.
В море Лаптевых было, на удивление, спокойно, даже тепло; льдины убрались далеко на север. Заканчивались последние деньки арктического «бабьего лета», когда остывающая вода отдает воздуху свое накопленное за коротенькое, как вздох, лето тепло, прежде чем превратиться в лед.
Владимир Александрович, капитан, листал лоцию.
Порт Хатанга, сообщал нужный том, на реке Хатанга, в 115 милях от устья… Якорная стоянка морских судов возможна перед входами в бухты Нордвик, Кожевникова и Сындаско…
Проходя остров Преображения и рассматривая в бинокль его очертания, напоминавшие большой корабль, с едва заметными на возвышенности постройками полярной станции, Владимир Александрович невольно подумал о людях-отшельниках, добровольно заточающих себя в ограниченном пространстве «полярки». Некогда Иисус Христос удалился в пустыню для исцеления от дьявольских искушений. А что влечет нынешних полярников в эти суровые безлюдные места, где первозданные покой и тишина, как при сотворении мира?

Приход на рейд Хатанги ознаменовался выходящим из ряда вон событием. При отдаче левого якоря отказало подтормаживающее устройство, и пятитонная лапчатая махина потянула за собой всю тяжеленную трехсотметровую якорную цепь, которая разорвала дефектную скобу на жвак-галсе и, легко булькнув, скрылась в темной воде, будто ее и не было.
Засуетился на баке старый боцман, хотя его действия можно было определить как махание кулаками после драки. Замер и ссутулился молодой старший помощник на мостике, ожидая от капитана грозовых разрядов.
А Владимир Александрович, как приучил себя в нештатных ситуациях, придал своему лицу лениво-равнодушное выражение, будто бы ему даже скучно от происходящего, и даже позволил себе грубоватый юморок для взбодрения старпома.
       - Ты что, первый раз замужем? Никогда якорей не терял?
Хотя и у Владимира Александровича в этом тоже не было собственного опыта. К тому же потеря якоря почитается у моряков паршивой приметой. Ибо за этим простым до гениальности изобретением, придуманным еще до Рождества Христова, издавна утвердился символ морской веры. Ведь когда жестокий шторм гнал судно на прибрежные скалы, чтобы разбить его в щепки, только брошенный в воду якорь давал надежду на спасение.
Вот почему в Древней Греции новый якорь сначала несли в храм Зевса, где читались молитвы, курились благовония, приносились жертвы. А мореходы Древнего Рима перед тем, как бросить якорь в воду, совершали молитву, то воздевая руки к небу, то припадая ниц к священному предмету, наделенному более реальной силой.
И вот этот освященный веками железный символ морской веры оказался утоплен под общим руководством Владимира Александровича – ну не горько ли? И к чему бы это? Предзнаменование чего?

Ушедшую на дно якорную цепь после суточных усилий удалось-таки зацепить другим якорем, а затем с помощью тросов и двух лебедок поднять через якорный клюз вместе с утерянным якорем.
Когда, наконец, судно ошвартовалось у причала, Владимир Александрович почувствовал, что должен для снятия внутреннего напряжения хоть на какое-то время покинуть эту пожилую заржавленную посудину, которая уже начала терять якоря, как старуха зубы.

…От хиленького причала разбитая дорога шла наверх, в гору, где на холме в непросыхаемой осенней грязи был разбросан неказистый деревянный поселок с дощатыми тротуарами, несколькими магазинами и скромной одноэтажной больничкой. Единственный ресторан «Коллан», что по-долгански означает «Небо», потому что был расположен рядом с аэропортом, больше напоминал избу-читальню.
Возле него и оказался через некоторое время Владимир Александрович, решив поужинать.
Двери у «Неба» были открыты, и наружу неслась «авторская» песня ресторанного оркестра.
Пургою все тропки вокруг замело,
И ветер в рыдании бьется.
Стоит среди тундры большое село
И Хатангой нежно зовется.
Сняв в раздевалке свой кожаный с погончиками плащ, Владимир Александрович подошел к порогу небольшого зала и обнаружил, что свободных мест решительно нет. Тут он пожалел, что не в капитанской форме, на которую, как щуки на живца, клюют официанты в предвидении хороших чаевых.
«Знать, не судьба» - хотел повернуть к выходу капитан, но тут к нему подошел доброжелательный молодой человек и спросив: «Вы один?», тут же ободрил: «Что-нибудь придумаем!»
Официант подошел к столику, за которым сидели две увлеченно беседующие женщины, наклонился к ним, после чего те испытующе посмотрели в сторону Владимира Александровича, так что он почувствовал себя рабом на торгах, к которому прицениваются. Затем «покупательницы» утвердительно кивнули, официант мигом принес дополнительный стул и сделал приглашающий жест.
Владимир Александрович, присаживаясь, поздоровался. Ему ответили довольно сухо, продолжив прерванный женский разговор, поддержать который он явно не приглашался. От этого сделалось скучно и неуютно, как в нудный осенний дождик без плаща и зонтика.
С появлением незнакомца женщины склонили свои головы друг к другу так, что рисковали помять сбрызнутые лаком парикмахерские прически, и приглушили свои голоса, но из доносившихся обрывков разговора можно было понять, что подруги нелестно судачат о мужчинах. О том же свидетельствовали их периодические колкие взгляды в сторону Владимира Александровича – не слышит ли?
Капитан стал смотреть в окно. Он тоже мог бы предъявить свой счет женскому полу, если бы его об этом спросили.
Почему-то вспомнил себя молодым курсантом-мореходцем, наивным и простодушным. Была весна; он разнежено развалился на скамейке сквера под пышным кустом опьяняюще пахнущей сирени, когда к нему подошли две приятные во всех отношениях девушки.
       - Слушай, моряк, составь нам компанию в ресторан!
Жмурящееся под солнцем конопатое лицо курсанта приняло притворно виноватое выражение, он демонстративно вывернул карманы, показывая их святую не отягощенность какими либо денежными знаками.
       - Айм сорри! («Сожалею!»).
       - Ты нас неправильно понял, - сказала та из девушек, юбка у которой была короче, а ноги длиннее, - уж если мы приглашаем, то бабки наши. Просто нам хочется посидеть так, чтобы никто не приставал, «не снимал» - надоело! Будешь «отшивать». Соглашайся! Кого-нибудь в свою компанию нам брать не хочется, а ты курсант, «облико морале»; небось не захочешь визу терять за непримерное поведение.
       Наверное, сработал одуряющий аромат сирени, потому что мореходец доверчиво согласился.
Весь вечер в ресторане он дисциплинировано исполнял возложенную на него миссию. И когда один из подвыпивших посетителей подошел к их столику, чтобы упрямо с пьяной болтовней попытаться вытащить одну из подруг на танец, девичий телохранитель отвадил его внушительной фразой, встав во весь свой внушительный рост.
- Если вы не можете быть более почтительным, потрудитесь быть менее многословным!
Пьяный, обалдев от непривычного обращения, отошел переваривать услышанное, а девушки засмеялись, захлопали в ладоши и с такой симпатией посмотрели в лицо своего защитника, что тот на миг поверил, что у мужчины гибкость ума может заменить красоту.
Девушки гуляли довольно круто, с шампанским и коньяком, креветками и красной икрой, апельсинами и ананасами. Они сами по очереди приглашали своего кавалера на танец, позволяя прочувствовать гибкость их талий, атласную нежность прижимающихся к нему щек, пряность аромата импортных духов. Курсант даже стал задумываться о продолжении знакомства, только не мог решить, кому из двух красавиц назначить свидание.
       К концу вечера девушки вышли в туалет «попудрить носики» и почему-то долго не возвращались. Предчувствуя неладное, ухажер пошел за ними, но на его пути вырос официант, протянувший счет.
       - Понимаете… - начал свои сбивчивые объяснение курсант.
       - Понимаю, не дурак, - сказал официант. – Идем вместе.
       Официант попросил уборщицу вызвать из женского туалета названных лиц, но там таковых не оказалось.
       - Да, вляпался ты, парень, - сочувственно сказал официант. - Если не расплатишься, придется сдавать тебя в милицию, и плакала твоя виза, а то и вся мореходка во-от такими слезами! Я эту систему знаю, сам одно время плавал на «пассажире», пока за мелкую ерунду не прихватили.
У облапошенного курсанта потемнело лицо.
       - Знакомые в городе есть? – спросил участливо, как бывший моряк, официант. – Занять есть у кого?
       - Есть… Друг…
       - Тогда возвращайся в зал, допивай свой кофе, а как освобожусь, возьмем «мотор» и поедем вместе. Извини, сумма большая, на слово я тебя отпустить не могу.
В такси курсант поделился с официантом, как ловко эти красивые и внешне интеллигентные девушки обвели его вокруг пальца.
- Да, - сочувственно сказал его спутник, - правду говорят, что все женщины шлюхи и лучшая из них змея… Знаешь притчу про лесника, который нашел на тропинке полураздавленную маленькую змейку? Он пожалел ее, принес домой, обмыл раны, напоил, накормил, уложил в свою постель; долго потом выхаживал, пока не выросла из змейки большая красивая змея. И что ты думаешь? В одночасье она укусила своего спасителя, выпустив в рану весь свой накопленный яд… Умирая, лесник прошептал: «И это твоя благодарность? Разве я тебя не спас, не любил, не холил?» - «А что, разве ты не видел, что я змея?» - ответила она… Так и женщины!

