Танец маленьких утят

ТАНЕЦ МАЛЕНЬКИХ УТЯТ
(рассказ)

Уже четвертые сутки Татьяна тряслась в поезде. В плацкартном вагоне было холодно, хотя, возможно, что эта стылая неуютность сопровождала лишь ее, лежащую на серой простыне, под серым же байковым одеялом. Не поднимая головы с подушки, она со своей нижней полки видела лишь верхушки мелькающих за окном деревьев, небо, то ясное, то затянутое облаками, а то - вовсе темное. Тогда по стеклу царапали капли дождя, в вагоне становилось еще и сыро, влажнела одежда и постельное белье.
Иногда, когда поезд останавливался, Татьяна поднималась, садилась, всматривалась в постройки очередной станции, в лица местных жителей. На полустанках часто продавали бруснику, кое-где уже воровато предлагали и едва зарозовевшую клюкву. Она от усталого любопытства спрашивала цену, но ничего не покупала. Другие пассажиры фыркали на цены, кто-то брал, кто-то недовольно уходил.
Татьяна снова возвращалась на свое место, с тяжелым вздохом доставала зеркальце, критически осматривала себя в нем – который день немытые волосы утратили привычный блеск и медный отлив, от постоянного лежания и долгого сна лицо припухло. Она вздыхала еще громче, эх, если бы сейчас хорошую ванну, чуть-чуть косметики, завивку на волосы - вот так, крупными волнами, - она была бы хороша! Хотя, зачем?.. Для кого?..
Поезд уносил Татьяну все дальше от ее северного города на восток, все глубже в cибирские леса и селения, и все это время она силилась объяснить самой себе происходящее, осмыслить его.
Виноват во всем был Круглов, ее Круглов, с которым она встречалась семь лет, с которым все эти годы они перебивались квартирами подруг, дачами друзей, поездками в лес «за грибами», а то и глупыми детскими стояниями в подъезде под лестницей. Последнее просто стало анекдотом в устах Татьяниных приятельниц. По-человечески привести любовника домой она не могла: там были папа с мамой и ее восьмиметровая комнатенка, попадать в которую можно было только через родительскую. А Круглов… Ну, Круглов, разумеется, был женат давно и основательно еще до их семилетней «дружбы». Периодически «ему надоедало все!», периодически она закатывала истерики по поводу уходящей молодости, просила, а то и требовала развестись. Они расходились на какое-то время, порой, на месяцы, но, затем, еще более страстно целовались в подъезде и шептались, и хихикали, словно школьники.
И вдруг эта ужасная операция. Всего-то задержка, всего-то побаливал живот, всего-то в один прекрасный вечер потемнело в глазах, и дальше Татьяна уже помнила свет реанимационной палаты, запах лекарств, днем и ночью стоящую рядом капельницу… Но еще она помнила его глаза и руки. Да! Среди всего пережитого ужаса вдруг возник он, ее Круглов, он не смотрел, а пожирал ее тревожно и влюблено сияющими глазами, он целовал ее тонкие музыкальные пальчики, каждый - раз по сто, по тысяче! Что он шептал ей тогда, в чем клялся, Боже! Какие невероятные букеты приносил, какие фрукты доставал среди зимы! И вдруг эта ужасная операция превратилась в счастье их любви. Когда разрешили вставать, а потом гулять по коридору, Круглов носил ее на руках, при всех, не стесняясь, нарываясь на ругань врачей, потому что швы могли разойтись от любого неловкого движения. А Татьяна плыла на его сильных руках и, улыбаясь, думала, как это странно и просто одновременно - счастье. И ей уже хотелось умереть теперь, когда смерть была позади…
Были еще недели, месяцы их встреч, но Круглов не уходил от жены, как обещал ей, пока она лежала под капельницей, они также скитались по чужим квартирам, также ссорились, и в последнее время все чаще.
А десять дней назад она узнала, что он давно развелся и уже благополучно женился второй раз, и все это у нее за спиной.
Татьяна отменила все занятия на неделю вперед и лежала пластом на диване в своей комнатенке, отрешенно и почти не моргая глядя на черное притихшее фортепиано. Ей казалось, что инструмент застыл в каком-то недоумении: каждый день по его пожелтевшим клавишам долбили гаммы и пьесы разновозрастные ребятишки, а то и сама хозяйка вдруг пробегалась трепетными пальцами, пела что-то нежное и грустное. Сейчас ей ни петь, ни жить не хотелось.
В таком минорном состоянии ее и застала Зоя:
- Я тебе говорила: бросай своего Круглова? Говорила! Так что не реви теперь…
- Я и не реву, - сдавленно произнесла Татьяна, глаза которой действительно были сухи, слезы просто уже кончились.
- Нет, Танька, пора тебе замуж, - категорично заявила Зоя и присела на краешек дивана. Подруга только глухо простонала в ответ на ее слова. – Тридцать два года, а ты все при папке с мамкой. Семь лет тебя твой Круглов мурыжил! Зажимал раз в квартал у батареи под лестницей! Семь ле-е-ет! Это же подумать страшно! Молодость бабе сгубил!
- Зоя-а-а, - снова простонала Татьяна, - если ты пришла, чтобы поливать его грязью, то уволь меня от этого…пожалей просто.
Зоя погладила подругу по волосам и сама вдруг всхлипнула:
- Витька мой, тоже…любовь тоже…жизнь такая-сякая…- но она была женщина волевая, собралась, слезы утерла и, достав из сумочки конверт, протянула его Татьяне. – Вот, читай.
- Да оставь ты меня, - отмахнулась подруга.
- Ну, не хочешь, я сама прочитаю тогда, слушай. Это письмо от Александра, ты его должна помнить. У нас на свадьбе два года назад вы ли-ихо отплясывали…
Татьяна от возмущения даже села:
- Что ты плетешь?
- Не плету! Вот сейчас сама вспомнишь! После того как невесту украли, то есть меня, а потом вернули, и стали загадки отгадывать, а потом еще фанты, и в эту, в бутылочку, играли… тогда вам и выпало танцевать. Танец маленьких утят…
- Может, маленьких лебедей? – печально усмехнулась Татьяна.
- Да танцевали вы, не спорь. И вообще речь не об этом, а о том, что это он письмо прислал, где пишет, что очень понравилась ему «та девушка» и нельзя бы с ней как-то встретиться. Вот тебе доказательство, - Зоя снова протянула Татьяне конверт. - Там и фотография есть, симпатичный, между прочим.
Татьяна осторожно вынула содержимое конверта, читать ничего не стала, мельком взглянула на фотографию: простецкое лицо сельского работяги, наверняка, еще и выпивоха, наверняка, еще и дерется…
- Витька с ним вместе в армии служил, говорит – толковый парень. Чем не жених! – пропагандировала Зоя. – Такой семь лет мурыжить не станет! Этот – сразу под венец! Такие они все деньги в дом! Все для семьи! – Зою несло…
Дальнейшее Татьяна помнила плохо: как отстукивали телеграмму Александру, как добывали денег на не ближний, очень не ближний путь, как скидывали в сумку побольше свитеров, теплых носков и штанов, потому что Сибирь, морозы даже в августе, как обнимались и ревели с Зоей на вокзале, как пролетели сутки, затем вторые, и ей все хотелось сойти на следующей же станции и оборвать этот бред, но потом вдруг пришло успокоение, странная лень, даже апатия.

