Время стекает как горный ручей, вспучивается на перекатах и не останавливается ни на одном повороте, поворот здесь взлёт, падение только зигзаг, выводящий из тупика. Берёт за руку и ведёт. Так появляется огромный стеклянный колпак. Под защитой этого колпака, спасающего от жёлтого кислотного дождя, круглые листы становятся мягкими и пластичными, они не напрягаются, не дышат отравой смердящих спор, густым перламутром ложатся на язык, бесценной сенной влагой уходят в рецепторы счастья и обладания животворным белком, выстрелом пляшут в стянутом жаром воздушном пространстве между горлом и нёбом, впитываются без глотка, не нужного, когда дышишь этим раствором преображений.
Ожидание не лишает дыхания, а только наполняет новым смыслом жалкое суетное бытиё. Поставить кастрюлю на плиту, запустить программу. Влить моющий раствор в хитрую машину, запустить программу; вспомнить о том растворе, который не надо глотать, усилием воли остановить программу. Порезать лук, надышаться вволю слезами. Всё убрать и ждать. Звучат, звенят, ласкают - голоса, письма, прикосновения. Воспоминания, да, остановимся на одном воспоминании – оно безопасно, пока безопасно - пока не включилась программа. Программа включилась, так было надо, но надо кому? Самой программе? Возможно, а ты просто носитель этой бесценной программы, которая уже сама включила твои рецепторы счастья.
Они не отпустят. Они требуют счастья снова и снова. Ждёшь. Звонок: приду позже, хорошо дорогой, позже, так позже, чтоб ты провалился, дорогой, приходи, когда хочешь. Приходи, когда захочешь, я жду, так жду, что вывернута как ночная рубашка для стирки, осталось повернуть маленький рычажок и программа будет запущена. Такой рычажок есть у всех, он у кого-то больше, у кого-то меньше; его нельзя трогать, когда ждёшь того, кто может прийти, когда захочет, иначе сойдёшь с ума; его надо трогать, когда не ждёшь того, который может приходить, когда хочет.
Трогать важный рычажок, чтобы не стонать и не выдать того, другого, который не будет есть этот чёртов жареный лук, который почти пригорел, но который сделан точно по программе этой сумасшедшей плиты, которую тоже нельзя трогать, так как она может заморгать всеми своими нулями и её придётся перепрограммировать; так бы и треснула по ней, но тому, который может приходить, когда хочет это нравится. Ему нравятся программы, они всегда молчат, но не всегда работают. Программы не требуют к себе внимания, они требуют точного расчёта, вот расчёты уже требуют внимания, они такие сложные и такие простые, ведь они молчат;
они никогда не скажут – пошёл к своей матери дорогой, к папе и всем остальным, кто тебе дороже, чем та, которая расставляет программы, наливает моющее средство, высыпает порошки в мерные стаканчики и стирает тебе рубашки, которые такие мерзкие, потому как ты носишь только натуральные, они всегда такие мятые, когда высыхают, их нельзя просто встряхнуть…. Встряхнул за плечи, поднял к небу подбородок и шея заныла от поцелуя, который вынул последние остатки души, и вывернул, как будто приготовился к долгому пути в лабиринтах, натыкаясь на прямые выступы, кривые впадины, круглые вулканы, натыкаясь на рычажок, который заставляет стонать, если его трогают нежно;
он мерно покачивается и становится таким большим, что занимает всё пространство, неподвластное простому программированию, и уже только заставляет пожинать плоды множества вероятностей, которые тебя создали и теперь ты стоишь перед фактом, что вот это и есть ты, а не кто-то другой, например, тот, который может прийти, когда хочет, иногда даже улыбнуться тебе, пригласить в ночное путешествие или выпить коньяку, за который потом сам же и упрекнёт, когда увидит, как ты наливаешь себе полный бокал и стуча зубами о его край выпиваешь, чтобы остановить программу, чтобы повернуть её на несколько лет назад и запустить повторно, на удачу, не веря уже ни во что, но всё-таки, повинуясь здравому смыслу, пускаешься в это ночное путешествие, которое ничем не заканчивается и опять ты остаёшься наедине со своим воображением и ждёшь этого стеклянного колпака, который накроет тебя и спасёт от кислотного дождя, капающего на твои потерявшие естественный блеск волосы, на твоё лицо, которое покрывается мелкой сеткой больных червячков, мотыльков, готовящихся расплыться страшными старческими синяками,
но всё это пока впереди, а сейчас надо снять этот безобразный лук с плиты, засыпать его в любимое блюдо, того, который придёт и опять включить на полную мощность вытяжку, чтобы он не заметил, что опять курила; надо убрать бокал и почистить зубы, чтобы не слышать упрёков, чтобы отправиться, хотя бы в это не нужное ночное путешествие, которое ни для чего более не нужно, как только для того, чтобы включить на полную мощность воображение, которое так помогает ждать; ждать мучительно долго и действует в обе стороны разума, в сторону света, в сторону тьмы.