       - Что будете заказывать? – прервал своим вопросом
курсантские воспоминания капитана подошедший официант.
       - Порцию устриц, - грустно вздохнув, вымолвил Владимир Александрович. – Только не кордостовских, а ларошельских, я их больше предпочитаю.
       Как он и рассчитывал, дамы за его столом смолкли и уже с интересом смотрели на визави.
       - Могу предложить, - с улыбкой принял шутку «гарсон», местную экзотику: полярных куропаток с дробью.
       - Хорошо, только дробь, пожалуйста, отдельно.
       - Пить что будете: водку, коньяк, шампанское?
       - Минеральную воду.
       - Желудок… - не то сочувственно, не то иронично произнес официант.
       - Господь не велит! «Не пий», «не убий», «не прелюбодействуй»…
       Официант, кивнув, ушел, а одна из дам с золотой коронкой в уголке рта и с золотым обручальным кольцом на руке, черненькая и крепко сбитая, как станичная казачка, прищурив накрашенные глаза, смело вступила в переговоры с незнакомцем.
       - Вы, часом, не служитель культа?
       - Часом, часом, - смиренно закивал Владимир Александрович и словно в доказательство огладил свою посеребренную шкиперскую бородку, - отец Владимир я.
       - Ой, ли?
       - Знаете, что сказал Иисус апостолу Фоме, который не поверил в воскрешение своего учителя? «Блаженны не видевшие и уверовавшие».
       - Ну, Таня, нам повезло… - с недоверчивой иронией сказала чернявая своей подруге, казавшейся более тихой, скромной и светлой, как подснежник в сравнении с черной розой.
       - А скажите, если можете, честно: вы действительно
считаете, что Бог существует на самом деле? – спросила в
свою очередь Таня.
       - Как вам ответить на этот вопрос, Татьяна… не знаю по
батюшке.
       - Татьяна Васильевна.
       - Так вот, милейшая Татьяна Васильевна… Однажды к мудрецу пришел один человек и спросил: «Есть ли Бог?» - «А как ты хочешь, чтобы я тебе ответил?» - поинтересовался мудрец. – «Если скажешь «нет» - хочу умереть, а если скажешь «есть» - хочу жить… Мудрец тогда и сказал: «Ступай с миром, добрый человек, Бог есть!» Вот так бы и я ответил.
       Татьяна Васильевна задумчиво улыбнулась
       - А меня зовут Виолета Аркадьевна ! – несколько
бесцеремонно представилась ее более активная подруга.
Владимир Александрович почтительно склонил голову.
       - Интересно, а как ваша религия относится к любви? – с
прежней иронией продолжила она. – Как к греху?
       - Напротив, благосклонно… Бог и любовь суть одна истина. Сказано в Святом Писании: «Возлюби ближнего своего как самого себя!».
       - Где ее взять-то, любовь? – вздохнула Виолета, поправив
обручальное кольцо на пальце, словно оно ей жало.
       - В сердце своем… - назидательно сказал Владимир
Александрович.
       В это время ему принесли жареных куропаток, и он чинно принялся за трапезу, заставив подруг на время смолкнуть и лишь озадачено переглядываться.
       - Как же вы оказались у нас? – осторожно спросила
Татьяна Васильевна, когда капитан отодвинул тарелку.
       - По делам церковным, несу слово Божье, - ответил несколько фальшиво Владимир Александрович и предательски закашлялся, потому что ему было уже неловко продолжать свою мистификацию.
       - Вы не священнослужитель… - полуутвердительно произнесла Виолета Аркадьевна.
       - Да, вы правы, - ответствовал Владимир Александрович. – Меня исключили из духовной семинарии за аморальное поведение, и я подался в морские бродяги.
       - Трепа-а-ач! – высказалась Виолета Аркадьевна, но не обидно, а так как врач сообщает пациенту о своем диагнозе.
       - Перестань, Вита, - возразила Татьяна Васильевна, - нас просто классно разыграли за то, что мы позволили себе кукситься в отношении незнакомого человека. И поделом! Разрешите предложить вам шампанского, чтобы вы не обижались на нашу неприветливость.
       - Вообще-то я по жизни не пью… Разве что чисто символически, - почему-то смутился Владимир Александрович от женских слов, а главное – той мягкой интонации, с которой они были произнесены.
       - Что, ампула вшита? Или закодированы? – поинтересовалась оставшаяся верной себе Виолета и язвительно усмехнулась.
       - Да нет, просто я свою бочку вина уже испил до дна, больше медицина не велит.
       - А я вам немножко, - сказала Татьяна Васильевна и в нарушение этикета сама налила шампанского в бокал гостя.
       А потом попросила.
       - Скажите, пожалуйста, тост!
       - Хорошо, - согласился Владимир Александрович, - попробую…
       Он на мгновение смолк, обдумывая, потом поднял глаза на Татьяну Васильевну, как на более доброжелательную слушательницу, и начал:
       - Идет служба в морской церкви, и пастор читает проповедь. «Представьте себе, - говорит он морякам, - страшный шторм! Ваше судно не слушается руля, мачты поломаны, и вас несет на рифы. Еще миг и ваша посудина разобьется вдребезги. Гибель близка, надежды на спасение нет… И что же делать в сей страшный час, как не воздеть руки к небу и…» - И в этот момент откуда-то с задних рядов раздается охриплый и просоленный голос старого морского капитана: «Якорь надо кидать, три тысячи чертей! Якорь!» …Так вот, мои дорогие, я предлагаю выпить за то, чтобы мы знали, что делать в трудной ситуации и нас никогда не покидала бы надежда. Как говорят англичане: «Хоуп из май энкор» - «Надежда – мой якорь». За ваши добрые надежды!
       - Прекрасный тост! – отозвались в один голос подруги.
       - Так вы, наверное, капитан? – спросила Татьяна Васильевна.
       - Наверное… Хотя сейчас у вас есть все основания не верить «трепачу».
       - Сейчас как раз верим. Вы похожи на капитана…
       - А что это вы обручальное кольцо не носите? – перебила подругу Виолета. – Или нарочно перед рестораном снимаете?
       - Не имею оного. Холост.
       - Ой, ли? И что так?
       - Наверное, обличьем не вышел. Вы же знаете, что женщины делятся на умных и красивых, а мужчины на дураков и уродов.
       Подруги рассмеялись, и Виолета сказала:
       - Ну, мужчина чуть красивее черта уже красавец. Лишь бы
не дурак.
       - Вы правы. Как пела когда-то Русланова:
       Говорят, я не красива.
       Знаю, не красавица.
       Но не все красивых любят,
       А кому что нравится.
Татьяна Васильевна вновь очень мягко улыбнулась, обнажив трогательные ямочки на щеках, а Виолета настырно продолжила свой жесткий «допрос».
       - Так почему же холостякуете?
       - Меньше всего капитану сейчас хотелось откровенничать перед этой напористой женщиной, и потому он постарался увернуться от прямого вопроса.
       - Знаете, почему настоящие мужчины носят галстуки?.. В пору матриархата женщины привязывали строптивых мужчин на ночь за шею к дереву. И поскольку «бабий узел», в отличие от морского, развязать очень трудно, самые свободолюбивые мужчины перегрызали веревку зубами и убегали высоко в горы или в лес. А обрывок веревки болтался у них на шее, как символ свободы и независимости, вызывая зависть подневольных мужчин. Как сказал поэт: «Любовь ценою жизни завоевать я готов. За тебя же, свобода, отдам и любовь!»
       - Да, для мужчин свобода стоит на первом месте, - вздохнув, сказала Татьяна Васильевна, но не осуждающе, а сочувственно, будто жалеючи, как жалеют неизлечимых «хроников». – Мужчина чахнет под принуждением, и с этим ничего не поделаешь. Он должен пахнуть лесом, тундрой или морем, а не кухней.
       Владимир Александрович всмотрелся в светло-серые глаза Татьяны Васильевны, в маленькую родинку над ее верхней губой и поймал себя на мысли, что эта женщина способна удержать подле себя именно тем, что не станет удерживать.
       - Ой, как ты защищаешь мужчин! – сказала Виолета.
       - А почему бы и нет? Смотри, какой интересный мужчина оказался за нашим столом, как много всего знает… Нам просто повезло, Вита!
       Владимира Александровича неожиданно глубоко тронула лесть этой приятной женщины, и именно ей захотелось много о чем поведать – о том, где был, что видел, пережил, перечувствовал, какие держит под подушкой книги, помогающие коротать ночное одиночество… Но как раз в это время заиграл ресторанный оркестр, вернувшийся с перерыва, и Татьяну Васильевну сразу же пригласил на танец какой-то авиатор в синей форме.
       В отсутствии подруги бойкая Виолета почему-то смолкла, отрешенно закурила, отгораживаясь от собеседника облачком дыма.
       Когда молчание стало выглядеть неловким, Владимир Александрович, кашлянув, нарушил его вопросом.
       - У вас сегодня, случайно, не праздник? Отмечаете какое-то событие?
       - Вы угадали! День рождения. Только не у меня, а у Тани. Ей тридцать, - безжалостно раскрыла она тайну своей младшей подруги.
       - А почему так скромно отмечаете юбилей? Только вдвоем.
       - Таня не захотела афишировать. Чтобы не принимать соболезнований. Чему радоваться? Года идут, а счастья нет, как нет…
       - Странно, такая обаятельная женщина…
       - Обаятельная… Да замечательная во всех отношениях – и как человек, и как хозяйка, и как любовница, если хотите знать. И профессия у нее по нынешним временам для жены и матери практичная – медсестрой работает. Даже мой муж на нее неровно дышит… Только много званых, да мало избранных! Временно полюбовничать – пожалуйста, а как там, по-вашему: якорь бросить, – таких нет. Сразу надувают паруса или машут крыльями – только их и видели! Вы, наверное, такой же! Я не права?
       - Грех обижать три категории людей: младенца, старика и моряка.
       - Правда – она всегда жестока.
       В это время возвратилась запыхавшаяся после быстрого танца Татьяна Васильевна, потянулась к прохладительному напитку, обмахиваясь платочком.
       Владимир Александрович попросил официанта принести бутылку шампанского.
       - Теперь моя очередь вас угощать, - сказал он. – Тем более, что я только что узнал про день рождения Татьяны Васильевны. Сердечно поздравляю! Позвольте подарить вам тост в стихах.
       Владимир Александрович взял бокал, дождался благосклонной улыбки порозовевшей именинницы, задумчиво посмотрел на жемчужные цепочки поднимающихся со дна бокала пузырьков и с бархатом в голосе продекламировал:
       Для нас года – как для вина…
       Вино ведь с возрастом дороже,
       Изысканней, благоуханней, строже.
       Хотел бы выпить я до дна
       За ваши лучшие года -
       Как у вина!
       - Какая прелесть! – благодарно отозвалась Татьяна Васильевна. – Похоже на Омара Хайама.
       - Нет, это не Хайам, это я сам, - сказал в рифму стихотворец-капитан, притворно скромно склонив голову.
       - Прекрасный подарок! Очень приятно услышать в день рождения такие стихи в свой адрес.
       - Вот на этой приятной ноте и позвольте откланяться! Мне пора!
       - Как, вы уже уходите? - воскликнули обе женщины.
       Владимир Александрович состроил грустно-виноватую физиономию, как ученик на картине «Опять двойка!», и развел руками. Еще недавно эти дамы не очень-то обрадовались его появлению за их столиком, так что их возглас, свидетельствовавший о перемене женского настроения, мог потешить его мужское самолюбие.
       Расплатившись с официантом, капитан встал из-за стола.
       - Еще раз поздравляю вас, Татьяна Васильевна, - поцеловал он тонкую руку медсестры. - И вам обеим спасибо за компанию, мне было очень приятно. Всего вам самого доброго!
       - Ах, как жаль, что вы покидаете нас, - сказала погрустневшая именинница. – Мы были очень рады, что за нашим столом оказался такой интересный человек, как вы. Могу считать, что вы своим нежданным появлением украсили мой день рождения лучше любого сюрприза.
       - Да, странный мужчина, - сказала Виолета. – Просидел вечер с двумя очаровательными женщинами, ни одну не пригласил танцевать и не напросился проводить. К тому же сбегает в детское время.
       Владимир Александрович покраснел.
       - Ну что ты, Вита, - встала на его защиту Татьяна Васильевна. – Может, человек торопится, у него служба…
       - Хороший гость уходит за минуту до того, как успеет надоесть, - произнес в самооправдание Владимир Александрович.