2.

 На пятый день, где-то ближе к вечеру, Татьяна вышла на станции, указанной в билете. Она знала эту станцию только по названию, написанному на проездном документе. Больше она не знала ничего.
Поезд быстро умчался дальше. Станция была пустынна, лишь два мужика пили пиво на лавочке около деревянного одноэтажного здания, то и дело они дружно выкрикивали что-то и глухо чокались бутылками.
Еще на перроне была тетенька в железнодорожном кителе и с жезлом в руке, но клетчатая в складку юбка, дополняющая внешний вид ее, и резиновые бахилы, вызвали у вновь прибывшей сомнение: подходить ли к ней с зародившимся вопросом или нет.
Но спрашивать у мужиков было бесполезно и, наверное, небезопасно для «молодой интересной девушки», как, под настроение, называла себя Татьяна. Поэтому, придав лицу загадочность, с блуждающей приветливой полуулыбкой на губах, она устремилась к дежурной по станции:
- Женщина, милая, где тут у вас автобус до Афанасьевки?
- Утром, - мрачно сказала «милая женщина».
- Как утром? – растерянно спросила Татьяна.
- В пять утра, - отрезала дежурная. – И не до Афанасьевки, а до аэропорта.
- А как же… - начала было она.
- А для как же есть зал ожидания, вон тама, - женщина в железнодорожном кителе указала жезлом на здание станции.
Татьяна с тоской посмотрела туда, потом взгляд ее скользнул по желтеющим августовским деревьям, над деревьями, по меркам нечерноземной зоны России должно было виднеться синее глубокое небо, но там она увидела тупые склоны сопок и низкие, словно лежащие на их вершинах, облака. От этих ли облаков, от почти осенней прохлады, от полного непонимания ли происходящего, но Татьяна вдруг осознала, что кроме этой женщины ей никто не поможет.
- Женщина, милая, - остановила она порыв дежурной уйти в тепло сторожевой будки. – Помогите мне, пожалуйста, я никого здесь не знаю, я первый раз в вашем славном городке, он такой красивый, особенно в этих узорах осенних деревьев, в этом обрамлении синих гор…
Дежурная странно смотрела на пассажирку, но лицо ее смягчалось все больше.
Через минуту они сидели в дежурке, пили чай с баранками, грелись у железной страшно гудящей печки и рассматривали карту района. Когда Татьяна узнала, что утренний автобус довезет ее лишь до аэродрома, с которого две «Аннушки» переносят местных жителей в нужные им дальние селенья, она вдруг ужасно захотела проснуться. Ей однозначно стало ясно, что все происходящее с ней лишь дурной сон, дежурная по станции в клетчатой юбке, два пивных другана, это лишь фигуры, причудливо вплетенные спящим разумом в ее сновидение.
Но дежурная уже суетливо предлагала ей свое спальное место на продавленном диванчике, поясняя, что сама все равно не ложится, уснет, а дел хватает, поэтому сидя ей даже ловчее, вот так, всю ночь и будет кроссворд разгадывать.
Едва устроившись на торчащем всеми пружинами диванчике, подобрав чуть не к подбородку коленки, Татьяна решила смириться с обстоятельствами. Хотя бы до утра...


