Бедная моя собачка,
Чем же тебя покормить?
Прохудился, порвался карманчик,
И нам не на что больше жить.
Эх ты, собачка, собаченька,
Вопрошающий грустный взгляд…
Ты ж голодная не иначе как
Уже третьи сутки подряд?!
Осталась одна картофелина,
Разрежу её вдоль и пополам,
Такую зёлёную и сморщенную,
И на ужин к столу подам.
Над горелкою, над кастрюлькою
Сладковатый клубиться пар.
Нам с тобой колбасною шкуркою
Предстоит заедать отвар.
А давай перестанем мучаться,
И судьбу позовём на дуэль!
Вот увидишь, всё получиться,
Всё устроится, собачка, поверь!
… Свеча догорела и потухла. Огарок фитиля медленно погрузился в расплавленный парафин. Соскребаю воск с тарелки, мягкий, как пластилин и тёплый ещё. Раскатываю колбаску, вытягиваю головку, клювик, крылья, хвост. Птичка. Спичкой делаю глазки и забиваю отверстия маленькими шариками. Втыкаю лапки из спичек. Булавкой рисую пёрышки. Восковая птичка… Выдернутой из полотенца ниткой привязываю птичку и вешаю над окном. Рождественское украшение…
Ни ёлки, ни праздничного стола. Только темнота и тишина. В печке на углях шумит чайник, собираясь выбросить в темноту букет пара. От немытого пола тянет холодом. Колышется в углах паутина от сквозняка. Собака скребётся в двери, дерёт лапами, поскуливает и стучит пустой миской.
Еле тёплая дверца печки впилась в спину. Тепло разливается от лопаток до поясницы и по раскинутым в сторону рукам. За пустым кухонным шкафчиком точит сухарь мышь, пытаясь втащить его в дырку под плинтусом. Знает ли она, что жить ей осталось не долго? Все, кто нарушал тишину в этом доме, уже отправились на тот свет. Все, кроме собаки. Она отправляется на хрен.
Пара мыслей отчаянно копошиться в мозгу. Пришлось почесать голову и стукнуться затылком пару раз о голый кирпич печки. Тарелка с корабликом взвизгнула на выступе сверху. Благо не сорвалась. И тишина… Чмокает чайник, шипит вода, выливаясь через носик на раскалённые угли, пузырясь и испаряясь. Собака отковыряла двери и просунула в них свой длинный нос, выпуская ртом в воздух горячий пар.
— Чего уставилась? Я тебя не звала!
Нос исчезает в темноте. Слышна возня под окном. Стоит там и смотрит. Большими круглыми карими глазищам. Водит бровями, ухом дёргает. Махнёт легонько хвостом, замирает, снова два раза махнёт, снова замирает. Ждёт, пока позову. Такая жалкая собачка. Готовая на любой подвиг, на любой пинок, стерпит всё и всё простит за сухую хлебную корку. Ни капли гордости и благородства! Что за жизнь? Собачья жизнь…
Чайник настойчиво сообщает о своем «прибытии на станцию» отчаянным пыхтением и свистом. Мышь стучит громче, точно ей нет никакого дела до собственной участи. Собака, не сходя с места, начинает демонстративно скулить. Тишина превращается в орущее-звякающее чудовище. Нервы натягиваются как тетива лука. Готовая в любую секунду запустить в гудящий воздух бешеный крик.
— Заткнись, поганая псина!!!
Чайник с грохотом опускается в железную раковину. Хлопают двери в коридор. Зажигается огонёк от спички. Мышеловка заряжена и просунута под шкафчик. Задетая рукой пустая банка летит на пол. Снова тишина. Хрустит под тапками стекло. Спотыкаюсь о табуретку в темноте. Она смачно ударяется о стену со всей силой, к ней приложенной. Срабатывает мышеловка. Опускаюсь у печки. Снова подпираю спиной дверцу. Пытаюсь успокоиться. Тишина… Минуты три. Вернулась мышь.
— ***!!! Сколько можно!!! Тварь проклятая!
Хватаю со стола чашку. Она, исполняя в воздухе тройной тулуп рассыпается, попав в стенку около буфета. Глухие удары о стол кулаком. Собака залаяла.