       …Прежде чем подняться по трапу, капитан профессиональным взором окинул швартовные концы, поинтересовался осадкой судна.
       На палубе, невзирая на поздний час, все еще хлопотал, приводя свое обширное хозяйство в порядок, неугомонный боцман, подгонял кого-то, покрикивал: «Закрой коробочку и не греми костями!»
       Как только Владимир Александрович ступил на нижнюю ступеньку парадного трапа, раздалось, как положено, три звонка, и встречать капитана вышел вахтенный помощник.
       - Как дела? – весело спросил его Владимир Александрович. – Камбуз не бастует?.. Ну, самое главное!
       - Все в порядке! Порт обещает начать грузовые работы после ноля… Да, принесли почту, она у старпома.
       - Пригласите его ко мне.
       Когда старший помощник принес в капитанскую каюту перевязанный пакет с почтой, Владимир Александрович сказал:
       - Можете сойти на берег.
       Оставшись один, капитан развернул пакет. Писем мало – пишут. Разные служебные инструкции. Несколько приказов – для проработки.
       Владимир Александрович слегка потянулся в кресле, вспоминая приятные минуты сегодняшнего вечера, снявшие напряжение последних суток.
       Много ли моряку для счастья надо? Чуть-чуть окунуться в береговую жизнь, удовлетворить голод человеческого общения, искупаться в приятном биополе красивых женщин – и вот уже облегчился груз накопленной душевной усталости.
       И капитан углубился в деловые бумаги, требовавшие проработки.