Когда «Аннушка» тягостно оторвалась от взлетной дорожки и понесла свое алюминиевое тело над землей, Татьяна, почти с удовольствием, с радостным удивлением первооткрывателя смотрела в иллюминатор на расплывшееся под брюхом урчащего самолетика пространство. Все те же синие волны сопок перерезали зеркально отсвечивающие ленты рек, они то тянулись совсем прямо, словно были отчерчены кем-то по линейке, то, наоборот, загибались таким невообразимыми узорами, что казалось, сами путались в направлении своего течения. С низко летящего самолета были хорошо видны редкие поселки, их тесно сбившиеся в стайки домишки, сарайчики. «Аннушка» иногда снижалась на подлете к ним; подпрыгивая, как перепуганная курица, садилась на плохо заасфальтированную дорожку. Часть пассажиров шумно выгружалась и другая, не менее шумная часть, загружалась. Самолет снова подпрыгивал, взлетал также натужно, но Татьяна, всегда боязливая, сейчас совсем не думала, что старая развалина может рухнуть в любой момент. Она снова смотрела в иллюминатор и поражалась сама себе – ей не было тревожно или беспокойно, только любопытно – что же ожидало ее впереди.
Несмотря на отбитую телеграмму, Татьяну никто не встречал. Пассажиры быстренько разбежались, и она осталась одна посреди чистого поля, постояв немного в раздумье, закинула на плечо сумку и побрела следом за ушедшими людьми, к домам, в которые упиралась посадочная полоса.
Сибирский поселок Афанасьевка, пожалуй, ничем не отличался от северных деревень, где бывала Татьяна: те же дома – добротные и нет, те же барачные застройки, те же магазины «тырпырсбыта», те же, местами, поломанные заборы, а где-то, наоборот, возведенные бронебойным прикрытием «от чужого глазу». Так же у сельсовета пасся черный теленок со сливовыми глазами, пацанва носилась на велосипедах, а тетки с сумками или ведрами неприветливо осматривали нового человека. Отличие было лишь в сопках, нависших над поселком темными тяжелыми тушами. Они были непривычны «равнинному» Татьяниному глазу, словно бы давили со всех сторон, и от них становилось как-то тесно.
На вопрос, где проживает Александр, народ туманно отзывался: «это там, на хуторе» и махал рукой на сопки. После таких ответов Татьяну пробивал нервный озноб, и она брела в неизвестном, но указанном людьми направлении.
- Ат ты, блин! – крикнул кто-то над самым ее ухом так громко, что она вздрогнула. Обернулась. Это был он. – Ат ты, блин! – повторил Александр и выхватил у Татьяны сумку. – А я тебя проворонил, с мужиками то да се! Приехала! Ух ты! – Он попытался вроде бы обнять женщину, но встретив ее испуганно-строгий взгляд, отпрянул. – Ну да, да! Устала ты, верно ведь. Поездом поехала зря. Сама себя вымучила. Ла-адно, - благодушно протянул он, - матушка баньку уже сообразила, пироги с ночи затворила. Давай, вот наш коняка!
Они действительно подошли к устланной соломой телеге, в которую была впряжена серая лошадь.
Вся дальнейшая дорога не вызывала в Татьяне уже никаких эмоций, от дикой усталости, от бесконечной тряски и пустой болтовни «жениха» ее мутило.
Хутор оказался вовсе не хутором, просто постройки Александра отстояли от основного поселка в зарослях ельника и чуть на взгорке, откуда Афанасьевка виделась вся как на ладони. Молоденькие елочки вокруг дома постепенно перемежались более взрослыми елями, перемешивались с соснами и взбирались на сопку, растекаясь зелено-синими волнами под самые небеса.
Хозяйка дома оказалась женщиной дородной, грудастой, моложавой и румяной, хотя румянец этот мог случиться и оттого, что она только что скутала в бане печь. Женщина встретила гостью сдержанной улыбкой, провела в горницу, велела чуть очухаться, а потом идти в баню. Сами же они с Александром отправились хозяйствовать на кухне, откуда донеслись их негромкие переговаривающиеся голоса, постукивания, звон посуды.
Обстановка в доме оказалась обыкновенной, как, впрочем, и ждала Татьяна: шкафы, комоды, сундуки, кровати с никелированными спинками, с высокими перинами и подушками. Всюду на перегородках, вместо дверей, развешаны были цветные занавесочки. Если бы на комоде или подоконнике стоял фикус, то картина «сибирской мещанской жизни» осталась завершенной, но на подоконнике стояла чахлая герань, рядом с которой, в старой кастрюле, жирел столетник.
Воздух в доме тоже был обычный – деревенский. Это была жуткая для городского человека смесь запахов пойла для скотины, запаренного хлеба, закваски, жареной картошки, дыма от печки, налетающего по временам из приоткрывшейся двери духа хлева; еще тянуло чем-то приторно сладким - видимо от неплотно закрытого флакончика духов хозяйки, что стоял на комоде рядом с зеркалом и аляповатой фаянсовой фигуркой Красной шапочки.
