- Гринька! Гриньк! Выдь на улицу. Чо дома сидеть, погода благодать. Гринька! Глухой, что ли?
Озорной мальчишеский голос стрелой разрезал безоблачную майскую синеву, заражая обитателей деревянного особняка на Бекетовской задором, искрящимся, звонким настроением и беспричинным весельем. Впрочем, причина веселью была и весомая – на календаре стояла Пасха, светлый христианский праздник.
- Чо кричишь? Весь дом взбаламутил, - в окне появилась женская голова. - Выйдет твой Гринька, сей час выйдет. Жди, - окно со звоном захлопнулось, и во дворе снова воцарилась тишина. Долгие, томительные минуты ожидания – нет, этого мучения подростку тринадцати лет не вынести, не стерпеть. В такой день дома сидеть преступление. Ноги сами просятся в работу, перетоптываются в недоумении – что ж их хозяин медлит, пора, давно пора в дорогу. Солнце встало, на небе ни облачка, только легкий ветерок поколыхивает верхушки молодых березок. Ну, что Гринька-то, куда подевался?
- Санек, я здесь, - во двор выскочил, подвязывая на ходу приспущенные штаны легкой бечевой, белесый Гринька и скатился по вымытому крыльцу. – Христос воскрес.
- Воистину. Чо поздно так? – не сдержался Санек и напустился на дружка.
- Да мамка никак не отпускала, все напутствия давала. Вот жаворонков напекла в дорогу, держи.
- Ну, пошли.
- Пошли.
- Долго не бегайте, к обеду возвращайтесь. А то пирог остынет, разогревать для вас не стану, - проводил их все тот же женский голос, но уже смягченный и ласковый.
Друзья, обнявшись, пошли в сторону торговых рядов, манивших к себе нестихающей шумихой и толчеей, в которой всегда можно чем-нибудь поживиться.
- Куда идем? – спросил Гринька.
- Известно, куда. В ушаковский. Там сейчас маевка. Народу говорят, уйма собралась. Пошли быстрей, не успеем.
- А что, как казаки нагрянут? – испугался Гринька, замедляя ход.
- А ноги на что? Бегать разучился? Убежим, не боись, - похлопал дружка по плечу Санек и откусил лепешку. - А мамка твоя молодец, вкусных жаворонков напекла. Спасибо ей скажи.
Приятели вышли на Успенскую, свернули влево на Центральную. Улицы были полны празднично одетого народу, все неспешно шли вниз, к церкви. Туда же направлялись и богатые экипажи, коляски с возницами и простые телеги, все, кто пешим, а кто конным ходом, стекались к местам богослужения, туда, где с раннего утра шла торжественная церковная служба. Но ребятам было не по пути с основным народом, им нестерпимо хотелось посмотреть на запретное, на революцьонеров.
- А какие они?
- Кто они?
- Ну, революцьонеры.
- Не знаю, никогда не видел.
- А хочешь поглядеть?
- Скажешь тоже. А для чего в ушаковский идем?
И вот торговые ряды уже позади, и здание Благородного собрания за спиной, а перед глазами, ослепляя и туманя взор, во весь свой высоченный и громадный рост вставал золоченый Воскресенский собор, наполняя воздух малиновым звоном густых и бархатистых колоколов.
- Красотища-то какая! – растерялся Гринька. – И что, ее тоже разрушат?
- Кто тебе это сказал?
- Все говорят. Говорят, революцьонеры все разрушают и уничтожают. Новый мир хотят строить, без господ и рабов.
- Брехня все это! – возразил Санек. - Кто им даст разрушить? А полиция, городовые на что? Все, тихо, пришли.
В рощице, прямо за собором, толпились люди. По одежде и поведению в них можно было узнать рабочих с паровозного депо, все стояли молча, слушая одного из своих единомышленников.
- Товарищи! Сколько можно терпеть унижения и издевательства над рабочим классом? Даже сегодня, в день Светлого Воскресения Христова, нет между людьми равенства! Почему одни разъезжают в каретах, а другие должны считать последние рубли и стоять в очереди за хлебом. Почему одни ничего не делают, а только играют на своих фортепьянах, а другие должны с утра до вечера вкалывать за грязными, промасленными станками? Товарищи! Я призываю вас теснее сплотить наши ряды и провести завтра, как было задумано, первую нашу майскую забастовку. Ура, товарищи!
Все, как по команде, шепотом прокричали, ура, но тут уже в полную силу кто-то крикнул – казаки! Заговорщики разделились на группы и бросились врассыпную, и уже через мгновение роща опустела, даже следов не осталось. Бежим, закричал, очнувшись, Гринька и ребята, вслед за рабочими, побежали в придорожные кусты, спасаясь от казацких ногаек...
- Здравствуйте, Антонина Ивановна! С Первомаем вас! А Гриша дома?
- Спасибо, Сашенька. И тебя с праздником. Гриша дома, сейчас позову.
Антонина Ивановна, строгая, деловая женщина, негромко позвала, Гриша, к тебе пришли, после чего сказала гостю, проходи, Саша, не стой на пороге, от двери дует.
Саша Поносов прошел в прихожую, встал на резиновый коврик, стесняясь нечищеной обуви. В мае всегда пыльно и грязно, и зачем ботинки зря чистить? Все равно испачкаешь. А Антонина Ивановна за обувью следит, в прихожей у нее всегда чисто. Так что лучше не нарываться и соблюдать осторожность. Для своего же блага.
- Сашка, привет! Чего зашел? – в прихожую, в майке и трусах, с полотенцем на плече вышел студент авиационного института Григорий Абрамцев.
- Ты чего в трусы вырядился? – вслед за сыном в прихожую снова вышла Антонина Ивановна. - Сейчас же оденься, трико на стуле.