       Утром, через час после завтрака, в каюту капитана позвонил вахтенный помощник.
       - Владимир Александрович, здесь пришли местные школьники на экскурсию, просят показать пароход. Учительница говорит, что вас знает, и вы не откажете.
       - Сейчас спущусь.
       Внизу у трапа, не осмеливаясь без разрешения подняться, толпился целый класс – не то пятый, не то шестой по возрасту, а наверху у входа в надстройку стояла возле вахтенного помощника капитана Виолета Аркадьевна.
       - Здравствуйте, Владимир Александрович! Удивлены? Извините, что мы без приглашения. Решилась воспользоваться нашим коротким знакомством в пользу своих детей. Не прогоните? Если нельзя – мы уйдем…
       - Не знал, что вы учительница. Думал, вы работаете вместе с Татьяной Васильевной в больнице.
       - Кстати, о Татьяне Васильевне… Взгляните, вон там ее дочка. Видите, беляночка такая, в вязаной шапочке. Леночка. В моем классе учится. Ничего девочка, добрая. Не отличница, но старательная. Музыке учится, рисует хорошо.
       - На маму похожа.
       - Внешне может быть, но по характеру – полнейшая противоположность. Страшно зажатая, стеснительная, слова из нее не вытянешь. А вот рисовать любит. Это у нее от отца. Отец у нее художником был.
       - А что с ним?
       - С ним? Ничего. Разошлись. Спился… Татьяна сама виновата: не держала его в ежовых рукавицах. Все жалела: творческая натура, у него искания, у него стресс, у него душа ранимая, его надо понять и простить… Все, что от него у Тани осталось – так это нарисованный им в молодости ее портрет в такой розово-романтичной манере, будто в дымке. Симпатичный, между прочим, портрет, его даже где-то выставляли, премию дали. А потом с этими алкогольными исканиями человек деградировал; сейчас где-то на югах афиши малюет.
       - Ну, да что мы здесь стоим! Приглашайте своих учеников, покажем им пароход. Не пассажирский лайнер, конечно, не ледокол, обычный сухогруз, к тому же старый.
       - А знаете, детям все интересно, лишь бы морем пахло и дальними путешествиями… Поднимайтесь, ребята, не толкайтесь! – дала она сигнал.
       - Скажите им, чтобы держались за леера и были осторожны на трапе, не дай Бог что…
       Подождав, пока дети разденутся в столовой команды, сложив кучками свои пальтишки, куртки, шапочки и шарфы на стульях, Владимир Александрович повел их по трапам в святая святых – на капитанский мостик, властно открыв дверь с грозной надписью «Вход посторонним воспрещен!»
       Давая школьникам пояснения, он невольно наблюдал за Леночкой, широко раскрывшей два бутона светло-сиреневых слегка раскосых глаз, так похожих на мамины, и какая-то доселе неизвестная теплая волна поднялась в его груди к самому горлу.
       - Тебя Леной зовут? – выбрав момент, погладил он ее по мягким светлым волосам, подивившись, как это приятно. – Хочешь покрутить штурвал? …Ну, смелее, становись сюда и берись крепче за ручки. Не бойся! Как же так – быть на судне и не покрутить штурвала?
       - А корабль не уплывет? – несколько растеряно спросила Лена, становясь на место рулевого.
       - Не уплывет, он привязан. К тому же рулевое управление отключено. Так что не бойся!
       - Корабли не плавают, а «ходют»! – раздался презрительный голос маленького знатока. – А можно и мне порулить?
       - Можно, всем можно!
       - Не толкайтесь, по очереди, ребята, по очереди, - тут же стала наводить порядок Виолета Аркадьевна.
       Леночка уступила место за штурвалом своим одноклассникам, одарив Владимира Александровича таким же ясным благодарным взглядом, с каким смотрела на него вчера при расставании Татьяна Васильевна.
       - Скажите, и за границу ваш корабль ходит? – тронул его за рукав один из любознательных мальчишек.
       - Ходит.
       - И в Америку? – вдруг осмелев, спросила Леночка.
       - И в Америку, - поощрительно улыбнулся ей Владимир Александрович. – Кстати, американские школьники тоже приходили к нам на экскурсию и в благодарность подарили морякам мультфильм «Майти Маус на корабле». Очень смешной!
       - Ой, а нам можно посмотреть этот мультик?
       - Ну, если вы хорошо попросите… И если будете себя хорошо вести…
       - Просим, просим! – запрыгали дети. - Будем, будем!
       - Тады лады!
       Поручив дальше ребят вахтенному механику с тем, чтобы он показал им машинное отделение, капитан распорядился организовать для школьников просмотр американского мультфильма, а сам ушел в каюту.
       Через какое-то время туда пожаловала Виолета Александровна.
       - Ну, прямо и не знаю, как благодарить вас, Владимир Александрович! Ребята так довольны, так довольны!
       - Что, фильм уже закончился?
       - Нет, еще идет. Слышите, как хохочут?
       Действительно, даже сюда доносились возгласы и звонкий смех школьников.
       Чашечку кофе, Виолета Аркадьевна?
       - Следовало бы отказаться, но трудно.
       - И не надо отказываться! Как говорил старик Вольтер: везучий человек не тот, кому везет, а тот, кто не упускает предоставляемых случаем возможностей. Тем более, что я хочу предложить вам кофе «по-королевски».
       - Как интересно! Рецепт, наверное, с грифом «совершенно секретно»?
       - Не без этого. Но с вами могу поделиться. Да вы присаживайтесь, пожалуйста!
       Усадив гостью за журнальный столик и заняв ее руки толстым рекламным туристическим журналом с цветными фотографиями экзотических мест для посещения на круизных лайнерах, Владимир Александрович включил настольный кипятильник.
       - Ну, что значит «по-королевски»… Это значит, что его должно быть в одной порции очень-очень мало. То, чего много, никогда не ценится. Маленький кусочек пирожного всегда вкуснее большого. Во-вторых, его надо подавать в такой тонкой фарфоровой чашечке, чтобы просвечивался через стенку. В-третьих, его подслащивают не сахаром, а медом. Мед ведь пища богов и королей. Причем предварительно взбивается высокая золотистая пенка, как королевская корона… Ну, а самое главное – сам кофе должен быть «королевским». Видите, здесь на упаковке надпись «Роял» - «Королевский».
       - Да вы, я вижу, сибарит, - с улыбкой сказала Виолета Аркадьевна, листая журнал.
       - Почему бы и нет? Почему бы не украшать нашу серую жизнь маленькими приятными вещами?
       Гостья осторожно взяла маленькую хрупкую чашку, поднесла к полным, как у негритянки, губам.
       - Ой, горячий!
       - Настоящий кофе, - учительским тоном сказал капитан, - должен быть горячим, как поцелуй девушки; крепким, как поцелуй девушки; сладким, как поцелуй девушки, и черным – как ночь, где все это происходит.
       - О, да вы опасный человек!
       - Так меня учил один турок в Стамбуле. Там еще, правда, подают к кофе стакан холодной воды – для контраста, но мне кажется, что вода перебивает послевкусие от кофе.
       - А кофе, действительно, чудесный. Вы просто кудесник. Как вы умеете облагораживать вроде бы тривиальные вещи.
       - Японцы это делают лучше, а вот у нас как-то не принято придавать значение «чайным церемониям». Скучно живем!
       - Можно? – раздался детский голосок, и в каюту вошла Лена. – Извините, пожалуйста, Виолета Аркадьевна, мультик уже закончился.
       - Ступай, скажи ребятам, чтобы одевались, я сейчас спущусь.
       - Подожди, Лена, - остановил девочку Владимир Александрович, - минутку…
       Он зашел в помещение своей спальни и вернулся с сувенирным парусником, запечатанном сургучем в четырехгранной, «под старину», бутылке.
       - Вчера, Лена, у твоей мамы был день рождения. Но у меня с собой не было подарка. Вот, передай, пожалуйста, ей этот чайный клипер, «проплывший» со мной по многим морям и океанам, и пожелай ей от моего имени счастливого плавания по волнам жизни.
       - А вы знаете мою маму? – с некоторым страхом посмотрела на капитана Леночка, не решаясь протянуть руки.
       - Знает-знает, - вмешалась по-учительски Виолета Аркадьевна. – Возьми, Лена, и поблагодари Владимира Александровича. Да смотри, не разбей! Мама будет рада такому подарку.
       - Вот тебе к нему коробочка и пакет, чтобы было удобней нести, - сказал девочке Владимир Александрович.
       - Спасибо… - вежливо наклонила голову Леночка, скромно взяла пакет и повернулась к выходу.
       - Погоди, - на секунду замялся Владимир Александрович, поняв, что негоже, одарив мать, не одарить и ее малолетнюю дочь.
       Он снял с полки рыжебородого гуттаперчевого гномика с широкой улыбкой и непропорционально большими босыми ступнями, растущими почему-то сразу от шеи, и протянул Лене.
       - А это тебе!
       - Нет-нет! – неожиданно покачала головой девочка. – У меня день рождения аж в будущем году.
       - На память!.. Потом Новый Год скоро, пусть будет тебе подарок.
       - Новый Год еще не скоро…
       - Так ты спрячь гномика в коробку с елочными игрушками, а потом достанешь, будто подарок от Деда Мороза. Это не простой гном: он взаправду умеет слушать, если с ним разговаривать. А по ночам он снится и рассказывает разные занимательные истории.
       Лена опять со взрослым сомнением покачала головой, и тогда капитан, проявив настойчивость, сам сунул игрушку в полиэтиленовый пакет, который она держала в руках.
       - Спасибо… - без выражения сказала Лена.
       - Ладно, иди!
       - Мамино воспитание! – сообщила Виолета Аркадьевна, когда Лена вышла.
       - А это вам! – протянул Владимир Александрович гостье зарубежный журнал мод. – Скромный презент в память о посещении судна.
       - Ну что вы, скромный! Для женщины это – о-о-о!.. Огромное спасибо!
       - Не за что, не за что…
       - Ну что, Владимир Александрович, спасибо за гостеприимство. Мы, наверное, утомили вас своим присутствием. Как вы говорили: хороший гость должен уйти за минуту до того, как…
       - Гость в дом – радость в дом!
       - Верно. Как верно и то, что долг платежом красен. Теперь моя очередь пригласить вас в гости.
       - Боюсь, что завтра уже уйдем.
       - Так приходите сегодня вечером. Часиков в семь. Мы уж с Татьяной Васильевной постараемся приготовить вам ужин если не «по-королевски», то уж хорошо по-домашнему. Небось скучаете по домашнему уюту и пище. А нам будут интересны ваши рассказы… Так мило и проведем время. Люди ведь должны общаться, не правда ли? А то сейчас все больше по норам сидят, как сурки, со своими тремя «т»: тахта, тапочки и телевизор.
       - Боюсь обещать. А впрочем… Постараюсь! Действительно, вечерами в порту довольно тоскливо, сходить некуда. К чему лукавить.
       - Тогда дайте листочек, я запишу свой адрес. А вот номер телефона – если что, позвоните.