Татьяна осталась сидеть на диване, так и не выпуская из рук сумки. Медленно и странно бесшумно для своего толстого тельца, в горницу вошла девочка лет семи, более всего она своей пухлостью и белизной напоминала ситную булку. Волосы ее также были белесы и скручены в две косички-баранки. Трикотажное платьице явно обмалело ей и тянуло в рукавах.
Татьяна устало смотрела на девочку, а та встала спиной к выходящей в комнату стене русской печи, спрятала руки и настырно уставилась на гостью.
- Тебя как зовут? – приветливо спросила та.
- По-ли-на-а! – растягивая буквы, горделиво сказала девчонка.
- Откуда ты? – продолжала расспрос Татьяна.
- Я племя-анница! – также гордо и громко сказала она. – У меня папа Коля, брат дяди Саши… А ты зачем приехала? – спросила вдруг Полина.
- Ну как, зачем… - растерялась гостья и заоглядывалась вокруг, словно ища помощи. - Я приехала… к дяде Саше.
- Да. Бабушка сказала, что приедет невеста, что свадьба будет, гости и много всякой вкуснотищи.
Татьяна совсем растерялась, стала зачем-то рыться в сумке.
- А ты не похожа на невесту, - продолжала девочка. – Ты тощая и рыжая, и платья у тебя нет.
Татьяна нашла в кармашке сумки большую шоколадную конфету и протянула Полине, надо было как-то располагать к себе ребенка:
- Вот, это «Гулливер», будешь хорошей девочкой, еще дам.
Племянница дяди Саши взяла конфету, в два откуса проглотила ее и осталась ждать еще чего-то.
- Платье у меня есть, - говорила Татьяна, изо всех сил пытаясь выразить симпатию к девочке. – Голубое с воланом, тебе понравится. Только его еще надо отгладить…
- Ладно, вечером покажешь, - почти миролюбиво сказала Полина и скрылась за занавеской.
В одно мгновение Татьяна скидала в сумку все, что успела вытащить за время разговора с девчонкой, взяла сумку на колени и замерла. «Без меня меня женили» - пришла ей на ум присказка. Она-то ехала присмотреться, даже отдохнуть, на Сибирь посмотреть, на горы, в лес походить, а ее, оказывается, уже захомутали. Бежать, пока не поздно. Или уже поздно?! Что ему невест здесь мало? Сибирячек, крепких, здоровых, она же ни к чему не приспособлена, ей ведро воды не принести! Бежать!
- Чего же не прилегла-то, - вошла в горницу будущая «свекровь», пристально посмотрела на «невестку». – Поди-ка в баню, ополоснись, покуда гости соберутся… Чего там Полька-то тебе наплела? Обживись сперва… Мы ведь тоже не пальцем деланные, невесту давно ищем, хорошую, работящую. Ты, вишь, ему глянулась. А сама-то хилая, жидкая. Ладно, откормим, молоком отпоим. Захорошеешь!
В маленькой с низким потолком темной баньке Татьяна почувствовала себя в некоторой безопасности. Налила в таз воды, присела на лавку, медленно намыливая мочалку. Ей хотелось очень много всего сразу: вымыться, выспаться, выреветься, оказаться в поезде или в самолете, несущем ее домой, даже слушать фальшиво играемые лентяями-учениками пьесы ей очень захотелось.
Она сделала все наоборот: сначала выревелась, потом вымылась, закуталась в простыню и сидела в предбаннике, не желая возвращаться в избу.
В дверь бухнули два тяжелых удара. Татьяна подскочила.
- Эй, подруга! Я пришел тебе спинку потереть! – кричал жених. – Пусти, милая, - его голос зазвучал мягче. – Пусти, слышь, я тебе воды холодной принес, не хватило поди? Пусти. Я тебя сколько ждал… - Он притих за дверью.
Татьяна присела на порог с другой стороны:
- Я так понимаю, нам нужно объясниться, - начала она низким ровным голосом. – Наша встреча на свадьбе у Зои была чистой случайностью. Никто из нас не предполагал, что события разовьются столь… бурно. Александр, - сказала она с интонациями Раневской , - давайте не будем торопиться…
- Да брось ты, Танюша, - весело прервал ее Александр, - пусти, а то не по-человечески как-то. Я тебя выпарю, ох, как выпарю! Ты в своей городской ванночке, поди, заросла грязью-то! Открой, - дверь снова заходила под ударами.
Татьяна не на шутку перепугалась, вскочила с порога, попыталась придвинуть к двери тяжелую широкую скамью, но та оказалась приколочена. Быстро одевшись, прислушиваясь к шевелениям за дверью, она тихонько вынула из петли крючок, толкнула дверь, которая чуть-чуть приоткрылась, показав ведро с водой и ногу в резиновом сапоге.
Александр вскочил:
- С легким паром, красавица! – громко приветствовал он, но вдруг осекся. С его невестой произошла разительная перемена: без краски и прически перед ним стояла рыжая с белесыми ресницами и бровями, вся в конопушках, курносая девчонка. – Вона ты как, - неопределенно сказал «жених». – Сама намылась, и спину тебе тереть не надо, - он был растерян. – Я пошутил. Не боись. Не трону. Что я, животная, что ли, какая… В дом пошли, там гости собираются, так что ты давай, наведи красоту, платье там…
Александр совсем смутился и шел от бани впереди Татьяны молча.