- Отстань, мать, сейчас оденусь, - отмахнулся Гриша и обратился к другу. – Так чего зашел-то?
- Пойдем, по Социалке прошвырнемся, - сказал Саша. - Потом еще куда-нибудь заглянем. Чего дома сидеть? День солнечный, весна в городе. Да оденься ты, все равно мать не отстанет.
- Да, вот именно, не отстану, - заметила с укором Антонина Ивановна. – Что мне, самой принести? Эх, вы, горе-студенты! И как без родителей жить собираетесь? Ничего самостоятельно сделать не можете.
Ребята вышли на улицу. Пахнул в лицо свежий ветер, напомнив, что на улице последний месяц весны - непредсказуемый май.
- Ну что, по пивку? – предложил Гриша.
- У меня стипендию мать отобрала, - развел руками Саша. - Говорит, есть нечего. Отец в командировке, а деньги кончились.
- У меня есть. Пошли.
- А стакан захватил?
- Обижаешь.
Старый, добрый ларек на углу Социалистической и Кирова встретил ребят ликующим пением птиц и длинной, шумной очередью.
- Вот не везет. Весь день простоишь в очереди.
- Очередь – это достояние советского народа, - гордо произнес Гриша. - Без нее никуда. Если нет очереди, значит, что-то не в порядке. Или товар залежалый или враг пробрался.
- Стоять-то будем, философ?
- А куда денешься? Не бегать же по всей Уфе за несчастными тремя литрами пива!
На этот раз ребятам повезло, очередь быстро рассосалась и уже через пятнадцать минут Гриша завязывал полиэтиленовый мешочек на особый, крепкий узел. Так некогда было принято в нашем городе.
- Где пить будем?
- Пошли в Матросова.
- Пошли.
Решили пойти по Социалке, у кинотеатра ”Салават” свернули влево, на Коммунистическую, потом через полквартала направо - на Ленина. Оттуда рукой подать до самого известного парка в городе, где частенько по вечерам собиралась молодежь. Улица была пуста, все отдыхали от вчерашней первомайской демонстрации, шумного и праздничного дня. Грех было не прогуляться по безлюдному весеннему городу.
- Слушай, а чего это сегодня колокола раззвонились? – спросил Гриша и подставил стакан. – Пивка плесни.
- Говорят, пасха, - ответил Александр, подливая пива.
- А пойдем в церковь. Сходим, посмотрим. Никогда не был в церкви.
- Я тоже не был. Но не хочу. Застукают, потом хлопот не оберешься.
- Не застукают. Ну, пошли.
- Вот пристал. Ладно, но сначала туалет поищем. Как ты знаешь, пиво имеет два удовольствия, первое – его выпить, второе…
- Считай, что удивил.
Гриша встал, свернул пустой липкий мешок и понес его к урне. Вернувшись, вытер руки носовым платком, посмотрел на стоявший поблизости драматический театр и задумчиво сказал:
- А говорят, здесь, в Матросова, собор стоял здоровенный. И Шаляпин в нем пел.
- Кто тебе это сказал?
- Говорят.
- Говорят, в Москве кур доят. Пошли, хватит базарить.
Ребята спустились по Тукаевской вниз к Бельскому мосту, откуда виднелась церковь, немногая из сохранившихся в городе.
- Почему в Уфе так церквей мало, не знаешь? – спросил Гриша.
- Почему, почему, - ответил Александр, понемногу раздражаясь. – Да потому что в семнадцатом году свершилась великая октябрьская революция, будто не знаешь.
- А зачем было церкви разрушать?
- Религия – опиум народа, Гришенька. А попы – враги народа и, следовательно, подлежат уничтожению. Вместе со своими церквями.
- Ты серьезно так думаешь?
- Да ничего я не думаю. Цитата из Ленина. Отстань. Все, пришли, смотри на свою церковь. Только не долго.
Маленькая, чистая церковь стояла на откосе тихо и кротко, как забытый всеми, но не потерявший достоинства старый, добрый человек и какая-то значимая, не осмысляемая разумом закономерность была во всем, что ее окружало.
- Красотища-то какая! – воскликнул Гриша. – Зачем большевики уничтожили церкви? Кто им дал такое право, зачем?
- Ну вот, попили пивка, лирик, - вздохнул Александр. - Время такое было. Жестокое, но справедливое. Так было надо.
- Кому было надо, кому, скажи?
- Советскому народу. Мне и тебе.
- Мне не надо, – закричал возмущенно Гриша. - Понимаешь, не надо?!
- Все, пошли, не позорь меня, - отрезал Александр. – Пошли.
Гриша замолчал и друзья пошли назад, уже не глядя друг на друга.
- Дедушка, что с тобой? Сердце прихватило?
Иван Петрович открыл глаза и увидел возле себя крохотную девчушку с широко раскрытыми глазами. Увидел и улыбнулся. Надо же, о нем вспомнили.
- Как ты себя чувствуешь? – спросила девчушка в беспокойстве.
- Все хорошо, деточка. Все хорошо.
- А мне показалось, ты заболел. Хотела уже скорую вызвать.
- Ну, зачем же сразу скорую? Я еще поживу на этом свете, - тут Иван Петрович нахмурился, словно что-то вспоминая. - А какое сегодня число и день недели?
- Восьмое апреля, дедушка. Пасха сегодня. Слышишь, колокола звонят?
- Колокола? Так значит, все вернулось?
- Что вернулось, дедушка? О чем это ты?
- Так, давнее вспомнилось.
И Иван Петрович, прогоняя дрему, привстал со скамейки Случевского парка, расправляя усталые плечи. Слава Богу, история все расставила по своим местам.