       В назначенное время капитан стоял возле нужной двери, сверяясь с адресом. В руках у него был «дипломат» с «джентльменским набором» - бутылкой марочного вина и нарядной коробкой конфет.
       Дверь открыла Виолета Аркадьевна, красиво причесанная, принаряженная, пахнущая соблазнительными духами.
       - Ну как, не трудно было меня найти? – спросила она, приглашая гостя в уютную прихожую с телефоном на стене. – Вы ведь лучше в море ориентируетесь, чем на берегу.
       - Я знаю самый точный способ определения на местности.
       - Какой же? По компасу? По звездам?
       - Спросить у местного населения.
       - Вот как?.. Раздевайтесь. Обувь снимать необязательно. Не люблю мужественных мужчин в стоптанных домашних тапочках… Ах, какой у вас красивый галстук! Он не похож на тот огрызок веревки, который болтался на шее свободолюбивых мужчин при матриархате!
       - Подарок английской морской фирмы.
       - Вот как? Заслужили?
       - Заслужил… Кстати, если придерживаться исторической правды, то галстук впервые появился именно на английском флоте. После Трафальгарской битвы матросам приказали в знак траура по адмиралу Нельсону повязать на шее свободно завязанный черный бант.
       - Ну, мы, надеюсь, не будем сегодня справлять траур по адмиралу.
       - Пожалуй. Вот возьмите – моя доля в сегодняшнем ужине.
       - Ах! Ах! И еще раз - ах! Спасибо! Проходите, пожалуйста, в комнату, располагайтесь.
       Владимир Александрович прошел в гостиную, где уже был накрыт стол.
       - А где же Татьяна Васильевна?
       - Побежала домой переодеться. Но ее произведения уже на столе. Обратите внимание – вот эти салаты и пирог; уж она сегодня расстаралась, как никогда. Я у нее учусь кулинарии.
       - А ваш супруг?
       - Я разве не сказала – он в командировке. Но это к лучшему, а то бы приревновал.
       - Меня к вам?
       - Вас к Татьяне Васильевне. Я же говорила, что он на нее неровно дышит. Если бы Таня не была Таней, то он, наверное, давно бы уже умотал к ней. А уж Леночку вообще безумно любит, на руках носит. Своих-то у нас нет…
       - А что так?
       - На неделикатный вопрос может последовать неделикатный ответ.
       - Извините…
       - Ничего… Ну ладно, вы тут пока посмотрите телевизор, а я еще похлопочу на кухне.
       - Позволите вам помочь?
       - Любите хозяйничать? Ну да, вам же все приходится делать самому.
       - Еще адмирал Макаров говорил: на флоте каждый несет свой сундук сам.
       - Тогда надевайте фартук! Хотя я терпеть не могу мужчин на кухне, для вас сделаю исключение. Откройте эти банки.
       - Спасибо за высокое доверие, Виолета Аркадьевна!
       - Надеюсь, вы его оправдаете! Только знаете что, Владимир Александрович, коль мы уже стали совместно хозяйничать, давайте перейдем на «ты»!
       - Кто бы возражал!
       - Отлично! Слушай, Володя, пока возимся, расскажи что-нибудь интересное, ты столько всего знаешь, столько всего видел.
       - Как только меня начинают об этом просить, я не знаю, о чем говорить.
       - Ну, расскажи о своей жизни.
       - Жизнь медленная шла, как пьяная гадалка, и вот уже почти прошла, а жалко…
       - Умеешь ты балагурить, Володя, и увиливать от ответа.
       - Для того нам и язык дан, чтобы скрывать свои мысли. Индейский вождь из десяти своих мыслей вскользь говорит об одной, оттого такой и мудрый.
       - Слушай, Володя, у тебя просто какая-то тяга к витиеватости.
Уж ты и слова в простоте не скажешь.
       Капитан рассмеялся.
       - Это, наверное, женское общество на меня так влияет: хмелею, глупею, несу Бог весть что. На море у меня все больше сухой казенный язык: «Право руля, лево руля, так держать!» Хотя, если быть откровенным, не хочется выглядеть одноклеточной амебой. Скучно все упрощать до топора и валенка, все сложные жизненные уравнения сводить к тому, что ноль равен нулю. И примитивное общение, для которого достаточно одной мозговой извилины, меня тоже не греет.
       - Да, по сравнению с нашими хатангскими мужчинами ты просто экзотический фрукт, вроде ананаса.
       - Такой же морщинистый, как ананас?
       - Не прибедняйся! Твои года – твое богатство!
       - Кстати, на Кубе ананас называют «фруктом любви»…
       - Надо же! Не в бровь, а в глаз!.. Что-то Татьяна задерживается. Надо ей позвонить.
       Виолета вышла в прихожую, взялась за телефон.
       - Леночка, это ты? А где мама?.. Что ты говоришь? Срочно вызвали в больницу? Ну, дела…
       Виолета набрала другой номер.
       - Больница? Это ты, Света? Позови Таню! На операции? А это надолго? Не знаешь? Ну, тогда попроси ее, как только освободится, сразу же позвонить мне. Я ее жду.
       - Такие вот пироги с котятами… - сказала, вернувшись на кухню, Виолета.
       - Да, я слышал ваш разговор.
       - Ну что ж, ладно… Снимай фартук, проходи в гостиную. Не будем ждать у моря погоды.
       Усадив гостя за стол и положив ему на колени вышитую по краям салфетку, Виолета скомандовала:
       - Открывай, Володя, шампанское. А твое вино пусть Таню подождет.
       - За что пьем? – спросил он, наполняя бокалы.
       - За что хочешь!
       - Тогда за присутствующих дам!
       - И за отсутствующих!
       - И за отсутствующих!.. Вообще, если нам, мужчинам, быть до конца честными, надо признать, что женщина – это лучшее творение Бога, и единственным оправданием существования нас, недостойных мужчин, может служить лишь то, что этого пока еще желают женщины.
       - Самокритично!.. Вот что, жениться тебе, Володя, надо. Посмотри, сколько вокруг одиноких красивых женщин!
       - Моряку нельзя жениться на красивой.
       - Это еще почему?
       - Не то в одночасье можешь постучать в собственную дверь, и мужской голос оттуда ответит: «Кто там?» …Был один французский капитан с поэтической жилкой, он по этому поводу даже написал стихи:
       Не гонись, моряк за красивой,
       А женись на некрасивой.
       Яркая женщина – как цветок:
       Каждый сорвать его хочет, браток.
       Выбирай, друг: море или красавица,
       С ними двумя тебе не справиться.
       - Ну, Володя, ты просто напичкан стихами, как капуста нитратами!
       - Есть грех, хотя это и немодно сейчас.
       - Хорошо, тогда женись на дурнушке. Чтобы не изменяла.
       - А кому охота спать с уродиной?
       - Так, значит, выхода нет?
       - Почему же, есть. Только с другой стороны! Знаешь, что написал приятелю после своей свадьбы Есенин?
       Милый Вова,
       Здорово!
       У меня неплохая «жись»,
       Но если ты не женился,
       То не женись!
       - Я вижу, ты крепкий орешек, тебя на брак не расколоть никакими щипцами.
       - Незачем меня колоть. Надо будет, раскроюсь сам, как устрица – ешьте меня живьем!
       - Ладно, сменим пластинку… Почему ты так скромно ешь? Накладывай, Володя, себе все, что видишь, не стесняйся! Давай я тебе еще салатику положу. И рыбку бери – это наш хатангский деликатес. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок!
       - Как сказано в Святом Писании, четыре вещи непостижимы: путь орла в небе, путь змеи на скале, путь корабля в море и путь мужчины к женщине…
       - Да ты ли не в монастыре воспитывался, все Библию цитируешь?
       - Пароход – он и есть монастырь. Только плавающий. А Библия после лоции первая книга.
       - Ой-ой-ой! Знаем мы этот монастырь, знаем мы и монахов-моряков. В каждом порту у них по женщине, а то и не по одной, как у Дон Жуана!
       - А кто сказал, что у Дон Жуана было много женщин? Это все приписала ему людская молва. У Дон Жуана вообще не было ни одной женщины!
       - Как это?
       - А вот так! Перед самой кончиной Дон Жуан признался на исповеди, что за всю свою жизнь не познал ни одной женщины. Потому что в детстве по несчастью повредил детородный орган. Но гордость не позволяла ему признаться в своей мужской неполноценности, напротив, толкала его для самоутверждения на завоевание то одной, то другой красавицы, которых он пылкими речами воспламенял, доводил до любовного исступления, а потом под благовидным предлогом исчезал. И возбужденные, но неудовлетворенные женщины кидались за ним вдогонку, распространяя о нем славу величайшего любовника.
       - Занятная версия… Что-то ты за этими разговорами ничего не ешь, Володя!
       - Спасибо, насытился. Все было очень вкусно!
       - Тогда чаю?
       - Пожалуй.
       - Тебе покрепче?.. Настоящий чай должен быть «крепким, как поцелуй девушки»!
       - Быстро ты выучила урок.
       - Я вообще всю жизнь была отличницей.
       - О, да это не чай, а «озверин»! – воскликнул гость, отпив из большой перламутровой чашки почти шоколадного цвета напиток.
       - Как учил!.. Бери, Володя, пирог, его Таня пекла. Оцени! А я пока пойду ей еще позвоню.
       Виолета снова вышла в прихожую к телефону.
       - Алло, больница? Таня еще не освободилась?.. И не скоро освободится? Да что у вас там такое случилось? Как еще две срочных операции? Что у вас там, мешок развязался? А, санавиация навезла… Метеорологов на них нет!
       - Ну, как пирог? – вернувшись к столу, поинтересовалась Виолета.
       - Изумительный! После каждого кусочка пальчики хочется целовать!
       - Себе можешь, а вот приложиться к ручкам, которые его приготовили, сегодня, видимо, не удастся: занята, занята, занята!
       - Знать, не судьба!
       - А ты веришь в судьбу?
       - От судьбы не отвертеться, независимо от того, веришь ты в нее или нет. … Ну что, мне, наверное, пора!
       - Посиди, Володя, посиди… До «той минуты» хорошего гостя еще далеко. Сейчас я поставлю музыку, у меня есть хорошие записи.
       Виолета включила магнитофон, отрегулировала громкость танцевальной мелодии. Потом обернулась и хлопнула в ладоши.
       - Белый танец! Дамы приглашают кавалеров! Отказов не принимаем!
       Владимир Александрович встал, по-офицерски щелкнул каблуками и ответил полупоклоном, прежде чем принял в свои объятия Виолету.
       - О, да ты прекрасно танцуешь, а скрывал, - похвалила она его через минуту.
       - Ты тоже очень легко танцуешь а, главное, послушно, и талия у тебя гибкая, как лозина, качающаяся на ветру.
       - У-у, змей-искуситель!
       - Нет-нет, это вовсе не комплимент, а констатация факта. Как при ведении судового журнала: что вижу, то пишу, чего не вижу – не пишу.
       - Ну да, а комплиментов я уже не заслуживаю.
       - Женщина всегда заслуживает комплиментов уже из-за одного того, что она женщина.
       - Ну, так говори! Я вся внимание. …Что смолк?
       - Дай чуток подумать!
       - Правильно: не говори, не подумав, а подумав – не говори!
       - Ну, почему же… О, Виолета, ты луч света!
       - Слабовато, на уровне школьных записок; я такие в пятом классе получала. А что-нибудь на уровне всемирной литературы?
       - Какого века?
       - Только не нашего! В наш век мужчины разучились дамам ручки целовать и комплименты говорить.
       - Тогда позволь из восточной лирики.
       - На твое «позволь» скажу «изволь».
       - О, тонкошеея газель не моего заповедника!
       - Вот это уже недурно. Продолжай!
       - О, царица роз не моего сада!
       - Красиво, а дальше?
       - О, бесценная жемчужина не моего перстня!
       - Чудесно, дальше!
       - О, золотая рыбка не моего аквариума!
       - Восхитительно, дальше!
       - «Красиво», «чудесно», «восхитительно» - сколько ты знаешь подобных синонимов?
       - Много! Хватит для твоих комплиментов. Хватит ли у тебя комплиментов для них? …Только знаешь что, давай выключим верхний свет, чтобы не бил так в глаза.
       Она нажала сначала кнопку красноватого округлого ночника, затем клавишу выключателя на стене, и комната погрузилась в уютный розовый полумрак.
       - Продолжай, - притушив вместе со светом и свой голос, сказала, вернувшись в танцевальные объятия, Виолета и прижалась теснее, чем прежде, так что отчетливо можно было прочувствовать ее мягкий живот и гладкие бедра.
       Такое откровение не могло не возбудить сладкого желания, и
капитан ощутил, как в его жилы стал потихоньку просачиваться едкий, как щелочь, сок вожделения. В душе возникло терпкое чувство, заставлявшее его все сильнее, все откровеннее сжимать в объятиях ставшую вдруг такой податливой женщину.
       - Ну же, ну! Говори, не молчи! – прошептала Виолета.
       Владимир Александрович тоже снизил громкость голоса, продолжая «литературные игры» двух взрослых людей.
       - О, услада души моей, червоточина сердца моего…
       - Волшебно! Дальше!
       - О, фея не моих ночей с вином пьянящим колдовских очей!
       - Упоительно! Дальше!
       А дальше он наклонился и слегка прикоснулся губами к бьющейся на боку ее открытой шеи маленькой жилке. Виолета сжалась, как от озноба.
       - Фантастика! – подняла она на капитана заблестевшие глаза. – А дальше?
       - Дальше? …Царица, взмах твоих ресниц пронзает сердце, повергает ниц!
       И поцеловал Виолету в полные накрашенные губы, пахнущие сладким шампанским.
       Она не только сделала ответное движение своим послушно приоткрывшимся ртом, но взяла его руку и положила на свою тугую грудь нерожавшей женщины, прижав сверху своей ладонью.
       - Какой ты! – выдохнула она, когда их долгий поцелуй, наконец, прервался.
       - Какой? – охрипшим голосом спросил сразу поглупевший Владимир Александрович.
       Вместо ответа она блеснула в улыбке золотой коронкой зуба и повела его за руку, как первоклассника ведут в класс, в другую комнату, где, однако, вместо парт стояла широкая супружеская кровать, покрытая желтым плюшевым одеялом с тигром.
       - Раздевайся и укладывайся! – словно своему мужу приказала она. – А я сейчас!
       И она выскользнула за дверь. Через некоторое время раздался грохот воды из туалетного бачка, сменившийся затем на ровный шум принимаемого душа.
       Владимир Александрович подошел к занавешенному окну и отодвинул край шторы. За освещенными окнами соседнего дома шла своя жизнь. Где-то мерцал экран телевизора, где-то ужинала большая семья, а за одним окном уже готовились ко сну: отчетливо была видна на подсвеченной изнутри занавеске тень женщины, снимающей через голову платье.