3.

В голубом платье с воланом по подолу, в высоко взбитой прическе из кудрящихся рыжих волос, с густо накрашенными, оттененными зеленым глазами, Татьяна восседала за столом рядом с «нареченным».
Гостей было человек пятнадцать. Это были смотрины в буквальном смысле этого слова, потому что пятнадцать пар глаз внимательно следили за каждым движением будущей невесты и жены.
Среди пришедших был брат Коля, у которого на коленях сидела сдобная дочь Полина, рядом с ними расположилась, по-видимому, жена и мать – тоже сдобная, белотелая с очень розовыми от природы губами.
Были еще родственники, просто сельчане, друзья и знакомые - всех возрастов, все сбитые, крепкие, только гармонист был мал, жилист и по всему – любил выпить.
Сперва сидели чинно, спрятав руки под белой в синюю клетку скатертью. Только Полина, почавкивая, жевала большой кусок капустного пирога. Начинка падала на платье, девочка сосредоточенно подбирала ее и, облизывая пальцы, запихивала в рот.
«Свекровь» вознеслась над застольем с рюмкой водки в руке:
- Чего неживые? Мужики, наливай! Со свиданьицем! Давно такой большой семьей не собирались…- ее слова потонули в звоне рюмок, стаканов, бульканье наливаемой выпивки. Затем случилось полсекунды тишины, потом общий глубокий вдох и посыпались фразы: «Горька, зараза!», «Эх, хорошо пошла, гадюка!», «Восподи, прости душу грешную…».
Застучали тарелки, вилки-ложки. Застолье??? оживилось, зашевелилось, зажевало, запереговаривалось, запохохатывало. Рюмки и граненые стаканы наполнялись уже сами собой, без тостов. Приглашая к песне, гуднула, пиликнула гармошка. Гости затянули что-то фальшиво, сбились, снова пошло говоренье, кто-то из мужиков отправился покурить на улку.
«Жених» и «невеста» сидели друг от друга на приличествующем расстоянии. Александр скучал, пил стеснительно, неловко тыкал вилкой в закуску, уронил на пол кружок колбасы, покраснел и полез доставать. Путешествующая под столом, невесть с кем пришедшая пестрая собачонка уже съела колбасу и тявкнула на человека испуганно.
Татьяна с ужасом и удивлением одновременно взирала на все происходящее, и ее снова не отпускала мысль, что все происходящее лишь сон. И его даже интересно доглядеть до конца – чем же закончится.
Но тут рука «жениха» легла на ее колено, и он, склонившись, задышал в ухо:
- Пошли, выйдем на волю, чего они тут, - он сжал ее колено очень недвусмысленно.
Татьяна сняла ладонь, положила ее обратно на колено Александра. После этого она сама хлопнула себя по коленям, сказала «Так!», плеснула себе в рюмку водки, выпила, поежилась, снова налила.
- Любит, видать, горькую-то, - неодобрительно поджав губы, посмотрели в ее сторону две бабки.
Она только подмигнула им, выпила и вторую, взвилась из-за стола, вильнув воланом голубого платья, чуть приплясывая подошла к гармонисту и ласково опустила ладонь на его подрагивающее в такт музыке плечо. Гармошка громко свернулась. Мужичок вопросительно уставился на смелую женщину.
- По дики-им степям забайка-алья-а, - запела она сильным поставленным голосом, и гармонист подхватил песню. – Где золото роют в гора-ах, - Татьяна преображалась: в глазах ее зажегся озорной огонек, голова с медными локонами, чуть откинулась назад, изящная тонкая рука помогала выводить мелодию.
- Бродяга-а, судьбу проклиная-а-а, - неверно, робко, пьяненько подхватило застолье. – Тащился-а с сумой на-а плеча-ах…
Александр, увидев такую внезапную перемену в «своей» женщине, воспрянул духом, развернул плечи, улыбался и сиял взглядом, стараясь поймать ее страстный взгляд на себе. Но Татьяна пела не для кого-то. Она пела для себя, для самой песни, чтобы через нее восстановить свои иссякающие силы.
- Так взгляни ж на меня,
        Хоть один только раз.
Ярче майского дня
Чудный блеск твоих глаз…
«Жених» ликовал. Свекровь хмурилась. Пришедшие бабки покачали-покачали головами да и потянулись до дому.
Только молодые, да крепкие на выпивку мужики молотили пол каблуками:
- Эх раз, еще раз, еще много, много раз…
Голубое платье кружилось, вскидываясь воланом, среди плясунов, перелетая от одного к другому, не забывая кого-нибудь приобнять, кого-нибудь чмокнуть по пути в раскрасневшееся лицо, не упуская случая опрокинуть рюмку…
Ночью страшно хотелось пить, но бродить по незнакомому дому в полной темноте в поисках воды Татьяна не решалась. Лежала, облизывая спекшиеся губы, и терпела.
«Господи, Круглов, Круглов, где ты, - думала она. – Ты даже представить себе не можешь, куда меня занесло, и все из-за чего, только из-за любви к тебе. Вот так бывает! Да! Люблю тебя, а приехала к другому. Чтобы забыть тебя… А как тебя забудешь… Господи! Почему все так не по-людски. Ты же любил меня. Я знаю это… Тогда, когда я полумертвая лежала под капельницами, я выжила только благодаря твоей любви! Ты приходил и смотрел на меня, синюю, сияющими глазами и говорил, что без меня тоже жить не будешь, не сможешь… Это ты своей любовью дал мне силы жить… Как все тогда было прекрасно. Я умирала, и была совершенно счастлива. Оказывается, чтобы стать счастливой, чтобы получить чью-то любовь, надо умереть… Я выжила, я выздоровела. А дальше? Ты предал меня. Да, предал. Но я, дура, я снова готова все простить, снова готова любить тебя… Господи, что же я здесь делаю?..»
Внезапно что-то темное и тяжелое навалилось на нее, Татьяна едва сдержала крик, откинулась к стене, больно стукнувшись лодыжкой о железную спинку кровати. Но ее подминали под себя.
- Ну что ты, дурочка, не боись, - обдавая ее винно-луковым запахом, шептал Александр, - не кричи только, не буди мать, - он уже заводил ее руки за спину, сжимал их в тисках грубых ладоней.
Ужас, овладевший Татьяной, парализовал ее. Она лежала бревном, вытянув конечности, стараясь только сжимать их изо всех сил. Но где было справиться со здоровым молодым мужиком. Его колено уже пробивало дорогу между ее ног.
- Какая ты, оказывается, - шептал он, перемежая слова слюнявыми поцелуями, - шальная, - он никак не мог попасть в губы, тыкался ртом, словно слепой, то в шею, то в ухо. – А там в бане другая… совсем девчонка, жалкая… та ты мне больше понравилась. – Александр вдруг остановил свои попытки. – Зря не даешься мне, я ласковый, истосковался по женщине. По настоящей женщине, а не по нашим свинаркам… Полюби меня, милая, - нашел, наконец, он ее губы, но Татьяна брезгливо отвернулась. Это взбесило мужчину. Он сдавил сильнее руки за ее спиной, грубо продвинул колено выше, рванул сорочку на груди. Слезы тихо потекли из глаз женщины. – Сама виновата…я не зверь… дала бы по-хорошему… - Он все возился чего-то, видимо, снимая с себя трусы. Татьяна с омерзением ощутила его орган, уткнувшийся в ее ногу. Ее заколотило от отвращения и страха, слезы потекли сильнее, и она всхлипнула. – Милая, хорошая… - Внезапно Александр охнул, вскрикнул как-то неестественно, отпрянул от нее, обмяк.
Он лежал рядом, притихший, дышал тяжело. Татьяна почувствовала неприятный, какой-то приторный запах, осторожно коснулась рукой сорочки – весь подол ее был мокрый и липкий, она поняла, что ее сейчас вырвет.
- Извини, - вновь заговорил Александр. – Это я давно ни с кем… извини… в другой раз… Я ласковый. – Он сполз с перины, выскользнул из комнаты.
Рыдая вскочив с кровати, сорвав с себя сорочку, Татьяна, наконец, нашла рукомойник, громко брякая им и не обращая на шум внимания, плескала воду в лицо, отмывала руки и колени, но ей все казалось, что они не отмоются никогда. Она мыла и мыла их, пока не кончилась вода.
В избе стало слишком тихо, только Полька сдавленно хныкала. Было понятно, что все давно проснулись: и свекровь, и брат Коля с женой, но никто не хотел вмешиваться.
Татьяна схватила с вешалки первую попавшуюся куртку, закуталась в нее, убежала в ночь, и протряслась до утра, сидя на сваленных за баней досках.