Крадусь к шкафчику, вынимаю мышеловку, перезаряжаю. Тишина. За закрытыми веками воображаемый снегопад в лучах жёлтого света. Зубы стучат, и дрожит тело. Кажется, сейчас задымиться и вспыхнет как бенгальский огонь. Бенгальский огонь… Кулаки сжались. Ногти впились в кожу, становиться больно. Странно, что я ещё способна её чувствовать. Голова идёт кругом. Перед глазами только снежная пыль…
Хлопок разрезает тишину точно нож рождественского индюка. Индюка… Я подскакиваю от неожиданности, рубаясь головой о дверцу печки. Мышеловка. Выгребаю орудие убийства, тащусь к двери. Накидываю шубу, в тапках выхожу на крыльцо. Луна висит над яблоней.
Заставляю себя посмотреть на трупик. Убитый зверёк жалко свисает с мышеловки, забрызганной кровью. Шерсть на хвосте вздыбилась. Глаза вылезли. Лапки торчат как у белки-летяги в полёте. Теплая ещё… Чья-то мама… Сажусь на крыльцо, сворачиваю самокрутку, закуриваю. Горячие слезы сами собой капают на снег. Сигаретный дым танцует на морозном воздухе. Убийца. Перед глазами маленькая мордочка несчастной мышки. Мертва. Навсегда. Не освободится, не поднимется, не воскреснет. Не заскребётся. Не нарушит тишины…
Прибежала собака. Остановилась в трех шагах. Замерла. Панический страх в и без того огромных глазах. Кажется, даже не дышит. Смотрим друг на друга. Хвост еле заметно пошёл гулять влево - вправо.
— Иди, иди сюда, псина поганая!
Подходит, тычется горячим носом в подмышку, трётся о колени, лупит хвостом по ногам. Загребаю рукой шерсть, чешу худую костлявую спину. Затягиваюсь и бросаю в снег недокуренную самокрутку. Обнимаю единственный теперь источник звука в этом проклятом доме. Сгребаю животное в охапку и сваливаю на колени. Боже, как мало она весит! Здоровая псина, а такая тощая. Плачу. Скулю, точно эта собака полчаса назад под окном. В горле стоит ком. Не могу сглотнуть. Сердце сжалось от боли. Немой крик вырывается в глухую тишину.
И снова безмолвие пронзил грохот. В небе заискрились цветные огни. Петарды одна за другой взлетали в высь и разлетались яркими искрами. Стали отчётливее голоса, смех, крики. Собаки подняли вой. Музыка залила пространство.
Моя псина озадаченно подняла на меня свою острую морду.
— Погоди, родная, будет и на нашей улице праздник! Будет! Слышишь! Будет!!!
Я сбросила её с рук и заскочила в дом. Оделась, собрала документы, фотографии, письма, спички и припрятанную бутылку водки. Принесла из гаража тряпок, засунула между ставнями, полила спиртом и зажгла. Маленький огонёк стал быстро ползти вверх. Я вылила остатки водки наверх. Окно вспыхнуло точно маленькое солнце. Собака стояла у ворот, не шелохнувшись. Я подобрала с крыльца железную миску – единственное имущество моей псины, открыла калитку и переступила порог.
— Идём же, Чака! Полюбуемся на наш фейерверк в последний раз.
Собака вышла и оглянулась на пылающий домик. Я не могла видеть её глаз, но кажется, с них тоже скатилась в снег слеза…
— Не грусти, Чака! Не стоит… Не стоит грустить и плакать, Чака. ЧАКА!
Я разрыдалась и крепко вцепилась в собаку.
— Поедем к бабушке в Уренгой. Туда, где снег. Туда, Чака, где снег!!!
Выстрелил в небо точно петарда, лист шифера. Собака дёрнулась. Я отпустила её из объятий и поднялась на ноги. Последний раз мы взглянули на пылающий дом и завернули в тёмный тесный переулок. За спиной слышались крики соседей и треск кровли. Мы всё шли, не оборачиваясь. Шли и шли…
А на окне заплакала парафиновыми слезами восковая рождественская птичка и упала замертво в горячее пламя.