       Капитан усмехнулся и тоже стал разоблачаться, по-флотски аккуратно складывая вещи на кресле, ощущая себя при этом немножко неуютно, как во врачебном кабинете при прохождении медкомиссии, которую стал последнее время побаиваться… Дойдя до трикотажных плавок, замешкался, но решил оставить их на теле, не зная как дальше будут развиваться события. Еще раз вздохнув, как Д’Артаньян, когда понял, что стареет, Владимир Александрович отогнул покрывало с тигром, зубастая морда которого от этого движения скособочилась, как от зубной боли, лег в чужую постель на белую холодную простыню и, заложив руки за голову, стал глядеть в рябоватый от сумрачных теней потолок.
       Веки его слегка смежились, тени на потолке стали наполняться красками и принимать характер картинок.
       Вспомнилась почему-то тихая летняя ночь в деревне, куда он, шестнадцатилетний подросток, приехал к деду на школьные каникулы.
       И вот он стоит на мосточке, перекинутому через маленькую, заросшую осокой речушку, с деревенской подругой с простым и милым именем Маруся. Она в легком цветастом сарафане и с тяжелой длинной косой, какие сейчас редко встретишь. Впервые его рука лежит на теплом девичьем плече, и кажется удивительным, что Маруся покорно, будто не замечая, терпит ее тяжесть. Ярко светит луна, звезды кажутся необыкновенно большими, пахнет остывающей землей, скошенной травой и созревающими яблоками, в уши лезет томный звон сверчков и страстный крик лягушек. По телу разливается сладкая истома, какая бывает, когда проснешься ясным ласковым утром и потягиваешься.
       Истома накапливается, ищет и не находит выхода, постепенно превращаясь в какой-то особый, неизведанный ранее озноб. В груди рождается смешанное чувство страха и безрассудства, как у края пропасти. Эта пропасть кружит голову, неумолимо притягивая к себе и подталкивая прыгнуть в ее неведомую глубину. Не в силах удержаться, он приникает к губам девушки, как измученный путник припадает к живительному роднику…
       Это первый в его жизни поцелуй, и он старается все запомнить. Как медвяно пахнут вымытые с ромашкой волосы Маруси, посеребренные светом луны, как звенит вокруг воздух, как гулко стучит его сердце, будто птица, пытающаяся вырваться из грудной клетки.
       И какого же вкуса поцелуй? – пытается, как исследователь неизвестного феномена, разобраться он. И открывает в нем смешанный вкус сладковатого парного молока и тягучего вишневого клея, а когда случайно касается кончиком языка до краешка зубов своей первой возлюбленной, неожиданно ощущает приятный кисленький привкус электрического разряда, как при опробовании языком полюсов батарейки.
       А потом они лежат в теплом стогу соломы на краю скошенного поля и целуются до изнеможения, до припухлости губ. Кажется, что этот стог оторвался от земли и парит в бескрайнем космосе среди луны и звезд…
       - Не заснул? – прервала сладкую киноленту его воспоминаний вошедшая в спальню Виолета.
       Она сбросила с себя халатик и голышом юркнула под одеяло, провела по его бедрам рукой.
       - Ой, что я вижу – он в трусиках! Ай-ай-ай! Давай-ка я помогу мальчику их снять.
       И она как с ребенка сняла с него трикотажные плавки и прижалась прохладным после душа и подрагивающим от возбуждения телом.
       - Ну, обними меня, согрей свою девочку…
       «И это, называется, строгая учительница!» - подумал Владимир Александрович, несколько механически выполняя ее требования.
       - Говори же, говори что-нибудь, не молчи! – прерывающимся шепотом дохнула ему в ухо Виолета, извиваясь в его объятиях и покрывая его лицо и шею поцелуями. – Меня твой голос возбуждает.
       - Что? Что мне тебе сказать?
       - Говори, какая я хорошая!
       - Хорошая-хорошая! Как вишня в шоколаде.
       - Тебе хорошо со мной?
       - Хорошо.
       - И мне с тобой хорошо.
       И она по осиному впилась ему в губы, крепко зажмурившись, как от яркого света.
       Измучив его и себя непомерно долгим, даже жестоким поцелуем, она наконец отпрянула и широко раскрыла глаза… Казалось, в зрачках ее накапливался какой-то звериный блеск. Капитану на миг показалось, что она сейчас вопьется в его сонную артерию, прокусит ее и начнет, захлебываясь, пить его кровь. Но вместо этого она оседлала его, как наездница, примостившись своим повлажневшим лоном внизу его живота и, найдя свою точку опоры, начала ожесточенно двигать бедрами, запрокинув голову назад, как волчица, воющая ночью. Дыхание ее стало частым и прерывистым.
       - Мой! Мой! Мой! – с каждым выдохом повторяла она.
       «Какой же я твой?» - успел подумать Владимир Александрович прежде, чем волна женской ласки не захлестнула его с головой, и он, как утопающий, не стал инстинктивно делать ответные судорожные движения, как будто старался выплыть из этой сладострастной глубины, пока не наступило, наконец, как при выныривании, жгуче-сладкое чувство освобождения и облегчения.
       Потом Виолета лежала, отдыхая, у него на груди, покручивала пальчиком курчавые мужские волоски и мурлыкала:
       - Пушистик мой… Хороший мой… Радость моя…
       Наверное, соединение тел не может не рождать некоего роднения душ, потому что в груди капитана возникла теплая умиротворенность и вполне искренняя благодарность, с какой он погладил голову Виолеты.
       - Ты не осуждаешь меня, Володя?
       - За что?
       - Сам понимаешь… Замужняя женщина… Малознакомому мужчине… В первый же вечер…
       - Во второй.
       - Ну все равно.
       - За что я тебя могу осуждать? За то, что накормила изголодавшегося морского бродягу?.. Голод ведь бывает не только по куску хлеба, но и по человеческому теплу и ласке.
       - А как же мораль, нравственность?
       - Если человеческая мораль сталкивается на одной скамейке с человеческим счастьем, то что должно подвинуться?.. Сказано в Святом Писании: не бойся греха, от которого кому-то благо.
       - Ты опасный человек! Ты все можешь оправдать!
       - А ты?
       - Ты что… Как только кончится эта ночь, я буду шлепать себя по щекам и повторять: дрянь, дрянь, дрянь!.. Могу себе представить, как наутро войду в класс и буду проповедовать молодому поколению правильные истины, а сама не без приятности вспоминать, как изменила мужу. Мы изолгались донельзя!.. И потом, как я буду смотреть в глаза своей лучшей подруге Тане? Ведь это ради нее ты был сегодня приглашен.
       - Я это понял.
       - Что ж ты тогда не отшвырнул меня? Ведь я для тебя отрезанный ломоть! Или тебе все равно с кем?
       - Ты никогда не «голосовала» на дороге? Стоишь, а машины проносится мимо, обдавая грязью, и так горько, что никто не хочет остановиться и взять тебя в свою кабину. Мне показалось, что ты стоишь на дороге и «голосуешь», а я еду в автомобиле. Вот я и остановился, а все остальное произошло само собой.
       - А ведь ты прав, Володя! Я поняла, что ты просто пожалел меня. Можно ведь быть одинокой и в замужестве. Ах, всего тебе не расскажешь!
       - Да и не надо… Отстранись мысленно от вещей, которые тебя неприятны, и ты будешь в безопасности от них. Спасибо и тебе, что ты пожалела меня.
       - Почему только «пожалела»? Ты мне буквально вскружил голову своими разговорами. Знаешь же, что женщина любит слухом. К тому же капитан, так романтично обветренный нездешней экзотикой, дальними странствиями, пахнущий морем, как особыми мужскими духами… Знаешь, правду говорят, что замужество напоминает мираж в пустыне – с дворцами, фонтанами, пальмами и верблюдами. Потом постепенно все исчезает: дворцы, фонтаны, пальмы и, наконец, остаешься с одним верблюдом… Тоска… Борщ, грязные носки, храп по ночам, а вместо волнений от объятий смотришь в потолок на облупившуюся штукатурку и думаешь, что пора делать ремонт. Тело твое еще кое-как во исполнение супружеских обязанностей помнут, но чтобы приласкать душу – этого нет. А так хочется праздника именно для души!
       - Если все так скверно, почему бы не перейти на вольные хлеба?
       - О, Володя, одиночество еще страшнее. Посмотрю на Таню, как она мучается от того, что коротких романов не хочет, а серьезной связи завести не может. По ночам плачет в подушку, мяучит как кошка, ведь женское естество еще больше мужского требует ласки… К тому же это для вас, мужчин, престижно быть свободным, а неокольцованная женщина вроде бы «недоженщина», похожая на невостребованный товар, подлежащий уценке… И потом знаешь, что говорят гинекологи одиноким женщинам моего возраста? «Почему не ведете регулярную половую жизнь?.. Ничего не знаем, решайте этот вопрос, иначе за ваше здоровье не ручаемся – с онкологией не шутят!» … Извини за эту откровенность, может тебе неприятно посвящение в такие интимные женские проблемы.
       - Жизнь есть жизнь, - вздохнул капитан и заложил руки за голову.
       - Слушай, Володя, прости за нескромный вопрос: а тебе в дальнем плавании разве не тяжело без женщины?
       - По молодости и вправду было тяжеловато… По ночам, бывало, всю койку изомнешь, так вертишься. С возрастом это притупилось… Что делать? Как говорят моряки: кто на что нанимался. Не можешь без женщины – сиди на берегу возле юбки. Каждый по жизни делает свой выбор.
       - А на судне женщины есть?
       - Бывают… Однако, не дай Бог, топтать кур в своем курятнике! Чувствуешь себя постоянно виноватым, глаза поднять боишься, все ждешь за спиной сплетен и издевок… Как-то пригрел на своей груди молоденькую буфетчицу. Сама пошла навстречу, знала, что покровительство капитана на судне много значит. Счастлив был, потому что свеженькая и сладенькая была, как первая клубника. А потом за собой заметил, что на командирских совещаниях уже не могу так распекать по делу своих офицеров, как прежде, будто бы побаиваюсь их ироничных взглядов. И звонить мне по службе в каюту стали с этими пошлыми деликатностями: вы случайно не заняты? вы не отдыхаете? извините, что побеспокоили!.. А тут еще появился в экипаже матрос-красавчик из тех, что берут девушек голыми руками: глаза вечно смеющиеся, волосы курчавые. Только взглянул на мою пассию – и она сомлела… Стала все реже ко мне наведываться. Извелся совсем. Преследовать стал. Случалось, подхожу среди ночи к ее каюте, подергаю дверь – заперта, хотя раньше на ключ не закрывалась. Прислушаюсь – будто бы там шорохи, смешки, скрип койки. И возникает необузданное желание вышибить дверь, надавать ловеласу по шее, а моей сладенькой по щекам. Еле сдерживаешься, себя ненавидишь, всю ночь пьешь валерьянку… Списал их обоих. С тех пор молодых женщин на судно стараюсь не брать.
       … В прихожей раздался звонок. Оба встрепенулись. Звонок повторился.
       - Никак твой муж вернулся? – с полуиронией спросил Владимир Александрович, не без холодка представив себе в какую пошлую ситуацию он попал, словно вор, застрявший в дымоходе.
       - Не дай Бог!.. По-моему это телефон, - не совсем уверенно сказала Виолета, набрасывая на плечи халатик и шаря ногами в поисках тапочек.
       Звонки настырно продолжались. Выходя, она плотно прикрыла дверь спальни.
       Капитан уже вышел из того возраста, когда ищут приключений на свою голову, и потому стал быстро, как по общесудовой тревоге, одеваться, передергиваясь от стыда. Ведь еще сам некогда повесил на ходовом мостике в качестве назидания молодым штурманам такой афоризм-предупреждение: «Незаурядный моряк использует свою незаурядную рассудительность, чтобы избегать ситуаций, требующих его незаурядного мастерства».
       Вернулась Виолета.
       - Это телефон. Звонила Таня из больницы. У них еще операция. Я сказала, что ты уже ушел.
       - Я почти ушел.
       - Зачем же, оставайся до утра… Или ты привык просыпаться только на своей подушке?
       - Да нет, - сказал он, - мне действительно пора идти. По прогнозу ожидается усиление ветра, капитан обязан быть на борту.
       Это он соврал, и Виолета это почувствовала.
       - Ну что ж, долг есть долг… Чаю на дорожку? Или, может быть, чего-нибудь посущественнее? Ты не проголодался?
       - Стараюсь на ночь много не есть. Чтобы слоники потом не снились, танцующие на животе.
       - Ну, как знаешь…
       Он уже надевал в прихожей свой кожаный с погончиками плащ.
       - Ну что, Виолета Аркадьевна, спасибо за приют и ласку; извините, если что не так.
       - Все так, Владимир Александрович, все путём. Извините и вы меня. Счастливого вам плавания… Писать и звонить мне не стоит, сами понимаете, почему.
       - Понимаю-понимаю… Пошли мне, Бог, берег, чтобы оттолкнуться, мель, чтобы сняться, шквал, чтобы устоять.
       - Что это?
       - Старинная молитва мореплавателя.
       - Прибавьте к ней слова: «Пошли мне, Бог, любовь, чтобы утонуть в ней!»
       - Хорошо. Спасибо за пожелание!
       - Всего доброго!
       Она приподнялась на цыпочки, чмокнула в щеку и сама отперла дверной замок.
       Идите скорей, чтобы соседи не увидели.
       Он кивнул, шагнул за порог, и дверь за ним тут же захлопнулась.
       «Финита ля комедия!» - сказал он сам себе, прежде чем покинуть этот гостеприимный дом, в котором его, увы, больше не ждут. – «Глупо, как сало без хлеба!»
       На душе было чувство опустошенности, словно бы из него выжали, как из лимона, жизненные соки.
       Ощущение некой незавершенности сегодняшнего вечера заставило капитана пойти бродить по дощатым тротуарам вечернего поселка, и ноги сами привели его к местной больничке.
       В окне операционной горел свет, за марлевой занавеской священнодействовали. Виднелись силуэты Бога-хирурга в высокой медицинской шапочке, похожей на митру епископа, и ангелов-хранителей в белых туниках – медсестер. Казалось, он различил среди них Татьяну Васильевну, Таню… Сердце слегка защемило.
       Капитан вглядывался в больничное окно с ореолом от круглой бестеневой хирургической лампы, наверное, с тем же покаянным чувством, с каким грешник взирает на подсвеченные лампадой образа, и мысленно просил прощения у Татьяны Васильевны за то, что обманул ее ожидания. И свои.
       Вернувшись на судно, он принял душ, словно смывая с себя все липкие впечатления сегодняшнего вечера, уходившие с мыльной пеной в шпигат.
       Лег в койку, сунул под подушку руку, вытащил книжку стихов и открыл на заложенной странице. Гийом Аполлинер.
       Хотел бы иметь я в доме своем
       Жену, наделенную трезвым умом,
       Кошку, что жмется к стене осторожно,
       И чтобы друзьями наполнен был дом,
       Ибо жить без друзей невозможно.
       