4.

Несмотря на крепкие вечерние возлияния и беспокойную ночь, поднялось семейство почти с солнышком.
Наварив вкрутую полтора десятка яиц, выбрав из дозревающих в валенках на печи помидоров красные, распахав на большие куски буханку хлеба, свекровь сложила провизию в заплечный короб и стала поторапливать домочадцев:
- Шевелитесь, ноги-то в сапоги поживее засовывайте, а то всю брусницу медведь соберет.
Давно одевшийся брат Коля спокойно и терпеливо присев на пороге, смолил цигарку. Жена его, спросонок, соображала плохо, сердилась без повода, ругала ноющую Полину.
Александр не хотел будить Татьяну до последнего, не смел зайти к ней, ожидал, что кто-нибудь сделает это за него. Но родственники, словно сговорившись, не замечали его замешательства. Он покашлял около занавески, перекрывавшей путь в горницу, осторожно заглянул туда, и его будто окатило кипятком с ног до головы.
Постель оставалась раскинутой, со смятой простыней, одеяло и подушка упали на пол да так и лежали нетронутые. Чуть поодаль, ближе к углу, валялась скомканная Татьянина сорочка. Александр припомнил все произошедшее ночью, испугался, что невеста его сбежала от позора, мысленно обругал себя за пьяные выходки, потом ее за то, что не убралась, не припрятала испачканную сорочку, не застирала…
Он быстрехонько застелил кровать, сунул сорочку под подушку, и пошел искать Татьяну.
Она вздрогнула и задрожала, когда он, брякнув доской, зашел за баню. Постоял в ленивом раздумье, потом сказал:
- Замыла бы хоть там… Чего уж… Я это, извиняюсь, выпил много. По бруснику мы собрались, мать зовет. Иди, одевайся.
Татьяна молчала, отвернувшись от него, подрагивая спиной в выцветшей болоньевой курточке.
- Чего трясешься-то? Я ж извинился. Иди. Матери-то зачем знать, да и всем. По-человечески давай…
- Я никуда не пойду, - отчеканила Татьяна. – Скажи, что мутит меня после самогонки. Лежать буду весь день.
- Выдумала чего, мутит ее с нашей самогонки. У нас самая чистая, через уголь прогоняем, на меду настаиваем…
- Скажи, что плохо мне.
- Ну, как знаешь! - внезапно очень зло сказал Александр и, пнув сапогом по той же доске, ушел.
Татьяна слышала, как еще переругивались мать с сыновьями, брат Коля с женой, ныла девчонка, поскуливал от нетерпенья дворовый пес, рвущийся в лес, но когда все стихло, она выждала еще какое-то время и бросилась к дому. Щеколда на двери была прикинута и приткнута палочкой. Татьяна вошла в избу и услышала тихий плач Полины. Девчонка сидела на табуретке около кухонного стола, перед ней стояла большая кружка с молоком и блюдо с пирогами. Полина ела, пила и ревела одновременно. Увидев вошедшую женщину она завыла еще громче, при этом некрасиво раскрыв рот с пережеванным пирогом:
- Меня-а бросили-и-и…
Татьяна, не обратив на ее жалобы внимания, быстро скользнула в горницу, надела спортивные брюки и рубашку, скидала в сумку свои вещи и уже собралась уйти, как Полина сквозь слезы и шмыганья выдала:
- А-а-а, никуда ты не уйде-ешь. Меня-я одну-у-у не броси-и-ишь!
- И уйду, и брошу. Ты большая уже, девица, а с тобой цацкаются как с трехлетней.
- Не-е-е уйде-е-ео-ошь! – завопила та еще громче. – Дядька Сашка твои де-е-еньги спрятал! И па-аспо-о-о-орт!
Татьяна обалдело посмотрела на зареванную Полину, обшарила всю сумку, и осела, словно с перебитыми ногами, около дверей.
- Ты видела, куда? – безнадежным шепотом спросила она девчонку.
- Нет, - резко ответила Полина и уткнулась в кружку с молоком. Было ясно, что девчонка врет. – Бабушка сказала ты со мной водиться будешь, вот и водись. – Она стала совсем спокойная, утерла слезы и взяла уже четвертый пирог.
- Полиночка, миленькая, - взмолилась Татьяна, - покажи, где паспорт. Мне очень нужно уехать, ты даже не представляешь.
- Все ушли, вернутся поздно вечером…
- Вот и хорошо! Я успею убежать!
- Вернутся поздно вечером, мне одной будет страшно. Поэтому ты будешь сидеть со мной. А потом я, может, и покажу тебе, куда спрятали твои деньги.
- Но ведь вечером не будет самолета! – вскричала Татьяна. Девчонка улыбалась, довольная своей властью над взрослым человеком. Весь стол, подол платья, пол были усыпаны крошками пирогов, сама Полина облилась молоком, непричесанные белесые волосы на ее голове топорщились в разные стороны, носок с одной ноги съехал, на другой его не было вовсе. Никогда бы Татьяна не подумала, что может испытывать такое отвращение к ребенку, какое росло в ней сейчас. Всегда и везде дети ее любили, она была среди них затейницей, выдумывала игры, дурачилась вместе с ними. Но что нужно было этой раскормленной кукле, она не знала.
- Полина, давай-ка мы умоемся, причешемся, - начала Татьяна, поднимаясь с пола, - и что-нибудь придумаем.
- Вот еще! Умываться не хочу. Мамка надоела с умываниями, а причесываться больно. Волосы выдергиваются.
- А я не больно причесываю. Хочешь, поиграем в парикмахерскую. Я сделаю тебе красивую прическу.
- Попробуй, - недоверчиво ответила Полина.
Скрепя сердце, Татьяна занялась девчонкой, умыла ее с шутками-прибаутками, которые пришли в голову, вроде: «с гуся вода – с Полиночки худоба», придумала замысловатую прическу из двенадцати косичек. Терпеливо заплетала их и уговаривала:
- Я тебе шоколадку дам, очень большую, с орешками. Спорим, ты такой не пробовала…
Девчонка отрицательно мотала головой.
- Тогда я подарю тебе свою помаду, розовенькую…
Девчонка задумалась.
- Даже духи могу подарить, там, правда, меньше полбутылочки осталось…
- Хочу!.. Только паспорт все равно вечером, мне страшно одной.
- Если покажешь, где деньги, я тебе сразу целых три рубля дам. Знаешь, сколько пряников и конфет купишь?! Объешься!
- Хорошо, деньги сейчас принесу, но паспорт вечером.
Татьяна тяжко вздохнула, а Полина спрыгнула с табуретки и ушла в комнату.
- Не подглядывай! – кричала она оттуда. – А то не принесу.
Татьяна слышала, как выдвинулся и задвинулся ящик комода, что-то пошелестело, и Полина подала ей кошелек. Женщина быстро пересчитала деньги и тут же сунула девчонке трехрублевую бумажку:
- Спрячь и родителям не показывай. А когда пряники будешь покупать, то бери понемногу, не то догадаются.
- Ладно, - почему-то шепотом ответила Полина.
- Давай по-честному, - предложила Татьяна, - что ты хочешь за паспорт?
- Ничего не хочу. Я наврала. Я думала паспорт вместе с деньгами спрятан, а его там нет. Он где-то в другом месте.
- Господи! – не выдержав зарыдала Татьяна. – Что же делать-то!
- Ты не расстраивайся, - по-доброму сказала Полина. – Потерпи. Я вечером у дядьки Саши выспрошу про паспорт или подгляжу, а потом мы с тобой сговоримся. – Девчонка подмигнула.
 От полной нелепости ситуации у Татьяны мгновенно иссякли силы, хотя, конечно, все здесь сплелось воедино: вчерашняя выпивка, выходка «жениха», бессонная ночь… Ей захотелось лечь и не двигаться, не думать, не дышать, но Полина теребила:
- Дава-ай, играй со мной, придумай что-нибудь!
- Придумай сама, - равнодушно ответила Татьяна.
Так прошел день.
В промежутках между нытьем девчонки, Татьяна вяло думала о том, что можно бы попробовать улететь и без паспорта, попытаться объяснить ситуацию пилотам, в конце-концов, ее насильно держат под арестом, а это уже уголовная статья. Но она также отлично представляла, как посмеются над ней летчики. То вдруг, неожиданно даже для себя самой, Татьяна решила, что зря не пошла в лес, хоть воздухом бы подышала, ягод поела, да и «жениха» не разозлила бы, значит, и документа бы не лишилась. Наконец, ей стало казаться, что домой ей тоже возвращаться не хочется. Там все привычно, кисло до оскомины. Даже Александра она чуть-чуть пожалела, сама спровоцировала мужика, напилась, вела себя, как последняя… В общем, любой путь казался ей унылыми и недобрыми.
- На, возьми! – Полина трясла ее изо всех сил, выбивая из раздумий. В руках девчонки был паспорт.
- Где ты его нашла?! – возликовала Татьяна.
- Да там! Бери и беги. Они идут, - Полина показывала пухлым пальцем в окно, где была видна дорога с угора, по которой спускались четверо.
- Куда бежать?! – переполошилась женщина. - Увидят.
- Я тебя через подпол выпущу, - подталкивала ее девчонка, - там дверь в огород, а потом через забор и полем…
Быстро сдернув половик, Полина приподняла тяжелую крышку подпола. Татьяна спустилась туда, в темноту и воскликнула отчаянно:
- Я же ничего не вижу!
- Потерпи, сейчас дверь с огорода открою, и светло будет.
Беглянка притаилась, слушая безумно быстрое биение собственного сердца, хлопнула входная дверь, простучала по стене кулачком Полина, и, наконец в распахнувшийся низенький лаз подвала хлынул свет.
Татьяна ринулась на волю, уронив и разбив на ходу банку с солеными огурцами.
Полина преградила ей дорогу:
- Дай еще денег на пряники, за паспорт. И шоколадку тоже дай. Ты обещала, - глаза ее сузились жадно.
- Ты же обманула меня! – возмутилась Татьяна. – Ты знала, где паспорт, и тянула до последнего…
- Я боялась оставаться одна. Я специально думала, как они появятся, я тебя и отпущу…
- Знаешь, кто ты…- с ненавистью в голосе прервала ее женщина, оттолкнула девчонку и, пригибаясь, побежала между грядок к забору, перебралась через прясла, споткнулась, скатилась в овраг, вся исцарапавшись об малинник и обжегшись о крапиву, поднялась и, уже не чуя под собой ног, бросилась прочь от хутора, молясь только о том, чтобы самолет не улетел без нее.