       Почему-то капитан уходившего из Хатанги судна втайне надеялся, что его кое-кто придет провожать на причал, кроме портовых рабочих, равнодушно отдавших швартовы. Но никаких знакомых фигур ни в порту, ни на косогоре не наблюдалось даже в сильный морской бинокль. От этого почему-то было тоскливо. К тому же из грязно-серых низких туч стал накрапывать холодный неприятный дождик, усиливший тусклость этих мест, из которых вдруг захотелось скорее уйти.
       «Ну и ладно! – подумал он. – Забыть и воду слить!»

       … В Бремен пришли в преддверии рождественских праздников и в разгар предупредительной забастовки докеров.
       Морякам следовало бы огорчиться непроизводительному простою судна, но вместо этого они скалили зубы: «Самая плохая стоянка лучше самого хорошего плавания!»
       После обеда Владимир Александрович, взяв в попутчики старшего механика, отправился в город.
       Словно не веря наступлению зимы, бременцы на улицах были легко одеты – с непокрытыми головами, в демисезонных плащах и куртках.
       Обвязав нос шарфом, переминался с ноги на ногу возле огромного супермаркета сизый от холода молодой негр, позванивая кружкой для сбора мелочи в пользу голодающих африканских детей. На углу чистенькая аккуратная немецкая старушка в зеленой кокетливой шляпке крутила ручку своей ровесницы-шарманки, собирая рождественские пожертвования.
       На площади, неподалеку от знаменитого памятника Бременским музыкантам, возле разукрашенной елки «живой» Санта-Клаус держал под уздцы настоящего ослика, и дети, потрепав за длинные уши одного из персонажей известной сказки братьев Гримм, бросали в кружку монетки на его пропитание.
       А сами бронзовые Бременские музыканты: осел, пес, кот, петух – смирно стоявшие друг на друге у кирпичной стены ратуши, были окружены многочисленными палатками рождественской ярмарки. Играла музыка, мерцали разноцветные огоньки гирлянд, пахло рождественским супом, немецкими сосисками и горячим глинтвейном, перебивая слабый запах хвои аккуратненьких елок и перевязанных красными лентами еловых веток. На празднично освещенных прилавках разместились рождественские подарки: сувениры, игрушки, фигурные конфеты и пряники, цветные свечи – глаза разбегались от обилия и разнообразия золотисто-серебристых упаковок.

       С нагулянным аппетитом они вернулись к ужину и с удовольствие поглотили настоявшийся борщ с пампушками, который умела совсем по-домашнему готовить судовая повариха, макароны по-флотски с соленым огурчиком и запили все это наваристым компотом из сухофруктов.
       После ужина старпом принес капитану в каюту полученную от морского агента почту.
       - Здесь вам личное письмо и пакет из пароходства.
       - Спасибо. Что агент говорил про забастовку?
       - Должны закончить послезавтра.
       Усевшись за стол, Владимир Александрович в первую очередь оглядел письмо. На нем стоял штемпель Хатанги. Адрес, состоявший из названия судна и порта приписки, был написан явно ученической рукой, причем в графе «Кому» было указано: «Капитану Владимиру Александровичу». Без фамилии.
       - Ну и ну! – сказал Владимир Александрович, вскрывая конверт и вытаскивая два сложенных листка бумаги.
       На одном из них тем же школьным старательным почерком, что и на конверте, было написано:
       «Уважаемый Владимир Александрович!
       Пишет Вам Лена из Хатанги. Наверное, вы помните меня. Мы были у вас на корабле с классом, и Вы подарили мне красивого гномика к Новому Году.
       Я, как Вы сказали, спрятала его в игрушки и жду новогодней ночи, чтобы выпустить его из коробки на волю.
       Хочу Вас поздравить с наступающим Новым Годом и пожелать большого счастья. Пишу заранее, потому что не знаю, как долго мое письмо будет добираться до Вас, и где Вы сейчас, может быть далеко-далеко.
       Хочу тоже сделать Вам подарок к Новому Году – свой рисунок. Я очень старалась, хотелось, чтобы он Вам понравился.
       Мы с мамой часто вспоминаем Вас, особенно, когда смотрим на красивый парусник, который Вы подарили маме на день рождения. Он стоит у нас на самом почетном месте. Все гости им любуются и о нем спрашивают, откуда такое чудо, как такой большой корабль с парусами попал внутрь бутылки через узкое горлышко. А я и не знаю, как. И мама не знает.
       А еще мама говорит, что Вы одиноки, и Вас никто не ждет. А это тяжело.
       Если хотите, то мы Вас будем ждать. И всегда Вам будем рады…»
       На втором, более плотном альбомном листке, был прелестный карандашный рисунок: легкими, но выразительными штрихами был изображен во всех деталях чайный клипер, явно срисованный с подаренного. Он уходил в море навстречу солнцу, а на берегу ему махали две фигурки: мать и дочь, очень похожие на Татьяну Васильевну и Леночку.
       - Ну и ну! – повторил Владимир Александрович. – Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает!..
       Ах, не с той он провел сладкий вечер в заполярном поселке, не той говорил нежные слова!.. Как часто в нашу жизнь вмешивается случай и переводит стрелку не на тот путь. И мы покорно следуем туда, куда повернули рельсы, обвиняя потом во всем стрелочника… Не надо быть тупым паровозом!
       Капитан оглянулся на карту мира за спиной на переборке, поискал глазами Таймыр, речку Хатангу и малозаметную точку на ней с одноименным названием. Затем встал и подошел к иллюминатору, в котором сквозь серебристую завесу ниспадающего мелкого снега мерцали уютные огоньки старинного немецкого города, прославленного сказочниками братьями Гримм. На этом экране он попытался восстановить с помощью зрительной памяти мягкий облик милой операционной сестры из далекого арктического поселка, что «Хатангой нежно зовется» и ее застенчивой светловолосой дочки. В какой-то мере ему это удалось, и в груди появилось умильное чувство.
       Представилась святочная сентиментальная картина… После долгого рейса он нажимает кнопку звонка заветной двери. Ему открывает Леночка, смотрит сначала со страхом, потом узнает и бутоны ее светло-сиреневых глаз расцветают. Она доверчиво, как котенок, прижимается к долгожданному человеку, а он подрагивающими пальцами гладит ее мягкие волосы, вновь дивясь, как это приятно. А из глубины комнаты выходит в домашнем уютном халатике и всплескивает руками милая Татьяна Васильевна, Таня, озаряясь улыбкой и румянцем.
       А потом они сидят своей маленькой сроднившейся компанией за красиво накрытым столом со свечами и румяными пирожками горкой. Леночка показывает свои рисунки, потом музицирует. Владимир Александрович с Татьяной Васильевной незаметно держатся под столом за руки, периодически сжимая пальцы друг другу и многозначительно переглядываясь.
       Затем капитан, как заграничный Санта-Клаус, достает из баула привезенные «колониальные товары», и мама с дочкой, принимая подарки, благодарно чмокают его в обе щеки, а затем с женской кокетливостью вертятся в обновках перед зеркалом с типичными «ахами» и «охами», в то время как у него на душе разливается сладкий мед от сознания, что он принес радость в этот дом.
       … И вот снова уходит его судно в рейс. Но теперь на причале его провожают два дорогих существа, которым он нужен, которые его будут ждать, несмотря ни на что.
       От этой представленной воображением, но, увы, не существующей в реальности картины, у капитана повлажнели глаза и сиротливо защемило сердце, как от некой утраты.
       Словно бы в далекой Хатанге он невзначай упустил под воду не железный якорь своего судна, а некий символический якорь своей души, и только сейчас осознал, что нечем ему будем зацепиться, когда его житейский корабль понесет на седые скалы старости и одиночества.
       По-видимому, надо возвращаться и поднимать этот упущенный «якорь», бережно закреплять в пустующем «клюзе» своего сердца, как нечто надежное и верное, дающее защиту, равновесие и устойчивость в этом качающемся нестабильном мире.

КОНЕЦ














О Г Л А В Л Е Н И Е


       

Шахиня……………………………3

История болезни…………………20

Гадкий утенок……………………89

Мисс Арктика…………………….94

Якорь…………………………….106