5.

А в доме в это время, дядька Саша почем зря молотил племянницу:
- Дрянь! Вонючка мелкая! Куды свой нос толстый суешь? Куды во взрослые дела лезешь?!
- Не ори на Полину! – отнимала у дядьки ревущую девку мать. – Вычудился! Невесту городскую ему подавай! Сам кобель патлатай, а сучку ему кучерявую!..
- Ты, невестушка, говори да не заговаривайся! – встряла свекровь. – Саша у нас жених видный, с техническим образованием, потому и не хочет здешних девок, от их навозом за пять верст прет. Да рожают одних дебилов!
- Это кто это дебилов рожает? - вскричала невестка. – Полиночка моя, рыбонька, - она со слезами обнимала рыдающую дочь. – Злая бабка у тебя, злыдня…
- Ты свекровь своим змеиным языком не трожь! – грохнул кулаком об стол Александр. – Она мать всем нам…
Дом наполнился бабьим ревом, Александр ругался на всех, кто попадался на язык, только терпеливый брат Коля стоял около двери, смолил цигарку и ждал, когда все утихнет. Однако содом затягивался, и он не выдержал:
- Ты, браток, кашу заварил, - сказал Коля очень тихо, но все его услышали, - ты и расхлебывайся. Так всю семью перессорить недолго. Пошли, девчата, домой.
Семья брата в минуту собралась и утопала в поселок. Александр послал их в след крепким матюгом, не слушаясь уговоров матери, запряг лошадь и поехал возвращать невесту, потому что до самолета еще оставался почти час.
- Ну почто она тебе такая, рыжая-конопатая, худая, что оглобля вон эта! – причитала ему вслед мать. – Оне все с образованиями, у них пальцы только на пианинах играть, а нам рабочая кобылка нужна! Да детишков здоровых, а у энтой?!...
Сын лишь покрепче хлестнул лошадь, и телега загрохотала по неровной дороге, оплетенной оголившимися еловыми корнями.

Одинокая «Аннушка» скромно стояла на взлетном поле. Пассажиры без лишней суеты подтягивались к аэровокзалу, с виду больше походившему на крашеный сарай. Мужики курили на крыльце, молодежь грызла семечки, три старухи, сидящие на лавках внутри помещения, громко переговаривались.
Татьяна притулилась в углу, обняв сумку, смотрела в одну точку и совсем не отреагировала на появление Александра.
Он подсел к ней осторожно, покашлял.
- Ты бы хоть сказала, зачем приезжала, - невесело сказал он, хотя старался пошутить и даже улыбнулся.
Татьяна заглянула в его серые теплые глаза и тихо, тоже невесело ответила:
- От себя хотела убежать.
- Э-э, мать, - со знанием дела протянул Александр. – Последнее это дело…
- Люблю я одного человека, а он, понимаешь ли, женат. И ждать я его устала, и жить так больше не могу…
- Пустое это, только себя изводишь… - Он вдруг заулыбался широко, открыто, будто ребенок. – А я запомнил так, как мы с тобой «Танец маленьких утят» на свадьбе прыгали, до того весело! Мне, кажется, никогда в жизни так весело не было. «На танцующих утят, быть похожими хотят, быть похожими хотят не зря, не зря…», - пропел Александр и покраснел, покашлял стеснительно и заговорил уже совсем сухо. - А у нас тут красиво в любое время года. Хозяйство у меня справное. Скотина ухоженная, поросятки, словно на подбор. Лошадка… Грибов нынче много, ягод. Я бы тебя не обижал… Не-ет… То, что было, это спьяну. Дура-ак… Ты бы мне детей родила. Тоже таких же вот, рыженьких с конопушками. – Александр взглянул украдкой на Татьяну, и ее почти обжег этот взгляд, полный внезапной нежности. – Оставайся. Сама говоришь, жизни у тебя нет…
- Зачем я тут, тебе? – серьезно спросила женщина. – По образованию я – учитель музыки, кого здесь у вас учить, телят на лугу?
- Школа же есть…
- Школа. «Летите, голуби, летите…» с тремя неслухами разучивать?.. Детей, рыженьких, я тебе тоже не нарожаю, в конопушках… - Татьяна горько усмехнулась. – Не может у меня детей быть после операции. Такая вот я вся. Непутевая. Только для танцев и гожусь…
Александр опустил голову. Согласно покивал чему-то.
- Ты не сердись на меня. Это я в бреду каком-то все делала… Не сердись. Даже и посмейся когда, - говорила ему Татьяна.
- Я уж теперь, видно, вовсе бобылем останусь… - поднял он голову и всмотрелся куда-то сквозь серую стену аэровокзала, словно вглядывался в свое будущее.
- Не выдумывай. Найдется тебе девица, как моя бабушка говорит - «управная».
Совершенно нечленораздельно прохрипело о посадке вокзальное радио. Старухи засуетились, потащились с кутулями к выходу.
Александр донес сумку, помог Татьяне забраться в самолет.
Пока «Аннушка» грохотала двигателями, пока, трясясь, выруливала на взлетную дорожку, пока разгонялась, подпрыгивая, Татьяна видела среди провожающих фигуру Александра. Он ничем не выделялся среди односельчан, просто она знала, что это он.

        6.


Заданную на дом пьесу ученик играл невыносимо фальшиво. Татьяна упорно поправляла его, отстукивала такт. Наконец, она поднялась со стула, отошла от фортепиано и встала у окна, опершись о подоконник.
- Ты не учил, - сказала она равнодушно белобрысому мальчишке, мучающему клавиши.
- Учи-ил…- пробубнил тот в ответ.
- Нет, - отрезала учительница, - собирайся. Домашнее задание остается прежним. Теперь придешь во вторник.
Ученик, сопя, складывал нотные папки в портфель. Татьяна смотрела за окно на голые серые деревья, мокрый снег, сыплющий из низких туч. Еще за окном были дома, над их крышами висело небо, холодное и хмурое.
Мальчишка ушел. Следующая ученица должна был придти минут через десять.
Татьяна все смотрела на крыши домов. Она не хотела и даже боялась оборачиваться, спиной чувствуя два конверта, лежащие на столе: один с аккуратными ровными буквами, выведенными рукой Круглова, другой - с адресом бесконечно далекой сибирской деревни. Татьяна не знала, какое письмо распечатать первым. И читать ли их вовсе…
Но вдруг вместо однообразного городского пейзажа ей привиделись синие склоны сопок. И небо над ними было высокое и голубое.
Татьяна осторожно улыбнулась. День за окном вроде бы начинал проясняться.


 
Октябрь 2002 года.